Клара С. Меральда Пожилая дама в Голландии

В почтовом ящике лежало письмо, от сына! Этого, откровенно говоря, я не ожидала. Выходя из дома, я обычно заглядываю в почтовый ящик. Всегда жду писем, хотя, убедившись, что их нет, не унываю. Мой сын – это нормальный взрослый ребенок, который пишет мне только тогда, когда у него есть какая-то просьба, когда он хочет, чтобы я ему что-то устроила, или, что случается реже, вдруг вспоминает, что обязан же когда-то написать. Однако от меня он требует регулярных посланий, потому что, по его выражению, «приятно получать письма».

В тот день у меня была договоренность о встрече в издательстве, которое опять не выдержало срока издания моей книги, и я дала себе слово устроить там скандал. Опоздать я не могла, поскольку секретарь издательства с радостью воспользовался бы этим предлогом, чтобы увильнуть от свидания со мной. Я сунула письмо в сумочку и побежала на автобус.

Однако устроить скандал по-настоящему не смогла. У меня просто не было времени, ведь я хотела как можно скорее прочитать письмо от сына. Выйдя из издательства, я вошла в первое попавшееся кафе и сразу же углубилась в чтение.

В этот раз в письме не было никаких просьб, как не было и извинений за долгое молчание. В конверте лежало только официальное, заверенное в польском посольстве в Голландии приглашение на двухмесячное пребывание. К приглашению прилагалась карточка, в которой мой единственный ребенок приказывал мне немедленно уладить формальности с паспортом, так как 28 числа сего месяца он смог бы приехать за мной на машине в Утрехт, на что позднее у него уже не будет времени. И если я не управлюсь до этого срока, мне придется самой тащиться из Утрехта с двумя пересадками. Упоминал он также, что будет рад моему приезду, как и Эльжбета, у которой на шее Крысь и весь дом.

После прочтения этого письма меня долго обуревали самые разные чувства. Не оставалось сомнений, что сын не жаждет видеть меня исключительно как гостью. Упоминание о доме, «висящем на шее» невестки, было достаточно красноречивым. Мне ничто так не противно, как кухня и готовка. И уж если бы я мечтала о какой-то ожившей сказке, то, несомненно, это была бы сказка о скатерти-самобранке. Но ведь я не видела сына и его семью уже больше года!

Я еще раз пробежала глазами приглашение. Формуляр был заполнен каракулями моего ребенка, который собственноручно подтверждал, что «доктор Войцех 3., научный сотрудник факультета атомистики в N., стипендиат правительства Ее Королевского Величества», обязуется покрыть все расходы на мое содержание, в том числе на медицинскую помощь, в период моего пребывания в Королевстве Голландия.

От указанного в письме срока приезда меня отделяло две недели и три дня. Более поздний срок меня не устраивал, и это независимо от упоминания о двух пересадках. Багажные услуги пассажирам относятся к забытым прелестям жизни XIX века. В том незаслуженно недооцениваемом столетии уважающая себя женщина ездила с сундуками, чемоданами и картонками, но не она их переносила. Между прочим, я не люблю ездить с маленьким чемоданом, хотя именно это обстоятельство, не знаю почему, является предметом амбиций всех моих знакомых. Я охотно прихватила бы с собой полдома.

Мне не оставалось ничего другого, как позвонить отцу моего ребенка. С тех пор как он перестал быть моим мужем, я очень полюбила его, объективно оценила его достоинства, а недостатки мне уже не мешали. При своих разнообразных занятиях он идеально умеет планировать время. Я никогда не слышала, чтобы ему не удалось что-то сделать или не хватило времени на удовольствия. Он никогда не спешит и никогда не опаздывает, чего я не могу сказать о себе. Поэтому, если я все-таки хочу через две недели и три дня оказаться на вокзале в Утрехте, мне абсолютно необходим Анджей.

К счастью, в гардеробе кафе был телефон, и мне удалось застать Анджея. Я сказала ему, что мне нужно с ним немедленно встретиться, так как возникло неожиданное дело, и назвала адрес кафе. В ответ я услышала, что через двенадцать минут он приедет и может уделить мне полчаса.

Он появился в точно указанное время, можно было не смотреть на часы, и сразу же достал бумажник.

– Сколько нужно?

– Мне нисколько не нужно, – удивилась я. – Что это тебе пришло в голову?

– Как только ты позвонила и сказала, что находишься в кафе и чтобы я немедленно приехал, я подумал: ты, как всегда, забыла деньги, но уже успела выпить кофе и съесть пять пирожных.

– Ну, знаешь! – возмутилась я. – Если что-либо подобное и случалось со мной раз или два в жизни…

– Скажем, не раз и не два, а пятнадцать или двадцать, но это не имеет значения. В таком случае какое у тебя ко мне дело, не терпящее отлагательства?

Я показала ему письмо Войтека.

– Ни для кого другого, кроме тебя, – сказал он, прочитав приглашение, – выполнение формальностей за такой срок не было бы невозможным.

– Почему ты считаешь, что я должна быть исключением?

– Потому что для того, чтобы уложиться в этот срок, тебе пришлось бы вставать в восемь утра.

Безусловно, я была права, разойдясь с ним.

– Разумеется, если нужно, я сумею вставать рано! – возмутилась я.

– Никогда этого не замечал прежде, должно быть, ты очень изменилась. Однако, поскольку ты считаешь, что тебе действительно удастся в течение этих двух недель вставать так же, как и другим людям, то я могу составить для тебя график. У тебя есть куда записать?

Он должен был удивиться, так как я вынула из сумочки и записную книжку, и шариковую ручку, но он даже глазом не моргнул. С календариком в руке он продиктовал мне по очереди, что, где и когда я должна сделать, после чего сказал, что на последней стадии моих хлопот, при сдаче паспорта и получении виз, он может предоставить в мое распоряжение себя и свою машину.

Разведенный муж – это образцовый мужчина. Если бы я продолжала оставаться его женой, он бы наверняка не предложил мне помощь.

Те две недели перед отъездом я вспоминаю с ужасом. Ежедневно вечером я заводила будильник и ставила его у кровати на расстоянии вытянутой руки. Когда в семь утра раздавался его отвратительный стрекот и выбрасывал меня из постели, моя материнская любовь несколько угасала. Трудно мне было тогда думать о моем ребенке иначе как о «самолюбивом мальчишке». Однако меня поддерживало чувство героического самопожертвования ради него. Хотя, возможно, важную роль играло желание доказать Анджею, что у него обо мне абсолютно неправильное мнение.

Все эти дни я бегала по учреждениям, выстаивала в очередях, страдала, заполняя бесчисленные анкеты, умоляла фотографов сделать фотографии быстрее, моталась по магазинам в поисках подарков, а вечерами стирала и гладила. Ко мне приходили мои приятельницы. Начинали они с восклицаний:

– Ну и повезло же тебе!

– Поездка на Запад – это великолепно!

– Представляю, как ты радуешься!

– Наконец-то отдохнешь и месяц будешь жить как человек!

– Только подумать, ты там сможешь все купить!

После чего удобно усаживались в ожидании чая и сообщали мне номера своих бюстгальтеров, цвета красок для волос, помад, тушей и т. п.

Анджей, видимо пораженный моей самоотверженностью в выполнении составленного им графика, предложил отвезти меня на вокзал. Конечно, увидев мои баулы, он охотнее всего отказался бы, но было уже поздно, поэтому он ограничился только глупым вопросом:

– Зачем ты берешь с собой столько вещей?

Так как он забыл, что я никогда не ездила только с одной сумочкой, значит, сам виноват и пусть теперь все это тащит.

Географические познания, оставшиеся у меня от школы, ограничивались сведениями о том, что в Голландии морской климат, и, хотя у нас холоднее, я положила в чемодан осеннюю кофту и коричневую шляпку с полями от дождя. Я купила ее когда-то по сносной цене в частном магазине. Ее фасон напоминал обычную шляпку, но, возможно, она была непромокаемой. Убедиться в этом мне не пришлось, так как ходила я в ней, когда дождя не было, а когда он начинался, открывала зонт. Если ветер сбрасывал ее с моей головы в лужу или грязь, достаточно было ее отряхнуть – и можно было надевать снова. Я очень полюбила эту шляпку.

На вокзале приятельницы были уже в полном сборе и образовали оживленную группку перед окном моего купе.

– У тебя впереди чудесный отпуск! Если не будет туши «Нина Риччи», купи «Макс Фактор»!

– Отлично отдохнешь! Не забудь купить пепельную краску для волос!

– Сразу же напиши! Не забудь о картофельной муке и «Бурде»!

Анджей, который не любил зря терять время, приехал точно к отходу поезда. Приятельницы тут же замолчали и начали махать платочками. Только тогда я заметила, что поезд тронулся. Я чувствовала себя подавленной и усталой, мне трудно было поверить, что я наконец еду. Однако, когда поезд миновал Западную Варшаву, сомнений не оставалось – я ехала!

И сразу же с меня спали напряжение, усталость и нервозность последних дней. Я забыла о предвыездных хлопотах. То, что я еду в Голландию, показалось мне вполне естественным, хотя еще три недели назад такая возможность вряд ли пришла бы мне в голову.

Я посмотрела на попутчиков.

Напротив меня сидела супружеская пара: муж толстый и лысеющий, жена в кофте грубой вязки, «вечной», бордовой, едва застегивающейся на внушительном бюсте. Я с удовлетворением отметила, что громоздящийся над ними багаж на полке в три раза больше моего.

На той же стороне, у двери, сидел молодой блондин в очках, который, едва поезд тронулся, начал дремать, вытянув перед собой ноги. Одет он был довольно неряшливо: заношенные джинсы, бурый свитер с высоким воротником на два номера больше, чем нужно. На вешалке за его спиной висела куртка из темно-зеленого тика.

Место рядом со мной было свободно, на следующем сидела элегантная на вид дама. Джерсовый костюм пепельного цвета и плоские каблуки туфель в своем единстве создавали ансамбль в старом, так называемом английском стиле. Казалось, она не обращает никакого внимания на окружающих, занятая осмотром каких-то вещей в большой спортивной сумке. Если бы не седеющие волосы и полное отсутствие малейших признаков косметики на лице, она бы выглядела значительно моложе. Тоненькие, но резкие морщины вокруг глаз и рта свидетельствовали о том, что их владелица не знает даже косметического крема. Прежде чем я решила дилемму – объясняется ли это гордостью, достоинством при встрече с приближающейся старостью или, наоборот, рабской покорностью времени, – поезд прибыл в Познань.

В коридоре началось движение. Люди, нагруженные багажом, сразу же загромоздили проход и создали еще большую суматоху.

Вдруг дверь нашего купе открылась, и в купе стремительно вошла женщина в лисьей шапке, украшенной сзади хвостом этого же животного. За женщиной вошел мужчина с двумя чемоданами. Женщина посмотрела на номер свободного места возле меня и сказала:

– Здесь.

Мужчина молча начал заталкивать чемоданы на полки, уже сильно забитые вещами.

Лицо женщины показалось мне знакомым. Худая, не безобразная, но и не особо красивая, сильно накрашенная, неопределенного возраста. «Где я ее видела, откуда ее знаю?» – ломала я голову.

Разместив чемоданы, мужчина сказал «до свидания» и вышел. Женщина сняла лисью шапку и положила ее на полку рядом с моей шляпкой от дождя.

И тогда я ее вдруг вспомнила. Ну конечно, это была та самая скандальная баба, которую я видела в голландском посольстве, только тогда на ней не было лисьей шапки с хвостом. Она пришла позже меня и встала в очередь за мной. Мы ждали подписания виз у секретаря, которого не было, и ожидание становилось бесконечным. Мне ужасно хотелось выпить кофе. Выяснив у служащей посольства, что секретарь явится не раньше чем через полчаса, я предупредила в очереди, что отойду минут на двадцать, и побежала в ближайшее кафе. Когда я вернулась и хотела занять свое место в очереди, эта самая мадам заявила с каменным спокойствием, что она меня не помнит и ни в коем случае не позволит встать перед собой. Я была вынуждена встать в хвост очереди, что стоило мне целых два часа потерянного времени.

Второй раз мы встретились в посольстве ФРГ. Сотрудник посольства выдавал визы, называя фамилии. Когда он вызвал Янину Голень, то ею оказалась та самая мадам из голландского посольства. И вот теперь, как назло, я вынуждена ехать с ней и к тому же еще сидеть рядом. Хорошенькая перспектива на двадцать часов езды!

Женщина в бордовой кофте еще перед Познанью начала вытаскивать из сумки какую-то еду. Ее толстый муж называл ее «мамочкой». Когда он собрался расправиться со второй половиной курицы, я вышла в коридор покурить.

Вернувшись в купе, я обнаружила, что лед молчания тронулся. «Мамочка» в бордовой кофте рассказывала попутчикам, что ее дочь вышла замуж за голландца, у нее трехлетний сын, а месяц назад родилась дочка. Теперь она едет повидать внучку, так как к внуку ездила уже три раза.

Я тоже разоткровенничалась и сказала, что еду к сыну и что моему внуку уже скоро семь.

– Вы не смотритесь на такого внука, у вас фигура как у девушки, – подарил мне комплимент толстый муж.

Я приняла его спокойно и с достоинством, ответив со вздохом:

– К сожалению, наши дети, – это ходячие метрики и не дают ничего скрыть. Раз уж бабушка, то ясно, что немолодая…

Понятно, что это высказывание не соответствовало моим истинным мыслям. По моему убеждению, нет ничего более смешного, чем быть бабушкой, когда старость кажется еще далекой, а ведь бабушки, насколько я помню с детства, всегда были старыми. Между тем стать бабушкой в сорок с небольшим соответствует всем законам природы.

– А вы тоже к детям и внукам? – Вопрос был адресован моей соседке. Мой закусивший визави был явно в хорошем настроении.

Вопрос как будто захватил ее врасплох. Прошла минута, прежде чем она ответила.

– Да-а-а, тоже еду к внуку, – не совсем уверенно протянула она.

– Он большой? – поинтересовалась теперь бабушка внучки.

– Н-нет… Ему два года…

– Вы, конечно, едете не в первый раз? – не отставал толстый муж.

– Не в первый. – В ее тоне было откровенное раздражение. Дав понять, что желает закончить разговор, она вынула из сумки какой-то иллюстрированный журнал и углубилась в чтение.

Чтобы сгладить неприятное впечатление от этой нелюбезной женщины, я сказала толстяку:

– А я еду в первый раз. Мой сын – стипендиат, и в Голландии я никогда не была.

– Ну, тогда вы насмотритесь, увидите все, чего у нас нет.

И супружеская чета в два голоса начала расписывать мне великолепно снабжаемые продовольственные магазины и торговые лотки. Не было сомнения в том, что критерием их оценки Голландии является снабжение продуктами питания ее магазинов.

– А я по просьбе сына везу ржаной хлеб и творог. При этих словах моя нелюбезная соседка подняла голову над журналом и изучающе посмотрела на меня.

– Нормального творога там не могут сделать, у них молоко не скисает, а сын любит творог, – объяснила я. – А черного хлеба у них вообще нет.

– Зато у них есть другое. В магазине прямо у вас на глазах автомат запакует хлеб, чтобы не засох, – с похвальной поспешностью поторопилась защитить голландские хлебобулочные изделия бабушка польско-голландских внуков.

От этих разговоров я почувствовала голод и вытащила бутерброды, а супруги принялись уплетать яблоки.

Перед границей атмосфера в купе претерпела заметную метаморфозу. Толстяк и его жена замолчали. Элегантная дама снова начала нервно осматривать свои дорожные сумки. Только молодой блондин в очках и дальше продолжал спокойно дремать. А моя соседка вдруг заинтересовалась моей особой и разговорилась. Спросила, в частности, куда я еду. Я не отважилась ответить молчанием, хотя она этого заслуживала за выходку в голландском посольстве. Ответила, что выхожу в Утрехте. Непонятно почему она восприняла этот ответ с энтузиазмом и сказала, что тоже там выходит. Потом она предложила мне выйти в коридор, где стала настойчиво предлагать «Марлборо». Мне с трудом удалось убедить ее, что я предпочитаю мой более дешевый «Ориент». Она явно старалась быть любезной. В какой-то момент она спросила:

– Вы действительно едете к внуку?

– К сыну, внуку и невестке, – уточнила я.

Она смотрела на меня с недоверием и молчала, как бы раздумывая.

– Если бы я не была бабушкой, зачем бы призналась в этом так откровенно? – засмеялась я. – Само слово «бабушка» связано со старостью…

– Вы молодо выглядите…

– Вы тоже, – отблагодарила я ее тем же, – а ведь и вы едете к внуку.

Сколько ей лет, я затруднялась сказать. Могло быть и сорок, и пятьдесят. Но в нынешние времена, видно, старые только прабабушки.

Поезд приближался к пограничной станции, и мы вернулись в купе.

После проверки паспортов, в ходе которой спящий блондин наконец проснулся и оказался иностранцем, в купе вошли таможенники. Они спросили, нет ли у кого чего-либо, облагаемого пошлиной. Все ответили, что нет. В первую очередь они осмотрели багаж сидевшей напротив меня супружеской четы. Один из их чемоданов был заполнен обеденными тарелками.

– Вы должны уплатить пошлину, – заявил таможенник.

Объяснения, что они везут тарелки для дочери, не помогли, таможенник был неумолим. В конце концов красный, фыркающий от избытка эмоций толстяк заплатил требуемую сумму.

Впрочем, тарелки были самыми обычными, некрасивыми, а Голландия славится красивым фаянсом. «И зачем они тащат с собой эти черепки?» – удивилась я про себя.

Потом пришла моя очередь. Меня спросили, что я везу. Я ответила: одежду, предметы личного пользования, подарки, в том числе ржаной хлеб и творог. Они проверили только один чемодан и сумку.

– Вы можете уже пойти покурить, – шепнула соседка.

Предложение было хорошим, и я вышла. Я спокойно курила, смотрела в окно, когда проходивший по коридору человек в форменном кителе заметил мне, что во время досмотра из купе выходить нельзя.

– Мой багаж уже осмотрели, – объяснила я.

– Таковы правила, прошу вернуться на свое место, – сурово сказал таможенник.

Раздосадованная, я загасила недокуренную сигарету и повернулась в сторону открытых дверей купе как раз в тот момент, когда таможенник закрывал одну из моих неосмотренных сумок. Мне это не понравилось.

– Если у вас есть желание осмотреть остатки моего багажа, прошу вас, – сказала я усаживаясь.

– Вы хотите прибавить нам работы? – засмеялся один из них.

Теперь они осматривали багаж элегантной дамы.

– Почему вы не заявили в декларации, что везете грибы? – почти застонал второй таможенник, держа в руке пластиковый пакет с сушеными грибами. – Сколько их здесь?

– Не знаю, эти грибы я сама собирала.

– В следующий раз помните, что грибы облагаются пошлиной. На этот раз мы возьмем с вас льготную пошлину как за сто граммов.

– Нужно было положить грибы в сумку с продуктами, каждый так возит, – стала поучать жена толстяка разнервничавшуюся элегантную даму после ухода таможенников.

– Ужасно дорого обошлись вам эти тарелки, – в свою очередь выразила я сочувствие супругам.

– Голландские значительно дороже, – с удовлетворением ответила женщина.

У меня возникло желание спросить, сколько лет своей супружеской жизни ее дочь обходилась без тарелок, но я вовремя прикусила язык.

Поезд шел уже через территорию ГДР, но элегантная дама все еще не могла успокоиться. «Чтобы еще и за собственноручно собранные грибы платить», – жаловалась она.

– У вас, кажется, не было хлопот с таможенниками? – обратилась я к Голень.

– А почему это они должны у меня быть? – Ее тон снова стал грубым, как в голландском посольстве. – Я везу такие же вещи, как и вы, тоже ржаной хлеб и творог.

Это «тоже» было сказано почти со злостью. Смутившись, я замолчала и поклялась себе до конца поездки не обращаться к ней ни с какими вопросами. Совершенно ясно, какая это отвратительная, антипатичная особа!

Молодой блондин выдвинул вперед сиденье и на пальцах показал сидевшей напротив него элегантной даме, чтобы она сделала то же самое, после чего вытянулся на обоих во весь рост, оставив ей слишком мало места, чтобы она могла поместиться. Супружеская чета, удобно устроившись, пыталась задремать.

– Не стоит спать, – неожиданно обратилась ко мне Голень. – Сейчас начнется волынка в Берлине.

В соответствии с данным себе обещанием я промолчала. Переезд через Берлин длился действительно ужасно долго. Все мы очень хотели спать, кроме блондина, так как он уже выспался.

После Западного Берлина состав пассажиров нашего вагона сменился. В коридоре и купе слышалась немецкая речь. Вскоре в наше купе заглянул высокий плечистый парень, долго и внимательно разглядывал нас и наш багаж, после чего молча ретировался.

На одной из первых станций в ФРГ блондин вышел, и элегантная дама с явным облегчением вытянула ноги.

– Теперь до самой голландской границы будет спокойно, можно немного поспать, – сообщила жена толстяка и убавила освещение.

Несмотря на утомление, спать мне больше не хотелось, беспрерывное сидение надоело. Я вышла прогуляться по коридору. Во всех купе горели уже только голубые ночники. Мне показалось, что я единственная не сплю в этом вагоне. Но, вернувшись в купе, я увидела, что эта противная Голень тоже не спит, хотя, заметив меня, она тут же закрыла глаза, притворяясь спящей. «Неужели эта идиотка думает, что у меня появится желание разговаривать с ней?» – обозлилась я.

Около семи утра мы проехали голландскую границу. Никто уже не спал, во всех купе слышалось движение, люди ходили в туалет. А я только теперь почувствовала непреодолимое желание спать. У меня всегда самый крепкий сон около семи утра. Я втиснулась в свой угол у окна и тут же уснула.

Проснулась от того, что кто-то теребил меня за плечо. Надо мной склонилась женщина в бордовой кофте.

– Проснитесь, уже выходим.

Я пришла в себя в одно мгновение. Ее толстый муж снимал с полки багаж. Кроме них в купе никого не было.

– Проехали Утрехт? – испугалась я.

– Утрехта еще не было, но мы выходим на следующей станции, поэтому я разбудила вас.

– А вы уверены, что не было, ведь та женщина, – я показала на место рядом со мной, – должна была выйти в Утрехте, как и я.

– Она вышла на первой или второй приграничной станции. Вы ошиблись, наверное. Утрехта еще действительно не было, мы выходим перед ним. До свидания, счастливого пути.

Толстые супруги вышли из купе.

Успокоившись, я достала сигарету. Поскольку я осталась в купе одна, то могла курить не выходя. За окном было бледное серое утро. Только теперь я посмотрела на часы: почти половина девятого. Согласно расписанию через двадцать минут я должна приехать в Утрехт.

Все оставшееся время ушло у меня на приведение в порядок своей внешности. Я заботливо старалась скрыть следы бессонной ночи. Не хотелось, чтобы мой ребенок, увидев меня, тут же воскликнул: «Как ужасно ты выглядишь!», что не раз с ним случалось. К сожалению, я воспитала его жутко правдивым.

Когда поезд подъезжал к станции, я открыла окно и высунулась. Мой сын, оглядываясь, стоял на перроне.

– Войтек! – крикнула я.

Он увидел меня и вскочил в вагон. Я не успела даже поцеловать его, а он уже быстро выносил мои баулы.

Вдруг я с удивлением обнаружила, что на полке нет моей коричневой шляпки от дождя. Вместо нее там лежала лисья шапка с хвостом. Зачем эта мадам оставила свою шапку и взяла мою шляпку? Однако у меня не было времени задумываться над этим, так как Войтек, выставив вещи на перроне, вбежал в вагон, крича: «Чего ты ждешь, поезд уже отходит»! В руке у меня была только набитая дорожная сумка. Я открыла ее, но шапка в нее не помещалась. С незакрытой сумкой и торчащей из нее лисьей шапкой я послушно поспешила из вагона.

Мой ребенок стоял у кучи баулов и смотрел на них с явной досадой.

– Прежде чем я затолкаю все это в машину, придется трижды возвращаться. Зачем ты набрала столько вещей?

– Ты абсолютная копия своего отца, – ответила я сухо.

Войтек занялся перетаскиванием. Огромный перрон пустел. Недалеко от меня стоял мужчина, высматривая кого-то в редеющей толпе пассажиров. Человек, которого он ждал, видимо, не приехал, так как, когда Войтек перенес все узлы, на перроне уже никого не осталось. Проходя мимо, мужчина бросил на меня острый, неприятный взгляд, будто я была виновата в том, что стала свидетелем его напрасного ожидания.

Когда мы уже разместились в машине и Войтек застегнул на мне ремень безопасности, он заметил в сумке, лежащей у меня на коленях, лисью шапку с хвостом.

– О Боже! – воскликнул он. – В чем это ты ходишь?

– Что тебе пришло в голову? Это не моя шапка, а попутчицы, которая вышла раньше.

– Тогда зачем ты ее взяла? Нужно было оставить.

– Но она взяла мою шляпку от дождя. Может, мне удастся ее найти, тогда отдам ей ее шапку, а она вернет мне мою шляпку.

– У тебя есть ее адрес?

– Откуда? Но я знаю, как ее зовут. Янина Голень.

– И как ты думаешь ее найти?

– Не знаю, – призналась я откровенно.

– Вечно ты ввязываешься в какие-нибудь истории…

– Но ведь это она взяла мою шляпку, а оставила свою шапку!

– Знаю я тебя. Потеряла свою шляпку еще по дороге на Гданьский вокзал, если вообще не забыла дома.

– Исключено. Она была у меня на голове, когда я садилась в поезд.

– Тогда наверняка она лежит под полкой в купе.

– В таком случае зачем она оставила свою шапку? Он пожал плечами:

– Просто хотела избавиться от этой дряни.

При выезде из Утрехта движение стало более интенсивным. Перед нами двигались высокие чудовища – грузовые машины. Войтек, злой от того, что не может их сразу обогнать, ругался себе под нос. Когда он был маленьким, то уверял меня, что склонность к плохим словам пройдет у него с возрастом.

– Обязательно нужно обгонять? – спросила я его.

– Обязательно. Я ужасно хочу спать. Вчера до трех ночи мы были в гостях у соседки. Но самое ужасное то, что Эльжбета застигла меня, когда я целовал хозяйку дома. Конечно, она разозлилась и чувствует себя оскорбленной…

Хорошенькое начало!

– Ты плохо воспитан, – сказала я. – Чужих женщин не целуют в гостях, если пришли туда с собственной женой.

– Но это же ничего не значит! Меня даже угрызения совести не мучают.

– Тем хуже, – огорчилась я. – Угрызения совести свидетельствуют о том, что игра не стоила свеч или же удовольствие было сомнительным.

– И ты против меня? – обиженно посмотрел он в мою сторону. – Я спал всего три часа, чтобы тебя встретить…

– А я спала полтора из двадцати двух часов, которые толкалась в поезде, чтобы дать тебе возможность встретить меня. Может, все-таки сочтешь, что мы квиты, и перестанешь обижаться?

Не подлежало, однако, сомнению, что моему ребенку плохо и ему нужно помочь.

– Ты принимал аспирин? – спросила я с материнской заботой.

– С чего бы это я стал его принимать? Я не простужен.

– С похмелья аспирин очень помогает. Мне нужно было сказать тебе об этом, когда я тебя воспитывала.

– А что помогает от плохого настроения жены? Ну и вопрос!

– Любящий муж, – ответила я неуверенно. Не могла же я ему сказать, что ничего.

Автострада бежала по местности, гладкой, как стол. Мимо проносились поселки, ветряные мельницы, пастбища, пестревшие коровами, но я совершенно не обращала на все это внимания, глядя с мягкой грустью на любимый профиль моего страдающего с похмелья ребенка.

Наконец мы доехали до N., что, впрочем, не значило нашего прибытия на место. Оказалось, что они живут в Голландском Урсынове,[1] который отличается от нашего тем, что находится гораздо дальше от центра и состоит не из одинаковых многоэтажек, а из одинаковых небольших коттеджей. Мы кружили по безымянным мини-улочкам, застроенным с одной стороны и настолько похожим одна на другую, что я удивилась, когда Войтек наконец отыскал свой дом.

В передней на дверях висела большая надпись: «Приветствуем Шистика!» Этот «Шистик» сокращение от «Пушистика». Мой ребенок называет меня так с тех времен, когда я читала ему вслух сказки Мильна.

Эльжбета встретила меня очень сердечно, Крысь радовался и скакал. Забыв о бессонной ночи, я целый день купалась в милой семейной атмосфере. Естественно, наметанный глаз бывшей жены сразу заметил, что все ответы и взгляды невестки адресуются мне или Крысю, минуя Войтека. Но если учесть, что он натворил, то она вела себя великолепно.

Войтек рассказывал о Голландии и голландцах по-своему, то есть все критиковал. Водя меня по дому, он показывал только недостатки, повторяя с удовольствием: «Посмотри, та же самая халтура и недоделки, что и у нас». У меня сложилось впечатление, что здесь он брюзжит еще больше, чем дома. Думаю, если бы он вдруг оказался в Утопии или в раю, то так же не отказал бы себе в удовольствии покритиковать. К сожалению, дети не наследуют от нас одни достоинства.

Их дом, как они объяснили, – это типичный голландский дом. На втором этаже находятся спальни и ванная с туалетом. Весь нижний этаж занимает гостиная, к которой примыкает столовая, отделенная от кухни полузастекленной стеной. Мебель стандартная: мягкие кресла, диван, стеллажи. Ковровая дорожка на полу. Во всех углах неимоверное количество цветочных горшков и ящиков с цветами типа фикусов, олеандров и тому подобных. Цветами заставлен и низкий подоконник огромного окна, которое соединяется с застекленными дверями, ведущими в миниатюрный садик. К моему удивлению, хотя температура на улице была не более 8—10 °C выше нуля, трава в саду приятно зеленела, цвели анютины глазки и маргаритки – все это, вероятно, благодаря морскому климату.

Когда под вечер, объевшаяся и сонная, я начала наконец мечтать о постели, оказалось, что дорогие дети приготовили мне сюрприз в виде поездки на балет. Напрасно я просила их ехать одних (а я, мол, с удовольствием останусь с Крысем, что было же, конечно, маленькой хитростью) – они ни в какую не хотели принять эту мою жертву. Они заставили меня одеться, убедились, что я достаточно элегантно выгляжу, и я поехала с Войтеком.

Несмотря на кошмарную сонливость, мне все же удалось заметить, что балет ничуть не напоминает «Лебединое озеро» и действительно великолепен.

В антракте сын повел меня в буфет, угостил апельсиновым соком и кофе, благодаря которому я немного пришла в себя. Во всяком случае настолько, что среди публики смогла узнать того типа с перрона, который безуспешно встречал кого-то. Он был в компании мужчины, которого я тоже где-то видела, но не могла вспомнить, когда и где, а этого я очень не люблю. На выходе после спектакля я столкнулась с ними еще раз. Приятель типа с перрона отодвинулся, давая мне пройти, наши взгляды встретились, и я вспомнила его! Это он в ФРГ заглядывал в наше купе и, увидев, что все места заняты, осмотрел также полки. Видно, был без места и хотел хотя бы где-то приткнуть багаж. Наверняка тот тип на перроне ждал его и прозевал, но все-таки они встретились.

– Что за дыра эта ваша Голландия! – заявила я, усаживаясь в машину. – Я здесь всего несколько часов, а уже умудрилась встретить двух человек, которых видела раньше. Через месяц я буду знать в лицо все население Голландии.

К моему удивлению, Войтек не разозлился.

– Точно, – сказал он. – Даже Амстердам – большая деревня.

Утром меня разбудил громкий голос Войтека. Он напоминал Крысю, чтобы тот вел себя тихо, так как приехала бабушка, и поторапливал Эльжбету. Я сошла вниз и застала готовую к уходу невестку, которая, стоя у стола, что-то писала.

– Я как раз писала тебе записку. Мы с Войтеком уезжаем. Он подбросит Крыся до школы, а я сделаю покупки в N. Вернусь около часа. Еда в холодильнике, Крысь уже в машине.

Я набросила пальто и выскочила, чтобы поцеловать Крыся на прощание. Увидев меня, Войтек застонал, что опоздает на работу. Я быстро выкарабкалась из машины и вернулась в дом. Было около половины девятого, а это как раз самое время для сна.

Не знаю, уснула ли я или еще только засыпала, когда услышала какое-то жужжание. Оно продолжалось некоторое время, прежде чем до моего сознания дошло, что это сигнал телефонного аппарата на первом этаже. Но пока я вставала, телефон, к моему удовольствию, замолчал. Я прислушивалась некоторое время, не раздастся ли еще звонок, но он не повторился.

Я попробовала спать дальше, но сонливость уже прошла, хотя, впрочем, не настолько, чтобы у меня возникло желание встать. Голландская кровать оказалась очень удобной. Я нежилась в полудреме с приятным ощущением оправданной лени, когда внезапно очень отчетливо услышала в холле шаги и приглушенные мужские голоса, ни один из которых не был голосом Войтека. Я непроизвольно хотела крикнуть «кто там?», но быстро сообразила, где нахожусь. Я была слишком потрясена и испуганна, чтобы припомнить английские слова.

Я босиком выскочила в коридор и, наклонившись через перила лестницы, посмотрела вниз. У меня перехватило дыхание. Я сразу его узнала. Внизу стоял тип, которого я видела на перроне в Утрехте, а потом в театре в N. Второй, должно быть, стоял дальше, так как сверху его не было видно. Они вошли в гостиную, тихо закрыв за собой дверь. Я почувствовала себя в ловушке.

Что могло означать это вторжение в чужой дом в отсутствие хозяев? Воры? Мне показалось это маловероятным: воры знают, где красть, и идут наверняка. Вряд ли они стали бы рисковать, проникая в жилище иностранца, живущего вместе с семьей на стипендию, ведь его имущественное положение они могли определить без труда хотя бы по машине, которую Войтек купил подержанной и сейчас без зазрения совести приканчивал. А кроме того, разве воры, обкрадывающие квартиры, ходят в театр? Но если это не воры, то кто? Ясно – полиция! И самая худшая, тайная. Тип с перрона появился в театре не случайно. Они следят за моим сыном! Утром видели, как он уезжал. Думали, что в доме никого не осталось (ведь и я на какое-то время садилась в машину поцеловать Крыся). Потом удостоверились в этом по телефону, а я как раз не подошла.

Во мне проснулась львица, детенышам которой угрожает опасность. Я вернулась в свою комнату, надела халат, сунула ноги в шлепанцы, схватила сумочку. Первое, что я ткну им в нос, будет мой паспорт, и я начну объяснение на повышенных тонах. С полицией так лучше всего. Пообещаю им вмешательство посольства. Как смеют они таким способом врываться в дом иностранца! Хотя я отдавала себе отчет в том, что моего английского не хватит, чтобы выразить все, что я хочу им сказать, а их голландского бормотания я не понимаю, – тем не менее я была уверена, что скручу их в бараний рог, они у меня получат!

Я тихонько вышла из комнаты, не закрыв за собой дверь – сейчас я должна была стать для них неожиданностью, – дошла до лестницы и… остановилась. Ведь я должна, сойдя в гостиную, изобразить удивление в связи с их появлением, иначе почему я не среагировала сразу, когда услышала, что они входят в дом? Я должна разыграть все правдоподобно, у меня нет права на ошибку… И тут я подумала: а зачем они следят за моим ребенком? Какая для этого причина? В чем его подозревают? В научном шпионаже? Чепуха, наука сейчас имеет международный характер, делаются международные публикации, да и потом, они сами его пригласили, голландское правительство платит ему стипендию, он работает в высшем учебном заведении, а не в промышленности. А может быть, политический шпионаж? Сама мысль о том, что Войтека можно заподозрить в чем-либо подобном, еще больше разозлила меня и одновременно рассмешила. Неужели голландцы, как убеждал меня вчера Войтек, действительно такие олухи? Он говорил также, что они ужасно забюрократизированы. Может быть, их полиция таким образом проверяет каждого иностранца, долго находящегося в стране, подозревая его в шпионаже или в какой-то нелегальщине? Это объяснение имеет хоть какое-то оправдание, такая причина слежки за Войтеком, а значит, и теперешнего визита полицейских показалась мне наиболее вероятной и даже единственно возможной. Но если они такие глупцы, то пожалуйста, пусть проверяют. Чем скорее они убедятся, что все это вздор, тем лучше, я не буду им мешать.

Не знаю, сколько времени я над этим раздумывала, стоя в коридоре у лестницы. Снизу не было слышно никаких звуков, ковровая дорожка хорошо глушила шаги.

Пусть себе обыщут весь дом снизу доверху и убедятся, что зря потратили время. От этой мысли я почувствовала полное удовлетворение. Но вдруг я представила себе, что если они меня увидят, то уже не смогут продолжать обыск. Что же сделать, чтобы моя особа им не помешала? Незаметно выйти из дома я не могла: внизу я должна была надеть хотя бы сапоги и пальто, а они услышали бы шаги в холле и открывание дверей. К тому же на улице тоже мог торчать полицейский, который бы сразу меня заметил. И я лихорадочно начала размышлять, где бы спрятаться.

Я еще раз вернулась к себе, то есть в комнату для гостей, и осмотрелась. Нет, здесь нет никакого укрытия, минимум мебели. На комоде лежала брошенная еще с момента моего приезда лисья шапка. Если они ее увидят, то подумают, что я в доме. Я взяла шапку и на цыпочках прошла в комнату Крыся. Здесь царил беспорядок, который может быть только в детской комнате, где с вечера не сложены игрушки, а утром не было уборки. Кроватка была не застелена, с нее свешивалось одеяло, на котором, как и на стуле, валялись предметы одежды Крыся. На полу были разбросаны кубики, столик завален вырезками. Я подошла к полуоткрытому шкафу. В одной его части на дне громоздилась гора игрушек, каких-то машин и поездов, а в другой – куча свитерочков и штанишек, которые упали с вешалок.

Я примостилась в шкафу под одеждой, слегка прикрыв одну дверцу ровно настолько, чтобы она не казалась закрытой и позволяла видеть фрагмент внутренней части шкафа, исключая, конечно, меня. Я сразу же поняла, какой это идиотизм. Шкаф может быть укрытием для кота или ребенка, играющего в прятки, взрослого же можно здесь спрятать только в виде трупа, и то если он стал им только что. Едва я успела об этом подумать, как услышала шаги в холле и сразу после этого на лестнице.

Есть такое выражение – «замереть», сейчас оно относилось как раз ко мне. Я замерла. Мне показалось, что я перестала существовать, только мое сердце колотилось как бешеное. Комната Крыся первая от лестницы, двери ее были открыты. Неизвестные остановились у дверей, забубнили что-то по-своему и прошли дальше, в мою комнату. Оттуда послышались какие-то шорохи, скрипы, передвижения. Потом то же самое повторилось в спальне Войтека и его жены. Не обошли они своим вниманием также ванную и туалет. Неужели эти олухи ищут тайник или бомбу с часовым механизмом? А я, как идиотка, в этом шкафу! Только тот, кто побывал в подобной ситуации, может понять, что я чувствовала, но я думаю, что, к сожалению, таких нет.

Сколько это продолжалось, я не помню, мне казалось – вечно. Мои ноги онемели, но я боялась шевельнуться и поменять положение. Однако я мгновенно забыла об онемевших ногах, когда услышала, как они входят в комнату Крыся. Один остановился у шкафа, другой, наверное, пошел к окну и, судя по звукам, что-то делал с калорифером (они здесь имеют форму плоских экранов из двух жестяных стенок, выкрашенных в белое). Потом были слышны шуршание и стук вынимаемых из стола ящиков, грохот при их установке на место. И вот раздались шаги, приближающиеся к моему шкафу…

Я затаила дыхание. Сейчас они заглянут в шкаф. Достаточно пошире открыть дверь – и они тут же меня увидят. Особа в моем возрасте, сидящая на корточках в шкафу под одеждой в детской комнате… Если они не сочтут меня сумасшедшей, это будет чудо. Что им сказать? Что, услышав шаги внизу, я испугалась, приняв их за бандитов? Бандиты средь бела дня? Сказать, что приняла их за воров? Смешно, ведь ясно, что воры, заслышав мои шаги на лестнице, испугались бы еще больше, чем я, и убежали бы сразу. И подумать только, что, когда они вошли в дом, я могла разделаться с ними! А что если им это сказать? Но я тут же отдала себе отчет в том, что этим запутаю все еще больше. Ничего не поделаешь, скажу я им, приняла вас за бандитов, пусть считают меня старой склеротичкой, может даже, умственно ограниченной. Тогда им не придется объяснять мне, почему они оказались в доме. А все-таки, мелькнуло у меня внезапно абсолютно теоретическое предположение, если бы не этот шкаф и не эти корточки, что бы они мне сказали о причинах своего прихода? Конечно, все это промчалось в моих мыслях молниеносно.

Они что-то поочередно говорили друг другу. Может быть, спорили, может быть, договаривались. Ни одного слова из их голландского бормотания я не поняла. И когда я уже ждала, что они откроют шкаф… они вдруг быстро вышли из комнаты. Отчетливо было слышно, как они сходят по лестнице, потом, должно быть, задержались в холле, потому что прошло какое-то время, прежде чем хлопнули входные двери.

Я выползла из шкафа в буквальном смысле этого слова. Комната Крыся находится с фасада дома, и я боялась, что они могут увидеть меня в окно. Усевшись на полу, я распрямила ноги. То, что они не обнаружили меня в шкафу, казалось мне самым настоящим чудом. Я чувствовала себя потрясенной (возможно, и потому, что просидела, скорчившись, под одеждой достаточно долго), и меня переполняли эмоции.

Наконец я встала. Ноги были как деревянные. Я сошла вниз, в холл, и остановилась перед входной дверью, прислушиваясь. Снаружи было тихо, только временами доносился легкий шум проезжавших далеко автомобилей.

Я снова поднялась вверх и заглянула в свою комнату. В ней ничего не изменилось. В комнате сына также все выглядело без изменений. У меня создалось впечатление, что во всех спальнях беспорядок был не больше, чем раньше, по крайней мере мебель стояла на своих местах, ни один шкаф или ящик не был выпотрошен.

Я сошла вниз и внимательно осмотрела гостиную. Тут мне тоже не удалось обнаружить каких-нибудь следов обыска. Потрясение уже прошло, но чувствовала я себя так, будто на мне долго ездили. И все-таки мне повезло! Глупая полиция убедилась в том, что ее подозрения в отношении Войтека не имеют никаких оснований. Что за идиоты, подозревать моего ребенка!

В столовой на столе стояла корзиночка с хлебом, накрытая салфеткой. Только сейчас я почувствовала, что чертовски голодна, ведь я не завтракала. Поставила воду для чая и пошла в ванную.

Именно в ванной мне приходят в голову лучшие мысли, связанные с моим писательским ремеслом, но сейчас, во время отпуска, я не собиралась писать. Однако то, что пришло мне в голову, когда я стояла под душем, испортило настроение в мгновение ока: а закрыла ли я за собой входную дверь, возвращаясь домой после прощания с Крысем в машине? Может, те типы и вошли потому, что увидели незапертую дверь? Войтек в пылу критики уверял, что голландцы ужасно нечисты на руку, что в университете все закрывают свои шкафы на замок и что на столе нельзя оставить даже шариковую ручку без опасений, что ее кто-нибудь свистнет. У нас тоже говорят, что случай делает вора. Может, те двое воспользовались неожиданным для них случаем? А если в доме есть деньги?

Я выскочила из ванны и оделась с нервозной поспешностью, как будто от этого что-то зависело. Потом надела очки и прошла в супружескую спальню. Заглянула в каждый ящик, осмотрела все полки. Если говорить о такой черте характера, как любовь к порядку, то Войтек и Эльжбета вполне подходящая супружеская пара. В ящиках царил хаос, как всегда у Войтека. До женитьбы, когда такой хаос доходил до предела и он не мог уже ничего найти, я сама ему все сортировала и укладывала, после чего все повторялось сначала. И сейчас, увидев разбросанные центы и мелкие банкноты, я слегка успокоилась: ведь воры, пожалуй, взяли бы их. В ящике туалетного столика среди пудр, кремов, квитанций и проспектов валялись золотые часы Эльжбеты. Призрак воров, которым я позволила проникнуть в дом, начал бледнеть. Причем настолько, что я вспомнила о завтраке.

Вода вскипела, но чайник уже успел сгореть. Я сочла это добрым предзнаменованием. Позавтракав, я снова утвердилась в мысли, что дом посетила тайная полиция. Правда, идея облегчить им работу уже не казалась мне такой хорошей, как тогда, когда она только пришла мне в голову. Ведь Войтек взбесился бы, если бы узнал, что у него в доме побывали посторонние, а я этому не помешала, хотя и могла. Настроение снова упало. Я пробовала себя утешить тем, что ситуация могла быть еще хуже – например, если бы я спала и не слышала, как они пошли в дом, а проснулась бы, лишь увидев их в моей комнате; тогда, наверное, я бы умерла от страха. Наверняка это было бы хуже, по крайней мере для меня. Однако попытки самоутешения не слишком мне удались, и я с беспокойством ожидала возвращения Эльжбеты. Заметит она что-нибудь или нет?

Вскоре она появилась с какой-то сумкой, переброшенной через плечо, – последняя мода носить покупки. И тут же пронзительный звонок известил о прибытии Крыся. Здесь в школах существует двухчасовой перерыв на обед, чем дети очень довольны, а матери из-за этого привязаны к дому.

Только когда Крысь снова убежал в школу, я сказала Эльжбете:

– Утром мне показалось, что по дому кто-то ходит. Может, воры?

Эльжбета удивленно посмотрела на меня:

– Они должны были открыть дверь нашими ключами, так как замки в порядке. Пушистик, что это тебе пришло в голову? Кстати, как они могли войти, раз ты была дома?

– После вашего отъезда я опять легла. Проснувшись, а может именно это меня и разбудило, я ясно услышала шаги и хлопанье дверьми. Проверь, все ли на месте.

В глазах смотревшей на меня Эльжбеты отражались забота и легкое беспокойство. Однако она улыбнулась:

– А ты представляешь себе, как выглядел бы дом после воров? К тому же я не слышала здесь о квартирных кражах. Тебе, должно быть, что-то приснилось.

– У вас есть в доме деньги? – настаивала я, чтобы рассеять всякие сомнения.

– Конечно.

– Ну так проверь…

– Зачем?

– Для моего спокойствия.

– Если тебя это убедит…

Она подошла к полке, взяла с нее какой-то конверт и потрясла им в моем направлении.

– Вот, смотри, все в порядке. У тебя буйные сны, Пушистик.

– Ты права, – согласилась я покорно, – это были не воры.

Подтверждение того, что это были не воры, решительно улучшило мое настроение. Пожалуй, я не сделала глупость, что позволила полицейским обыскать дом.

Войтек вернулся около восьми вечера. В этом отношении он тоже не изменился. С тех пор как лазеры стали его страстью, он занимается ими с утра до вечера, а Эльжбета переносит это с ангельским терпением. Вместо обеда он потребовал бутерброд – черный хлеб с творогом. И тут взорвалась бомба. Оказалось, что творога нет. А ведь в поезде в пластмассовом пакете я везла ржаной хлеб и творог. По приезде я отдала пакет Эльжбете. Она, однако, утверждала, что в нем был только хлеб.

– Когда вернешься домой, найдешь творог в холодильнике, – закончил разговор мой ребенок.

Я поднялась наверх, чтобы заняться купанием и укладыванием Крыся. Снизу до меня донеслось предупреждение Войтека о том, чтобы я не курила наверху, потому что потом во всех спальнях воняет. Милый ребенок, он не может уважать даже слабость матери.

Крысь – это очаровательный шестилетний молодой человек. Неизменно меня удивляет тот факт, что он сын моего ребенка. Среди множества вещей, которые человек выдумал совершенно напрасно, на первое место я поставила бы календарь. Всякий раз, рассказывая Крысю придуманные истории, я испытываю ощущение, что чуть ли не позавчера точно так же сидела у кроватки Войтека.

Однако сказки и байки не способствовали сну, и Крысь заснул довольно поздно. Помня о запрете Войтека, я взяла сигареты и спустилась в холл. Из гостиной доносились отрывки беседы. Судя по тону Войтека, он явно был чем-то озабочен. Я забеспокоилась. У него, должно быть, неприятности, о которых он мне не говорил, так как не хочет меня волновать… Я тихонько подошла к двери.

– Она так долго хорошо держалась, а теперь такой сильный приступ склероза. – Это говорил мой ребенок. – Медицине известны такие случаи, и боюсь, что болезнь может пойти дальше в быстром темпе…

– Возможно, и нет… – слабо возражала моя невестка. – Ведь она не такая старая.

– Именно поэтому прогнозы фатальные. Так же как с инфарктом: чем моложе тот, с кем это случается, тем меньше шансов выжить.

Я как можно быстрее ретировалась в глубь холла. Да, я была права, когда учила своего ребенка, что никогда, ни в коем случае нельзя подслушивать.

Несмотря на неприятный инцидент с представителями тайной полиции, пребывание в стране обещало быть очень приятным. Вопреки первоначальным намерениям Войтека меня не обрекли ни на какие домашние работы, а Эльжбета, казалось, не слышала моих намеков о возможной помощи на кухне.

Я осмотрела с ней их Урсынов. Если в наших новых районах нелегко найти указанный адрес, то здесь с этим обстояло еще хуже. Одинаковые улицы без названий, размещенные в конце улиц мини-указатели информируют только о номерах домов. Одинаковость улиц и домов казалось мне абсолютной, но Эльжбета показывала ориентирующие знаки, такие, как почтовый ящик, фонарь у поворота или никогда не засыхающая лужа. Это напоминало игру в казаки-разбойники, тем более трудную, что не было возможности обозначить путь сломанными ветками или стрелкой, нарисованной прутом на дорожке.

Невестка познакомила меня также с местным торговым центром – группой застекленных павильонов, оборудованных несколько лучше, чем известный всем магазин из чешского многосерийного фильма «Женщина за прилавком».

Когда мы возвращались домой, с нашей улицы выехал серый «порше», который вела женщина. Она приветливо помахала рукой Эльжбете, которая ответила тем же.

– Она здесь живет? – поинтересовалась я.

– Через три дома от нас.

– Хорошая машина, – сказала я с уважением.

– Слесарь, которого мы вызываем для различных ремонтных работ, тоже имеет «порше». Здесь у людей в основном хорошие машины.

«Порше» остановился в конце улицы, ожидая возможности выехать на главную улицу. Мне вспомнилось признание Войтека об инциденте с целованием соседки. Может, это была она?

– Вы поддерживаете контакт с соседями? – спросила я с тайным умыслом.

– Здесь такой обычай… Нам сказали, что по вселении необходимо нанести визиты, но это касается только ближайших соседей. Эта живет дальше, и знакомство с ней скорее шапочное, мы только раскланиваемся и иногда при встрече перебрасываемся несколькими словами.

– Что за люди ваши соседи?

– Я не очень их знаю… Наверное, можно лишь сказать, что они так называемые средние бюргеры, как и все жители этого района.

Эльжбета начала искать ключи в бездонной сумке. В этом смысле разницы между поколениями нет, я тоже долго роюсь в сумке, прежде чем найду ключ; думаю, что и с моей бабушкой происходило то же самое.

– Вроде бы ее тетка, – поиск ключей продолжался, – вышла в свое время замуж за поляка, одного из тех, кто с союзниками освобождал Голландию. После смерти тетки, жившей здесь, она перебралась сюда, это было незадолго до нашего приезда.

– А тот польский муж тетки еще жив? – заинтересовалась я.

– Я никогда его не видела, так как не хожу мимо их дома, мне не по пути.

– И ты не пыталась встретиться с ним?

– Она наверняка знает, что я полька, все тут знают, что мы поляки. И, поскольку я не строю никаких иллюзий на этот счет, мне трудно самой завязывать знакомства. Наверняка он очень старый, может быть, дряхлый. Возможно, наше знакомство было бы и для нее, и для него неудобно… А может, он живет теперь в доме престарелых. Здесь это нормально: когда люди дряхлеют, они переезжают в такой дом, что-то вроде пансионата, с опекой и обслуживанием. Здесь не принято, чтобы дети заботились о старых родителях.

– Хорошенькая страна! – взорвалась я, но после минутного размышления добавила: – А может, оно и лучше, чем быть зависимым от взрослых детей.

Я знала, что не выдержу, обязательно попытаюсь выведать, жив ли старый солдат, и познакомиться с ним. События минувшей войны мне ближе, чем моим детям.

После ленча мы пили кофе, и вдруг раздался звонок. Эльжбета побежала открывать, и тут же я услышала женский голос, который рассыпался в любезностях. Изредка до меня доносились тихие слова моей невестки. Через несколько минут Эльжбета ввела в комнату молодую женщину, лет тридцати на вид, достаточно интересную и, прямо скажем, не худую. Она с улыбкой поздоровалась со мной, добавив:

– Ах, так вы бабушка Криста!

Эта «бабушка» отозвалась в моих ушах неприятным скрежетом.

– Да. Доктор Войтек 3. – мой сын, – ответила я «со значением», внимательно присматриваясь к этой особе.

У нее были коротко остриженные светлые волосы, пушистая челка, круглое лицо и короткий нос. Широко расставленные карие глаза, казалось, сливаются с бровями. Было в этом лице какое-то безволие, похожее на сонную покорность коровы. Эту женщину нельзя было назвать красивой, однако наверняка она представляла собой сексуальный тип, который еще во времена моей молодости мужчины называли «постельной женщиной». Может быть, ее сексуальность связана с этими коровьими аналогиями?

Я свободно читаю по-английски, но не уверена, что урожденный англичанин поймет мою устную речь. К счастью, люди, для которых английский не родной язык, разговаривая на нем, прилагают все усилия к тому, чтобы понять друг друга, при этом нюансы речи и акценты не играют роли. Вот и сейчас гостья говорила быстро, но выразительно:

– Я пришла просить Элизабет не обижаться на меня…

Должно быть, она прочла в моем взгляде удивление, так как сразу же начала нескладно объяснять:

– В субботу я принимала гостей. Элизабет помогала мне делать бутерброды, а Войтек, – она произнесла имя моего ребенка как-то смешно, – занялся приготовлением коктейлей, потому что ему наши голландские, как он говорит, не нравятся. Он специалист во многих вещах, и я, естественно, согласилась. Я не знала, что они будут такими крепкими…

До меня уже дошло, что именно эту соседку Войтек обцеловал на званом вечере перед моим приездом.

– И я много выпила этих коктейлей… У Элизабет потом была из-за меня неприятность… Я бы ей никогда ее не причинила, если бы не коктейли. Вы наверняка об этом слышали от Элизабет…

– Ничего я не слышала, – заверила я ее. – Но если и было какое-то алкогольное недоразумение, то наверняка все уже разъяснилось.

– Я хотела прийти на следующий же день, извиниться перед Элизабет, но я знала о вашем приезде и не хотела мешать, поэтому пришла только сейчас…

– Вы живете одна? – спросила я бесцеремонно.

– О нет, с мужем. Правда, он на месяц уехал в Штаты, но уже через два дня вернется.

– А в какой области работает ваш муж? – продолжала я допрос, бросая взгляды на жену моего ребенка, у которой было такое выражение лица, будто она хотела провалиться сквозь землю.

– В области химии…

– Он химик?

– Его брат в N. имеет фармацевтический бизнес, а муж занимается продажей. – Ошарашенная, она не сопротивлялась допросу.

– Значит, он часто выезжает? – Я уже не глядела на Эльжбету.

– Часто, но не на такой срок. Обычно дня на два – в ФРГ, во Францию, Австрию.

– Если я не ошибаюсь, в конце этой улицы живет старый поляк, участник войны, он женился на голландке. Когда она умерла, ее племянница переселилась к нему. Вы что-нибудь знаете о нем? Он все еще живет здесь?

– Да, живет. Это очень старый человек. Зимой он не выходит из дома.

Резкий, как обычно, звонок возвестил о прибытии Крыся из школы.

– Крист пришел, и я больше не буду мешать, – произнесла гостья. – Еще раз извините меня, Элизабет…

Эльжбета попрощалась с ней почти сердечно и заверила в том, что ничуть не обижена. Однако мне еще не хватало ясности в вопросе о возможности дальнейшего флирта этой особы с Войтеком. Хотя проведенный допрос меня несколько успокоил.

Учеба в первом классе голландской школы, видимо, не требует слишком больших усилий, поэтому Крыся по возвращении из школы понесло. Он сразу же вовлек меня в игру. Мы изображали прыжки бегемота и тигра до тех пор, пока мне не пришло в голову, что пружины дивана и кресла могут не выдержать. Тогда Крысь потребовал, чтобы я играла с ним в прятки, на что у меня вообще не было никакого желания – слишком эта игра напоминала мне визит переодетых полицейских.

Когда все попытки сломить мое сопротивление окончились ничем, Крысь заявил, что ему ничего не нужно и он пойдет к Бассу. Мне это уже было знакомо. Басс живет на соседней улице. Однако Крысь привел своего друга в мою комнату, и вскоре весь дом наполнился криками и топотом.

Пребывание в роли бегемота меня несколько утомило, и я с удовольствием вытянулась в кресле с иллюстрированным журналом в руках. Однако блаженство мое длилось недолго. С лестницы донесся какой-то шум под аккомпанемент радостных выкриков и смеха. Потом голос Крыся объявил, что они идут побегать во двор, и все стихло. Я не успела даже крикнуть, чтобы он оделся как следует.

Я вышла в холл, убедилась в том, что курточки внука на вешалке нет, и, успокоенная, вернулась в кресло. Но только я успела прочесть в журнале несколько слов, как Эльжбета сообщила с кухни:

– Пушистик, взгляни в окно, Крысь бегает по улице в той лисьей шапке с хвостом.

Я поспешно набросила на себя плащ и выбежала на улицу. Вид у Крыся был забавный. Он вприпрыжку мчался по улице, его маленькая головка почти полностью скрывалась под лисьей шапкой, а рыжий хвост сзади смешно подскакивал. Рядом бежал Басс, такой же взволнованный и восхищенный, как и Крысь.

Я резво побежала за ними, но догнать мальчишек мне удалось только в конце улицы. Крысь смеялся и изворачивался, как вьюн.

– Я разрешила тебе прятаться в моей комнате, но не играть с моими вещами, к тому же эта шапка не моя. Ты должен ее снять.

– Но я хочу в ней бегать! – протестовал он.

– Говорю тебе, что это шапка не моя. – Я бесцеремонно сняла ее с головы Крыся.

Он замолчал, посмотрел на меня, покраснел и разразился плачем.

– Не реви, тем более что ты уже бегал в ней, хватит! – сказала я сконфуженно и хотела его обнять. Он вырвался.

– Не люблю тебя! – заорал мой внук и побежал к дому.

Я осталась посреди улицы с несчастной шапкой в руках.

– Дети бывают невежливыми…

Замечание это, сказанное по-английски, исходило из дома, перед которым я оказалась. Меня это удивило, так как я и представить себе не могла, что сцену с шапкой и Крысем мог видеть кто-нибудь еще. Однако в дверях дома стояла элегантная женщина в замшевой юбке и замшевой короткой курточке и смотрела на меня с любопытством.

Смутившись и лихорадочно подыскивая английские слова, я объяснила, почему отобрала у внука шапку, а также рассказала историю этой шапки. Элегантная женщина, казалось, слушала меня с большим интересом.

– Вы будете здесь, в Голландии, искать владелицу шапки? – спросила она.

– Во всяком случае постараюсь это сделать, – ответила я. – Мне известна ее фамилия.

Я кивнула на прощанье и повернула в сторону своего дома. Только тогда я заметила, что неподалеку припаркован серый «порше». Так ведь это та самая племянница, тетка которой была замужем за польским солдатом! Я пожалела, что не спросила ее об этом, и решила спросить при первом удобном случае.

Разумеется, я не сказала своей невестке о том, что познакомилась с владелицей «порше». Я не сомневалась: Эльжбета все еще краснеет в душе, вспоминая мои бесцеремонные вопросы к Лизе, и наверняка хочет, чтобы я не знакомилась больше ни с кем из соседей.

Не сразу удалось мне вернуть и расположение Крыся.

Войтек заявился в этот день необычно рано и обедал вместе с нами. После десерта, когда Крысь уже пошел наверх, Эльжбета сказала ему:

– Пушистик познакомилась с Лизой, она заходила сегодня.

Войтек взглянул на меня вопросительно. Я не была уверена, ждет ли он от меня ответа на вопрос о причинах ее визита или о моем впечатлении о ней. Но предусмотрительно выбрала последнее.

– Это корова, которая может нравиться пастуху, ведущему одинокую жизнь на пастбище, – бросила я будто бы походя и начала говорить о своих впечатлениях от местного торгового центра. Я не смотрела на моего ребенка, но в глазах его жены заметила удовлетворенный блеск.

Когда Эльжбета ушла мыть Крыся, я рассказала Войтеку, что Крысь играл с лисьей шапкой, что он плакал, когда я отобрала ее, и что пора наконец что-то с ней сделать.

– Думаю, тебе нужно пойти в полицию и рассказать об этой шапке, – закончила я свою речь.

– Ты действительно считаешь, что мне нужно пойти в полицию и заявить, что моя мать присвоила чужую меховую шапку?

– Что ты плетешь, я не присваивала ее!

– Ты права, это следовало бы назвать кражей. Но, по-твоему, если я скажу, что ты ее украла, это будет звучать лучше? Нет, Пушистик, уж какая ты есть, такой и останешься, трудно с тобой. Но не требуй от меня, чтобы я компрометировал собственную мать. – И он протянул руку за газетой.

Однако я не хотела признавать свое поражение.

– Но тебе так или иначе надо идти в полицию, ведь ты еще не прописал меня. А когда я сдавала визу, мне сказали, что ты обязан прописать. Так вот, когда ты пойдешь туда, что тебе мешает вспомнить о потерянной шапке и упомянуть фамилию Голень?

Но Войтек уже сунул нос в газету и поэтому ничего не ответил.

– Ты слышишь, что я тебе говорю?

– Слышу.

– Ты знаешь, что должен меня прописать? Из-за газеты послышался нетерпеливый вздох.

Мне хотелось сказать, что это не слишком вежливая манера разговаривать с матерью, но я промолчала, опасаясь последствий. Разговоры со взрослыми детьми не такое уж простое дело.

Но дня через два я утешилась, когда Эльжбета сказала, что мы с ней поедем в N. Ей нужно было уладить там какие-то дела, и она хотела покопаться в библиотеке. Мы договорились, что я вернусь к четырем, когда Крысь придет из школы (ленч он съест у Басса), а она вернется позднее, вместе с Войтеком.

Поездка на автобусе заняла полчаса. Мы проехали жилой комплекс, похожий на наш, но, пожалуй, еще более крупный, и вышли на Плац-1944.

– Тут ты не заблудишься, улицы имеют названия. Обратный автобус пойдет с этого же места, ехать на нем до конца. Запомнишь название остановки и номер автобуса? – Эльжбета хотела быть уверенной в том, что я не потеряюсь.

– Запомню, – заверила я ее.

Я осталась одна в чужом городе и почувствовала себя в своей стихии. Первым, что привлекло мое внимание, было, разумеется, кафе с террасой, застекленной с двух сторон и открытой с улицы. Входя в него, я почувствовала дуновение теплого воздуха. У богатых голландцев есть средства на такой обогрев.

Я уселась на террасе, заказала кофе и, закурив сигарету, начала смотреть на уличную суету. Меня поразили прежде всего две вещи. Во-первых, я не увидела никого с покрытой головой, хотя было довольно холодно. Даже очень пожилые женщины шли без головных уборов и, казалось, не чувствовали резких порывов ветра, который рвал им волосы. Я тоже ходила с непокрытой головой, но лишь потому, что у меня не было моей шляпки от дождя. Между прочим, она идеально подошла бы для такой погоды. К тому же с растрепанными волосами только очень молодые девушки не кажутся ведьмами. Во-вторых, меня поразило, что здесь так много цветных иностранцев, как, впрочем, и не цветных, которых, как, например, турков, легко было узнать. Молодой кельнер, принесший мне кофе, также не был похож на голландца – темноволосый, с резко очерченными бровями и мягким цветом лица. Я не выдержала и спросила:

– Вы голландец? Он сверкнул зубами:

– Нет, югослав.

– Здесь много иностранцев, – сказала я.

– Да, – ответил он вежливо.

Довольная своей наблюдательностью, я пила кофе, размышляя о том, что «У поваренка» на Новом Швяте[2] его готовят гораздо лучше.

Как на террасе, так и в самом кафе людей было мало. Недалеко от меня пили сок несколько девушек и парней, одетых в джинсы, куртки и высокие ботинки. За соседним столиком расположился пожилой прилично одетый мужчина. Он сидел ко мне боком и читал газету. Кроме него, больше никто здесь газет не читал. Что это за газета, мне выяснить не удалось. «Француз», – подумала я. Когда я разговаривала с кельнером, мужчина слегка наклонился в мою сторону, прислушиваясь. Мне показалось, что это англичанин, который не может понять, на каком языке я говорю.

Тот факт, что в Голландии кишмя кишат иностранцы, повлиял на ход моих мыслей. Если до сих пор я считала, что визит сыщиков в дом Войтека был обычной проверкой работающего здесь иностранца, то теперь это объяснение казалось мне более чем сомнительным. При таком множестве иностранцев в стране полиция не может интересоваться каждым. Она может установить наблюдение за кем-нибудь из них в случае, если против этого человека есть конкретные подозрения или улики. Может, кто-то из знакомых Войтека впутался в какое-то сомнительное дело и оказался на подозрении? А может, моему ребенку кто-то подкладывает свинью? Подкладывать свинью – это занятие я до сих пор считала нашей отечественной привилегией, но может, это также и голландская специфика?

Я решила при ближайшей возможности расспросить Войтека о его коллегах. В любом случае хорошо, что тогда я не спугнула шпиков.

Утвердившись в этом мнении, я с удовольствием сделала последний глоток кофе, вышла на улицу и побрела куда глаза глядят.

Узкие двух-трехэтажные дома с узорчатыми крышами, чистые и опрятные, создавали впечатление, что они как бы извлечены из старой голландской картины. Мешали этому впечатлению только первые этажи, переделанные в современные магазины, с прилавками, выходящими на улицу. Попадались и дома как из детской сказки. Теплая бронза клинкерного кирпича и снежная белизна карнизов и обрамлений окон живо вызывали в памяти домики из глазированных пряников.

Я добрела до реки с тщательно отделанной набережной, повернула и, миновав две улицы, неожиданно оказалась на рынке. Здесь мне невольно вспомнились восторги попутчицы в «очень бордовой» кофте. На лотках громоздились груды самых разных фруктов и овощей. Все очень красиво уложено, чистенькое, рассортировано по размерам, даже морковь. Меня сразу же заинтересовали знаменитые голландские цветы. Они стояли в ведрах, плотно обернутые в целлофан, и производили значительно меньшее впечатление, чем живописно размещенные в кувшинах и лежащие слоями на прилавках цветы наших уличных торговок.

И вот тут в конце рынка я наткнулась на благородную даму из поезда. Я сделала вид, что не заметила ее, а она, к моему удивлению, подошла ко мне и словоохотливо приветствовала меня. В течение всей поездки она изображала гордое одиночество, а теперь обратилась ко мне как к старой знакомой.

– Представляете, я зря приехала! – сообщила она. Мне ничего не оставалось, как спросить почему.

– Родственник, к которому я приехала, умер…

– Примите мои соболезнования, – буркнула я стереотипную фразу.

– Собственно, я его и не знала, видела только в детстве. Он был двоюродным братом моего отца…

Разговор принимал затяжной характер. Видимо, у нее здесь не было никого, кому она могла бы довериться. У меня не хватило твердости под каким-либо предлогом прервать беседу и попрощаться, но слушать стоя о двоюродном брате ее отца мне тоже не улыбалось. И я предложила ей пойти выпить кофе. Она охотно согласилась.

Мы оказались в какой-то маленькой забегаловке на шумной улице, полной автобусов и трамваев. Тут я еще раз убедилась в том, насколько обманчивой бывает внешность. Не разговаривавшая ни с кем в дороге благородная дама оказалась неслыханно болтливой. До того, как мы выпили кофе, я уже знала, что ее родственник поселился в Голландии после войны, а прежде служил в корпусе генерала Мачека, на родину он никогда не приезжал и уже много лет ни с кем не переписывался, тем более что особенно не было с кем. Его близкие родственники умерли, а она дальняя родственница. Только в этом году она получила письмо, в котором он просил ее приехать, сообщал, что уже старый и плохо себя чувствует.

Через витринное стекло видны были трамвайная остановка и светофор на перекрестке. Я уже хотела ее спросить, что она решила делать с грибами, которые везла родственнику, и предупредить, что шансов продать их здесь нет, так как голландцы не едят никаких грибов, кроме шампиньонов, как вдруг среди людей на трамвайной остановке увидела Янину Голень. Крикнув «Извините, сейчас вернусь!», я стремительно выскочила из кафе, но прежде чем удалось добежать до остановки, трамвай тронулся. Среди оставшихся Голень не было. Я успела взглянуть на номер поехавшего на зеленый свет трамвая и спросила кого-то о его маршруте, но из ответного бормотания, содержащего названия голландских улиц, ничего не поняла.

Я вернулась в кафе, еще раз извинилась перед удивленной моим поведением благородной дамой, сказала ей, что увидела нашу соседку по вагону и объяснила причину, по которой хотела бы с ней встретиться. Спросила также, не помнит ли она, на какой станции Голень вышла. К сожалению, благородная дама в поезде ни на кого не обратила внимания, так как общество не казалось ей интересным. «Знаете, сейчас ездят такие разные люди…»

Я узнала еще, что голландские родственники этого поляка не смогли ее принять, так как готовились к отъезду. Они лишь снабдили ее достаточной суммой денег, чтобы она могла ненадолго остановиться в гостинице и посмотреть Голландию.

О грибах я ее уже не стала спрашивать, так как вдруг спохватилась: ведь скоро вернется Крысь, я могу опоздать к его приходу. Я еще раз выразила благородной даме сочувствие по поводу того, что ей не удалось увидеть своего родственника живым, и наконец мне удалось закончить эту встречу.

– Кострейко, – представилась, прощаясь со мной, благородная дама.

Я назвала себя и с облегчением рассталась с ней.

До Плац-1944 оказалось недалеко, автобус я ждала недолго и приехала домой за двадцать минут до окончания уроков Крыся. Я решила пойти за ним. Спрашивая у каждого второго дорогу к школе, кое-как добралась. Обратная дорога благодаря Крысю уже не пугала неожиданностями. Неожиданностью был только серый «порше», стоящий перед нашим домом. Его владелица выбралась из машины и подошла ко мне.

– Я еду в Амстердам и подумала, что, может быть, смогу помочь вам в хлопотах с шапкой. Если вы назовете фамилию той особы, могу зайти в полицию и сказать, что шапка находится у вас.

– Очень была бы вам благодарна, – искренне обрадовалась я. – А ту особу я видела сегодня в N., она входила в трамвай (я назвала номер), но я не смогла ее догнать. А может быть, удастся эту шапку оставить там, в полиции? Не составит это для вас особого труда?

– Абсолютно никакого, – заверила меня владелица «порше».

Я побежала наверх, схватила шапку и отдала ее элегантной и любезной соседке с конца улицы.

– Запишите фамилию. – Она дала мне записную книжку и шариковую ручку.

Большими буквами я написала: «Янина Голень», затем свою фамилию и поставила дату нашего приезда в Голландию.

Когда лисья шапка с хвостом оказалась на заднем сиденье «порше», я почувствовала себя гораздо лучше. Больше меня не будут раздражать неумные замечания моего ребенка по поводу того, что я стащила ее из вагона.

У Крыся, видевшего, как я отдавала шапку, было решительно-озабоченное лицо. Я немедленно предложила ему прогулку в «неизвестное», в ходе которой я буду вести его в одну сторону, а он меня в обратную, при этом мы оба будем медведями. Это сработало.

Издавая медвежий рык, я пошла по улице в сторону, где жила владелица «порше». Крысь, тоже с рычанием, подпрыгивая, шел за мной. На улице еще было достаточно светло, но в домах уже зажигали свет. В доме в конце улицы все окна были освещены. Забыв, что надо рычать, я замедлила шаги. В хорошо освещенном окне я четко увидела старого человека, одетого в халат или домашнюю куртку, лысого, с пучками седых волос на висках. Он смотрел на улицу. Я быстро отвернулась и ускорила шаги, довольная, однако, тем, что мне удалось увидеть старого солдата. Он был действительно старый, но не производил впечатления дряхлого.

Сын с невесткой вернулись, когда Крысь уже спал.

– Что у тебя за коллеги? – спросила я за ужином моего ребенка.

Он скривился.

– Дураки…

– Все? – удивилась я.

– Ну, может и не все… но тип, с которым я работал вначале, это законченный болван. Не понимаю, почему профессор его держит. Только когда я учинил грандиозный скандал, потребовав, чтобы он не мешал мне работать, его перевели в другое место.

Я вздохнула. Если Войтек говорит, что учинил скандал, ему можно верить.

– Как гость ты не должен устраивать скандалов…

– Какой гость?! – возмутился он. – Я вкалываю для них, и они пользуются результатами моего труда. Ты знаешь, как ко мне вначале отнеслись? Как к лаборанту, который будет у них на побегушках. Даже не спросили, что у нас в Варшаве в институте делают… Несмотря на свои деньги и аппаратуру, они и в подметки нам не годятся. Специалисты по союзкам и каблукам…

– Надеюсь, этого ты им не сказал? – забеспокоилась я.

– А почему я не должен говорить? – удивился он. – Я всегда говорю то, что думаю.

К сожалению, никто другой, именно я вбивала ему в голову в свое время мысль, что нужно всегда говорить правду. Кажется, в этом немного переборщила.

– На кого сейчас жалуется Войтек? – поинтересовалась Эльжбета, которая принесла из кухни чай.

– Спрашивала его о коллегах по работе, – объяснила я.

– Между прочим, тот, с кем он сейчас больше всего не в ладах, живет рядом. Кажется, именно от него Войтек узнал о возможности снять этот дом.

– Ну-ну, хорошенькое соседство теперь для обоих, – заметила я.

– Но нельзя же, чтобы на этой улице жили одни Лизы, – невозмутимо бросила моя невестка. – А с женой этого Петера у меня вполне хорошие отношения. У них девочка немного старше нашего Крыся, и мы иногда обмениваемся мнениями по поводу школы и детей.

В этот вечер я засыпала с трудом. Пробовала себя утешить тем, что каждый родится с собственным характером и что врожденных черт воспитание не изменит. Но несмотря на это, я не была уверена в том, что мой ребенок не был бы немного другим, если бы не я его воспитывала.

Мне показалось вполне правдоподобным допущение, что изгнанный из лаборатории Войтека Петер хотел отомстить, но, не имея такой возможности на работе, сделал в полицию ложный донос на Войтека.

В общем, я засыпала, убежденная в мудрости старой пословицы, которую, когда я уже выросла, часто повторял мой отец: «Малые дети – малые хлопоты, большие дети – большие хлопоты». Мой ребенок уже давно был взрослым.

Эта пословица вспомнилась мне еще раз на следующее утро, когда Эльжбета безуспешно пыталась убедить Крыся обуть калоши, поскольку еще с ночи лил приличный дождь. Крысь упрямился. Наконец моя невестка сказала с раздражением:

– Хорошо, не обувай. Но, когда промочишь ноги и схватишь воспаление, меня это не будет касаться.

Видно было, что угроза получить воспаление произвела на Крыся должное впечатление, но гордость уже не позволяла ему отступить. После его ухода я посмотрела на Эльжбету. Лицо у нее было огорченное. Крысь – это" нормальный маленький ребенок и в будущем станет нормальным большим ребенком, а это значит, что через двадцать лет у нее будет гораздо больше причин для огорчений.

Я очень люблю свою невестку и искренне к ней привязана. Эльжбета – милая, очень интеллигентная и, что не менее важно, управляется с моим ребенком. Когда я была молодой девушкой, по мне вздыхали двое маменькиных сынков, и я познакомилась с их матерями. Одной из них мне даже удалось сказать, чтобы она не опасалась, что я выйду замуж за ее сына, так как, хотя для нее он восьмое чудо света, для меня – всего лишь индюшиное яйцо. Тогда же я поклялась себе, что если у меня будет единственный сын, то я не буду такой матерью, как те. В день свадьбы сына я сказала Эльжбете, что дарю ей моего ребенка. Войтек, разумеется, ничего об этом подарке не знал, ведь мужчины вообще не знают, когда и чьей собственностью они становятся.

Теперь я подумала, что пока я здесь, то могла бы немного облегчить ей жизнь. В последнюю неделю я слишком обленилась. И я твердо заявила, что буду стряпать и делать покупки. Эльжбета пробовала протестовать, но я убедила ее, что делаю это предложение не с целью получить ее вежливый отказ и что я здесь буду развлекаться так, как принято на гнилом Западе, то есть лишь в выходные дни. В субботу и воскресенье мимо меня ничего не пройдет, а в остальные дни они могут выбираться с Войтеком куда хотят, лишь бы в шесть возвращались к обеду.

В первый день, когда я осталась одна хозяйничать, мы с Крысем немного прогулялись после ленча, потом я проводила его в школу на вторую пару уроков. Мое чрезмерное опекунство скорее всего объяснялось тем, что недалеко от школы находится торговый центр и Крысь хорошо знает туда дорогу.

В большом супермаркете я отважно взяла тележку и повезла ее перед собой по лабиринтам между набитыми полками. Найти нужное в этой массе самых разных товаров показалось мне невозможным, поэтому я решила сначала методически осмотреть все. Я обошла зал вокруг и, дойдя до кассы, вернулась. Если бы мне кто-нибудь в Варшаве сказал, что избыток товаров может вызвать такие неудобства, я бы рассмеялась. Но сейчас, рассматривая разноцветные блестящие упаковки с кошмарными голландскими надписями, не напоминающими ни один нормальный язык, я чувствовала себя тем ослом, который замер в растерянности даже не перед двумя, а перед десятью кормушками.

Мои колебания, должно быть, тянулись слишком долго, так как ко мне подошел продавец и что-то спросил по-голландски. Я попробовала объяснить, что я иностранка и хочу сориентироваться в этих товарах. Смущаясь, я путала английские и французские слова, бессмысленность которых ясно отразилась на лице молодого продавца. Ситуация была пиковая. И вдруг я услышала за спиной мягкий голос, спросивший по-английски: «Вы позволите вам помочь?» Затем голос что-то сказал по-голландски, и продавец исчез.

Моим спасителем оказался мужчина, которого я видела в N. читавшим газету на террасе кафе. Тогда он сидел, и я не заметила, что он такой высокий. Теперь, глядя на него, я должна была задирать голову.

Я объяснила, что вызвалась помочь невестке вести хозяйство и впервые пришла за покупками.

– А что бы вы хотели купить?

– Сама не знаю, – ответила я откровенно.

Это, должно быть, его удивило, так как он посмотрел на меня внимательно, а потом словно смутился. Только через минуту он спросил:

– Вы хотите что-то купить к обеду?

Как я могла ему объяснить, что вся трудность для меня заключается в том, что здесь все можно купить к любому обеду, какой бы я ни задумала приготовить, но, привыкшая к варшавским магазинам, где покупают не то, что хотелось бы, а то, что в данный момент есть, я не запланировала покупки.

– Да, я имела в виду покупки к обеду, – поддакнула я, – только не решила заранее, какой обед сделать…

Он долго и пристально смотрел на меня. Это был мужчина примерно моего возраста, с серыми глазами, под которыми залегли темные круги. У людей с таким цветом глаз обычно мягкий характер, но только не у этого. Он смотрел на меня с холодным интересом и явно критически. Под таким взглядом я почувствовала необходимость оправдаться.

– Меня удивил большой выбор продуктов, у меня в стране сейчас проблема с продуктами питания, – призналась я и сразу почувствовала себя еще хуже. Какого черта я говорю незнакомому голландцу о наших проблемах?

– А вы откуда приехали?

– Из Польши.

– Я так и подумал…

Бедность Польши теперь стояла у меня костью в горле. Все тут знают, какие мы сейчас бедные, даже организуют посылки, из Голландии через Европу постоянно движутся многотонные грузовики с дарами для Польши.

– Жаль, что вам в голову не пришел Бангладеш, – ответила я с раздражением.

– Не обижайтесь, пожалуйста. – Незнакомец взял мою тележку. – Ну так как насчет обеда? Могу я распорядиться?

Он изменился как хамелеон и сейчас казался вполне симпатичным.

– Конечно, – согласилась я. И добавила: – Если можете.

– Я могу не только составить меню, но и приготовить. – Заявил он и покатил тележку в направлении застекленного холодильного прилавка, где, уложенные на подносах, громоздились мясо, шницели, бифштексы, груды колбасных изделий.

– Теперь нужно сделать выбор с учетом необходимой экономии. Если мы купим дорогое мясо, добавки должны быть дешевле. И наоборот.

– О! – вырвалось у меня. Я почувствовала неподдельное удивление.

– На сколько персон обед? – спросил он, изучая содержимое прилавка.

– Трое взрослых и один шестилетний мальчик. Через десять минут мы стояли перед кассой.

Когда кассирша подсчитала стоимость покупок и подала мне чек, мне показалось, что его взгляд снова стал острым. Может быть, он забеспокоился, хватит ли у меня денег. Я достала кошелек и довольно бестолково начала перебирать неизвестные мне голландские банкноты. Мое незнание денежных знаков должно было вывести из терпения не только кассиршу, но и его.

– Могу я помочь? – Не дожидаясь ответа, он взял у меня из рук кошелек и быстро отсчитал требуемую сумму. – Купюры одинакового достоинства лучше складывать вместе, – сказал он, возвращая кошелек.

Я охотно ответила бы ему по-польски: «Alez pan jest starowny!»,[3] но вместо этого вежливо улыбнулась и кивнула.

Он помог мне переложить все в мою варшавскую сумку для покупок, и мы наконец вышли из магазина.

– В какую вам сторону?

Я остановилась и осмотрелась. Не могла же я ему опять сказать, что не знаю, но в тот момент я действительно никак не могла вспомнить, в какой стороне мой дом. Не помнила я также, с какой стороны пришла, проводив Крыся в школу. Наконец я нашла выход из положения.

– Мне нужно на Веезенхоф 38–43.

– Я еду в том направлении и мог бы вас подвезти. А может, вы любите прогулки? После вчерашнего дождя погода сегодня великолепная.

Было пасмурно и ветрено, но, видимо, если не льет, погода кажется голландцам великолепной. Я подумала о тяжелой сумке.

– На прогулки я хожу с внуком, – ответила я дипломатично. – К тому же мне не хотелось бы злоупотреблять вашей любезностью…

Но он еще раз заверил меня, что нам по пути, и я охотно втиснулась в его «тойоту». Он заботливо поставил сумку на заднее сиденье.

– Я поинтересуюсь, будет ли вкусным предложенный мною обед.

– Если речь идет о моих кулинарных способностях, то никогда неизвестно, как у меня получится, – ответила я искренне.

– Приготовление пищи – это искусство, а во всяком искусстве редко встречаются шедевры, обычно мы имеем дело только со средним уровнем.

Я заверила, что всегда стараюсь достичь этого уровня. Однажды даже я уже готова была поверить в свой кулинарный талант, пока вдруг не приготовила какую-то халтуру, после чего меня охватили сильные сомнения.

Машина остановилась в конце улицы. Он взял сумку и проводил меня до самой двери.

– Я всегда делаю покупки в это же время, что и сегодня, когда мало покупателей. Готов оказать помощь, если потребуется…

На прощанье он подал руку, но не представился. Я тоже. Только в кухне, начав опорожнять сумку, я вдруг осознала, что он ничего себе не купил. Но, может быть, он сделал покупки раньше, до того, как услышал мое нескладное объяснение с продавцом? Была ли у него какая-нибудь сумка в руке, я не могла вспомнить, но благодаря удачно сделанным собственным покупкам эта мысль показалась мне совершенно несущественной.

Обед я готовила старательно и с вдохновением: не могла же я скомпрометировать себя перед Эльжбетой. Я подозревала также, что услужливый голландец, если мы только еще раз встретимся, не преминет спросить, как мне удался этот обед, а я хотела, чтобы мой положительный ответ соответствовал действительности.

На следующий день после ленча я опять вышла с Крысем, но не стала провожать его до самой школы, а проводила только до места, откуда было ближе всего до торгового центра. По пути я старалась запомнить дорогу, хотя бы направление, в каком возвращаться домой.

Не успела я в супермаркете взять тележку, как появился мой высокий голландец и сразу же подошел ко мне. С некоторым удовлетворением я подумала, что почти одновременный наш приход в магазин не был, пожалуй, стечением обстоятельств. Неужели голландский джентльмен высматривал меня перед магазином из своей «тойоты»?

Мы поздоровались как старые знакомые. Я сразу проинформировала его, что вчерашний обед всем понравился, а на сегодня я придумала такой, приготовление которого займет мало времени, так как после возвращения внука из школы мы с ним идем на длительную прогулку. Я дала ему понять, что не нуждаюсь больше в его помощи. Несмотря на это, он подошел к прилавку с мясом вместе со мной. Я показала продавцу пальцем на печенку.

– А вы что покупаете? – спросила я.

Он краем глаза глянул на меня со своей высоты.

– Сосиски.

– Приготовление сосисок не требует никаких кулинарных способностей, а мне уж показалось, что вы охотно готовите, – засмеялась я.

– Не все, что умею, я люблю делать. И не все, что умею, делаю. Вы, вероятно, тоже умеете многое, чего не делаете, потому что либо не хотите, либо не должны делать.

– Согласна. У себя дома я не готовлю обедов, – поддакнула я. – Сначала нужно все купить, потом убить уйму времени в кухне, потом все быстро съедается и остается только грязная посуда. Нет, я люблю свою работу, а готовку терпеть не могу. Если кому и готовлю, то считаю это наивысшим доказательством любви…

Не оставалось сомнений, что моя декларация произвела на него впечатление. Он смотрел на меня не только с удивлением, но и, пожалуй, с долей испуга. В его стране сферой деятельности женщины является исключительно дом.

– Да, я не уделяю много внимания еде, – добавила я развязно. – Сейчас, поскольку я люблю сына и его жену, я должна еще купить салат и картофель.

– Недалеко есть магазин с большим выбором фруктов и овощей, я вас провожу. Хотя картофель лучше покупать в фирменном магазине на окраине.

Теперь я посмотрела на него внимательно. Покупает только сосиски, а знает, где следует покупать картофель. Кем он может быть, этот тип? Наверное, вдовец, потому что сам ходит в магазины, а сведения, где и что покупать, получил в свое время от жены. На пенсионера еще не похож, а свободен в то время, когда все мужчины работают. Когда он брал с прилавка пачку сигарет, я успела бросить взгляд на их стоимость. Очень дорогие. К тому же одет безупречно. Может быть, он бизнесмен, который рано удалился от дел, поскольку накопил достаточно денег для того, чтобы спокойно жить на проценты или от стрижки купонов с акций? Кем бы он ни был, я решила выжать максимальную пользу из этого знакомства, ведь я могла его больше не встретить. Спросила его, где лучше купить рыбу и раков. Оказалось, что на рынке в соседнем районе.

– Сегодня четверг, – сказал он, – а рынок работает в пятницу. Хорошо складывается, так как завтра я мог бы вас туда подвезти. Но на рынке нужно быть с утра. Я мог бы за вами заехать в 9.30. Это для вас удобно?

Я часто забываю, что уже не молода, но сейчас, к счастью, вовремя вспомнила это. Если бы я была на пятнадцать лет моложе, то подумала бы, что он хочет меня подцепить. Впрочем, я смотрюсь неплохо, и он может заблуждаться относительно моего возраста, но не настолько уж. Кроме того, я сообщила ему возраст Крыся, и он легко мог вычислить приблизительно мой…

– Ваши мать и отец не были поляками? – спросила я. Если бы я спросила его, не негр ли он, он бы, пожалуй, меньше удивился.

– О нет. Я нидерландец, во мне нет даже капельки валлонской крови. Почему вы так подумали?

– Вы очень любезны, помогаете мне делать покупки и охотно тратите на это свое время. На Западе обычно на иностранцев никто не обращает внимания. Кроме Китая, только в Польше к каждому иностранцу относятся как к личному гостю. У нас, например, достаточно, иностранцу произнести название какой-нибудь улицы, как тут же находятся несколько желающих не только подробно его проинформировать, но и проводить.

– И вас удивляет, что в Голландии кто-то тоже может хотеть помочь иностранцу? – Он смотрел на меня, иронично прищурившись.

Про себя я должна была признать, что эти серые глаза в темном обрамлении придают его лицу небанальный, привлекательный вид. Впрочем, может быть, это мне лишь казалось. Вообще, мне никогда не нравились мужчины типа «рокового блондина».

Мы договорились на восемь утра в пятницу.

Прогулка с Крысем не удалась. Он непременно хотел идти в лес, что при моей способности к ориентированию на местности было весьма рискованно. Тогда, надутый, он потащил меня к пруду, который не только находился далеко, но к тому же был окружен влажными лугами. Увязая в грязи, мы накормили булкой плавающих в воде уток и вернулись домой, перепачканные по уши. Не успела я взяться за приготовление обеда, как из N. позвонила Эльжбета с просьбой не впадать в панику по поводу отсутствия еды и с известием, что она везет гостя.

Они приехали даже немного раньше, чем я ожидала, и привезли с собой отличную еду из китайского ресторана – рис с креветками и побегами бамбука, так что моя печенка с салатом сыграла роль только холодной закуски.

Гость оказался молодым немцем из ФРГ. За столом говорили в основном по-немецки, главным образом Эльжбета с гостем, так как Войтек на этом языке лишь читает по слогам. А я и того не могу, поскольку во время оккупации старалась даже не смотреть на немецкие вывески. Моя роль во встрече ограничилась едой и заботой о Крысе.

В кухне, где мы готовили кофе, я узнала от Эльжбеты, что гостя зовут Ганс, что они познакомились в библиотеке, куда он регулярно ходит после обеда, и она пригласила его домой, так как ей показалось, что у него тут нет знакомых и он чувствует себя одиноким. Вероятно, это была правда, которая не противоречила моим подозрениям относительно того, что забота о Гансе являлась маленьким реваншем перед Войтеком за волоокую Лизу.

Прогулки с Крысем оказались для меня мукой. И на следующий день он заупрямился, тащил меня в лес, уверял, что это только «кусочек» леса и что он хорошо знает дорогу. Помня о походе в болото, я в конце концов согласилась. Полчаса мы шли по краю дороги, мимо нас то и дело проезжали машины, а леса все еще не было видно. Наконец я решила, что дальше мы не пойдем, и тут, естественно, разразился скандал. Напрасно я объясняла Крысю, что, пока мы дойдем, солнце сядет, что после полудня начинать такой поход неразумно, что он может пойти в лес с мамой и папой утром в субботу или в воскресенье. Ничего не помогало, ни за какие сокровища Крысь не хотел возвращаться домой.

В пылу ссоры я не заметила, что к нам кто-то подходит, и увидела высокого голландца лишь тогда, когда он был уже в шаге от нас.

– Проезжая мимо, я понял, что у вас какие-то хлопоты с молодым человеком. Я притормозил, так как, мне кажется, тут нужна мужская рука…

Я представила себе, какой у нас только что был вид: Крысь топает от злости ногами и кричит, что домой он не вернется, а я после напрасных уговоров стараюсь схватить его за руку и силой заставить вернуться. Длилось это достаточно долго, так что мой новый знакомый не мог не заметить этой сцены, подъезжая к нам. Впрочем, черт его знает, может, он уже давно остановился и долго на нас смотрел. Я ведь была так занята укрощением Крыся…

При виде высокого голландца Крысь сразу перестал скандалить.

– Кто это? – спросил он.

– Молчи, – ответила я и повернулась к голландцу: – Внук очень хочет в лес, а я считаю, что для такой длительной прогулки уже поздно. Может быть, вы ему это объясните? Он знает голландский.

Мой магазинный чичероне стал что-то говорить Крысю, тот сразу же ему ответил, после чего оба в течение нескольких минут вели оживленную беседу. Результат был абсолютно не такой, какого я ожидала. У Крыся просветлела мордашка, и, обратившись ко мне, он закричал:

– Вот видишь, мы едем в лес!

Захваченная врасплох, я смотрела на мнимого избавителя.

– Мы нашли общий язык с молодым человеком. Я убедил его, что для пешей прогулки в лес уже действительно поздно, но я могу вас подвезти туда на машине, погуляем полчаса и вернемся.

– Но ведь вы ехали сюда не с целью гулять по лесу, – запротестовала я.

– Я возвращался из N., лишние полчаса или час не имеют для меня значения, а прогулка по лесу на пользу каждому.

Крысь внимательно и со знанием дела осматривал стоящую на обочине «тойоту».

На машине мы действительно доехали до леса за несколько минут и задержались на его опушке. Широкий утрамбованный тракт вел в глубь леса, и мы проехали по нему еще несколько сот метров.

Этот лес был весьма ухоженный, с удобными дорожками. Меня удивило, что местность здесь слегка волнистая: каждый клочок земли, на который я до сих пор смотрела, был плоским, как стол.

Крысь был в восторге, но и мой голландец выглядел довольным тем, что оказался на лоне природы. Я представила себе, какое бы у него было выражение лица, если бы он видел наши мазурские леса, не говоря уже о Беловежской пуще. Между ним и Крысем сразу же возникли дружеские отношения, они битый час болтали по-голландски, не обращая на меня внимания.

Мы взобрались на какой-то пригорок, за которым виднелось маленькое «окошко» водной поверхности, заросшее тростником.

– Вам нравится? – обратился наконец ко мне мой «безымянный» голландец.

Я посмотрела на небо. Тучи, точно такие, как на старых голландских картинах, – сильно клубящиеся, бело-серо-фиолетовые, освещенные солнцем, – плыли громадами по низкому небу. Очень красиво. И я вполне искренне ответила:

– Нравится.

Он взглянул на часы, потом на Крыся.

– Пора возвращаться.

К моему удивлению, Крысь не протестовал.

– Мы были в лесу, – похвалился он своей матери сразу, как только она вернулась домой.

– Вы что, возвращались затемно? – забеспокоилась она.

– Совсем не затемно, потому что ездили туда на машине.

– Какой машине? С кем?

– На «тойоте», с одним господином, голландцем.

– Кто вас туда возил, Пушистик? – обратилась она ко мне.

Знала бы я – кто?!

– Так, один знакомый. Пожилой человек, который как-то помог мне сделать покупки в супермаркете. Сегодня он встретил нас по дороге и подвез…

– Целый час он был с нами в лесу и потом отвез домой, – разъяснил Крысь.

– Иди вымой руки, – напомнила я ему, – сейчас будем обедать.

Эльжбета лукаво посмотрела на меня.

– Ну-ну, Пушистик. Только оставь тебя одну, хорошенькое дело… А он приличный?

Я улыбнулась:

– Приличный, – и снисходительно пожала плечами. – Не шути, я даже не имею понятия, кто он. Он хотел сделать Крысю приятное. Может, у самого нет внуков.

Помогая мне накрывать на стол, невестка вдруг задала неожиданный вопрос:

– Пушистик, а почему, собственно, ты разошлась с отцом Войтека?

Минула долгая пауза, прежде чем я ответила:

– Ты требуешь от меня слишком больших умственных усилий. Это было так давно, что я уже ничего не помню…

И это было правдой. Какими бы ни были когда-то поводы, сегодня они уже не имели никакого значения.

Обедали мы втроем, Войтек в этот день возвращался поздно.

– Кажется, с этим господином ты разговаривал целый час? – На этот раз интерес Эльжбеты был направлен на Крыся.

Тот с набитым ртом поддакнул.

– О чем-то интересном? Только проглоти сначала…

– Угу. Ну… о разных вещах… Не помню… – Мальчишка замахал рукой с вилкой и отправил порядочный кусок с тарелки в рот.

– А о Пушистике вы тоже разговаривали? – Эльжбета сверкнула глазами в мою сторону.

Крысь засмеялся.

– Он думал, что «Пушистик» значит по-польски «бабушка». Я сказал, что у меня есть бабушка Магда, дедушка Артур и дедушка Анджей.

– А обо мне что ты говорил? – забеспокоилась я.

– Что ты мамочка моего папочки, но не жена деда Анджея. Я уже наелся, буду строить самолет. – Он сорвался со стула и побежал наверх.

– Мне кажется, твой муж в рассказе Крыся очень похож на мое родное дитя, – вздохнула я. – Постараюсь теперь вести себя с вежливым голландцем как старая дева, которая ошибку молодости искупает добропорядочностью оставшейся части жизни.

– А может быть, он хочет вырвать тебя из круга старых дев… – Эльжбету беседа на эту тему явно забавляла. – Ведь люди твоего возраста еще выходят замуж и женятся.

– Я слышала об этом, но слышала также, что и среди живущих в домах престарелых часто заключаются браки. Так что у меня еще есть немного времени…

У меня всегда плохо с пунктуальностью, но в пятницу в условленное время я была готова к свиданию. Сероглазый голландец приехал немного раньше, так как в полдесятого, когда я посмотрела из окна в кухне на улицу, «тойота» уже ждала.

День был серый, теплый, собирался дождь. Выходя из дома, я хотела взять зонт, но вспомнила, что одна спица «спустила». Это обычно не мешало мне его использовать, но сейчас, как представительница своей страны за границей, я сочла, что потрепанный зонт не должен компрометировать мою родину, поэтому из двух зол лучше все-таки вымокшая прическа.

Рынок располагался на небольшой площади перед церковью. Все прилавки и лотки были завалены грудами товаров.

– В вашей стране нужны только деньги, – заметила я.

– Вы любите деньги?

Я удивленно посмотрела на него. Что за глупый вопрос! Как можно любить то, чего никогда нет? Потому что очень трудно заработки, хватающие на так называемую жизнь, назвать деньгами.

– Я никогда над этим не задумывалась…

Он нахмурил брови, словно размышляя о чем-то.

– В таком случае вы исключение, – сказал он наконец.

– Охотно сочла бы этот комплимент правдивым, – усмехнулась я, – но, к сожалению, мой доход, пожалуй, типичен для большинства людей. Я небогата, а денежные дела являются областью интересов и деятельности людей богатых.

– Но зарабатывание денег по крайней мере доставляет вам удовольствие?

– Оно доставляло бы больше, если бы я зарабатывала их легче. Хотя лицам, которые смотрят на мою профессию со стороны, это кажется легким делом. Моя работа требует абсолютного одиночества, со всеми трудностями я должна справляться сама, и, что самое главное, вплоть до окончания работы я не знаю, будет ли результат удовлетворительным.

Мне подумалось, я заинтриговала его настолько, что он сейчас спросит меня, чем я занимаюсь. Однако он не только ни о чем не спросил, но даже заметно нахмурился.

– А вы любите деньги? – спросила я, чтобы прервать молчание.

– Разумеется. Ведь без них нельзя жить.

Потом он снова посмотрел на меня, по своему обыкновению как-то очень изучающе, и быстро добавил:

– Неужели вы хотите предложить мне какое-то хорошее дело?

Я не могла не рассмеяться.

– Нет, что вы! Просто я задала вам тот же вопрос, какой вы задали мне.

– И я искренне на него ответил.

Ничего себе! Значит, мой ответ он счел неискренним. Меня это задело: за кого он меня принимает! Но я ничего не сказала.

Шел мелкий дождь, довольно плотный, и я чувствовала, как моя прическа превращается в мокрые висящие космы. Мы подошли к рыбному ряду.

– Раз вы так хорошо ориентируетесь в кулинарных проблемах, прошу вас, помогите мне выбрать хорошую рыбу, чтобы в ней было мало костей.

Он показал на кучу плоских и широких рыбин.

– Как они называются по-голландски?

Он произнес какое-то слово, которое немыслимо повторить.

– Запишите его, пожалуйста.

Он послушно выполнил мое распоряжение.

– Это на будущее, когда я буду делать покупки одна, – объяснила я.

Мы купили рыбу, что-то там еще и сели в «тойоту». На его предложение посетить костел, который служит как католикам, так и протестантам, я ответила отрицательно.

Вся обратная дорога прошла в молчании. Он производил впечатление оскорбленного, а у меня остался какой-то неприятный осадок от неудавшегося разговора о деньгах. Когда он подвез меня к дому, я взяла сумку с покупками, безразлично-вежливо поблагодарила его и быстро вышла, не дожидаясь, когда он проводит меня до дверей.

Настроение было такое паршивое, что дома, желая разрядиться, я занялась разделкой рыбы. Быстро справилась с кухонными делами и хотела уже взяться за генеральную уборку, но вовремя подумала, что нужно что-то оставить Эльжбете на субботу. Сварила себе кофе и с чашкой в руке удобно уселась в кресле. Впереди у меня было два «выходных», и я задумалась, как их провести, когда раздался звонок. Уверенная, что это К рысь, я побежала открывать. Но это был не Крысь, а сексуальная Лиза.

Должно быть, на лице у меня было написано удивление, потому что она сразу стала объяснять:

– Я знала, что Эльжбеты нет, видела, как они утром уезжали. Пришла специально к вам…

Я попросила ее войти в гостиную, где остывал мой кофе, запах которого приятно наполнял всю комнату. Мне ничего не оставалось, как с деланным гостеприимством предложить кофе и ей, на что она охотно согласилась. Похоже, предстоял длинный разговор, и у меня мурашки побежали по коже от мысли, что он может касаться Войтека.

Когда мы сели пить кофе (она – свежий и горячий, я – холодный), внутренне я нахохлилась, как наседка. Но решила не облегчать ей беседы и сама начала болтать о чем-то несущественном. Когда я на секунду замолкла, Лиза сказала:

– Вы спрашивали о том старом поляке, который здесь живет. Так я пришла сказать, что он умер.

Эта новость была настолько далека от того, что я ожидала услышать, что я глупо переспросила:

– Умер?

– Его вчера нашли внизу у лестницы. Похоже, он упал с нее. Но упал ли он потому, что был слаб, или же смерть наступила от падения, неизвестно. Я узнала об этом сегодня утром от господина Девриеена. Девриеены живут рядом с госпожой Хение.

– Кто такая госпожа Хение?

– Это племянница жены того старого поляка, которая жила с ним в одном доме.

Итак, значит, владелицу серого «порше» зовут Хение. Эту фамилию, такую короткую, мне сразу удалось запомнить.

– Когда это случилось, госпожи Хение не было дома, – продолжала Лиза. – Она, должно быть, испытала ужасный шок, когда, вернувшись, нашла его лежащим и убедилась, что он мертв…

Я не знала старого солдата, однако известие о его смерти меня глубоко огорчило. Хотя одновременно в глубине души я почувствовала облегчение: сексуальная Лиза пришла не за тем, чтобы сообщить, что интересуется моим ребенком.

– Очень печальная новость, спасибо, что вы пришли мне об этом сказать.

– Он был уже слишком старым.

Для молодых смерть стариков – нечто само собой разумеющееся, и, может быть, это естественно, но с некоторых пор подобное объяснение меня раздражает.

– Сколько ему было лет?

– Как будто семьдесят.

– Это еще не дряхлый возраст, – едко заметила я. Она удивленно посмотрела на меня. Естественно, для нее это век Мафусаила.

– Очень жаль, что мне не довелось с ним познакомиться. Кажется, он как польский солдат участвовал в освобождении Голландии. Услышать об этом от живого свидетеля и участника сражений – далеко не то же самое, что прочитать в книгах…

Сексуальная Лиза смотрела на меня широко открытыми глазами.

– Вы интересуетесь историей?

Для нее последняя война была так же давно, как потоп. Я буркнула что-то, что должно было означать согласие.

Приход Крыся я встретила с облегчением. После констатации, что он очень хороший мальчик, похож на папу, Лиза допила последний глоток кофе и закончила визит.

– Где ты купила рыбу, Пушистик? – спросила Эльжбета за обедом.

– Там, где она продается, на рынке, – ответила я небрежно.

– Но ведь рынок в другом районе. Неужели тебя подвез туда твой вежливый голландец?

– Да. – Я машинально ответила правду, что оказалось ошибкой.

Моя невестка явно обрадовалась.

– Смотри, – обратилась она к Войтеку, – наш Пушистик покоряет здесь сердца. Познакомилась в супермаркете с каким-то джентльменом, который теперь помогает ей делать покупки.

Мой ребенок скривился:

– Очевидно, молодой тип из тех, которые охотятся за пожилыми состоятельными дамами, чтобы выпотрошить их.

– Что это тебе взбрело в голову? – возмутилась я. – Никакой он не молодой, а мужчина моего возраста, прилично выглядит. Хотя, по-твоему, все голландцы подонки, у них в генах закодировано стремление к колониальному грабежу. Это просто вежливый мужчина, который помог даме, не знающей языка, поговорить с продавцом.

– В таком случае ты явно забыла очки или не могла их найти в сумке, сбросила товар с полки и спрашивала всех подряд, сколько что стоит. – Мой ребенок бесцеремонно «прокручивал» другой вариант.

– Ничего я не сбрасывала и никого ни о чем не спрашивала! – разозлилась я.

– Ты могла бы обойтись и без его помощи, – поучал он меня. – Здесь все в школе учат английский.

– Возможно. Но его помощь оказалась весьма кстати. А кроме того, ты, кажется, забываешь, кем я тебе прихожусь. Как мне поступать – мое дело, и я не прошу никаких советов!

Я сказала это тоном, которым говорила еще в те времена, когда мой ребенок был маленьким и реагировал правильно. Сейчас, к сожалению, его реакция не напоминала прежней.

– Ой, Пушистик, Пушистик… – Он покачал головой и красноречиво вздохнул.

Я была так зла на Войтека и на Эльжбету за то, что она рассказала Войтеку о голландце, что не сказала им про новость, которую принесла Лиза. А ведь эта новость действительно взволновала меня. Каких-нибудь два дня назад я четко видела старого солдата через окно, и ничто в его внешности не говорило о его близком конце. Я подумала тогда, что не только сама услышу от него военные истории, но и он охотно узнает последние новости с родины. Не знаю почему, но я допускала в мыслях, что в старости он чувствует себя здесь одиноко.

В субботу утром я ошарашила своих детей сообщением, что в связи с «выходными» хочу ехать в Амстердам. Как Войтек, так и Эльжбета стали отговаривать меня от поездки. В один голос, а это не часто у них бывает, они твердили, что мысль в одиночку совершить такое путешествие глупая, что Амстердам огромный город, где много народу и где такая особа, как я, наверняка погибнет. Эти доводы разозлили меня еще больше, чем вчерашние высказывания о моем голландце.

– В конце концов, я еще полностью в здравом уме, хотя вам это кажется сомнительным, – заявила я. – Всю жизнь живу в Варшаве, которая, возможно, по сравнению с Амстердамом Пипидувка,[4] но имеет все же почти два миллиона населения. Между прочим, если мне не изменяет память, Войтек как-то назвал Амстердам большой деревней. И если я не теряюсь в Урсынове или в любом другом многолюдном варшавском районе и не пропала ни в одном зарубежном городе, где бывала, почему именно в Амстердаме я должна пропасть среди толпы? Кроме того, мне кажется, вы оба когда-то были в этом городе впервые и полиция не депортировала вас домой. А если уж вы так обо мне заботитесь, то дайте мне путеводитель по Амстердаму и деньги на проезд и на обед, а также можете отвезти меня в N. и посадить в поезд.

Последнее предложение остудило их заботу обо мне, так как его осуществление отняло бы у них много времени. Поэтому Войтек, перебрасываясь с Эльжбетой загадочными репликами по поводу моего упорства, снабдил меня путеводителем и, вздыхая, выложил деньги.

– Не ждите меня до вечера, – объявила я победоносно, выходя из дома.

На вокзал в N. я попала точно за десять минут до отхода амстердамского поезда. В вагоне были очень удобные сиденья, обитые материалом под красную кожу, везде стояли урны и пепельницы. Большинство пассажиров оказались молодыми людьми. Удивительно, что я раньше не замечала, как много повсюду молодежи. Меня заинтересовали две девушки с таким макияжем, какого я прежде не видела: одну сторону лица наискосок от виска до рта пересекала волнистая серая линия, что придавало лицу необычное выражение. Но это наверняка была не последняя новинка макияжа, так как, кроме меня, на девушек никто не обращал внимания.

Мне не захотелось листать путеводитель, и я начала смотреть в окно. Однако пейзаж был совершенно неинтересным, плоским: ухоженная местность, опрятные поселки. Едва я успела подумать, что в этой стране не видно никаких строек, как на горизонте появилась знакомая картина: горы вырытого грунта, подъемные краны, растущие в небо серые бетонные плиты. Я сразу почувствовала себя значительно легче. Однако впечатление испортил вид следующего новенького поселка: нигде никаких выбоин, завалов, сломанных плит и брошенных бетономешалок.

Наконец, через полтора часа, поезд въехал на вокзал в Амстердаме. Я резко поспешила к выходу.

Площадь перед вокзалом показалась мне типичной привокзальной площадью с трамвайными и автобусными остановками, с толпой людей, быстро расходящихся в разных направлениях. Ничто здесь не свидетельствовало о том, что я оказалась в международной метрополии. А вид трамваев, о которых каждый варшавянин знает, что это устаревшее средство транспорта, придал мне уверенности в себе. Я почувствовала себя как утенок Таш-Таш из детской сказки, который двинулся знакомиться с миром в ближайшую лужу. Правда, я двинулась в городской музей.

Хотя здание музея было старым, войдя в него, я почувствовала себя действительно в большом городе. Огромный холл, кассы, гардероб, стойки с буклетами, слайдами, неоновые надписи и толпа людей, прекрасно ориентирующихся во всем этом. В проходе мелькнуло чье-то знакомое лицо, но тут же пропало, и я даже не успела задуматься, кто это.

В зале Рембрандта я снова наткнулась на это лицо и только через минуту опознала в нем Ганса – немецкого гостя, которого Эльжбета привозила на обед. Он находился в обществе молодой, но не очень привлекательной девицы. Мы обменялись вежливыми поклонами. Я решила, что расскажу Эльжбете об этой встрече и не забуду добавить, что ее подопечный уже не выглядит одиноким. Это будет моя маленькая месть за ее хихоньки-хахоньки над «моим» голландцем и за то, что она рассказала о нем Войтеку.

Я вышла из музея уставшая и голодная, раздумывая, где бы поесть. Идти в бистро у меня не было настроения, предпочитаю нормальные закусочные. Поэтому я беззаботно шла по улице, высматривая такую закусочную. В какой-то момент, когда я посмотрела на другую сторону улицы, мне показалось, что среди машин мелькнула знакомая вишневая «тойота», но я тут же опомнилась: «тойот» вишневого цвета в Амстердаме наверняка много. Хотя я была бы не против того, чтобы это оказалась именно та «тойота» и чтобы из нее вышел высокий голландец, с которым мне было бы легче найти милую сердцу закусочную. К сожалению, вишневая «тойота» пропала в перспективе улицы, а я потащилась дальше мимо каких-то бистро и ресторанов, но все эти заведения не казались мне уютными.

Наконец я наткнулась на маленький китайский ресторанчик. Узкоглазая официантка подала мне меню, в котором названия блюд звучали таинственно и ни о чем не говорили. Я сделала выбор наугад. Блюдо оказалось превосходным, а порции хватило бы на двоих.

Когда я вышла из ресторана, день клонился к вечеру.

На улицах начали загораться фонари. В торговых рядах светились уже десятки гирлянд электрических лампочек и полукругов, вызывающих ассоциации с ярмаркой или цирком. Но только это и вызывало такие ассоциации. А великолепные витрины магазинов подчеркивали, и даже слишком, принадлежность Амстердама к большим городам.

На тротуарах было многолюдно и пестро. Лица прохожих – разного цвета, от эбенового дерева и бронзы до пожелтевшего пергамента и молочной белизны.

В мою программу входило еще посещение музея Ван Гога и знаменитого квартала любви. Быть в Амстердаме и не увидеть витрины с девушками на продажу – да как же я смогу потом смотреть в глаза моим варшавским приятельницам!

В музее Ван Гога уже не было такой ужасной толкотни, как в городском музее, а может, и время дня имело значение. Чуть ли не первый, с кем я столкнулась в гардеробе, был Ганс. На этот раз один, его приятельница, видимо, была сыта культурными мероприятиями.

Мы стояли слишком близко друг от друга, чтобы не поздороваться. Вместе мы поднялись по лестнице на галерею. Я свернула вправо, а он поколебался и, должно быть, решил, что ему не следует идти в противоположном направлении, так что оставшуюся часть мы осматривали вместе.

Когда мы вернулись в гардероб, он предложил пойти выпить кофе. Я посмотрела на часы. Шел седьмой час, а последний поезд, на котором я могла бы поехать в N., чтобы потом добраться до местного Урсынова, отходил в девять с минутами. Но ведь мне еще хотелось увидеть девушек в витринах. Однако сильнее всего хотелось выпить большую чашку кофе.

– Хорошо, – согласилась я на предложение Ганса, – но у меня мало времени.

– Вы спешите домой? Я кивнула.

У Ганса была машина, но это оказалось для меня очень некстати, так как он предложил потом отвезти меня на станцию. Это нарушало мои планы. Но не могла же я ему признаться, что хочу еще посмотреть квартал разврата. Пожилая женщина, посещающая музеи, дискутирующая о живописи и спешащая в запретный район, – нет, я не могла так шокировать Ганса! Однако ни одна разумная отговорка не приходила мне в голову, и я сдалась. Только бы он не захотел посадить меня на поезд!

Я поблагодарила Ганса за его предложение, добавив:

– Если, конечно, это не доставит вам слишком много хлопот… Правда, я хотела бы еще встретиться со знакомыми, но уже не выдержу. Позвоню им с вокзала и извинюсь.

Я решила, что после такой информации он не будет навязываться с провожанием. Однако перед вокзалом предусмотрительно не позволила ему выйти из машины, и мы сердечно распрощались.

Я пробыла в зале ожидания пять минут. Выходя из вокзала, внимательно осмотрелась, чтобы убедиться, не застряла ли машина Ганса в какой-нибудь пробке перед красным сигналом светофора.

На автобусной остановке я осмотрела ожидающих и спросила пожилого мужчину, по виду местного, о районе утех.

Он внимательно посмотрел на меня и с отвратительной усмешкой ответил:

– Секс-магазины, наверное, уже закрыты…

Меня чуть удар не хватил! Однако я взяла себя в руки и, глядя ему прямо в глаза, спросила:

– Как туда проехать?

– Ни трамваи, ни автобусы по тем улицам не ходят. Можно доехать до Пли-Дам на автобусе… – он назвал номер, – это пять остановок, дальше спросите. – Отвратительная усмешка не сходила с его губ.

Не поблагодарив, я повернулась на каблуках. Другой возможности побывать там у меня не было.

Оказалось, он сел в тот же автобус, что и я, и все время ко мне присматривался. Я думала – взорвусь. Выходя, я увидела, что он тоже вышел. Это было уже слишком! Я бросилась на другую сторону улицы, даже не обратив внимание на то, что в этот момент зеленый свет светофора погас. К счастью, я оказалась быстрее, чем двинувшиеся машины.

Откровенно говоря, такое неприятное начало вечерней прогулки охладило мое желание идти в квартал утех, но я не люблю отступать. Да и чем я потом смогу ошарашить моих варшавских приятельниц? Однако у меня уже не хватило отваги спрашивать у кого-либо направление. Из схематического плана города я знала, что вблизи этого квартала есть канал, но в этом городе, куда ни пойди, везде каналы.

Я шла наугад и минут через десять или больше выбралась на улицу, идущую вдоль канала. Народу здесь было уже мало. Я перебралась через какой-то мостик, прошла по какой-то улице, а потом наугад свернула налево.

У меня уже создалось впечатление, что я очутилась совершенно в другом городе. Изредка попадались прохожие, в основном мужчины. В один прекрасный момент я увидела стоящего под стеной парня. В слабом свете уличного фонаря он казался похожим на черта. У него было худое зеленоватое лицо с полузакрытыми глазами. Мне показалось, что ему плохо и требуется помощь. Но, подойдя ближе, я поняла, что парень пребывает в наркотическом трансе. Я огляделась. Недалеко от меня на другой стороне улицы стояла пара, сжимающая друг друга в объятиях. Быстрыми шагами я прошла мимо молодого наркомана. В глубине следующей улицы увидела на высоте первого этажа светящиеся красные шары. Как во французской песенке, которую пела когда-то моя тетка: «Красный фонарь, скромно обозначающий вход…» Знаменитые красные фонари, символ запретных храмов! И вот я попала сюда!

Взглянула на часы – ровно половина восьмого. Я не задержалась у секс-магазина, витрины которого освещались с краев мощными светильниками. Но перед домом с красным фонарем замедлила шаг и почувствовала себя страшно глупо. Я ведь не остановлюсь перед витриной, на которой девушка выставляется как товар, – ясно, что я не буду покупателем, а осматривать ее как экзотического зверя в зоопарке по крайней мере оскорбительно, и у меня нет никакого права ее оскорблять. Но совсем не посмотреть?! Тогда зачем я здесь толкусь?

Чувствуя себя крайне неловко, я прошла мимо витрины, искоса поглядывая на молодую девушку за стеклом. Она не походила на законченную представительницу этой профессии. Это была очень эффектная блондинка, ярко накрашенная. В изящном нижнем белье она сидела в стильном кресле на фоне бронзовой портьеры и выглядела прелестно.

Следующая витринная девушка была потрясающе красивой, но обильный макияж больше сочетался с ее профессией. Еще одна, такая же молодая и хорошо сложенная.

Недалеко от конца улицы, на другой стороне, за изгибом стены осветилась витрина еще одного секс-магазина. Мне захотелось посмотреть и ее. Однако у меня не хватило бы смелости осматривать витрину при людях, и я осторожно огляделась вокруг. Улица была пуста. Я перешла на другую сторону и только завернула за угол, как из-за ворот впереди раздался гул многочисленных шагов. Я быстро спряталась за угол. Судя по голосам, из ворот выходила группа мужчин, к тому же не было слышно стука женских каблуков, раздавалось лишь шарканье подошв об асфальт. Через минуту я осторожно выглянула из-за угла. Двое мужчин тащили между собой женщину, поддерживая ее под руки. Третий шел за ними, почти вплотную. Когда они проходили мимо витрины секс-магазина, один из мужчин повернулся и что-то сказал идущему сзади. В свете витрины я узнала его сразу, это был тот самый сыщик, который орудовал в доме Войтека и которого я еще раньше видела на вокзале в Утрехте.

Судя по манере их поведения, а особенно по тому, как они тащили женщину, я решила, что они «накрыли» тут какой-то притон и сейчас волокут пойманную птичку в клетку.

Осмотр секс-магазина совершенно вылетел у меня из головы. Только сейчас я полностью отдала себе отчет в серьезности ситуации, в которую попала: я действительно нахожусь в «запретном» районе, уже вечер, и до сих пор я имела больше везения, чем ума. Мне следовало удовлетвориться зрелищем, какое представлял собой пребывающий в почти бессознательном состоянии наркоман, и тут же убраться отсюда, а не лезть так глупо в пекло.

Но, раз уж я наткнулась на полицейских, то надо воспользоваться случаем и держаться ближе к ним. Задержанную женщину они, конечно, отвезут в полицейский комиссариат. Впрочем, наверное, где-то поблизости их ждет полицейская машина. Я подойду к ним и попрошу подвезти меня до ближайшего квартала с нормальным движением и связью.

Полицейские с женщиной дошли уже до конца улицы и исчезли из виду. Я шла за ними. Как оказалось, улица выходила к каналу. Я остановилась, озираясь. Бегущая вдоль канала узкая полоса тротуара почти тонула в темноте. Освещал ее только слабый свет стоящих вдоль канала фонарей. Через минуту мне удалось разглядеть тех мужчин, их от меня отделяло расстояние в несколько десятков метров. Они остановились у парапета. Тот, который до этого шел сзади, отодвинулся, и тут я увидела силуэт женщины. Сердце мое забилось сильнее.

Было слишком далеко и темно, чтобы я могла утверждать это с полной уверенностью, но на голове у женщины было что-то очень напоминающее мою пропавшую шляпку от дождя. Неужели они задержали Янину Голень?

Едва я успела об этом подумать, как тот, который отодвинулся, размахнулся и ударил женщину сзади по голове, сбив шляпку. Женщина опустилась на землю. Двое других бросились к ней, закутали ее в какое-то покрывало, подняли и наклонились со своим грузом над парапетом канала. Все это время я стояла как парализованная, но тут непроизвольно вскрикнула и одновременно услышала всплеск воды. Тот, который нанес жертве удар, повернулся и, наверное, увидел меня, так как быстро двинулся в мою сторону.

Я успела еще подумать, что все правильно, что такие дуры, как я, не могут умереть своей смертью, что все так и должно было кончиться. Именно я не могла не поддаться желанию увидеть продажных девиц в витринах, как будто в Варшаве я не видела ни одной б…

Больше я уже ни о чем не думала. Все мое сознание сконцентрировалось в ногах, и я бросилась бежать. Никогда не предполагала, что могу развить такую скорость. Я мчалась как заяц. Я боялась бежать вдоль канала, но и не хотела слишком удаляться от него, поскольку знала, что где-то дальше он проходит вблизи нормальных улиц, полных людей и света.

Я плутала по каким-то темным пустым улицам, лишь очень смутно представляя себе направление бега и сколько он длится. В какой-то момент заметила, что улица упирается в глухую стену, перед которой маячат две человеческие фигуры. Я свернула и, совершенно теряя ориентацию, повернула в какую-то поперечную улицу и тут же увидела вдали фонари и услышала гул машин. Только тогда я почувствовала, что сердце мое бьется буквально в горле, в ушах шумит и я с хрипом хватаю ртом воздух. Последние несколько десятков метров стоили мне больше всего.

В тот момент, когда я очутилась на нормальной улице среди людей, силы, обнаружившиеся у меня во время спринта, которого не постыдился бы и двадцатилетний, улетучились, как воздух из проколотой автомобильной шины.

Я боролась с собой, чтобы не сесть посреди улицы, и не мечтала ни о чем другом, кроме чьей-нибудь опеки и помощи. Я не знала ни где я нахожусь, ни что мне делать. Сердце мое все еще колотилось в горле, а ноги были ватными.

На другой стороне улицы я заметила бистро. С усилием перешла проезжую часть и плюхнулась на первый же свободный стул в баре. Подошел официант, а я с ужасом осознала, что не знаю, хватит ли мне хоть на что-нибудь денег. Обратный билет у меня уже был куплен, но я ведь тратила на обед, кафе, билеты в музеи, проезд. Я нервно открыла сумочку и начала считать деньги. У меня оставалось пятнадцать гульденов и какая-то мелочь. Официант выжидающе стоял рядом. Я осмотрелась. Все вокруг меня потягивали пиво из огромных стеклянных кружек.

– Сколько стоит пиво? – спросила я.

– Смотря какое. «Туборг» – пять гульденов.

Я перевела дух и попросила «Туборг». Это была вторая чудовищная глупость, которую я совершила в Амстердаме. Я никогда не пью пива, потому что не люблю его и чувствую от него тяжесть. После нескольких глотков этой горькой жидкости ноги из ватных превратились в многокилограммовые колодки и у меня разболелась голова.

Но самое ужасное было в том, что я не могла сообразить, что мне делать дальше. Все нормально, успокаивала я себя, мне нужно сейчас же позвонить в полицию и сказать, что я была свидетелем убийства, что я видела, как оглушили женщину и бросили ее в канал. Однако какой из этого толк, если я не знаю даже, где это было. В такой ситуации важна каждая минута. Сколько минут я бежала? Не знаю. В таких обстоятельствах, даже если будет организован немедленный розыск, быстрых результатов ждать не приходится. Шансов, что Янину Голень, если это была она, выловят живой, нет. К тому же удар по голове, который она получила, был, вероятнее всего, смертельным, убийца не стал бы рисковать, оглушая ее голой рукой. И у них имелось покрывало, чтобы завернуть тело перед тем, как бросить в воду. Это было запланированное убийство, выполненное расчетливо…

В голове у меня гудело. Я с трудом поднялась со стула. Телефонная кабина находилась в коридоре у туалетов. В телефонной книге я нашла номер полиции и набрала его. После нескольких сигналов голос в трубке забормотал что-то по-голландски. Я посмотрела на часы, было без пяти девять. В 9.25 уходил мой поезд в N. Я крикнула в трубку, что могу говорить только по-английски. Тот же голос ответил:

– Да…

Запинаясь и повторяясь от волнения, я нескладно рассказала, что видела у канала.

– Весь город покрыт каналами. Улицы у каналов имеют названия, – флегматично объяснил голос. – Где это было?

– Не знаю, как эта улица называется. На нее выходит переулок, где секс-магазины с девушками в витринах.

– Таких улиц много. Это портовый район?

– Не знаю!

– Откуда вы звоните?

– Из бистро.

– Из бистро на какой улице?

– Не знаю! – выкрикнула я, расстроенная до последней степени.

– Советую меньше пить, – еще флегматичнее произнес голос, после чего в трубке раздался щелчок. Было 9.05.

Чуть не плача от досады, что потеряла ценные десять минут, я вылетела из бистро как из пушки. Теперь я думала только об одном – что произойдет, если я опоздаю на поезд. Денег у меня не было – значит, о том, чтобы остановиться в отеле, не могло быть и речи. И тут передо мной из бистро вышла группа молодых любителей пива. Я догнала их и спросила, как мне быстрее попасть на вокзал. К счастью, здесь в школе, очевидно, все учат английский. Моя нервозность была настолько очевидной, что они остановились и поинтересовались, во сколько у меня поезд. Когда я сказала, что через двадцать минут отходит последний, каким я могу доехать до N., откуда потом могу попасть домой, они что-то забормотали между собой на родном языке, после чего один из них, высокий детина, объяснил:

– Мы отвезем вас на вокзал. Машина стоит на соседней улице.

Оказалось, что до вокзала не так уж близко и без помощи моих молодых голландцев я бы ни за что не успела.

Когда я уже сидела в удобном кресле в светлом полном людей вагоне, а поезд с каждой минутой удалялся от Амстердама, меня охватило ощущение, что все виденное мною у канала – кошмарный сон. Не может быть, чтобы это произошло со мной на самом деле. Плохо освещенные пустые улицы, секс-магазины, витрины с продажной плотью, темные воды канала – все это было похоже на сценарий, в котором все было двусмысленно и возможно… И не исключено, что прав был полицейский, бросивший телефонную трубку.

В этом хорошо освещенном вагоне, где напротив меня сидела молодая пара с ребенком, я хотела уверить себя в том, что у амстердамского канала мне все почудилось. Но ведь я знала человека, который вел вместе с другими ту женщину! В этом не могло быть сомнений! Я запомнила его лицо еще на вокзале в Утрехте и до того момента, как его напарник ударил женщину и они бросили ее в воду, считала его полицейским, как и двух других.

Я, наверное, громко вздохнула или охнула, так как молодая мать удивленно посмотрела на меня. Смутившись, я красноречиво дотронулась руками до висков и лба. Она поняла жест, потому что через минуту протянула мне какой-то пузырек с таблетками и что-то сказала по-голландски. Не раздумывая, я вынула таблетку и всухую проглотила ее. Через несколько минут лекарство начало действовать, терзавшая меня после пива головная боль ослабла, и я почувствовала себя отупевшей и сонной.

Дома обо мне уже начали беспокоиться. Мой ребенок встретил меня упреками: мол, они ждут за чаем уже три часа, из-за меня не ложатся спать.

– Есть не буду, падаю от усталости… – объявила я и добавила, что завтра не встану до обеда.

Проснулась я, однако, рано. Стояла прекрасная, солнечная погода с ярким голубым небом, что в это время года здесь бывает редко. Открыв глаза, но еще не совсем проснувшись, я насладилась ею, затем, переборов лень, села в постели… И только тогда на меня обрушились воспоминания вчерашнего вечера. В одну минуту небо нахмурилось, погасло, и меня охватило одно желание – спать! Любой ценой – еще спать!

Я уткнула голову в подушку, натянула одеяло почти до носа, закрыла глаза. Напрасно. Под закрытыми веками повторялся один и тот же эпизод: мужчина замахивается и бьет женщину по голове, двое мужчин закутывают лежащую в покрывало и поднимают этот ужасный сверток, плеск воды…

Я стремительно выскочила из постели. В спальне Крыся и сына было еще тихо. Набросив на себя халат, я на цыпочках спустилась по лестнице и прошла на кухню, чтобы сварить себе кофе. Вопреки распространенному мнению о его бодрящем действии, мне кофе всегда помогает спокойно сосредоточиться. И сейчас, выпив большую чашку, я начала обстоятельно обдумывать ситуацию.

Прежде всего, я систематизировала по очереди все факты, которые после моей вчерашней поездки начали складываться в ряд вопросов и гипотетических ответов.

Янина Голень, как она сама назвала мне свое имя, должна была, как и я, выйти в Утрехте, но вышла, когда я спала, на первой или второй станции после пересечения голландской границы. Она взяла у меня не только шляпку от дождя, но также творог, который она якобы и сама везла с собой. В этом я была уверена, хотя Войтек не сомневался в том, что творог остался в Варшаве в холодильнике. Зачем она взяла эти вещи? И не вышла ли раньше Утрехта из-за шляпки и творога? Невероятно! Оставленная ею лисья шапка стоит в тысячу раз больше.

Предполагаемый сыщик напрасно ждал на вокзале в Утрехте кого-то, кто должен был приехать тем же поездом, что и я. Может, он ждал мужчину, с которым я его потом видела в театре, а может, как раз Янину Голень? Но если они договорились встретиться на вокзале в Утрехте, значит, Голень изменила свои первоначальные планы и отказалась от этой встречи. Если бы она не знала, что ее ждут, то, пожалуй, вышла бы вместе со мной, как и хотела вначале. Ведь если бы она собиралась с самого начала выйти там, где вышла, зачем бы она стала меня обманывать, сказав, что выходит в Утрехте? Какой была цель такого камуфляжа в отношении меня, совершенно постороннего лица, с которым ее ничто не связывало? И зачем она оставила в вагоне лисью шапку, подменив ею потрепанную шляпку от дождя? И тут вдруг в моем мозгу как будто открылся какой-то клапан, на меня словно бы нашло озарение. Чтобы изменить внешность! Чтобы ее не узнали! Лисья шапка была прекрасным опознавательным знаком. Как это мне раньше не пришло в голову? И я еще, глупая, взяла эту шапку в надежде, что потом разыщу Голень и верну мою шляпку.

Взволнованная этим открытием, я внезапно почувствовала ужасный голод и вспомнила, что с обеда в китайском ресторане ничего не брала в рот. Я вытащила из холодильника все, что было возможно, и, усевшись за кухонный стол, уплетая, продолжила свои открытия. Кража творога либо была актом неприязни, либо должна была сбить с толку. Важно было захватить шляпку!

Я вышла из поезда с лисьей шапкой, выглядывавшей из открытой сумки. Если уж ее заметил Войтек, то тем более тип, ждавший особу, которую он должен был узнать по лисьей шапке. Когда Войтек укладывал багаж в машине (а это продолжалось настолько долго, что перрон уже опустел), я целый час стояла с этой сумкой в руке. Я даже заметила неприятный взгляд, который бросил на меня тот тип. Тогда еще булка, которую я ела, застряла у меня в горле. Значило ли это, что он тогда, на перроне, счел меня своей будущей жертвой? Дальнейшие события это подтверждали. Он, вероятно, и дальше следил за мной, поскольку был вечером в театре, а потом тихонько появился в доме у Войтека. Если бы они обнаружили меня в том идиотском шкафу… Дальше я уже была не в состоянии о чем-нибудь думать, так как мысли в панике разбегались.

В кухню вошла моя невестка.

– Пушистик, ты же должна спать до обеда. А сейчас только около восьми…

– Я собиралась спать до обеда или даже больше. Но это было еще одно благое намерение в жизни, которое не осуществилось, – ответила я понуро и, увидев, что Эльжбета смотрит на меня с беспокойством, добавила беззаботно: – Это результат отказа от ужина. Меня разбудил голод…

– Я тоже надеялась сегодня выспаться, но Крысь уже проснулся и хочет, чтобы мы пошли на дальнюю прогулку. Будет только морока с вытаскиванием Войтека из постели. У тебя хватит сил после вчерашней прогулки идти с нами? Нас очень интересуют твои впечатления от Амстердама. А после обеда к нам придут Лиза с мужем, который вернулся из Штатов, и будет трудно при них говорить об этом…

– Сначала я должна умыться, – поспешно ответила я и вышла из кухни.

Уже на лестнице до меня долетели выкрики и смех Крыся, смешанные с недовольным бурчанием моего ребенка. Через открытые двери спальни я видела Крыся, безрезультатно пытавшегося стянуть с Войтека одеяло. Я закрыла на задвижку дверь ванной и, игнорируя запрет Войтека не курить наверху, как только вошла в ванную, сразу закурила. Мысль, что после обеда будут гости, утешала. На прогулку я не пойду, а вечером скажу, что у меня болит голова, и таким образом мне удастся отвертеться от рассказа о пребывании в Амстердаме. Ведь, зная моего ребенка и невестку, я имела много оснований полагать, что до понедельника их любопытство угаснет, если они вообще не забудут о моем субботнем путешествии.

После ванны я предусмотрительно улеглась в постель и через Крыся сообщила, что хочу полежать, так как мои конечности ужасно болят от вчерашней прогулки.

Через час шум внизу известил о том, что моя близкая родня выбирается из дома. Я сошла вниз спросить, когда они вернутся.

Эльжбета заканчивала упаковывать рюкзак.

– Мы берем с собой бутерброды, – объяснила она, – но к пяти вернемся, а Лиза с мужем придут к шести. Обед готов, и мы успеем его съесть перед их приходом. Жаль, что тебе придется одной есть ленч.

– Мне тоже жаль, – притворилась я и добавила лукаво: – Но немного алкоголя, может быть, ослабит сожаление.

– Войтек в пятницу привез несколько бутылок вина, они в баре, в упаковке. Возьми себе какую хочешь, – тут же предложила моя невестка.

– Я никогда не умела откупоривать бутылки, так чтобы не искрошить и не вогнать внутрь пробку. Хорошо бы Войтек открыл вино сейчас…

– Неприятно иметь мать алкоголичку, – буркнул мой ребенок, берясь за штопор.

– К сожалению, тебе это не грозит, – парировала я. – Алкоголь в Польше ужасно подорожал. Не закрывай слишком плотно, а то я не смогу открыть, – забеспокоилась я, видя, как он извлеченную уже пробку вбивает ладонью в бутылку.

– Откроешь, я вбил только наполовину. И не пей много. Когда после второй рюмки тебе покажется, что ты трезвая, это будет значить, что ты уже пьяная, помни! – поучал меня по-отцовски мой ребенок.

Через минуту их уже не было, а на столе стояла бутылка доброго красного вина.

«Это то что нужно», – оценила я точность рекламного лозунга после первой рюмки и удостоверилась в этом еще больше, выпив вторую. Мне стало легче не только на душе, все тело охватило чувство приятной слабости. У меня не было впечатления, что я абсолютно трезвая, а из этого, с учетом сказанного Войтеком, вытекало, что я не пьяная и могу выпить третью. Теперь уже я не тряслась от страха, анализируя свои предположения относительно человека, который ждал на вокзале в Утрехте, и Янины Голень.

Прежде всего я осознала, что тот тип и его приятель, которых я приняла за сыщиков, пришли в дом искать не меня, а какую-то вещь. Если бы речь шла обо мне, они не рыскали бы в шкафах, не искали бы за батареями и т. п. Что они хотели найти? Я не могла дать на этот вопрос ни одного, даже самого гипотетического ответа, кроме того, что это вещь, каким-то образом связанная с Яниной Голень, за которую меня приняли.

Я размышляла над этим вопросом долго. Может быть, они каким-то образом узнали, что она богачка и взяла с собой из Польши драгоценности черт знает какой стоимости? Но кто мог их об этом проинформировать? Ни западногерманские, ни голландские таможенники багаж не проверяли… Польско-голландская воровская шайка? Нет, наши родные воры могли бы ограбить ее еще в Польше, мало ли таких случаев? Чего ради им передавать эту работу голландским коллегам по профессии, к тому же без гарантии участия в дележе добычи? А если все же ее хотели ограбить здесь, в Амстердаме, то не должны были убивать таким способом. Могли, конечно, убить, если бы она сопротивлялась, но зачем ее тащили из тех ворот, тащили насильно?..

Меня пробрала дрожь, несмотря на выпитое вино, которое из меня быстро испарилось.

А может, это была не Янина Голень? Сходство ее головного убора с моей шляпкой от дождя показалось мне тогда поразительным. Но на свете миллионы шляпок подобных фасонов с маленькими полями. Привычка голландцев ходить без головного убора тоже ни о чем не говорит: та женщина как раз могла носить шляпку. Она могла быть любой национальности, а не только голландкой или полькой. Когда ее тащили по улице, я не видела целиком ее фигуру, которую заслонял шедший сзади мужчина. Я увидела ее сзади и лишь за секунду до того, как ее ударили по голове. Она была среднего роста и наверняка не толстая, это бы я заметила. Голень тоже не была ни высокой, ни маленькой, скорее худой. Но худых женщин в Амстердаме тысячи… Может, это была проститутка, которая перестала платить сутенеру или члену банды или выдала кого-то полиции… В преступном мире такие счеты, вероятно, обычное дело.

Я попробовала ухватиться за мысль, что та женщина мне совершенно незнакома, как будто этот факт мог в чем-либо изменить кошмарность сцены, разыгравшейся у канала. А тем временем возникла другая навязчивая мысль: если бы преступники не нашли настоящую Янину Голень, то меня бы не оставили в покое. А ведь я с момента тайного визита «сыщиков» в дом Войтека уже не видела того человека вплоть до вечера в Амстердаме.

Мне показалось, что я больше не выдержу этих мыслей. Если бы я могла кому-нибудь рассказать об этом! Но кому? Войтек, скорее всего, этому не поверил бы, как и Эльжбета, которая мою информацию о тайном посещении дома чужими людьми сочла сновидением или приступом склероза. Впрочем, если бы мне кто-нибудь рассказал всю эту историю, я бы тоже не поверила, сочла бы за бред или буйную фантазию. Чем я могла доказать, что тип, который ждал кого-то на вокзале в Утрехте, обшаривал дом? Ничем. А сцена у канала в Амстердаме? Нормальные люди видят такие сцены лишь в кино, в жизни с ними такое никогда не происходит. А вот со мной должно было произойти!

Хотя… Только сейчас до меня это дошло: если бы, увидев женщину, которую тащили мужчины, я не испугалась вдруг «запретного» квартала, в котором со мной ничего плохого еще не случилось, и не потащилась за предполагаемыми полицейскими, а спокойно осмотрела бы витрины секс-магазинов и вернулась теми же улицами, по которым пришла, то я бы ни о чем не узнала. А если бы вообще не пошла в тот квартал…

Сознавать, что я сама на себя накликала кошмар, от которого сейчас мучаюсь, было ужасно, и мне ничего не оставалось, как использовать единственное противоядие – «заливание горя». Впрочем, я выпила не всю бутылку, а, насколько помню, лишь три четверти. Во всяком случае потом я легла спать и не слышала ни возвращения сына с невесткой, ни прихода гостей.

На следующий день я проснулась в состоянии ужасного похмелья.

За завтраком никто и словом не обмолвился о моем вчерашнем алкогольном увлечении. Эльжбете стоило больших усилий заставить моего ребенка проявить такую деликатность. Но надолго его не хватило.

Выходя из дома, он похлопал меня по плечу:

– Не те годы, Пушистик, не те годы…

Я не успела даже ответить ему, что если бы не его идиотские нравоучения, то я остановилась бы на двух рюмках.

Вторник – это день вывоза мусора на нашей улице. Уже с самого утра Эльжбета отрезала двухметровый кусок черного пластикового «рукава» и с одной стороны завязала его узлом.

– Не забудь потом вложить этот мешок в контейнер. И отверни края, чтобы не было щелей у стенок. А я, когда буду выходить, завяжу его сверху и выставлю контейнер перед домом, потому что ты можешь не заметить, когда они приедут.

С помощью пластиковых «рукавов», многометровые запасы которых есть в каждом доме, голландцы решили безнадежную у нас проблему мусора и осклизлых от грязи контейнеров. Я подумала, что при первом же удобном случае напомню об этом Войтеку, который маниакально ругает в этой стране все, не оставляя камня на камне.

Крысь в этот день должен был есть ленч у Басса, и у меня оказалось довольно много свободного времени. Я задумалась: а не написать ли варшавским приятельницам, которые с нетерпением ждут от меня вестей? Но могла ли я написать им правду – о том, что мой ребенок на все жалуется, а я прибираю, делаю покупки и готовлю? Кроме приветствий мне ничего не приходило в голову. А почему, кстати, я должна их приветствовать? Если бы не они, если бы не стремление оправдать их ожидания, я бы наверняка не стала в Амстердаме осматривать квартал любви. Это не было абсолютной правдой, но человеку всегда легче, когда он может свою вину переложить на кого-нибудь другого. Я без угрызений совести переложила ее на моих подруг и решила не посылать им открыток.

На рынок я выбралась, как обычно, после ленча. Выходя, вспомнила, что должна положить в контейнер приготовленный Эльжбетой пакет. Однако оказалось, что контейнер еще не опорожнен. Я воткнула пакет в сумку и пошла за покупками.

Перед рынком я осмотрела автостоянку, выискивая взглядом знакомую «тойоту», но ее не было. В магазине я уже хорошо ориентировалась, по крайней мере ни один продавец не обратил на меня внимания, хотя я немного копалась. Я тянула время, почти уверенная, что «мой» голландец сейчас явится, словно его ассистирование мне в моих закупках было уже чем-то само собой разумеющимся. И хотя у меня не имелось никаких оснований для уверенности, я почувствовала себя разочарованной, когда он не пришел. Обиделся, что ли, за мое не очень любезное поведение на рынке? Я тогда у своего дома выскочила из машины как ошпаренная и так вскользь поблагодарила его за любезность…

Меня охватило недовольство собой, одновременно я почувствовала себя несчастной и одинокой. В компании с любезным голландцем я забыла бы амстердамскую историю. Возможно, рассказала бы ему о ней, а он бы мне объяснил, что все это не стоит принимать близко к сердцу.

На обратной дороге мимо меня проехал выезжавший из поселка автомобиль-мусоровоз. Это значило, что мусор вывезли. А пластиковый пакет, который я должна была положить в контейнер, лежал сейчас на дне набитой сумки, и, чтобы его достать, надо было сумку освободить.

Я свернула, как оказалось, не на ту улицу и, сориентировавшись через некоторое время, вынуждена была вернуться. Все в этот день было против меня. Погода тоже стояла неприятная, холодная, пасмурное небо и отсутствие ветра предвещали дождь. Теперь я готова была согласиться с Войтеком, что Голландия отвратительная страна, в частности ее климат, и даже вид зеленых газонов, полных цветущих маргариток, не повлиял на мое мнение. У нас в феврале бывают солнечные дни, и холод тогда не имеет значения. Зря я возмущалась моим ребенком за критику голландцев. Для них единственный критерий ценности – деньги. Здесь все можно купить, даже проститутки выставляются как товар в витринах. У наших больше достоинства, они хотя бы сохраняют видимость приличия, сидят в кафе. В Варшаве на темной улице в худшем случае может быть совершено ограбление, а не… Я снова попыталась прогнать воспоминание об амстердамском канале, уговаривая себя тем, что я уже недалеко от дома и должна сейчас думать только о работе, которая меня там ждет. К тому же скоро вернется Крысь, и мое настроение наверняка поднимется.

Подходя к нашей улице, я увидела, что на проезжей части что-то лежит. Это оказалась куча мусора, который, видимо, выпал при погрузке в машину. Наверное, какой-то из пластмассовых пакетов был плохо завязан. Проходя мимо этой кучи, я увидела в ней такое, что заставило меня остановиться. Из-под остатков бумажной упаковки выглядывал кусок материала знакомого бронзового оттенка. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я одним прыжком подскочила к куче и разгребла мусор. Я не ошиблась! Я держала в руке свою грязную, мятую шляпку от дождя. Огляделась вокруг. Улица была пустынна.

Несколько десятков метров, отделявших меня от дома, я почти пробежала.

Бросив сумку с покупками в коридоре, я вытащила очки и начала тщательно осматривать найденную пропажу. Проверила даже строчки полей, в которых когда-то порвалась одна нитка. Не оставалось ни малейших сомнений: это была моя шляпка от дождя!

Теперь я была абсолютно уверена в том, что женщина, которую я видела у канала, Янина Голень. И значит, кто-то из убийц живет здесь, на этой улице. Шляпку бросили в контейнер для мусора в каком-то из этих домов. В каком?

Пережить это открытие было нелегко. До сих пор кошмар субботнего вечера был связан исключительно с Амстердамом, который находится от N. в нескольких десятках километров. Теперь оказалось, что от этого кошмара меня не отделяет ничего, иначе говоря, он достал меня и здесь. И хотя я прекрасно понимала, что убийцы меня не могли узнать, так как было слишком темно, а я стояла довольно далеко, – сейчас мне хватило мысли, что один из убийц живет здесь, рядом, чтобы страх дал о себе знать противным ощущением сосания под ложечкой. Это невозможно было выдержать! Но самое важное: я не смогу отсюда уехать, оставив детей в таком соседстве. Сначала я должна установить человека, который был у канала.

Приблизительно такая же складывается ситуация, когда необходимо вырвать зуб, который болит. В конце концов человек приходит к выводу, что никакие уловки не помогут и рвать все равно придется, иначе болеть не перестанет. Вот так же и я сейчас отдавала себе отчет в том, что искать убийцу мне придется. Над тем, что будет дальше, когда найду его, я пока не хотела задумываться.

Шляпку я вложила в пластиковый пакет и спрятала на дне сумки. Шляпка находилась на голове Янины Голень за мгновение до того, как по этой голове ударили. Понимания данного факта мне было достаточно, чтобы я уже не относилась к шляпке как к своей собственности и не рискнула когда-нибудь ее надеть.

На нашей застроенной по одной стороне улице стоит пять домов. Ближе всех к концу улицы дом Петера, который работает в одном институте с Войтеком и не в ладах с ним. Дальше наш дом, затем Лизин, Девриеенов и последний – госпожи Хение, владелицы «порше».

После пристрастного допроса, которому я подвергла сексуальную Лизу во время ее визита к нам, я допускала, что моя невестка не будет слишком склонна облегчить мне знакомство с другими соседями. Кроме Лизы до сих пор я познакомилась только с владелицей «порше». После смерти польского мужа тетки она жила одна, и я могла ее дом исключить как место проживания одного из убийц Янины Голень. Об обстоятельствах смерти старого солдата Лиза узнала от Девриеенов, из чего вытекало, что они поддерживают с госпожой Хение тесные отношения. Если бы я смогла познакомиться с владелицей «порше», то могла бы через нее узнать и Девриеенов.

Между прочим, у меня был прекрасный повод посетить госпожу Хение. Я могла пойти поблагодарить ее за передачу амстердамской полиции лисьей шапки Янины Голень. Но, подумав об этом, я сразу испугалась: это будет выше моих возможностей. С милой улыбкой благодарить за помощь в отыскании женщины, о которой известно, что она убита. Это смахивало на чудовищный цинизм. Я пыталась убедить себя, что нельзя быть такой бесхарактерной, и может быть, мне это удалось бы, но мешало еще одно обстоятельство. Во мне не было ни на грош актерского таланта, и даже в пятнадцать лет я не мечтала о карьере кинозвезды. Поэтому, несмотря на готовность повести себя с чудовищным цинизмом, я не имела никакой уверенности в том, что моя мина и голос смогут эту готовность поддержать. Я никогда не умела даже солгать правдоподобно, всегда это выходило у меня ужасно. В этом плане мне страшно импонирует мой бывший муж, который проделывал такие штуки без зазрения совести. А я, глупая, вместо того чтобы постигать тайны искусства, относилась к нему небрежно, несмотря на восхищение мастерством исполнителя.

Я также могла пойти к госпоже Хение выразить соболезнование по поводу смерти мужа ее тетки и сожаление, что не успела с ним познакомиться. Это вполне соответствовало истине и должно было звучать убедительно. И я сделала этот пункт первым в программе моих действий.

С остальными соседями я надеялась познакомиться с помощью Лизы. Я чувствовала, что она меня немного боится. Может, у нее есть старая мать и она испытывает ко мне глубокое уважение как к матери мужчины, который ей нравится? Во всяком случае она явно старалась исправить мое мнение о себе, поэтому и пришла рассказать мне о смерти старого солдата. Как бы то ни было, она производила впечатление настолько неинтеллигентное, что я могла не опасаться, что она разгадает мои макиавеллиевские планы.

С утра в среду я села в кухне, внимательно наблюдая через окно за улицей, чтобы не прозевать выезд в город серого «порше». До одиннадцати часов он не выехал, и я, сочтя время достаточно удобным, вышла. Но я напрасно долго звонила, даже пробовала стучать. Дом госпожи Хение оказался закрытым наглухо. Только теперь я заметила, что, в отличие от других, в этом доме был гараж. В остальных домах на нашей улице их не было, и владельцы держали машины под открытым небом. Но и «порше» я не раз видела перед домом, значит, госпожа Хение в течение дня не пользовалась гаражом, из чего вытекало, что она особа подвижная.

Убедившись в том, что мне уже никто не откроет, я решила использовать отсутствие госпожи Хение и позвонила в дверь соседнего дома. Здесь мне открыли сразу, как будто заранее ждали чьего-то прихода.

Женщине, которая открыла дверь, было где-то около пятидесяти, она была явно не голландка. Гладкие черные волосы обрамляли полное лицо цвета кофе с молоком. Яркие миндалевидные глаза свидетельствовали о минувшей красоте.

Меня удивил как ее вид, так и немедленная реакция на мой звонок, потому что не успела я что-то выдавить из себя, как женщина тут же отозвалась по-голландски. Но увидев, что я не понимаю, спросила по-английски:

– Вы к нам? По какому делу?

Я пояснила, что пришла к госпоже Хение, а поскольку ее не застала, хотела бы узнать у соседей, не известно ли, когда она вернется. Я успела добавить, что являюсь матерью ее соседа с этой улицы, и тут же услышала:

– Госпожа Хение до конца недели не вернется. И дверь захлопнулась у меня перед носом.

Итак, моя «шерлокхолмовская» деятельность потерпела фиаско. Племянница жены старого поляка, на которую я рассчитывала, уехала, а госпожа Девриеен, если это она, не похожа на особу, которая охотно пускает в свой дом и легко заводит знакомства.

Злая и уставшая, вместо того чтобы идти домой, я решила зайти в школу за Крысем. До перерыва на второй завтрак оставалось еще прилично времени. Я стала прогуливаться взад-вперед поблизости от школьного здания, когда неожиданно подошел «мой» голландец.

Минорное настроение, должно быть, как-то отражалось на моей внешности, потому что почти сразу после приветствия он спросил:

– Вы плохо себя чувствуете?

Как же приятно было услышать эти слова! Кто-то обо мне заботится! Правда, в серых глазах не отразилось беспокойство, взгляд их был очень серьезный, сосредоточенный, как у добросовестного врача, который осматривает пациента.

– Если вы врач, то могу заверить вас, что я не гожусь в пациентки, чувствую себя абсолютно нормально. – И я выдавила из себя дружескую улыбку.

– Отсюда следует, что вы плохо себя чувствуете психически. Какие-нибудь проблемы?

Этим вопросом он меня поразил, так как до сих пор был образцом деликатности – никогда не спрашивал ни о чем, что касалось моего здесь пребывания, моей семьи или личных дел. Но сейчас я сочла этот вопрос проявлением заботы, и, если бы можно было, как же охотно я поплакалась бы ему в жилетку! У меня возникло сильное желание рассказать о случае в Амстердаме и о своей шляпке от дождя, однако я отдавала себе отчет в том, что вся эта история слишком странная, чтобы ее вот так взять и рассказать чужому человеку. Он, скорее всего, выразит недоверие и будет вполне прав.

– Если бы не было беспокойств и хлопот, наша жизнь не отличалась бы от жизни в раю, и тогда умирать было бы еще печальнее.

– Вы считаете, что хлопоты неизбежны?

– Я бы считала так, если бы думала логично. Но я терпеть не могу хлопоты, особенно те, которые создаю себе сама.

Он посмотрел на меня как бы с упреком и резко изменил тему разговора.

– Я давно вас не видел. Вы куда-то выезжали?

– Это трудно назвать поездкой. В субботу я ездила на экскурсию в Амстердам.

– Наверное, не одна?

– Одна.

– И родные не побоялись вас отпустить?

Ну, теперь уж он абсолютно не был деликатным!

– Мне удалось убедить их в том, что я не ребенок и не впавшая в детство старушка. А вы тоже считаете, что мне в моем возрасте нужна опека?

– Нет, но из-за незнания языка и в связи с необходимостью ехать поездом…

– В Голландии везде можно объясниться по-английски. За исключением здешнего супермаркета, в чем вы имели возможность убедиться, – засмеялась я. И тут же добавила хвастливо: – Хотя я поехала одна, все же вернулась!

– И вы довольны этой поездкой?

Все-таки попал! Я чуть не крикнула непроизвольно: «Нет!»

– Почему вы об этом спрашиваете? – увильнула я от ответа.

– Потому что прежде вы производили впечатление человека, полного радости жизни…

– А сейчас не произвожу?

Он снова долго смотрел на меня, наконец отрицательно покачал головой:

– Н-нет… Сейчас вы не производите такого впечатления.

– Видимо, пребывание в Голландии сказывается на мне плохо, – выдавила я из себя бледную шутку.

Его ответ снова разозлил меня. Самым серьезным тоном он подтвердил:

– Пожалуй, да.

– Вы считаете, что мне пора уезжать? Я ждала от него отрицательного ответа. Однако услышала:

– Это вы должны решать сами.

– Я не могу сейчас уехать, – сказала я, понурившись, но тут же испугалась, что он спросит – почему, и постаралась объяснить: – Обещала невестке помочь по хозяйству.

– В таком случае вы очень хорошая свекровь.

Тон, каким он это сказал, был умышленно ироничным. Это вызвало у меня раздражение. Раз он не знает, что я не могу оставить детей в соседстве невыявленного убийцы, почему мое объяснение показалось ему неубедительным?

– Пожалуй, это само собой разумеется, что родители помогают детям. А у вас нет детей?

– К сожалению, нет.

Его ответ несколько охладил мою агрессивность.

– Ну, раз так, я не виню вас в том, что вы усомнились в моих добрых намерениях в отношении невестки. Неужели я действительно похожа на чудовище из анекдотов о тещах и свекровях?

– Чего нет, того нет. – Сказал он это важно и так же важно добавил: – Вы вообще не похожи на свекровь.

Этим он смягчил меня окончательно. Ведь само выражение «свекровь» какое-то уничижительное…

При виде Крыся, выбежавшего из школы, мой голландец попрощался и ушел.

– Он привез тебя сюда на «тойоте»? – допытывался Крысь.

– Нет, – ответила я и задумалась: с какой стороны он пришел? Неужели с той же самой, что и я, так как, идя сюда, я не видела его машины перед рынком.

После полудня благодаря счастливому стечению обстоятельств я наткнулась на выходящую из дома сексуальную Лизу. Я тут же бросилась к ней, крича, что мне приятно ее видеть. Это было абсолютно искренне, потому что, встретившись мне, она избавляла меня от хлопот устанавливать с ней контакт. Несколько менее искренне я похвалила ее внешний вид. Выглядела она еще больше похожей на корову и даже еще глупее, чем корова. Не приходилось сомневаться, что мой комплимент настроил ее ко мне благосклонно. Довольная, важным движением она поправила растрепанную челку. Женщины больше ценят комплименты женщин, а не мужчин, считая их бескорыстными.

Остальное тоже прошло гладко. Через несколько минут я догадалась рассказать ей о моем ребенке, какой он загнанный и заработавшийся. Напомнила также, что Эльжбета в N. интенсивно занимается в библиотеке и, кроме того, изучает голландский язык, а Крысь постоянно в школе, из чего явно вытекало, что я тут целыми днями одна и ни у кого нет времени, чтобы познакомить меня с соседями.

Это было шито такими грубыми нитками, что даже Лиза сразу поняла, что она должна мне помочь завязать знакомства с соседями.

– Это наверняка можно сделать, – заверила она. Когда же я еще и выразила сожаление, что не смогла познакомиться с ее мужем во время их последнего визита, ей не оставалось ничего другого, как сказать:

– Вы должны обязательно посетить нас.

– С удовольствием! – И, чтобы исключить неопределенность предложения, я тут же добавила: – А когда я могла бы прийти?

– Когда обычно возвращаются домой Элизабет и Войтек?

– В основном около шести, Войтек иногда немного позже.

– В таком случае приглашаю вас завтра в 19.30. Прошу также передать приглашение Элизабет и Войтеку…

Я поблагодарила и заверила, что передам непременно. Когда я вечером сделала это, Эльжбета отреагировала достаточно бурно:

– Оказывается, Лиза умеет мыслить и предвидеть. Приглашая нас обоих, она гарантировала себе приход только Войтека, так как я, очевидно, должна остаться дома с Крысем, нельзя же бросать ребенка одного.

– Ошибаешься, – сказала я убежденно. – У Лизы нет детей, поэтому ей и в голову не пришло, что кто-то должен остаться с Крысем. К тому же в моем присутствии она даже побоится посмотреть на Войтека, могу ручаться за это. Не морочь себе голову.

Однако мое объяснение не переубедило Эльжбету. Судя по выражению лица, она расценила приглашение сексуальной Лизы как покушение на ее супружеское спокойствие. Однако я не могла признаться ей, что сама спровоцировала это приглашение.

Мой ребенок также не выразил особого восторга в связи с предстоящим визитом.

– Черт возьми, придется второй раз бриться! – застонал он на следующий день, вернувшись домой. – Не понимаю, что им взбрело в голову, тем более что они у нас были. Ко всему прочему они занудны до тошноты…

– Оба? И Лиза тоже? – удивилась моя невестка. В ее голосе ощущалась сладость сахарина.

Войтек, не удостоив ее ответом, пошел бриться.

Откровенно говоря, я бы тоже охотно от этого визита отказалась. Потому что хотя муж Лизы всего лишь добродушный зануда, по мнению Войтека, однако с момента обнаружения моей шляпки каждый дом на нашей улице для меня представлял собой потенциальную «пещеру льва». И я не могла исключить вероятность, что муж Лизы – один из убийц Янины Голень. Всю жизнь я боялась даже обыкновенных пьяниц, а что же говорить об убийцах! Но об отказе от визита не могло быть и речи. Я обязана узнать всех жителей нашей улицы!

Йохан ван де Аальст, или муж Лизы, оказался слегка лысеющим мужчиной в возрасте около сорока лет, массивного телосложения – его фигура напоминала боксера. Несмотря на просторный свитер, при каждом движении рук обрисовывались мощные бицепсы. Когда он длинной широкой рукой пододвинул мне рюмку коньяка, я тут же представила себе эту руку, сжатую в кулак для нанесения удара. Образ оказался настолько ярким, что я поспешно схватила рюмку и выпила коньяк одним глотком.

Сразу же в меня вперился удивленный взгляд Лизы и беспокойный взгляд моего ребенка.

– Браво, вот это я понимаю! – Муж Лизы снова пододвинул мне полную рюмку.

С бешеной страстью я повторила бы тоже самое, но мне удалось сдержаться.

– Я – пас. Только первая рюмка действует немедленно, – объяснила я.

На лице моего ребенка отразилось облегчение. Немного погодя я уже колебалась, не проглотить ли и вторую рюмку, но в конце концов про себя махнула на это рукой.

– Какие впечатления у вас от Соединенных Штатов? – обратилась я к Йохану.

Мой ребенок сделал недовольную мину.

– Сильная страна, – последовал немедленный ответ.

– Сильная в каком смысле? – продолжала я допрос. Я была уверена, что Войтек мысленно уже стонет.

– Это страна, в которой считаются только с сильными людьми. Там не признают слабаков и аффектированных прекраснодушных. Даже художник ценится только тогда, когда он на своем искусстве умеет хорошо заработать.

– Это ужасно, – сказала я.

– Почему? – удивился муж Лизы.

– То, что некоторым художникам удается хорошо продавать свои картины, еще не значит, что они такие хорошие. И наоборот, много крупных художников жили в нужде.

– В Штатах все держится на профессионалах. Никто не покупает там картин, не будучи уверенным в том, что в них стоит вложить деньги.

Я не успела второй раз заявить, что это ужасно, так как раздался звонок и возникла суматоха в связи с появлением новых гостей.

Это была пара в возрасте, близком к возрасту моих детей. При их виде Войтек чуть не подскочил в кресле, а потом нахмурился. Молодой человек, увидев Войтека, также заметно помрачнел, но быстро взял себя в руки. Лиза же с улыбкой представила мне вновь прибывших:

– Это, кроме нас, самые ближние ваши соседи. Петр работает в университете в N. вместе с Войтеком…

Я незаметно покосилась на моего ребенка. Видимо, до Лизы не дошли никакие слухи о научном скандале между Войтеком и Петером, и она учтиво постаралась помочь мне познакомиться с соседями. Я жалела только, что она не пригласила меня одну, без Войтека. В оживлении, с которым Петер тут же начал говорить с Йоханом по-голландски, чувствовалась искусственность ситуации. Тем более что жена Петера, которую Лиза посадила рядом со мной, молчала как завороженная. Тогда Войтек демонстративно занялся Лизой. Тихим голосом он что-то вещал ей, и это, судя по ее лицу, ей очень нравилось, а меня дополнительно обеспокоило.

Воспользовавшись ситуацией, я опорожнила так долго стоявшую передо мной рюмку, потихоньку, краем глаза наблюдая за Петером. Это был достаточно симпатичный малый, типа «нордический блондин», что неодолимо вызывало у меня воспоминания о немецких солдатах, которых я видела во время оккупации в Варшаве.

В какой-то момент он отвернулся от Йохана и заметил, что я наблюдаю за ним. Он нахмурился и долго не отводил от меня взгляда, словно я тоже с чем-то ассоциировалась в его памяти и он пытался вспомнить – с чем. Я в замешательстве быстро повернулась в сторону его жены, пытаясь завязать с ней какую-нибудь беседу, но результат был такой, будто я пытаюсь делать это с мумией. Ее однозначные ответы ограничивались только «yes» и «no» – видимо, неприязнь к Войтеку распространялась также на меня. Хотя, возможно, это была естественная реакция на мои речи, так как я плела все что в голову взбредет.

В один момент на какое-то замечание Войтека Лиза рассмеялась заливисто и громко, что привлекло внимание ее мужа. Он прервал разговор с Петером. Лиза сразу вскочила и исчезла на кухне. Через некоторое время она вышла оттуда с большим подносом, на котором испускали пар тарелки с креветками и с какими-то приправами. Йохан составил в сторону коньячные рюмки и из пузатой большой бутылки разлил в другие рюмки традиционную голландскую можжевеловую настойку.

Вскоре я с удовлетворением отметила: бытующее у нас мнение о том, что западные европейцы не пьют так, как поляки, – миф. И Петер, и муж Лизы лакали их национальную настойку за милую душу. Возможно, только с той разницей, что лакали ее малыми глотками, но это в конечном счете не означало меньшего количества выпитого. И, должна признаться, это наблюдение немного подняло мое настроение, правда лишь в патриотическом смысле, но в том состоянии психологического стресса, в каком я пребывала, и это было хорошо.

Когда Йохан опять начал хвалить рационализм американцев, мой ребенок, который был в Штатах только один раз и то лишь каких-то три недели, не удержался и тоже высказал мнение об этой стране, ограничившись по привычке исключительно критикой.

– А как вам нравится Голландия? – неожиданно спросил меня Петер.

– Очень богатая страна, это сразу бросается в глаза. Но я еще мало видела Голландию…

– Мама пока побывала только в Амстердаме, – добавил Войтек.

Я одеревенела. И нужно же было ему это сказать! Но тут же подумала: в сущности, хорошо, что он сказал об этом, так как у меня самой не хватило бы смелости. Я превозмогла себя и посмотрела на Петера, затем сразу же перевела взгляд на мужа Лизы. Мне показалось, они оба смотрят на меня с заметным интересом.

– В Амстердаме есть хорошо сохранившиеся старые здания и великолепные музеи, – сказала я после минутного размышления. – Поражает также обилие иностранцев, особенно цветных.

– Те цветные не иностранцы, – выпалил мой ребенок.

– У нас с этим проблемы, – поспешил с объяснениями муж Лизы. – Большинство цветных из Индонезии, они обслуживают наше голландское население.

– Неприятно нести ответственность за последствия колониального грабежа? – Не только смысл, но и тон вопроса моего ребенка был откровенно язвительным.

– Замолчи! – прикрикнула я на него по-польски.

– И не подумаю! – заупрямился он, как будто не был моим ребенком, которого я имею право отчитать. – Так чванятся своей работоспособностью, порядком и богатством, а в сущности, моральные ничтожества.

Никто из этого диалога наверняка ничего не понял, но, судя по тону Войтека, каждый мог домыслить, что он сказал нечто оскорбительное. Во всяком случае Петер посмотрел на моего ребенка с ненавистью.

– В Амстердаме я наткнулась на парня, который пребывал в глубоком наркотическом трансе… – выпалила я, чтобы разрядить обстановку. – Он выглядел как живой труп. Таких наркоманов необходимо лечить принудительно.

– А собственно, зачем? – удивился Петер. – Если кто-то хочет употреблять морфий или героин, это его дело. Принудительное лечение – это ограничение свободы человека, каждый имеет право распоряжаться собой…

– Но употребление наркотиков можно сравнить с добровольным самоубийством, – быстро вставил реплику в эти разглагольствования Войтек. – Если бы вы увидели, что кто-то хочет совершить самоубийство, разве вы не попытались бы воспрепятствовать?

– Я не имел бы на это никакого права.

– Возможно, ваши правовые нормы не требуют такого вмешательства, но поведение человека не может опираться исключительно на параграфы, – возмутилась я. – Кроме них, и это самое важное, есть еще моральные нормы, в соответствии с которыми следует поступать.

– Правовые нормы – результат длительного опыта, накопленного человеческим обществом, их соблюдение необходимо для того, чтобы общество нормально функционировало.

– И общество с легким сердцем должно списывать наркоманов со счетов?

– Есть целые регионы в мире, – вступил в разговор муж Лизы, – где испокон веков употребляют наркотики. И что? Люди там не вымерли. В древней литературе сохранился образ китайца, курящего опиум. А сейчас каждый пятый в мире – китаец, – засмеялся он.

– В мире всегда существовал закон естественного отбора. – Голос Петера звучал холодно и бесстрастно. – Гибли слабые особи, выживали более сильные, потомство которых гарантировало продолжение рода. Сегодня прогресс медицины сохраняет жизнь даже самым слабым или дефективным младенцам. И наркоманами становятся люди, хуже всех приспособленные к жизни. В этом смысле закон естественного отбора еще, к счастью, действует.

Услышав это, я помимо желания испуганно посмотрела на Войтека. Он только пожал плечами, как бы давая мне понять, что не стоит принимать близко к сердцу речи таких типов, как Петер.

– Если бы наркомания грозила нам здесь гибелью, – обратился ко мне Йохан, – мы бы ее наверняка ликвидировали. Но, как вы заметили, мы процветающая страна, – добавил он, снова разливая настойку. – Ваше здоровье. – Он поднял рюмку. – Если бы сейчас кто-нибудь отобрал у меня эту рюмку, я счел бы это несправедливостью, не говоря уже о том, что не оставил бы это безнаказанным. Хотя я знаю, что алкоголь вредит желудку. – Он широко улыбнулся. – А вы хотите лишить наркоманов их удовольствия…

– Однако ваша страна член Интерпола, и ваши таможенники просматривают в аэропортах багаж, используя даже специально тренированных собак для обнаружения контрабандных наркотиков, – заметил Войтек.

– И хорошо! Легко доступный товар теряет цену и привлекательность. – Йохан, сочтя свое замечание остроумным, снова засмеялся.

– После героина, кажется, возникают очень приятные ощущения, – включилась в дискуссию Лиза. – У меня была коллега, которая еще в школе любила выпить, но когда начала употреблять героин, то потом не хотела даже смотреть на алкоголь. У меня тоже было желание попробовать, но героин очень дорогой, а мама давала мне слишком мало на карманные расходы, на кино едва хватало.

– Одноклассница имела больше карманных денег?

– О да. Ее родители были очень богатыми.

– Вы с ней до сих пор дружите? – спросила я.

– Ах, нет. Она заболела каким-то заразным гриппом, никакие антибиотики не помогали, врачи ничего не могли поделать, и бедняжка умерла. Я очень переживала, умереть такой молодой – это ужасно…

По выражению лица Войтека я поняла: он сейчас что-то выскажет без обиняков. Я быстро сорвалась с места с возгласом: «Ну и засиделись же мы!» Поблагодарив за мило проведенное время, мы быстро ушли.

Но Войтеку нужно было разрядиться. К счастью, это произошло уже дома.

– Ты думаешь, глупая Лиза не пробовала героин, потому что он дорогой? Как бы не так! Она испугалась его последствий, которые хорошо видела на примере той одноклассницы, в ее поведении и внешности. Знаешь, почему тот наркоман, которого ты встретила, выглядел живым трупом? Потому что пищевод наркомана не работает нормально, организм разрушается и в конечном счете теряет способность сопротивляться инфекциям. Даже ничтожная инфекция может оказаться смертельной. Та ее одноклассница наверняка подхватила самый обычный грипп, который повторяется через год или два и длится три дня. Но она от этого гриппа должна была умереть, так как сопротивляемость ее организма была уже нулевой.

– Почему ты не объяснил все это Лизе?

– За каким чертом я должен был трепать языком! Она не такая дура, чтобы пробовать наркотики. И наверняка в глубине души она связывает смерть той девушки с ее дурной привычкой. А взгляды Петера и Йохана на проблему наркомании? Если их послушать, это крайняя грань общественной жизни, которая их не касается. Для них молодежь, тянущаяся к наркотикам, – это отбросы, мыслями о которых не стоит забивать себе голову…

– А что, это так просто – купить здесь, в Голландии, наркотики? – поинтересовалась я.

– Достаточно пройтись по некоторым улицам в Амстердаме.

– Каким?

– В районе борделей и секс-магазинов.

Мой премудрый ребенок так много знал о наркотиках, что я рискнула спросить:

– Действительно после их принятия наступают приятные ощущения?

– Есть наркотики, после которых реальный мир исчезает, вместо него возникают великолепные цветные иллюзии; после других возникает состояние блаженства и счастья.

– И человек забывает обо всех своих заботах? Очень бы мне пригодилось такое состояние, – добавила я неосторожно.

Войтек встал с кресла и наклонился надо мной с неслыханно важным видом.

– С тобой нельзя ни о чем нормально разговаривать. У тебя сейчас такое выражение, словно ты услышала о существовании великолепной игрушки. Насколько я тебя знаю, ты готова хоть сейчас испробовать на себе какой-либо наркотик. Пушистик, неужели ты когда-нибудь отважишься на это? Я запрещаю тебе, понимаешь!

Сторонний наблюдатель, если бы он сейчас видел нас и слышал, не усомнился бы в том, что это Войтек родил меня, а не я его.

– Какой ты хороший, добрый! Как я могу попробовать наркотики, если бы даже и захотела, ведь это стоит больших денег. И что тебе приходит в голову! – защищалась я.

– Заводишь тут неведомо какие знакомства. Что ты знаешь о том типе, который ухаживает за тобой?

Я нахохлилась.

– А что я должна знать, ведь это магазинное знакомство. Такие знакомства – в магазинах, в залах ожидания, в поезде – заканчиваются рукопожатием. Ты думаешь, я знаю что-нибудь о своих подобных знакомых из варшавских магазинных очередей? Ни я о них, ни они обо мне ничего не знают. Что не мешает нам, если мы встретимся на улице, обмениваться поклонами. Бывает, кто-нибудь из нас поделится ценной информацией о том, что он купил в таком-то магазине…

– Ты как ребенок. Ну как можно сравнивать Польшу и Голландию? В Варшаве не орудуют банды торговцев наркотиками. Там подростки, копируя западную моду, травятся отваром из маковой соломы, которую добывают в деревне и обрабатывают кустарным способом, что, кстати, еще хуже, так как плохо очищенный наркотик еще более токсичен. Здесь же есть банды, «зарабатывающие» на наркотиках миллионные состояния. Но ты наверняка не знаешь, как становятся наркоманами. Каждый из них в первый раз попробовал наркотик из любопытства, вбей это себе в голову. Те, кто обогащаются на этом промысле, хорошо знают, как заполучить клиентов. Достаточно какому-нибудь дурню подсунуть наркотик один раз, вроде бы для пробы, для интереса, для удовлетворения любопытства, накопления опыта. Ни с кого из этих пробующих вначале денег не берут. Откуда ты можешь быть уверена в том, что твой знакомый из магазина не является, например, членом банды торговцев наркотиками? В Польше наркомания распространяется исключительно среди молодежи, на Западе клиентурой торговцев наркотиками также является молодежь, но не только она. Зачем этот тип, который, как ты сказала, производит впечатление солидного человека, крутится возле тебя? Мужчина, если он вьется вокруг женщины, всегда делает это с какой-то целью, в основном с одной. Я не хочу обижать тебя, ты хорошо выглядишь, но обычно пожилые солидные мужчины не увиваются возле женщин твоего возраста. Ему достаточно пошевелить пальцем, чтобы около него оказалась куча девушек значительно моложе и привлекательнее тебя. Здесь, на Западе, ценятся в основном деньги. Кстати, если речь идет о деньгах и девушках, у нас тоже десятки тысяч таких…

Это уже было слишком для меня, я сорвалась с кресла.

– Ты осел! Не желаю больше слушать твои бредни! – выпалила я разъяренно. – И наверху буду курить! – бросила я уже с лестницы.

Мой любимый ребенок вывел меня из равновесия так, что и речи не было о том, чтобы заснуть. И как ему могло прийти в голову такое! Его подозрения в отношении высокого голландца были настолько вздорными, что отодвинули в моей голове мысли о Йохане и Петере, а ведь поиск убийцы у канала для меня сейчас самое важное дело. Наконец, повторив мысленно в сотый раз «глупый сопляк», я занялась обдумыванием выводов, которые вытекали из визита к Лизе.

Уже сама фигура Йохана подходила для роли одного из мужчин, тащивших Янину Голень к каналу. Из его высказываний можно было сделать вывод, что это примитивный тип, которому импонирует беспощадность; его интересы ограничиваются зарабатыванием денег, к тому же он любит хорошо поесть и выпить. То, что он взял в жены глупую Лизу, тоже кое о чем говорит: каждый имеет такую жену, какой он достоин, значит, интеллигентная ему не нужна.

И почему Войтек завел с ним товарищеские отношения? Может быть, потому, что здесь существует обычай поддерживать контакт с ближайшими соседями? Трудно представить себе, о чем могут разговаривать Войтек с Йоханом, а Эльжбета с Лизой. Но в том, что Войтек мог с интересом болтать с Лизой, я убедилась воочию, однако обычно такая болтовня имеет целью не обмен взглядами, а нечто другое.

Думая об этом, я почувствовала себя неловко по отношению к Эльжбете – ведь это я была организатором встречи. Однако утешилась тем, что, с учетом интеллектуального уровня моего ребенка, в худшем случае Лиза могла быть для него хорошей закуской, хотя я не хотела бы, чтобы он ел ее вне дома.

Я снова вернулась мыслями к Йохану. Может ли он быть жестоким? Учитывая его физическую силу – предмет восхищения многих людей, может. Именно Йохан, а не Петер мог быть одним из убийц. Хотя… По сравнению с Петером Йохан производил впечатление более добродушного. Петер – холодный, неприятный тип. Аргументы, которые он выдвигал в разговоре о наркомании, не оставляли сомнений в том, что этого человека нельзя разжалобить чьей-то слабостью. А вообще-то, разве там, у канала, убийце нужна была большая физическая сила? Их ведь было трое на нее одну. А Петер наверняка достаточно сильный и крепкий, нормально тренированный молодой человек. Однако он научный работник… Хоть и очень посредственный, как утверждает Войтек, но все же научный работник, физик. Что общего может быть у него с людьми, занимающимися «мокрыми» делами? Но факт остается фактом: Янина Голень была убита, а шляпка от дождя, упавшая с ее головы при ударе, выброшена в мусор в одном из здешних домов. Это бесспорно. И почему Петер спросил меня о впечатлениях об Амстердаме? Возможно, он узнал меня?

Я раздумывала надо всем этим долго и безрезультатно. Несмотря на теплое одеяло, мне стало холодно. Я попробовала избавиться от чувства страха с помощью логических аргументов. Дорога у канала была слабо освещена, я остановилась в конце улицы. Сколько метров могло отделять меня от них? Тридцать, а может, пятьдесят. Во всяком случае видны были только их силуэты. И если я не смогла никого из них хорошо рассмотреть с этого расстояния, то и они видели меня не лучше. Самое большее, что они могли разглядеть, – это мой силуэт, дамы достаточно высокой, худой, в пальто и брюках. Правда, сочетание пальто и брюк нехорошее, так как здесь оно очень редко встречается. Надо будет занять у Эльжбеты какую-нибудь куртку, а мой осенний макинтош спрятать и не доставать до самого отъезда. А в принципе у меня не было ни одного доказательства того, что именно Петер или Йохан входят в число убийц. Этим человеком мог быть и живущий через два дома Девриеен.

Уснула я уже под утро, и Эльжбета, уходя, с трудом меня разбудила.

Я не успела еще снять бигуди, на которые вечером накрутила волосы, и стереть крем с лица, как в дверь энергично позвонили. Уверенная, что это вернулся за чем-то из школы Крысь, я поспешно побежала открывать, но это была Лиза с пустым пакетом для мусора в руке. Она с любопытством обозрела мой внешний вид, чем-то напоминающий «сотэ в натуральном виде», что не способствовало улучшению моего самочувствия.

– Извините, что я так рано, но есть повод познакомить вас с Девриеенами…

– Сейчас, немедленно? – удивилась я.

– Ах, нет.

Лиза поспешно рассказала, что в воскресенье в N. состоится матч по боксу, на который едут они с мужем и Девриеены. Йохан должен для всех купить билеты и мог бы также купить мне и Войтеку.

– А поскольку Йохан еще не выехал из дома, я и пришла, – закончила она.

Я взглянула на ее пакет для мусора. Лиза слегка смутилась.

– Это пришло мне в голову как раз в тот момент, когда я выбрасывала мусор…

Несмотря на бигуди в волосах и блестящую от крема физиономию, я почувствовала себя в седле. Ведь она могла сказать мне об этом по телефону, но Йохан дома и услышал бы разговор, а она хотела, чтобы он не знал, что у нее есть желание затащить на матч Войтека…

– Очень вам благодарна, но мой сын вообще не интересуется боксом.

Теперь я с любопытством рассматривала Лизу. Она не сумела скрыть разочарования.

– Я не знала, жаль… Вы хотели познакомиться с соседями, и я таким способом представила бы вас Девриеенам…

– Но мне этот способ очень нравится, – радостно заверила я. – Весьма охотно поеду с вами на матч. Скажите мужу, что я буду признательна, если он купит для меня билет и мне найдется место в вашей машине. Я часто смотрю такие матчи по телевидению, – соврала я с удивительной легкостью, – и охотно посмотрю собственными глазами борьбу на ринге. В котором часу матч?

– В одиннадцать, но мы должны выехать до десяти, так как Йохан всегда заранее заключает с коллегами пари.

– В таком случае буду у вас не позднее 9.45.

Закрыв за разочарованной Лизой дверь, я почувствовала, что мое настроение решительно улучшилось. У меня было приятное ощущение, что я загладила свою вину перед Эльжбетой. А глупой Лизе казалось, что она так хитро все задумала! Естественно, у меня не было намерения информировать Войтека об отвергнутом от его имени предложении. Он не является страстным болельщиком какой-то одной спортивной дисциплины, но интересуется всеми, и вообще я не была уверена, что он не поехал бы с охотой на этот матч…

– На воскресенье я пригласила Ганса, – объявила вечером Эльжбета.

– За каким чертом? – тут же выпалил Войтек.

– Если бы ты жил здесь один, тебе тоже было бы приятно получить чье-то приглашение на воскресенье, – парировала она. – У него здесь нет никого из близких.

– Не знаю, было бы мне приятно или нет, но в воскресенье я хочу отдохнуть от чужих людей. На работе ко мне прикрепили сейчас молодого растяпу, которого нужно всему учить. Он ни на шаг не отходит от меня и обо всем спрашивает, даже во время обеда вертится рядом.

– Однако ты охотно пошел к чужим людям, как только тебя пригласили…

Разговор приобретал нехороший оттенок, и я сочла уместным вмешаться.

– Не будь старым брюзгой. Ганс интеллигентный парень, с которым можно обо всем говорить. Я была вместе с ним в музее Ван Гога в Амстердаме.

– Он ничего мне об этом не сказал, – удивилась Эльжбета.

– Время, проведенное со мной, не было для него событием, о котором стоит рассказывать, – объяснила я. – А в воскресенье можете взять его с собой на какую-нибудь прогулку, как раз будет свободное место в машине, так как я еду в N. и вернусь только к обеду. – И я попросила Эльжбету дать мне какую-нибудь старую ветровку, поскольку для этого климата мое пальто оказалось слишком жарким.

В воскресенье без двадцати десять я уже была перед домом Лизы. Она, должно быть, увидела меня через кухонное окно, потому что сразу выбежала. Оказалось, Йохану еще нужно что-то дома сделать, и, чтобы не мешать ему, мы решили подождать его за углом в конце улицы.

На Лизе был огромный стеганый жилет цвета хаки и цветастая блузка с оборками, а к ним желтые брюки и туфли на очень высоких каблуках. По моему убеждению, все части туалета должны быть выдержаны в одном стиле. Брюки – это спортивная одежда. Носить с ними иную обувь, чем на низком каблуке, это уголовное преступление против хорошего вкуса. К тому же разнородность стиля отдельных элементов одежды свидетельствует не только о плохом вкусе, но и об абсолютном отсутствии понятия об элегантности. Мне чертовски трудно привыкать к здешней моде. Прежде каждая девушка чуть ли не на уши становилась, добиваясь того, чтобы ее одежда имела четко выраженную индивидуальность, а сейчас пунктом амбиций является стремление всех выглядеть одинаково.

Убедив себя в душе, что Лиза одета ужасно, я сказала ей нечто утешительное:

– Вы очень модно выглядите, я много таких оборок видела в Амстердаме.

Когда подъехал Йохан, я уселась за ним на заднем сиденье. Мне хотелось убедиться, что вид сзади его головы и плеч не напоминает кого-нибудь из людей у канала. Никого он мне не напоминал. Кстати, у тех силуэтов я не запомнила никаких деталей, кроме того, что это были мужские силуэты.

Лиза начала щебетать о прекрасной погоде. Но разговор не получился, так как Йохан производил впечатление чем-то озабоченного и молчал. Потом он начал говорить с Лизой по-голландски, она слушала, задавая время от времени, судя по интонации, какие-то вопросы. Она была настолько поглощена его речью, что, кажется, забыла о моем присутствии. Только уже выходя из машины в N., она обратилась ко мне:

– Муж должен был мне кое-что сказать… – И, видимо, хотела еще что-то добавить, но запнулась.

– Прекрасно понимаю, – заверила я ее.

– Вы понимаете по-голландски? – вскрикнула она, испуганно глядя на меня.

– Нет-нет, я ни слова не понимаю на вашем языке, но мне понятно, что бывают вещи, требующие безотлагательного обсуждения.

Мой ответ, похоже, успокоил ее, поскольку она улыбнулась с явным облегчением. Ясно, они говорили о чем-то таком, что не было предназначено для чужих ушей, по крайней мере моих.

Мы с трудом выбрались с переполненной стоянки. Йохан явно спешил, Лиза старалась успеть за ним, стуча высокими каблуками, как автоматная очередь.

В холле здания, куда мы вошли, толпилось множество людей, а гул голосов напоминал жужжание улья. Я старалась не потерять Лизу из виду и поэтому чуть не наступала ей на пятки. Йохан прокладывал дорогу, взмахами руки приветствуя знакомых.

Мы вошли в длинное помещение. Оно было также заполнено людьми, стоящими малыми и большими группами и оживленно разговаривающими. У одной из стен перед буфетом вилась большая очередь. Лиза потащила меня в этом направлении, а ее муж куда-то пропал.

С картонными коробками апельсинового сока и пачками орешков в руках мы стояли посреди зала, ожидая Йохана. К моему удивлению, Лиза, которая всегда охотно болтает, молча тянула сок через соломинку. Я довольно неумело справилась с отрыванием приклеенной соломинки и проделыванием отверстия в нужном месте коробки и теперь, потягивая сок, глазела на людей. В огромном большинстве преобладали мужчины, а сопровождавшие некоторых из них женщины были не старше тридцати. Никто долго не стоял на одном месте. Люди останавливались, приветствовали знакомых, разговаривали минуту и шли дальше, подобно тому как это бывает на рауте.

Несколько мужчин, стоявших поблизости и оживленно разговаривавших, разошлись, открыв мне вид в глубину зала. И тут я поперхнулась и закашляла. Я увидела типа с перрона! Одетый в синюю куртку с красным поясом, он стоял недалеко от входа в обществе другого мужчины, повернутого ко мне спиной. Несмотря на сильный кашель, я смотрела на него как загипнотизированная. Только когда Лиза стукнула меня по спине, я пришла в себя и повернулась к ней. Как раз в это время прибежал Йохан с сообщением, что он еще не закончил свои дела и, как только придут Девриеены, пусть подождут его вместе с нами в холле у входа.

Я шла за Лизой с душой в пятках, украдкой оглядываясь, но, к счастью, тот тип уже исчез.

Мы остановились, как просил Йохан, неподалеку от входа, и через минуту Лиза с криком «Эй!» бросилась к вошедшей паре и подвела ее ко мне. Женщину я узнала сразу. Это была та полная стареющая индонезийская красавица из дома по соседству с домом владелицы «порше». Девриеен оказался мужчиной среднего роста с сильной проседью в волосах, лет шестидесяти на вид. Госпожа Девриеен была не выше мужа, но из-за своей полноты казалась значительно массивнее его.

Когда Лиза представила им меня, она сказала:

– Кажется, мы уже встречались. Я подтвердила:

– Да. Я спрашивала у вас о госпоже Хение.

– Я не поняла тогда, что вы мать нашего соседа, извините. – Она улыбнулась, показав прекрасные белые зубы, каким могла бы позавидовать не одна молодая девушка. – Я тогда что-то буркнула и закрыла дверь, – объяснила она Лизе.

Она действительно производила приятное впечатление.

Девриеен посмотрел на часы и сказал, что уже без десяти одиннадцать, а он договорился с Йоханом на 10.45. Лиза уверила, что муж сейчас придет, и почти в ту же минуту он появился.

– Я думал, тебя нет потому, что ты выгодно продал наши билеты, – зашумел Девриеен.

То, что он обратился к Йохану по-английски, я тут же засчитала в его актив, ведь он сделал это ради меня.

– Тебя искал Йоахим, ты вроде бы собирался заключить с ним пари. Он ставит на того негра из полутяжелой категории. У него есть еще какие-то дела к тебе.

– Мне не удалось с ним вчера увидеться, и я рассчитывал встретить его здесь.

– Может, тебе еще удастся встретить его в этой толпе. Он в синей куртке с красным поясом. Ну, пойдемте же, последний шанс занять места.

У меня душа ушла в пятки, а ноги стали ватными. Ведь ТОТ был в синей куртке с красным поясом! Я должна была превозмочь себя, чтобы не броситься к выходу. Йохан и Лиза уже быстро шли в глубь холла, за ними Девриеены. Едва живая от страха, я заставила себя идти за ними. Мы свернули в какой-то коридор, по которому катилась волна болельщиков. Я ускорила шаги и схватила Лизу за руку.

– Боюсь потеряться, – ответила я на ее удивленный взгляд.

– О! Кажется, Йоахим! – закричала госпожа Девриеен. Впереди недалеко от нас шел человек в синей куртке с красным поясом.

Девриеен догнал этого человека и схватил за руку. Человек остановился, повернулся, и я увидела его – это был не ТОТ. Как оказалось, этот человек не был и разыскиваемым Йоханом. Девриеен извинился и вернулся к нам.

У входа в зал, где находился ринг, толчея была еще больше. Билетеры внимательно проверяли билеты. А я продолжала жаться к Лизе.

Построенный в виде амфитеатра зал показался мне огромным по сравнению с небольшим прямоугольным рингом. Мы заняли места достаточно высоко, в средней части зала.

– Отсюда будет лучше всего видно, – заверил Йохан.

Амфитеатр заполнялся быстро. Я робко начала осматриваться, выискивая знакомую куртку. Верхней одежды синего цвета было, пожалуй, не меньше, чем красного, хаки, желтого или бежевого. Вся толпа производила очень пестрое впечатление.

– На кого поставил? – спросил Йохана Девриеен. Йохан быстро назвал несколько фамилий.

– Я разыщу Йоахима в перерыве, – утешал себя Девриеен. – Он ставил на Клвека, а я уверен, что уже в первом раунде Клвек припухнет. У вас есть программа матча? – обратился он ко мне.

– К сожалению, нет. Я узнала о сегодняшней встрече в последний момент.

Девриеен вынул из кармана смятую бумажную трубку и подал мне. Я надела очки и сделала вид, что читаю, после чего отдала ему программу со словами:

– Обозначьте, пожалуйста, ваших фаворитов, я не очень хорошо знаю ваших боксеров.

Он размашисто подчеркнул несколько фамилий, которые я не сумела бы прочитать, столько в них было двойных «а» и «е».

Вдруг зал зашумел сильнее, а потом стало тихо. На ринг вышли несколько человек, одетых в белое, и два боксера небольшого роста, которые заплясали в противоположных углах ринга. Тренеры окружили их, вложили каждому что-то в рот, надели им перчатки и исчезли. В середине ринга остался только судья, который был по крайней мере в два раза толще и выше участников матча. Раздался гонг. Боксеры, перебирая ногами, начали выдвигаться из своих углов.

Охотнее всего я закрыла бы глаза, потому что терпеть не могу бокса, но ведь я не могла этого сделать. К счастью, дрались боксеры в весе «мухи» или «пера», они больше топтались, чем наносили удары, и я кое-как это терпела.

В следующей встрече противники были крупнее и дрались с большим натиском. При каждом удачном ударе зал взрывался аплодисментами и свистом. Сидящий справа от меня Девриеен наклонялся и кричал, ободряя своего любимца. Кто из них им был – я, разумеется, не имела понятия. По мне, боксеры лупили друг друга совершенно одинаково.

Слева от меня сидел муж Лизы. Он пребывал в полном молчании. Мне сначала, судя по его спокойствию, показалось, что, в отличие от Девриеена, он не принимает близко к сердцу происходящее на ринге. Однако, когда я посмотрела на его лицо, меня "словно током ударило. Мышцы лица дергались, а глаза как будто приклеились к двум парам перчаток, радужные оболочки двигались в такт с движениями рук боксеров. Йохан не наблюдал за матчем – он участвовал в нем.

Я же достаточно насмотрелась на эту драку кулаками, вооруженными жесткими перчатками, и уже допускала, что, даже если я перестану смотреть на ринг, ни Йохан, ни Девриеен этого не заметят. Теперь я решила высматривать сине-красную куртку более методично, начав осмотр болельщиков с нижних рядов. Однако я периодически поглядывала на Йохана и Девриеена – убедиться, что они по-прежнему заняты происходящим на ринге. Я также предусмотрительно время от времени бросала взгляды на дерущихся внизу парней, чтобы моя незаинтересованность не казалась явной и не привлекла ничьего внимания. Я автоматически фиксировала свистки судьи и удары гонга. Если после них раздавался рев толпы, я тут же прерывала свой осмотр, наклонялась к рингу, как эмоциональный болельщик, и даже несколько раз аплодировала вслед за Девриееном.

Таким образом я осмотрела уже порядочную часть расположенных ниже трибун, останавливая взгляд на каждой сине-красной куртке. У меня уже начали болеть и слезиться глаза от этого высматривания, как вдруг тремя рядами ниже нас, левее, я увидела еще одну синюю куртку с красным поясом, и мое сердце снова застучало в ускоренном ритме. Это был ТОТ. Он сидел, наклонившись вперед, а когда двигал головой, то был четко виден не только его профиль, но и три четверти лица. В испуге я отвернулась к рингу, не видя, впрочем, что на нем происходит. Мои мысли прыгали как кролики. Заметил ли он меня раньше? Не его ли ищет Девриеен? Если так, что делать, когда он подойдет к нам и увидит меня в обществе своих дружков? А если это все-таки не Йоахим?

Я еще раз посмотрела в том направлении и похолодела. Только сейчас я заметила, что рядом с ТЕМ человеком сидит мой высокий голландец! Как я не увидела его сразу? Вероятно, так сконцентрировала внимание на синей куртке с красным поясом, что не замечала ничего другого. Они сидят рядом. Значит ли это, что они заодно?

Внезапно я пришла в себя, так как поднялся страшный шум. Зал выл, кричал в восторге, свистел и топал ногами от недовольства. Я посмотрела на ринг. Один из боксеров лежал на полу, над ним наклонился судья и считал. Нокаут, похоже, оказался тяжелым, так как боксер не поднимался. Девриеен чуть не прыгал на скамейке и бил ладонями по коленям. Лицо Йохана исказила какая-то дьявольская гримаса. Я почувствовала себя плохо.

Через две минуты рев, топот и свист прекратились, зал наполнился однообразным шумом, люди начали вставать и проталкиваться к выходу. Йохан и Девриеен также поднялись.

– Двадцатиминутный перерыв. Если вам никуда не нужно, лучше сидеть на месте, – обратился Йохан к Лизе и госпоже Девриеен. – На билетах указан только участок сектора, места не нумерованы, поэтому позже у вас могут возникнуть хлопоты, когда начнете нас искать.

– Мы никуда не пойдем, – заверили обе женщины. Я посмотрела влево, на третий ряд под нами. Оба места уже были пусты.

– Ну, вы и болельщица! У вас на лице красные пятна! – воскликнула госпожа Девриеен.

Я коснулась лица ладонями. Оно явно горело.

– Ваш муж тоже переживал…

– А мне от всего этого ни холодно ни жарко, – охотно заговорила госпожа Девриеен. – Я хожу на матчи только затем, чтобы составить мужу компанию: он считает, что я приношу ему удачу. Если я не еду, он проигрывает большую часть пари. Я служу ему своего рода талисманом, хотя для талисмана слишком толстая. – Она засмеялась, демонстрируя свои прекрасные зубы. – Но похудеть не могу – слишком люблю поесть.

Она все больше мне нравилась, в ней не было ничего искусственного, ни тени позы, которая часто характерна для стареющих красавиц, постоянно озабоченных тем, чтобы другие не забывали об их ушедшей красоте.

– Сейчас я тоже охотно съела бы чего-нибудь, – добавила она со вздохом. – У них тут в буфете вполне приличные сэндвичи и печенье.

Я вытащила пакет с орешками и отсыпала горсть в пухлую ладонь госпожи Девриеен.

– А я хожу с Йоханом на матчи, потому что люблю бокс. Такие бои, как этот, очень приятны, – говорила Лиза, пока госпожа Девриеен с аппетитом грызла орешки. – Нокаут что надо. Удар был таким молниеносным, что тому не удалось даже сделать ответного движения, как он уже лежал. Я думала, его унесут с ринга, ведь он оставался лежать даже после того, как судья прекратил считать.

– Не знаю, рискнула бы я так схлопотать даже за огромные деньги, – сказала госпожа Девриеен, которая уже удосужилась съесть орешки.

Глядя на нее, я непроизвольно подумала: нет, невозможно, чтобы муж такой милой женщины был убийцей… И как бы для контраста посмотрела на Лизу. Глупая щебетунья, когда рассуждала о нокауте, имела вид мурлыкающей от удовольствия кошки.

Зал снова начал заполняться. Вскоре вернулись Йохан и Девриеен.

– Ты встретил Йоахима? – спросила госпожа Девриеен мужа.

– Да. Я заключил с ним три пари. Бои начались снова.

Я порой смотрела на ринг, стараясь не видеть, что на нем происходит, но больше поглядывала вниз, почти не поворачиваясь влево. Достаточно того, что я их видела – убийцу Янины Голень и сидящего рядом с ним высокого голландца. Я чувствовала себя как воздушный шарик, из которого выпустили воздух. Думала я только об одном – чтобы матч наконец кончился. О том, что будет после его окончания, мне уже не думалось.

Я пришла в себя, только когда мы оказались на улице. Погода стояла великолепная, светило солнце, и было очень тепло. Девриеен радовался: боксеры, на которых он ставил в пари с Йоахимом, победили.

– Будем теперь ждать Йоахима? – спросила госпожа Девриеен.

– Нет, мы с ним договорились на завтра. Я голоден, ведь в это время мы всегда второй раз завтракаем.

Я посмотрела на часы. Было около двух.

– Может быть, съедим что-нибудь здесь? – Девриеен вопросительно взглянул на жену.

– Я тоже ужасно голодна, – забеспокоилась она, – но дома есть филе из ягненка, которое ты так любишь…

– В таком случае возвращаемся домой, – решительно заявил муж.

– А мы пообедаем в ресторане. Я не приготовила ни филе, ни чего-либо другого, – радостно пояснила Лиза. – Йохан уже договорился со знакомыми…

– В таком случае, – обратилась я к госпоже Девриеен, – не могли бы вы подвезти меня домой?

– Но почему вы хотите уехать? – Лиза казалась огорченной. – Пойдемте поедим с нами.

– Меня ждут дома. – Я с облегчением подумала: как хорошо, что взяла с собой ключи.

Я заплатила мужу Лизы за билет, мысленно упрекая себя в том, что транжирю деньги, заработанные тяжким трудом моего ребенка.

Девриеен усадил меня рядом с собой и всю обратную дорогу расхваливал достоинства отдельных участников матча. Я не понимала большинства профессиональных терминов, но, стараясь показать заинтересованность, поддакивала, а потом вообще перестала принуждать себя слушать.

В какой-то момент Девриеен почти затормозил и выкрикнул:

– Вы не согласны со мной, что Броок плохо работает ногами?!

Я мгновенно очнулась:

– Нет-нет! Я тоже считаю, что его работа ногами ужасна.

– Вы так молчали, что мне показалось, будто вы другого мнения. А что вы скажете о Дерееке?

Я еле сдержалась, чтобы не крикнуть: «Ничего!»

– Перестаньте уж болтать об этом матче, – неожиданно вмешалась госпожа Девриеен. – Она так же хорошо разбирается в боксе, как и ты, у нее даже пятна были на лице от эмоций. Езжай быстрее, а то я начинаю жалеть, что мы не остались поесть в N., по крайней мере я бы уже ела…

Когда машина остановилась перед моим домом, она, прощаясь, сказала:

– Вы обязательно должны зайти ко мне на чашечку кофе, но когда не будет мужа, потому что наверняка вы с ним снова заведете разговор о боксе. – Она улыбнулась, блеснув своими тридцатью двумя зубами. – Со мной он не может вести такие разговоры – знает, что меня это совершенно не интересует. Я вам позвоню. – Она еще раз сверкнула зубами.

Дома, как я и ожидала, никого не было. Я сделала себе какие-то бутерброды, съела их и вытянулась на диване. Настроение мое испортилось надолго. Я старалась себе внушить, что это только результат пережитых в N. эмоций. Но сама знала, что это неправда. В глубине души я сразу поняла, что все испортила и именно это причина плохого настроения. Я почувствовала себя как проколотый воздушный шарик сразу после того, как Девриеен сказал, что в перерыве виделся с Йоахимом. А я в это время трусливо отсиживалась в обществе Лизы и госпожи Девриеен, согласившись на просьбу Йохана присматривать за местами. Ведь ничто не мешало мне выйти за мужчинами и тайно понаблюдать за Девриееном. В сущности, я не хотела знать наверняка, что Йоахим – это ТОТ тип с канала, потому что, если бы это оказалось правдой, значит, и мой голландец мог быть в его обществе.

Но если бы я, как страус, не спрятала голову в песок, возможно, вопрос о втором убийце с канала уже прояснился бы. Я пропустила шанс, который наверняка не повторится. В конечном счете я сейчас знала то же самое, что и раньше, то есть что один из убийц живет на нашей улице.

Охотнее всего я бы сейчас выпила чего-нибудь, но не могла же я второй раз наклюкаться. Эльжбета наверняка подумала бы, что вышла замуж за сына алкоголички и что от нее это до сих пор скрывали. Что же сделать, чтобы избавиться от мыслей об этом грязном деле, хотя бы несколько часов не думать о нем? Мне вспомнилась «лекция» Войтека о наркотиках: после них благодушное настроение, чувство блаженства… Черт с ним, с чувством блаженства, но я бы сейчас все отдала хотя бы за час просто хорошего настроения.

И тут мне неожиданно пришла в голову мысль: а не прав ли был Войтек, когда беспокоился из-за моего знакомства с высоким голландцем? Может, все это дело связано с контрабандой наркотиков? Может быть, Голень привезла их сюда по чьему-то поручению? Стержнем всей этой истории могут быть наркотики!

Я читала в нашей прессе о случаях захвата такой контрабанды на судах, возвращающихся из дальних рейсов. Польские моряки занимались контрабандой наверняка по чьему-то заданию. Товар не мог предназначаться для польских наркоманов, потому что в игре были заняты немалые суммы долларов. Мой всезнающий ребенок рассказывал о способе приготовления морфия и героина, который применяют польские наркоманы. Польша могла быть для такой контрабанды только транзитной страной. Наркотики везут в нее для того, чтобы переправить их по материку куда-то в другое место, туда, где покупатели платят долларами. Писали также о нескольких цейлонцах, пролетавших транзитом через Польшу, у которых в аэропорту Окенче таможенники обнаружили скрытые в каблуках пакетики с героином. Газеты информируют о контрабанде, которую удается раскрыть. А сколько раз это не удается?

Такая контрабанда предполагает наличие организованной преступной сети. Янина Голень могла иметь задание перевезти доставленные водным путем наркотики из Польши в Голландию и передать их конкретному получателю. Может быть, местная банда торговцев наркотиками решила ее убить и отобрать товар, чтобы получить его даром? Но таким образом они перекрывали бы этот источник. На этот счет мне не требовалось даже объяснение Войтека, я ведь знала, что мировая торговля наркотиками представляет собой великолепно организованную сеть, все нити которой связаны между собой. Может быть, Голень хотела сама продать наркотики? А для того, чтобы замести следы, сошла не в Утрехте, где ее ждали, а гораздо раньше? Однако ее обнаружили и предательство покарали смертью.

А если бы ее не нашли? А если бы с кем-то спутали? По спине у меня снова пополз холодок. Ведь это у меня на вокзале в Утрехте была ее шапка – опознавательный знак женщины, которую ждали. Возможно, у них даже была ее фотография. А может быть, она везла наркотики уже не в первый раз и имела знакомых в низших звеньях сети… Может быть, она предложила им наркотики для продажи, а они сообщили боссам, и ей поставили ловушку.

Эти мысли так захватили меня, что я удивилась, когда вернулись мои в обществе Ганса и оказалось, что наступило время позднего обеда.

Ганс сидел до вечера. Эльжбета была в превосходном настроении, чего нельзя было сказать о Войтеке.

– Ты должен согласиться, – сказала Эльжбета, когда Ганс ушел и мы остались одни, – что Ганс интеллигентный.

– Да, – неохотно согласился мой ребенок. – Ну и что из этого?

– Ничего. Но он также очень интересный, не заметил?

– Мне это безразлично, – буркнул он.

– О! – удивилась Эльжбета. – А кто недавно, стоя перед зеркалом, уверял, что у меня интересный муж?

– Ну ладно, он ужасно красивый и страшно интеллигентный! – взорвался Войтек. – Это, впрочем, отнюдь не означает, что я должен терпеть его общество. И в следующие выходные я не хочу, чтобы он у нас околачивался.

– А если бы с нами была Лиза, ты тоже имел бы что-нибудь против его общества?

– Вот еще! И оставь меня в покое с этой Лизой! Я одобрительно кивнула Эльжбете. Она правильно коснулась вопроса о Лизе. Но особа Ганса явно обеспокоила моего ребенка. Вот олух. Не знает, что, если жена говорит о каком-то мужчине с демонстративной симпатией, мужу можно не беспокоиться.

Крысь, видимо уставший от прогулки, капризничал.

Не хотел убирать с пола игрушки, которые успел разбросать после возвращения, и Эльжбета довольно долго мучилась, пока уговорила его это сделать. Когда я пришла поцеловать его на ночь, у него была улыбающаяся и порозовевшая после купания мордочка. Я позволила ему несколько минут покувыркаться в постели, что привело ее в некоторый беспорядок. Хорошо быть бабушкой! Снова есть любимый ребенок, но зато избавлена от хлопот по воспитанию.

Когда вечером мы с Эльжбетой убирали кухню, она сказала:

– У Ганса в Германии есть невеста, он постоянно рассказывает о ней. Время от времени она к нему приезжает. Но не нужно говорить об этом Войтеку.

– Не беспокойся! – заверила я.

Я отправилась в супермаркет рано утром, чтобы избежать встречи с высоким голландцем. Войтек мог оказаться олухом в отношении Ганса, но что касается высокого голландца, то теперь я готова была согласиться с моим ребенком в том, что его интерес ко мне выглядит более чем подозрительным. Мое самолюбие получило по носу, и ощущение не было приятным.

Опять стояла хорошая погода, было солнечно и, несмотря на ветер, тепло. Похоже, что зима здесь уже кончилась. Днем, закрыв дверь за Крысем, который отправился после обеденного перерыва в школу, я долго стояла на пороге, глядя на быстро бегущие по небу весенние облака. Я даже не заметила, как с конца улицы подъехал серый «порше», и увидела его только тогда, когда он остановился у нашего дома и из него вышла госпожа Хение.

– Я слышала, вы спрашивали обо мне. Вероятно, вас беспокоит, как я выполнила ваше поручение, но так сложились обстоятельства, что мне нужно было сразу же уехать, и я не могла с вами связаться. Вернулась только вчера вечером.

Я пригласила ее в дом. К счастью, газ под кофейником не был выключен, и я смогла быстро сделать кофе. Госпожа Хение удобно уселась в кресле.

– Можно закурить? – вежливо спросила она, вынимая из сумочки сигареты.

Я непроизвольно отметила, что такие же покупал высокий голландец, и, вспомнив этого человека, почувствовала неприятную тяжесть в области сердца.

В первый раз я присмотрелась к ней внимательно. Ей, похоже, около сорока, она не интересная, но зато выглядит очень элегантно, и волосы у нее хорошие.

– Я передала меховую шапку, как вы и просили, амстердамской полиции. Сообщила также ваш адрес. – Она сделала глоток и затянулась сигаретой. – Владелица шапки еще не нашлась?

Мне стало не по себе, но я изобразила нечто вроде смущенной улыбки:

– К сожалению, нет…

– Нет? – удивилась госпожа Хение. – А я уж думала, что мне удалось помочь вам в этом деле.

– Наверное, полиция не смогла ее найти, а кроме того, у них наверняка есть дела поважнее, чем посредничество в поиске перепутанных головных уборов. – Я старалась говорить это беззаботным тоном, чтобы создать впечатление, будто это дело не имеет для меня большого значения. Про себя я молилась, чтобы она переменила тему.

– Наша полиция очень тщательно работает, все-таки есть надежда, что она отыщет эту женщину.

Госпожа Хение внимательно осмотрела гостиную.

– Ваш сын арендовал дом меблированным? – поинтересовалась она.

Я удивилась, что это ее интересует, но подтвердила.

– Мой сын стипендиат, покупать тут мебель было бы ему слишком дорого. Конечно, стоит это дороже, чем аренда немеблированного дома, но зато у него потом не будет хлопот с продажей вещей.

– Ах, так! – удивилась она. Вероятно, думала, что мой ребенок останется в Голландии навечно.

– Я хотела бы пояснить, что заходила к вам не в связи с той меховой шапкой. Я узнала о смерти мужа вашей родственницы, моего земляка… и хотела выразить соболезнование. Я слышала об обстоятельствах смерти. Это, вероятно, было для вас тяжелым ударом… Смерть в семье всегда удар…

– Он не был моим родственником, до смерти тетки я мало его знала, но больше года мы жили с ним под одной крышей, – сказала она, допивая остатки кофе.

Я уже поняла, что мое соболезнование выглядело несколько неестественно. Скорее всего, она отнеслась к этой смерти так же, как и Лиза, – как к нормальному явлению для старика. Можно привязаться к чужому ребенку, но не к чужому старику. Хорошо, что она не делает вид, будто он был для нее близким. Это свидетельствует об определенном внутреннем такте. Скорее всего, она жила с ним из каких-то рациональных побуждений. На карту ставился дом. Возможно, она опасалась, что если бы с вдовцом тетки стал жить кто-то чужой, то он урвал бы себе что-нибудь из наследства. Как бы там ни было, но старый солдат до самой смерти имел опеку.

Госпожа Хение тоже сочла эту тему исчерпанной и перешла к другой.

– Аннеке Девриеен сказала мне, что вы вчера вместе с ними посетили боксерский матч в N. и ее муж был в восторге от того, что потом мог с вами профессионально обсуждать бокс, ведь сама Аннеке в боксе ничего не понимает.

Я ухватилась за тему Девриеенов обеими руками.

– Госпожа Девриеен, наверное, была красавицей, она и сейчас еще очень хороша и мила. Пожалуй… – заколебалась я, но решила продолжать, – она не голландского происхождения?

– Ну, это сразу видно, – засмеялась госпожа Хение. – Неудивительно, что он в свое время потерял из-за нее голову. Ее мать, как она мне рассказывала, была яванкой, а отец голландцем. До войны Индонезия была нашей колонией, – объяснила госпожа Хение. – Девриеен уехал туда очень молодым человеком и работал в одной из голландских фирм. Он провел в Индонезии почти полжизни, потому что остался там и после войны, когда она уже перестала быть нашей колонией. Вернулся сюда с женой около пятнадцати лет назад. Но у него есть еще какие-то дела в Индонезии, так как время от времени он туда ездит.

Она встала с кресла.

– Мне очень жаль, что мое обращение к полиции пока не помогло найти вашу попутчицу. Спасибо за кофе, он был отличным.

Я смотрела, как она садится в свой «порше». Фигура у нее была великолепной. Когда я вернулась в гостиную взять пустые чашки, я невольно принюхалась. Госпожа Хение пользовалась хорошими духами. Я очень люблю хорошие духи.

Крысь вернулся из школы с известием, что его подвез на «тойоте» господин, с которым мы ходили в лес, что он и сегодня может свозить нас в лес и что сейчас он как раз ждет в машине.

– Этого еще не хватало!

– Мы не можем сейчас ехать в лес, – сказала я решительно.

– А я хочу! – тут же воспротивился мальчишка. Подкупать ребенка очень гадко, но что я могла сделать?

– А ведь я сегодня приготовила тебе сюрприз. Пойдем в магазин за подарком для тебя.

Крысь, конечно, сразу же захотел узнать, что за подарок, но я твердо придерживалась идеи сюрприза и заинтриговала его настолько, что он согласился отказаться от поездки.

Через минуту он вернулся и сообщил, что господин из «тойоты» спрашивает, не собираюсь ли я на этой неделе ехать на рынок.

Это было уже слишком! Подавляя в душе страх, я заставила себя выйти из дома. Избегая взгляда высокого голландца, я поблагодарила его за предложение поехать как в лес, так и на рынок, добавив, что уже хорошо ориентируюсь в магазинах.

Пожалуй, он понял, что я больше не хочу его видеть, потому что сказал: «В таком случае извините, до свидания». Не подавая руки, я только кивнула и бегом вернулась в дом в состоянии замешательства. Я была и напугана, и недовольна собой, тем, что вела себя так гадко. А что если он не был в компании убийцы на матче, а оказался рядом с ним случайно?

Ко всему прочему Крысь ухватился за идею подарка-сюрприза, а я понятия не имела, что бы такое для него придумать… В конечном счете мы с ним купили коробку с деталями самолета для вырезания и склеивания. Дали ему название «летающий кролик». Крысь остался доволен подарком и, что так же важно, был занят им до обеда. Я же, в процессе чистки картошки и помешивания в кастрюлях, перебирала в мыслях подробности визита госпожи Хение и особенно услышанные от нее новости.

Какие дела мог вести Девриеен, которые требовали от него поездок в Индонезию? Госпожа Хение не сказала, ездит ли он туда с женой, что можно было бы объяснить ее желанием посетить своих родственников, или его поездки обусловлены делами, которые он еще ведет.

Я никогда не была сильна в географии, к тому же с тех пор, как ее изучала, все изменилось. Я попыталась вспомнить, какие заморские территории принадлежали Голландии до войны. Что входит в состав Индонезии?

Пожалуй, Суматра, Целебес, Ява – ведь госпожа Хение вспомнила, что мать госпожи Девриеен была яванкой, – и, наверное, еще что-то. А куда отнести Цейлон? Не он ли сейчас называется Шри Ланкой? Откровенно говоря, я уверенно знала только то, что все это расположено в пределах Индийского океана. Но как далеко, например, Цейлон находится от Явы, не имела представления. В аэропорту Окенче задержали цейлонцев, перевозивших наркотики. Но могут ли они перевозиться с Явы или Целебеса? Не знаю почему, у меня в голове вертелся вопрос, не имеющий к этому делу никакого отношения: премьером какого государства была госпожа Бандаранаике и что с ней потом произошло?

Единственно возможным способом получения информации для меня было спросить у Войтека, хотя реакцию можно было предвидеть.

Я спросила его обо всем этом вечером.

– Пушистик, как можно не знать таких элементарных вещей? – возмутился мой ребенок.

– Твой вопрос вызван отсутствием интеллигентности, – парировала я. – Значит, можно, раз не знаю.

После этого я прослушала лекцию, произнесенную полным сострадания ко мне тоном, в которой мой ребенок постарался просветить меня в области географии – политической и экономической – этого района мира. Это было, конечно, слишком много для меня, но я уже не хотела прерывать его и портить ему удовольствие от ощущения, что он может стольким вещам меня научить.

Его лекция дала мне косвенное подтверждение моей гипотезы: острова Индонезии могут находиться на пути пересылки наркотиков. В сущности, ничего больше меня не интересовало.

Не помню точно, когда мне позвонила госпожа Девриеен, но скорее всего, на следующий день после визита госпожи Хение. Она пригласила меня на ленч. Я сказала, что очень благодарна за приглашение, но ленч должна съесть вместе с внуком и до его возвращения в школу буду занята. Мы договорились, что я приду к ней после этого.

Когда я позвонила, дверь открылась так же внезапно, как и в тот раз, когда я приходила узнать о владелице «порше». Для такой тучной особы, какой была Аннеке Девриеен, она двигалась очень быстро, ведь нельзя же было предположить, что она оба раза ждала моего звонка под дверью.

– Очень приятно вас видеть, – сказала она и лишь потом поздоровалась. – Мужа не будет дома весь день, и никто нам не помешает болтовней о боксе.

В гостиной все уже было приготовлено к моему приходу. На низком столике громоздились горы печенья и фруктов, а большой домашний электрический кофейник стоял на подносе, накрытый куском шерстяной ткани.

– Я люблю хороший крепкий кофе. А вы? – спросила она, разливая так знакомо пахнущий напиток в чашки.

– Я тоже, – заверила я ее вполне искренне.

– Люблю я также печь, – добавила Аннеке Девриеен, пододвигая мне плоскую вазу с пирожными. – Никакие готовые продукты не заменят домашних.

Уплетая пышное миндальное пирожное, я с готовностью поддакнула.

– Сто лет не ела настоящего миндального пирожного, которое считаю лучшим лакомством в мире!

– Печь меня научила моя бабка, мать отца, когда я была еще маленькой девочкой. Я очень любила сидеть на кухне. Знаете, старые голландские кухни были огромными, с кирпичным полом, большим массивным столом, а у камина с дымоотводом на стенах висели сковородки, котелки, латунная и медная утварь…

Очевидно, она заметила на моем лице удивление, так как пояснила:

– Я воспитывалась у бабки, матери отца, в Роттердаме. Моя мать умерла через три месяца после моего рождения…

Это было для меня неожиданностью. Из того, что мне рассказала госпожа Хение, мне показалось, что молодой Девриеен познакомился с красивой Аннеке на Суматре или Яве.

Госпожа Девриеен словно читала мои мысли. Она улыбнулась своей прекрасной улыбкой и, глядя на меня смеющимися глазами, добавила:

– На Яву я поехала в первый раз, поскольку не беру в расчет свое пребывание там в первые три месяца жизни, в семнадцать лет в связи с тяжелой болезнью отца. Он там был представителем крупной голландской фирмы. В детстве я видела его только в короткие периоды, когда он возвращался в страну.

В устах госпожи Девриеен эта «страна» звучала совершенно естественно.

– Тогда, у отца, я и познакомилась со своим будущим мужем, который был как-то связан с фирмой отца. Мы обручились, а через полгода поженились, и я уехала к нему. Бабка к тому времени уже умерла. Но всегда, когда я пеку пирожные, я тоскую по нашей роттердамской кухне…

Она сказала это со вздохом, но ее глаза оставались смеющимися. Она, вероятно, отдавала себе отчет в том, что, если бы пожаловалась на тоску по выложенной тростниковыми циновками хижине, это подошло бы ей гораздо больше. Она казалась сейчас значительно интеллигентней, чем я предположила вначале.

Я быстро переключилась на кулинарные дела.

– Я очень люблю вкусную еду, но ее приготовление отнимает много времени. На прошлой неделе я ела в Амстердаме в китайском ресторане нечто такое… даже не помню, как называется, но это было замечательно… смесь риса с побегами бамбука, с креветками, кусочками мяса разного сорта и Бог знает еще с чем. Приготовление всего этого, должно быть, очень трудоемко.

– Вы были на прошлой неделе в Амстердаме? – госпожа Девриеен больше не улыбалась. Без улыбки ее лицо казалось значительно старше.

– Я хотела наконец побывать в музее Ван Гога, не говоря уже о картинах ваших старых мастеров…

Она молча смотрела на меня, и – не знаю почему – но у меня создалось впечатление, что сказанное мною она восприняла с каким-то недоверием. Чтобы убедить ее, я добавила:

– Удивляюсь, как великолепно приспособлено старое здание городского музея к приему тысяч посетителей. В музейном кафе-баре слышны все языки мира, за исключением, пожалуй, голландского.

– В любой стране музеи посещают только туристы. Я, например, в последний раз была в музее еще в школьные годы… – Она слегка улыбнулась кончиками губ. – Конечно, вы посетили также то, что посещают и другие туристы, то есть район известных развлечений?

К счастью, она сейчас не смотрела на меня, занятая разливанием кофе в чашки, и я решилась на отрицание:

– У меня было мало времени, а кроме того, те развлечения, скорее, для мужчин… Я хотела немного поглазеть на витрины магазинов, хотя мне нужно было спешить, чтобы вернуться на поезд не слишком поздно…

– В таком случае жаль, что мой муж не познакомился с вами раньше, так как он тоже был в прошлое воскресенье в Амстердаме. Тогда вы спокойно вернулись бы вместе с ним на машине.

Она снова улыбалась, во мне же все затрепетало. Девриеен был тогда в Амстердаме! И зачем она мне об этом сказала?!

Я лихорадочно начала вынимать из пачки сигарету и долго не могла прикурить. Я избегала взгляда Аннеке Девриеен, боясь, что прочту в ее глазах иронию или насмешку. Наконец, глотнув кофе, я произнесла:

– В Амстердаме вы не были вместе?

– Нет, муж ездил по своим делам. Я нужна ему только на боксерских матчах, как талисман.

Мое сердце стучало так сильно, что мне казалось – она его слышит. Я пробормотала:

– После такого количества крепкого кофе сердце бьет, как конь копытом…

– Вам плохо? – забеспокоилась госпожа Девриеен.

– О нет, я гипотоник и только после кофе оживаю.

– Слава Богу! Марийке Хение как-то предъявила мне претензию, что после выпитого у меня кофе глаз ночью не сомкнула. Я ей говорила, что вы приходили к ней, но не застали.

– Благодарю вас, она уже была у меня. Она очень любезна и ужасно элегантна. Мне кажется, вы дружите?

Аннеке Девриеен как раз откусила пирожное и ответила только через минуту, как бы раздумывая:

– Дружим? Я бы так не сказала. Я дружила с ее теткой и теткиным мужем. А Марийке как бы получила от них в наследство. Она на десять лет моложе меня, это тоже имеет значение. Кроме того, она очень современная, предприимчивая и энергичная женщина, понимающая в бизнесе, о чем я не имею абсолютно никакого понятия, всю жизнь занимаюсь только домом. Это не значит, что мы не общаемся, у нас с Марийке очень хорошие отношения… А вот с ее теткой, несмотря на разницу в возрасте, я была действительно близка… И старик был настоящим джентльменом. Умел делать комплименты… – Воспоминания вызвали у нее улыбку. – Он проявлял интерес не так, как это бывает у мужчин, которые хотят чего-то добиться от женщины. Он также прекрасно рассказывал о военных событиях.

– Известие о его смерти было для меня неприятной неожиданностью, я ведь так хотела с ним познакомиться. Я видела его один раз в окне, он не показался мне дряхлым, я даже отметила, как он прямо держится…

– После смерти жены его здоровье пошатнулось, его начал мучать ревматизм, в эту зиму он перестал выходить из дома. Но ему еще далеко было до дряхлости. Марийке жаловалась, что у него очень испортился слух, но он как-то сам мне признался, что притворяется, будто не слышит. Это давало ему возможность избегать ненужных разговоров и иметь покой. Я думаю, Марийке была ему достаточно чужой, хотя он никогда не говорил об этом, а в таком возрасте плохо переносят общение с чужими людьми… Его смерть была совершенно неожиданна. За день до этого он звонил мне и жаловался, что остался один, так как Марийке должна была вернуться только вечером, и просил проведать его. Сообщил, что принял твердое решение… Но я в тот день была очень занята, это был день, когда я делаю большую уборку и стирку, и я пообещала ему заглянуть на следующий день. А на следующий день позвонила Марийке и сказала, что он умер…

– Я тоже думала о том, что после смерти жены он должен был чувствовать себя здесь одиноким. Он прожил в Голландии много лет, но все же его родиной была Польша. Может быть, то решение, о котором он вам говорил, было решение вернуться в Польшу?

– Мне это не пришло в голову. Скорее, я допускала, что он надумал переселиться в дом престарелых. Хотя… Может, вы поймете меня… Полгода назад, а может быть, еще раньше он дал мне, а не Марийке письмо, чтобы я его бросила в почтовый ящик. Это было письмо в Польшу. Но я вспоминаю, как он однажды говорил, что там у него уже не осталось ни одного близкого родственника. К кому бы он там вернулся? Большую часть жизни он прожил здесь, был голландским подданным. А вы, – она посмотрела на меня, – надолго приехали к сыну?

– Нет, самое позднее, через месяц вернусь в Польшу.

– Это далеко, правда?

– Самолетом неполных два часа. Нас разделяют только два немецких государства.

– Ах, так, – сказала она смущенно, потом посмотрела на меня и искренне рассмеялась.

К сожалению, она была женой Девриеена, но, безусловно, была мила. Я с облегчением смеялась вместе с ней. До конца визита я старалась забыть о том, что она жена своего мужа. И мне это действительно удалось. Мы разговаривали о жизни, о прошлых модах, о нынешнем мире. Я взяла у нее рецепт на миндальное пирожное. Прощаясь со мной, она сказала:

– Если бы вы здесь остались, то думаю, что, несмотря на различия между нами… – В этот момент она, возможно, прочла в моих глазах немой вопрос, потому что не очень впопад пояснила: – разные народы и все, что с этим связано… несмотря на это, мы бы наверняка искренне подружились.

У меня было желание ответить, что, если бы единственным, что нас разделяет, были различия, обусловленные национальностью, я бы очень охотно предложила ей дружбу, даже на короткое время моего пребывания здесь. Но ведь она – жена человека, который МОГ быть убийцей Янины Голень. Поэтому я сказала только, что мне было очень приятно и т. п., и выразила надежду еще раз увидеться с ней до моего отъезда.

Я засиделась у госпожи Девриеен слишком долго. Крысь уже ждал у дома.

– Если бы тебя еще немного не было, я ушел бы к Бассу. Куда ты ходила?

– К соседям.

– Зачем?

– А зачем ты ходишь к Бассу или он приходит к тебе?

– Чтобы играть. Но ты не ребенок и не играешь…

– Взрослые играют, разговаривая.

– Э-э, какая же это игра. Я тоже сегодня разговаривал с Кристой, мы вместе возвращались из школы. Она сказала мне, что они на каникулы поедут на Мадейру.

– Кто это – Криста? – прервала я его.

– Не знаешь? Они живут около нас, она ходит во второй класс. Хвалилась, что полетит на самолете. А где находится Мадейра?

– Спроси папу, он покажет тебе на карте.

– А ты не можешь?

– Нет, у меня много дел с обедом. Крысь все еще не сдавался:

– Зачем они туда едут?

– Хотят провести там отпуск. Ведь тебе сказала Криста, вот и спроси у нее и не морочь мне сейчас голову этой Мадейрой…

Однако он успел уже достаточно заморочить мне голову, и я продолжала об этом думать. Такое путешествие должно прилично стоить, да еще проживание там… Войтеку с семьей не по карману провести отпуск на Мадейре, а у него оклад, пожалуй, такой же, как у Петера. В таком случае у того есть какие-то дополнительные доходы. Может, я напрасно подозреваю Девриеенов? Может, именно Петер? Его образ жизни и внешность не соответствуют моему представлению об убийце, но как раз именно это может играть существенную роль. Ведь известно, что главари банд часто камуфлируют свои делишки, официально занимаясь приличным ремеслом. Но разве по возрасту Петер может быть главарем банды? А что? Сейчас все делают ставку на молодых. Для некоторых профессий люди за сорок считаются слишком старыми. Но стал бы главарь участвовать в «мероприятии», подобном тому, которое было осуществлено у канала в Амстердаме? А может, он и не главарь, но лицо в банде достаточно ответственное для того, чтобы навлекать на себя подозрения. К тому же торговцы наркотиками – это не примитивные бандиты. Если они считают необходимым убрать кого-то, то не рискуют наймом платных убийц. Петер же достаточно холодный и циничный…

В результате этих размышлений у меня пригорела морковь. Ведение хозяйства и одновременный поиск убийцы начинали превышать мои возможности. Мучаясь с мытьем кастрюли, я поклялась себе, что на кухне больше не допущу мыслей, связанных с делом Янины Голень.

Неизвестная Мадейра не давала Крысю покоя. Как только вернулся Войтек, он повторил, что ему сказала дочка Петера, и потребовал подробной информации. Когда после осмотра карты и объяснений Войтека он пошел наконец спать, я тоже не выдержала и задала вопрос моему ребенку:

– Что, Петер зарабатывает больше тебя?

– Не думаю.

– Он, вероятно, имеет еще какие-то доходы, если у него есть средства на такие поездки?

– Видимо, да. Но почему ты этим интересуешься?

– Я не интересуюсь. Просто меня удивило: если он весь день занят так же, как и ты, то откуда у него возможность подрабатывать?

– Не знаю, и меня это никак не касается… – Мой ребенок недовольно передернул плечами. – Может, играет на бирже, может, получил наследство…

– Нормально работающие люди играют здесь на бирже?

– Ну и надоела же ты, – вздохнул он. – Каждый может играть на бирже, если есть желание. Твои вопросы напоминают мне Крыся…

После такого изречения я нахохлилась и пошла к себе наверх.

Теперь мне все казалось еще более неясным и запутанным. Прошло уже десять дней после поездки в Амстердам и неделя с момента обнаружения шляпки от дождя, а мои попытки найти убийцу оставались безрезультатными, несмотря на уверенность, что он живет на нашей улице. Единственным результатом моей «деятельности» являлось предположение, что каждый из трех соседей может быть убийцей с канала. Впрочем, и оно казалось шатким, и если бы не «железный» аргумент в виде несчастной шляпки, выброшенной в мусор в одном из здешних домов, трудно было бы даже считать его предположением. Все это ужасно раздражало, тем более что возможные убийцы производили впечатление нормальных, обычных людей, стоящих скорее на высших, чем на низших ступенях общественной лестницы. Наверное, мне следовало избавиться от мешанины представлений, в которых образ убийцы автоматически связывался с дегенеративным, примитивным типом.

Итак, Войтека не интересовали дополнительные доходы Петера, но зато меня они очень интересовали! До сих пор я очень мало знала о Петере – лишь его официальное занятие. До поздней ночи я размышляла о возможностях контакта с его семьей. Поведение его жены во время визита к Лизе и Йохану не оставляло надежды, что мне удастся наладить с ней отношения, хотя бы такие, как с Марийке Хение, не говоря уже о дружеском расположении, возникшем между мною и госпожой Девриеен. Единственным шансом узнать что-либо, и то при посредничестве Крыся, была Криста. Дети иногда неожиданно говорят такое, что дает сведения о семейных отношениях или событиях в доме, о которых не должны знать посторонние.

К сожалению, из моих неэтичных замыслов ничего не вышло по причине решительного сопротивления Крыся. На мои хитрые просьбы пригласить к себе дочь соседей он заартачился:

– Не хочу! Не люблю играть с девчонками.

К моим уговорам типа того, что играть с девочками можно даже очень хорошо, он остался глух.

– Я люблю играть с Бассом, – твердо заявил он. Тогда я снова подумала о Лизе. Она, вероятно, близка к Петеру и его семье, раз пригласила их тогда, чтобы познакомить меня с соседями.

Если я позову Лизу к себе, она наверняка прибежит. Но в таком случае я должна буду с ней долго беседовать, чтобы получить ответы на интересующие меня вопросы. Эта мысль отбила у меня желание приглашать ее. Ну о чем я могла бы говорить с глупой Лизой? К тому же я не могла не сказать о ее посещении Эльжбете, а ведь это ее дом, а не мой. Наверняка Эльжбету не обрадует тот факт, что с моей помощью усиливаются контакты с Лизой. Я временно отложила идею пригласить Лизу, надеясь, что мне придет в голову что-нибудь получше.

В пятницу я решила поехать на рынок в N. Правда, я могла съездить на рынок в соседний район, тем более что до него лишь две остановки. Но туда в свое время возил меня высокий голландец, и сейчас, не знаю почему, меня удерживало неясное опасение, что если я там появлюсь, то встречу его.

Подозрения, которые возникли, когда я увидела его на матче, привели меня в смятение. То я готова была поверить, что он опасный преступник, как считает Войтек, то, вспоминая встречи с ним, приходила к выводу, что это невозможно. Я прекрасно сознавала: если бы можно было судить только по внешности, то такими же бессмысленными, как и в отношении «моего» голландца, показались бы и подозрения в отношении троих соседей с нашей улицы, тогда как именно относительно соседей подозрения были все-таки слишком мотивированными. Следовательно, в равной степени я не должна поддаваться впечатлению от внешности высокого голландца. Чтобы избежать встречи с ним, я ходила в магазин рано утром, сразу после ухода Крыся в школу. С этой же целью я выбрала рынок в N., хотя такая поездка доставит много хлопот.

Прежде всего нужно было обеспечить пребывание Крыся у Басса в течение двухчасового перерыва в школе, что должна была устроить Эльжбета. Она не очень понимала, почему я хочу ехать именно в N. и тащить оттуда нагруженные сумки.

– На рынке в ближайшем районе ты купишь то же самое, – уверяла она.

Только когда я сказала, что ужасно давно не пила настоящего кофе, она приняла этот аргумент безоговорочно и поговорила с матерью Басса.

В действительности я не думала ни о каком кофе.

Но когда вышла на знакомую уже Плац-1944, не удержалась от соблазна выпить кофе на обогреваемой террасе.

День был прелестным. Облака плыли высоко на фоне пронзительной синевы. Ветер не рвал волосы, а ласкал, и эта ласка была приятной. В вымытых окнах домов отражалось солнце. Несмотря на множество машин вокруг, запах выхлопных газов не ощущался. Я вздохнула от зависти. Уж сколько лет весна в Варшаве связана для меня с этим удушливым запахом.

Кофе я выпила быстро – он даже показался мне более горьким, чем в первый раз, – и побежала на рынок, спрашивая у встречных дорогу. Я хотела как можно скорее сделать покупки, чтобы еще осталось свободное время. Я рассчитывала, если удастся, сходить к Войтеку в университет и оставить у него большую часть купленных продуктов, чтобы он отвез их вечером домой на машине.

Наконец я добрела до рынка. В этот раз – может быть, потому, что день стоял солнечный, – меня поразило не обилие выставленных товаров, а их разноцветие. В глаза била кирпичная краснота моркови, отдающая воском желтизна лимонов, глубокая фиолетовость баклажанов, пурпур клубники – все гаммы красок и оттенков фруктов и овощей, привозимых сюда со всех концов света.

Вопреки первоначальным намерениям сделать покупки быстро, я зачарованно смотрела на этот живой натюрморт. Когда я наконец купила все, что мне было нужно, а также то, перед чем не смогла устоять, было около полудня. В обеих руках я тащила две нагруженные, дьявольски тяжелые сумки.

Пройдя две улицы, я пришла к выводу, что модные рюкзаки наверняка лучшее средство переноски тяжестей, чем сумки, отрывающие руки. И как только я увидела на витрине кафе заманчивую надпись «У Анзельма», без колебаний переступила порог.

Это было не очень большое кафе. Покрытые темными панелями стены делали его довольно мрачным, несмотря на длинную застекленную витрину. Я заняла первый свободный столик, который попался мне на глаза, и с облегчением поставила свои сумки на соседний стул. Только когда официантка принесла мне заказанные кофе и пирожное, я осмотрелась. Заняты были не все столики, как мне сначала показалось. Мой столик располагался у стены со стороны буфета, загораживающего остальную часть кафе, довольно далеко от окна.

Я также отметила, что большую часть посетителей составляет молодежь в возрасте приблизительно от шестнадцати до двадцати лет. Из этого я сделала вывод, что поблизости находится какая-то школа или другое учебное заведение. К счастью, подрастающее поколение вело себя не шумно. Я не терплю в кафе музыкальных автоматов, громких разговоров и хохота. Обаяние кафе заключается для меня в том, что, несмотря даже на большой наплыв посетителей, каждый столик сохраняет свою интимность. Когда я в молодости бегала в кафе на свидания, еще не было рыкающих музыкальных автоматов, лишь тапер тихонько играл на пианино или на рояле. Тихая музыка, теплый свет ламп, люди, шепчущиеся за другими столиками, – все это создавало необходимый фон таких свиданий.

Я как раз задумалась – приятны ли свидания у нынешних молодых под оглушительный грохот музыкальных автоматов, когда для того, чтобы партнер тебя услышал, и самому нужно орать? Как вдруг передо мной вырос высокий голландец. Он стоял, разглядывая зал, и заметил меня не скоро. В течение всего этого времени я не шевелилась, словно приросла к стулу, хотя моя душа рвалась как раз под него.

Он поклонился издалека, и уже казалось, что не подойдет ко мне, но он подошел. Первое, что он заметил, были мои сумки на соседнем стуле.

– Однако вы выбрались на рынок. – Он улыбнулся, бесцеремонно поставил сумки на пол и занял их место. – Впервые у нас есть возможность выпить вместе кофе. Надеюсь, вы ничего не имеете против? – Как всегда, он смотрел на меня внимательно.

У меня было желание крикнуть, что против имею много чего, но я не отважилась. Сумела только выдавить из себя, что свой кофе я, собственно, уже выпила. Зря я сказала это, потому что он тут же заказал официантке кофе для меня, что я поняла не сразу, так как разговаривал он с ней по-голландски. Если бы я промолчала, то могла бы, допив свой кофе, попрощаться и уйти. А теперь, когда передо мной уже стояла полная чашка, это выглядело бы глупо.

Он посмотрел на меня краем глаза, размешивая сахар, и спросил ни к селу ни к городу:

– Вы верите в случайности? Я решилась ответить:

– Раньше, пожалуй, верила. Сейчас, скорее, нет…

– Я тоже не верю, – ответил он как бы с удовлетворением. – Это значит, я считаю: случайности происходят крайне редко, а в основном вообще не происходят. – После чего, посмотрев на мои сумки на полу, заметил: – Много же вы купили! Но думаю, что «тойота» выдержит этот груз.

Ну вот, он был абсолютно уверен, что я поеду вместе с ним!

Я решила тут же поставить его на место.

– Прямо отсюда я иду к сыну.

– Зачем? – быстро спросил он, одновременно остро сверля меня глазами. Я чувствовала себя как лягушка под взглядом ужа. – Зачем вы идете к сыну и к тому же с этими тяжелыми сумками? Разве вы не увидитесь с ним дома вечером? – повторил он вопрос.

Возможно ли, что это он раньше вел себя так деликатно? Сейчас он явно ждал моего ответа, считая, очевидно, что имеет право меня допрашивать. Кто же, в конце концов, этот человек? Опасный тип, в отношении которого мои возникшие подозрения могут быть обоснованными, или… обычный человек, которому, возможно, доставляет удовольствие помогать иностранке?..

Кем бы он ни был, я решила, что лучше всего ответить ему сейчас правдиво.

– Я хочу идти к сыну, собственно, затем, чтобы оставить ему тяжелые сумки, он их привезет вечером на машине. Я так запланировала, ведь трудно было рассчитывать на вероятность встречи с вами. К тому же, как мы уже выяснили, мы не верим в случайности. А я, как обычно, стараюсь выполнить то, что запланировала.

Последняя фраза была неискренней, и уж не знаю, каким чудом он это понял.

– Если бы мне требовалось нанять на работу плановика, то я никогда бы не нанял на эту должность вас, и, пожалуй, вы бы не удивились, правда?

Он сказал это так забавно, что я невольно усмехнулась. Просто невероятно, как он умеет посредством интонаций манипулировать человеком.

– Ваш сын, как мне кажется, не работает в здешнем гастрономе?

Мое удивление этим вопросом было неподдельным. Я вытаращила на него глаза:

– Для того, чтобы работать в этой области, не нужно выезжать на несколько лет из своей страны, – сказала я наконец.

– Вы ошибаетесь, много иностранцев приезжает сюда как раз для этого.

Мне тут же вспомнился югослав из кафе с террасой, но я промолчала.

За соседним столиком послышались возбужденные голоса. Высокий голландец сразу будто бы забыл обо мне – казалось, он внимательно вслушивается в разговор, который вели сидящие там две девушки и парень. Разговор, пожалуй, беспорядочный, потому что никто из них не говорил нормально, все трое бросали лишь отдельные фразы и производили впечатление чем-то обеспокоенных. Наконец парень встал из-за стола и исчез в глубине зала за буфетом.

Высокий голландец, как бы опомнившись, вспомнил обо мне:

– Извините, но случайно до меня долетел обрывок разговора, который неожиданно оказался крайне интересным.

Я решила отомстить:

– И благодаря этому вы обрели давно утраченную веру в существование случайностей, а я стала свидетелем этого.

Он кивнул с деланной серьезностью и снова на момент напомнил мне того симпатичного голландца. Затем он внимательно осмотрел зал, изучая каждый столик, и снова обратился ко мне:

– Итак, в соответствии с вашей привычкой не выполнять планы моя жалкая «тойота» отвезет ваши прилично набитые сумки.

– Но я хотела бы оставить их у сына, чтобы иметь возможность свободно погулять по городу, – сказала я довольно жалобно.

– В этом смысле я ручаюсь, что багажник или сиденье «тойоты» полностью заменят вам сына.

К столику почти бегом вернулся парень, который отошел три минуты назад, и приглушенным голосом что-то сказал девушкам. Они сорвались с места. Одна, уже стоя, нервно рылась в сумочке, наконец достала какие-то мятые деньги, положила их на столик, и все трое быстро улетучились.

Их поведение не прошло мимо внимания высокого голландца. Он наклонился ко мне:

– Извините, я на минутку. – Он поднялся и тут же исчез, тем более что буфет заслонял от меня зал.

Немного смущенная, я заколебалась, не воспользоваться ли этой возможностью и не убежать ли из кафе, как это сделали те, с соседнего столика. Однако я не заплатила по счету и не знала, сколько нужно платить, а ножницы цен в этой стране бывают большими. Я с нетерпением стала высматривать официантку, размышляя, смогу ли я уйти до его возвращения или нет; я ведь хотела сама заплатить за свои два кофе и пирожное. Не хватало еще, чтобы он ссужал меня…

Как назло, официантка все не появлялась. Прошло десять или пятнадцать минут. Я заметила, что некоторые посетители тоже ждут ее с нетерпением, вглядываясь в глубь невидимого для меня зала. Наконец, судя по внезапному оживлению за столиками, ее, кажется, заметили – значит, официантка сейчас появится. Я погасила сигарету. Но она все не появлялась.

Разозленная, думая о том, что высокий голландец сейчас вернется, я вынула очередную сигарету, но напрасно пыталась зажечь мою разовую зажигалку. Как на грех, именно сейчас в ней кончился газ. Я снова оглядела зал, высматривая, у кого можно прикурить, и тут заметила, что все сидящие смотрят в одну сторону, на что именно – я не могла видеть из моего угла. Неужели в этом довольно скромном кафе появилась какая-нибудь знаменитость? Вход в кафе мне также не был виден.

Я встала и, обогнув столики у стены, подошла к следующему столику, извинилась и попросила огонька. Какая-то девушка без слов щелкнула зажигалкой и дала мне прикурить. Поблагодарив, я спросила:

– Что-нибудь случилось? Пришел кто-то знаменитый? Девушка пожала плечами и буркнула:

– Посмотрите сами…

Я повернулась в направлении зала. У входных дверей стояли двое полицейских в мундирах. У буфета толстяк в гражданском разговаривал с сидящим за кассой худым серым человеком, похожим на владельца кафе. Две официантки и бармен образовали тесную группу неподалеку.

– Кого-то обокрали? – Я снова повернулась к девушке.

Она пожала плечами, теперь уже молча. Я вернулась к своему столику.

«Хорошенькое дело, – подумала я, – в ближайший час наверняка никого не выпустят». Посмотрела на часы – половина третьего. А около четырех мне нужно быть дома.

Теперь все останутся сидеть на своих местах, так всегда бывает в случае обнаружения кражи. А тем, кто находился в туалете, нельзя вернуться в зал. Я улыбнулась про себя: высокий голландец наверняка стоит у дверей туалета, злой… Я с удовлетворением констатировала, что нахожусь в лучшем положении – сижу вполне удобно. Если бы мне захотелось есть, в сумке у меня фрукты. Жаль только, подвела зажигалка. Хорошо, что толстый полицейский в штатском, занятый разговором, не заметил, как я подходила к тому столику. Если бы заметил, сразу приказал бы мне вернуться на место и добавил бы еще что-нибудь неприятное. Больше прикуривать не буду, выдержу без сигарет. Это лучше, чем торчать у дверей туалета.

Я ждала развития событий с большим интересом. Мне было любопытно, станут ли осматривать мои сумки и найдут ли вора. Через некоторое время с улицы донесся пронзительный звук машины, едущей с включенной сиреной. Этот звук все приближался и оборвался у витрины кафе. Сразу же все головы повернулись к входу, а потом снова в глубь зала. Наступила мертвая тишина. Слышны были лишь тяжелые шаги нескольких человек. Сильно хлопнула входная дверь. Зал ожил, зашумел, как будто все сразу начали говорить. Но вот через этот шум пробился чей-то громкий бас, он становился тем громче, чем быстрее стихали другие голоса. Наконец продолжал звучать только он один. Я не выдержала, встала и сделала несколько шагов, чтобы увидеть владельца этого баса и понять, что происходит.

Басом говорил толстяк в штатском, который раньше разговаривал с худым хозяином кафе. Все его слова были для меня абракадаброй, так как произносились они по-голландски. Зал реагировал по-разному. Одни смотрели на говорящего с удивлением, другие слушали с опущенными головами, обменивались взглядами с соседями. Лишь я одна стояла, как бы подчеркивая этим важность произносимых толстяком слов. Наконец, осознав смешное положение, в котором очутилась, я вернулась к своему столику. Пока шла, успела заметить, что полицейских у дверей уже нет.

Толстяк умолк, подождал минуту и еще раз кратко и словно бы с нажимом, так как отдельные слова он разделял паузами, что-то добавил, после чего замолчал надолго. За столиками зашумели, сначала робко, потом вполне нормально. Началось движение. Из глубины зала вынырнула официантка и, ловко лавируя между столиками, стала собирать причитающиеся деньги и принимать заказы.

А высокий голландец так и не вернулся.

Меня ужасно интересовало, что здесь, собственно, произошло, о чем говорил толстяк. Если бы я была в возрасте этой публики, то наверняка подошла бы к первому же столику и спросила. Но я не была в их возрасте, поэтому ждала официантку, чтобы спросить ее. Наконец дождалась.

– Что здесь произошло? Я не знаю голландского, а из своего угла ничего не могла видеть…

– Кому-то стало плохо, – ответила она коротко, собирая посуду.

Я сразу подумала о высоком голландце.

– Этот «кто-то» пожилой? Мужчина?

– Нет, молодой парень, – буркнула она и отошла. Я сорвалась за ней.

– Мне надо оплатить счет!

– Тот господин, что сидел с вами, оплатил, прежде чем уйти.

– Когда?

– О, еще до всего этого… – Она неопределенно махнула рукой в сторону «всего» и поплыла к другим столикам.

Я глупо продолжала стоять, ничего не понимая. Если кто-то в такой ситуации извиняется и говорит: «Я на минутку», то это значит, что он идет в туалет или к телефону. А голландец воспользовался ситуацией, чтобы незаметно уйти. Незаметно только для меня, потому что с официанткой он рассчитался.

Я взяла со столика сигареты и в буфете попросила спички. Спичек в продаже не было, но бармен услужливо дал мне прикурить. Неподалеку сидел толстяк в штатском в очках, поднятых на лоб, и что-то писал в большой записной книжке. Не раздумывая я подошла к нему. Не переставая писать, он поднял голову и левой рукой сделал жест, приглашающий меня сесть. Меня это удивило, потому что я и слова еще не успела произнести. Усевшись, я продекламировала: меня, мол, интересует, что он говорил присутствующим, поскольку сама я иностранка и голландского не знаю. Пальцем он сдвинул на нос очки с толстыми стеклами – наверное, был сильно близорук.

– Я просил, чтобы те, кто знал того парня или ребят, с которыми он был, подошли ко мне поговорить.

– Из этого следует, что он был без сознания и не имел при себе никаких документов?

– Вы не видели, как его выносили?

– Нет, я сидела в углу за буфетом и лишь минуту назад узнала от официантки, что кому-то стало плохо.

Через толстые стекла на меня смотрели уменьшенные выпученные глаза.

– Его вынесли накрытым. Вы, наверное, понимаете, что это значит?

– Умер?

– Ну да. Классический случай «золотого выстрела».

– Кто же его убил, здесь?

Толстяк вынул замшевый мешочек с табаком и старательно, ровненько начал свертывать сигарету. Ответил он, только когда прикурил:

– Убийца тот, кто продал ему порцию героина.

– Значит ли это, что парень был наркоман, а героин был с ядом?

– Конечно, наркоман. – Он затянулся и выпустил клуб дыма. – Не он один наркоман из тех парней и девушек, которые сюда приходят. – Толстяк подбородком показал в зал. – А героин, который он вколол себе, не должен был содержать никакого другого яда, способного вызвать смерть. Тут другое. Стойкость организма к наркотикам меняется со временем. Сначала хватает малой дозы, потом требуется все больше, чтобы достичь того же эффекта. Наркоман, который вводит себе уже, например, пять кубиков, если ему не удалось добыть денег на героин, через несколько дней начинает «голодать». За это время стойкость его организма к наркотику может снизиться. Когда же он наконец добудет деньги, купит наркотик и введет его себе в той же самой дозе – пять кубиков, то может оказаться, что эта доза, которая раньше была для него предельной, теперь стала токсичной и вызвала отравление или смерть. На языке наркоманов это называется «золотой выстрел». Поэтому нельзя делать перерыв в приеме наркотиков. После перерыва никогда неизвестно, превысит ли прежняя доза предельное значение. Если да, результат может быть печальным: поражение центральной нервной системы и смерть.

– Тот юноша сделал себе укол здесь, в кафе?

– В туалете, они обычно там это делают. Он, скорее всего, купил наркотик незадолго до этого, может быть, здесь же, в кафе. Хорошо хоть, что при нем были документы. Я всем назвал его имя, фамилию и причину смерти. Я сказал также, что доза, которую он ввел себе, могла быть больше, чем та, какую указал ему продавец, поэтому для пользы тех, кто может у того же самого продавца купить чрезмерную дозу, я попросил: если кто-то случайно заметил, с кем встречался погибший, пусть сообщит мне. Я дал номера своего служебного и домашнего телефона и сказал, что по этому вопросу мне можно звонить даже ночью. Достаточно самой информации, абонент может не называть свою фамилию. Может быть, кто-то из его приятелей или девушек отважится и позвонит, но шанс один из ста тысяч. Более того, если они знают, у кого он купил, то и сами купят у этого торговца, но впрыснут себе сначала чуточку меньше. Когда вы ко мне подошли, я сильно удивился, потому что никто из тех, кто порой дает нам какую-то информацию, не делает это публично. А оказалось, что информация нужна вам. Надеюсь, я дал исчерпывающую, не так ли?

– Да, даже слишком… Чудовищно! А я, когда поднялся шум и когда увидела, что столько людей смотрят в глубь зала, подумала: видно, пришел кто-то очень известный, какая-нибудь актриса или знаменитый спортсмен. Если бы меня не заинтриговало ваше выступление, я бы ушла отсюда, ничего не зная, а точнее, зная только со слов официантки, что какому-то парню стало плохо.

– Я, к сожалению, как полицейский, не могу приукрасить правду.

Я извинилась перед толстяком из полиции за то, что отняла у него время, и вернулась к столику за сумками.

Стрелки часов приближались к трем. До Плац-1944 было приличное расстояние, и мне следовало поторопиться. Вес моих сумок не уменьшился, но теперь я его почти не чувствовала. Я была не только взволнована смертью молодого наркомана, но и перепугана тем, что вытекало из сопоставления информации толстяка и официантки. Высокий голландец вышел из кафе до прибытия полиции. Наверняка он торговец наркотиками! У меня не оставалось больше ни малейших сомнений на этот счет. Он потому и прислушивался, что хотел понять, о чем говорят за соседним столиком. Даже я заметила, что их разговор ненормален. Оказывается, они ждали дружка, который вышел в туалет и долго не возвращался, что заставило их забеспокоиться. Нервничая, они обменивались по этому поводу замечаниями, пока приятель девушек не встал и не пошел в туалет узнать, в чем дело. Вернувшись, он сказал о «золотом выстреле», и вся троица тут же улетучилась, зная, что сейчас явится полиция. Мой голландец из их разговора все понял и тоже улизнул через полминуты после них. Откуда он внезапно появился в этом молодежном кафе, куда я попала случайно, чтобы отдохнуть от тяжелых сумок? Действительно ли он пришел позже, чем я? Или в тот момент, когда я пришла, он продавал в туалете молодому наркоману «пушку», которая убила его?

До сих пор непосредственных продавцов наркотиков я представляла себе как неопрятных типов. Оказалось, что они могут выглядеть вполне респектабельно. Мне неясно было только, зачем он так усиленно искал со мной встреч. Встречи в магазине, у школы, поездки на рынок, в лес, нынешний разговор и предложение подвезти… Наверняка не для того, чтобы сделать из меня клиентку, которой он мог бы продавать героин, как утверждал мой ребенок. Ведь он знал, что я скоро уеду отсюда. Тогда зачем? А может, он не занимается непосредственно продажей? Но если он не продавец, то есть не низшее звено в цепи, то еще хуже. Значит, он один из главарей в преступной иерархии.

Его бегство из кафе перед приходом полиции (иначе это нельзя назвать) с очевидностью доказывает, что на боксерском матче в N. его соседство с ТЕМ не было случайным. Может, он надеялся уговорить меня заняться контрабандой наркотиками? После ликвидации Голень, в которой они обманулись, потребовался еще кто-то для выполнения заданий. Пребывание Войтека в Голландии должно продлиться еще больше года. Мать может навещать сына, и мои приезды не привлекут внимания полиции. Наверняка они выяснили, где работает Войтек и как долго он здесь пробудет.

Может быть, толстяку из полиции надо было сказать о внезапном уходе этой троицы? Но ведь я не смогла бы даже описать их внешность, а полицейский и без того знал, что парень был в кафе не один. Именно поэтому он и сказал всем присутствующим то, что сказал.

А не следует ли мне в полиции высказать свои подозрения о высоком голландце и вообще рассказать о событиях у канала, историю со шляпкой от дождя? Но все эти факты не могли быть никем и ничем подтверждены. Все выглядело настолько неправдоподобно, что меня легко могли принять за фантазерку, которая выдумала явный вздор и пытается им заинтересовать полицию. Они ведь часто имеют дело с ложными доносами. Если бы у меня было хоть одно неопровержимое доказательство!.. Если бы я знала хотя бы, из какого дома был вынесен тот пакет с мусором, это могло бы стать зацепкой для полиции, а может, они рискнули бы провести обыск в доме. И я, вместо того чтобы выворачиваться наизнанку в поисках убийц, занялась бы уборкой и готовкой.

До сих пор в глубине души я верила в счастливый случай, который мне поможет. Ведь именно случайно я стала свидетельницей сцены у канала. Однако случаи, если они происходят, то крайне редко, как сказал высокий голландец, и сказал правду.

Я была слишком подавлена событиями в кафе в N., чтобы вечером по возвращении Войтека и Эльжбеты не рассказать им о смерти молодого наркомана. О том, что «У Анзельма» я встретила высокого голландца, я, разумеется, не промолвила ни слова. Когда я, рассказывая о «золотом выстреле», стала объяснять его суть, Войтек не выдержал:

– От кого ты узнала все эти подробности? Не от твоего ли голландского поклонника?

– Нет у меня никакого голландского поклонника! – вспылила я.

– Ну, тот, который помогает тебе делать покупки.

– Никто мне ни в каких покупках уже не помогает!

– Этот тип уже понял, что ты не мешок с деньгами? Он не грешит сообразительностью, если не докумекал до этого сразу.

– Я очень плохо тебя воспитывала, – сказала я убежденно.

В гостиную вбежал Крысь и услышал последнюю фразу.

– Почему ты говоришь, что плохо воспитывала моего папочку?

– Потому что не била его, – объяснила я.

– Детей не бьют! – запротестовал Крысь.

– Конечно, нет! – счел необходимым вмешаться его отец, выразительно глядя на меня. – Бабушка имела в виду шлепки.

– Значит, она тебе не шлепала, когда ты был маленьким, а сам ты вчера нашлепал меня, потому что я не хотел убрать игрушки!

– Твой папа хочет тебя хорошо воспитать, у тебя умный папа, – быстро заверил его Войтек.

Я издала нечленораздельный звук, выражающий мое мнение о папочке Крыся. Крысь не обратил на это внимание, а захотел узнать, умная ли у него мама.

– Разумеется! – поспешно подтвердила я.

Он, однако, был любознательным и не удовлетворился этим ответом.

– Почему ты так думаешь?

– Ну, хотя бы потому, что она вышла замуж за твоего папу, – снова избавил меня от ответа Войтек. – Если бы она была глупой, то не вышла бы. И перестань надоедать вопросами, как маленький ребенок. Можешь сейчас поиграть в «Китайчонка».[5]

Предложение было слишком заманчивым, чтобы Крысь захотел спрашивать еще что-нибудь.

Открытие, что высокий голландец является членом банды торговцев наркотиками, не давало мне покоя. Как будто мало мне было того открытия, что по соседству живет один из убийц Янины Голень! А может, мое знакомство с высоким голландцем не было случайным! Может, ему приказали не спускать с меня глаз?

Во всем случившемся было только одно утешение: высокий голландец должен сейчас хорошо понимать, что я обо всем догадалась, что своим бегством из кафе он разоблачил себя передо мной. Значит, он больше не будет пытаться встретиться со мной.

Я могла бы уже перестать морочить себе голову этим человеком, если бы не достаточно очевидный вывод: я все еще не знала, кто из соседей убийца с канала и торговец наркотиками, тогда как о высоком голландце мне уже многое было известно. Если даже парень из кафе купил героин не у него конкретно, это не меняло того факта, что, будучи членом банды, он точно такой же убийца, даже если никого не убил собственными руками.

И что же мне делать? Заявить в полицию, хотя я не могу сообщить о нем никаких подробностей, кроме описания внешности? Но может, все же мои сведения будут иметь хоть какое-то значение для полиции? А если я не пойду в полицию, это будет значить, что я сама как бы прикладываю руку к убийствам, жертвами которых становится впечатлительная, не умеющая приспосабливаться к реальной жизни молодежь.

Все эти «правильные» мысли, однако, не мешали укоренившемуся у меня в глубине души убеждению, что донос – отвратительная вещь, а без веских оснований для обвинения мое сообщение представляло бы из себя только донос.

Я была совершенно выбита из колеи и всю субботу и воскресенье не могла найти себе места. К удивлению Эльжбеты, я отказалась воспользоваться моими «выходными». Немного помогла прибраться по дому, поиграла с Крысем, а остальное время ходила из угла в угол, недовольная собой и всем на свете.

В понедельник после ленча я решила выбраться в супермаркет, уверенная, что встреча там с высоким голландцем мне не грозит. Едва я свернула на другую улицу, как меня обогнал серый «порше» и остановился у тротуара в нескольких метрах передо мной. Госпожа Хение, открывая дверцу, крикнула:

– Если вы в супермаркет, садитесь!

Я кивнула и быстро влезла в ее машину.

– Сегодня я с утра не выходила из дома, но у меня кончились сигареты, – сообщила госпожа Хение. – Я взялась наконец за приведение в порядок вещей покойного, и так слишком долго откладывала. Ужасная работа!

– И печальная, – вставила я. – Человек в таких случаях не может избавиться от мысли, что вещи живут дольше нас.

– Мне пришло в голову кое-что другое: сколько же ненужных вещей есть у людей! Если бы вы видели те шкафы, полные старой одежды, ящики с никуда не годной рухлядью, какие-то бумажки, письма, которым уже полвека…

Я сама имею привычку хранить старые письма и реликвии, поэтому мне захотелось защитить старого солдата.

– Он жил не на своей родине и, конечно, хранил все, что как-то связывало его с ней, а также то, что напоминало ему о прошлом здесь, укореняло его. Прошлое – это очень важно. Как мне горько, что во время войны сгорел мой родной дом! С какой охотой я взяла бы в руки, например, мои детские игрушки – они бы о стольком мне напомнили!..

– У меня не было счастливого детства, и я не люблю мысленно возвращаться к нему. – Марийке произнесла это сухим и резким тоном.

Мне стало грустно. У меня в детские годы был лучший дом в мире, и мне очень жаль людей, у которых такого дома не было. Мое счастливое детство дало мне капитал, из которого я черпаю всю жизнь. А как жила и живет Марийке Хение? До сих пор я даже не задумывалась о ее семейном положении – разведенная, старая дева, вдова? Если она стала жить под одной крышей с мужем умершей тетки, наверное, она одинока. Жизнь ее, видимо, не баловала.

Мы вошли в магазин. Мне нужно было купить хлеб и масло, но когда я увидела банки с орешками, то соблазнилась и положила одну в корзину.

– У меня категорическое предложение, – сказала я, когда мы снова сели в машину. – Поедемте сейчас ко мне. Организуем небольшую попойку и закусим орешками…

Марийке Хение, которая уже собиралась включить зажигание, отдернула руку и повернулась в мою сторону. Я впервые увидела близко ее глаза. Они были редко встречающегося светло-коричневого цвета.

– Очень заманчивое предложение, – сказала она серьезно, – но я еще не управилась с моей ужасной работой в доме.

– Я вас не задержу. А небольшой перерыв на выпивку при наведении порядка всегда помогает в дальнейшей работе.

Она кивнула и снова взялась за ключ зажигания:

– Вы меня уговорили.

Дома я без зазрения совести вытащила у Войтека остатки джина, который, смешанный с апельсиновым соком, лимоном и куском льда, за пять минут преобразился в коктейль. Опасаясь, что открывание банки затянется, я только пробила в ней дырку и высыпала орешки в тарелку. Госпожа Хение даже не успела выкурить сигарету, как на столике у кресел уже стояло все, что нужно.

– Бармен, пожалуй, не приготовил бы коктейль так быстро, – заметила она с уважением.

– Я не хочу, чтобы вы даром тратили время на ожидание, – ответила я.

Она сделала приличный глоток из бокала, при этом кусочек льда зазвенел о стекло.

– Я люблю пить не спеша… Если бы не та работа, которая ждет меня дома… Охотнее всего я сожгла бы все те вещи.

– Пожалуй, было бы жаль. Я не знаю, есть ли у вас учреждения, опекающие самых бедных. Если есть, им можно отдать одежду. А письма лучше всего отослать его родным.

– У него не было родных.

– Очень сожалею, что мне не удалось с ним познакомиться. Госпожа Девриеен говорила, что он интересно рассказывал о своих военных годах. После высадки союзников он участвовал в освобождении Голландии. Вам не попались в его вещах никакие военные реликвии?

– Я еще не добралась до них. Но мне кажется, у него были какие-то знаки отличия, он говорил об этом. Хотя, скорее, не он, а тетка. В шкафу висят два или три мундира, тронутые молью. Вот их нужно действительно сжечь, иначе я не избавлюсь от моли.

– А что вы хотите сделать со знаками отличия? Марийке Хение в этот момент пригубила коктейль и молча пожала плечами.

– Они уже вряд ли кому пригодятся, – сказала она, проглотив коктейль, и потянулась за орешками.

– Такие вещи не выбрасывают, – запротестовала я. – Если у него нет родственников, которые хотели бы их принять, я могла бы их, а также ордена и другие воинские награды, имеющие историческую ценность, передать в Варшаве в Музей Войска Польского.

– Почему бы и нет? Я охотно отдам их вам, раз от них еще можно получить какую-то пользу. – Марийке Хение удобнее уселась в кресле. – Я гораздо лучше чувствую себя после этого коктейля. – Она снова достала сигарету и закурила.

– Вы так же много курите, как и я. Но теперь я буду меньше курить. У меня кончился запас сигарет, привезенных из дома, а сын имеет привычку покупать табак и папиросную бумагу и сам делает из них сигареты. Мне же обычно это не удается, – сказала я, склонившись над табачным цилиндриком, который безуспешно пыталась воткнуть в тоненькую гильзу из папиросной бумаги.

Она протянула мне свою пачку.

– Не мучайтесь так.

Я отрицательно покачала головой.

– Этот табак очень хороший. Если удастся свернуть какое-то подобие сигареты, я испытаю двойное удовольствие – от ее вкуса и от преодоления своей неуклюжести. А вы не любите иногда бороться с трудностями?

Марийке Хение отпила глоток, кубики льда снова зазвенели, и бокал вернулся на столик.

– Вы угадали, люблю. Люблю поднимать планку, проверяя свои силы. В свое время я несколько лет жила в Штатах и, между прочим, ездила верхом; это было на ферме, где разводили лошадей. Справиться с молодой, необъезженной лошадью, со страхом, который одновременно был и стимулом… Или она сбросит меня, или я ее укрощу…

– И не сбрасывала?

– Ну конечно, иногда сбрасывала. До сих пор удивляюсь, что ничего тогда себе не сломала. Но в конце концов я оказалась «на коне».

Мне все же удалось сделать нечто такое, что я смогла прикурить. Я глубоко затянулась и взялась за коктейль, наверстывая упущенное.

– Очень хотелось бы бросить курить, – призналась я. – Курящий человек не хозяин сам себе. Но я не верю, что мне это удастся. Я курю даже в постели перед сном, мои приятельницы пророчат, что я когда-нибудь сгорю. Мне нравятся люди, которым удалось порвать с дурной привычкой. Курить обычно начинают в ранней молодости, по глупости, чтобы придать себе этакую видимость взрослости. И хотя первые сигареты всегда неприятны, через некоторое время уже поздно, у человека нет сил, чтобы отказаться от привычки затягиваться дымом. Утешает только то, что из всех дурных привычек эта наименее вредная, ее нельзя сравнивать с привычкой к алкоголю, не говоря уже о наркотиках. Кстати, в кафе в N. я недавно была свидетелем ужасного происшествия… – Я допила остатки коктейля.

– Кто-то напился? Прямо в кафе?

– Нет, гораздо хуже. Умер молодой парень, наркоман.

– Вы это видели?

– К счастью, нет. Парень сделал себе укол в туалете, и доза оказалась чрезмерной. Началась паника, приехала полиция.

– Где это случилось?

– «У Анзельма». Это большое кафе с молодежной клиентурой. Я зашла туда случайно, возвращаясь с рынка. Вы знаете, где это находится?

– Нет, никогда там не была. Я вообще не хожу в кафе. Предпочитаю рестораны.

– Кафе удобное место для встреч.

– В ресторане тоже можно увидеться, обговорить все дела и при этом съесть ленч или обед, не тратя зря времени.

– Госпожа Девриеен с восхищением назвала вас современной женщиной, которая понимает в бизнесе, между тем как она всю жизнь занимается только домом.

– Аннеке Девриеен принадлежит к старому поколению.

– Я тоже, но, к сожалению, вынуждена работать. Правда, моя профессия не связана с бизнесом. – Я потянулась за табаком и гильзой.

– Оставьте удовлетворение от преодоления трудностей на потом, когда я уйду, а пока закурите нормальную сигарету. Я не могу смотреть, как вы мучаетесь с этой папиросной бумагой. – Она протянула мне пачку сигарет того же сорта, какой курит высокий голландец. Это я заметила, еще когда она была у меня первый раз.

Я соблазнилась. Одновременно мне пришло в голову, что ей я могла бы сказать… Разумеется, не о смерти Янины Голень и находке шляпки от дождя, а о высоком голландце. Судя по ее высказываниям, она смотрит на жизнь весьма трезво и рассудочно. Именно такой человек мне нужен.

Марийке Хение взглянула на часы. И тут же я решилась.

– Я бы хотела попросить у вас совета…

– У меня? – Она удивилась, но тотчас же вежливо добавила: – Если это в моих силах…

– Я тут познакомилась с одним человеком, который оказывал мне разные услуги, помогал делать покупки, подвозил на машине…

– Молодой? – прервала она. Я рассмеялась.

– Он не из тех, кто охотится за пожилыми женщинами. Мужчина моего возраста. Меня это сначала несколько насторожило, но потом я подумала, что помощь иностранцу – это в порядке вещей. У нас в Польше иностранцам уделяют много внимания, чтобы они увезли с собой наилучшее воспоминание о нашей стране. В кафе «У Анзельма» я снова встретила того мужчину, хотя мы предварительно не договаривались.

Я подробно рассказала об обстоятельствах встречи.

– И теперь мне кажется, что он распространитель наркотиков.

– Почему вам пришло в голову, что он имеет к этому какое-то отношение?

– Потому что он явно подслушивал, о чем разговаривали те трое за соседним столиком, и исчез сразу после их ухода. Некоторые вещи я вижу сейчас в другом свете, хотя бы наши первые внешне случайные встречи. Наверное, он хотел как-то использовать меня…

– Потрясающая история! И что вы теперь намереваетесь делать?

– Сама не знаю. Но это не дает мне покоя. Я уже подумывала, не сходить ли мне в полицию. Но я ведь не смогу рассказать об этом человеке ничего конкретного.

– Мне трудно вам что-либо посоветовать. Если бы речь шла, например, о краже или другом обычном преступлении… А так… Вы хотя бы знаете, как его зовут?

– Нет, откуда… Ничего я о нем не знаю.

– Тогда могу сказать, что я бы сделала на вашем месте. Но это, Боже упаси, ни в коем случае не совет.

– И что вы сделали бы на моем месте?

– Ничего. Пальцем бы не шевельнула. И знаете почему? Потому что испугалась бы. Подозрения могут оказаться необоснованными, но… если бы они оказались обоснованными, то я бы умерла от страха. Известно, что эти люди не действуют в одиночку. Их деятельность организована, и достаточно хорошо, для того чтобы можно было ею заниматься вопреки запрету. Каждый об этом знает. Если бы ваш знакомый действительно был замешан в этих делах и на основании ваших показаний в полиции его каким-то образом нашли и задержали, то я бы, еще раз повторяю, умерла от страха перед местью других членов банды. Может быть, эти откровения не в мою пользу, – она усмехнулась и потянулась за орешками, – но мне действительно была бы дороже собственная шкура. Я бы на вашем месте сказала себе: ведь я уезжаю из этой страны, какого черта мне нужно подвергать себя опасности и рисковать жизнью.

Я даже подскочила в кресле.

– Вы думаете, они могут так далеко пойти, чтобы… чтобы меня убить?

– Не знаю, поклясться в этом не могу. Но известно, что с теми, кто становится им поперек дороги, они не церемонятся. Я видела много детективных фильмов и знаю, что не все сценарии высосаны из пальца, авторы часто опираются на реальные факты. У моей знакомой двоюродный брат служил в полиции. Даже она не знала, в каком отделе он работал. Он никогда не ходил в форме. Ну и что? В один прекрасный день его нашли на улице мертвым. Семье сказали только, что он погиб при выполнении служебного задания. Но ведь он работал в полиции, сам выбрал эту работу и связанный с нею риск. А зачем бы стала рисковать я? И потом сутками дрожать от страха… Вы можете подумать, что я трусиха. Но вы задали вопрос, а я ответила вполне искренне. Хотя это совсем не значит, что я даю вам совет…

– Ах, понимаю! И благодарна вам за искренность. Конечно, я все обдумаю еще раз, но, по-моему, вы правы.

– А ваш сын, что он вам советует?

– Сын? Я никогда бы ему этого не рассказала. И вообще это не тема для рассказа. Я ни с кем об этом не говорила, кроме вас. Я иностранка, следовательно, лицо постороннее и ничего не понимаю в ваших «проблемах». А поскольку вы уже были так любезны и помогли мне в хлопотах с лисьей шапкой, я позволила себе еще раз воспользоваться вашей любезностью и посоветоваться относительно этого неприятного дела.

– Еще раз предупреждаю: все сказанное мною не следует расценивать как совет.

– По пословице: советы дают для того, чтобы их не слушать, – улыбнулась я (Марийке Хение ответила улыбкой). – Очень благодарна вам за искренность…

– Которая обнаруживает у меня отсутствие смелости. Такое определение звучит лучше, чем трусость. Я все же трусиха, несмотря на лестное мнение обо мне Аннеке Девриеен.

Марийке Хение спрятала сигареты в сумочку, встала с кресла и протянула мне руку.

– Постараюсь как можно быстрее привести в порядок вещи мужа моей тетки и передать вам оставшиеся после него военные награды.

Крысь прибежал из школы с плачем и разбитой губой. Это был результат наблюдения с близкого расстояния игры старших ребят в футбол. Мяч вместо ворот попал в него. После умывания, утирания слез и осмотра зубов оказалось, что один зуб треснул и внука нужно отвести к зубному врачу.

Итак, Крысь на следующее утро поехал с родителями в N. Они должны были вернуться только к позднему обеду, так как Крысю в обмен на мужественное поведение у зубного врача обещали множество развлечений, в том числе кино. Мне следовало ехать с ними, но я плохо спала, у меня болела голова, и я не смогла заставить себя рано встать. Поэтому договорилась с Эльжбетой, что приеду позже и встречусь с ними на ленче в бистро недалеко от Плац-1944. Однако я предупредила, чтобы они меня не ждали, если я не приеду в четверть второго.

Как только они вышли, я вернулась в постель и тут же уснула. Проснулась с чувством свежести, без головной боли, но, пока возилась с приготовлением какой-либо еды на вечер, потеряла много времени, так что в N. попала лишь в половине второго.

Расталкивая пешеходов, почти бегом я добралась до нужного бистро. Их там уже не было. Я вышла на улицу, оглядываясь вокруг в надежде, что они вышли минуту назад и мне еще удастся их увидеть. Все напрасно. На Плац-1944 я осмотрела остановки автобусов и трамваев. Тоже безрезультатно. Меня начали одолевать сомнения: хорошо ли я поняла объяснения Эльжбеты? От Плац-1944 расходятся пять улиц, и на каждой есть какое-нибудь бистро или кафе.

Следующие полчаса я, как челнок, сновала из одного бистро в другое. Но Эльжбеты с Крысем нигде не было. Отчаявшись и задыхаясь от беготни, я наконец задумалась: что же делать дальше? Пойти поесть самой? Вид людей, сидящих в бистро на высоких табуретах, не привлекал меня. Мне нравятся высокие табуреты вечером в коктейль-баре, но есть я люблю за столом, удобно сидя на стуле. Наконец я решила выпить кофе с пирожным. И, хотя мой ребенок снабдил меня табаком и папиросной бумагой, зашла еще в табачный магазин и разорилась на сигареты.

Лошадь привыкает к своей конюшне. Так и я, думая о кофе, почти бессознательно направилась к кафе с застекленной террасой. Лишь перед входом во мне сработал предупредительный сигнал. Ведь именно здесь я впервые увидела высокого голландца. Я продефилировала вдоль террасы, поглядывая на сидящих внутри людей, чтобы удостовериться, что его там нет. Только после этого вошла. Предусмотрительно, чтобы меня не было видно с улицы, я выбрала столик не на террасе, а в середине зала. От столика недавно кто-то отошел, так как на нем еще стояла чашка с недопитым кофе. Я положила сигареты на столик и направилась к буфету заказать кофе и выбрать пирожное.

Возвращаясь к столику, я увидела, что за ним спиной ко мне сидит какой-то тип, который, наверное, не обратил внимания на мои сигареты, сигнализирующие о том, что столик занят.

– Этот столик занят, – сказала я, подходя сзади к непрошеному гостю.

Тот обернулся. Слава Богу, что это не было кафе с самообслуживанием и я не несла кофе, потому что наверняка уронила бы его, а так я всего лишь потеряла голос.

Высокий голландец, увидев меня, поднялся и сказал:

– Меня даже заинтересовало, кто ко мне подсел. По оставленным сигаретам трудно было допустить, что это вы, ведь вы курите другие.

– Я никогда бы к вам не подсела, – непроизвольно призналась я, обретя наконец голос.

– Конечно, я тогда ушел не попрощавшись, вы могли обо мне плохо подумать. Но…

– Я подумала, – прервала я его и посмотрела ему прямо в глаза, – что вам было очень нужно, – я сделала сильное ударение на этом слове, – выйти.

Подошел официант с заказанными мною кофе и пирожным, быстро поставил все на столик и ушел.

– Не будете же вы пить этот кофе стоя, – нахально заметил он.

Я непроизвольно взглянула на его недопитую чашку, которая так глупо подвела меня. Ведь я подумала, что это предыдущий посетитель не допил остатки.

– Я была уверена, что столик свободен, вас здесь не было.

– Я оставил недопитый кофе, как вы сигареты, и пошел позвонить. Сядьте же наконец, я тоже хочу допить кофе, выкурить сигарету, а через пятнадцать минут мне нужно быть в другом месте.

Продолжая стоять, я осмотрелась, ища свободный столик. Как назло все столики в поле моего зрения были заняты.

– Ваше поведение может быть превратно истолковано, вы должны это учитывать.

Что это чудовище имело в виду? Я испугалась.

– Не имею привычки подсаживаться к чужим столикам, – сказала я, глядя на него в упор.

– Вы хотите привлечь всеобщее внимание? На вас уже начинают посматривать. Вы могли бы сказать официанту, когда он подошел, чтобы ваш кофе и пирожные отнесли на другое место. Раз уж вы этого не сделали, то прошу сейчас же сесть.

Тон был такой, что я поневоле села. Он тоже сел и закурил.

– Вы не хотели со мной встречаться, не так ли? – Он наклонился в мою сторону и смотрел на меня со сведенными бровями.

Чтобы избежать его взгляда, я опустила голову, копаясь в пачке с сигаретами, и только кивнула в знак согласия.

– Не буду спрашивать – почему, нетрудно догадаться. Но, увы… – он допил наконец остатки своего кофе и несколько раз затянулся сигаретой, – советую свыкнуться с мыслью, что мы еще встретимся.

Боже мой! Он играл со мной, как кот с мышью. При мысли о том, каков будет конец этой комедии, у меня мурашки поползли по спине. Для чего я, идиотка, дала ему понять, что знаю, зачем ему нужно было выйти из того кафе?.. Я всегда делаю то, что как раз не следует делать. С таким же успехом я могла сказать ему, что знаю, чем он занимается. Я сама сдалась на его милость. Конечно, такому гангстеру необходимо заткнуть мне рот, это условие его безопасности. Мысль о Польше – о нашей бедности, о магазинных очередях – быстро пронеслась в моем мозгу как воспоминание об утраченном рае, из которого я добровольно уехала и в который у меня есть перспектива никогда не вернуться. Или по крайней мере вернуться без моей телесной оболочки – уж она-то с помощью этого голландского гангстера и его дружков имеет все шансы остаться здесь. О способе, каким моя душа может освободиться от тела, мне думать не хотелось.

Я уже перестала слышать, о чем он говорит, потому что меня просто тошнило от страха. К счастью, мы еще сидели в кафе, вокруг были люди. А что потом? Через час, два, завтра, послезавтра? Нет, я не выдержу этого страха, нужно что-то делать, не могу же я позволить зарезать себя как овцу… Если бы можно было обратиться куда-нибудь за помощью… Марийке Хение отпадает. Если бы она узнала, о чем я прежде болтала с этим голландцем, то она вряд ли бы стала со мной разговаривать, убежала бы как от зачумленной и была бы права. Признаться во всем моему взрослому мудрому сыну? Исключено, он ничего не должен знать о моих злоключениях, и не только потому, что сочтет это склеротическим бредом. Пока он в этом деле не замешан, ему ничто не угрожает. Скорее меня зарежут, чем ему будет что-либо угрожать. Но если бы я повторила ему дословно все, что мне сказал минуту назад этот торговец наркотиками, он бы тут же помчался в полицию, разразился бы скандал, и гангстеры ему не простили бы, как говорит госпожа Хение. При мысли об этом мое сердце замерло, я содрогнулась.

Мой визави, должно быть, заметил какие-то перемены в выражении моего лица, потому что цинично спросил:

– Что с вами?

– Ничего… – выдавила я из себя и глотнула кофе.

Таким образом, мне ничего не оставалось, как полагаться исключительно на собственные силы. Но мысль о полиции с чем-то у меня ассоциировалась… Передо мной на секунду блеснул луч надежды. В конце концов, теперь мне уже действительно нечего терять. У меня еще есть какие-то шансы. А нападать нужно первой.

Я подняла голову и второй раз посмотрела ему прямо в глаза:

– Хотя… Вам могу сказать. – Я сделала эффектную паузу, небрежно вынула из пакетика второй кусок сахара, положила его в чашку и размешала. – Оказывается, наш дом и я попали в поле зрения полиции. – Я снова взглянула на него в упор. – И это немного раздражает. Никто не любит, когда за ним следят или роются в его вещах.

Маневр удался: я заметила, что он смутился. Внешне он сохранял полное спокойствие, но по его глазам я видела, что эта новость для него – неприятное открытие.

– Какие у вас есть основания так думать?

Теперь он смотрел на меня более чем внимательно, взгляд его серых глаз пронизывал насквозь. У меня пронеслось в голове, что под таким взглядом соврать непросто. Пожалуй, он имеет авторитет в банде, если даже он не главарь, то кто-то важный.

– Основания? Среди всех прочих такое: в отсутствие хозяев тайная полиция перевернула в доме все вверх дном.

– Откуда вы это знаете, если в доме никого не было?

– Я случайно была рядом, о чем они не знали. Решили, что я уехала вместе с детьми и внуком.

– А может, это были воры?

– Нет. – Я твердо выдержала его взгляд. – В доме не пропала даже шпилька.

Так-то, дорогой! Теперь уже вам не удастся убрать меня с такой легкостью, как вам это казалось еще минуту назад, завести или увезти куда-нибудь, где проще всего прикончить меня. Полиция – это полиция, а при ее голландской добросовестности вам еще придется поломать голову, чтобы не сделать ошибку…

Итак, я почувствовала уверенность в том, что сейчас они не смогут действовать против меня слишком поспешно. Тошнота, вызванная страхом, стала исчезать.

– А за вами следят?

От этого вопроса у меня опять засосало под ложечкой, однако я взяла себя в руки.

– Разумеется. – Допивая остатки кофе из чашечки, я на этот раз старательно избегала его взгляда. – Я ведь сказала вам, что за мною следят.

– Кто?

Я сделала над собой усилие, чтобы посмотреть на него.

– Почему вас это интересует? Очевидно, ваша полиция проверяет вновь прибывших иностранцев. В каждой стране свои порядки. Кажется, Амстердам (а может, Роттердам) – один из центров торговли наркотиками. А наркотики привозят иностранцы. У вас ведь, мне кажется, плантаций мака или гашиша нет? А может быть, полиции представляется, что Польша находится на Дальнем Востоке? – Я рискнула улыбнуться. – Мне эта забота полиции, собственно, не мешает, хотя иногда нервирует. Она излишняя. Я ведь ни в чем не ограничена, хожу и езжу куда хочу…

Я посмотрела на часы.

– Мне кажется, вы куда-то спешили? Он тут же посмотрел на свои часы.

– Да, мне уже пора. Хотелось бы закончить этот разговор, но не сегодня. Завтра я тоже занят. Послезавтра я мог бы заехать за вами. Ну, скажем, в половине десятого?

Теперь у меня не только засосало под ложечкой, но и колени подогнулись.

– Это лишнее. И…послезавтра я не еду ни за какими покупками. – Я лихорадочно искала какое-нибудь подходящее объяснение. – Невестка хотела, чтобы послезавтра я поехала с ней сюда… и… помогла ей… купить кое-что из одежды, какие-то платья…

Он не спускал с меня глаз, и я говорила все более нескладно.

– В таком случае не послезавтра, а через три дня.

Боже мой, разве я могла допустить, чтобы он приехал за мной утром, когда я одна в доме!

– Нет! В этом нет смысла… Если я буду послезавтра в N., то, может быть, лучше здесь… Только немного позже, после того как я закончу все свои дела с невесткой. Можно в два часа.

– Но ведь в это время ваш внук возвращается в школу после ленча.

Он и это помнил. Во мне возникло непреодолимое желание заплакать, что случается со мной крайне редко. Но я сдержалась.

– Как-нибудь устрою это. Попрошу невестку подменить меня.

Он с минуту смотрел на меня, как бы что-то обдумывая.

– Ну хорошо, послезавтра в 14.00 здесь. Он поднялся.

– Надеюсь, вы меня не подведете, это в ваших же интересах, – добавил он и быстро ушел.

Его последние слова пригвоздили меня к стулу. Что он имел в виду? Что может сохранить мне жизнь? Взамен чего?

Я мысленно воспроизвела все подробности нашей встречи. К счастью, мне пришла в голову та выдумка с полицией, которая его обеспокоила. Сознание того, что я тоже нагнала на него страху, улучшило мое настроение. Только теперь я заметила, что не прикоснулась к заказанным пирожным. По мере их поедания я все быстрее успокаивалась. Думаю, я задала ему задачку: если я под наблюдением полиции, она наверняка знает о наших встречах. В любом случае два дня мне ничего не грозит…

Я попросила у официанта счет. Оказалось, что высокий голландец забыл заплатить за свой кофе. Значит, я действительно его напугала! Я настолько обрела душевное равновесие, что решила проигнорировать его приказ встретиться послезавтра. Когда он потом прихватит меня в супермаркете, я ему скажу, что за мной все время следили, поэтому я сочла, что лучше не подвергать его риску.

Вскоре после моего возвращения домой вернулись и мои дети с внуком.

– Жаль, что ты не приехала в N. и мы не встретились, – заметила Эльжбета.

Я уже открыла рот, чтобы выразить сожаление по поводу своего опоздания, но, посмотрев на Войтека, тут же закрыла его. Конечно, он бы не преминул вслух удивиться, как это Эльжбета могла подумать, что я встречусь с ними в назначенное время. Поэтому я сказала, что у меня болела голова.

Крысь был в восторге от фильма о животных, который он смотрел в кинотеатре. Визит к зубному врачу оказался не таким уж страшным, удаление зуба прошло гладко. Мы долго сидели за столом, был приятный семейный вечер.

Среди ночи я проснулась, и тотчас же где-то в глубине подсознания у меня опять возникла кошмарная мысль: высокий голландец наверняка в одной банде с убийцами Янины Голень. Ведь на матче он сидел вместе с ТЕМ, а на конкретной территории всегда действует одна банда. И он знает, кто после моего приезда обыскивал наш дом. Мои разглагольствования о полиции могли его только позабавить. Он, и глазом не моргнув, играл обеспокоенного, чтобы усыпить мою бдительность. А со мной договорился на послезавтра, чтобы иметь возможность все обдумать и подготовить способ ликвидации моей особы. Сначала хотел встретиться утром, это было бы для него, несомненно, проще, а потом согласился встретиться в кафе днем. А когда я вышла бы из кафе, уж они сумели бы это организовать…

Я сидела на кровати, а сердце мое стучало, как пресловутый молот на наковальне. Как я могла так сглупить? Как я могла допустить, что перехитрю гангстера? Те, кто обстряпывают такие дела, избавлены от каких бы то ни было угрызений совести. Это стреляные воробьи. Какая я идиотка!

Внезапно я очнулась: мне нисколько не поможет оханье и аханье над собственной глупостью. Достаточно того, что высокий голландец приговорил меня. Причины, по которым он это сделал, уже не имеют значения.

В темноте я вытащила из сумочки пачку с остатками сигарет. Закурила, хотя знала, что через неплотно закрытые двери дым попадет в другие спальни и утром Войтек сделает мне выговор. Но это сейчас не имело значения. Даже в тюрьме осужденным на смерть перед казнью предлагают сигареты.

Я встала и отдернула шторы. Месяц уже исчез, передо мной лежала спящая улица. Свет от фонаря очерчивал силуэты стоящих у домов автомобилей. Услужливое воображение подсунуло мне вид каких-то пустырей, где отыщут мое тело… Войтеку придется хлопотать с перевозкой его на родину. Наверняка придется занять деньги…

Не знаю, то ли мысль о чрезмерных расходах Войтека, то ли ощущение бессмысленности такой смерти – но что-то вызывало во мне содрогание. К черту, нужно что-то делать! Рядом идет нормальная жизнь, работает полиция. Я не могу допустить, чтобы меня убили!

Я закурила еще одну сигарету, но теперь уже предусмотрительно приоткрыла окно. Пойду в полицию! Госпожа Хение, конечно, права, что нужно сидеть тихо, но не в той ситуации, в какой я оказалась. Очень может быть, что дружки высокого голландца зарежут меня потом из мести, но, если я буду молчать, меня убьет он, и уже послезавтра. В худшем случае их месть настигнет меня уже дома. А может, полиция сумеет защитить меня и спасет мне жизнь. Расчет, таким образом, был простой.

Я нетерпеливо ждала утра. Еще до того, как проснулась Эльжбета, я тихонько пробралась в ванную и приняла душ, стараясь шуметь как можно меньше. Потом оделась, подкрасилась и, услышав, что они просыпаются, сошла на кухню приготовить завтрак.

Мой ранний подъем и вполне боевой внешний вид в столь раннее время суток вызвали явное удивление.

– Что случилось, Пушистик? – спросила Эльжбета.

– Виной всему моя вчерашняя головная боль. Я забыла сказать тебе вечером, что у меня к тебе просьба: останься, пожалуйста, сегодня дома. Вчера мне позвонила моя варшавская знакомая – в свое время я дала ей ваш телефон, – она собиралась выехать в Бельгию и должна была заехать в Голландию. Она звонила из Амстердама и сказала, что на обратной дороге в Утрехт может остановиться в N. Я договорилась с ней встретиться. Хочу отдать ей письма для моих подруг и попросить ее сделать кое-какие дела для меня, о которых я перед отъездом в спешке забыла.

Я лгала так резво, что это даже мне самой понравилось. Но не понравилось Эльжбете.

– Жаль, что ты ничего не сказала мне раньше. Теперь довольно трудно… Конечно, я останусь дома, если тебе это так нужно…

– В порядке компенсации я отказываюсь от следующего выходного, – заверила я ее.

Известие о том, что я еду в N. вместе с ним, Войтек воспринял удивительно спокойно и сделал только одно замечание:

– Только прошу тебя: не выкрикивай по дороге, что кто-то переходит шоссе не там, где надо, или что нас обгоняет машина.

Перед уходом моя невестка захотела узнать, что я планировала на сегодняшний обед. Я ничего не планировала, но автоматически ответила:

– Сделай ризотто, осталось еще немного мяса.

Когда мы въезжали в N., я сказала Войтеку:

– У меня есть еще немного времени до назначенной встречи. Ты не мог бы подвезти меня до местного полицейского участка? Одна из наших соседок оказала любезность и отнесла туда лисью шапку, о чем тебя я не могла допроситься. Хочу узнать, нашли ли они владелицу.

Он пожал плечами:

– Нет смысла, но это твое дело.

Через несколько минут машина остановилась перед довольно большим современным зданием. Быстро, чтобы он не успел запротестовать, я поцеловала моего ребенка в щеку и вышла из машины.

В просторном холле я подошла к молодому полицейскому, сидящему за каким-то подобием стойки, и обратилась к нему:

– Я хотела бы увидеть вашего сотрудника, который в прошлую пятницу был в кафе «У Анзельма» в связи со смертью молодого наркомана. Я не знаю его фамилию, он средних лет, толстый, в сильных очках, какие носят близорукие.

Я вынуждена была повторить это еще раз, прежде чем он смог уразуметь мой английский. Впрочем, не исключено, что количество информации было для него чрезмерно. В раздумье он почесал за ухом, набрал номер и что-то забормотал. Он проделал это несколько раз, прежде чем наконец сказал:

– Прошу подождать.

В холле стояли стулья, но, нервничая, я не могла ждать сидя и начала ходить туда-сюда. Никто не появлялся. Я уже было вытащила коробку с табаком и присела, чтобы сделать сигарету. Мне это неплохо удалось, когда тот, за стойкой, флегматично заметил:

– Здесь не курят.

Наконец из двери вынырнул какой-то человек и подошел ко мне:

– Вы хотели видеть инспектора Хардеека?

– Я не знаю, как его зовут. Я хочу видеть вашего сотрудника, с которым разговаривала в день несчастного случая в кафе «У Анзельма».

– По какому вопросу вы хотите его видеть?

– По вопросу информации, – ответила я довольно глупо.

Мы прошли по какому-то коридору, по лестнице, снова по коридору и наконец добрались до комнаты, где сидел знакомый мне толстяк в очках. Мужчина, который меня привел, исчез.

Толстяк показал мне на стул напротив себя. В руке он держал зажженную сигарету, и я поскорее вытащила свою удачную самокрутку. Он вежливо дал мне прикурить, потом с минуту молча разглядывал меня.

– Насколько я помню, мы разговаривали с вами в кафе «У Анзельма», и я дал вам информацию. Хорошо, что вы хотите взять реванш.

Я посмотрела ему прямо в очки.

– Я пришла просить о помощи!

Он не отреагировал ни словом, только слегка наклонился вперед. Уменьшенные очками глаза смотрели на меня заинтересованно.

– Может, мне нужно было прийти к вам раньше. Две недели назад я была свидетелем ужасного происшествия… убийства, но не смогла бы показать место, где это произошло. Какой-то полицейский в Амстердаме, когда я сообщила об этом по телефону, подумал, что я пьяница, и бросил трубку. А потом оказалось, что один из убийц живет где-то рядом со мной. У меня были основания думать, что убийца – один из соседей, но я не знала, кто… Все было настолько невероятным, что я подумала: если я сообщу об этом полиции, меня примут за сумасшедшую. Я решила среди троих соседей самостоятельно выявить убийцу, то есть найти такой реальный довод, который стал бы для вас настолько достоверным, что вы могли бы заняться этим делом. К сожалению, вчера я сделала невероятную глупость, которая может стоить мне жизни…

Толстяк снял очки, протер стекла платком, потом выдвинул ящик стола и порылся в нем.

– Прошу вас рассказать мне все подробно.

Я потянулась к табаку, чтобы свернуть следующую сигарету. Но моя взвинченность никак не позволяла мне это сделать. Толстый очкарик молча смотрела на мои манипуляции, пока наконец не пришел к выводу, что это тянется слишком долго. Он встал, подошел к вешалке, вытащил из кармана висящего там плаща мятую пачку сигарет и положил ее передо мной.

Я сильно затянулась несколько раз, прежде чем взяла себя в руки настолько, чтобы могла более или менее складно рассказать всю историю с момента встречи Янины Голень в вагоне поезда. Больше всего хлопот возникло у меня с датами, которых домогался толстяк. В конце концов он согласился с тем, что потом я их уточню.

Еще прежде, чем я дошла до описания высокого голландца, он попросил меня прерваться. Позвонил по телефону, кого-то вызвал, дал какие-то поручения. Это продолжалось с полчаса. Все это время я старалась как можно подробнее вспомнить вехи моего знакомства с высоким голландцем, чтобы ничего не упустить.

Дальнейший мой рассказ оказался насыщенным ненужными подробностями. Я даже цитировала фрагменты разговоров, но ведь все могло оказаться важным. Завершающие события я прокомментировала не без выразительных для слушателя эмоций.

– Значит, вы хотите, чтобы мы выделили вам охрану? – спросил толстяк, когда я наконец закончила.

– Это, наверное, можно понять. Разве вы не просили бы о том же на моем месте?

Не ответив, очкарик с минуту задумчиво барабанил пальцами по столу, потом взял какую-то папку, вытащил пачку бумаги и положил ее передо мной.

– Прежде всего прошу заполнить этот формуляр… Я надела очки и увидела, что формуляр включает в себя анкетные данные. Я вздохнула:

– Дайте мне сразу еще один, я всегда ошибаюсь при заполнении таких бумаг.

Вынув паспорт и записную книжку с подробным адресом Войтека, я с трудом начала вписывать в каждую графу то, что требовалось. Толстяк снова занялся телефоном.

Я подала ему заполненную анкету и паспорт, откуда он что-то быстро выписал для себя.

– Раз вы просите личную охрану, я должен договориться с шефом, только он может дать на это разрешение. Вам придется подождать, это займет немного времени.

Толстяк шире выдвинул ящик стола и вынул из него магнитофон. Он записал все, что я говорила!

В кабинет вошел сотрудник, который привел меня сюда.

– Проводите госпожу в приемную, – попросил очкарик.

Однако сотрудник провел меня не в холл, где я ждала в первый раз, а в комнату, напоминавшую маленькую гостиную, со столиками, на которых лежали какие-то журналы, и удобными креслами. В прилегающем коридорчике я заметила две двери с соответствующими опознавательными знаками.

Кроме меня в приемной никого не было. Я сидела и раздумывала, чем закончится мой визит сюда. Не разговаривала ли я слишком эмоционально? Наверное, лучше было бы изложить факты сухо… Но как я могла это сделать в отношении высокого голландца? Перечислить только обстоятельства, при которых я с ним встречалась? Но я должна была обратить их внимание на серьезные вещи, сами они могли не соединить их воедино. Сочтут ли они сказанное мною достаточным для того, чтобы заняться этим человеком? А если уж придут к выводу, что мне нужна охрана, как такая охрана может выглядеть? Среднему человеку кажется, что полиция всесильна, но так ли это?

Я почувствовала на себе последствия бессонной ночи. Если бы можно было выпить кофе! Раз уж они так обо мне заботятся, имеют такие элегантные приемные, могли бы установить и автомат с кофе…

Время близилось к двенадцати, когда за мной пришел тот же самый сопровождающий и повел меня обратно в кабинет, где правил очкарик.

– Вас хочет видеть шеф, – заявил толстяк.

Кабинет шефа находился на том же этаже. Толстый очкарик открыл дверь, чтобы пропустить меня.

Я вошла и… почувствовала, что проваливаюсь сквозь землю.

За столом сидел высокий голландец! Очкарик, вошедший в кабинет следом за мной, объявил:

– Господин комиссар желает сам выслушать ваше сообщение, – и застыл в выжидательной позе.

Голландец повернул голову в сторону окна, потом его взгляд быстро пробежал по мне и остановился на толстяке.

– Благодарю, больше не буду задерживать, знаю, что у тебя много текущей работы.

Очкарик вышел. Мы остались одни. На столе стоял магнитофон. Я почувствовала, как теплая волна охватывает мое лицо и движется к шее.

– Садитесь.

Я села. Еще раз посмотрела на несчастный магнитофон.

– Это тот, с моей записью? – спросила я, глядя в сторону.

– Да.

– И… вы уже слушали?

– Разумеется.

– Надеюсь, мне больше ничего не нужно говорить. А ту часть, которая касается вас, можно стереть, – выдавила я из себя.

– Мы не можем стирать показания. Все останется записанным, а потом вы подтвердите это своей подписью.

– О Боже… – простонала я. – Зачем вам так меня компрометировать?

– Здесь нет компрометации.

– Как нет? Принять комиссара полиции за торговца наркотиками и прибежать в полицию с просьбой защитить от него, потому что я боюсь с его стороны покушения на свою жизнь? Ни с чем подобным вы наверняка никогда не встречались…

– В ситуации, в какой вы оказались, вы имели право предполагать все.

– Можете не утешать меня. Но все то, во что я впуталась из-за шапки Янины Голень, порождало самые худшие мысли…

– Чтобы убедить вас в правильности вашего поведения, могу сказать, что и я подозревал вас…

Я наконец подняла глаза и посмотрела на него.

– Меня?! В чем?

– В контрабанде наркотиками.

Он произнес это настолько бесстрастно, что я чуть не подскочила.

– Как вам могло прийти в голову что-либо подобное?! – выкрикнула я.

– Так же, как и вам пришло в голову, что я член банды. – Он слегка усмехнулся. – Но я не считаю свою ошибку компрометацией и, еще хуже, профессиональной ошибкой.

– Что могло вызвать у вас подозрения на мой счет? – Я захотела в конце концов выяснить суть.

– Это, собственно, не касается того дела, по которому вы пришли. А пришли вы в управление полиции и дали показания, в частности и о моей личности. – Мне почудилось, что в этот момент он сдержал улыбку. – Вы были свидетелем того, как женщину оглушили и бросили в амстердамский канал. Кроме того, вы сказали, что один из трех убийц той женщины ваш сосед, не так ли?

– Так, вы же слушали пленку.

– Прошу не забывать, что в данный момент вы даете показания в полиции.

– Мне нужно еще раз все повторить? – поразилась я.

– К сожалению. С той только разницей, что я буду прерывать вас вопросами.

– О Боже! Я не спала всю ночь… – В последний момент я еле сдержалась, чтобы не добавить: из-за него. – И нахожусь здесь с девяти утра.

Он взглянул на часы.

– Мне тоже следовало бы пойти перекусить, но на нашей работе нет четко распределенных интервалов. Если ко мне попадает дело, как, например, сейчас, я не могу себе позволить прервать его расследование.

– Понимаю. – Я понурилась.

Он начал с момента, когда я впервые увидела Янину Голень. Я старалась рассказывать как можно более толково и «официально», но это продолжалось недолго. Он прервал меня:

– Прошу вас говорить так, как вы воспринимали события тогда, то есть в соответствии с вашими впечатлениями и реакциями, а я уж сам постараюсь извлечь из этого факты.

Он спросил, встречалась ли я потом с кем-либо из моих попутчиков в поезде. Я сообщила о случайной встрече с благородной дамой на рынке и о разговоре с ней в кафе, содержание которого вспомнила с трудом.

Через час он сжалился надо мной и куда-то позвонил, после чего появилась девушка с двумя чашками крепкого чая.

– При сильной нервной встряске и после беспокойной ночи кофе противопоказан, – объяснил он, когда девушка ушла. И это было единственное человеческое проявление с его стороны, единственное отступление от канцелярски-официального тона, какого он придерживался с начала допроса.

Когда зашла речь о тайном посещении дома Войтека типом с перрона и его дружком, он захотел выяснить, почему я не отреагировала нормально, хотя бы криком, когда услышала, что кто-то входит в дом. Я изложила ему мою раннюю гипотезу о тайной полиции, проверяющей дом иностранца. Однако мне не хотелось признаваться в своем идиотском поступке – прятании в шкафу. Я сказала только, что мне удалось так замаскироваться, что они меня не нашли.

Он все-таки вынудил сказать правду, заметив:

– Это значит, вы где-то спрятались?

– Ужасно глупо… Собственно, у меня не было намерения там прятаться. Я только ступила туда, когда те начали подниматься по лестнице, и вынуждена была там остаться…

– Где?

– В детском шкафу под одеждой моего внука.

Я заметила веселый блеск в его глазах и уже с жаром добавила:

– В жизни не чувствовала себя так по-идиотски, а сейчас, когда вынуждена об этом рассказывать, – особенно.

Пусть знает, что доставил мне неприятность.

– Но я предусмотрительно оставила дверцу шкафа открытой, чтобы было видно всю внутреннюю часть без меня, – добавила я, чтобы он не подумал, что я круглая дура.

Еще раз он повел себя как человек и ни о чем не спрашивал, когда я рассказывала о своем пребывании в Амстердаме. Выложив все свои мысли, я протянула руку и попросила:

– Вы не могли бы угостить меня сигаретой? У меня есть табак и бумага, но я не в состоянии сейчас с ними справиться.

Я несколько удивила его этим, но он тут же вытащил пачку и подал мне. Я взяла всю пачку без колебаний.

Когда я рассказала об обстоятельствах находки моей шляпки от дождя, он спросил:

– Вы предполагаете, что найденная в мусоре шляпка именно та, которую вы потеряли?

– Нет, не предполагаю. Это МОЯ шляпка.

Он поерзал на стуле, словно ему неудобно. Наверное, тоже захотел закурить, но второй пачки у него не было. Я даже не пошевелилась, чтобы угостить его сигаретой из той пачки, которую от него же и получила.

– Видите ли… – начал он, как бы ища слова, – с этими шляпками такие странные дела творятся. Каждый вроде бы знает свой головной убор. И все-таки чаще всего из одежды заменяется как раз шляпа, шапка или берет…

– Я знаю, что подобное часто случается с мужчинами. Но нет такой женщины, которая не узнает свою шляпку! Вы когда-нибудь слышали о замене женского головного убора?

Он нахмурил брови и задумался.

– Н-нет… – признался он.

– Если я говорю, что это МОЯ шляпка от дождя, прошу считать это абсолютной истиной. Нет никаких сомнений в том, что она принадлежит мне.

Минуту он выглядел немного смущенным.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Однако вы должны передать нам эту шляпку на экспертизу.

– А сначала вы возьмете пробу с моей головы, чтобы удостовериться, да?

– Нет… Несколько дней назад в амстердамском канале был выловлен труп женщины, он еще не идентифицирован.

– Его нашли только теперь?

– Прошу не задавать вопросов. Я понимаю, что какое-то время вы пытались вести следствие, но сейчас его ведем мы. И только мы можем задавать вопросы.

Он задел меня за живое. В первый момент я хотела швырнуть ему его пачку сигарет, но сдержалась. Я почувствовала себя такой усталой, что мне захотелось прямо у его стола улечься на полу, только бы он больше не принуждал меня говорить.

У меня, наверное, был соответствующий вид, потому что он посмотрел на часы и сказал:

– На сегодня достаточно. Мы известим вас о способе передачи найденной вами шляпки. А сейчас вас может отвезти домой наш водитель.

Я лишь кивнула. Я не представляла, как сейчас смогла бы дойти до автобуса на Плац-1944. Перед уходом я положила на его стол то, что осталось от его пачки сигарет. Водитель остановился на углу нашей улицы.

– Господин инспектор Хардеек приказал не подъезжать к дому.

Я поблагодарила его и вышла. Хотя я неохотно тащилась эти несколько десятков метров, но поняла, что толстый очкарик прав. Лучше, если никто из соседей не увидит меня выходящей из машины с полицейскими обозначениями.

Эльжбета немного удивилась, когда я, появившись, тут же легла в постель. Я объяснила, что моя варшавская знакомая все время таскала меня по магазинам.

Оказалось, во время моего отсутствия владелица «порше» оставила для меня небольшой пакет. Я смертельно устала, а пакет был так старательно завернут, что я не стала его немедленно вскрывать, сразу догадавшись о его содержимом, что еще больше заинтриговало Эльжбету. Пришлось признаться ей, что два дня назад я предложила госпоже Хение, которая ликвидировала вещи, оставшиеся после смерти мужа ее тетки, передать его военные награды в варшавский музей Войска Польского, поскольку у него уже не осталось никого из родственников, которые могли сохранить память о нем.

– Мне кажется, Пушистик, что за несколько недель пребывания здесь ты заимела больше знакомых, чем я за целый год, – заметила моя невестка. Я не поняла, было ли это с ее стороны одобрением или осуждением.

Утром позвонил толстый инспектор Хардеек и сообщил, что скоро ко мне приедет кто-то, кому я должна передать, как он сказал, мой «найденный головной убор». Я достала со дна чемодана мою шляпку от дождя и, не осматривая, быстро сунула ее в большую пластмассовую сумку. Сотрудник, приехавший за ней, оказался моим вчерашним сопровождающим в полицейском участке. После его ухода я посмотрела в окно кухни. И на этот раз их машина не стояла на нашей улице.

По причине сумбурных мыслей и впечатлений, связанных с вчерашним днем, я совершенно забыла о пакете, оставленном для меня Марийке Хение. Вспомнила о нем лишь через два дня. Он был заклеен лентой, и я вынуждена была разорвать упаковку, чтобы осмотреть содержимое. В картонной коробочке лежали награды «Крест за храбрость», английский орден «За безупречную службу», медаль «Виртути Милитари», несколько орденских планок, металлическая кокарда и нарукавные нашивки с надписью «POLAND».

Я невольно вздохнула меланхолически: это все, что осталось от старого солдата, как я всегда его мысленно называла? И тут я подумала, что даже не знаю его имени. Я осмотрела коробочку со всех сторон, на ней не было никаких надписей. Марийке Хение, должно быть, не сомневалась в том, что его имя мне известно.

Пойти к ней и спросить? Не знаю почему, но это показалось мне неудобным. Раз я сама предложила передать его награды в музей, значит, что-то знала о нем. После некоторых размышлений я пришла к выводу, что лучше всего будет узнать его имя от госпожи Девриеен, а потом я пойду и поблагодарю Марийке.

Я побежала к дому Девриеенов.

И на этот раз меня поразила подвижность полной Аннеке, которая открыла дверь сразу после моего звонка. Она обрадовалась моему приходу и воскликнула:

– Как хорошо, что вы пришли! Я одна, и мы можем спокойно поболтать.

Я сказала, что, к сожалению, у меня нет времени на беседы, и объяснила цель своего прихода.

– Это ужасно! – огорчилась госпожа Девриеен. – Мы столько лет знали друг друга и дружили, но я никогда не могла выговорить его фамилию, она невероятно трудна для произношения. Говоря о нем, мы называли его имя, хотя оно тоже странное – Роман, но имя я могла запомнить, потому что оно напоминает столицу Италии.

Я почувствовала разочарование.

– В таком случае ничего не поделаешь, придется идти к госпоже Хение.

– Вы ее не застанете. Когда я ее видела в последний раз, она сказала, что в связи со смертью мужа тетки запустила свой бизнес и теперь должна наверстывать упущенное. Она куда-то уехала, и ее нет уже довольно долго. Кажется, она посредничает в каких-то продажах. Она очень энергичная и хорошо держится. Не представляю себя в такой ситуации, – закончила госпожа Девриеен.

– Вот тебе на! – растерялась я. – Что же мне теперь делать? Через две недели я возвращаюсь на родину.

– Это действительно проблема. Как бы вам помочь? – Госпожа Девриеен огорчилась. – Знаю! – вдруг воскликнула она. – Как хорошо, что я храню письма! У меня должны быть от них открытки, которые они прислали мне несколько лет назад с летнего отдыха в Остенде. Садитесь же, я поищу их.

Она вернулась с пачкой писем. Я с напряжением следила за тем, как быстро она их перебирает.

– Есть… – Госпожа Девриеен подала мне извлеченную из пачки писем почтовую открытку.

Открытка была на английском языке, но в рубрике «Адрес отправителя» я смогла прочесть: «Остенде, ул… Р. С. Кострейко».

Такую же фамилию назвала мне при прощании благородная дама из поезда! Она сказала также, что приехала в Голландию зря, что по приезде узнала о смерти своего двоюродного дяди. А ведь тогда старый солдат был еще жив. О его внезапной смерти мне сразу сообщила Лиза, и случилось это, пожалуй, через неделю после моей встречи с благородной дамой.

Я не удержалась:

– Эта фамилия мне знакома. Я знаю, что в то же самое время, когда я приехала в Голландию, из Польши приехала дочь двоюродного брата господина Кострейко. Госпожа Хение сказала ей, что он умер. Сказала также, что не может принять ее у себя в доме, потому что уезжает, и дала ей деньги на гостиницу и знакомство с Голландией. Но ведь господин Кострейко тогда еще был жив! Как она могла пойти на подобное? Никогда бы не подумала, что она способна на такое свинство!

Аннеке Девриеен подошла ко мне и дотронулась до моего плеча.

– Конечно, это нехороший поступок, но… Думаю, что здесь причина в наследстве. Старик всю жизнь не общался с теми родственниками, никто к нему не приезжал. Марийке после смерти тетки сама заботилась о нем. И вдруг является некто, кто потом может предъявить какие-то права на наследство. Почему раньше эта его племянница им не интересовалась? Вы не должны осуждать Марийке…

– Но я случайно познакомилась с его племянницей, ехала с ней в одном поезде, а потом встретила ее в N. Она говорила, что он ей писал и просил приехать. Может, это было как раз то письмо, которое он передал вам? Наверняка она приехала не за тем, чтобы охотиться за наследством, так как не была его близкой родственницей по прямой линии и, конечно, не имела на наследство никаких прав.

– Если речь идет о деньгах, то никогда нельзя знать, на что могут оказаться способны люди. Он здесь очень неплохо устроился, и трудно допустить, чтобы эта племянница, установив с ним отношения, отказалась после его смерти от доли в наследстве.

И это говорила симпатичная госпожа Девриеен! Что я могла ответить? Я сочла, что лучше всего ничего не отвечать. Поблагодарив ее за помощь, я попрощалась.

В конце недели Эльжбета объявила, что заканчивает свой ускоренный курс голландского языка и снова берет на себя хозяйство, а мне в оставшуюся часть пребывания надлежит отдыхать и развлекаться. Я заверила мою милую невестку, что не устала и никаких развлечений мне не требуется. Если бы она знала, сколько у меня их было в последнее время!

Я постоянно ждала вызова в полицию, чтобы подписать свои несчастные показания. Бросалась в комнату при каждом телефонном звонке, чтобы опередить Эльжбету. Но, когда в субботу раздался телефонный звонок, я была уверена, что это звонят Эльжбете или Войтеку, ведь наступили «выходные». Я не торопилась взять трубку. И только когда Эльжбета крикнула мне из ванны, я подошла к телефону.

Я впервые услышала его голос по телефону, но узнала сразу.

– Это комиссар… – Он выговорил длинную фамилию, начинающуюся на «Б». Если бы я не узнала его голос, эта фамилия ничего бы мне не сказала. – Я не испорчу вам планы на выходные, если приглашу вас сегодня подписать показания в удобное для вас время?

– Дайте подумать, – ответила я.

Мне действительно надо было все обдумать. После ленча Войтек с семьей собирался ехать к знакомым, которые организовали праздник для детей, и я должна была ехать вместе с ними. Вообще-то я могла отказаться от этой поездки…

– Хорошо. – Я заслонила ладонью трубку, чтобы кто-либо из моих не услышал. – Но не раньше трех.

– В таком случае около трех наша машина будет ждать вас на стоянке перед супермаркетом. Водителя вы узнаете, это тот, который отвозил вас домой. Улаживание формальностей займет не больше часа.

– Так много? – удивилась я.

– Если вы что-то подписываете, то должны сначала прочитать.

– Прочту, – заверила я неохотно.

– Если у вас потом будет немного свободного времени, не согласитесь ли вы выпить кофе в кафе на Плац-1944?

В комнату вошла неодетая Эльжбета с полотенцем в руках.

– Меня?

Я отрицательно помахала рукой.

– Конечно. Благодарю, до свидания, – быстро сказала я в трубку и положила ее на аппарат.

– Звонила владелица «порше». Хотела удостовериться, что ты передала мне коробку, – проинформировала я Эльжбету, все больше убеждаясь в том, что, если так пойдет и дальше, вранье станет моей второй натурой.

Во время ленча я объявила, что передумала ехать на детский праздник, поскольку мой интерес к детям ограничен Крысем, и что с удовольствием посижу дома. А если мне уж очень надоест, то схожу прогуляться.

На стоянке у супермаркета было только две машины, и я без труда узнала нужную, поскольку во второй не было водителя.

Инспектор Хардеек подсунул мне пачку машинописных страниц, которые я пыталась кое-как прочитать. Переписанные слово в слово мои показания не были, к сожалению, образцом ни хорошего английского, ни точно сформулированных мыслей. Особенно раздражали при чтении междометия типа «э-э-э» и «м-м-м», которые были скрупулезно записаны. Когда я преодолела все это и подписала, толстый инспектор, пряча листы в портфель, сказал:

– Вы должны как можно скорее уладить формальности с пропиской. Разве вам не сообщили в Варшаве, в посольстве Королевства Голландии, об обязанности прописаться?

– Сообщили, и я даже напоминала об этом своему сыну, но он так занят…

– Прошу позаботиться об этом, в противном случае сын должен будет заплатить штраф.

В кафе на Плац-1944 я входила, чувствуя себя довольно глупо. Я не приняла бы с таким энтузиазмом приглашение выпить кофе, если бы в тот момент в комнату не вошла Эльжбета. Я бы, конечно, согласилась на встречу, но с большей сдержанностью.

То, что он услышал в свой адрес в моих показаниях, я бы как-нибудь исправила. Пока я не начала его подозревать, он казался мне порой очень милым. Кроме того, меня прямо-таки съедало любопытство: какие же были результаты моих заявлений, касающихся Янины Голень и ее убийц? Может, он что-нибудь скажет об этом? Однако я не была уверена в том, что он не будет таким же официальным, как у себя за столом, а это было бы ужасно.

В пустом кафе я увидела его сразу. Он сидел за тем же столиком, к которому я подошла тогда. Конечно, он выбрал это место умышленно, из злорадства.

– Вы заняли тот же самый столик, – сказала я, поздоровавшись. – Я столько пережила за ним, что не забуду до конца жизни. Но, представляете, если бы сегодня по телефону я не узнала ваш голос, то не поняла бы, с кем говорю…

– Но я ведь сразу назвал фамилию.

– Впервые с тех пор, как мы познакомились, – заметила я.

Он на секунду задумался, после чего подтвердил:

– В самом деле…

– Сначала, когда вы в первый и во второй раз отвезли меня из магазина домой и при прощании не назвались, я немного удивилась, но потом подумала, что в каждой стране свои обычаи. Сын же, узнав, что я познакомилась в магазине с таким предупредительным голландцем, забеспокоился.

– Не слишком любезный молодой человек…

– Самый прекрасный парень в мире! – заверила я. – Ужасно его люблю. Когда он узнал, что кто-то помогает мне делать покупки, он сначала подумал, что это молодой повеса, охотящийся за пожилыми женщинами. Но и потом, когда он уже узнал, что вы не молодой человек, у него еще оставались подозрения… – Я не хотела цитировать, что говорил Войтек. – Он подозревал, что, выказывая мне любезность, вы имели какие-то скрытые намерения.

– Ему трудно отказать в проницательности.

Это замечание меня сконфузило. Мог бы быть немного поделикатнее и не подтверждать так прямо, что интерес к моей особе объяснялся только исключительными обстоятельствами.

– Позже у меня возникло больше поводов для удивления. Открытие, что один из троих соседей убийца, было для меня изрядным шоком. На каждом шагу постоянно что-то неприятно удивляло. И даже одна дама, которая сначала так меня к себе расположила, оказалась до тошноты жадной к деньгам.

– И кто же это такая?

– Соседка с улицы, которая жила под одной крышей с мужем своей умершей тетки, по происхождению поляком. Так вот, она не поколебалась сказать приехавшей к нему двоюродной племяннице из Польши, что он умер, – это чтобы потом не было других претендентов на наследство. Он действительно умер вскоре после того, от несчастного случая: неудачно упал с лестницы. Но в тот момент, когда приехала его племянница, ничто не говорило о вероятности его скорой смерти. Случайно оказалось, что эта самая двоюродная племянница была моей попутчицей в поезде. Именно о ней я говорила в своих показаниях, что встретила ее в N. Но это не все. Жена одного из соседей, тоже с виду очень симпатичная, растолковала мне, что я не должна плохо думать о госпоже Хение, потому что она одинока и сама заботится о себе. О вас я тоже сначала думала, что вы вежливый человек, который хочет мне бескорыстно помочь. А вы помогали мне делать покупки, возили на рынок, в лес только из профессионального интереса, потому что считали, что я переправляю в Голландию наркотики…

– Если говорить о подозрениях, то вы перебрали через край. Я по крайней мере не подозревал, что вы покушаетесь на мою жизнь.

– В моих подозрениях ваша вина. Не я организовывала эти якобы случайные встречи. Однако с меня хватит и того, что вы обо мне подумали как о контрабандистке. И при этом отказываете мне даже в праве спросить – почему? – обиделась я.

– Обещаю вам все разъяснить, как только закончится следствие.

– Неужели мои показания посодействовали его началу? – спросила я лукаво.

Он усмехнулся, но не ответил.

– Думаю, что ваши обещания все разъяснить будут мне нужны как собаке пятая нога. Прежде чем закончится следствие, меня здесь уже не будет.

– Когда вы уезжаете?

– Примерно через две недели. И приятные же воспоминания я увожу из вашей страны, нечего сказать!..

– Вы не могли бы еще задержаться в Голландии?

– В надежде, что последующие впечатления окажутся лучше? – рассмеялась я. – Возможно, и могла бы. Но, во-первых, зачем? Я отвела душу с детьми, может быть, немного помогла невестке. Но у них своя семья, и слишком долгое пребывание даже очень любимой и любящей матери может в конце концов стать в тягость. Во-вторых, у меня на родине свой дом, своя профессия, которая дает мне средства на жизнь.

Судя по выражению его лица, у него, наверное, было желание еще о чем-то спросить – может быть, о моей профессии, но он ответил на мои откровения чем-то вроде согласия.

В беседе возникла пауза. Я сосредоточенно пыталась свернуть сигарету. Этого он не выдержал.

– У вас не очень хорошо получается, возьмите мои. – Он пододвинул мне пачку.

– Спасибо, не надо, – отказалась я. – Мне с лихвой хватило ваших сигарет, выкуренных в вашем учреждении.

– И вы не можете взять у меня сигарету, когда мы встречаемся неофициально?

– Нет. Я должна научиться сама сворачивать сигареты, это будет единственная польза, которую я вывезу из Голландии.

Я не стала говорить, что у нас уже давно нет ни рассыпного табака, ни папиросной бумаги.

– Сейчас мне пора возвращаться домой. Как вам известно из моих показаний, мои дети ничего не знают о деле Янины Голень. Я также ничего не говорила им о сегодняшней встрече. Мне хотелось бы уже быть дома до их возвращения.

Когда мы выходили из кафе, он спросил:

– Могу я вас подвезти?

– И как можно скорее, – попросила я. Преимущество «тойоты» перед автобусом как средством передвижения было очевидным.

В дороге он почти ничего не говорил. Я тоже. Не знаю почему, но мне было немного грустно. Наверное, в результате разговора об отъезде и расставании с детьми.

Следующая неделя пролетела совершенно незаметно. Из дома я не выходила, занималась с Крысем, разговаривала с Эльжбетой и ждала позднего возвращения моего ребенка. Я категорически потребовала от него уладить наконец формальности с моей пропиской, в противном случае, сказала я, он заплатит штраф, о чем якобы сообщила мне одна из моих соседок.

Однажды утром на полу в коридоре среди газет, которые ежедневно почтальон бросал через специальную щель в дверях, игравшую вместе с полом роль домашнего почтового ящика, я обнаружила адресованное мне письмо. Содержание было кратким – предложение встретиться завтра по поводу интересующего меня вопроса. Затем следовали дата, номер телефона и подпись, из которой кроме первой буквы «Б» мне удалось расшифровать только две следующие – «а» и «е».

Я была пунктуальна, что случается со мной нечасто. Встретились мы буквально у входа в кафе.

– Умираю от любопытства, – сказала я, как только мы сели.

– Вы хотели знать, почему я вас подозревал, хотя в отношении именно вас это может показаться странным… Речь идет не только о том, что вы не похожи на особу, занимающуюся контрабандой наркотиками. Из опыта нам известно, что этим могут заниматься и люди, которые выглядят весьма пристойно. К тому же ваше поведение не совсем обычное…

– Что это значит? – прервала я его, нахохлившись. – Если я не свищу и не плюю на улицах, не ковыряю пальцем в носу… Когда мне было лет шесть, у меня была подружка, которая мне очень нравилась тем, что все это проделывала; как-то я захотела последовать ее примеру, и кончилось это плохо, больше я не пробовала. Что же, черт возьми, необычного в моем поведении? И необычного для кого? Для нормальных людей или для торговцев наркотиками?

– Ваша реакция на события спонтанная, к тому же вы не колеблетесь, высказывая суждения… ну, скажем… нешаблонные…

Я не дала ему продолжать.

– Вы утвердились в этом мнении на основе моих откровений о том, что я не терплю готовить. Ведь это абсолютно не совпадает со сложившимся у всех мужчин убеждением, что сущность женщины – в заботе о семейном очаге, выстаивании у газовой плиты и помешивании в кастрюлях.

– Я не хотел вас обидеть и совершенно не это хотел сказать.

– А что же тогда?

– Что ни один разумный и предусмотрительный организатор контрабанды не доверил бы такого задания вам.

– На моем месте вы, пожалуй, тоже не сочли бы такое утверждение комплиментом?

– Вы считаете, что способности, необходимые для контрабанды наркотиками, заслуживают похвалы?

– По-моему, в таком деле нужен прежде всего ум, а его, – я вздохнула, – вы у меня, видимо, не обнаружили.

– Ух… – Теперь была его очередь вздыхать. – Мне кажется, что разговор с закоренелым преступником шел бы легче. Хотите вы или не хотите узнать, почему я вас подозревал?

– Как вы можете меня об этом спрашивать?! – возмутилась я. – Столько времени считать человека преступником и не сказать почему!

– Вы позволите мне теперь говорить спокойно? Я позволила.

– Несмотря на то что у вас нет соответствующих склонностей, которые, по моему мнению, обусловлены главным образом отсутствием угрызений совести, наличием сметливости и железных нервов, я пришел к выводу, что они пошли на риск и послали вас потому, что у них не было в тот момент более подходящей кандидатуры. Их поджимали сроки, а вашим козырем была официальная цель поездки – посещение сына, это должно было отвлечь от вас внимание. Однако о том, что из Польши переправлялась партия этого товара, мы знали. Не думайте, что мы у себя не знаем тех, кто греет руки на этом деле. Но проблема состоит в том, что мы не можем предъявить обвинение, не имея в руках достаточных, то есть обоснованных, доказательств. Мы довольно часто задерживаем и осуждаем непосредственных торговцев так называемыми «пушками» или, иначе говоря, приготовленными для разовых инъекций дозами. Но ведь они – плотвички в сети. Не они организуют контрабанду. Главные ее вдохновители и организаторы им неизвестны и недостижимы. Наши информаторы есть в разных контрабандистских центрах. Мы часто закрываем глаза на их мелкие грешки, если они могут быть нам полезными. Это – единственная уступка в борьбе с преступностью, и так поступает полиция всего мира. Мы принимаем во внимание вид и серьезность правонарушения, но важнее выявить настоящее крупное преступление, чем наказывать людей за мелкие проступки…

Итак, мы получили копию разговора, подслушанного два месяца назад в амстердамском кабаке. Могу сказать только, что один из участников переговоров был польским моряком. О технических подробностях нашей работы я не буду вас информировать. Во всяком случае у нас были идеальные основания ожидать, что в те дни, когда вы появились в Голландии, должна поступить партия товара, переправляемого через Польшу. Разумеется, мы позаботились о получении списка всех, кто должен был прибыть из Польши в это время, а также тех, кто уже прибыл…

– Наверное, это было нелегко? – не удержалась я от вопроса.

– Заявления о выдаче виз рассматриваются и в странах, куда выдаются визы. Вы также заполняли свое заявление в двух экземплярах, приложив к каждому свою фотографию.

– Меня это не только удивило, но и вызвало у меня раздражение, – буркнула я.

– Кроме регистрации выданных виз существует еще такая процедура, как таможенный контроль при пересечении границы, достаточно лишь предварительного извещения пограничной службы. Примерно через неделю после вашего приезда я обратил на вас внимание, так как вы не прописались, хотя такая обязанность существует. Я подумал, что это была ошибка с вашей стороны, что вас подвели нервы, а для нас это предупреждающий знак.

– Я ведь просила ребенка прописать меня! – простонала я.

– Вы просили ребенка? – удивился он.

– Моего ребенка, то есть сына.

Он попытался сдержать ухмылку, но это ему не вполне удалось.

– Не понимаю, что здесь смешного, – насупилась я. – То, что он взрослый, отнюдь не меняет того факта, что он мой ребенок.

– Ни в коем случае, – виновато подтвердил он.

– И тогда вы начали за мной следить? Теперь он как бы слегка занервничал.

– Ну, не я, а мои люди из соответствующей службы… Он хотел сказать, что комиссар не выполняет функций обычного сыщика. – В первый раз я присмотрелся к вам на террасе того кафе.

– Я тоже заметила вас потому, что вы были единственным, кто читал газету. Я заметила также, что вы прислушивались, когда я обратилась к официанту. Я подумала тогда, что вы англичанин, которого заинтересовал мой язык, слегка напоминающий английский.

– У меня не было трудностей в понимании вашего английского.

– Это потому, что вы не англичанин. Однако я никогда не замечала, что кто-то за мной следит. В тот раз, когда я не смогла договориться с продавцом в супермаркете, откуда вы узнали, что я там появлюсь?

– В наше время вести наблюдение довольно просто. В данном случае хватило поставленной вблизи вашего дома машины с радиотелефоном. Кроме того, существует много других способов, только прошу вас не расспрашивать о технических тайнах.

– Жаль. Как раз именно такие полицейские тайны самые интересные.

– Один раз вы ускользнули от наших людей в Амстердаме, перебежав проезжую часть улицы на красный свет. Мы также предусмотрели вероятность ваших контактов через сына и невестку.

– Так вы считали, что и мои дети могли быть в банде?

– Нет. Но вы могли им сказать, например, что перед отъездом сюда вас просили передать кое-кому здесь пакет или письмо, и попросить их помочь вам выполнить это поручение.

– Значит, и у них были «ангелы-хранители»?

– Скорее, защитный зонтик.

Мне вспомнилось раздражение Войтека по отношению к новому молодому коллеге, который мучил его своим постоянным обществом.

– Ваша невестка весьма интересная женщина. Наш сотрудник был очень опечален, когда я уведомил его об окончании его работы.

– По крайней мере это был не Ганс? Он неодобрительно покачал головой.

– Вы снова задаете вопросы, на которые я не могу дать ответа. Если бы ваша страна была членом Интерпола, вероятно, это дело быстрее бы закончилось.

– Польша не член Интерпола? Почему?

– На этот вопрос вы можете получить ответ исключительно в своей стране. Из стран вашего блока только Венгрия является членом Интерпола. Иногда другие члены блока пользуются ее посредничеством, но это окольная дорога. Особенно в такой области, как борьба с торговлей наркотиками, где прямая и быстрая передача информации имеет решающее значение.

– И как долго вы меня подозревали? Он смутился.

– С этим было довольно странно… Познакомившись с вами, я в течение некоторого времени не мог избавиться от ощущения, что путь, по которому мы идем, ложный, хотя логически еще ничто не нарушало наших предпосылок. Были моменты, когда я охотно наорал бы на вас за то, что вы позволили себе впутаться в такую грязную аферу, за которую придется заплатить испорченной до конца жизнью.

– Очень любезно с вашей стороны, что, уже видя меня в наручниках, вы все-таки немного меня пожалели… – заметила я с ядовитой кротостью.

– Перед тем как вы пришли в полицию, дело приняло иной оборот. Вы тогда сказали мне здесь, в кафе, что за вами следит полиция и что у вас был обыск.

– Из страха перед вами я выдумала эту полицейскую слежку.

– Я тогда решил, что кто-то из наших сотрудников допустил какую-то ошибку, позволив вам выявить наблюдение. Но мы все-таки не обыскивали дом вашего сына. Мы следили за вами, но неофициальный обыск дома… Из этого я сделал вывод, что кто-то раньше, до нас вмешался в операцию. Кто и с какой целью? Это проливало на вас несколько иной свет. Я тогда не мог продолжить разговор с вами, так как ехал в Амстердам, где выловили труп той неопознанной женщины. Из идентификации вытекало только одно – эта женщина приехала из Польши.

– Вы нашли при ней железнодорожный билет?

– Ничего, никаких документов.

– Тогда откуда вы узнали, что она была полькой?

– У нас есть специалисты, которые могут, исследуя фирменные метки ткани и даже тип волокна, определить место происхождения одежды и белья трупа.

– А если та особа носила заграничные вещи? – резонно спросила я. На мне самой были голландская куртка Эльжбеты, американская кофта с варшавской барахолки и брюки, купленные у знакомой, получающей посылки из Англии.

– Тогда, конечно, хлопот больше. Но обычно какая-то часть одежды покупается в собственной стране.

Он угадал. На мне было кое-что из польского белья.

– Ваш приход в полицию наконец все прояснил, а некоторые показания даже добавили радости моим коллегам…

– Кажется, я слишком опрометчиво высказала мнение о вашем добром сердце, – сухо заметила я.

– Вы не дали мне закончить. Ваши показания способствовали полной идентификации утонувшей женщины. Лабораторное исследование вашей шляпы подтвердило, что утопленница носила ее. Я пожала плечами.

– Когда я говорила вам об этом, вы мне не верили.

– Итак, дело об убийстве Янины Голень в основном закончено.

– Что? – Я подпрыгнула на стуле. – Вы уже нашли убийц?

– Да.

– Почему же вы мне сразу об этом не сказали, вместо того чтобы столько времени прохаживаться на мой счет?!

– Потому что раньше вы на меня обижались за то, что я не разъяснил причины, по которым подозревал вас, и я пообещал, что разъясню, как только следствие будет закончено. Я держу слово.

Я нетерпеливо махнула рукой – мол, это неважно.

– И вы все знаете о Голень? Говорите же! Он посмотрел на часы.

– Этот разговор пока отложим. К сожалению, у меня нет времени. Я позвоню вам.

– Когда? Я же не могу все двадцать четыре часа ждать у телефона!

– Послезавтра, в десять утра. И извините, что сейчас не смогу подвезти вас.

Он оставил меня за столиком одну, к тому же злую. Я жалела, что в последний момент не успела ему сказать, что он садист.

День опять выдался чудесным. Было очень тепло, несмотря на ветер. Из высокой густой травы выглядывали желтые и фиолетовые цветы.

Когда он утром сказал по телефону, что через десять минут будет ждать меня у главной дороги, я без объяснений со своими выскочила из дома.

Мы сидели в лесу на поваленном пне, перед нами блестело на солнце водяное «окошко». Было так тихо и приятно, когда мы подъехали к лесу, что я не сразу забросала его вопросами, сначала мы оба шли в молчании. Только теперь, оторвав взгляд от зеленой воды, я спросила:

– Так кто же из трех моих соседей был тогда у канала?

– Никто. – И со строптивой усмешкой добавил: – У всех троих вы должны мысленно просить прощения.

Этого я не ожидала!

– Мою шляпку от дождя выбросил в мусор не убийца?

– Убийца, – подтвердил он. – Ваше предположение было правильным.

– Так как же это было?

– Должен начать с того, что было не одно, а два убийства…

Я резко дернулась и упала бы с пня, если бы он не поддержал меня за руку.

– Впрочем, истина о втором убийстве выяснилась случайно, но об этом чуть позже. Делом об обнаружении трупа в канале занимался амстердамский уголовный розыск. Были извещены все отделы по уголовным делам в стране. И наш отдел в N. в том числе. Вы в своих показаниях не только сообщили, что видели, как женщину бросили в канал в Амстердаме, но и назвали имя и фамилию убитой и предполагаемую причину убийства. Вечером того же дня мы телексом сообщили в Амстердам, что убитая, скорее всего, была полькой. С того момента наш отдел подключился к следствию, а позднее принял его.

После вашего визита к нам мы, конечно, поинтересовались всеми жителями вашей улицы. Из ваших показаний следовало, что меховая шапка, принадлежавшая Голень, была передана амстердамской полиции. Амстердам же это категорически отрицал. Ни в один из полицейских участков лисью шапку не передали, кстати, и никакую другую тоже.

– Не может быть, чтобы госпожа Хение присвоила ее себе! Скорее поверю, что она ее потеряла.

– Итак, выяснилось, что Марийке Хение обманула вас, сообщив, что якобы передала шапку в полицию. Это была первая ниточка, которая могла вывести нас на правильный путь. И мы за нее ухватились. Пригласили Марийке Хение к нам на беседу. Но мы не посылали официальный вызов. Рано утром попросили ее по телефону прибыть в наше учреждение для некоторых разъяснений, сказав, что речь идет о выполнении кое-каких формальностей. Сначала она хотела перенести время встречи, которое, как она сказала, было ей очень не с руки. Но когда мы заверили ее, что встреча будет короткой и что лучше сразу решить этот вопрос, она согласилась и скоро приехала. Я решил применить против нее надежный прием: сразу дал ей понять, что мы ей не верим. Для этого я решил воспользоваться полученной от вас информацией о неудачном приезде польской кузины Кострейко. Как только она вошла и предъявила документы, я начал атаку:

– Нам известно, что сообщенные вами сведения о смерти Романа Кострейко ложные. Почему вы дали такие сведения?

Я ожидал реакции типа удивленного возмущения: «Он ведь мертв, все это могут подтвердить» и т. п. Однако она отреагировала совершенно иначе. Она побледнела как полотно и молчала. Я подождал минуту и повторил еще раз:

– Почему вы дали такие сведения?

Я не ожидал ответа, который услышал:

– Я этого не делала! – выдавила она из себя.

– А кто? – почти автоматически спросил я.

– Не знаю, то есть… никто. Он упал с лестницы и, падая, ударился основанием черепа.

В ее глазах был страх. Как же мне хорошо знаком по последним допросам страх человека, который отдает себе отчет в том, что он в ловушке! А ведь обнаружилось то, чего я совершенно не предполагал. Я должен был собраться с мыслями.

Я заверил ее, что наша информация абсолютно достоверна, и дал ей два часа для того, чтобы она все обдумала здесь, на месте, у нас. Тут же связался с Амстердамом. Одновременно мы узнали в отделе актов гражданского состояния фамилию врача, который составил акт о смерти Романа Кострейко. Это был старый авторитетный врач. Инспектор Хардеек застал его дома за ленчем. Он много лет был домашним врачом Кострейко и его жены. Инспектор повел себя по отношению к нему очень тактично, в качестве причины посещения назвал возмутительную беспечность сотрудника, который не внес в акт подтверждение о смерти его пациента, и сказал, что обнаружилось это только сейчас, когда госпожа Хение пришла за нужной ей копией. Потом инспектор попросил показать акт. Он взял дубликат и между делом выяснил, что, когда врач пришел в дом, старик лежал не на месте своего падения, то есть, как ему сказала госпожа Хение, у лестницы, а на кровати, куда он был перенесен. Беглый осмотр подтвердил, что сомневаться в смерти не приходится.

– Не только в таком возрасте падение с лестницы может так плохо кончиться, – заверил инспектора Хардеека старый доктор.

Таким образом, Марийке Хение было чего бояться.

Спровоцированный мною и невольно вырвавшийся у нее ответ «Я этого не делала!» был достаточно серьезным аргументом, свидетельствующим о том, что это сделал кто-то другой. Женщины, как правило, стараются защитить своих мужчин. Это я и взял за основу. В борьбе с преступностью, какую мы ведем, все психологические приемы допустимы, в том числе «брать на пушку». К счастью, ее родственник был католиком и не был кремирован. Мы сообщили Марийке Хение, что вызвали ее к нам уже после эксгумации трупа и что, как подтвердила экспертиза, Кострейко не умер собственной смертью – кто-то ему в этом помог. Если мы не докажем, что это сделал кто-то другой, обвинение падет на нее как на лицо, жившее с ним в одном доме и задумавшее получить выгоды после его смерти в виде наследства. Она сломалась после ночи, проведенной под арестом. В нашем здании есть несколько камер для задержанных на сорок восемь часов. Она попала в самую худшую, которую не убирали. Для такой холеной женщины это было дополнительным шоком…

– Если это не она убила, то у вас нет сердца! – прервала я его.

– По-вашему, у меня было бы сердце, если бы я оставил безнаказанным убийство старого человека и беззащитной женщины? Пожалуй, я избавлю вас от дальнейших подробностей, скажу только, что показания Хение подтвердили мои предположения. Вашего земляка убил ее приятель, совладелец посреднического бюро по продаже недвижимости в Амстердаме. Очень прыткий тип, Виль Баккер.

– Он был ее партнером?

– Официальным партнером был кто-то другой, но неофициально она занималась именно посредничеством. Ее приятель умел обделывать дела. И вы знаете, кто им оказался? «Тип с перрона», как вы его называли.

– Откуда вы это знаете?

– Из ваших показаний. Вы сообщили, что на боксерском матче я сидел рядом с ним (кстати, это усилило ваши подозрения в отношении меня). Когда его привели ко мне на допрос, я сразу узнал в нем соседа по матчу.

– Зачем он убил Кострейко?

– Мы можем только догадываться. Судя по ее показаниям, он приехал к ней в тот вечер по делу, которое хотел обговорить наедине. Было уже поздно, они не сомневались, что старик спит. Во время разговора они слегка повздорили и не заметили, что старик сошел сверху, остановился в дверях и слушает. Баккер приказал ей немедленно уйти на кухню, а когда она вернулась, старик лежал у лестницы мертвый. Она сразу же уехала с Баккером в Амстердам, а вернулась только через день в полдень. Вероятно, Кострейко что-то услышал, чего не должен был слышать. Марийке Хение, выдав убийцу Кострейко, рассчитывала, и не без оснований, что спасет себя. Она была уверена, что мы задержали ее исключительно в связи с этой смертью. Она не предполагала, что нам все известно о Янине Голень. Когда мы ей сообщили об этом, она сразу поняла, что ей грозит обвинение не только в соучастии в двух убийствах, но и в торговле наркотиками, что кольцо вокруг нее замкнулось. И ухватилась за единственный шанс, который мог ее спасти. Она выдала всех ценой собственной свободы. Сообщила известные ей адреса, фамилии, описала внешность.

– Вы ее выпустили?

– В сущности, из всех этих обвинений она могла выпутаться без особых потерь. Она не убивала, не организовывала деятельность банды. Ее уже нет в стране. И не вернется. В этой сфере господствует железное правило: кто выдал – умирает. Рано или поздно. Но где бы она ни была, Интерпол не спустит с нее глаз.

– А как было с моей шляпкой от дождя?

– Ее бросил в мусор в доме Хение тот самый Баккер, который был у нее на следующий день после вашей поездки в Амстердам.

– Если бы, отдав лисью шапку Хение, я не сообщила фамилию владелицы, ее могли бы и не найти, правда?

– Поначалу я тоже считал, что, сами того не зная, вы помогли исполнению приговора. Но оказалось, что смерть настигла Янину Голень без вашего участия. В квартире Баккера мы нашли сделанную скрытой камерой ее фотографию с надписью «Предложение к продаже». Это была «ксива», которую ему прислали из нижнего звена цепи, где Голень пробовала продать свою контрабанду. Ей устроили ловушку. Остальное вы знаете…

Мы встали с поваленного пня и пошли назад.

– Если бы случайно в поезде мое место не оказалось рядом с местом Янины Голень, она поменялась бы своей лисьей шапкой с кем-нибудь другим, и я ни о чем бы не знала…

Он отрицательно покачал головой.

– Думаю, мысль продать героин самой пришла ей в голову в тот момент, когда она узнала, что вы везете творог и ржаной хлеб.

– Она везла то же самое!

– Именно так. Везла творог и ржаной хлеб, в которых был спрятан героин. Известно, что большая партия товара перевозится не одним лицом, это уменьшает риск потерять все. Она решила, что вы везете такой же товар. Чего проще, чем поменяться головными уборами, чтобы в лисьей шапке узнали вас, а не ее?

– Но зачем она взяла мой творог?

– Наверное, не хотела терпеть убытки. В лисьей шапке, вероятно, тоже был героин. Все имело значение.

Несколько минут я молча обдумывала свой вопрос, прежде чем отважилась задать его:

– Значит ли это, что если бы в поезде я сидела тихо как мышь, то ничего бы не случилось?

– А разве вы могли бы сидеть тихо? Я чуть не задохнулась.

– Следовательно, все происшедшее, включая смерть двух человек, лежит на моей совести?

Он остановился передо мной.

– Нет! – резко возразил он. – Я сказал совершенно ясно: невозможно, чтобы вы сидели тихо как мышь. Если бы в поезде не слышали ваших разговоров о твороге, хлебе и многих других подобных вещах, это означало бы с абсолютной достоверностью, что вас там не было. Как можно обвинять человека в том, что он есть! И если бы ничего не случилось, нам бы сейчас не удалось захватить банду.

– Но за это заплатили жизнью два человека!

– Да. И это подтверждает, что наркотиками торгуют убийцы в буквальном смысле слова. Благодаря тому, что нам удалось их схватить, многие парни и девушки не закончат свою жизнь так, как тот, в туалете «У Анзельма». Неужели вы и сейчас будете говорить о своей вине?

– Нет, – подтвердила я покорно.

Мы дошли до дороги, где нас ждала «тойота». Прощаясь, он спросил:

– Вы не согласились бы еще на одну прогулку, во время которой мы не говорили бы об убийцах, торговцах наркотиками и других преступниках?

Мы договорились встретиться около полудня. День был уже не таким приятным и довольно холодным, чтобы можно было где-то присесть. Мы шли по тропинке мимо водяного «окна». И совсем не заметили, что тема, которая до этого была единственной в наших разговорах, на этот раз отсутствует. Мы говорили обо всем, и рот не закрывался не только у меня. Когда к нам с дерева спрыгнула белка, оказалось, что он тоже любит зверей, тоже считает, что собака в доме – нормальный член семьи.

Возвращались, когда уже изрядно стемнело. На обратном пути он спросил:

– Когда вы снова приедете?

– Я не приеду. Не могу же я приезжать каждые несколько месяцев. А через год сына тут уже не будет, кончится его стажировка.

– Недавно вы сказали, что у сына своя семья и не годится жить с детьми долго. Вы не могли бы приехать не к сыну?

– А к кому я могла бы сюда приехать? – Я удивилась. Серые глаза, которые столько раз смотрели на меня изучающе и критически, сейчас имели такое милое выражение, какое и должны иметь глаза этого цвета.

– Если бы вы только захотели…

Что такое! Мое самолюбие подскочило от радости. Однако я хотела подтверждения.

– Это значит, что..?

– Да.

– Очень мило с вашей стороны. Но…

– Понимаю. Пойдемте. – И он пошел быстрым шагом, первый.

Наверняка он ничего не понял!

Домой я вернулась немного грустная, хотя мое самолюбие не переставало пыжиться. Ужасно было также, что я не могла похвастаться своим успехом. Нетрудно было представить, как посмеялись бы Эльжбета с Войтеком, они надолго бы получили тему для шуток. Когда вернусь домой, не буду рассказывать об этом и приятельницам по той простой причине, что они сразу же отнесутся к моей откровенности скептически. Вот если бы я рассказала им о неудачах, сразу бы поверили.

Вечером по телевизору показывали детектив. Я смотрела его урывками. Не могу спокойно смотреть такие веши. Когда вижу на экране вытянутую руку с пистолетом, закрываю глаза. Наконец фильм кончился.

– Наверное, трудно быть женой полицейского, – вырвалось у меня.

– Если мне память не изменяет, мой отец никогда не был полицейским, – тут же среагировал мой ребенок.

Я уже готова была ответить, что быть чьей-то женой вообще нелегкое дело, но, посмотрев на Эльжбету, прикусила язык. Если она когда-нибудь придет к такому выводу, то пусть приходит самостоятельно.

За несколько дней до моего отъезда мы сидели вдвоем с Войтеком в гостиной. Крысь спал, Эльжбета все еще возилась на кухне. Мой ребенок читал газету, а я думала о днях, проведенных здесь, которые так быстро пролетели. Сколько пережитых эмоций! Если бы Войтек сразу меня прописал, все могло сложиться иначе. Я забеспокоилась: уладил ли он эту формальность?

– Ты меня прописал?

Он что-то буркнул в ответ.

– Если нет, то заплатишь штраф, помни. Он высунул голову из-за газеты.

– Слушай, Пушистик, далась тебе эта прописка! Это же глупая формальность, не имеющая значения. Ты не была прописана и жила тут так же спокойно, как и сейчас, когда я тебя прописал.

– Но ты, однако, знал, что эту глупую формальность надо выполнить.

– Ты, пожалуй, действительно стареешь.

Мой ребенок зашуршал газетой и опять скрылся за ней.

Знал бы он, как «спокойно» я тут жила из-за того, что он вовремя не прописал меня! Сколько страху испытала из-за этого высокого голландца! Когда я по ошибке села за его столик, просто чудо, что меня не хватил удар. Но если бы хватил, Войтек узнал бы все. Я представила себе моего ребенка, рыдающего над моим гробом. У меня сдавило сердце. Нет, я не хочу, чтобы он так страдал.

– Я не хочу, чтобы ты страдал… – невольно вырвалось у меня.

Это оторвало Войтека от чтения. Он неодобрительно посмотрел на меня.

– Что ты говоришь? Если у тебя ко мне какие-то претензии, отложи их на потом. После целого дня тяжелой работы я хочу дома спокойно почитать газету.

Конечно, я больше ничего не сказала. Могут ли вообще взрослые дети серьезно относиться к своим родителям?

Поезд из Утрехта в Варшаву уходил в 22.30. Войтек провожал меня. Мне нелегко было расстаться с Эльжбетой и Крысем, и мы выехали из дома, слегка опаздывая.

Центр Утрехта оказался весь перекопан. На улицах, как и в Варшаве, в это время не было ни одной живой души, у которой можно было бы спросить дорогу на вокзал.

Я сидела тихо, чтобы не раздражать Войтека. Наконец мы доехали до места, откуда были видны железнодорожные пути, но не было видно подъезда к вокзалу.

Каким-то чудом мы все же попали на вокзал за пять минут до отхода поезда. Войтек успел забросить мои вещи в купе и выскочил.

Поезд тронулся. Я открыла окно. Мой ребенок стоял на перроне и махал рукой.

– Напиши, в каком состоянии ты найдешь в морозилке творог! – успел он еще крикнуть.

На Гданьском вокзале меня ждал пунктуальный Анджей со своей малолитражкой. В почтовом ящике я обнаружила кучу счетов и официальных писем. На следующий день я с умилением приветствовала родные картины: выбоины и выпуклости на тротуарах, очереди и грязные окна магазинов. Впервые меня не вывела из себя грубая продавщица в «моей» кулинарии.

Сомнений не было – я дома. Голландия осталась очень далеко.

Вскоре явились мои приятельницы. Они не сомневались в отношении моих эмоций.

– Должно быть, для тебя ужасен этот контраст!

– Трудно будет опять привыкать…

– Голландия слишком мещанская и спокойная страна, но по крайней мере ты отдохнула…

– Пожалуй, ты похудела, тебе нужно больше есть мяса…

– Пожила там как человек, без хлопот и нервов… Приятельницам нужно говорить то, чего они ждут.

– Было великолепно! – заверила я.

Выходя из дома, я снова каждый раз заглядываю в почтовый ящик. Снова жду писем от ребенка и не удивляюсь, когда их нет.

Подумываю о том, чтобы написать высокому голландцу. Но не могу же я послать письмо по такому адресу: «Управление полиции в N., лично комиссару Беа… (остальную часть фамилии я не помню), высокому, сероглазому»? Нужно подумать как следует.