"Пожиратель мух" - читать интересную книгу автора (Алексеев Кирилл)
Глава 10
– Что будем делать теперь? – Катя говорила вроде бы спокойно, но Виктор по едва уловимым интонациям в голосе понял, что она в двух шагах от истерики. – Бензина нет. Дома, в котором можно укрыться, тоже нет. Ничего нет, кроме дурацкого ружья. И если верить старому сморчку, который подбил мне глаз, оно сейчас бесполезнее, чем наши телефоны. В телефоне хоть тетрис есть, время скоротать до прихода этого психа. Что мы будем делать, если он придет сейчас? И если… Если стрелять в него действительно бесполезно? Мамочка родная, я уже готова поверить во что угодно. Что мы будем делать? Витя, ты знаешь?
Виктор распахнул дверь, выставил ноги на улицу, хлебнул виски и закурил. Сигарета показалась потрясающе вкусной. Как и виски. Не далее, чем минуту назад, когда он предавался невеселым размышлениям об участи тех, кто вляпался в хорошую кучу дерьма этой ночью, повторился сильнейший приступ головной боли. И сопровождался он, как и в прошлый раз своеобразным раздвоением. Он снова был в разных местах. Тело – в машине, стоящей посреди догорающей деревни, а сознание – у кромки леса. И он прекрасно видел собственную изрядно помятую «девятку» с тремя смутно различимыми фигурками людей. Почти то же самое, что он видел, когда вырубился в доме старика.
Но было и кое-что новенькое в этом приступе. Он смог уловить эмоциональный фон того, кто стоял в лесу. Собственно, эмоций было две и обе довольно примитивны – нетерпение и страх. Но они были настолько сильны и между ними шла такая напряженная борьба, что делалось жутко. Пока страх выходил победителем в этой борьбе, но чувствовалось, что нетерпение набирает силу, а страх – напротив, слабеет. Слабеет по мере того, как медленно, но неуклонно утихает пожар в деревне.
– Сейчас псих не придет, – сказал Виктор, и бросил взгляд туда, где находился лес, сейчас плотно укрытый от глаз ночной темнотой. – У нас есть еще часа два на тетрис. Может, чуть больше.
– Почему ты так решил?
– В самом деле? – обернулся учитель.
– Помолчите, пожалуйста, немного. Катя, ты тоже… Мне нужно подумать. На всякий случай посматривайте по сторонам. Но особенно не волнуйтесь. Пока горит деревня, мы в безопасности.
– Но…
– Катюша, я потом все тебе объясню. Сейчас просто поверь мне. Я тебя очень прошу.
Виктор вылез из машины, прихватив ружье. Не столько беспокоясь о психе, сколько не желая ввергать в искушение старого учителя. Черт знает, что еще взбредет ему в голову.
Он осмотрелся. Деревня догорала. Огонь начнет ощутимо стихать совсем скоро. А к рассвету от нее останется лишь пепелище. Он сказал, что у них есть два часа, но, похоже, это был слишком оптимистичный прогноз.
Виктор посмотрел вверх. Звезд было не видно. Небо снова затянуло облаками. Только бы не пошел дождь, подумал он. Дождь приблизит развязку. А это плохо. Пока у него нет никакого плана, а только более чем смутные догадки и предположения. Нужно время, чтобы придумать что-нибудь жизнеспособное. Нужно время… Желательно лет двести.
И все же, он ощутимо продвинулся вперед за последние полчаса. Прежде всего, благодаря Сергею. Его поступок как нельзя лучше доказывал, что они столкнулись с чем-то, по меньшей мере, необычным. Сергей сжег собственный дом, место, где по его словам, он чувствовал себя по-настоящему живым. Спалил к чертям, вместе со всеми вещами. А ведь там наверняка многое осталось от деда, которого Сергей только что не боготворил. Какая сила могла заставить его сделать это? Уж всяко не простые угрозы или уговоры. Гипноз? Не стоит слишком преувеличивать его возможности. Чтобы за такое короткое время заставить человека уничтожить едва ли не самое ценное, что есть у него в жизни, нужно быть гением в гипнозе. Обладать поистине паранормальными способностями. Да и все равно подобный трюк едва ли под силу даже такому уникуму.
Но тем не менее, Сергей все это сделал. Сделал, подчинившись чьей-то воле. Это невозможно, но это факт. Так же, как фактом являются его собственные видения, хотя никакому объяснению подобные штуки не поддаются. Потрясающая живучесть психа в дождевике – тоже факт. Если как следует повспоминать, то наберется еще десяток таких вот невозможно-но-фактов. И последний гвоздь в гроб его сугубо материалистической картины мира – визит на ту поляну в далеком восемьдесят пятом году. Вывод, который вытекает из всего этого – они столкнулись с чем-то сверхъестественным.
Даже мысленно произнести это слово удалось Виктору с трудом. Весь его опыт, все его представления об окружающей действительности, все его знания, просто вопили от возмущения. Он всегда считал себя человеком, который, столкнувшись с привидением нос к носу, обязательно найдет вполне рациональное объяснение этому феномену. Вышла промашка. Хватило сущего пустяка, чтобы он кардинально пересмотрел свои взгляды на вещи. Не поверил в существование сверхъестественного, нет. Но допустил возможность его существования. По-настоящему допустил. Сдал позиции материалиста-прагматика и ударился в мистицизм. Позднее он найдет такое объяснение всему происходящему, которое не заставит его уходить в область мистики. Но сейчас на упражнения в логике не осталось времени. Что-то подсказывало Виктору, что с наступлением утра оживший покойник не заберется в уютный сосновый гроб. Слишком уж он терпеливо ждет.
Виктора всегда забавляла наивная вера людей в то, что силы зла выходят на охоту только по ночам. Он прекрасно понимал, откуда растут ноги у этого убеждения. Отголоски того страха перед темнотой, который мучил наших предков во времена, когда они жили на деревьях. Страх обезьян перед опасностями, которые таит в себе ночь. И начало этому страху положил первый леопард, который схватил первую, спящую мирным сном обезьяну. Закон природы – дневные животные не должны гулять по ночам, ночь принадлежит ужасным хищникам. В современном переложении люди просто заменили хищников на вурдалаков. Но подлинная суть не изменилась. Мы до сих пор восхищаемся шкурами леопардов и грацией представителей семейства кошачьих. Немудрено – это первое, самое древнее божество человека. Его боялись, ему поклонялись гораздо раньше, чем начали поклоняться солнцу и ветру. О Великий и Ужасный Леопард, страх перед Тобой до сих пор в наших генах, поэтому мы, мирные беззубые обезьянки, по ночам будем сидеть дома и бояться. Бояться темноты, населенной упырями, привидениями, ожившими покойниками-людоедами, потому что за всеми этими ужасными и отвратительными масками скрывается Твоя пятнистая клыкастая морда.
Но подлинное Зло, если оно существует, не обязано отдыхать днем только потому, что мы, видите ли, при солнечном свете чувствуем себя увереннее. Меньше становится наш страх, но никак не возможности Зла. Какая разница, когда запустить клыки в шею жертвы? Почему свет должен мешать этому? Нет, настоящее большое Зло работает круглосуточно, а на воротах в Ад не висит табличка «Открыто только от заката до рассвета», и черти подбрасывают уголек двадцать четыре часа в сутки, без перерыва на обед. Лучшее доказательство тому – поляна с черной землей, на которую они забрели ясным погожим деньком. Она чуть не сожрала их, несмотря на нерабочее время.
Хлопнула дверь машины. Вышла Катя. Она посмотрела на Виктора, ничего не сказала и присела на капот, опустив голову. Старик остался в «девятке». Сидел, баюкая больную челюсть. Виктор подумал, что хорошо было бы дать ему таблеток, но тут же вспомнил, что все отдал Сергею.
«Так что теперь, – заныл внутренний голос, – если начнется новый приступ, обычный приступ, тебе придется туго»…
– Стоп! – воскликнул Виктор.
Катя встревоженно обернулась. Но Виктор этого не заметил. Он замер, боясь вспугнуть мысль, которая на мгновение показалась на поверхности сознания и приготовилась нырнуть обратно, уйти на глубину, откуда ее будет уже невозможно достать. Головные боли… Его регулярные головные боли на протяжении последних лет. Не это ли ответ на один из самых важных вопросов? Какая-то дрянь сидит у него в мозгу, вызывая сильнейшие боли. Не могла ли эта дрянь привести к определенным изменениям в работе мозга? Например к появлению телепатических способностей. Правда, весьма ограниченных. Сигнал, судя по всему, принимался только на одной частоте – частоте этого парня в дождевике. Но при этом… как там сказал Сергей? «Он тебя не видит»? Да не видит, потому что мозг работает на прием, но отказывается сам передавать сигналы. Или каким-то образом блокирует всякие попытки подключиться к его частоте. Кривая теория, если этот антинаучный бред можно вообще назвать теорией. Но она все объясняет. И прежде всего то, что двадцать лет назад он один устоял на краю поляны и смог вытащить друзей. Боли, конечно, начались не так давно, но ведь, эта дрянь могла зреть и разрастаться многие годы. Возможно, уже тогда, тринадцатилетним мальчишкой, он носил в голове бомбу с часовым механизмом. Крошечное зернышко, из которого потом должна была вырасти дрянь, пожирающая мозг. А может быть, это зернышко и разрослось благодаря воздействию той силы, с которой они столкнулись на поляне. Что-то вроде сильнейшего облучения, стимулирующего рост всякой гадости вроде злокачественных опухолей. Этакий биоэнергетический навоз для раковых клеток.
Доказывать и проверять теорию времени не было, поэтому Виктор решил принять ее на веру. И плясать уже от этой печки. Он в каком-то смысле человек-невидимка для Прохора. Конечно, остается обычное зрение, слух, обоняние, но это совсем не то. С ними можно попробовать поиграть в прятки. В этом плане их шансы практически равны.
Виктора охватило радостное возбуждение. Впервые за эту ночь мелькнул свет в конце темного тоннеля. Приговоренному к смерти сказали, что на эшафоте у него будут развязаны руки. Мелочь. Но мелочь, дающая право на надежду.
Осталось только придумать, как использовать этот шанс. Ответ, против ожиданий, нашелся довольно быстро. Идея была, прямо скажем, так себе. Основывалась она исключительно на допущениях и беспочвенных предположениях, так что состояла, по сути, из одних «если» и «авось». Но она укладывалась в общую схему, соответствовала внутренней логике развития событий этой ночи. В этом было ее главное, и, пожалуй, единственное достоинство.
– В любом случае, – пробормотал Виктор, направляясь к машине, – ничего другого у тебя нет. И вряд ли появится, думай хоть сто лет.
– Ну что, – сказала Катя. – Ты закончил думать? Или мы тут будем сидеть до утра?
– Если повезет, не будем… А если
– Это не смешно, Витя! Посмотри, огонь уже начинает гаснуть… Ты сам говорил, что…
– Знаю, Катюша, знаю. Я прекрасно помню все, что говорил. Не волнуйся, кое-что я придумал. Не уверен, что это сработает, но попробовать стоит.
– Что ты придумал?
Старик, услышав разговор, тоже вылез из машины и теперь стоял, вытянув тощую морщинистую шею и сверкая единственным уцелевшим стеклом очков.
– Кое-что, Катя, кое-что. Извини, но рассказать это вам я не могу.
– А мне одной?
– Тоже нет. И даже не спрашивай, почему.
– Почему?
– Я потом тебе все объясню. Не злись, пожалуйста.
Девушка поджала губы.
– Послушай… – Виктор на секунду замялся. – Ты сможешь посидеть полчасика в машине с Макаренко? Мне нужно отлучиться ненадолго.
– Куда?
– Ну, кое-куда…
– Зачем?
– Ну… взять кое-что.
– Кое-куда, кое-зачем, кое-что! – не выдержала Катя. – Знаешь что, товарищ кое-кто, или объясни мне все, или иди кое-во-что!
– Я не могу тебе ничего рассказать! Эта тварь может запустить свои гребаные телепатические щупальца тебе в голову, как ты не понимаешь? Вряд ли он, конечно, так уж легко читает мысли на расстоянии, но лучше подстраховаться. Моя голова для него закрыта. А твоя или его, – Виктор кивнул на старика, – нет. Сергей видел своего деда. По рассказам господина учителя, тот парень, Толик – отца. Подозреваю, что и Вика впустила в дом не подозрительного типа в дождевике, а, например, любимую бабушку или кто там у нее любимый родственник… Чтобы заставить человека галлюцинировать так, нужно знать, кто ему по-настоящему близок. Понимаешь? А для этого просто необходимо покопаться в голове. Никто не гарантирует, что он сканирует только семейные воспоминания. Он или, вернее,
– Кто «она»? Какой Мессинг? Ты меня совсем запутал.
– Потом, все потом, Катенька. Время уходит. Мы можем не успеть.
Старый учитель забрался обратно в машину. Дальнейший разговор его не интересовал. То, что сказал этот парень, было не лишено смысла. Он прав, что допускает подобную возможность. И тем более прав, что не посвящает их в свои планы. Но… Он смертельно ошибается, думая, будто какие-то планы помогут отправить Прохора обратно в могилу.
– Катюша, – Виктор осторожно погладил девушку по плечу. – Я понимаю, тебе очень страшно. Тебе страшно, Макаренко страшно, мне страшно… Но что поделать, мы ведь не можем просто сидеть и ждать, пока нас тут сожрут по очереди.
– Да все я понимаю, – буркнула Катя. – Просто меня бесит, что я должна выполнять твои указания, даже не догадываясь, для чего именно я это делаю.
– Сейчас не самый подходящий момент для амбиций, Катюша. Мы оттолкаем машину немного вперед, поближе к домам. В ней вы будете сидеть, пока я не вернусь…
– А ты… Ты вернешься? – медленно проговорила Катя, глядя ему в глаза.
– Да, – твердо ответил Виктор. – И даже думать не смей, что я тебя брошу здесь.
– Я и не думаю, – девушка опустила голову. – Просто боюсь, что он до тебя доберется.
– Это вряд ли, – мрачно усмехнулся Виктор.
– Хорошо. Я все сделаю. Буду сидеть здесь и ждать, как дура.
– Вот спасибо. И никакая ты не дура.
Легкое разочарование Виктор все же почувствовал, ему казалось, что она должна поуговаривать его остаться. Хотя бы из сострадания к ближнему. Все-таки он отправлялся не в ближайшую булочную.
– Здесь будет в самый раз, – сказал Виктор, когда они втроем дотолкали «девятку» до колодца. – Прямо по середке. Тепло и светло. Сюда он не скоро сунется.
Виктор огляделся, пытаясь прикинуть, не видно ли «девятку» с того места, где, по его расчетам, затаился Прохор. Вроде бы не должно. Со всех сторон их окружали горящие, вернее, догорающие дома. Пока огня было достаточно, но местами мокрое дерево уже просто неохотно тлело. И с каждой минутой таких тлеющих участков будет все больше. Когда их станет слишком много, придет он, монстр в дождевике.
«Господи, ну почему все время нужно спешить? – подумал Виктор. – От этого устаешь больше всего. От этой чертовой спешки, будь она неладна».
– Ладно. Счастливо оставаться, – сказал он. – Никуда не уходите. Держитесь ближе к огню. Если вдруг он появится раньше, чем я…
– Послушайте, – учитель снял очки и потер стекло о рукав. – А что мы будем делать с телом вашего друга? Оставим в машине?
– Пока да.
– Но, – хозяин оглянулся, будто ожидал увидеть за спиной Прохора, и понизил голос до шепота. – Почему бы вашему другу не сослужить нам последнюю службу? А?
Старик надел очки и заговорщицки подмигнул глазом в пустой оправе.
– Боюсь, не совсем вас понимаю.
– Ну… Он ведь все равно мертв, так? Терять ему уже нечего, а мы с вами… Я хочу сказать, что он мог бы ненадолго отвлечь внимание Прохора, а мы тем временем…
– Ага, – сказал Виктор. – Теперь сообразил. Интересная мысль. Очень интересная.
Старик улыбнулся, показав редкие желтые зубы, и быстро закивал.
– Только у меня есть идея получше, – сказал Виктор, тоже подмигивая учителю. – Но в вашем стиле.
– Какая идея? – глаза старика заинтересованно блеснули.
– А вот какая, – Виктор сделал шаг к старику, а потом неожиданно выбросив руку вперед, схватил его за глотку и придавил к машине.
Учитель сдавленно захрипел, бестолково шаря руками по двери «девятки».
– Я тебя самого Прохору скормлю, – поделился идеей Виктор. – Все равно от тебя никакой пользы, кроме вреда. Только попробуй еще раз хоть заикнуться о чем-то подобном. Только попробуй… Ты меня понял? Понял, я спрашиваю?
Старик мелко закивал, хватая ртом воздух.
– И еще. Ты останешься сейчас с Катей. Упаси тебя господь выкинуть какую-нибудь пакость. Если по твоей милости с ней что-нибудь случится, Прохор тебе избавлением от мук покажется, усек?
Виктор разжал хватку, и учитель сполз по борту машины на землю.
– Катюша, ружье я тебе оставлю. Держи его при себе, глаз не своди. И с Макаренко недоделанного тоже. Если что – стреляй.
Девушка кивнула, принимая из его рук двустволку.
– Как пользоваться, знаешь?
– Разберусь. Покажи только, где тут этот… как его… предохранитель, кажется.
Виктор немного не рассчитал и углубился в лес дальше, чем было нужно. Ругая себя последними словами, он начал забирать правее. Пришлось ускорить шаг, чтобы наверстать упущенное. А в такой темноте это было рискованно. Того и гляди, свернешь шею, споткнувшись о какую-нибудь корягу. Ковер палых листьев, стволы поваленных деревьев, выступающие из земли корни – все было мокрым от бесконечных дождей и безбожно скользким. Виктор шел, выставив вперед руки, как слепец, но все равно то и дело налетал на деревья. Ужасно твердые деревья. Фонарь сгорел вместе с домом учителя, но сейчас от него было бы больше вреда. В такой темноте свет виден за километр. Лучше уж заполучить пару синяков да содранные в кровь колени, чем за очередной березкой наткнуться на поджидающего Прохора.
Эта встреча входила в план Виктора. Но не сейчас и не здесь. Они обязательно сойдутся лицом к лицу. И чем ближе, тем лучше. Но немного позже. Если все пойдет хорошо, то не раньше, чем через час. Виктор от всей души надеялся, что тогда он будет подготовлен к этому рандеву лучше, чем сейчас. И от того, удастся ли ему отыскать одну вещь, будет зависеть, кто именно покинет место встречи, бодро насвистывая польку-бабочку. Если, конечно, его скороспелая теория: «Влияние предсмертного ужаса на качество и продолжительность загробной жизни» верна. Хотя бы отчасти.
«Если все получится, – угрюмо подумал он, – сменю работу. Стану первым в мире психологом, специализирующимся на душевной жизни покойников. Буду работать при каком-нибудь похоронном бюро».
– Господи, только бы это сработало! – прошептал он. – Только бы Серега не изменил своей привычке все делать в последний момент. И только бы его последние слова были не бредом.
Ночной лес ответил ему гробовым молчанием.
Валентин Петрович сидел в машине, исподлобья следя сквозь стекло за Катей, которая нервно вышагивала взад-вперед. С ружьем на плече она была похожа на перепуганного часового, подумывающего о дезертирстве.
Эта девица его порядком раздражала. По ней было видно – если он сделает что-то не так, она не задумываясь начнет палить. На лице все написано. Самая настоящая стерва. Он уж таких повидал на своем веку. Ведут себя так, будто дырка у них из чистого золота. Потаскушка молодая…
Валентин Петрович украдкой плюнул на пол машины, подумал немного и… плюнул еще раз, получив от этого акта гражданского неповиновения определенное удовольствие. Но длилось оно недолго. Вскоре в голову снова полезли мысли одна мрачнее другой.
То, что парень ушел, его не волновало. Ушел и ушел, хорошо бы и не вернулся. Но что, интересно знать, это щенок задумал? Неужели он по-прежнему считает Прохора обыкновенным маньяком, на манер тех чудиков, про которых рассказывают в передачах вроде «ТСБ»? Если так, то он идиот из идиотов. И ладно бы только свою голову подставлял. Так ведь нет! Беду накличет на всех. Перед бабой рисуется, как пить дать. Дорисуется, голубчик, дорисуется. Отгрызет ему Прохор голову, и будет прав.
Валентин Петрович злорадно ухмыльнулся, но тут же спохватился. Чему улыбаться? С тем же успехом Прохор может добраться и до него самого. Причем, гораздо быстрее, чем до щенка или его потаскухи. Он тревожно огляделся. Нет, пока все спокойно. Да и чего головой вертеть? Девка такой визг поднимет, если Прохор поблизости окажется, что и глухой услышит.
Поднять-то поднимет… Да только она молодая, может, и унесет ноги. А что ему делать? Он и пяти шагов сделать не успеет. И ружье у него отобрали. От него, понятно, толку немного, но все как-то спокойнее. На худой конец, прямо в лицо ему выстрелить, авось, разнесет голову вдребезги. А без головы как следует не поешь.
Нет, нужно что-то делать. Сидеть тут, сложа руки, и ждать, пока тобой отродье Пиядино поужинает, не годится. Нужно хорошенько пораскинуть мозгами. Что делать, если победить врага невозможно? Попытаться договориться. Поторговаться. Вот только как с мертвяком торговаться? Об этом и надо думать, пока есть время.
Бывший учитель вздохнул и погладил ноющую челюсть. Он не терял надежды. Три недели он отыграл, отыграет и еще десяток лет. Есть тут кандидатуры на ужин посвежее и поглупее. Знать бы только, что у этого щенка за план…
Валентин Петрович оглянулся, с тоской и страхом глядя в темноту, которая медленно наступала со всех сторон на догорающую деревню. В этой темноте водились чудовища. И они становятся все ближе, по мере того, как уменьшается круг света, отбрасываемый горящими домами. Вскоре этот спасительный круг исчезнет совсем. И тогда чудовища доберутся до него.
Отчаяние захлестнуло душной горячей волной. Если бы в этот момент у него под рукой было ружье, он не задумываясь ткнул бы стволы под подбородок и нажал на спуск. Но ружья не было. И труп парня на заднем сиденье, казалось, ухмылялся, зная, что его убийце никуда теперь не деться, что скоро он будет отомщен и сможет упокоиться окончательно.
– Хрен тебе, – зло сказал старик трупу. – Скорее ты два раза сдохнешь, чем я тут помру.
И пока он с ненавистью смотрел на мертвого Сергея, отчасти завидуя такой легкой смерти, но еще больше боясь присоединиться к нему через пару часов, его осенило. Он бросил быстрый взгляд на девушку. Та по-прежнему расхаживала рядом с машиной, не замечая ничего вокруг. Учитель снова перевел взгляд на труп. А что, может и сработать… Даже такая стерва просто обязана купиться на этот трюк.
Он увидел «Ниву», только когда подошел к ней вплотную. Она стояла у обочины, накренившись на правый борт из-за спущенного колеса. Рядом с машиной валялся домкрат, Серега пытался поменять колесо. И пока он возился с болтами, пришел Прохор. Виктор был уверен, что выгляни из-за облаков луна, он разглядел бы здоровенные следы сапог, идущие из леса. Но луну, как назло, снова затянули плотные облака. И Виктор молился, чтобы они не оказались дождевыми.
У машины Виктор остановился и прислушался, так и ожидая услышать тяжелые шаги! Но вокруг было абсолютно тихо. Только редкие капли падали с веток, да вдалеке ухал филин. Тот самый филин, которого он слышал, лежа в доме учителя. Слышал ушами Прохора. В памяти всплыл хриплый голос, произносящий слова детской песенки. «А сова из дупла глазками луп-луп»…
– Будет тебе луп-луп, – прошептал Виктор.
Он немного помедлил, прежде чем открыть дверь машины. На один миг ему показалось, что путь сюда был чудовищной ошибкой. Что ни черта он не найдет в салоне «Нивы», кроме вороха старых кассет и, быть может, Викиной куртки на заднем сиденье.
Если он не найдет этой штуки здесь, в машине, значит, она сгорела в доме. А следовательно, весь его план окажется в такой глубокой заднице, что не вытащишь его оттуда даже с божьей помощью.
«Ну, хватит нюни распускать. Открой дверь, и сам все увидишь, – одернул себя Виктор. – Давай, давай. Трус умирает тысячи раз, герой умирает однажды. Давай, открывай ее».
Набрав в легкие воздуха, будто собрался нырнуть на дно Марианской впадины, он потянул дверь на себя. Она легко открылась, и в нос ударила кислая вонь рвотных масс. Виктор поморщился.
Не обращая внимания на запах, он забрался в машину. Ему предстояло облазать ее всю, тщательно ощупывая каждый квадратный сантиметр. Начать Виктор решил с бардачка. Он вспомнил, что Сергей называл его не иначе, как ящиком для перчаток, на западный манер. В ящике для перчаток лежало все, что угодно, кроме перчаток. Серега оставался верен себе до последнего дня. Уборка всегда была для него лишь бесполезной тратой времени. «Когда коту делать нечего, он яйца лижет», – говорил он в ответ на предложение навести порядок в комнате, машине или голове.
Виктор вдруг ощутил, как тяжело ему думать о Сереге в прошедшем времени. Со смертью Андрея он успел смириться за эту долгую наполненную трупами ночь. К тому же, он не видел, как тот погиб. Сергей же умер у него на руках, чуть больше часа назад. И в голове не укладывалось, что его больше нет. Нет его, нет самой деревни, где они провели столько по-настоящему хороших дней. Все закончилось. Внезапно, бесповоротно и очень, очень жестоко. Вот тебе и божественный свет, освещающий и согревающий этот мир. Вот тебе и полнота бытия в каждой гребаной травинке. Машина, провонявшая блевотиной мертвого друга – как насчет такой полноты бытия?
– Я тебя все-таки достану, сука, – сказал Виктор, стискивая руль. – Достану вас обоих. Сдохну, но достану!
Он с трудом заставил себя разжать ладони. Не было времени даже на ненависть. Гоня прочь тяжелые мысли, назойливо лезущие в голову, он шарил по тесному салону, почти физически ощущая бег времени. Драгоценные секунды стремительно уносились в бесконечность, и каждая уносила с собой маленький кусочек надежды.
И когда его рука наткнулась на коробку, завалившуюся между передним и задним сиденьями, он не поверил своей удаче. Только поднеся ее к самым глазам, он убедился, что туговатый на ухо бог время от времени все-таки включает слуховой аппарат.
Огонь угасал. Стена непроглядной тьмы неумолимо надвигалась на деревню. И Катя думала, что никогда ей еще не было так страшно. Виктор ушел почти час назад. Ушел, так ничего и не объяснив. Оставив ее одну с чокнутым стариком. Предоставив прекрасную возможность упокоиться в чьем-то желудке.
«Он тебя бросил, милочка, – прозвучал в голове голос ее матери, всегда считавшей, что мужчины по уровню умственного и духовного развития занимают на эволюционной лестнице одну ступеньку с амебами. – Просто сбежал. Подумай сама, зачем ему обуза? С чего бы ему ставить твою жизнь выше собственной? Кто ты ему? Всего лишь жена его друга. Не мать, не сестра, не супруга, даже не любовница. Так, знакомая. А ради знакомых жизнью не рискуют».
Катя старалась не слушать этот голос. Холодный, язвительный, априори уверенный в абсолютной непогрешимости слов, которые произносит. Мать была именно такой. С напористым и твердым, как форштевень ледокола, взглядом, с несгибаемой волей и убежденностью в том, что люди (особенно мужчины, милочка моя, особенно мужчины) не заслуживают другого отношения, кроме отстраненной холодной брезгливости. Любимым ее словечком было «утрутся» во всех формах. «Тогда я сказала ему, что срать хотела на него и на его мнение. То-то он утерся!» или «Скажу этой дуре, что на топтаной тропинке трава не растет, пусть утрется» и тому подобное. Иногда Кате казалось, что она ненавидит мать, за ее тупоумное высокомерие, за ее извозчицкую грубость, которую та считала прямотой, за все эти «милочка» и «утрутся», которые вылетали из ее рта, как плевки. Но чаще она испытывала страх перед ней. И этот голос сопровождал ее всюду, в школе, на тренировках, на тайных («милочка, если я узнаю, что ты якшаешься с парнями, я тебе ноги вырву») свиданиях. Она думала, что сойдет с ума. Но когда, наконец, она все же ушла из дома, а позже вышла замуж за Андрея («милочка, он же быдло»), этот голос оставил ее в покое. И вот он вернулся. Выбрав, разумеется, самый подходящий момент.
«Подумай сама, милочка. Он сказал, что кто-то или что-то может прочитать твои мысли, и поэтому он не может ничего объяснить. Ты когда-нибудь слышала подобную чушь? Значит, твои мысли может прочитать, а его – нет. Интересно, не правда ли? С чего бы такая дискриминация? Он задурил тебе голову, а ты, как распоследняя дура, развесила уши. И осталась здесь ждать у моря погоды. А он тем временем наверняка уже голосует на шоссе».
Катя закрыла уши ладонями, будто это могло избавить ее от голоса, звучащего в голове.
– Нет, нет, нет, – прошептала она, едва сдерживая слезы. – Я не хочу тебя слушать. Он вернется. Он не может так поступить со мной.
«Он уже поступил так, милочка. Да и чего ты убиваешься? Благодаря ему, ты то и дело попадала в передряги. Когда вы встретились у его машины, помнишь? Ты говорила, что нужно уезжать отсюда. Но он настоял на своем, повез тебя в эту деревню. А потом? Кто притащил тебя в дом этого больного старика? Кто повел себя, как последний кретин, повернувшись к старику спиной? Кто рвался спасать какую-то старуху, наплевав на тебя? Все он, милочка, все он… И теперь он ушел, сбежал, решил спасать шкуру».
– Заткнись! Господи, сделай так, чтобы она заткнулась! Я не верю тебе. Не верю! Он… он хотел как лучше. Он старался помочь мне. И сейчас он, наверное, где-то рядом, уже идет сюда…
Но шепча все это, Катя сама слышала, что уверенности в ее словах не так много, как хотелось бы. Она не считала Виктора подлецом, но голос… Голос тоже был по-своему прав, если вдуматься. Ей бы очень хотелось, чтобы он ошибался. Очень. Однако не слишком ли долго отсутствовал Витя? Целый час, а может и больше… За это время можно уйти очень далеко.
Катя с головой ушла в свои мысли и не сразу услышала, что старик разговаривает с ней. Только когда открылась дверь машины, щелчок замка оторвал ее от тягостных раздумий. Она быстро обернулась, чувствуя, как сердце выбивает по ребрам дробь. Но увидела лишь взволнованное лицо учителя, маячившее над дверцей.
– Барышня, Катя, если не ошибаюсь, да? – взбудоражено тараторил он. – Там, там… Ваш друг. Ну, которого я ранил… он…
– Что? Что он?
– Ну, понимаете, я слышу плохо, и в медицине не силен, но мне кажется, кажется…
– Господи, да говорите вы толком!
– Мне кажется, он дышит, – выпалил хозяин, тараща глаза. – Я не уверен, но… Может, вы посмотрите?
Позднее Катя думала, что если бы не голос матери, который вверг ее в пучину сомнений, она ни за что не послушала бы старика. Не дай ее доверие к Виктору трещину, она послала бы учителя подальше, да еще припугнула бы ружьем, чтобы тот сидел на месте и не высовывался. Но в тот момент голос разума был заглушён страхом, злостью и разочарованием. И даже мерзопакостный старик, поставивший ей синяк, показался не таким уж поганцем. Во всяком случае, он не сбежал, как некоторые. Они были в одной лодке, и должны были разделить одну участь.
Поэтому она, не сомневаясь ни секунды, подошла к задней двери «девятки», открыла ее и, сняв с плеча двустволку, сунулась в салон. Думала она только о предателе-Викторе и о том, что будет делать, если Сергей и правда еще жив. О старом учителе она забыла начисто.
Когда первые крупные капли дождя заколотили по крыше и лобовому стеклу «Нивы», Виктор понял, что тот лилипутский кусочек удачи, на который расщедрилась судьба, закончился. Дождь в корне все менял. План, который и без того трещал по швам, теперь мог лопнуть, как мыльный пузырь. Если ты делаешь ставку на огонь, потоки воды, низвергающиеся с небес, невозможно воспринять, как божье благословение.
Виктор сунул найденную коробку за пазуху. Даже оставшись один, он предпочитал называть коробку просто коробкой. Или предметом. Или штуковиной. Попахивало паранойей, но он решил, что уж лучше потом подлечится, чем этой ночью пойдет на корм из-за неосторожности.
Выбравшись из машины, он поежился. Ветра, слава богу, не было, но дождь оказался просто ледяным. Тугие косые струи хлестали по лицу с такой силой, будто вознамерились продолбить дырки в черепе. Виктор поднял воротник куртки и бросил последний взгляд на машину, раздумывая, нет ли там еще чего-нибудь такого, что может ему пригодиться. Например, ядерной боеголовки или пары бочек напалма…
– Дерьмовы, порой, дела твои, Господи, – вздохнул Виктор, спускаясь в придорожную канаву. – Ох, как дерьмовы…
Он зашагал к деревне, держась рядом с деревьями, чтобы успеть в любой момент нырнуть в лес. Уходить далеко от дороги он не стал. Нарезать круги не было времени. Такой дождь за полчаса справится с огнем. Поэтому приходилось рисковать. Виктор рассчитал, что если Прохор ждет своего часа на том же месте, он пройдет метрах в пятидесяти правее. В такой дождь должно хватить. Даже если у этого ублюдка нюх, как у охотничьего пса, и соколиное зрение. Знать бы, что он делает. Хотя бы одним глазком взглянуть… Но, как назло, больше никаких видений не было. Голова оставалась ясной и чистой, никаких признаков приближающегося приступа.
Как это всегда бывает, неприятности, когда они приходят, стараются зайти с самой неожиданной стороны. Беда не приходит в тех одеждах, в которые ты ее вырядил, готовясь к худшему. Она настоящий мастер сюрпризов.
В этом Виктор убедился, войдя в деревню. Он ожидал чего угодно. Увидеть растерзанные тела Кати и учителя, наткнуться на поджидающего его Прохора, повстречать злобных инопланетян или толпу проголодавшихся зомби… Единственное, чего не нарисовало его разыгравшееся воображение – что он придет в сгоревшую деревню и не найдет ни одной живой души. Двери машины были открыты, и она была пуста, если не считать тела Сергея. Ни Кати, ни учителя, ни ружья. Никаких следов борьбы Виктор тоже не обнаружил. Будто Катя и старик просто ушли, подумав, что он их бросил. Решили спасаться самостоятельно. Но ведь оба наверняка понимали, что уход из деревни равносилен самоубийству. Даже сейчас, несмотря на сумасшедший ливень, два дома, подожженные последними, продолжали пылать, горели поленницы, кое-где на почерневших остовах разрушенных домов плясало пламя. Огня пока еще было достаточно, чтобы не дать Прохору подойти близко. Если, разумеется, теория предсмертного ужаса была верной.
Виктор осмотрелся. Деревня словно пережила артиллерийский обстрел. Тут и там темнели обгоревшие печи, уткнув закопченные трубы в низкое небо, от некоторых изб остались одна-две обугленные стены с провалами окон. Пристройки, сарайчики, коробки скворечников, словом все, что было сложено не из бревен, а обычных досок – все это сгорело полностью, остались лишь тлеющие груды углей. В воздухе, несмотря на потоки воды, носились крупные хлопья пепла. Тяжелые капли тут же прибивали их к земле, но какое-нибудь обвалившееся бревно выбрасывало новый десант искр и черной жирной сажи.
– Катя! – позвал Виктор. – Макарен… Валентин Петрович! Эй, есть кто-нибудь?
Ему послышалось, что где-то раздался сдавленный возглас, но в следующий момент он понял, что это постанывает разваливающийся венец одного из домов.
«Ну и что ты будешь делать теперь? – издевательски спросил внутренний голос. – Что предусмотрено твоим планом на этот случай? Твоим роскошным, тщательно продуманным планом?»
«Они не могли далеко уйти. Зная, что рядом с огнем они в безопасности, они не могли далеко уйти. Если оба не свихнулись в одночасье. Или…»
«Или что? Или если твои предположения о всесилии горящих бревен оказались пустышкой? Ты это хотел сказать?»
Виктор с сомнением посмотрел на языки пламени, вырывавшиеся из окон учительского дома. Его гипотеза строилась лишь на смутных догадках и предположениях. Но если все посылки неверны, то… Нет, этого не может быть. Не может быть, чтобы все оказалось липой.
Он вышел на середину деревни, выбрав наиболее освещенный участок, и еще раз позвал:
– Катя! Где ты? Это я, Виктор!
На секунду ему показалось, что сейчас из-за какого-нибудь горящего угла выплывет высокая фигура в дождевике и хрипло скажет: «привет». Вот это был бы номер… Виктор сунул руку за пазуху и нащупал коробку. Вопреки ожиданиям, это не придало ему уверенности. Наоборот, теперь он был почти уверен, что свалял дурака. Снова вернулось ощущение, что он пропустил нечто очень важное. Маленькую деталь, которая, однако, могла стать камешком, увлекающим за собой лавину.
Но предаваться размышлениям времени не было. Нужно найти Катю. Как можно скорее, пока она или они не ушли слишком далеко.
– Катя! – снова заорал он, стараясь перекричать шум дождя и треск пламени.
«Я веду себя, как придурок, – подумал он. – Толку кричать? Если бы она слышала, давно бы уже отозвалась».
И все же, подчиняясь тому чувству, которое заставляет ждать поздним вечером автобус, хотя надежды на его появление почти нет, Виктор сложил ладони рупором и крикнул:
– Катя! Это я, Виктор! Отзовись!
Не успело стихнуть чахлое эхо, как из-за дома напротив, с которого дождь почти сбил пламя, раздался нервный крик старика:
– Хватит орать, дуралей несчастный! Он же вас услышит!
Виктор подпрыгнул чуть ли не до облаков. Во рту мгновенно пересохло.
– Идиот! – просипел он, едва ворочая языком, превратившимся в шершавую губку. – Какого рожна вы там делаете?
Не дожидаясь ответа, он сделал несколько шагов к дому, где прятался учитель, но замер, услышав резкий окрик:
– Стоять!
И тут же немного спокойнее:
– Стойте на месте. Даже не думайте подходить, пожалеете.
– В чем дело?
– Ни в чем. Стойте там и не орите.
– Где Катя? – памятуя о ковбойских замашках учителя, палящего по поводу и без во все стороны, Виктор не двигался с места, хотя нотки в голосе старика ему совсем не нравились.
– Здесь, – ответил из-за укрытия учитель. – Со мной.
– Что с ней?
– Ничего. Жива и невредима. Вы прекратите орать?
– Нет. Пока вы не объясните, что здесь к черту происходит. Почему я должен стоять тут?
Послышался сдавленный крик старика, а следом ругань, которую заглушил звонкий голос Кати:
– Витя! У него ружье! Осторожнее!
– Ты меня опять укусила, стерва! – в голосе старика слышались боль, изумление и что-то, отдаленно напоминающее уважение.
– Катя, он опять за свое? Подожди, я сейчас…
– Нет! Витя, стой! У него ружье. Дуло мне в спину упирается…
– Ты слышал, молокосос? Подойдешь ближе, я ей руку прострелю! Или ногу. Короче, стой, где стоишь.
– Господи ты боже мой, – Виктор не сводил глаз с почерневшей стены, закрывающей от него Катю со стариком. – Да что же это за осел такой? Сколько ж можно?.. Чего вы добиваетесь? Чего вы хотите, кретин вы этакий?!
– Того же, чего и вы – пережить эту ночь! Я не собираюсь подыхать здесь, ясно? И сделаю все для этого! Я хочу жить!
– Все этого хотят! Но вы же сами загоняете себя в ловушку! Он скоро будет здесь. Совсем скоро. Первые дома уже почти догорели. Еще несколько минут, и он сможет войти в деревню! У меня есть идея, как его убить. Но я не могу торчать тут, у него на виду, под проливным дождем. Это все погубит. Стойте там, пусть девушка будет у вас. Но дайте мне тоже спрятаться…
– Нет! Стойте на месте, иначе я стреляю! Что у вас за идея?
– Я не должен вам ничего рассказывать, как вы не можете понять?! Она может забраться в вашу тупую башку, и тогда все пойдет насмарку.
– Это ложь! Ни единому слову не верю! Ни е-ди-но-му! Вы просто хотите подставить меня. Надеетесь спрятаться и посмотреть, как он будет со мной разделываться. А потом под шумок свалить отсюда. Это ваш хваленый план?
– Зачем тогда мне было возвращаться сюда?! – в ярости заорал Виктор. Он уже не знал, кого с большим удовольствием прикончил бы – Прохора или этого старого маразматика.
– За сучкой вернулись. И попали впросак, – старик захохотал. – Ловко я вас раскусил, а?
– Витя, Витенька, придумай что-нибудь! Он совсем тронулся!
– Ничего он придумать не сможет. Теперь здесь условия диктую я. И условие такое, слышишь ты, молокосос? Ты сейчас же расскажешь мне, что задумал. Сейчас же! А потом я подумаю, что делать с тобой и твоей сучкой. Считаю до трех. Если будешь молчать, прострелю твоей девке руку. Раз!
Виктор стоял прямо на дороге, рассекавшей деревню напополам. Видно было шагов на тридцать в одну и в другую сторону. Дальше проселок исчезал в темноте, будто весь мир ужался до маленького круга, освещенного неверным светом гаснущего пламени. А за зыбкой границей, которую выстроили дождь и тьма, начиналось Ничто. Хаос, не имеющий ни начала ни конца. И как раз из этой пустоты, населенной лишь чудовищами, вскоре должен был выйти человек в дождевике. Непрошенный гость, грозящий гибелью этому микроскопическому осколку мира.
 |
– Два! Слышишь, молокосос? Уже два. Я взвожу курки.
До Виктора донеслись сухие щелчки. Старик, похоже, не шутил.
– Витя! Витя, я боюсь!
– Ну, что скажешь? Или предпочитаешь помолчать и послушать, как твоя девка будет орать, когда я влеплю заряд дроби ей в руку? С такого расстояния от этой тоненькой ручки только кровавые ошметки останутся. Помнишь, что стало с твоим другом после такого выстрела. Сейчас будет похлеще. Хочешь проверить?
– Стой! – Виктор посмотрел туда, где, по его предположениям, ждал своего выхода на сцену Прохор. Провел ладонью по мокрому лицу и пробормотал: – Скажу я тебе, что у меня за план. Скажу, старый дурак…
А потом он повернулся к дому и заговорил. Терять ему было уже нечего.
Огонь умирал. И умирал быстро. А три мухи сидели в самом центре паутины. Сидели смирно, вяло потирая мохнатые лапки. Хорошие, сочные, живые мухи… Но хитрые.
Он поправил капюшон, чтобы лучше видеть человека, стоящего прямо посреди деревни. Та самая муха, которая сбежала. Вот она-то и будет первой. Она это заслужила. Шустрая, изворотливая, живучая муха. Можно представить, как она станет трепыхаться, когда он доберется до нее. Такие всегда трепыхаются. До последней секунды…
Крыса шевельнулась в животе и вцепилась острыми зубами в кишки. В то, что когда-то было кишками. Он нетерпеливо переступил с ноги на ногу. С каждым разом голод становился все мучительнее, и приходил все быстрее. От старухи он оторвал приличный кусок, хотя женское мясо, к тому же старое и жесткое, всегда казалось ему отвратительным. Но тут пришлось, иначе эта проклятая крыса сама прогрызла бы в нем дыру. Мерзкая тварь… Она постепенно становится его хозяйкой. И страшно подумать, что станет с ним, когда мухи будут сожраны. Придется искать новых. Но где? Насколько далеко он сможет уйти от
Он дернулся, как от боли, хотя давно уже забыл это ощущение. Последний раз оно пришло в тот вечер, когда его заперли в доме и подожгли. О, тогда было очень больно. Нечеловечески больно… С тех пор единственное, что он мог чувствовать – голод. Поганая прожорливая крыса, жрущая его потроха. И все-таки эта песенка… Было в ней что-то пугающее.
Беспомощность. Эта повторяемая снова и снова песенка говорила о беспомощности той, с кем он связан неразрывными узами смерти. Той, без кого он просто рассыплется в прах и снова станет кормом для ненасытных червей. Старческий дребезжащий голосок… Жалкий писк, пришедший вдруг на смену гулкому мерному рокоту, полному уверенности в собственном всесилии. Разительная перемена. Разительная и устрашающая.
– А сова из дупла глазками луп-луп… – медленно и хрипло проговорил он, будто пробуя слова на вкус.
И вкус ему не понравился. Он отдавал горелым мясом.
– Ну, теперь ты доволен? Все узнал? Теперь, может, отпустишь девушку?
– Теперь-то, недоумок, я ее точно не отпущу. Неужели ты действительно веришь, что сможешь таким образом разделаться с ним? Боже ты мой, да ты совсем сдурел!
Виктор плотнее запахнул куртку, нащупал коробку за пазухой и, убедившись, что она все-таки начала намокать, зло сплюнул. Чего он еще ожидал? Что старик бросится к нему с восторженными криками, обливаясь слезами счастья? Да войди сейчас в деревню танковый батальон, он не сделает ни шагу из своего укрытия. Будет все так же трястись и ждать, пока не случится второе пришествие.
– Ну, и что будем делать? – спросил Виктор. Он физически ощущал давление подступающей со всех сторон темноты. Это было чем-то похоже на начинающийся приступ клаустрофобии. – У тебя есть какие-нибудь предложения?
– Есть, – коротко ответил старик. – Стой там.
– И долго мне так стоять?
– Пока он не придет.
«Толково, – подумал Виктор. Несмотря на пронизывающий ветер и дождь, ему вдруг стало жарко. – При таком ливне я ничего не смогу сделать. Буду торчать здесь, как вкусная приманка, пока…
Но что ему-то с этого? Покончив со мной, Прохор примется за них, неужели он не понимает? Или у него тоже есть какой-то план?»
– Ты же сам знаешь, что отсидеться тебе не удастся, – крикнул Виктор. – Дай мне этот шанс. А вдруг получится?
– Нет. Сделаешь шаг, я выстрелю. Твою девку я держу крепко, не сомневайся. Сейчас она сама тебе это скажет.
Виктор услышал приглушенную ругань, потом звук пощечины и снова брань, но уже Катину.
– Не хочет она с тобой разговаривать, – неуверенно сказал старик. – Ну и черт с ней, все равно недолго осталось… Ты меня понял, молокосос? Только двинься с места, и она распрощается с рукой. Больше я предупреждать не буду. И считать, кстати, тоже.
«Это конец, – мысль была короткой и жесткой, как удар в лицо. Виктор неосознанно поморщился. – Если я сейчас же ничего не придумаю, до утра нам не дожить».
Он с тревогой посмотрел на редкие язычки пламени, все еще пляшущие на развалинах домов. С каждой секундой их становилось все меньше. Темнота сгущалась.
«Странно, как быстро сгорела деревня, – отстраненно подумал он. – Сколько прошло времени? Часа два, не больше… А от нее уже одни головешки. Может быть потому, что она по-настоящему сгорела тогда, в сорок третьем? Если верить романтикам, то у каждого города есть душа. У каждой деревни, наверное, тоже. Вот она-то и погибла в пожаре сорок третьего. Деревня мираж, деревня призрак… Как человек. Мы ведь тоже иногда умираем задолго до биологической смерти. Я, например, умер, когда увидел руку Лены, свисающей с бортика ванны. Тогда все остановилось. Я превратился в призрака. Все, что было после – лишь своего рода филиал чистилища на земле. И старик. Он тоже давно мертв. Просто не понимает этого. Смешно. Призраки в призрачной деревне, ожидающие прихода другого призрака. Отличная шутка».
Виктор усмехнулся. Подчиняясь внезапному порыву, он посмотрел туда, где дорога сливалась с темнотой, и сердце со всего маху ударило по ребрам. А потом замерло, будто споткнулось.
За завесой дождя он увидел высокую тощую фигуру в дождевике. Она почти сливалась с темно-серым пологом косохлеста, и поначалу Виктору показалось, что это всего лишь игра воображения. Но в следующий миг силуэт сделался четче, и тут уж не осталось никаких сомнений – монстр выполз из вечного мрака. И вместе с ним в маленький мир людей пришел острый запах сырой земли, мгновенно перебивший запахи дыма и гари.
Виктор судорожно вздохнул, не в силах отвести взгляд от медленно наплывавшей на него фигуры. Существо (теперь у Виктора язык не повернулся бы назвать его человеком) в дождевике не спешило, будто хотело растянуть удовольствие. До уха донеслись тяжелые хлюпающие шаги. И Виктор чувствовал, как от этого неторопливого размеренного «хлюп-хлюп-хлюп» внутренности превращаются в густое холодное желе. И запах… Сейчас он был в сотню раз сильнее. Он душил, обволакивал вязкой зловонной массой, заставляя желудок сокращаться в рвотных позывах.
Время и пространство перестали существовать, растворившись без следа во всеобъемлющей тьме. Виктору казалось, что с самого сотворения мира он стоит под косыми струями дождя и смотрит на приближающийся силуэт, и будет стоять так до скончания века…
До скончания века – колоколом отдалось в голове, и внезапно он вспомнил, что всего несколько часов эти же слова пришли ему в голову, когда он впервые увидел человека в дождевике.
Все возвращается на круги своя, – пронзила мысль. – С этих слов все началось, ими, похоже все и закончится. Как пес возвращается на блевотину свою… Да, как пес на свою блевотину.
– Господи, сохрани меня и помилуй, укрепи меня и направь, – прохрипел он.
И эта фраза, услышанная им однажды в каком-то фильме, фраза, которая тогда показалась пустой и никчемной, теперь до краев наполнилась смыслом. Каждое слово, каждый звук стали вдруг почти осязаемы, их можно было потрогать, подбросить на ладони, как драгоценные камни, удивляясь их тяжести и отточенности граней. Они с гулким всплеском упали в тишину, взорвав ее изнутри.
Виктор будто очнулся от глубокого сна. Существо было совсем близко. Он разглядел грубые заплаты на грязном дождевике, бурые пятна, расползшиеся по груди, увидел выглядывающий из-под низкого капюшона подбородок – покрытый тонкой нежно-розовой нарождающейся кожей, из-под которой, как земля из-под талого мартовского снега, местами выглядывала черная, обуглившаяся плоть. Он чувствовал колебание почвы под тяжелыми шагами, ощущал исходящую от фигуры в дождевике вонь земли и горелого мяса. Но все это уже не имело над ним власти. Чары рухнули под таранным ударом простенькой молитвы.
Виктор огляделся. Взгляд упал на «девятку», стоящую в десяти шагах от дороги, напротив дома, где засел старик. Виктор понял, машина – его шанс. Нужно всего лишь осторожно развернуться к ней спиной, тогда через пару шагов между ним и психованным учителем окажется Прохор. И если удастся заманить эту тварь поближе к «девятке», то… Продолжать мысль он не стал.
Медленно, очень медленно он начал пятиться, не спуская глаз с того, кто когда-то носил имя Прохор, молясь только об одном – чтобы он не бросился в атаку сейчас.
– Стоять! – визг старика скальпелем полоснул по нервам и тут же оборвался.
Виктор понял, что тот увидел, наконец, Прохора. Существо на мгновение замерло в нерешительности. Этот крик сбил его с толку.
– Эй, ублюдок жареный, – услышал со стороны собственный голос Виктор. – Иди сюда, иди ко мне, тварь.
Это сработало. Что-то пробормотав, жареный ублюдок снова двинулся на него. Он шел, не переставая бубнить, и Виктор, похолодев, узнал слова той песенки, которую слышал, когда лежал без чувств в доме старика:
Они дошли почти до самой машины. Виктор уже почти коснулся рукой капота, когда снова раздался крик учителя. Как и рассчитывал Виктор, Прохор оказался между ним и стариком. Но теперь это сослужило плохую службу. Из-за него Виктор не видел, что делает старик. А тот, судя по всему, решился-таки покинуть свое укрытие.
– Прохор! Постой! – голос учителя дрожал и срывался. – Послушай меня.
Тварь остановилась и медленно, всем телом, повернулась к дому. Виктор выглянул из-за ее плеча и понял, что худшие опасения сбылись. Старик стоял на дороге, на том самом месте, где недавно стоял сам Виктор. Одной рукой он держал за шкирку бледную Катю, другой – ружье. Стволы упирались девушке в поясницу.
– Прохор. Я хочу… Я хочу помочь тебе! Я тебе не враг, клянусь. Я восхищаюсь тобой. Восхищаюсь! Я готов быть твоим слугой, твоим верным псом…
При слове «псом» существо глухо зарычало и сделало шаг к учителю.
– Нет-нет, постой! Постой, умоляю тебя! Я буду твоим рабом, кем угодно, только пощади меня. Они, – старик всхлипнул. – Он собирается причинить тебе вред. Тот щенок у тебя за спиной. Он… Он хочет сжечь тебя! У него за пазухой… Нет! Нет, прошу!
Последние слова старик произнес сквозь истеричные рыдания. Существо шагало прямо на него и, в этом не оставалось сомнений, слова и мольбы для него ничего не значили.
– Сюда! – завопил Виктор. – Иди сюда, выродок! Иди ко мне!
Но на этот раз тварь никак не отреагировала. Ее целью был старик.
– Умоляю тебя, Прохор. Я хочу помочь тебе! Не надо, пожалуйста! Возьми ее, возьми ее!
Учитель подтолкнул вперед Катю. Девушка сделала шаг, но ноги подкосились, и она упала в грязь в нескольких шагах от сапог Прохора.
– Нет! – от собственного крика у Виктора зазвенело в ушах.
Не думая больше ни о чем, послав к чертям все планы и стратегические выкладки, он бросился вперед, видя перед собой только узкую спину, обтянутую светло-серым дождевиком.
Грянул выстрел. Щеку Виктора что-то обожгло, и он успел сообразить, что это старик промахнулся, стреляя в Прохора. А уже в следующее мгновение он со всего маху врезался в твердую, словно высеченную из камня спину мертвеца. Удар был настолько силен, что у Виктора потемнело в глазах. Он словно налетел на стену. И все же Прохор потерял равновесие. Немного, совсем чуть-чуть. Но этого хватило, чтобы нога запнулась о распростертую на земле Катю, и длинная нескладная фигура, нелепо взмахнув руками, повалилась вперед, прямо на застывшего в ужасе учителя.
Вскрикнула Катя, когда грубый сапог врезался ей в бок, и почти одновременно с ней завопил старик, почувствовав на плечах костлявые руки Прохора. Монстр и его истошно визжащая жертва рухнули на землю, разбрызгивая во все стороны жидкую грязь.
Виктор, которому с трудом удалось устоять на ногах, метнулся к девушке и, схватив ее за куртку, оттащил в сторону от извивающихся тел.
– Вит-тя… Витт-тенька… – прорыдала она, слабо цепляясь за рукав.
– Вставай, Катя! – прокричал он, стараясь перекрыть душераздирающий вой старика и утробное урчание Прохора. – Беги к машине!
Он рывком поднял ее на ноги, но она тут же обмякла, как тряпичная кукла.
– Катя! – Виктор наотмашь ударил ее по лицу. – Беги же!
Пощечина подействовала. Взгляд девушки прояснился, и она, на подгибающихся ногах, рыдая в голос, поплелась к «девятке».
Виктор обернулся к лежащим. Вопли старика перешли в надрывный сиплый стон, а потом в громкое бульканье. С одной ноги слетел сапог, и теперь она голой пяткой скребла грязь, словно хотела выкопать что-то ценное. Самого учителя было не видно из-под широкого плаща Прохора. Виктор услышал тихий треск, будто кто-то разорвал шелковую простынь, а следом раздалось сочное влажное чавканье. Нога старика дернулась еще несколько раз, обдав Виктора комьями грязи, и замерла. Прохор, продолжая чавкать, оторвался, наконец, от жертвы и начал медленно подниматься.
Виктор понял, что настал момент истины. Из всех сил заставляя себя делать все предельно осторожно, он расстегнул куртку и сунул руку за пазуху, пальцы коснулись тонкой картонной трубочки. Вторая рука тем временем нырнула в карман, и выудила оттуда металлическую коробочку Zippo. С мелодичным запатентованным звоном откинулась крышка зажигалки.
– Ну, давай, мразь, – сказал он. – Давай. Повернись ко мне.
Он сделал два шага назад, глядя на встающего Прохора. Тот поднимался тяжело и неуклюже, будто был пьян.
– Ну же! Вставай, вставай! И посмотри на меня.
Наконец, существо оказалось на ногах. Оно стояло вполоборота к Виктору, и он видел, как с подбородка твари стекает струйка крови. Изо рта высунулся неправдоподобно длинный язык и слизнул эту струйку, издав хлюпающий звук.
Потом монстр неторопливо повернулся к Виктору и внятно произнес:
– А сова из дупла глазками луп-луп…
– Вот уж хрен тебе в грызло, – сказал Виктор, доставая из-за пазухи разноцветную картонную трубочку с яркой надписью «Звезда удачи» и рядом мелким шрифтом: «Римская свеча. 8 огненно-красных комет с золотистым шлейфом». – Не любишь огонь, ублюдок? А как насчет заполучить его себе в брюхо?
С этими словами он направил римскую свечу на застывшего Прохора, щелкнул зажигалкой и поднес огонек к запалу. Секунду ничего не происходило, и Виктор с ужасом подумал, что фитилек все-таки намок. Но потом раздалось резкое шипение, и из трубочки с хлопком вырвался ярко-красный огонек. Следом за ним еще один и еще… И каждая крошечная ракета, долетая до фигуры в дождевике, на долю секунды застывала, словно раздумывая, продолжать полет или нет, а потом делала стремительный рывок вперед и впивалась в тело. Дыр становилось все больше, и их черные края постепенно наливались жарким багровым светом. Потом они стали расползаться, как сделанные горячим окурком отверстия в целлулоидной пленке. Ночь пронзил полный боли и ужаса вопль. Медленный огонь, даже не огонь, а свирепое тление, разъедало Прохора изнутри, как кислота.
Длилось это несколько секунд, не больше. А затем, существо вспыхнуло, как гигантский факел, и восемь огненно-красных комет одновременно с надрывным воем вырвались из пламени, оставляя за собой обещанный золотистый шлейф. Столб яростного белого огня взметнулся на десяток метров вверх, обдав невыносимым жаром Виктора, и залив ослепительным светом все вокруг…
– Мне кажется, или на самом деле светает? – спросила Катя.
– Не знаю. Кажется, светает, – Виктор вытащил из пачки сигарету, размял ее и сунул в рот.
Они сидели в «девятке» – Виктор за рулем, Катя рядом, забравшись с ногами на сиденье и обхватив колени руками. Между ног у Виктора была зажата бутылка «Джонни Уокера», из которой он время от времени прихлебывал, не чувствуя ни вкуса, ни крепости виски.
Дождь перестал, ветер разогнал облака, и в небе висела полная бледная луна. Небо на западе было уже не таким антрацитово-черным. Ночь неохотно отступала.
– Что теперь? – Катя повернулась к Виктору. – Ведь все закончилось, да? Закончилось? Скажи мне, что все позади.
Виктор глубоко затянулся и с шумом выпустил дым:
– Боюсь, что нет. Нужно еще кое-что сделать.
– Что?
– Ты сама знаешь, Катюш.
– Это обязательно? Ведь мы можем просто уйти отсюда. Подумай. Стоит ли…
– Стоит. Если это не сделать сейчас, вскоре все может повториться. И тогда неизвестно, удастся ли так легко загнать его обратно в могилу. А может быть и еще хуже – сюда придет кое-кто другой.
– Но почему мы должны этим заниматься? Что, если обратиться в МЧС, или ту же милицию?
– Да? И что ты скажешь? Что старуха, умершая бог знает сколько лет назад, продолжает терроризировать деревню, выпихивая из могилы своего внучка-людоеда, тоже давно покойника? Так и представляю себе мчс-ников с осиновыми кольями в руках, раскапывающими могилы. Сама ведь понимаешь, что никто тебе не поверит. В такое невозможно поверить, пока не увидишь собственными глазами. К сожалению, таких людей осталось только двое. Ты и я. Вот и ответ на твой вопрос, почему этим должны заниматься мы.
– Да, ты прав, – тусклым голосом сказала Катя и отвернулась к окну. – Но ведь можно просто уйти. Мы не обязаны это делать, Витя. Не о-бя-за-ны.
– Во-первых, не «мы», а я. Во-вторых… Да, не обязаны. Но есть много чего, что мы не обязаны делать. Однако, делать это приходится хотя бы для того, чтобы потом спокойно спать по ночам. Честно говоря, мне вовсе не улыбается идти туда. Я не герой, и никогда не хотел им быть. Но я знаю, что если сейчас сбегу, то все это дерьмо будет сниться мне каждую ночь. И каждую ночь мне придется объясняться с погибшими ребятами… Прозвучит не очень красиво, но я должен сделать это ради самого себя, а не ради других. Такой вот интересный эгоизм.
Он выбросил окурок и сделал глоток из бутылки.
– Все нужно доводить до конца, вот в чем штука, – после паузы сказал Виктор. – Каждое чертово дело нужно доводить до конца. Если хочешь хотя бы иногда без отвращения смотреться в зеркало.
– Мне тебя не отговорить?
– Нет.
Катя молча кивнула. Некоторое время они сидели, думая каждый о своем. Наконец, Виктор вздохнул и вылез из машины. Нужно было поскорее покончить со всем этим. Пока решимость не покинула его.
Он открыл багажник и, покопавшись немного, вытащил складную лопатку, которую всегда брал с собой, если приходилось ехать за город. Когда он покупал ее, ему и в голову не могло прийти, для чего она в конечном счете ему понадобится. То же можно было сказать и про фейерверки. Он вдруг подумал, что если кто-нибудь когда-нибудь в его присутствии вздумает устроить салют, то нарвется на крупные неприятности. Бенгальские огни, хлопушки, римские свечи – он больше не прикоснется к ним. Просто не сможет себя заставить. Теперь эти яркие разноцветные огоньки будут ассоциироваться не с весельем и праздниками вроде Нового года. И вряд ли это изменится до конца его дней.
Виктор заглянул в машину:
– Катя, скажи, пожалуйста, твои гастрономические пристрастия не изменились за последние дни?
– Что?
– Твои гастрономические пристрастия не изменились?
– Я тебя не понимаю.
– Да тут нечего понимать, Катюш. Просто ответь на мой вопрос.
– Опять какие-то тайны? Мне снова нельзя ничего узнать, потому что кто-то может прочитать мои мысли?
– Точно.
– Господи, как же мне все это надоело…
– Осталось потерпеть совсем немного. Итак, ты ответишь?
– Нет. Мои гастрономические пристрастия не изменились. Разве что узнала пару новых интересных рецептов.
– Отлично. Тогда я залезу в твою сумку, хорошо? Так надо.
Девушка пожала плечами.
– Спасибо.
Через несколько минут приготовления были завершены. Виктор снова сел в машину.
– Ну что, пора, – сказал он. – Нужно идти. Иначе я просто-напросто струшу к чертям. Ты сможешь пройти километра два? Или подождешь меня здесь?
– Смогу. Оставаться одна я не собираюсь.
– Хорошо. Ты готова?
– Честно говоря, нет. И вряд ли когда-нибудь буду готова. Знаешь, нелегко подготовиться к такому безумию… Ты уверен, что сможешь… разобраться с ней?
Виктор покачал головой:
– Нет. Но попытаться надо. Я не знаю, сработает ли то, что я задумал, понимаешь? Просто не знаю.
– Но с Прохором сработало.
– Да, с ним все получилось, как надо. Дикая была теория, но она оказалась правильной. Надеюсь, так будет и в этот раз.
– Хочешь ее убить?
– Убить? Нет. Боюсь, для этого у нас силенок недостаточно. Я много думал на этот счет. Человек – это, конечно, звучит гордо и все такое. Но как он может уничтожить то, что даже не поддается его пониманию? То, с чем мы столкнулись, принадлежит другому миру… Мы не в состоянии одолеть даже наше, простое маленькое человеческое зло, хотя ведем с ним войну на протяжении всей своей истории. А тут… Мы имеем дело с настоящим дерьмом. Подлинное Зло с большой буквы. Зло, которое помнит еще безжизненную Землю, залитую потоками магмы. Оно видело самое Начало, и вряд ли найдется сила, которая помешает ему увидеть Конец. Конечно, все возможно, но тогда это должно быть поубедительнее, чем молитвы придуманным богам и хрень вроде серебряных пуль и осиновых кольев. Это зло годится в пра-пра-прабабушки самому древнему божеству из гигантского пантеона, заботливо созданного людьми за жалкие сорок тысяч лет своего пребывания на Земле. Так что уничтожить его полномочного представителя – вряд ли. Но я думаю, что можно запечатать ту дыру, через которую оно пролезло к нам. Хотя бы на время.
– Ну хорошо, – Катя тряхнула головой. – Тогда идем.
– Да, – глухо сказал Виктор. – Идем.
Они не проронили ни слова всю дорогу, пока не дошли до брошенной «Нивы» Сергея. Здесь Виктор остановился и положил руку Кате на плечо:
– Дальше я сам, Катюш. Тебе не стоит туда соваться.
– Нет, я с тобой.
– Ты не понимаешь, это не просто опасно. У меня еще есть шанс устоять перед ее зовом…
– Каким зовом?
– Долго рассказывать. Она… Ну, словом, она имеет власть над людьми… Подавляет волю и… Я не знаю, как это объяснить. Словом, если ты подойдешь близко к ее могиле – ты обречена. Без вариантов. Она просто заставит тебя прийти к ней.
– Я ничего не понимаю, что ты несешь?
Виктор потер лоб, пытаясь найти нужные слова.
– Это как гипноз, понимаешь? Она притягивает, зовет к себе… И сопротивляться этому зову невозможно. Один бог знает, что стало с людьми, которые оказались поблизости и откликнулись на ее зов. Боюсь даже предположить. Если ты пойдешь туда, мне придется спасать тебя. И возможности заняться старушкой уже не будет. Прости, но ты станешь обузой.
– Я боюсь оставаться одна.
– Да, я понимаю. Но думаю, выбора у тебя нет. Садись в машину, закрой двери и жди меня. Если все будет в порядке, я скоро вернусь.
– А если нет?
– Подожди меня час. Если я не появлюсь – уходи отсюда. Пешком до шоссе. Там поймаешь машину. Хотя, сейчас вряд ли движение оживленное… Но если повезет, то кто-нибудь да проедет. Грузовик или фура… Тебя довезут до города. Ну а там уж сама подумаешь, что тебе делать.
– Я не хочу отпускать тебя одного.
– Придется это сделать, Катенька. По-другому нельзя.
Виктор подумал, что еще немного, и он останется здесь. С каждой секундой мужество покидало его капля за каплей. При одной мысли о том, что ему предстояло сделать, бросало в дрожь. А если еще вообразить, чем все это может закончиться, то хотелось бежать без оглядки до самого шоссе, и потом дальше, до города, бежать, не оглядываясь и не останавливаясь.
– Катюша, мне нужно идти. Будь умницей и думай о хорошем. Помни, здесь ты в безопасности.
– Если ты не вернешься, я себе не прощу.
– Надеюсь, что этого не будет. У меня неплохие шансы.
– У нее тоже… Ладно, иди. Буду, как настоящая баба, сидеть и ждать у моря погоды.
– Вот и хорошо, – сказал Виктор.
Он хотел сказать еще что-нибудь. Что-нибудь важное и нужное или, на худой конец, просто запоминающееся, но в голову ничего не пришло. В конце концов, он махнул на это рукой. Никакие слова были не в состоянии выразить то, что он чувствовал сейчас. Любое слово оказалось бы ложью. Поэтому он просто кивнул, развернулся и сделал несколько шагов. Но его окликнула Катя. Он остановился. Девушка подошла к нему и, привстав на цыпочки, осторожно поцеловала в губы.
– Возвращайся, – шепнула она. – Просто возвращайся.
Боясь, что сейчас расплачется, Виктор легонько оттолкнул ее, и, не говоря ни слова, зашагал по дороге, ведущей к базе.
Он шел, стараясь не думать ни о чем. Просто переставлял ноги, предоставив телу самому выбирать дорогу. И оно уверенно двигалось прямиком к поляне с черной землей, будто помнило все лесные тропинки, по которым прошло лишь однажды двадцать лет назад. Но Виктор знал, что ведет его не память, а зов. Он не противился ему. Сейчас его цель и цель той твари, которая звала его к себе, совпадали. Встреча должна была состояться. И для кого-то из них она будет последней. Во всяком случае, он на это отчаянно надеялся.
С каждым шагом зов становился все сильнее. А вместе с ним рос и ужас. Виктор снова был тем тринадцатилетним пацаном, который в жаркий летний день неожиданно для себя столкнулся с неведомым. Тогда он сумел остаться в живых. Но сейчас… Чем ближе он подходил к старому кладбищу, тем меньше у него оставалось веры в счастливый исход дела. Да, та дрянь в голове за эти годы выросла и, соответственно, выросла его возможность сопротивляться притяжению черной земли. Но и сила той, которая была похоронена на маленькой лесной полянке, возросла многократно. Когда-то слабый, едва различимый шепот, усилился до глухого рева, от которого раскалывалась голова, а сердце грозило разорваться в клочья. При каждом шаге желудок болезненно сжимался, и мышцы наливались расплавленным свинцом.
Когда Виктор вышел из леса на старое кладбище, из носа хлынула кровь. Не какие-нибудь жалкие несколько капель, а настоящий поток. Кости ломило так, что казалось, будто его выворачивают наизнанку. С огромным трудом он удерживал в руке лопатку, ставшую вдруг неимоверно тяжелой. Она так и норовила выскользнуть из ослабевших пальцев. Пришлось остановиться и сунуть ее за ремень джинсов. На это простое действие ушло добрых пять минут, в течение которых Виктор трижды был вынужден отхаркивать кровь, которая теперь шла и горлом.
Он уже был почти уверен, что совершил ошибку. Господи, он сам распинался Кате о непобедимости того зла, которое приходит в мир из другой реальности. Такие умные слова, такие смелые рассуждения… Но почему же он сам не прислушался к ним. Почему решил, что в состоянии изменить положение вещей. А еще точнее – сделать заведомо невозможное? Что это? Глупость? Самонадеянность? Или завуалированное самоубийство? Скорее всего, решил он, и то, и другое, и третье. Но раскаиваться поздно. Даже если он захочет, обратной дороги нет. Она попросту не отпустит его. Остается одно – идти вперед и постараться сделать то, что задумал, раньше, чем она прикончит его. И он брел, шатаясь, спотыкаясь в темноте о торчащие из земли корни деревьев, падая и снова поднимаясь. Брел, тупо переставляя ноги, сплевывая кровавые сгустки и изо всех сил стараясь не потерять сознание, потому что это было равносильно смерти.
Остаток пути до поляны он проделал на четвереньках, ноги не держали. Несколько раз его вырвало кровью, приходилось по несколько минут отлеживаться, чтобы восстановить дыхание и справиться с болью, которая разрывала тело на куски.
Но стоило увидеть просвет среди деревьев, предчувствие близкой развязки придало ему сил. Опираясь о ствол дерева, он сумел подняться на ноги и сделал несколько неуверенных шагов к границе черной земли, светящейся в темноте мягким голубоватым светом. Немного постоял, держась за дерево и пытаясь унять очередной приступ тошноты. Перед глазами все плыло, но он сумел разглядеть в центре поляны почти сравнявшийся с землей холмик.
– Ну, здравствуй, – прохрипел Виктор. – Подожди немного. Я уже иду.
При каждом слове с губ срывались кровавые брызги, но он не обращал на это внимания. Развязка была близка. И он вдруг понял, что остановить его эта тварь не сможет. Убить – да, но только после того, как он сделает свое дело.
Он вытащил из-за пояса лопатку и сделал шаг вперед, ступив на черную лоснящуюся землю. Земля с чавканьем расступилась, и нога ушла в нее по щиколотку. Но на Виктора это не произвело никакого впечатления. Он не видел ничего, кроме холмика, от которого расходились идеально ровные круги волн. При следующем шаге он провалился почти по колено. С неимоверным трудом ему удалось вырвать ногу из этой трясины и сделать еще шаг.
Когда до холмика оставалось не больше трех метров, Виктор заметил небольшой камень, размером с человеческую голову. Присмотревшись, он понял, что это и есть голова. Грязные спутанные волосы обрамляли искаженное ужасом лицо. Рот был распахнут в безмолвном крике. Выпученные остекленевшие глаза уставились в упор на Виктора, будто заклиная его не ходить дальше. Несмотря на то, что предсмертные мучения почти до неузнаваемости изменили лицо, Виктор понял, что видит голову Вики. Но эта мысль, которая в другой момент повергла бы его в шок, сейчас скользнула по самому краю сознания и исчезла, не оставив после себя никакого следа – ни сожаления, ни сострадания. Потом, отрешенно подумал он, потом, возможно, они вернутся, и ощущение потери заставит сжиматься его сердце. Но не теперь. Единственное чувство, которое он мог сейчас себе позволить – ненависть, но даже она была чахлой и невразумительной, как ноющая зубная боль.
Собрав последние силы, Виктор отвел взгляд от лица Вики и сделал еще один шаг. Он понимал, что держится на ногах благодаря чуду. И отчаянно молился, чтобы оно позволило ему преодолеть оставшиеся метры. Только это, и ничего больше. Никогда в жизни он так не хотел ничего, как этого пустяка – пройти крохотный отрезок пути, отделявший его от неприметного холмика земли.
И ему это удалось. Он упал на колени и вонзил лопату в рыхлую податливую почву, по консистенции больше похожую на влажный слежавшийся пепел. Он принялся разгребать землю, чувствуя, что с каждым движением все больше погружается в нее. Пот заливал лицо, смешиваясь с кровью, которая никак не хотела останавливаться. Голова разламывалась от чудовищной боли, в ушах звенело так, что, казалось, барабанные перепонки не выдержат и лопнут с громким треском. Но он продолжал копать, понимая, что малейшая остановка означает смерть.
Прошла целая вечность, прежде чем лопата ткнулась во что-то твердое. И еще примерно столько же понадобилось Виктору, чтобы сообразить: это неожиданное препятствие – крышка гроба. Он был у самой цели.
Хрипя и захлебываясь натужным кашлем, от которого в груди все клокотало, он стал лихорадочно разбрасывать землю, больше всего боясь потерять сознание или сломать в спешке лопату. Но удача снова перешла на его сторону. Он смог расчистить от остатков земли гробовую крышку, и только потом упал на гнилые доски, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Те жалкие остатки сил, которые ему удалось наскрести, когда он шагнул на поляну, оказались растраченными без остатка. И последнее препятствие стало непреодолимым.
Виктор лежал, тяжело дыша, сжимая в руке бесполезную теперь лопату, и единственной его мыслью было – проиграл. Проиграл даже не в шаге, в сантиметре от победы. Старая тварь оказалась сильнее. Она высосала из него все соки, оставив лишь сморщенную пустую оболочку. Выпила до дна. Подумать только – несколько миллиметров гнилого дерева. И он не смог их преодолеть. Все оказалось напрасным. Он подохнет здесь, на этой проклятой поляне, в разрытой могиле древней старухи, которая сейчас, наверное, злорадно хихикает в своем гребаном гробу. Прекрасная из них получится парочка. Просто загляденье.
Виктор повернул голову так, чтобы видеть небо. Оно уже было грязно-серым, и Виктор понял, что прошло не меньше двух часов с того момента, как он распрощался с Катей. Она, наверное, уже идет к шоссе. Дай бог, чтобы шла, а не осталась ждать его. Потому что, судя по всему, ждать ей придется долго. Очень долго…
Ком земли скатился в разрытую могилу и гулко ударился о крышку гроба. Звук показался Виктору омерзительным. Но еще хуже было то, что словно в ответ на этот стук, внутри гроба что-то шевельнулось. Легкий шорох и едва уловимая вибрация досок… Волна беспредельного животного ужаса накрыла Виктора с головой. И этот ужас придал ему сил, словно включились те скрытые резервы организма, о которых обожают рассуждать любители дешевых сенсаций. Постанывая от страха и отвращения, Виктор поднялся на колени, желая оказаться как можно дальше от этой крышки, под которой ясно ощущалась жизнь. И в этот момент одна из досок не выдержала и с громким треском сломалась под тяжестью тела. Нога провалилась в гроб и застряла намертво.
Виктор обезумел от ужаса. Он задергался всем телом, как пойманный в капкан зверь, пытаясь вырвать ногу из ловушки. Но добился только того, что сломалась еще одна доска, на этот раз под рукой. Он ударился лицом о крышку, чувствуя, как провалившаяся ладонь наткнулась на что-то мягкое и упругое. Тогда Виктор не выдержал и закричал, орошая кровью из горла разваливающийся гроб.
Высвободить руку оказалось проще, чем ногу. Эта маленькая победа немного успокоила его. Никто не пытался схватить и затащить его в гроб к старухе, сама она не выскочила, как чертик из табакерки, из своего последнего пристанища. Зато последнее препятствие было сломано. Виктор понял, что настало время завершить то, зачем он сюда пришел. Другого шанса не будет. Нужно спешить, пока адреналин бурлит в крови, пока руки и ноги могут двигаться.
Виктор схватил конец сломанной доски и рванул его на себя, проделав в гробу дыру толщиной в руку и длиной полметра. Этого ему показалось мало. Он поддел вторую доску и, срывая ногти, дернул, что есть силы. Изъеденное червями дерево легко поддалось. Раздался громкий треск и в гробу образовалась брешь, достаточная, как показалось Виктору, для того, чтобы осуществить его план.
Он сунул руку в карман, нащупал полиэтиленовый пакетик, который взял из сумки Кати, и вытащил его на свет божий. Сначала он попытался развязать тугой узелок, но пальцы не слушались, и после нескольких секунд бесплодной борьбы, он просто рванул пакет зубами. В последний момент, когда он уже собрался высыпать содержимое пакета в гроб, его взгляд упал в разлом. От увиденного волосы у Виктора встали дыбом. Старуха лежала, скрестив руки на груди, и в трещине как раз были видны ее кисти, положенные одна на другую. Больше ничего. Только старческие морщинистые руки, без малейших признаков тления. Впечатление было такое, что похоронили старуху несколько часов, а не десятков лет назад. И только одно говорило о том, что погребение состоялось очень и очень давно. Грязно-желтые ногти отрасли настолько, что начали завиваться штопором. В какой-то кошмарный миг эти серые старушечьи руки с непомерно длинными ногтями вдруг превратились в аккуратные маленькие, почти детские ручки, которые Виктор узнал сразу. Это были ладони его мертвой жены.
Из последних сил цепляясь за остатки рассудка, Виктор занес над разломом руку и высыпал на живот трупу щедрую горсть пшеничных зерен.
– Посчитай-ка это, старая сука. Надеюсь, хватит надолго, – слабо прошептал он.
До его ушей донесся глухой стон, полный злобы и разочарования. И он подумал, что все же сойдет с ума, когда сморщенная бледная рука мертвой старухи вдруг дрогнула и поползла с тощей груди, чтобы накрыть ладонью горсть пшеницы.
Это было последнее, что увидел Виктор перед тем, как глаза его закрылись, и тьма сомкнулась над ним.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |