"Дети Великой Реки" - читать интересную книгу автора (Киз Грегори)

II СТАЛЬНОЙ МЕЧ И РОЗОВЫЕ ЛЕПЕСТКИ

Перкар протянул свой новый меч к солнцу, с восторгом глядя, как поток света заливает сверкающую поверхность клинка, не ощущая в радостном упоении стальной тяжести на ладонях. Он громко каркнул. Заслышав вороний боевой клич, любопытные коровы тут же повернули головы и с осуждением посмотрели на Перкара — в кротких коровьих глазах было явное недовольство тем, что он нарушил их глубокую задумчивость. Но Перкар не обратил на это внимания. Главное, теперь у него был меч.

Он рассек мечом воздух, потом ударил еще и еще раз, после чего нехотя вложил меч в расшитые узорами ножны, висевшие у него за спиной. Ему неожиданно понравилась непривычная тяжесть за плечами, знак его возмужалости. Мужчина в пятнадцать лет! Настолько уже взрослый, что ему доверили меч. Он снова потрогал рукоятку меча, и его серые глаза засияли от счастья.

Но нет, его внутренний голос все время твердил: «Тебе дан меч, так как ты доказал, что достоин доверия. Потому паси отцовских коров».

Но даже и после того, как Перкар вспомнил о своих земных обязанностях, радостное настроение не покинуло его. В конце концов, это то, что делают взрослые, равно мужчины и женщины, — они выполняют свой долг. Преисполненный лучших намерений, он пересек невысокий холм и направился вдоль пастбища. Солнце уже склонялось к закату, осыпая золотом еще совсем недавно зеленый пейзаж. Густой лес темнел на границе Коровьего Поля, дикий, без просветов, будто первобытный лес у истоков мироздания. На самом пастбище, всхолмленном на востоке, то тут, то там рдели ржаво-красные пятна — коровы той породы, которую предпочитал отец. Между двумя холмами тонкая полоса ивняка отмечала путь ручья, лениво текущего через все пастбище.

Перкар сначала остановился возле святилища на гребне высокого кряжа. Это было простое сооружение — каменный алтарь, ему по пояс. Сверху его прикрывала небольшая плетеная крыша — из камыша и кедровых веток. На алтаре стояла чаша с примитивным рисунком. Он снял с пояса кожаную сумку, достал из нее пластинку благовоний и с помощью трута и сверла возжег ее. Как только он почувствовал слабый кедровый запах, он обрызгал горячие угольки жиром и с улыбкой смотрел, как жир шипит и вспыхивает. Откашлявшись, он запел чистым высоким голосом:

Перкар все пел и пел, и песня эта была коротким пересказом длинного предания. Предания о том, как дед его отца уговорил лесного бога разрешить ему спилить деревья, чтобы устроить пастбище. Благодаря его смирению и скромности, а также еще и потому, что он воздвиг этот алтарь, дух, в конце концов, смягчился. И род Перкара после этого поддерживал добрые отношения с богом пастбища, а заодно и с другими окрестными духами.

И он отправился к другой святыне на опушке леса, Вторая молитва была намного короче, ибо его родичи не чувствовали себя в таком уж большом долгу перед Диким Лесом, и для того, чтобы умилостивить его, они даже позволяли оленям и другим животным щипать траву на краю пашни.

Солнце было почти над горизонтом, когда он наконец добрался до ручья. Подмывая постепенно породы, ручей оказался между высокими берегами, врезавшимися в пастбище, а скотина испещряла их глубокими рытвинами. Это было самое любимое место Перкара, и когда яркое солнце стояло в зените, он часто приходил сюда поплавать в прохладной воде и поохотиться за крабами; он бросал в воду сверчков и смотрел, как рыбы кидаются и хватают их снизу. Счастливый оттого, что за спиной у него тяжелый меч, Перкар, мурлыча что-то себе под нос, двинулся вверх по течению, чтобы уйти подальше от взбаламученной коровами воды туда, где ручей, чистый и холодный, течет прямо из леса. Там Перкар остановился, вдыхая пряный аромат темной, усеянной палой листвой земли, сменивший запах листвы и коров. Он спустился вниз, набрал пригоршню воды и плеснул ее на себя. Затем он достал свое жертвенное приношение воде — розовые лепестки из материнского сада. Рассыпав лепестки над ручьем, он запел:

Закончив песню, Перкар улыбнулся, сел на берегу и пригладил пальцами короткие каштановые волосы. Затем он снял мягкие сапоги из телячьей кожи и поболтал голыми ногами в воде. Наверху на пастбище Капака заревел старый красно-рыжий бык, начав музыкальную перекличку пастбищ окрестных холмов.

И вот, наконец, Перкар вынул из ножен меч и положил на колени.

Клинок был тонкий, обоюдоострый, длиной почти с его руку, а большую рукоятку приходилось держать обеими руками. Она была обшита бычьей кожей и украшена круглой блестящей стальной головкой.

— Я знаю, кто его сделал, — произнес девичий голос.

Перкар едва не уронил меч, так он был изумлен.

Раскрыв рот, он смотрел на женщину, стоявшую по пояс в воде, наготу которой прикрывали лишь черные влажные волосы. У нее было бледное лицо, большие миндалевидные глаза, золотые, как закат. Она казалась годом или двумя старше Перкара. Перкара трудно было обмануть.

— Богиня! — прошептал он.

Она улыбнулась, затем повернулась, так что ее волосы веером легли на воду. И было не различить, где кончались шелковистые пряди и где была вода.

— Мне понравились розовые лепестки, — сказала она.

— Много времени прошло с тех пор, когда я в первый раз тебя увидел, — тихо ответил Перкар, — много лет.

— Неужели так много лет? Ты подрос с той поры. И теперь у тебя есть даже меч.

— Да…

Перкар так растерялся, что не нашелся, что сказать.

— Дай мне рассмотреть его получше.

Перкар послушно поднял меч и повернул так, чтобы она могла его разглядеть. Богиня медленно приближалась, с каждым шагом Перкар видел ее все яснее. Она выглядела как обычная женщина, и Перкар в панике пытался отвести глаза.

— Можешь взглянуть на меня, — сказала она. Теперь все ее внимание было сосредоточено на мече. — Да, я вижу. Его выковал Ко, маленький бог стали. Он охлаждал его выше по течению.

— Правда, все так и есть, — обрадовался Перкар. — Говорят, Ко связан родством с нашей семьей. Говорят, он был отцом отца моего деда.

— Так оно и есть в каком-то смысле. Твоя семья старожилы в наших местах, живут тут с тех пор, как пришли люди. Ваши корни глубоко уходят в эту землю.

— Я тебя люблю, — прошептал Перкар.

— Не сомневаюсь, дурачок, — сказала она, улыбнувшись.

— Люблю с той минуты, как впервые тебя увидел, когда мне было всего пять лет. Ты совсем не изменилась.

— Увы, это не так. Я, конечно, изменилась. Больше прибавила в одном месте, меньше в другом. Кое-где стала шире, кое-где уже. А вот волосам моим достается сильнее всего в горах — там их треплет грозовой ливень и меняет их цвет любая речка, что питается моими водами.

— Я хотел сказать…

— Знаю, что ты хотел сказать. Мое людское обличье останется таким навеки, малыш Перкар.

— Потому что…

— Потому что когда-то некая женщина, имевшая тот же облик, была принесена мне в жертву. Я часто забываю ее имя, но зато помню кое-что из того, что помнит она…

— Она была красивая, — сказал, немного осмелев, Перкар. Когда на вечерних сборищах он так говорил с девушками, они краснели и опускали глаза. Богиня же ответила ему прямым открытым взглядом.

— Ты решил поухаживать за мной, малыш Перкар? А я между тем намного старше, чем весь ваш род.

Он ничего на это не сказал.

— Такая глупость все эти церемонии с мечами и мужской зрелостью. Я заключила соглашение с твоей семьей только потому, что мне это показалось забавным.

— Соглашение?

— Есть еще кое-что, связанное с обрядом получения меча, о чем, я подозреваю, ты даже не догадываешься. Глупая и чисто символическая вещь, но, как я тебе уже сказала, забавная. — И она протянула к нему длинную тонкую руку. Он взял ее — она была живая и теплая, как человечья плоть. Богиня вышла из воды — мокрое тело сверкало в солнечных лучах, стройные ноги почти касались его ног. И от нее исходил какой-то запах — только он не знал, что это за запах. Запах розовых лепестков?

Его охватил страх. Недавно он познакомился с Хейм, обыкновенной девушкой, его сверстницей. И его испугало то, что они делали — гладили, трогали друг друга. Это пробудило в нем чувство неутолимого голода. Он не мог понять, как такое чувство можно насытить, хотя потом, оставшись один, он вдруг что-то понял.

Но эта женщина, прильнувшая к нему, не была земным существом. Она была анишу, духом, богиней. Перкар задрожал от страха, когда она легким движением потянула пояс его штанов.

— Ш-ш-ш… Тихо, не тревожься, — пробормотала вода.

Перкар и богиня лежали под небом, которое теперь было свинцово-серым, и по мере того, как распахивала свои двери ночь, приоткрывались створки ярчайших звезд. Хьюна, Бледная Королева, постепенно вырисовывалась все четче, но пока плотный полумесяц успел пройти всего полнеба, и хотя ночной ветерок был скорее всего прохладный, обнаженная кожа Перкара покалывала от какой-то странной неестественной теплоты. Богиня Ручья указательным пальцем обвела твердый контур худощавого лица юноши. Она хихикнула, когда палец наткнулся на пушок еще не существующей бороды, и, увидев, что он покраснел от смущения, положила ладонь ему на щеку.

— Вы, люди, так быстро стареете, — сказала она. — Поэтому не торопись, пока можно.

Перкар согласно кивнул, так и не вникнув в смысл сказанного. Его переполняла жизнь. Он чувствовал, что все, что он когда-либо знал или видел, вот-вот выплеснется наружу и обернется чем-то непредсказуемым. Ему было трудно думать. И он был влюблен.

Он спросил:

— В тот первый раз, когда я был маленьким, для чего ты явилась предо мной?

— Я являюсь где и когда хочу, безо всякого повода, — сказала она беспечно.

— А на этот раз ты пришла выполнить условия сделки?

— В общем, ты недалек от истины. Последний раз я пришла потому, что ты смеялся, и твой смех звучал давно. Я захотела услышать его человеческим слухом.

— Разве ручей не слышит?

— Нет, он слышит. Я могу все слышать, слышать самое себя вдоль и поперек, от гор до… — Ее прекрасное лицо затуманилось. — Я могу все слышать. Но в то же время не совсем все так. Когда ты привязан к одному месту, когда ты просто точка, быстро движущееся пятнышко — здесь уже совсем другой расклад.

— Ты говоришь про то, как ты нас видишь? Мы для тебя пятнышки?

Она нахмурилась и повернулась на бок, спиной к нему, и ее крутое бедро, сияющее в лунном свете, казалось Перкару немыслимо прекрасным.

— Все это было прежде, а сейчас меня посещают разные воспоминания. Я помню, как я родилась, давным-давно. Помню, как я проходила через это место по старому сухому руслу ручья, вон там. — Она показала рукой куда-то вдаль. — А впрочем, мало, что изменилось, — почти всю жизнь было все так, как сейчас: я вздувалась от дождей, радостно встречала мелкие ручейки и вбирала их в себя. И обрывки воспоминаний обо всем этом живы во мне. Старики — мы зовем их альвы — приходили время от времени, они прикасались ко мне, но я не обращала на них внимания, хотя другие духи без конца о них твердили. А потом пришли твои родичи. Сначала они меня раздражали — я злилась и пыталась не замечать их. Именно тогда они зарезали ту девушку и бросили ее в воду. Ее кровь перемешалась с моей, и я чувствовала, как уплывает ее короткая жизнь. И совсем не так, как уплывает рыбка. Мне было очень грустно, грустно оттого, что люди думали, что я жажду таких жертв, но это не так, это не в моей природе.

— Но есть ведь духи, которые жаждут кровавых приношений, мне говорил об этом отец.

— Да, это необходимо наземным духам, хотя их мало заботят жертвоприношения как таковые. Без убийств лесу нечего будет есть, но я…

— Неужели ручьи не жаждут крови?

Перкар сначала ничего не понял. Рыдающая богиня не укладывалась ни в какое воображение. Однако она горько рыдала.

— Почему ты плачешь?

— Песня. Ты помнишь концовку моей песни?

Конечно же, он помнил. Разве мог он забыть ее песню? Он кашлянул, затем запел:

Перкар закончил песню, глядя с удивлением в ее полные слез глаза.

— Что означают эти слова?

— Отец страшный жестокий бог, — после долгой паузы, наконец, промолвила она. — Он съедает меня. Он меня съедает. — Она содрогнулась, из груди вырвался хриплый свист. — Он каждый день проглатывает меня. Он проглотит семя, что ты заронил. Он всеяден.

Она поднялась, и теперь перед ним была настоящая богиня ночи. Хьюна коснулась ее своим серебристым светом.

— Держись подальше от него, Перкар, — сказала она.

— Остановись. Я люблю тебя. — И он тоже заплакал.

— Я всегда здесь. — Она вздохнула, и в этом вздохе Перкар уловил боль, как будто снова услышал ее слова: он все время меня пожирает. Перкар представил себе, как это происходит, постоянно, каждый день, так как с гор она падает прямо в него. И каков бы он ни был, этот Отец, все это неотвратимо.

Она ступила на воду, продолжая улыбаться ему. И вот, погрузившись, она слилась с водной гладью, пробежала рябью и стала ручьем.

Перкар смотрел, как она течет в глубокую ночь.

— Я люблю тебя, — повторил он, поднявшись, что бы идти. Он взял в руки меч, выкованный богом Ко, но меч больше не казался ему желанной ношей. Почему-то он был очень тяжелый. Однако в сердце Перкара не было грусти, как не было и горечи. Напротив, он чувствовал себя сильным и счастливым. Но в то же время и спокойным. И он был полон решимости.

Я непременно узнаю, что такое эта Река, пожирающая ее, пообещал он себе. Первым делом я этим займусь и докопаюсь до правды.

Перкар добрался домой только к утру. Встающее солнце прогнало из его души последние грустные мысли, осветив его путь, а заодно и крепкие кедровые стены дамакуты, отцовского форта. Он остановился перед небольшим храмом у подножия холма, на котором стоял форт, чтобы оставить немного вина маленькому богу, спящему там в камне. Петух прокричал где-то за стеной.

Дамакута всегда казался ему невероятно огромным, но когда он глядел на него сейчас снизу вверх, он вдруг увидел, что форт уменьшился в размерах. Перкар теперь был мужчина, мужчина по всем статям, первым из сыновей отца, достигшим зрелости. Скоро он начнет охоту за многоликим Пираку, от которого — смотря каким ликом тот обернется — зависят удачная судьба, богатство, скот и конечно же дом. И все же, когда Перкар построит собственный дом, лучшим останется для него дом его отца. Крепкие стены не раз защищали семью и скот от бесчисленных нападений завистников вождей, а однажды даже спасли от свирепых всадников с западных равнин. Многолюдный просторный дом за стенами был крепко сложен, там было тепло в самые суровые зимы, а летом, когда раскрывали окна, много воздуха и прохлады.

Перкар легко вскочил на ноги и вприпрыжку помчался в гору. Внешние ворота были не заперты, и Апиру, один из рабов отца, помахал ему сверху со сторожевой башни.

— Доброе утро, Перкар! — крикнул он слишком уж громко и при этом как-то слишком широко улыбнулся.

— Доброе утро, — ответил Перкар.

Неужели Апиру знает? Неужели все уже знают? Может, даже и мать? О лесные боги!

Резвости у Перкара поубавилось, как только он завидел отца, сидящего на скамье во дворе. Двор был большой и голый, всю растительность начисто выщипали разгуливающие по нему золотисто-рыжие цыплята. Однако во время налетов грабителей этот просторный двор вмещал весь их самый ценный скот. Сейчас двор был необычно людный. В это утреннее время там никогда не бывало столько народу. Возле отца почему-то собрались его рабы, их дети и жены, но при этом они стояли совершенно праздно. Два его младших брата и сестра с мужем столпились в дверях их семейного дома. Тут же он увидел двух младших братьев отца и неожиданно деда. Дед, должно быть, пришел накануне вечером из своего форта, а это почти день пути. Перкар не понимал, что происходит.

— Доброе утро, Перкар! — приветствовал его отец.

Отцовское лицо в глубоких морщинах, загорелое, с резкими чертами и орлиным носом, было стертой годами и теперь уже плохо угадываемой копией лица Перкара. У Перкара всегда появлялось беспокойное чувство, когда он не знал, о чем думает отец.

— Доброе утро, отец. Да будет Пираку под тобой и везде с тобой! — ответил он, как положено по ритуалу в торжественных случаях, ибо он догадался, что повод был торжественный, хотя ни на ком не было парадной одежды. Напротив, отец даже начал стаскивать с себя рубашку — обнажились железные мускулы и твердые белые рубцы от шрамов, которые всегда вызывали зависть Перкара.

— Ну как, сынок, хорошо ли ты провел ночь? Ты нынче почувствовал, что теперь ты мужчина?

Щеки Перкара вспыхнули от смущения. Отец знает. Он вспомнил вдруг оброненные богиней слова о каком-то соглашении между ней и его семьей.

Перкар раскрыл, было, рот, но так и не вымолвил ни слова. Раздался негромкий смешок, затем смех пробежал по толпе, охватил весь двор. Кьюм, самая старая из отцовских собак, подняла голову и зевнула, словно и она имела, что сказать по этому поводу.

— Осталось совсем немного, Перкар, и ты станешь настоящим мужчиной, — сказал отец.

Перкара обескуражили его взгляд и непонятная блуждающая улыбка.

— Но я думал… — Перкар оборвал фразу на середине. Если не знаешь точно, лучше всего помалкивать. Сейчас он многое отдал бы за то, чтобы не быть старшим сыном и заранее знать, как происходит этот обряд, когда мальчик становится мужчиной.

— Что еще мне предстоит? — спросил он.

— А то, что я изобью тебя до полусмерти, — ответил отец, махнув кому-то рукой. Падат, двоюродный брат Перкара, стоявший в дверях дома, выступил вперед, пряча в пушистой льняной бороде широкую улыбку на круглом, как луна, лице. В руках у него было два деревянных тренировочных меча. У Перкара все внутри сжалось: нет, только не перед всеми.

Падат протянул один меч Перкару, другой дяде. Перкар неохотно подошел и стал напротив отца.

— Я, Шири, старейшина клана Барку, вызываю на битву этого щенка. Все меня слышат?

Ему ответил согласный хор голосов. Шири с улыбкой взглянул на сына. Перкар прочистил горло.

— Я… я, Перкар, сын Шири, сын старейшины клана Барку, положу этот вызов в рот, прожую его и выплюну обратно.

— Да будет так, — раздался рокочущий бас деда.

Так оно и началось. Шири застыл неподвижно, ожидая, пока Перкар сделает первый выпад. Он всегда так поступал — ждал, затаившись, будто лев или змея, и едва только Перкар сделал первый шаг ему навстречу, он мгновенно оказался возле него, и деревянный клинок врезался Перкару в плечо. Перкар рывком выбросил вверх меч, действуя скорее инстинктивно, чем обдуманно. Позиция у него была явно неудачная, и поэтому, даже когда мечи скрестились, мощь отцовского удара едва не сбила его с ног — он потерял опору и споткнулся, хотя и не настолько сильно, как попытался изобразить, чтобы отвлечь внимание отца. Опустившись на одно колено, он нацелил клинок на выставленную вперед отцовскую ногу. Отец, как и следовало ожидать, высоко подпрыгнув, успел увернуться в воздухе, только мелькнуло бурое размытое пятно — деревянный меч, который тут же с глухим стуком ударился в плечо Перкара. Боль парализовала его, и он чуть не выронил свой меч, но, собрав всю волю, отступил назад под улюлюканье и насмешливые выкрики родственников.

Судя по всему, отец не собирался складывать оружие, и ничто в его лице не выражало добрых отцовских чувств. На Перкара снова опустился карающий клинок, и снова ему пришлось утешаться лишь тем, что это было деревянное оружие, а не острый выкованный богом стальной меч. Удар в пух и прах размел его скороспелую бдительность — на сей раз он пришелся, к счастью, на бедро, а не на бок, который можно было легко поранить даже деревянным оружием.

Теперь Перкару хватило и двух ударов — он внутренне смирился с тем, что поединок все равно проиграет, и готов был сдаться. Отражать отцовские атаки было невозможно. Поэтому, когда он снова увидел направленный на него клинок, он, как бы не замечая его, подставил себя прямо под удар, одновременно нацелив собственный меч на обнаженные ребра Шири. Отцовский меч опустился на его пока еще целое плечо, тогда как его собственный клинок полоснул пустой воздух.

Перкар искусал губы, чтобы не закричать. Шири, однако, не спешил воспользоваться своим преимуществом — он отступил назад и спокойно разглядывал своего старшего сына.

Люди во дворе снова стали насмехаться над Перкаром. Перкар выбрал позицию и атаковал отца. Противники сошлись и обменялись градом ударов. Удивительно, что ни один из них не задел Перкара, хотя он с трудом увернулся от меча, занесенного над его головой. Но что самое удивительное, ему удалось оставить глубокую царапину на руке Шири. Это придало ему смелости, и он с воплем ринулся в атаку, лишив себя этим всякой защиты.

Отец нанес удар первым, хлестнув его мечом плашмя по ребрам, но мгновение спустя судьба все же улыбнулась Перкару, и он услыхал глухой деревянный стук, когда с силой ударил отца по руке повыше локтя. У Перкара вырвался боевой крик, который перешел в радостный вопль. Торжество, однако, было недолгим, так как Шири сразу же развернулся и что есть силы хлопнул сына мечом по лопаткам, отчего Перкара пронзила жгучая боль. Перкар потерял счет обрушившимся на него ударам и, в конце концов, стал думать, что только чудо спасло его от сотрясений и глубоких ран внутри. Чудом казалось и то, что не было крови нигде на его теле — разве что несколько капель на искусанных губах.

Жаркая сауна была блаженством, и, как ни странно, Перкар испытывал едва ли не радость оттого, что тело его в синяках и ссадинах. Воспаленные мышцы и Ушибы, распаренные в горячем воздухе, как-то по-особому мягко и приятно саднили.

Да и первый глоток воти оказался не таким уж страшным. Он проскочил через горло, как теплый уголек, и, прежде чем растечься по жилам, на мгновение осел в животе.

— Никогда не забывай первый вкус воти, — сказал отец. — Не забывай, как ты стал мужчиной.

— Вряд ли я могу это забыть после такой потасовки. — В голосе Перкара прозвучал упрек, но уже довольно слабый — ему не хотелось, чтобы отец думал, что он по-настоящему сердится на него.

— Ты все выдержал молодцом. Я горжусь тобой.

Перкар низко наклонил голову, чтобы скрыть улыбку жгучей радости, охватившей его от похвалы отца. Шири положил ладонь на спину Перкара.

— А теперь Пираку, — сказал он. — Ты найдешь Пираку, как нашел я, как нашел мой отец.

Перкар кивнул, говорить он не мог. Отец и сын сидели молча, пока жар все глубже проникал в их кости. Шири плеснул горсть воды и подбросил сосновые иголки на камни, и сразу же с шипением поднялся пахучий ароматный пар.

— Она красивая, не правда ли? — сказал вдруг после долгой паузы отец.

— Да, отец. Очень красивая…

— Мм, да. — Отец сидел с закрытыми глазами.

— Я люблю ее, отец.

Шири фыркнул.

— Кто же в этом сомневается? Мы все ее любили… хотя со временем все меняется и начинаешь любить ее по-другому. Поэтому наши прадеды и заключили с ней соглашение, сынок. Полезно любить своих богов, обитающих в этой местности.

— Нет, отец, у меня совсем все не так, — запротестовал Перкар. — Я люблю ее как…

— Как первую женщину, с которой ты был близок. Я понимаю, сынок. Но она ведь анишу. И ты довольно скоро в этом убедишься.

— Такое случалось и раньше. В песне, в «Песне Мориру», где…

— Я знаю эту песню, сынок. Но человек умер, а Мориру продолжала жить, в вечной печали. Так оно и будет. — Он улыбнулся и, протянув руку, потрепал каштановую шевелюру сына. — Ты скоро найдешь земную девушку. Пусть тебя это не беспокоит.

— Она уже и сейчас печальная, — прошептал Перкар, не желая так легко оставить эту тему разговора и перейти к другой. — Она говорит…

— Сынок, — голос Шири был торжественный, серьезный, — сынок, выкинь это из головы. Ты ничего не можешь для нее сделать. Выкинь.

Перкар только собрался раскрыть рот, как вдруг заметил слегка приподнятую бровь отца — знак того, что разговор пора прекратить. Он уткнулся взглядом в пустую чашу из-под воти, зная, что он не сможет выкинуть эти мысли из памяти. Не сможет, как бы ни старался.