"Полет «Феникса»" - читать интересную книгу автора (Тревор Эллестон)

ГЛАВА 1

Ветер взметнул песок на тридцать тысяч футов в небо, окутав сплошной пеленой пространство от Нигера до Нила, — и где-то там, в этом небе, летел самолёт.

Двумя часами раньше на погодной карте не было отмечено ничего подобного, но метеобюро в Джебел Сарра пользовалось репутацией 49-процентной точности прогнозов, и самолёт поднялся в бледно-голубое небо, имея на борту пилота, штурмана, двенадцать пассажиров из городка нефтяников Джебел и груз использованных инструментов и обгоревших наконечников буров для замены. То был грузо-пассажирский «Скайтрак», двухмоторный самолёт, совершавший короткие рейсы на маршрутах Сахары.

После вылета из Джебела штурман сверил направление, высоту и положение относительно пункта назначения — им был Эль Таллаб в группе оазисов Коуфра.

Через минуту порыв ветра вырвал из гнёзда антенну.

Шум был слышен по всему самолёту, и пилот скомандовал своему штурману:

— Выйди и объясни им, что случилось. Скажи, все в порядке.

Моран шагнул через переборку и обратился к четырём пассажирам, сидевшим ближе к кабине. Человек в хвосте все ещё держал у себя под курткой обезьянку, и если даже до штурмана доходил её запах, то каково было самому хозяину? Штурман сообщил, что произошло, но это пассажиров вроде не очень заинтересовало. Они сели в самолёт, чтобы долететь до места, и не собирались ломать голову над тем, что случилось в пути. Кое-кого Моран знал в лицо. Кобб — старший бурильщик на платформе, обрюзглый рыжий человек с изжёванным морщинами лицом, на котором было написано все, что ему хотелось бы вычеркнуть из памяти (говорили, что его отправляют домой на лечение к психиатру); Лумис, техасец со спокойным взглядом, получил телеграмму: что-то стряслось с женой; Кроу — лондонец, больше похожий лицом на обезьяну, чем сама обезьянка у него за спиной, — летел в отпуск; Робертс — уже третий раз в этом году покидает лагерь нефтяников, хотя на вид вполне здоров.

Других Моран не знал, но был уверен, что увидит ещё не раз. Может, все дело было просто в деньгах, но что-то держало людей в этом городке до самой смерти. Штурман вернулся в кабину управления, размышляя над тем, разрешит ли психиатр Тракеру Коббу возвратиться в Джебел.

Таунс внимательно вглядывался в наземные ориентиры. С высоты пятнадцати тысяч футов пустыня под «Скайтраком» была похожа на детскую песочницу с беспорядочно разбросанными игрушками: на бескрайней коричневой глади поднимались дюны, отроги и горные массивы, а между ними лежали травянистые оазисы, заброшенные нефтяные вышки и лагеря, уже наполовину засыпанные дрейфующими после последней большой бури песками. С севера на юг тянулся нефтепровод Оум эль Семноу, параллельно верблюжьему тракту, где пыльное облачко обозначало караван в пути.

Моран надел наушники и спросил:

— Продолжаем полет, Фрэнк?

Таунс чуть шевельнул головой в знак того, что ещё не решил; его глаза то пронизывали разворачивающуюся внизу панораму, то впивались в горизонт.

— А чем мы рискуем?

Привычная фраза успокоила штурмана. Он сказал:

— Не понимаю, где тут можно потеряться. Мы ведь здесь живём. Единственный риск — если испортится погода.

Спустя минуту Таунс ответил:

— Мы сильнее.

Моран был удовлетворён — конечно, не тем, что молчало радио или что метеосводки часто никуда не годились. Он был доволен Таунсом. Уже три года они вместе летают от буровой к буровой. Теперь нужно было вместе пройти по ступенькам процедуры принятия взвешенного решения.

— Какой ты назвал запасной аэродром?

— Эль Ауззад.

— Боже мой!

Пара десятков слепленных из грязи хибар с дверями, облепленными мухами, с похожей на собачью конуру мечетью и тремя колодцами, из которых два наполнены солёной водой, а третий крысиными трупами. Отправляясь в древний оазис (по-здешнему касбах) Эль Ауззад — затерянный в песках клочок пальмового рая, — следует прихватить с собой слоновый дробовик — единственное, что не по зубам термитам, и то при условии, что сможешь быстро его перезарядить.

— Полоса форта Лакруа на ремонте, — сказал Таунс, — а врезаться в пик Туссид на хребте Кемет, если что случится, мне не улыбается. Убеди меня присесть на пару ночей в Эль Ауззад, пока они там найдут провод для антенны, и мы это сделаем, Лью.

Он держал курс, поглядывая то на тянущийся с севера на юг нефтепровод, то на длинный коричневый хребет массива Кемет с другой стороны. Через минуту поинтересовался:

— Как там они?

— В порядке. Ты видел — у нас на борту Тракер?

— Нет.

— Его отправили в психолечебницу. Похож на тронутого. Знаешь, как они при этом выглядят…

Таунс кивнул, наблюдая, как на горизонте медленно меняет направление массив Кемет, и ожидая появления под правым крылом оазиса Тазербо. Если все будет хорошо, часа через два они достигнут северной части Центральной пустыни и окажутся в пределах досягаемости оазисов Джало.

Он замычал что-то в свой микрофон, но Моран вскоре велел ему заткнуться.

Спустя час они наткнулись на пелену песка и опустились на сотню футов, обойдя её стороной. Моран прильнул к плексигласу смотрового стекла, пытаясь высмотреть верблюжий тракт Радеу-Сиффи — единственный наземный ориентир, который они смогут взять в этом районе, где Центральная пустыня охватывала весь окоем с востока на запад. Снова задул ветер, и Таунс вытянул шею, глядя через голову Морана на запад, где горизонт заволокло вскипающей пылью. Слух его автоматически улавливал звучание моторов и находил его совершённым. Жаль все же, что у них нет радиосвязи.

Моран сверил указатель гирокомпаса и развернул полоску жевательной резинки, что Таунс не часто за ним замечал. В наушниках пошло неприятное чавканье. Пока что в кабину никто не заглядывал, хотя обычно на борту непременно оказывался какой-нибудь инженер из буровиков, который, чтобы убить скуку, вваливался в кабину и начинал учить, как управлять этой «штукой». В грузо-пассажирских самолётах вроде этого их просто некому было выпроваживать.

Таунс спросил Морана:

— Обезьянка там, с ними?

Моран принюхался:

— Уж не меня ли подозреваешь?

Все ещё не было следов верблюжьего тракта. Его укрыла буря. Такая буря способна замести всю нефтеразработку, кроме разве вышки. Западный горизонт продолжал вскипать — бурое и жёлтое перемешалось с синевой неба. За двадцать минут указатель гиро сдвинулся, и Моран снова установил его, озабоченно жуя резинку. Он давно уже молчал. Ему было известно то, что знал и лётчик: ещё час, и они будут в Джапо, пусть даже сами небеса опрокинутся.

Спустя десять минут курс «Скайтрака» пересекла на высоте десяти — двенадцати тысяч футов стая перелётных гусей, держа на восток. За ними, там, была сплошная пелена взметнувшегося ввысь песка.

Когда «Скайтрак» нырнул в воздушную яму, Моран стукнулся головой. На западе горизонта уже не было: пустыня и небо перемешались. Песок начал попадать в ветровое стекло, и Моран выпрямился в кресле, следя за гиро и делая поправки на отклонения стрелки компаса, вызванные железосодержащими горами к северо-западу от оазисов Коуфра.

За какие-то десять минут солнце скрылось, и они устремились прямо в густеющую жёлтую тьму. Таунс опустился до трех тысяч футов — минимум, который он мог допустить из-за песчаных вершин, доходивших порой до двух тысяч; ветер и здесь не прерывался ни на миг Песок, вскипая, поднимался с земли, как пар над кастрюлей. Спустя пятнадцать минут он поднялся до двадцати пяти тысяч футов — здесь тоже была сплошная жёлтая мгла. Пустыня теперь была не только под ними — она была и в небе.

— Сверь направление, Лью.

— Идёшь абсолютно точно.

По ветровому стеклу, как сухой дождь, зашелестел песок.

— Есть десятиградусный снос, — сказал Таунс.

— Я это учёл.

Они направлялись на север, а ветер дул с запада, от Феззана, а может, с самых отрогов Хоггар. Сильный поперечный ветер дул со скоростью тридцать-сорок миль в час, а возможно и больше. Жевательная резинка во рту стала неприятной на вкус. Один фактор риска уже сбывался: метеобюро Джебел Сарра снова оправдывало сорок девять процентов своих прогнозов. Но не зря Фрэнк Таунс сказал, что они сильнее: за три года у него не было ошибок. За этими тремя годами, что знал его Моран, стояло двадцать семь тысяч часов лётного времени, а всего его было сорок тысяч.

Звук за спиной заставил Морана вздрогнуть. Это был один из пассажиров, Моран его не знал. Он снял правый наушник.

— Если сломалась антенна, — заговорил этот человек высоким, но спокойным тоном, — и нет видимости, то как же ваш пилот отыщет запасной аэродром?

Моран окинул взглядом тонкое молодое лицо с мягкими, чуть вялыми глазами, увеличенными за стёклами пенсне. Больше похож на студента, чем на бурильщика. Может, им он и был. Так и хотелось ему сказать, что запасной аэродром в Эль Ауззаде остался в двухстах пятидесяти милях позади, но Моран справился с этим желанием. Смысла не было испытывать грубый юмор на таком лице. Вообще-то вопрос сформулирован правильно, даже слова «ваш пилот» подобраны точно.

— Идём по курсу и по расписанию, — отрезал штурман. — Если будет что-нибудь интересное, дадим вам знать.

Увеличенные карие глаза медленно моргнули, как у ящерицы.

— Благодарю вас.

Пассажир вернулся в главный отсек, аккуратно притворив дверь и убедившись, что замок защёлкнулся. Ему пришлось перелезать через расставленные ноги тучного человека, потому что тот даже не шевельнул ими. До сих пор разговор с толстяком, в ходе которого выяснилось лишь его имя, был нелёгким, но очкастый попробовал завязать его снова.

— Я только что разговаривал с ними в лётной кабине, мистер Кобб. Они уверяют, что полет идёт по плану, но, должен сказать, я рассчитывал, что к этому времени они свернут с маршрута на запасной аэродром. — И вежливо осведомился: — А вы как считаете?

Тракер Кобб медленно повернул голову, отвечая на взгляд — этих мягких вопрошающих глаз. Он сознавал, что люди пытаются проникнуть внутрь его, Кобба, мира, и ему приходилось делать над собой усилие, чтобы не пустить их дальше порога.

— Ты из Джебела, сынок?

— Там мой брат. Он геофизик-аналитик. Наша фамилия — Стрингер.

Юноша отвёл глаза, наткнувшись на тяжёлый немигающий взгляд.

— Я насмотрелся всего этого. Видел вдоволь.

И Кобб уставился в иллюминатор. Там, за бортом, был песок. Кобб везде мог узнать цвет песка — то был цвет его болезни.

Стрингер продолжал:

— Тем не менее, они уверили меня, что полет проходит нормально. Полагаю, пилот знает, что делает, хотя, по правде говоря, он выглядит достаточно пожилым, чтобы все ещё летать. Ему лет пятьдесят, не меньше, а это много. Не так ли?

За спиной Кобба капитан Харрис закурил ещё одну сигарету и ощутил, как дёрнулся самолёт, когда пилот поправлял снос. Он был бы непрочь сделать глоток воды из бутылки, потому что тушёное мясо, которое он ел перед взлётом, оказалось пересоленным, но на нем была форма, и следовало проявлять самодисциплину. Ко времени, когда они сядут в Сиди Раффа, жажда будет ещё острее, и тем приятнее будет её утолить. К тому же рядом был Уотсон, а он улавливал у других малейшие слабости.

Самолёт снова дёрнуло, и кто-то в шутку вскрикнул, ещё кто-то засмеялся.

Сержант Уотсон, сидевший позади своего офицера, рассматривал его худую вытянутую шею. На ней была розовая потёртость между воротничком и тем местом, которое ещё не успело окрасить солнце после вчерашней стрижки. Эта шея, размышлял Уотсон, годится для пули. Он уже давно думал об этом, и сама мысль доставляла ему удовольствие. Можно в полной безопасности разглядывать чью-то шею — всегда успеешь отвести взгляд, если человек обернётся. Никакого риска нарваться на ответный огонь. Можно все время держать его под прицелом. Этот ублюдок уже два часа как мёртв. Это помогало. Сильно помогало.

Насытившись сладостью победы, Уотсон осмотрелся вокруг и подумал, что охотно навсегда расплевался бы с армией, смешался с толпой таких вот парней, разоделся бы в гражданскую одежду, как у них, — джинсы и туфли какого хочешь цвета, клетчатую рубаху и все такое, — а какие деньги, должно быть, они гребут… у каждого золотые часы величиной с будильник, а в карманах паркеровские ручки! Некоторые загребают по двести монет, да ещё раз в три месяца ездят домой на целый месяц за счёт компании… об этом и думать невыносимо. И никаких над тобой выскочек-офицеров, этаких отцов-командиров, свысока поглядывающих на тебя как на сопливого трущобного мальца. Этих проклятых Харрисов.

Он снова прицелился в красно-белую полоску на шее и дал пару коротких очередей — для разрядки.

Кепель, юноша-немец, рассматривал в пожелтевшем иллюминаторе своё отражение, вслушиваясь в беспрестанный шорох песка. Позади него молчал техасец. В телеграмме было сказано «срочно приезжай», и он по-разному раскладывал в уме эти слова, пока они не потеряли всякий смысл.

Сидевший в хвостовой части Кроу не пытался перебраться поближе. Робертс не шевелился вовсе. Между ними шёл торг.

— Послушай, ты легко купишь себе другую в следующий раз.

Он почти доставал до лица Робертса длинным заострённым носом, тыкаясь в него, как в кокосовый орех.

— Ты и сам можешь с таким же успехом.

— Я же сказал, у него день рождения.

— У него будет ещё много дней рождения.

Робертс держал руку на пуговице куртки на случай, если обезьянка попытается выпрыгнуть. Со стороны это выглядело так, будто Кроу при первой возможности собирается выхватить обезьянку. Он не представлял, как Кроу со всеми его кремами, лосьонами и тальками выдержит близкое соседство с беднягой Бимбо. Дома все будет хорошо: если раз в день её купать с мылом, то, говорят, и лучший друг ничего не унюхает. Но до той поры…

— Двадцать монет, но это последняя цена, Роб!

— Не продаю.

— Ты что, глухой? Двадцать! Ты сможешь на эти деньги купить новенький тепловоз, десяток вагонов и целую гору путей. — Он знал, что Роб любитель игрушечных поездов, да и самому ему они нравились.

— Я и так все это куплю, — ухмыльнулся Робертс. Чек на пятьсот фунтов был отправлен в его местный банк вперёд.

— Если бы мне предложили двадцать монет за блохастую вонючку вроде этой — к тому же полудохлую, это видно по запаху, — я бы схватил их и убежал.

Сидевший рядом Белами с интересом наблюдал за длинным носом на остром личике. С Альбертом Кроу он познакомился больше пяти лет назад, когда оба были двадцатилетними юнцами, только что приехавшими с зеленой Англии ковырять в поисках нефти горячую земную кору, потому что за это платили хорошие деньги, и ещё потому, что загар на коже, пальмы, грациозная поступь верблюдов — все это было прямо из легенды. Хасси Мессауд… Эджелех… затем далеко на юг вместе с бурильщиками, прибывшими отовсюду; французами, американцами, греками, итальянцами, англичанами, так же, как они, заочно влюбившимися в само слово «Сахара» и люто возненавидевшими её вместе с неизбывным пеклом, во все концы света уходившим прямо от их посёлка. Сахара — величайшая в мире открытая тюрьма со стенами из песка толщиной в сотни миль и до самого неба высотой.

Вот где оба они получили воспитание, он и Альберт; и все эти пять лет почти не было случая, когда бы он не видел перед собой это клювоподобное личико с острыми, все замечающими глазками.

— Двадцать монет, — повторил Кроу, — включая блох и все остальное.

Машина резко накренилась, затем выровнялась. Тилни вскочил с сиденья и двинулся по проходу.

— Не нравится мне это, — сказал он. Хорошенькое мальчишеское личико на минуту утратило своё обычное пустое выражение: он был явно напуган. Кроу озабоченно осматривался. Желтизна иллюминаторов стала гуще. Теперь песчинки били по стёклам, как мелкий гравий.

Тилни шагнул в проход, открыл дверь переборки и, игнорируя запрет «не входить», просунул нос в отсек. Он дважды прокричал свой вопрос, прежде чем лётчик его услышал.

— Послушайте, шкипер, как мы будем садиться в этом аду?

Таунс смерил его взглядом и ответил:

— Так же, как полмиллиона раз, когда тебя ещё на свете не было. С той стороны двери ты увидишь надпись. Прочитай её внимательно.

Промолчав, Тилни хлопнул дверью. Моран закрыл за ним задвижку. Тесный лётный отсек был весь залит желтоватым светом.

Прежде чем выйти из строя, правый двигатель кашлянул не больше двух раз. Таунс автоматически включил максимальную тягу левого мотора, потом зафлигировал правый пропеллер. Казалось, нет никакой защиты от этой загустевшей пелены. Жиклёры забило, и не было смысла пытаться снова запустить двигатель.

Штурман и пилот вчитывались в показания приборов — первое, что делает в момент кризиса любой экипаж. «Скайтрак» продолжал устойчивый полет, даже с пяти-семиградусным сносом легче было управлять теперь, когда максимальная тяга была с подветренной стороны. В чистом воздухе левый двигатель мог часами работать при открытом дросселе без перегрева и заедания, но в сплошном песке он мог засориться в любой миг; это означало бы вынужденную посадку с неработающим двигателем при видимости в пятьдесят ярдов. Ответ был очень прост.

Моран молился, чтобы Таунс не задал ему, штурману, самый рутинный вопрос: где они сейчас находятся? Потому что этого он не знал.

Таунс разворачивал самолёт по ветру.

— Мы садимся, Фрэнки?

Стало тихо, так как песок падал теперь по ходу самолёта, а правый двигатель молчал.

— Единственное, что можно сделать, пока не выключился и этот.

Таунс нажал на штурвальную колонку, показания альтиметра стали падать в сторону сектора 15000.

— Гляди в оба — сейчас будет ещё гуще.

В кабине быстро темнело.

Они спустились до пяти тысяч футов, когда остановился и второй мотор, и все затихло, кроме глухого шороха песка по обшивке.