"Баллады о Боре-Робингуде: Из России – с приветом" - читать интересную книгу автора (Еськов Кирилл Юрьевич)20За ресторанным столиком скучает с кружкой темного пива джентльмен лет пятидесяти, чье – Мистер Миллидж, если я не ошибаюсь? – Подполковник возникает у столика как из ниоткуда и, церемонно поклонившись, устраивается напротив. Смотрится сейчас робингудов начштаба странно, и даже, пожалуй страшновато: лицо его, по жизни «собранное из кусков», подгримировано так, что хоть сейчас на эпизодическую роль в голливудский хоррор. – Прошу простить за опоздание, но мы должны были убедиться, что вас не Англичанин, не моргнув глазом, извлекает из левого кармана пиджака черный портсигар «Панасоника» и, нажавши на «off», оставляет его посреди скатерти. – И второй, пожалуйста, тоже – усмехается Подполковник, вновь сверившись с «Ролексом». – Ну, и прочие – если есть… Мистер Миллидж извлекает из другого кармана еще одну коробочку с разгоревшимся от любопытства рубиновым глазком и, уложив ее на стол рядом с первой, производит «показательное вскрытие» магнитофонов: пленки нет ни в одном, крутились вхолостую: – Простите, мистер… э-э… Александер. Я лишь проверял серьезность ваших намерений. – Ну и как? – О да! Слушаю вас внимательно. – Мистер Миллидж, вы – блестящий репортер старой школы, – начинает Подполковник. – Блестящий – это не комплимент, а констатация. Кстати, а была за последние лет тридцать хоть одна война, на которой бы вы не снимали? – Была, – усмехается британец. – Фолкленды. Я тогда немедля рванул в Байрес: рассудил, что снимать старты палубной авиации с британских авианосцев хватит охотников и без меня, а вот на аргентинской стороне можно будет сделать действительно сенсационные кадры… Но в Байресе меня тут же арестовали как шпиона – никакая репутация не помогла. В итоге всю войну просидел в каталажке – я так понимаю, возмещал собою крайний дефицит настоящих военнопленных… – Да, первая заповедь: «Репортер не имеет права принимать чью-либо сторону, он обязан быть на стороне сенсации», – кивает Подполковник. – Кстати, то, что вы наснимали за эти месяцы в Чечне, выглядит, на сторонний взгляд, вполне сенсационно. Чисто теоретический вопрос: а что, если кто-нибудь – не здесь, в Европе – поставит под сомнение подлинность отснятых вами эпизодов? Припомнят всем известную «разбомбленную песочницу» и «девочку с белым котенком»… – Вопрос действительно чисто теоретический… Вы когда-нибудь задумывались, мистер Александер, почему невозможно подкупить эксперта, оценивающего подлинность произведений искусства для крупных музеев или аукционов типа «Сотби»? Дело тут не в профессиональной этике (хотя и в этике тоже), а в экономике. Эксперт такого класса стоит в общественной иерархии достаточно высоко, и ему очень даже есть, что терять. При этом единственный его реальный капитал – безупречная репутация. Если возникнет хоть тень подозрения, что он сознательно смухлевал, то его – не устраивая никаких судов присяжных и «капитанских расследований» – просто-напросто перестанут приглашать на экспертизы, причем НАВСЕГДА. По этой причине он, соглашаясь дать заведомо ложное заключение, неукоснительно включит в «прайс-лист» и возможную упущенную выгоду – цену всех экспертиз за всю свою последующую жизнь (коих заказов он лишится, если эта история выплывет наружу). А эта сумма столь велика, что ее не окупит никакая однократная афера. Вот потому-то экспертов никто и не пытается подкупать – это экономически бессмысленно. Так вот, мистер Александер, я вроде тех экспертов. Единственный мой капитал – безупречная репутация, я с этого живу. И телекомпания, покупая мой репортаж, знает, что за подлинность сюжета я отвечаю головой. Так что если я засниму – въяве и вживе – авиаудар по городскому рынку, а начальник штаба ВВС станет, положа руку на «Устав караульной службы», клясться, будто «Ни один самолет федеральной группировки в тот день не покидал аэродрома» – поверят мне, а не ему. Ясно? – Вполне. Похоже, мистер Миллидж, вы именно тот человек, что нам нужен. – Я весь внимание. – Мы предлагаем вам снять сенсационный репортаж, по настоящему сенсационный. Однако это затрагивает интересы столь могущественных людей и организаций, что Россию вам придется покинуть немедленно и, может быть, даже не вполне легально; ну, это мы вам обеспечим… – Небось, опять генпрокурор, мистер Александер? Только уже не с девочками, а с мальчиками? Увольте, такие игры не для меня… – Ошибаетесь. Речь идет о наркобизнесе под государственным прикрытием. – Вот это уже интересно. Могу я узнать какие-либо подробности? – Можете. Но вы должны ясно понимать, что после этого у вас уже обратного хода не будет: дальше либо с нами, либо… Ну, вы поняли. Несколько мгновений англичанин, чуть прищурясь, что-то калькулирует в уме; потом отхлебывает пива и решительно отставляет кружку: – Ладно, черт его знает почему, но я вам доверяю: вы, похоже, и вправду нуждаетесь во мне, а я – в вас. Дурацких вопросов, типа «Какую именно из конкурирующих спецслужб вы представляете» я задавать не буду; однако, судя по безупречности вашего кокни, в Третьей мировой вы немало повоевали как раз с англичанами, нет? – С кем я только не воевал… – усмехается Подполковник. – А самое смешное, что я всю сознательную жизнь был англофилом… Англофильство, извольте ли видеть, уже два века как является фирменной болезнью российских интеллектуалов, наряду с чахоткой и алкоголизмом… вечная платоническая любовь без взаимности, а попросту говоря – онанирование перед портретом прекрасной дамы. – Знаете, мистер Александер, ВАС я без труда могу представить во множестве жизненных ситуаций – в том числе и непристойного характера, – но вот онанирующим перед портретом прекрасной дамы – увы: ту мое воображение отказывает… И на чем же это вас так «повело», если это не чересчур интимно? – Ну, пожалуй, последней каплей была одна история времен той самой Фолклендской войны… Берут ваши на штык остров Южная Георгия, и в плен при этом попадается некий аргентинский капитан, который, по рассмотрении, оказывается – ну, очень нехорошим человеком. Уж сколько он там своих аргентинцев укокошил за время тамошней диктатуры – это их дела, но были среди его клиентов и англичане – шестеро правозащитных монахинь… Ну, натурально, ваши британские «Эмнисти» тут же в крик: «А подать его сюда – он в наших списках значится! Вот мы ему сейчас!..» (и светило ему, по ихнему, правозащитному, разумению – где-то, считай, по целому году британской тюрьмы гостиничного типа за каждую из тех монахинь, а то и все полтора…) На что командующий операцией только задирает бровь: «Вы, ребята, чего-то с чем-то путаете! Мы вам не Интерпол, а армия, и не аресты тут проводим, а воюем. И приятель ваш – он под погонами, сиречь не арестант, а интернированный, до момента подписания перемирия. Так что – ничем не могу поспешествовать…» И отсидел означенный капитан до окончания военных действий на британской гауптвахте, получая ежедневно энное количество жиров, белков и углеводов – предписанное Женевской конвенцией и оплаченное британскими налогоплательщиками. А по заключении мира невозбранно убыл в свой Буэнос-Айрес… Только вот по прошествии пары месяцев – вы будете смеяться! – нашли его, болезного, на улице: типа, подсклизнулся на банановой кожуре и приложился затылком об бордюрчик тротуара… И очень я, знаете ли, мистер Миллидж, государство то зауважал. Что во-первых закон там – не дышло, и менять правила игры посередь второго тайма – нельзя, даже ежели кому очень хочется, и даже когда вроде по справедливости хорошо бы… А во-вторых – «Наших не тронь: на дне морском достанем»; к ЭТИМ делам, правда, Закон касательства как бы уже и не имеет. Потому как по закону разбираются с людьми, а с отморозками – PO PONYATIYAM; тут, что называется, «мухи – отдельно, котлеты – отдельно». И кстати есть еще одна, весьма мною уважаемая, ближневосточная страна – та, вроде, по тому же примерно алгоритму действует; или нет? – Я, кажется, уловил смысл этой вашей аллегории, мистер Александер, – задумчиво кивает англичанин. – Не хочу сказать, что я разделяю вашу позицию, но она внушает определенное уважение. Считайте, что на данном историческом этапе – я с вами… Ну что, поехали MOCHIT' V SORTIRE этого вашего наркобарона, что под государственной KRYSHEI? – Съемочная аппаратура при вас? – Всегда. Для меня это вроде как для вашей братии – пистолет. – Вот тут вы ошибаетесь, – и Подполковник демонстративно распахивает полы своего карденовского пиджака. – Понимаете, оружие – его надо либо носить при себе всегда, чтоб оно стало частью тела, либо не трогать вовсе – ну, кроме как непосредственно в бою. Отсюда – два абсолютно разных стереотипа поведения при опасности, оба со своими плюсами и минусами; и надо уж держаться чего-то одного, а иначе – точно кранты… Ну а я как раз из тех, кто привык обходиться без пугача под мышкой. |
||
|