Лаура Кинсейл Принц полуночи

1

У юноши были горящие глаза фанатика. С.Т.Мейтланд, сидя на деревянной скамье от неловкости снова и снова менял позу, то и дело бросая взгляд в глубь плохо освещенной таверны. Чертовски неприятно, когда тебя рассматривают в упор с таким видом, словно решают, достоин ли ты попасть в рай или нет, и склоняются больше к отрицательному ответу.

С.Т поднял кружку с вином в небрежном приветствии. Он не был горд. Он считал, что на небо пока торопиться не следует, но приветливо кивнуть головой не повредит. И если этот хорошенький мальчик, с невероятно черными ресницами и ярко-голубыми глазами, вдруг окажется еще одним Святым Петром, лучше быть с ним достаточно вежливым.

Однако С.Т. почувствовал замешательство, когда взгляд юноши стал еще более напряженным. Прямые темные брови нахмурились, и мальчик встал, тоненький и молчаливый, одетый с явным намерением скрыть свою бедность, — в голубой костюм из плиса; вокруг шумели обычные завсегдатаи таверны — крестьяне, болтающие на пьемонтском и прованском диалектах. С.Т. потер ухо и нервно поправил парик. Мысль о том, что ему придется есть под немигающим взглядом юнца, так похожего на настоящего святого, заставила его залпом допить вино и поспешно подняться со скамьи.

С.Т. потянулся за свертком, завернутыми собольими кистями, из-за которых он и пришел сегодня в деревню. Веревка порвалась, и он вполголоса произнес проклятие, стараясь собрать свои драгоценные кисти, пока они не закатились в стебли камыша, покрывавшие земляной пол.

— Сеньор.

Тихий голос раздался прямо за его спиной. С.Т. резко выпрямился, быстро повернувшись влево — в надежде уйти. Но среди шума, смеха и разговоров слух снова подвел его. На мгновение он потерял равновесие. Качнувшись, он инстинктивно схватился за край стола — и оказался лицом к лицу с юношей.

— Монсеньор дю Минюи?

Тревога охватила его. Слова были произнесены по-французски, но это был очень плохой французский, и этим именем его не называли уже три года. Он так давно ждал, что кто-нибудь так к нему обратится, что даже не очень удивился. Скорее сам голос был неожиданным — он звучал хрипло и бесцветно, совсем не подходя этому ребенку со свежим румяным лицом. Когда С.Т. представлял себе тех, кто может попытаться поохотиться за ним в надежде получить награду, обещанную за его голову, он вряд ли мог вообразить зеленого юнца, который даже еще не брился.

Он немного расслабился, опираясь о стол, и мрачно смотрел на юношу. Неужели это все, чего стоит его жизнь? Господи Боже, он ведь мог убить этого щенка одной рукой.

— Вы сеньор дю Минюи, — повторил мальчик кивая и тщательно выговаривая слова по-французски. Уже по-английски он добавил:

— Я прав?

С.Т. уже собирался было ответить потоком сердитых слов по-французски, что, несомненно сбило, бы юношу с толку. Ведь его школьный французский был не очень-то уверенным. Но горящий взор его темно-синих глаз обладал какой-то особой силой, достаточной, чтобы заставить С.Т. быть настороже. Может, у мальчика и было свежее, почти детское лицо, но он все же умудрился его выследить — и это, безусловно, внушало опасения.

Юноша для своего возраста был довольно высок ростом, но С.Т. был выше его на голову и гораздо тяжелее. Изящная элегантность юноши и его пухлые губы, казалось, обещали, что он со временем станет настоящим денди, а не сыщиком, отлавливающим преступников. Он и одет был, как щеголь, даже несмотря на то, что кружево на манжетах и жабо рубашки было потрепано и испачкано.

— Qu'est-ce que c'est?[1] — резко спросил С.Т.

— S'il vous plait[2], — сказал мальчик с легким поклоном, — не могли бы вы говорить по-английски, месье?

С.Т. с подозрением взглянул на него. Парнишка и впрямь был необыкновенно красив: темные волосы, зачесанные назад и собранные сзади в короткую косичку, подчеркивали высокие скулы и совершенный классический нос. А глаза — Боже! — словно какой-то внутренний свет проходил через водную пучину: от черного и фиолетового до темно-голубого. Однажды С.Т видел такую игру света — это было в скалистой пещере на берегу Средиземного моря, когда столпы солнечного света пронзали аквамариновые тени, отражаясь от черных камней — а тут эти глаза на фоне нежной мягкой кожи, совсем как у девушки. Прекрасной формы лицо разрумянилось, и щеки горели, как в лихорадке. И, хотя С.Т и понимал, что поступает неправильно, оставаясь здесь, мальчишка все более интересовал его.

— Мало говорить английский. — Ему удалось изобразить самый сильный акцент, на который способен человек. Он говорил громко, перекрывая шум таверны. — Мало! Добрый день! Да?

Юноша заколебался, не сводя серьезных глаз с его лица. С.Т почувствовал неловкость от затеянного им же фарса. До чего же глупый язык, французский, — человек, говорящий на нем, похож на заезжего шулера, имитирующего подлинные галльские интонации.

— Вы не сеньор, — сказал мальчик своим хриплым безжизненным голосом.

— Сеньор! — Неужели этот молодой тупица думал, что С.Т. будет объявлять об этом любому англичанину, который ему встретится? — Mon petit bouffon![3]Я не похож на сеньора, нет? Лорд! О да! — Он жестом указал на свои ботфорты и перепачканные краской штаны. — Bien sur![4]Принц, конечно!

— Je m'excuse[5], — Юноша опять неловко поклонился. — Я ищу другого. — Он замешкался, еще раз пристально взглянул на С.Т. и стал поворачиваться, чтобы уйти.

С.Т с силой положил руку на тонкое плечо. Не мог же он дать щенку так просто оставить его.

— Ищу другого? Другого? Pardon, но я понимать нет.

Мальчик еще сильнее нахмурился.

— Мужчина! — Он взмахнул рукой, понимая тщетность своей попытки объяснить. — Un homme[6].

— Сеньор дю Минюи? — С.Т. добавил чуть-чуть терпеливого снисхождения. — Лорд Полуночи, а? — перевел он на английский — Зют! Есть имя абсурд. Я он знать нет. Вы искать? Pardon, pardon, месье, для почему вы искать?

— Я должен его найти. — Юноша смотрел в лицо С.Т. так настойчиво, как кошка смотрит на мышиную норку. — Неважно, почему. — Он помолчал и затем медленно добавил: — Возможно, здесь он живет под другим именем.

— Конечно, я дать вам помощь, нет? А — волосы. — С.Т. подергал за косичку своего парика. — Цвет? Цвет, вы знать?

— Да. Каштановые волосы, месье. Мне говорили, он не любит парики и не пудрит волосы. Темно-коричневые с золотом. Все в искорках золота. Как грива льва, месье.

С.Т. закатил глаза, подражая истинному французу.

— Ого! Le beau[7].

Мальчик серьезно кивнул.

— Да, говорят, что он красив. Очень привлекателен. Высокий. С зелеными глазами. Вы знаете слово «зеленый», месье? Цвет изумруда. С золотистыми огоньками. И брови и ресницы тоже отсвечивают золотом. — Мальчик многозначительно посмотрел на С.Т. — Очень необычный вид у него, мне сказали. Словно кто-то осыпал его золотой пылью. И говорят, брови у него очень характерной формы. — Он коснулся пальцем своих бровей. — Изогнутые петлей, словно рога дьявола.

С.Т. заколебался. Голубые глаза смотрели, не мигая, не меняя выражения, возможно, чересчур спокойно, и голос тоже был неестественно спокойный, — казалось, что неопытный юноша прожил уже тысячу лет.

С.Т. бросило в холод. В этом пареньке скрывался сам черт, и он отлично знал, кто перед ним, хотя и принял игру, которую навязал С.Т.

Оставалось только продолжать. Выбрав другой путь, пришлось бы заманить несчастного щенка куда-нибудь в сторону и приставить ему к горлу клинок. С.Т. должен был узнать, как его обнаружили и почему.

Ударив себя по лбу, он сказал:

— А! Брови. Je comprends[8]. Видеть мои брови вы и думать — я есть он. Да?

— Да. — Мальчик слегка улыбнулся. — Но я ошибся. Прошу меня извинить.

Улыбка стерла все следы хитрости. Она была нежной, задумчивой и женственной, и С.Т. был вынужден сесть, чтобы не упасть от внезапного удара озарившей его догадки.

Господи Боже!

Это же девушка!

Он был уверен в этом. Абсолютно и полностью уверен. Этот тихий голос с хрипотцой, который не поднимался и не падал, как обычные голоса, а упрямо оставался неизменным; эта кожа, эти губы, изящная фигура — о да, это была женщина, хитрая кошечка. У нее и лицо годилось для выбранной роли, чистое и ясное, великолепное, с сильным подбородком и выразительными бровями, и рост был подходящий, как и манера держаться, чтобы и впрямь выглядеть шестнадцатилетним юношей. Он готов был поспорить на золотую гинею, что она подстригла ресницы — вот почему они выглядели словно густые черные щеточки.

И он готов был поспорить на сотню, что знает, зачем она здесь. Это не угроза его ареста. Не коварная попытка заманить его в Англию, чтобы получить награду. Это просто девица, попавшая в беду и ищущая его помощи — как тысяча других.

Она проделала дьявольски долгий путь, чтобы докучать ему.

Но так прекрасна. Так прекрасна.

— Садиться, — внезапно сказал он, взмахом руки указывая на грубый стол. — Садиться, садиться, месье. Я помогать. Я думать. Марк! — закричал он, подзывая хозяина и пытаясь перекричать обычный гвалт таверны. — Vin… He! Vin pour deux[9]. — Он со стуком положил сверток с кистями на стол и сел верхом на лавку. — Месье. Как вас зовут?

— Ли Страхан. — Она снова слегка поклонилась. — К вашим услугам.

— Сро-хан. Срах-хон. — Он улыбнулся. — Difficile[10]. Ли, да? — Он ударил себя ладонью в грудь: — Я звать… Эсте. — Не имело смысла скрывать это — ведь в деревушке все его так звали и считали это итальянским именем, так похожим на название одной из четырех сторон света — востока — на итальянском.

— Садиться. Садиться, — повторил он. — Tres bien[11]. Вы есть, нет? Сыр? — он протянул руку — связка колбас и круги сыра свисали с балки над столом. Отрезав щедро и того и другого, он пододвинул еду к девушке и поставил поближе к ней миску с горчицей. Марк принес горячий хлеб и, со стуком ставя на стол новую бутылку вина, многозначительно посмотрел на С.Т. Понимая, что побежден, С.Т. по-французски согласился написать портрет уродливой дочери хозяина еще до конца зимы, что было равносильно полной капитуляции, достаточной, чтобы тот удалился с самодовольным лицом, даже не требуя денег, — что, впрочем, все равно было бы бесполезно.

Месье Ли Страхан не отводил глаз от ароматного хлеба, который С.Т. разламывал на большие ломти, от которых шел пар. Девица выглядела голодной, но отрицательно покачала головой:

— Я уже ел. Merci.[12]

С.Т. взглянул на нее, пожал плечами и налил ей вина. Да будь он проклят, если она не умирает с голоду, но у молодых — собственная гордость. Он откинулся назад, прислонившись спиной к стене, и намазал горчицей большой кусок сыра. До его замка было довольно далеко, и к тому же в гору.

Откусывая хлеб, он встретился с ней глазами и усмехнулся.

Она была очень бледной, но отважно улыбнулась в ответ. И как только он мог подумать, что перед ним мужчина?

Эти глаза. Великолепные глаза. Однако как, черт возьми, можно с ней любезничать, когда она вырядилась таким образом?

— Этот сеньор, — сказал он, доедая хлеб. — Бронзовые волосы. Изумрудные глаза. Высокий мужчина.

— Красивый, — добавила она все тем же грубоватым ровным голосом.

Плутовка. С.Т. подлил себе вина.

— Что есть красивый? Я не знать слово.

Она отхлебнула вина, подражая ему. Он уже подумывал, не стоит ли икнуть, чтобы посмотреть, скопирует ли она и это.

— Un bel homme[13], — сказала она. — Красивый.

— Ха! Он француз?

— Его родители англичане. — Она сделала еще глоток. — Но он прекрасно говорит по-французски. Вот почему в Англии его все называли «сеньор».

— Quellt stupidite[14]. — С.Т. обвел жестом всех, сидящих в переполненной таверне. — Все знать французский. Все лорды здесь, э?

Она не моргнула глазом.

— В Англии таких людей не очень много. Говорят, что у него — какой-то особый вид. Это имя дала ему одна газета, и так оно за ним и осталось.

— Сеньор дю Минюи, — задумчиво проговорил он и встряхнул головой. Он так надеялся, что это прозвище умерло вместе с его репутацией. — Абсурд. Полночь, pourquoi? [15]

Она подняла кружку и выпила еще. Оббитая фарфоровая кружка надтреснуто ударилась об стол, когда она ее опускала. Она взглянула ему прямо в глаза.

— Я думаю, вы знаете, почему «Полночь», месье Эсте.

Он слегка улыбнулся.

— Да?

Девушка не проронила ни слова, пока он наливал ей еще кружку вина. С.Т. снова откинулся к стене. Он не хотел слышать ее печальную историю. Он не хотел слушать ее мольбы. Он просто хотел смотреть на нее и мечтать о том единственном, чего не хватало в эти дни в его жизни.

Незнакомка сделала глубокий вздох и еще один глоток вина. С.Т. видел, что она думает, пытаясь понять его. На ее задумчивом лице появились первые признаки отчаяния. Хлебнув еще вина, девушка заговорила напрямую.

— Месье Эсте, — сказала она, — я могу понять, что сеньор не желает встречаться с незнакомыми ему людьми. Я знаю опасность этого.

С.Т. заставил себя широко раскрыть глаза.

— Опасность? Что есть такое? Я любить нет опасность.

— Опасности нет. Для него.

С.Т. фыркнул.

— Для него я думать нет, — с возмущением сказал он. — Для меня я думать, может, хорошо я не знать этот плохой сеньор, да? Я думать, я не помогать искать где он.

Девушка выглядела немного менее уверенной. Вино оказывало свое действие: огонь в прекрасных ее глазах немного затух.

— Mon cher ami[16], — сказал он мягко. — Вы идти домой. Вы не искать опасность. Этот сеньор есть такой абсурд.

Холодное пламя вспыхнуло с новой силой.

— У меня нет дома.

— И поэтому, — он внимательно изучал ноготь на большом пальце, — вы идти искать. Я думать, я знать этот «принц». Я размышлять. Я слушать «полночь» и «сеньор», и я знать, какой это человек. Плохой человек. Плохой — опасность. Он разбойник, нет? Он бежать из Англии как chien[17]. Хвост между ног, нет? Здесь мы его не хотеть. Здесь только хорошие люди. Хорошие люди короля. Нет опасность. Нет неприятность. Вы идти домой, mon petit?[18]

— Я не могу.

Ну, еще бы. Естественно, ему не удастся так просто от нее избавиться. С.Т. и не был уверен, что хочет этого. Он смотрел, как она допивает вино. Когда он не предложил налить еще, она сама взяла бутылку — непочатую, только что принесенную Марком.

— Mon dieu![19]Что ты хотеть, мальчик? — внезапно потребовал он. — Быть преступник? Вор? Почему ты искать этот ублюдок?

— Он не ублюдок — вскинула голову девушка. Когда она снова заговорила, речь ее от выпитого вина стала уже немного нечеткой. — Вы и вправду не он, да? Вы не… понимаете.

С.Т. потер лоб. Он отхлебнул из кружки и подпер подбородок рукой.

— Он хороший человек, — сказала незнакомка, не замечая, как повысился ее голос. Она осушила кружку и налила себе еще. Обтрепанное кружево откинулось — запястье под ним было таким трогательно тонким и бледным. — Он не вор.

Он презрительно улыбнулся.

— Люди давать ему драгоценности, да? Осыпать его золотом.

Она резко выпрямилась, бросив на него горящий взгляд синих глаз.

— Вы не понимаете. — Она, казалось, полностью забыла свою роль мужчины, и ее настоящий голос был сочным, мягким и низким. — Он бы мне помог.

— Как?

— Я хочу, чтобы он меня научил. — Она решительно подняла кружку и опорожнила ее. Ей пришлось держать кружку двумя руками, ведь она уже опьянела. Поставив ее на стол, она машинально стала накручивать на палец выбившуюся прядку волос — и это движение было таким женственным и изящным, что он невольно улыбнулся.

Тихим голосом он спросил:

— Научил чему, ma belle[20]?

Она не обратила внимания, что он обратился к ней как к женщине, а не мужчине.

— Фехтовать, — страстно сказала она.

От неожиданности он чуть не выронил кружку.

— Стрелять из пистолета, — добавила она. — Ездить верхом. Ему нет равных. Нигде, в целом мире. Он может заставить лошадь делать все, что угодно.

Она лихорадочно всматривалась в лицо С.Т., который отрицательно качал головой и вполголоса ругался. Встретившись взглядом с ней, он отвернулся от этих пристально ищущих глаз и, испытывая чувство какой-то неловкости, запустил руку в волосы.

Это было ошибкой. Он и забыл, что надел парик, отправляясь в деревушку Ла Пэр сегодня утром. От этого неосторожного движения парик съехал набок, и ему пришлось стянуть его совсем. Проклиная по-французски это нелепое жаркое сооружение, под которым так чешется голова, он бросил парик на стол. Фехтование! Из самых идиотских идей, будь они прокляты. Он уперся локтями в стол, приглаживая волосы.

Когда он снова поднял на нее глаза, то понял, что совершил даже большую ошибку, чем подумал вначале. Она пристально смотрела на него, и взгляд ее был напряженным и совершенно пьяным.

— Вы и есть этот сеньор. — Казалось, губы плохо повинуются ей. — Я знала это. Я же знала это.

— Allons-y![21] — он встал, рывком поднимая ее на ноги. Она, видимо, относилась к той категории женщин, которые легко пьянеют от кларета. Она уже миновала ту грань, которая сдерживала ее эмоции. Через мгновение она или разрыдается, или что-нибудь еще выкинет, как это водится у женщин. И кем бы она ни была и зачем бы сюда ни пришла, вряд ли было благородно оставить ее здесь, чтобы ее обман раскрылся на глазах у посетителей дешевой таверны. Прихватив бутылку, он нахлобучил свою треуголку и обхватил девушку за талию. Она вся обмякла, прислонясь к нему.

— Безмозглый юнец. Не голова, а кочан капусты, — с презрением сказал он Марку, вытаскивая из таверны своего собутыльника.

Хозяин таверны благосклонно улыбался, вытирая руки о засаленный фартук.

— Не забудьте о портрете моей Шанталь! — крикнул он им вслед.

С.Т. поднял в знак согласия полупустую бутылку, даже не оборачиваясь, и потащил прочь месье Ли Страхана.

Он оставил ее проспаться в амбаре на краю деревни, а сам отправился домой. Он не сомневался, что вскоре снова увидит ее — это было так же неотвратимо, как смерть или уплата налогов.

Солнце уже садилось, когда он, тяжело дыша, поднялся к полуразрушенным башням Коль дю Нуар. Замок прилепился к обрыву у самого края каньона, и силуэт его резко выделялся на фоне ясного неба. Навстречу ему выбежали утки и стали легонько клевать его в ноги, пока он не откупился от них, бросив им кусок хлеба. Он задержался ненадолго в саду и, пошарив среди засохших сорняков, выдернул головку чеснока, чтобы приправить свой обед. Вытирая испачканные руки об штаны, он прошел через арку ворот своего замка по тропинке, буйно заросшей лавандой, во двор.

Он свистнул, и тут же появился Немо, в несколько прыжков добежав из какой-то сумрачной расселины, где прятался до того. Огромный волк скакал от радости, в восторге лизал лицо С.Т., а потом стал ласкаться, чуть поскуливая от нежности, и получил, чего добивался: хозяин потрепал его и дал кусок сыра. Волк описывал круги вокруг С.Т., когда тот поднимался в дом по неровным каменным ступеням.

С.Т. зашел в помещение, служившее некогда складом оружия, и остановился, глядя на огромную картину, еще различимую в последних лучах уходящего солнца. Немо внимательно обнюхивал его сапоги. С.Т. слегка погладил холст в том месте, где от частого прикосновения руки чуть стерся блеск краски на боку сияющего красотой черного коня.

— Вот я и дома, старина, — сказал он. — Я вернулся.

Он еще постоял перед картиной. Немо опять заскулил, и С.Т., резко отворачиваясь от картины, нагнулся к волку и с силой потрепал его. Немо прижался к его ноге, наслаждаясь вниманием, и то рычал, то стонал от восторга.

Обед был простым и быстрым: горшок жаркого из кролика на двоих с Немо, который его и зацапал, и остатки доброго старого вина Марка. Потом С.Т. сидел перед очагом в кухне, отклонясь от стола на двух ножках трехногой табуретки, и неторопливо размышлял, не попробовать ли посадить виноград, а также хочется ли ему сегодня рисовать настолько, что он сможет заставить себя зажечь светильники в зале.

Он решил, что не хочет, и опять мысленно вернулся к загадочному процессу создания вина, который, по словам Марка, был безумно сложным. Одному Богу известно, как придется холить и лелеять лозы. Прополка чеснока и то утомляла его. И какие-то насекомые всегда поедали его перцы в самом их раннем возрасте, если только он не охранял их, днюя и ночуя на грядках.

Он вдохнул. Отблески пламени коснулись гипсовых бюстов и баночек с красками, отбрасывая тени, так, что казалось, будто в комнате полным-полно молчащих людей, а не книг, холстов и небрежных набросков углем.

Сцепив руки на затылке, он подводил итог прошедших трех лет жизни. Неоконченные картины, начатые и брошенные скульптуры: он отдавался каждому новому начинанию с неуемной энергией, но единственное, что он довел до конца, была картина в оружейной комнате.

В темном углу лежала шпага без ножен, под углом прислоненная к стене. Он оставил ее ржаветь, как и пару пистолетов, завернутых в пыльные тряпки. Но седло и уздечку он регулярно чистил и смазывал. Вот и сейчас они аккуратно свисали с крючьев в стене, словно он собирался снова их использовать.

Он потер носком сапога голову Немо. Волк тяжело вздохнул от удовольствия, но даже не шелохнулся, продолжая лежать у ног С.Т., безбоязненно разбросав длинные лапы.

На то, чтобы прийти в себя и явиться в Коль дю Нуар, месье Ли Страхану потребовался целый день. С.Т. был немного удивлен: он ждал, что увидит ее самое позднее к полудню. Он вынес мольберт во двор, чтобы как обычно поймать холодный свет ясных октябрьских дней, и с наслаждением вдыхал ароматы осени: льняное масло, эстрагон, лаванду, пыль, пропитавшую тряпки, о которые он вытирал кисти и руки. Немо негромко пыхтел, лежа под кустом в тени, и его серьезные и умные желтоватые глаза неотрывно следили за С.Т., который то и дело, чтобы лучше видеть перспективу, отходил и вновь подходил к холсту. Но когда волк поднял голову и взглянул на ворота, С.Т. опустил кисть в терракотовый кувшин, до краев наполненный маслом, вытер руки и сел в ожидании на нагретый солнцем камень.

Немо тяжело поднялся на ноги. Тихо произнесенное слово С.Т. заставило его остаться на месте. Утки взволнованно закрякали — С.Т. показалось, что звук этот идет откуда-то слева, где за стеной замка утес круто обрывался вниз. Он повернул голову, стараясь получше уловить звук здоровым ухом, но поняв, что делает, повернулся лицом прямо к воротам, испытывая легкое недовольство собой. Он так и не привык к тому, что глухота, поразившая одно его ухо, нарушает чувство ориентации. Хотя Немо устремил внимательный взгляд в том направлении, откуда надо было ждать непрошеного гостя, С.Т. нелегко было себя убедить в очевидном: его посетитель не подкрадывается к нему слева по воздуху, через каньон. И, что еще хуже, если он закрывал глаза или слишком быстро поворачивал голову, все вокруг начинало кружиться и плыть перед глазами.

Она поступала разумно, подходя к замку нарочно с шумом. А девчонка совсем не глупа! Она понимала, как опасно подкрадываться к разбойнику, которому терять нечего и за голову которого король назначил награду.

Эта мысль заставила С.Т. улыбнуться. Было время, когда он и сам себя считал человекам, с которым очень рискованно портить отношения.

Нагнувшись, он выдернул несколько кустиков, росших поблизости, и вооружился до зубов источающим нежный аромат маленьким букетом из лаванды и душицы. Подумав немного, он добавил несколько длинных стеблей плетистой розы для цвета и лучшей композиции. Он лениво вертел изящный букетик в руках, когда в полуразвалившейся арке ворот показалась его гостья. Она остановилась в тени, отбрасываемой стеной. Он ждал. Немо, стоявший неподвижно, угрожающе заворчал.

С.Т. видел, что она смотрит на волка с опаской, а посмотреть было на что: огромный, с великолепной черной с кремовым шкурой, кое-где тронутой серебром, Немо стоял, обнажив клыки, а легкий вечерний ветерок слегка ерошил его роскошную шерсть. Он был именно тем, чем был — настоящий волчище, его нельзя было по ошибке принять за очень крупную сторожевую собаку.

Не обращая внимания на С.Т., она сделала шаг по направлению к зверю. Шерсть встала дыбом у него на загривке. Она сделала еще шаг, а затем пошла спокойной уверенной походкой прямо на волка. Ворчание Немо сменилось грозным рычанием. Он чуть присел, его великолепный хвост медленно покачивался из стороны в сторону, а желтые глаза впились в изящную фигурку. Она все шла и шла. Немо сделал шаг вперед, и все его тело напряглось в яростном предупреждении. Стены эхом повторили его рычание.

Но она продолжала идти.

Ее отделяло от волка не более трех футов, когда смелость Немо иссякла. Пасть закрылась, хвост повис, и волк описал небольшой круг. С опущенной огромной головой, обескураженно прижав уши, он скользнул через дверь и улегся в безопасном месте — за спиной С.Т.

— Я тебя понимаю, — сказал С.Т. успокаивающе. — Страшные создания эти женщины.

Она стояла в молчании и, нахмурившись, смотрела на них.

— Смотри, — сказал С.Т., обращаясь к Немо, — сейчас я подойду прямо к ней. Нет, не скули, приятель, — ты меня не остановишь. Я знаю, что это чертовски большой риск. Я не очень высоко ценю свои шансы. — Он встал, глядя на лежащего волка. — И запомни, приятель, — он нагнулся и потрепал Немо по спине, — если я не вернусь, возьми себе мой кусок сыра.

Немо распростерся на земле, чуть повизгивая и пытаясь лизнуть руку С.Т. С.Т. перевернул его на бок, почесал ему брюхо, и тот стал кататься на спине с буйной энергией молодого животного.

Она настороженно следила, как С.Т. подходит к ней, и ее темные брови вразлет хмурились в гораздо большем сомнении, чем когда она смотрела на волка. Он молча протянул ей цветы.

Она долго смотрела на маленький букет в его руке, а затем взглянула ему в глаза. Он улыбнулся.

— Добро пожаловать, малышка, — сказал он тихо.

Нижняя губа ее дрогнула. Внезапно волшебной красоты голубые глаза налились слезами. Она кулаком ударила его по протянутой к ней руке. Цветы рассыпались, и в воздухе поплыл аромат смятых лепестков лаванды.

— Не смейте, — она огрызнулась так же свирепо, как Немо. — Не смотрите на меня так.

С.Т. в изумлении отступил на шаг, потирая ушибленную руку. У нее был очень чувствительный удар правой.

— Как хотите, — сказал он сухо, а затем добавил с подчеркнутой вежливостью, — месье.

Слезы ее высохли так же быстро, как и появились. Подбородок решительно и воинственно вздернулся. Откинув назад голову, она холодно взглянула на него.

— Когда вы поняли?

— Что передо мной девушка? — Он пожал плечами. — Вчера. — Подняв один из сломанных стеблей розы, он с сожалением смотрел на него. — Когда вы улыбнулись.

Она сердито взглянула на него.

— Я постараюсь почаще хмуриться.

Он отбросил розу в сторону.

— Ну что же, это должно помочь. Вы прямо-таки пугаете Немо и меня.

Она перевела взгляд на волка. С.Т. представил себе, как мог бы провести пальцем по нежной коже ее щеки, и почувствовал теплоту ее румянца.

— Это Немо? — Она резко кивнула в сторону зверя. — Вы его хорошо выучили. Я не заметила, когда вы его отозвали.

С.Т. повернулся к волку.

— Ты слышал? Тебя хорошо выучили. Иди сюда и докажи это. — Он свистнул.

Немо прыгнул вперед и остановился всего в ярде от него.

— Иди, иди. — С.Т. снова свистнул, указывая на место у своих ног.

Волк трусцой подбежал к хозяину с одной стороны, затем повернулся и, описав дугу, стал с другой. С.Т. опять свистнул, и волк присел и заскулил.

— Я не удивлюсь, если ты трясешься от страха при виде нашего гостя, — сказал С.Т.

Она не сразу поняла его и смотрела на Немо, не отрываясь. Пухлая нижняя губка ее чуть оттопырилась в недоверии.

— И он правда боится?

— Женщины. Женский пол ввергает его в ужас. — Он толкнул носком сапога рассыпавшиеся в пыли цветы.

— Несомненно, у него есть на то основания.

Уголки ее рта чуть изогнулись. Она смотрела на Немо с полуулыбкой, но ничего не говорила. С.Т. тем временем смотрел на нее. Ее губы, ее кожа, изгиб ее шеи. Он почувствовал, что ему трудно дышать.

— Я думала, это испытание, — сказала она. Он с усилием поднял глаза.

— Что?

— Я думала, вы хотите испытать меня. Посмотреть, смогу ли я выстоять перед ним.

— О да. Что же, вы выдержали это испытание. Я увидел, что вы героически глупы. Видит Бог, у меня не хватило бы духа подойти к этому оскалившемуся чудищу. — Склонив голову набок, он почувствовал, что тонет в бездне ее удивительных глаз. — Конечно, если бы на вашем месте был мужчина, он разорвал бы ему горло.

С долгим стоном Немо перевернулся на другой бок и стал кататься в пыли, громко сопя, пытаясь почесать спину. Потом, устав, он повернулся кверху брюхом, расслабленно подняв полусогнутые лапы, и смотрел на С.Т., высунув язык, с настоящей улыбкой, как умеют улыбаться счастливые собаки.

— О! Конечно, ты так бы и поступил. — С.Т. сделал знак, подавая резкий сигнал волку. — Поднимайся, лентяй, здесь же дама. Давай, давай, отправляйся. Пойди принеси нам фазана.

Немо тут же перевернулся и вскочил на ноги. Большими прыжками он понесся к воротам, опустив нос к земле в поисках следа дичи. При его приближении утки снова возбужденно закрякали, но вскоре успокоились. Немо никогда не позволил бы себе гоняться за ними без разрешения хозяина.

— Это просто чудо, — сказала она, глядя вслед волку. — Как вам удалось его так воспитать?

С.Т. почесал ухо.

— По правде говоря, он вряд ли принесет нам фазана, — признался он. — Скорее всего зайца. — Он искоса взглянул на нее. — Не хотите ли — могу я пригласить вас — остаться? К обеду?

Брови ее опять сдвинулись, и сердце у него упало. Но она только сказала сдержанно:

— Да.

Он перевел дух, стараясь, чтобы его улыбка не выглядела уж очень глупой и довольной. Он чувствовал себя с ней так же неуверенно, как Немо. Прошло много времени… очень много времени. Было бы неудивительно, если бы оказалось, что он совсем разучился вести себя в таких случаях.

Если бы только она не была так дьявольски великолепна! Его горло пересохло, и внутри все горело от простого взгляда, брошенного на нее.

— Вы совсем не такой, как я ожидала, — внезапно сказала она. Брови ее вопросительно выгнулись от возникшего подозрения. — Вы и вправду Сеньор Полуночи?

Улыбка С.Т. погасла. Не отвечая, он повернулся и пошел обратно к мольберту. Сняв раму с натянутым холстом, он осторожно прислонил ее к стене, а потом сложил мольберт и собрал баночки с краской. Он отнес все в дом, затем вернулся за холстом, не глядя на нее. Внося в дверь незаконченную картину, он увидел, как длинная вечерняя тень гостьи медленно следует за ним.

Она остановилась в оружейной комнате. С.Т. один проследовал на кухню. Пинком зашвырнув пустой мешок из-под ног под стол, он поставил раму на пол, а сам занялся растопкой очага, чтобы немного прогреть сырые каменные стены. Когда он вернулся в оружейную комнату, она все еще стояла перед портретом Харона.

Скрестив руки на груди, С.Т. оперся спиной о дверной косяк. Он взглянул на нее, а затем перевел глаза на носки своих сапог.

— Извините, — сказала она немного с вызовом.

— За что? Я не виню вас за то, что вы мне не поверили. Не очень-то я теперь похож на Робин Гуда, верно?

Ее голубые глаза холодно изучали его. Она снова обернулась к картине.

— Он у вас здесь, в конюшне?

— Он мертв. — С.Т., оттолкнувшись от двери, вышел, оставив ее одну. Он вернулся в кухню. Сдвинув на край стола перепачканные краской тряпки и книги, он схватил луковицу и стал рубить ее тупым ножом.

Но услышал, как она вошла — он стоял так, что его здоровое ухо было обращено к двери. Он взглянул на нее и с горечью подумал, как было бы хорошо, если бы она была менее привлекательна. Но она была прекрасна, тоненькая, стройная, с черными ресницами и высокими четко очерченными скулами. Небрежно проводя рукой по гипсовой отливке, она то и дело взглядывала на него — и этот взгляд сулил ему неизбежную гибель.

И самое главное, это получалось у нее совершенно неумышленно, что было совершенно очевидно. Она была разочарована, он разочаровал ее, оказавшись не таким, как обещала легенда. То, что испытывал он, — томление страсти, сжимавшее грудь и больно отзывавшееся в сердце… что же, это была его печаль. Его собственная слабость.

Женщины. Он с силой ударил ножом по луковице. Неудивительно, что бедный Немо был от них великом ужасе. Три проклятых года в одиночестве. Он готов был упасть перед ней на колени, прижаться к ней лицом и умолять позволить ему любить ее.

Он подумал о Хароне[22], о бессловесной преданности животного: теплое дыхание у самого уха — когда он мог еще слышать обоими ушами, — глухой звук удара копытом о сырую землю родной Англии, оберегающий сон хозяина, — все спокойно, все тихо, охрану несет несравненно более чуткий страж чем человек, чьи прямота и честность всецело вверены мудрости хозяина.

От лука глаза его повлажнели. Сжав зубы, он бросил неровные куски в горшок. Даже не глядя, он чувствовал ее присутствие. Она ярким факелом ворвалась в холодный хаос его жизни. Он подумал о том, какое слепое безрассудство может потребовать от него совершить эта искусительница, — что у него осталось, что она может захотеть отнять. Его картину. Немо. Его жизнь. Перечень получился длиннее, чем он ожидал.

— Что вы хотите от меня? — резко спросил он.

Она смотрела на неоконченную картину, прислоненную к хлебному ящику.

— Я уже говорила вам.

— Вы хотите учиться фехтованию?

Она кивнула.

Он взмахнул рукой, все еще сжимавшей нож, указывая в угол комнаты.

— Вот шпага. Пара пистолетов. Берите, что вам нравится. — Он вонзил нож в стол. — Больше я ничем не могу вам помочь.

Она неотрывно смотрела на него. С.Т. решил не обращать на нее внимания. Взяв бадью, он вышел из дому, наполнил ее водой у выложенного камнем колодца и, вернувшись, наклонил ее над горшком. Вода хрустальной струей ударилась о чугунные стенки.

— Это потому, что я не мужчина?

Он не ответил. Он занялся чисткой чеснока. Тонкая кожица хрустела у него под пальцами, знакомый запах щекотал ноздри. Он попытался сосредоточиться на этом. На простых вещах. Уголком глаза он видел ее ноги, туфли с пряжками, скошенные каблуки, чулки, аккуратно заштопанные разными нитками. Ее ноги были стройными и сильными, с икрами изящной формы. Женщина. Он прикусил язык.

— Это на вкус будет просто ужасно, — сказала она. Он прижал руку к сердцу.

— Подумать только, а я был так уверен в себе, что отпустил своего шеф-повара сегодня пораньше.

— Я могла бы сделать все лучше.

Он положил чеснок на стол.

— Как?

Она пожала плечами.

— Я знаю как.

— Так скажите мне.

Она посмотрела на него из-под ресниц, медленно сжимая и разжимая руки.

— Вы будете меня учить?

Он фыркнул.

— Я всегда рад узнать новый рецепт варки лука, но, честно говоря, учить вас не буду.

— У меня настоящий талант готовить. И меня этому учили. Я отлично могу вести дом. — Она равнодушным взглядом окинула хаос, царивший в полутемной кухне. — Я могу вести все ваши дела, вести счета. Уже к следующей весне огород будет давать достаточно, чтобы прекрасно питаться, и еще останется немало на продажу. Я могу вас хорошо одеть… У меня просто талант к шитью.

— И такая скромность.

— Я могу сделать из этой развалины настоящий дом, достойный вас.

Он склонил голову набок, искоса наблюдая за ней. Она стояла очень прямо, и было очевидно, что готова и далее перечислять свои достоинства, если он заупрямится. С легкой иронией он спросил, усмехнувшись:

— Что, и вино тоже умеете делать?

— Конечно. Я делала ягодные вина каждый год и мятные настойки. И пиво.

Она говорила голосом образованного человека, ее манеры были манерами высшего общества, но перечисляла она свои умения, словно работала в услужении. Мужская одежда на ней явно принадлежала когда-то аристократу. Он позволил себе представить ее юное тело без этих одежд, стройное и гибкое, и тихо вздохнул от охватившего его желания.

Он перевел взгляд выше. Встретился с ней глазами. Она смотрела на него, не мигая.

— Я сделаю все, что хотите, — сказала она. — Я буду спать с вами.

С.Т. с такой силой рубанул по головке чеснока, что та разлетелась на куски.

Будь она проклята.

Будь она проклята, будь проклята, проклята, наблюдательная маленькая дрянь.

Он хотел сказать ей что-нибудь злое, такое, чтобы причинить ей боль, как причинило ему боль ее безжизненное деловое предложение. Но когда он увидел ее залившееся жаркой краской лицо и плотно сжатые губы, то понял, что она такая молодая, беззащитная и только с виду сильная, и злые слова застряли у него в горле.

Он сказал только:

— Нет, спасибо.

Она чуть заметно расслабилась. С.Т. занялся другой головкой чеснока. Он почувствовал, как кровь приливает к голове от того, что она испытала огромное облегчение от его отказа.

Он кинул головку чеснока в горшок вместе с кожицей и, опершись ладонями о стол, посмотрел на них. Десять пальцев, немного испачканных краской. У него две руки, одна голова… неужели он так переменился? Ни одна женщина никогда не жаловалась ни на его внешность, ни на искусство любить. Ему никогда, никогда не нужно было покупать их расположение.

Он спросил себя, неужели он пал так низко, что сейчас готов пойти на это. Сейчас, оскорбленный и возбужденный, мучительно осознавая ее присутствие в своей кухне, он не осмеливался взглянуть на нее. Три года искусство заменяло ему все: когда его одолевала тоска по женщине, он начинал работать, рисовал ураганы, лоснящихся гончих, лошадей, лепил из глины изящные формы, уставал так, что не мог больше стоять, и засыпал, сидя на стуле и все еще сжимая в руке стеку.

Он никогда не заканчивал работ. Он не мог решить, лучшая или худшая из них сейчас перед ним.

— Можно я сяду? — спросила она каким-то странным голосом.

— Да ради Бога, конечно, можете. — С.Т. повернулся и увидел, что она падает — и не успел даже собраться с мыслями, чтобы хоть руку протянуть или сделать к ней шаг, как она безжизненно рухнула на земляной пол.

Какое-то мгновение он стоял в изумлении. Затем шевельнулся; казалось, что его тело приняло решение раньше, чем мозг. Она открыла глаза как раз, когда он опустился рядом с ней на колени. Темно-синий взор замутился от испытываемого ею крайнего напряжения, краску на щеках сменила мертвенная бледность. Она попыталась приподняться.

— Я в порядке, — сказала она хрипло, не позволяя ему помочь ей.

Сердце его бешено колотилось.

— Какое там, к дьяволу, в порядке. — Он не обращал внимания на ее слабые попытки обойтись без его помощи.

Она вся горела, и даже не прикасаясь, он чувствовал жар, исходивший от нее.

— Все в порядке. — Она сделала глубокий вдох. — Все в порядке. Я не больна.

С.Т. не стал тратить время на разговоры. Он подсунул руку ей под плечи, чтобы поднять ее, но она высвободилась. Схватив его за плечо с силой, которая его крайне удивила, она вновь постаралась подняться.

— Я здорова, — настойчиво повторила она. — Я просто… давно не ела. Вот и все, — и она села, держась за него.

Он заколебался, позволяя ей опираться на него, прислонившись лбом к его плечу. Ее высокая температура опровергала ее слова. Он положил руку ей на лоб, но ее голова упала, и она снова потеряла сознание, на этот раз в его руках.

С.Т. был в панике. Она лежала белая как смерть, местами кожа ее была тронута нездоровой желтизной. Он не слышал ее дыхания. Он попытался растирать ей руки, но, поняв всю тщетность этого, поднял ее безвольное тело с пола. Шатаясь под тяжестью ноши, он поднялся на ноги, снова ощущая как все плывет у него перед глазами.

Она очнулась как раз в тот момент, когда он миновал оружейную комнату, направляясь в спальню.

— Я должна встать, — пробормотала она. — Я не могу заболеть. — Она откинула голову назад, и ее белоснежное нежное горло задрожало в стоне. — Я не… могу.

Он поднимался по винтовой лестнице, крепче прижимая ее к себе, в то время как она делала слабые попытки сопротивляться. К тому времени, как он поднялся на один этаж, он уже проклинал строителей замка, проча им геенну огненную — за неровные ступени, крутые повороты и узкие проходы, спланированные так, чтобы как можно больше помешать врагу, который захочет захватить замок. Трусливые негодяи, наверное, ждали нашествия армии карликов, умеющих скручиваться и ввинчиваться. Когда наконец он плечом толкнул дверь своей спальни, распахивая ее, головокружение пересилило с трудом сохраняемое им равновесие. Он ударился спиной о дверь и вынужден был стоять, пока земля не перестала раскачиваться под ногами, а затем, глубоко вздохнув, прошел по комнате по прямой линии к постели.

Ее тело глубоко погрузилось в перину. Поднявшаяся пыль забилась в нос — ему никогда раньше и в голову не приходило проветривать простыни: по крайней мере, постель была прохладной и сухой и хранила запах лаванды, и его тела. Она подняла на него глаза, еще раз попыталась приподняться, но снова упала, когда его руки осторожно прижали вниз ее плечи.

Она облизнула пересохшие губы.

— Не кладите меня здесь, пробормотала она. — Это ваша комната?

Он отвел с ее лба влажную черную прядь.

— Я не причиню вам вреда.

— Я должна уйти, — с отчаянием сказала она. — Оставьте меня. Не прикасайтесь ко мне.

— Я вам ничего не сделаю, ma chere[23].

Она оттолкнула его руку.

— Уходите. Не приближайтесь ко мне.

— Вы больны, — воскликнул он. — Я не собираюсь прибегать к насилию, послушайте, вы, маленькая дурочка. Вы же больны.

— Нет! Неправда. Не может быть. Не может быть. — Прикрыв глаза, она беспокойно заметалась в постели. Внезапно, словно сдавшись, она всхлипнула и затихла, ее странные короткие щеточки ресниц казались неуместно черными на белом как мел лице. Она вновь открыла глаза и устремила на него горящий взгляд. — Да, — сказала она осевшим голосом. — Пожалуйста, уходите. Пожалуйста. Я думала… Я надеялась… Что это просто… несвежая еда. — Она перекатилась на другой бок, вся дрожа. — Я ошиблась.

Он видел, как мучительно сотрясается все ее тело. Руки его невольно сжались в кулаки в тщетном сострадании.

— Голова, — пробормотала она, извиваясь в кровати. — О, как болит голова.

Она приподнялась на локте. Он снова заставил ее лечь и не давал подняться, ругаясь вполголоса.

От такой лихорадки умерла его мать — внезапно и ужасно. Прошли годы, казалось, десятилетия, и все, что он мог вспомнить, так это ее тело в гробу в холодном, отделанном мрамором зале во Флоренции, такое же белое и холодное, как камень. Что с ней делали эти проклятые доктора? Конечно, не то, что было нужно, но С.Т. не мог даже вспомнить, что именно. Его не звали в комнату к больной, а сам он не так уж туда и рвался: семнадцатилетний глупец, не веривший в смерть, он и представить не мог, что его импульсивная, смеющаяся, порой раздражавшая его maman больше никогда не попросит его отнести еще одно billet doux[24] своему новому любовнику.

Девушка пыталась сбросить его руки.

— Отпустите меня. — Ей удалось вырваться. — Неужели вы не понимаете? Эта лихорадка смертельна.

— Смертельна? — Он схватил ее за запястья и крепко держал. — Вы уверены?

Она попыталась вырваться, но не смогла, и теперь лежала, тяжело дыша. В ответ на его вопрос она слабо кивнула.

— Как?

— Я… знаю.

Он повысил голос:

— Откуда вы знаете, черт побери?

Она снова облизнула губы.

— Головная боль. Лихорадка. Не могу… есть. В Лионе, — пальцы ее задрожали, — две недели назад. Мне нечем было заплатить. Очень… плохой госпитальный двор. Я ухаживала за больной девочкой.

Он уставился на нее.

— О Боже, — прошептал он.

— Как вы не понимаете? Не могла же я допустить, чтобы они выкинули ее за ворота! — Она снова вздрогнула, и казалось, что дрожь пробежала от ее руки по всему телу. — У меня не было денег. Я не могла заплатить им за постель для нее.

— А у нее была лихорадка? — вскричал он. — Imbecile[25].

— Да, вы правы, Imbecile. Простите меня. Я выпила лекарство. Я думала, что прошло уже много времени и теперь все в порядке. Я должна уйти. Мне нельзя было приходить. Но я не понимала, и только теперь — я была уверена, что это просто… плохая еда. Пожалуйста, оставьте меня… быстрее… и я уйду.

В деревне не было врача. В лучшем случае можно было найти повивальную бабку — и как он мог сообщить им туда? В панике он пробовал найти выход. Уже почти стемнело, а даже в середине дня уходило на то, чтобы спуститься по каньону, два часа. И где уверенность, что, узнав о лихорадке, кто-нибудь согласится пойти с ним, да еще без денег, — а о том, что денег у него нет, в деревне знали все. Кисти, холст и вино он выменивал у них зачастую на обещания, а все остальное добывал охотой и выращивал сам.

— Уходите, — невнятно повторяла она. — Не прикасайтесь ко мне. Уходите. Уходите.

Он подошел к узкому окну, толкнул раму, забранную стеклом в свинцовом переплете, и стал напряженно всматриваться в сгущающиеся сумерки. Затем, поднеся пальцы к губам, пронзительно свистнул.

Может, Немо его услышит. Он может найти Марка по запаху, оставшемуся на винной бутылке. Может, Марк подпустит к себе на сотню ярдов огромного волка с привязанной к шее запиской и не пристрелит его.

С.Т. прижался щекой к каменной стене. Краем глаза он увидел, как черная тень скользнула сквозь пролом в стене, окружавшей замок.

Сердце его сжалось от страха. Почему он никогда не рассказывал Марку о Немо? Он молчал даже тогда, когда тихую заводь деревенских сплетен нарушали волны слухов об одиноком волке, замеченном неподалеку. Какое-то природное чутье заставляло его попридержать язык. С.Т. давно привык к шелесту шепота за спиной — он жил этим многие годы. Он знал, что такое слухи. Он и сам их использовал, позволяя им вырастать из недомолвок в легенду, понимая, какую роль порой играет якобы случайно оброненное слово или многозначительная улыбка. Пусть они боятся волка, решил он тогда. Только пусть оставят его в покое, одного в своем замке, дадут рисовать ему в одиночестве — единственному, кто отваживался подниматься вверх по каньону и спокойно спать в Коль дю Нуар.

Он снова взглянул на кровать. Девушка сидела, опираясь на локоть, отвернувшись от него. Вот сейчас она спустит ноги на пол и тут же упадет — он мог с полной определенностью утверждать, что так оно и будет.

Мягко ступая, в комнату вошел Немо. Скользнув вдоль стены, он старался как можно меньше приближаться к постели. Небрежно обнюхав колени С.Т., он прижался к его ногам, с подозрением глядя на гостью.

— Да ложись же, дуреха, — сказал он, силой укладывая ее на подушку. Он оторвал кусок бумаги и торопливо набросал записку. Потом он тщательно свернул ее, чтобы не смазать уголь.

Он окинул взглядом комнату, ища, чем бы ее привязать. Нужно что-то очевидное. Безошибочно человеческое. Цивилизованное.

Снятый парик висел там, где он его оставил, — на столбике кровати. Он схватил его и стал шарить в сундуке в поисках атласных лент, которыми раньше подвязывал косичку, когда заботился о своей внешности. Найдя их, он приблизился к Немо. Волк взглянул на него, подняв голову. Бледные глаза его были спокойными и выражали полное доверие хозяину.

С.Т. привязал парик на голову Немо, аккуратно пригладил шерсть и засунул записку под парик. Он подергал его, проверяя, не сползет ли он вперед на глаза или назад, перетягивая ему горло. Немо послушно дал себя украсить таким образом. С.Т. отступил назад, и от всей нелепости картины, которую являл собою серьезный волк, он почувствовал тупую боль страха и вины.

Зачем делать это?

Он пошлет Немо в деревню, и там его обязательно пристрелят. Когда из тьмы ночи вынырнет волк, никто не будет задаваться вопросом, почему у него на голове парик.

Дьявол.

Она не стоит этого. Что он о ней знал? Капризная, беспомощная, романтическая девица. Он достаточно потерял из-за таких, как она. Он потерял Харона, наполовину утратил слух и полностью — самоуважение.

Он взглянул на нее, этот сжавшийся комочек страдания. Он хотел, чтобы она выжила. Он хотел спать с ней, потому что она была прекрасна, а он прожил без женщин целых три года, черт возьми, вот и все. Разве могло это перевесить жизнь Немо?

Она что-то тихо шептала. Он закрыл глаза и отвернулся, но стал только лучше слышать здоровым ухом ее слабый голос.

— …думаю, я… не смогу встать, — говорила она. — Вы должны уйти, монсеньор. Две недели. Двенадцать дней. Купайтесь в холодном ручье, чтобы укрепить силы. Не возвращайтесь раньше, чем через двенадцать дней. Не дайте… другим прийти раньше. Я прошу прощения… Я не должна была приходить… Но, пожалуйста, монсеньор, уходите. Не надо так рисковать.

Он опустил руку на голову Немо, на этот дурацкий парик, и провел рукой по шее волка, приглаживая мягкую шерсть на загривке.

Она не просила.

Будь проклята ее гордость, она ведь не просит о помощи.

Он резко опустился на колени, притянув к себе Немо. Он с силой обнял его, уткнувшись лицом в его плечо, чувствуя исходивший от него слабый запах дикого зверя и дикой природы. Горячий язык лизнул его в ухо, холодный нос с удивлением обнюхивал шею. Хотелось запомнить все это — надежно спрятать память о звере в глубине сердца. Затем он вскочил и схватил пустую бутылку от вина.

Он дал Немо понюхать бутылку и отдал два коротких приказа — быстро, пока не успел передумать.

Ищи людей. Ищи этого человека. Ступай.