"Ангел в доме" - читать интересную книгу автора (О`Риордан Кейт)

Глава шестнадцатая

Тетки ничего не могли поделать с Анжелой. Кудахтали, разумеется, и плясали вокруг нее изо всех своих оставшихся – немалых – сил, но ровным счетом ничего не добились. Уж три дня прошло с приезда их девочки, и все три дня она не жила, а существовала – механически жевала, молча падала в постель, равнодушно вставала, когда снова подходило время есть. Выбрав свободную минутку, Бина зашла в комнату дочери. «А тот парень, о котором мы говорили перед твоим отъездом?..» Анжела тоскливо мотнула головой. «Ничего не выйдет?..» Еще один тоскливый жест, и Бина ретировалась. Разбитое сердце говорило само за себя. Даже Брайди пришлось отступить перед пустым, но от этого не менее красноречивым взглядом, которым Анжела ответила на осторожные намеки насчет обетов и посвящения.

Если где-то ей и было покойно, так только на чердаке, с Майки. Чувствуя ее боль и тоску, Майки лучился нежностью, улыбками, то и дело открывал объятия и баюкал ее, как маленькую. Он позволил Анжеле дочиста выскоблить окно и подолгу стоял рядом, молча вглядываясь в бескрайнюю пустошь. Птицы стая за стаей брали курс на юг, наполняя свинцовое небо тревожными криками. Совсем скоро небо опустеет и компанию людям составит разве что черный ворон.

– Меньше двух недель осталось, чтобы принять решение. Как бы мне хотелось заглянуть в будущее и убедиться, что я не ошиблась.

Майки кивнул и задрал голову, следя за клином гусей над самой крышей дома.

– Все так запуталось. Может, так и задумано, чтобы у меня не осталось сомнений… – Анжела пожала плечами, невольно выискивая взглядом чуть видный на горизонте Холм Великого Разочарования. – В жизни, наверное, многое происходит не случайно. Как ты думаешь?

Майки с жаром закивал.

– Я тоже так думаю. Хочу тебе что-то сказать, только обещай не сердиться, ладно?

Кивнув раз десять, Майки остановил на ней темный взгляд и замер в ожидании.

– Даже не знаю, смогу ли это выговорить. – Она прижала ладони к лицу, но щелочку между пальцев все же оставила. – Понимаешь, я дала бы обет и стала монахиней ровно через десять дней, если бы… если бы не тот человек, Роберт. Я тебе говорила о нем. С ним ничего не выйдет, – добавила она быстро и вздохнула, – хотя теперь дело даже не в нем самом, а в моих чувствах к нему. Я не могу от них избавиться. Очень стараюсь, но не могу. Наверное, это любовь? Пусть будет любовь, но тогда я не пойму, что люди в такой любви находят. Одним словом, если это любовь, а я не могу от нее избавиться, то и в монахини мне идти нельзя. Не имею права, так ведь?

Майки закивал снова, до того усердно, словно решил расстаться с головой.

– Предположим, я дам обет. Но что меня заставило бы? То, что мне никто не нужен, кроме Роберта, а с Робертом все кончено, – значит, можно и монашкой стать. Понимаешь? С другой стороны, если я не стану монахиней, но продолжу мечтать о Роберте, то как смотреть в глаза его девочкам? Боже. Да он, наверное, и вчетвером попробовать не прочь, раз опустился до интрижки с женой собственного друга. Фу! – Ее передернуло от отвращения. – Видел бы ты этого Питера. Розовый, жирный, как свинья. – Анжела хрюкнула пару раз, вызвав приступ смеха у дядюшки. Глядя, как Майки трясется, держась за живот, она и сама улыбнулась. – Совсем не смешно, между прочим. Ты не поверишь, но этот жирный тип заявил, что я и монахиней могу стать, если хочется. Роберту, мол, все равно. Представляешь? Ему все равно – с кем. Небось и за Мэри Маргарет приударил бы, не поморщился. Да что там – он бы и от сестры Кармел не отказался. Вот это, я понимаю, была бы любовь вчетвером. – Анжела не знала, от хохота у нее текут слезы или от ужаса. – Майки, сейчас же прекрати смеяться!

Он послушно сунул кулак в рот, затряс головой, замычал, но смех остановить не смог. Анжела грозно нахмурилась. Тот же эффект. Пришлось присоединиться. Нахохотавшись до колик, она с протяжным стоном вытерла глаза:

– Над кем я смеюсь? Над собой. Полюбила доброго, порядочного человека, а он на деле оказался полным дерьмом. И что же? Я все равно не могу думать ни о ком, кроме как об этом уроде! А надо бы о призвании вспомнить.

Анжела надолго умолкла, разглядывая Майки.

– Но ты ведь веришь, что из меня выйдет хорошая монахиня, правда? – наконец спросила она.

Вопрос ему не понравился. Майки отшатнулся, как от удара. Потом медленно поднял глаза и так же медленно, очень медленно покачал головой. Взгляд его умолял о прощении, но ответ оставался тем же.

– Нет? И ты туда же? Ни одна грешная душа в меня не верит. Ни одна. Включая мою собственную.

Увернувшись от раскинутых дядюшкиных рук, она схватила поднос, дернула на себя дверцу люка и нырнула в лаз. Гнилая ступенька с хрустом проломилась, и Анжела полетела вниз, на каменные плиты прихожей. Сознание не отпускало ее еще несколько секунд, потом накатила мрачно-лиловая туча и поглотила его целиком. В глубоком, вязком мраке, далеко-далеко, зазвучал голос. Голос ангела.

* * *

Над волнующейся Темзой небо окрасилось в густо-синий цвет. В насыщенный, вечерний цвет. Ни единого облачка до самого Твикнхэмского моста. Питер опустился на скамью рядом с Марти. Питер был в отчаянии. Никто с ним не общается, никому он не нужен. Ни Аните, ни Роберту. Анита лишь жалила взглядом всякий раз, когда они сталкивались, что ее усилиями случалось не часто. Посмотреть со стороны – ей противно дышать с ним одним воздухом. Роберт бросал трубку и не отвечал на призывы Питера к автоответчику. Потерять Аниту – одно дело. Потерять Роберта – совсем, совсем иное. Питеру казалось, что он носит траур по всем родственникам разом.

– Марти я лично, – сообщил Марти.

– Питер я лично, – безнадежно отозвался Питер.

Четверть часа они молчали.

– Кажется, я потерял жену и лучшего друга, – сказал Питер, когда сосед по скамье начал собирать барахло.

– О! – Марти остановился.

– Не вместе, – поспешил объяснить Питер. – Каждого по отдельности.

– Тяжело, – кивнул Марти.

– Хочу сделать последнюю попытку. Прямо сейчас. Вроде бы и сил набрался… на одного из них. Дерьма-то сразу много не проглотишь.

– Верно. – Марти уставился на реку.

– Но к кому пойти? Марти задумался.

– А кто ближе?

Питер оглянулся на тропинку. До своего дома или до дома Роберта? Одинаково.

– Роберт ближе. – Он встал. – Спасибо, дружище, пожелайте мне удачи.

– Удачи.

Тропинку Питер преодолел едва ли не бегом, в начале улицы перешел в галоп и почти добрался до дома, когда его внимание привлекли маневры миссис Лейч. Доброе дело наверняка зачтется – Питер кинулся на помощь.

– Вон! Убирайтесь к черту! – завопила миссис Лейч, едва он взялся за спинку кресла.

– Я хочу помочь, крыса старая, – буркнул он себе под нос и тут же взвыл на всю улицу.

Развернув кресло, миссис Лейч наехала ему на ноги.

– Будешь знать, как совать свой чертов нос!

Роберт оказался среди прочих соседей, высыпавших на улицу. Заметив его, Питер перестал скакать на одной ноге.

– Она мне ногу переехала!

– Жаль, что не твою дурацкую башку. – Роберт ухмыльнулся. – Заходи.

Устроившись в гостиной с бокалом виски, Питер изучал многострадальные конечности. Пошевелил пальцами:

– Кажется, ничего не сломано.

– Ну и слава богу. До завтра, значит, дотянешь.

– От Анжелы ничего?

– Ничего.

– Мне очень жаль. Ей-богу, не понимаю, что я такого сказал. Почему она сбежала? Не понимаю.

– Неважно, – прервал его Роберт. – Теперь уже неважно.

– Решил поставить точку? – Да.

Помолчали.

– У меня билеты на регби в субботу. Пойдешь?

– Еще бы.

Питер опрокинул бокал, вздохнул и поднялся.

– Скажу, пожалуй… Похоже, у нас с Анитой ничего не выйдет.

– Жаль, Питер. От души жаль.

– Н-да… – Питер потер кулаком глаз и посмотрел в угол, на портрет Анжелы. – А что с картиной?

– Да какая разница? – с горечью сказал Роберт. – С картинами тоже покончено.

– Не стоило, наверное, рассказывать тебе про Анжелу. Узнал бы сам со временем.

– Ты поступил как друг.

– Думаешь? Что ж. – Питер запнулся. – Нет. Буду честным до конца. Боюсь, мотивы у меня были не самые благородные.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Не знаю. – Он снова тяжко вздохнул. – Кажется, теперь я вообще ничего не знаю. Ну ладно. Друзья, да?

Роберт криво улыбнулся, однако тоже встал и пожал протянутую пухлую руку.

Питер уцепился за его ладонь, как за спасательный круг. И тряс, и мял, пока не услышал:

– Друзья, друзья.

Следующие десять минут превратились для Роберта в сущий кошмар. Питер рыдал; он выл, всхлипывал, мотал головой, раскачивался всем телом и размазывал слезы по трясущимся щекам, а Роберту оставалось смотреть в пространство и мечтать оказаться в другом месте.

– Ну-ну… – буркнул он.

– Прости, прости. – Питер наконец нашел в себе силы от него оторваться.

– Ничего, справишься. – Роберт неуклюже похлопал приятеля по плечу.

– Как ты думаешь, у нее кто-то есть? Скажи, если знаешь, Роберт. Ты знаешь что-нибудь?

– Абсолютно ничего.

– Да?

– Да. Абсолютно ничего не знаю. Абсолютно.

– Одного «абсолютно» вполне достаточно.

– Хорошо. Абсолютно – один раз.

– Ладно.

Улыбнувшись дрожащими губами, Питер выудил из кармана платок, утерся. Сложил платок и сунул обратно в карман.

– Н-да. Надо взять себя в руки. Лучшее, что можно сделать. Спасибо, что выслушал, и все такое.

– Всегда к твоим услугам. – Роберт еще раз похлопал Питера по плечу и на всякий случай отпрянул.

– А я что, и вправду заносчивая, самоуверенная, жирная скотина?

– Нет, конечно.

После его ухода Роберт накрыл простыней морской пейзаж, над которым работал, и достал из угла портрет Анжелы. Наполнил еще один бокал, уселся на стул перед мольбертом. Тянул виски и смотрел, смотрел, смотрел. Не зная, что позади него, скрестив руки на груди и склонив голову набок, стоит Бонни.

– Вот, значит, как ты теперь проводишь время.

Роберт вздрогнул.

– Я занят. Оставь меня, пожалуйста.

– Занят, – фыркнула Бонни. С того последнего разговора на лодке она, как ни странно, не появлялась, а Роберт встреч с матерью не искал. – Он занят, – повторила Бонни, сняла портрет с мольберта, повернула к окну. – В точку попал, врать не стану. Можно успокоиться и любить портрет в свое удовольствие. Замечательно.

– Кто сказал, что я ее люблю?

– Ты сказал, сынок. Только что.

– Бонни…

Слова застряли у него в горле. Бонни молча подняла портрет и изо всех сил ударила им о спинку стула. Роберт бросился к матери, но она успела ударить еще раз.

– Что ты делаешь? Ты спятила!

– А ты сомневался? – Пустые глаза, скучный тон.

– Убирайся! Вон! – Роберт пихнул мать к двери. Останься она еще хоть на минуту, и он за себя не ручается. Но Бонни – откуда только силы взялись – стояла насмерть.

– Послушай меня, – выдохнула она, упираясь. – Эта девочка создана для тебя. Она просто чудо. Никакая картинка тебе ее не заменит. Я надеялась, что ты сам это поймешь, что мне не придется подталкивать… ха! Похоже, без этого не обойтись.

– Бонни. Повторяю. Уходи. В противном случае толкать придется мне. Башмаком. Вон!

– Нет!

Обхватив солидный торс матери, Роберт предпринял еще одну попытку выпихнуть ее. Бесполезно. Бонни словно приросла к полу.

– Если мне придется силой вышвырнуть тебя вон из дома, из моей проклятой жизни, значит, так тому и быть. Прошу в последний раз. Уходи.

– Я ведь тебе счастья желаю.

– Большинство матерей подписались бы под этими словами. Проблема в том, что их желание чаще всего приносит обратный результат.

– Да пошел ты со своими гладкими речами! Проблема в том, что я действительно желаю тебе счастья, даже если в данную минуту меня берут сильные сомнения – а заслуживает ли это дерьмо счастья? Девочка чудо. Она сделает тебя счастливым. А ты отшвыриваешь ее прочь, как и всех остальных!

– Остальные не были проститутками, Бонни!

– Что?

– Что слышала. – Голос упал. И руки вяло упали по бокам. Самое страшное сказано. Роберт прекратил борьбу. – Ну вот. Теперь ты знаешь.

– Д-да… – На большее Бонни не хватило.

– Именно.

– Ты говорил с ней об этом?

– Еще бы. Никакого желания бросить. Более того, она обожает свою работу. Каждый день общается с психами и утверждает, что способна с ними справиться. Знаешь, откуда я узнал? От Питера. Он выследил ее до… до ее кукольного дома. Я тоже туда съездил, она даже разговаривать не захотела. Только ахнула.

– Ахнула?

– Ладно, неважно.

Бонни, шатаясь, добралась до дивана.

– Да…

Вжизни такого не бывало, чтобы Бонни потеряла дар речи. Необычная ситуация, которой Роберт не смог воспользоваться. Он проглотил виски, посмотрел на расстроенное лицо матери и налил ей тоже, решив промолчать. Промолчать о том, что до самой смерти никому больше не поверит. О том, что всю жизнь только этим и занимался – старался никому не верить. О том, что снова и снова натыкался на ложь, скрывающую другую ложь. И о том, что только в картинах, под слоями многолетней грязи, находил правду.

– Дерьмо! – прорвался в его мысли американский акцент матери. – Дерьмо!

– Ой, ради бога, Бонни. Давай обойдемся без твоих американизмов.

С ее губ сорвался странный шипящий звук, словно выходил воздух из надувного матраца.

– В самом деле. – Она дернула плечами. – Давно пора. Самой противно.

– Что? – Роберт потрясение смотрел на нее. Куда подевался ее акцент? Великолепный Лондонский выговор, без малейшего намека на заокеанскую речь.

– Что слышал.

– Это точно. Но что это значит, Бонни? Хочешь сказать, ты не из Нью-Йорка?

– Дальше Пекхэма не бывала. Там и родилась.

– Так. Кажется, я схожу с ума. Определенно схожу с ума. Какой смысл, Бонни? Что тебя заставило врать мне всю жизнь?

– Ой, только не притворяйся, что я эту самую жизнь тебе не облегчила. Одно дело иметь придурковатую матушку из Нью-Йорка, и совсем другое – клушу из Пекхэма.

Боже. Роберта кольнуло чувство вины. Но прежде чем он успел что-то сказать, Бонни продолжила:

– Твоей вины в этом нет. – Она устало вздохнула. – Мне должно было исполниться семнадцать, и вот за день до этого я собралась и… скажем так – ушла из дому. Детали мелкие, всякие там «как» и «зачем» тебе ни к чему. Добавлю, что никто меня не останавливал, никто не гнался следом, чтобы вернуть, и меня это устраивало. Потом… Проснулась я одним прекрасным утром и решила: все, начинаю новую жизнь. Так и сделала.

– Ничего себе, – Роберт запнулся. – А имя у тебя настоящее?

– Само собой, дорогой. – Бонни хмыкнула и тут же стерла улыбку с лица. – Теперь-то точно настоящее. Да захлопни ты рот, Роберт, муха залетит. Знаешь, зачем я тебе все это рассказываю? Чтобы ты понял: Бонни – это моя маска. Я сама ее придумала. Она меня так долго защищала, что мы с ней стали одним целым, и я не представляю себя в иной роли. Не так уж она плоха, а?

– Совсем не плоха. Я бы даже сказал, очень милая. В небольших дозах. – Роберт улыбнулся, все еще в тумане.

– Разыщи Анжелу, дорогой. Поговори с ней. Попробуй! – неожиданно взмолилась Бонни, схватив его за руки.

– Отстань.

– Ты ведь любишь ее? Так борись. Отведи ее… ну, я не знаю, к психоаналитику, что ли.

– Бонни, ради всего святого!

– Тебе плевать на нее? Представь только, какой опасности она подвергается каждую минуту.

Роберт зарылся лицом в ладони. Бонни в своем репертуаре: попала в самое больное место. О нет, не просто попала – ударила. Уж сколько ночей он глаз не сомкнул, тревожась за Анжелу. А когда усталость брала свое, место дневных кошмаров занимали ночные, еще страшнее. Обнаженные тела; сцены насилия; в центре кадра – Анжела… изуродованная, с содранной кожей. Дымчатый взгляд полон муки. Мужчины толпятся вокруг, мечутся как зомби, заслоняя Анжелу. Роберт набирает скорость, пытаясь догнать хрупкую фигурку, мчится все быстрее, быстрее. Отпихивает мужские тела, разбрасывает их по сторонам, продираясь к центру… А там никого. Анжела исчезла.

– Не опускай руки, дорогой, – продолжала Бонни. – Может быть, виной всему какая-то трагедия в ее жизни. Дядюшка на чердаке… согласись, это ненормально. Ты должен ей помочь.

– Как именно? Предложить услуги сутенера?

– Не говори ерунды. Ты отлично меня понял. – Деятельная натура Бонни взяла свое; сбросив меланхолию, она вновь была готова штурмовать препятствия. – Найди ее. Скажи, что тебе плевать на ее работу. Это ведь правда. Ты с ума по ней сходишь, поэтому все примешь. Боже, абсолютно все! Ни одна женщина против такого не устоит. Добейся ее, сын, и вытяни из этого кошмара.

– Уже пытался, Бонни. – Роберт задумался на миг, мотнул головой: – Нет. Ничего не выйдет.

– Ты любишь ее?

Он кивнул. Молча. Безнадежно. Бонни стиснула его ладони.

– Так узнай, что она прячет под маской. Все мы что-то прячем, Роберт. Все до единой. Это наш щит. Никогда тебе не узнать настоящей любви, если ты не дашь себе труд заглянуть внутрь. Пробиться внутрь.

– Бонни, – он отдернул руки, – нет никакой маски, никакого щита. Она шлюха, только и всего. Ясно тебе? Финита. Наверное, я смог бы с этим жить…

– Еще как смог бы.

– …Но ей нравится, понимаешь? Нравится быть проституткой. Вот в чем проблема. Ей нравится.

– Это никому не нравится! – рявкнула Бонни. – Думаешь, мне нравилось?

* * *

Анжела не сомневалась, что умерла. Вот сейчас откроет глаза, увидит внизу пустошь и убедится. Ох, голова. Расплющена, как гнилая дыня. Что это за тоскливый вой рядом? Глянуть одним глазком? Вместо пустоши – почерневшие балки. А если глянуть двумя? Майки! Страдает. Руки заламывает, головой трясет.

Забыв про головную боль, Анжела счастливо улыбнулась. Оставил свой чердак! Ради нее! Права была Мэри Маргарет: нужно использовать все, что им дорого. И ведь верно – дядя Майки ее очень любит. Анжела стиснула дядюшку в объятиях, слегка поморщившись от стука в висках. Бог с ними, с ушибами, она ведь цела. Руки-ноги на месте, ни одна конечность не отломилась. Кажется.

– О, дядя Майки! Ты спустился. Не волнуйся, я в порядке, ничего не сломала.

Майки не разделял ее восторгов. Отметив улыбкой вернувшееся сознание Анжелы, он съежился и напрягся в страхе; тоскливый взгляд обратился наверх, где остались уют и безопасность привычного кокона.

– Хочешь вернуться? – шепнула Анжела. Он закивал.

– Ладно. – Кряхтя, она поднялась с пола, взяла дядю под руку. – Пойдем.

Они вместе поднялись по лестнице, по очереди забрались на чердак, и Майки тут же забился в свой угол, устремив на Анжелу темный взгляд – не сердится ли? Анжела качнула головой. Здесь его дом, его мир. В который раз права Мэри Маргарет: есть люди, не приспособленные для нормальной жизни. Либо родились такими, либо потеряли эту способность. Анжела, сколько себя помнила, мечтала вытащить дядюшку с чердака. А он мечтал о том, чтобы остаться здесь навсегда.

– Можно, я открою окно? – попросила она. – Совсем чуть-чуть?

Майки улыбнулся. Вечерний ветерок нырнул внутрь, пронесся по углам жилища, долгие годы не знавшего свежего воздуха. Серебристый луч лунного света вырвал из темноты лицо Майки. Откинув голову, старик залился восторженным детским смехом. И Анжела рассмеялась вслед за ним. Нет больше вопросов. Решение принято.

* * *

Совсем юная проститутка, почти ребенок, нагло выдувала пузыри жвачки ему в лицо, оглядывая с ног до головы, оценивая, прикидывая. Роберт упорно повторял одно и то же – Анжелу знаете? Небольшого роста, худенькая, черные волосы ежиком, забавная походка… Пока не добился наконец проблеска понимания в глазах девицы. Она ткнула пальцем в дверь в другом конце здания, равнодушно развернулась и ушла вверх по ступенькам, потеряв всякий интерес к бесперспективному типу. Роберт не мог представить Анжелу с таким каменным лицом, а уж смириться тем более. Но придется. Он ведь и пришел сюда для того, чтобы принять все и смириться со всем.

Дубовая дверь открылась на его стук, на пороге стояла маленькая старушка в монашеском платье. Монашка щурилась, словно отвыкла от нормального дневного света. Одна щека оттопырилась – от конфеты, наверное, – но сморщенное личико светилось доброй улыбкой. У Роберта даже на сердце потеплело.

– Я ищу Анжелу, – сказал он. – Спрашивал у ваших соседей, но меня послали сюда. Она здесь?

– Она тебе постель обещала, котик? – Старушка с явным недоумением рассматривала Роберта. – Ты вроде как и не дошел еще.

А ведь улыбалась, ведьма.

– Мне нужно с ней поговорить, больше ничего, – зло сказал Роберт.

Ведьма и бровью не повела.

Следуя ее приглашающему жесту, Роберт ступил в мрачную прихожую. Обитые темным деревом стены. Кислый запах плесени и немытых тел. Несколько жалкого вида субъектов тенями скользнули мимо, добавив к этому букету запах мочи и гниения. Лицо Анжелы неотступно стояло перед глазами Роберта. Боже, что могло привести ее в такое место, что могло толкнуть на такую жизнь? Хорошо еще, размалеванных девиц не видно. Пока.

– Вам лучше поговорить с матушкой. – Ведьма в монашеском одеянии засеменила по длинному темному коридору.

– Это вы здесь всем заправляете? – бросил Роберт ей в спину.

– Да, котик, делаем что можем.

– Понятно. – Его трясло от злости. – Держу пари, на многое глаза приходится закрывать.

– Ой, на многое, котик. Вы и представить себе не можете, – хихикнула старуха, робко стукнув в массивную дверь.

– Что еще? – раздался звериный рык.

– Тут… джентльмен пришел… Анжелу ищет. – Монашка приоткрыла дверь, подтолкнула Роберта и убежала прочь с невиданной для своего возраста скоростью.

– Закройте! – гаркнула толстая женщина с черной щетиной над верхней губой.

Роберт повиновался и замер, как провинившийся школяр перед директрисой. Да-а. Ничего себе атаманша… сущий дьявол. Рукава блузы закатаны до локтей, руки как березовые стволы, сигарета в зубах и откровенно непристойный прищур крохотных глазок.

– Кто такой?

– Роберт…

– Роберт, значит, – прервала атаманша. – А сюда явились за Анжелой. – Она затянулась как следует, выдохнула и уставилась на него сквозь пелену сизого дыма. – Так. Картинка начинает складываться. И кто ж такой – субботние лекции по истории искусства или воскресная термодинамика?

– Прошу прощения? Позовите Анжелу. Или сообщите, что к ней пришли, а я подожду на улице.

– Ее нет. Уехала домой.

– В смысле… в Ирландию?

– Нет, в Бейрут. Куда ж еще, как не в Ирландию? Что вам от нее понадобилось?

Сесть она не предложила, и Роберт с каждой секундой чувствовал себя все неуютнее.

– Мне бы хотелось сначала поговорить с Анжелой, если не возражаете. Это… это очень личное.

Атаманша вонзила в него непроницаемый взгляд. Раздавив окурок в пепельнице, вновь оглядела с головы до ног. Потом пожала плечами и потянулась за блокнотом.

– Иначе не найдете, – объяснила она, вычерчивая карандашом схему. Вырвав листок, протянула Роберту, но тут же отдернула руку. – Настроены вы решительно, как я погляжу.

– Более чем решительно, уверяю вас. – Роберт попытался вырвать листок из ее рук, но «мадам» – кажется, так эта должность у шлюх называется? – оказалась шустрее. – Будьте любезны, дайте мне адрес, и я вас больше не потревожу. – Его выворачивало от ненависти к этой стерве со слишком опытным взглядом и наглым тоном.

– Что вам надо от нее?

– Не ваше дело.

– Будущее Анжелы – мое дело! – рявкнула она.

– Ну уж нет. Ее прошлое – возможно. Но с ним покончено. – Ярость его усиливалась с каждой секундой. Да от нее еще и джином несет. Небось состояние сколотила на таких же несчастных созданиях, как Анжела. Хорошо устроилась, сука. Ну погоди, узнаешь, что я о тебе думаю. – Лучше бы помогли ей, чем позволять заниматься… этим. Ей что, плохо? – Как ему сразу не пришло в голову! – Ее обидели?

– Можно и так сказать. Однако довожу до вашего сведения, молодой человек, что я себе язык стесала, пытаясь ее отговорить. Предупреждаю, Анжела упряма как черт.

– Что с ней?

– Думаю, все будет в порядке. Гордость слегка пострадала, но это пройдет.

– При чем тут гордость? У вас что, сердца нет? Почему вы их не остановите? Почему не прекратите этот кошмар? Подумать только – изо дня в день, из ночи в ночь общаться с психопатами и бог знает с кем еще! Ради чего она на это пошла? Не ради денег, она сама мне сказала. Тогда ради чего? Чтобы вам угодить?

Атаманша сдвинула брови. Снова закурила.

– Не мне, – выдохнула она с клубами дыма. – Теткам ее чертовым, в том-то вся и проблема.

– Теткам? Понятно. – Ни черта тебе не понятно, Роберт. – Ладно. Скажите, где ее найти, и здесь она больше не появится.

– Неужели? Работа вас ждет адова, юноша.

– Ничего, справлюсь.

– Она все равно останется Анжелой и по-прежнему будет отдавать себя…

– Адрес!

– Допустим даже, что вы ее уговорите, а я очень на это надеюсь, ради ее же блага. Все равно она будет бегать сюда постоянно, предлагать свои услуги.

– Боже праведный! Вас совесть не мучает?

– Хм-м-м. – Она глянула на него со смесью любопытства и удивления. – Угрызениями не страдаю. Вот мозоли замучили.

– Счастлив это слышать. – Роберт подался вперед и добыл-таки вожделенный листок. – Вот и все. Прощайте.

– Ну и ну. – От широченной ухмылки у нее чуть сигарета изо рта не вывалилась. – Ладно, шагайте. И передайте ей от меня благодарность за работу, за…

– Ничего я ей от вас передавать не собираюсь! Роберт распахнул дверь. Прочь отсюда. Ни секунды не останется наедине с этим чудовищем.

– Может, вы и правы. В любом случае я за нее рада. Да она уж и сама наверняка поняла, что ни к чему ей быть…

– Благодарю. Прощайте. – Он переступил порог и с грохотом захлопнул дверь, прищемив последнее слово: «…монахиней».

В коридоре уже знакомая ему престарелая монашка раздавала клиентам леденцы и при виде Роберта просияла во весь беззубый рот. Он остановился, словно наткнулся на невидимую стену. Медленно развернулся. В полной прострации посмотрел на дверь кабинета. Кем? Кем?! И сказал вслух:

– Монахиней?

* * *

Анжела натянула шерстяные наушники и помахала дядюшке Майки. Сегодня она взялась приводить в порядок двор – дядюшке будет приятно смотреть на мир. С тех пор как он позволил открыть окно, прошло несколько дней, и дом было не узнать. Анжела проредила безобразно разросшиеся кусты ежевики и голыми руками оторвала прилипший к стене плющ; расшатанные ступеньки укрепила с помощью молотка и такого количества гвоздей, что их хватило бы на приличный корабль; выдраила чердак до стерильного состояния и увешала стены картинками, чтобы дядюшке было на что смотреть даже ночью. В кровь исцарапанные руки и головная боль – такая ничтожная плата за счастье видеть улыбающееся лицо Майки в окне наверху. А вчера он даже помахал рукой! И Анжела помахала в ответ, глотая слезы сквозь застрявший в горле комок.

Теперь у нее в жизни хоть что-то есть. Пусть не все. Пусть не Роберт. Наверное, пишет чей-то портрет. В эту самую минуту, когда она стрижет кусты, он пишет чей-нибудь портрет. Анжела ущипнула себя за нос. Плачешь? Плачь на здоровье, только от боли. Монахиней тебе не стать; принятое решение окончательно и бесповоротно.

Но с Робертом все равно покончено. Господи, с каким ужасом он смотрел на нее тогда, у приюта. Как на сумасшедшую. Так оно, наверное, для него и есть. Кто в наши дни в здравом уме выбирает монастырь? Роберту, конечно, нужна нормальная женщина. Хотя бы такая, как Анита. Она фыркнула. Удачи, Роберт. Я тебя забуду. И голос твой, и руки, летающие над холстом, и улыбку. Все забуду. Скоро. Чем раньше, тем лучше. И навсегда.

Она снова сглотнула. Навсегда-навсегда-навсегда. «Благими намерениями известно куда дорога вымощена, – хихикнул внутренний голос. – А вот появись он сейчас на этой самой тропинке, что тогда?»

– Заткнись! – крикнула Анжела и прихлопнула наушники ладонями.

В попытке как-то отвлечься от мыслей о Роберте она вновь подняла голову к чердачному окошку, но на этот раз дядя Майки не ответил ей улыбкой. Сузив глаза, чуть подавшись вперед, он что-то высматривал на горизонте. Анжела пожала плечами и вернулась к работе.

Пытливый взгляд тетушки Мэйзи тоже был прикован к бурой пустоши за окном гостиной.

– Кто-то идет, – сообщила она.

– Кто? – встрепенулась Брайди в своем углу, где она провела все утро, дуясь на Бину – та опять подала ей яйцо вкрутую вместо любимого всмятку.

Бина вообще распоясалась в последнее время. Сама, говорит, за собой ухаживай, сестрица. И прекрати ныть. Это в ее-то возрасте прекратить ныть? Пусть доживет сначала, узнает тогда. Чем еще время занять, как не жалобами? Да и племянница хороша. Ручкой сделает и испаряется: потом, мол, тетушка Брайди; подожди, тетушка Брайди; времени нет, тетушка Брайди; заткнись и оставь меня в покое, тетушка Брайди. И все это плюс к той бомбе, что разорвалась вчера за столом. Обетов не будет, посвящения не будет. Не спасется теперь Брайди от жара преисподней.

О своем решении Анжела сообщила во время завтрака. Ровным, бесстрастным, почти равнодушным голосом. Брайди схватилась за сердце и заорала:

– А-а-а! Мать твою!

Никто и никогда не слышал, чтобы она ругалась.

– Это мое решение. Окончательное.

Анжела не пожелала даже взглянуть на потрясенных теток. А те бросились в объятия друг к другу и заголосили в унисон. Траурный концерт длился бы вечно, если бы Бина не саданула кулаком по столу, смахнув на пол половину чашек и тарелок.

– Заткнитесь! Или вы заткнетесь, или я ухожу. Навсегда. Еще один звук – и вы меня больше не увидите. – Она сдернула фартук и развернулась к двери. – Ну?

Тетки оцепенели с открытыми ртами, даже Анжела затаила дыхание. Кто кого? Брайди остервенело моргала. Мэйзи глянула на нее, не нашла поддержки и приняла единственно верное решение: начала собирать осколки. Ясно же, что без Бины им не выжить.

– Ну? – грозно повторила младшая из сестер. – Мне уходить? Или остаться?

Брайди сидела неподвижно, сцепив ладони на коленях. Мэйзи рухнула на свое место, умоляющий взгляд метался между сестрами и племянницей.

– Полагаю, что остаться. Отлично. – Не обращая внимания на их облегченные вздохи, Бина вернулась к столу. – Вот что, Брайди. Яйцо будешь есть вкрутую. Некогда мне секунды считать, ясно?

Брайди поджала губы.

– Ясно.

Обетов не будет, младшая сестра взбунтовалась, яйца второй день подряд вкрутую, а теперь еще и незнакомец на горизонте. Вся жизнь кувырком.

– Кто это? – проскрипела Брайди.

Мэйзи поворошила седые волосы. Склонила голову вправо. Влево.

– Не знаю. Мужчина.

Забыв о своих мозолях и прочих болячках, Брайди ринулась к окну. Катаракта, однако, напомнила о себе.

– Нет там никого! – возмущенно сказала она сестре. – Вечно тебе мерещится.

– Ну-ка, дайте взглянуть. – Бина втерлась между сестрами, прищурилась. – О! – Она вдруг расплылась в улыбке.

– Кто это? – прошептала Мэйзи.

– Говорю же, нет там никого! – Брайди топнула в бешенстве. – Никого не вижу!

– Чужак, – довольно сказала Бина.

– С чего ты взяла? – Мэйзи округлила глаза.

– Дороги не знает. Смотри – за пять минут в третью яму падает. Вот опять. Точно. Впервые в наших краях. Господи… – Она перекрестилась, чем окончательно ошарашила сестер.

– Святой отец? – с надеждой спросила Брайди. – Я и не знала, что у нас новый священник. Ты его ко мне пригласила? – Она заковыляла к кушетке, нырнула под одеяло. – Не пускай! Скажи, я не готова!

– Да захлопни ты рот! – Бина швырнула в нее скатертью. – Делом бы лучше занялась. – Она набросилась на тесто для пирога с таким рвением, словно от этого зависела чья-то жизнь. Мяла его, колотила, взбивала, расплющивала о стол – и все это с улыбкой, от которой у сестер побежали мурашки.

Натянув одеяло по самые глаза, Брайди с тоской посмотрела на Мэйзи. Та ответила ей недоуменным взглядом, затем повернулась к окну, да так и застыла.

– О! – сказала она.

Человек тем временем опять провалился в яму. Как минимум в десятый раз. Вот уж пустошь так пустошь, даже дороги нормальной нет, один намек на тропинку. И руки, черт бы их побрал, не желают выбираться из карманов, что нисколько не помогает удерживать равновесие. Такое впечатление, что они обзавелись собственными мозгами и напрочь отказываются принимать ответственность за ноги, которые несут его невесть куда. Ноги, между прочим, ни в чем не виноваты. Привыкли ведь идти, не разбирая дороги. Сам приучил. Шагал по жизни к туманной цели, то и дело сбиваясь с пути. Хотя… пусть туманная, но цель все же была. Маячила где-то на горизонте мечта о жене, детях, участии в выставке Королевской Академии, обедах раз в месяц у Аниты с Питером, долгих прогулках с женой вдоль реки. Для кого-то, конечно, мелко, а для него в самый раз.

Разве что в страшном сне могло привидеться, что он бредет по болоту, то и дело падая в ямы, к женщине, которую считал ангелом, потом шлюхой, и наконец обнаружил, что влюбился в почти монашку. К женщине, которая наверняка пошлет его восвояси, и с разбитым сердцем он станет влачить свое жалкое существование. Зачем ему все это надо? Запросто мог бы найти счастье с какой-нибудь Дженнифер или Марджори. Подлая правая рука прищелкнула пальцами. Запросто! Хлопок мудрой левой напомнил, что женщин по имени Марджори в наши времена больше не существует. Плевать. Не о том речь.

Кстати, о речи. Где найти слова для Анжелы? Он обливался холодным потом при одной мысли о признании в любви. Как это в романах делается?

Я люблю тебя, Анжела. Я люблю тебя всем сердцем, Анжела. Дорогая, мне без тебя не жить. Господи. Годы тренировок нужны, чтобы этому научиться. Тысячелетия. Но в Хитроу он дал себе клятву во что бы то ни стало забросать ее словами. Ошеломить. Дело за малым – найти такие слова. Никогда ему не стать профи в этой области. Питер хвастал своим опытом, и что вышло? Потерял жену.

Опять споткнулся, рухнул на колени. Руки, разумеется, помочь и не подумали. «Вставай же, черт побери, – бурчал он себе под нос. – Вставай!» Вон уж и дом виден. Может, там напиться дадут. Может, разум к тебе вернется, а ты вместе с ним вернешься в Лондон и станешь наслаждаться жизнью. В одиночестве. Без сероглазой Анжелы, ежеминутно нарывающейся на неприятности. Ну да. А что делать с той, что поселилась в твоих снах?

Женщины. Каждая из них готова в любой момент преподнести сюрприз. Бонни в тот вечер откровений оглоушила еще одним.

Мистер Филдинг тебе вовсе не отец. Ничего подобного, дорогой. Помнишь лысого толстяка, курил еще без продыху? Именно, мистер Гибсон. Он самый и есть. Не бросал он меня, дорогой, я сама его отшила. Все принца выглядывала. А он устал ждать, женился, двух девочек родил. Вполне счастлив в браке, но и нас не забывал. Ни одного дня рождения не пропустил, на юбилей мне подарил прелестную шаль. Наверное, и я могла бы жить с ним счастливой жизнью, без несчастий уж точно. Знаешь, дорогой, с возрастом все острее ощущаешь одиночество. Вспоминаешь тех, с кем у тебя не сложилось, и тех, у кого не сложилось с тобой.

Приходит время, когда ты уже не ищешь чего-то особенного в человеке, а учишься жить с тем, что есть. Главное – не обнаружить в нем однажды пустоту.

Роберт всю ночь ворочался в постели, прокручивая слова матери. Поначалу возмущенный их цинизмом, он в конце концов признал и принял своеобразную логику Бонни, а к рассвету и сам кое до чего додумался. Как можно влюбиться в человека, совершенно его не зная? Да никак. Мы влюбляемся в отдельные черты, которые ложатся на душу. В неясные обещания. Если из них вырастает что-то большее, мы влюбляемся сильнее. Если же нет – страдаем. О да, разочарование возможно, но ведь выбор всегда остается. Взгляни, щелкни языком и согласись. Или откажись. Твое дело. Согласился? Дальше все в твоих руках, как и в процессе реставрации. Убери наносное, добавь красок, не забудь о защитном слое. Без защиты ни картину от трещин не убережешь, ни отношения не сохранишь.

Прежде Роберт не философствовал на тему любви. Зачем? Любовь, она и есть любовь. Никогда он не думал о том, что с любовной связи все только начинается. Никогда ему не приходило в голову, что любовь – это молчание обнявшихся на скамейке в парке, сандвич один на двоих и тихое счастье от того, что тебе больше никто не нужен. А еще необъяснимый восторг. И страх неизвестности. Словом, любовь.

Видимость тропинки все-таки привела его к дому. Точнее, к тому, что некогда было домом. Роберт вскинул голову, уловив какое-то движение под самой крышей. Легендарный дядюшка. Определенно он, больше некому. Ухмыляющееся лицо помаячило в окне и исчезло. Роберт остановил взгляд на гигантской куче срубленных веток И рядом увидел ее.

Сколько он на нее смотрел? Минуту? Час? Вечность? Спиной к нему, с наушниками на темноволосой голове, Анжела орудовала садовыми ножницами. Роберт с натугой кашлянул. Черт бы побрал эти слова. Ну что сказать? Что ей сказать? Говорить, вообще-то, не хочется. Обнять бы и не отпускать. Он вспомнил свою жизнь до Анжелы. И перемены с ее появлением. И шаль, скользящую по матовой коже.

Нужно что-то придумать. Найти слова.

Роберт остановился у нее за спиной, прикоснулся к плечу. Анжела вздрогнула и обернулась, стаскивая наушники. Несколько секунд молчала. Просто смотрела на него, чуть приоткрыв губы. Зрачки пульсировали, и в каждом из круглых черных зеркалец отражалось по Роберту. По немыслимо счастливому Роберту. Однако, используя ее собственный термин, ему надлежит хоть что-то сказать. Или не обязательно?

– Ах, Анжела, – сказал Роберт.

Губы Анжелы дрогнули. Засмеется? Заплачет?

– Ах, Роберт, – сказала она.

Совсем другое «ах». То самое, о котором он мечтал всю жизнь. Роберт подхватил Анжелу на руки и закружил, пьянея от ее смеха. Ни слова больше, ни звука – все лишнее.

Смеху Анжелы вторил по-детски счастливый смех из-под крыши, до странности напомнивший Роберту перезвон церковных колоколов.

* * *

Этот звук он уже слышал однажды. Очень давно. В тот день, когда Бина вышла замуж, из дома наверху тоже доносились смех и звонкие голоса. Как он радовался тогда, что хоть одному из них удалось сбежать. Как надеялся, что малышка поступит так же. Как страдал, что она решила похоронить себя в угоду амбициям его старшей сестры.

Сейчас он смотрел и не мог насмотреться на счастливое лицо-сердечко и на восторженную улыбку парня, что кружил ее. Душа его пела от их изумленных возгласов, от вопросов, которыми они забрасывали друг друга, и ответов, которым не было конца. Девочка полюбила. Она все-таки полюбила. Сбылись его мечты, его надежды, все, о чем он молился долгие годы. Теперь она пойдет навстречу любви, а не к могиле, уготованной теткой.

Брайди и его похоронила заживо, требуя, чтобы оставался на чердаке, куда загнала его много лет назад. Подальше от греха. Подальше от их священного женского кружка. Его это вполне устраивало. Нисколько не терзало. Других – наверное. Девочку уж точно. А его – никогда. Потому что здесь было то, чего другим никогда не понять.

Глубокий вдох – и кувырок вышел превосходно. Еще один! Он хлопнул в ладоши и залился восторженным смехом, разнесшимся, должно быть, по всей округе. Знают ли все они там, за этими стенами? Чувствуют ли?

Здесь живет человек – в гармонии с собой.