"Любовный квадрат" - читать интересную книгу автора (Кроуфорд Клаудиа)

ГЛАВА 5 ДЖОРДЖИНА

Абсолютное счастье! Она одна в доме. Мона и Эми ушли на занятия. Пик уехал на двухдневную экскурсию в Стрэтфорд-на-Эйвоне с группой старух с голубыми волосами. Из Канзаса, так он сказал, а может быть, из Айдахо или Айовы, все эти проклятые названия звучат почти одинаково. Она безумно тосковала и скучала по нему, но ощущала полнейшее счастье от возможности принадлежать самой себе, сидеть в халате, хотя давно пробило полдень, и смаковать вторую чашку кофе, улыбаясь своим мыслям в пустой гостиной.

Через две недели после приезда американок миленькая шутка Моны о трех Мьюзкетерах стала модной. Ник был так очарован, что рассказал о ней приятелю из газеты, и в «Ивнинг Стандард» появилась прелестная фотография трех девушек с подписью «Молодые красавицы из Челси собрались вместе, как три Мьюзкетера».

Действительно, великолепная выдумка. «Бедной дорогуше Джорджине» стали звонить старые друзья, уверяя, что давно хотели набрать ее номер, и были в ярости на себя, что не сделали этого раньше. Но теперь, увидев снимок в вечерней газете, они снова отметили ее прекрасную форму. И почему она со своими американками не заходит на чай?

Потом на эту историю клюнули несколько модных девиц-репортеров, решив написать статьи для «Космополитен» и «Сплетника». Они поинтересовались, планируют ли Мьюзкетеры какие-нибудь скандальные мероприятия? Предоставьте это Моне. С быстротой молнии та объявила, что три Мьюзкетера проводят первый ежегодный пикник и танцы, посвященные Дню Независимости четвертого июля. В программе хот-доги и воздушная кукуруза. Праздник посвящается англо-американской дружбе.

– Великолепная идея! – воскликнул Ник. – Умница, Мона! Так ведь, Джорджина?

Ее проклятая ревность.

– Никто не спросил, что думаю я! В конце концов, это ведь мой дом, не правда ли?

Мона могла бы обсудить все с ней, прежде, чем сообщать всему свету.

– Джорджина! Не порти веселье! – проворчал Ник необычно суровым тоном.

Американки выглядели ужасно смущенными, оказавшись причиной ссоры влюбленных.

– Это просто предложение, – смутилась Мона.

– Ну что ты, – отступила Джорджина. – Просто восхитительная идея. Пикник в честь четвертого июля! Замечательно.

– Тебе не придется ничего делать, – заверила ее Мона.

– Я приготовлю бостонские печеные бобы и салат из капусты, – включилась в разговор Эми. – И мы попросим ту женщину из посольства достать нам настоящие булочки для хот-догов.

– И соус.

– И горчицу.

– И кислую капусту.

– И взбитые сливки, тонну взбитых сливок! – прокричала Джорджина.

– Взбитые сливки на хот-доги? – удивилась Мона.

Все расхохотались, и Джорджина вздохнула с облегчением – неприятная размолвка с Ником замялась. Когда бы Ник ни впадал в повелительный тон, она чувствовала приступ страха, смешанный с приливом сексуального возбуждения. Ей все равно, чем вызван строгий тон – игривым ли поддразниванием или жестким требованием. Она закрывала рот и делала, как ей говорил возлюбленный. Дело в том, что, по совершенно необъяснимым причинам, она полностью доверяла Нику. Другими словами, была счастлива, принимая его советы и суждения.

Принять американских студенток – его идея, и теперь в ее кармане завелись деньги. Еще одно предложение Ника – потратить часть этих денег на себя: новая прическа от Видал Сассуна, давно необходимый маникюр и, по настоянию Ника, ужасно вульгарный лак на ногах, ведь он так любит целовать ее пальчики на ногах!

«О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая!»[9] – пропел вполголоса Ник тем благоговейным тоном, который использовал, когда отдавал должное отдельным частям ее тела.

Она только вскользь знакома с «Песнь Песней Соломона». Как и во многих других ситуациях, он еще раз удивил ее эрудицией, декламируя все наизусть.

Даже простое присутствие Ника рядом заставляло вспыхивать ее щеки. Ясно, такой же эффект производил он и на двух американок. Бедные овечки. Не то, чтобы она порицала их. Особенно Мона становилась сама не своя при одном взгляде на Ника. Он знал это и мог быть очень язвительным, например, проводил пальцем по ее позвоночнику, Приговаривая: «Выпрямись, Мона! Нельзя стать великой актрисой, если все время сутулишься».

В другой вечер он спросил Мону о ее драматических курсах и ролях, которые ей дают.

Та немного смутилась.

– Не смейтесь, я играю Джульетту. Джульетта! Бедная дорогуша Мона! Конечно, она абсолютно не подходит для Джульетты. О чем они там, помилуй Господи, думали, давая эту нежную хрупкую роль дерзкой нью-йоркской еврейке, которая плюнет тебе в лицо, если что-нибудь будет не по ней? Ник Элбет не согласился.

– Американцы не уверены в себе – все, от Президента в Белом доме до секретарши. Все американцы неуверенны в себе. Это от того, что мы позволили им отделиться в 1776 году.[10] Но американцы не могут быть англичанами, как бы они ни старались. Они могут покупать одежду в Лондоне, изучать язык в британских университетах. Они могут брать в супруги титулованных английских особ и жить в Глостершире с собаками, лошадьми и вышколенной прислугой. Но ничего не изменится. Они не могут стать англичанами, что бы ни предпринимали. Итак, все мы только позволяем им вращаться среди нас и щедро платить за подобную привилегию. Поэтому надо делать максимум возможного, чтобы они чувствовали себя комфортно.

Для иллюстрации он уговорил Мону позволить ему играть вместе с ней роль Ромео в сцене на балконе, конечно, опять зная текст наизусть. Участие Ника оказалось столь гипнотическим, что в один, особенно напряженный момент, Мона, которая больше походила на капитана женской баскетбольной команды, превратилась в трепетную, истомившуюся от любви юную девственницу на пороге женского счастья.

– Здорово! – воскликнула Эми, когда Мона-Джульетта разрыдалась от избытка эмоций.

– Действительно, здорово! Отлично сделано! – поздравил Ник Мону после сцены – Что нам сейчас нужно, так это вино.

Вскоре после переезда в Челси Мьюз Эми решила заполнить кладовку продуктами, называя это «своим маленьким вкладом» в домашнее хозяйство. Когда она, наполнив бокалы, предложила бисквитное печенье и сыр-бри, Джорджина порадовалась, что Эми, кажется, снова стала прежней. Несколько дней она была бледной и замкнутой, скорее всего, скучая по своему жениху, и до вечера занималась на архитектурном семинаре. В тихом омуте черти водятся. Эми мало рассказывала о личной жизни, Джорджине, по крайней мере. Возможно, она получила пылкое письмо из Америки, или, что еще лучше, с кем-то познакомилась. Джорджина предпочитала думать о благотворной силе новой любви. Отлично, если Эми встретила кого-нибудь здесь, в Англии, мужчину, который снова зажег свет в ее глазах.

Послеполуденное солнце затопило теплом гостиную Джорджины. Она знала, что должна одеться и заняться ежедневными хлопотами, но казалось невозможным пошевелиться, разбить хрупкую оболочку счастья. Она не могла не возвращаться снова и снова к воспоминаниям об объятиях Ника, не думать о своем блаженстве. Она наслаждалась неповторимым вкусом крепкого кофе, сваренного из свежемолотых зерен, жирными сливками, хрустящими тостами, датским маслом и малиновым вареньем. «Дейли Телеграф» и утренняя почта валялись на полу. И всюду – цветы, цветы, цветы. Корзины цветов, вазы, горшки с цветами, где только можно.

Во время безнадежных недель после аварии с родителями, она свела к минимуму все свои расходы. Невозможность покупать цветы была наихудшим лишением. Отсутствие цветов заставляло чувствовать бедность больше, чем отсутствие новой одежды. Случались дни такого черного уныния, что она предпочитала питаться вареными яйцами и суповыми концентратами, выкраивая несколько пенни на букетик цветов.

Ник! Она прочитала статью о случаях оживления жертв аварий «поцелуем жизни». Она была жертвой несчастья, и Ник воскресил ее своими поцелуями! Эта мысль развеселила, хотя влияние Ника простиралось дальше области секса. Его напористость, несомненно, служила для ее собственного блага. Он сам наблюдал за изменением прически возлюбленной, обсуждая различные варианты со стилистом, словно она там не присутствовала, по-разному переплетая блестящие белокурые пряди, пока не воскликнул: «Да! Боже правый, получилось!» Профессор Хиггинс[11] поздравил стилиста, выбор был сделан без консультации с ней.

«Мы избавимся от этого облика старой девы», – вот все, что он сказал. Результат оказался ошеломляющим, она ловила себя на том, что заглядывается на свое отражение в зеркале и витринах магазинов, постоянно дотрагиваясь до волос, будто желая убедиться, что они все еще на месте.

Ник провел и другие изменения, в частности, в сфере ее нижнего белья. Он выбросил все колготки и купил ей пояс и чулки. По его выражению, колготки – изобретение дьявола. На протяжении столетий женщины никогда не носили колготок, вплоть до девятнадцатого века, и к чему привело это нововведение? Война, революция и полнейший хаос. У него была теория, что женские интимные места должны свободно дышать, плотное обтягивание трикотажем приводит к размножению микробов и болезням. Потом, таким же невозмутимым тоном, каким говорил бы о крикете, он объяснил, что во время тоскливых экскурсий с голубоволосыми старухами ему доставляет наслаждение представлять Джорджину в этом поясе и мечтать о блаженстве забраться под ее юбку, лаская соблазнительные прелести.

Ник! Она откинулась назад, распластавшись на софе так же, как в ту ночь в Альберт Мемориале, вспоминая каждую подробность. Они почти не разговаривали в то короткое время, пока добрались от Челси до Кенсингтона. Когда он припарковал машину в тенистом глухом переулке за Королевским Альберт Холлом, она подумала: он делал это' раньше. Ник не искал дорогу, он прямо свернул в узкий проулок, затемненный деревьями. Несомненно, он бывал здесь.

Джорджина вспомнила, как в его объятиях подумала, что он направлялся именно к этой укромной беседке в самом сердце Кенсингтона, защищенной от взглядов, но с пульсирующим шумом уличного движения где-то в стороне. Он шел именно к этому месту, где они займутся любовью и будут счастливы.

Страх, что их обнаружат, вскоре улетучился из-за атмосферы интимности, которую создал Ник. Она покраснела, вспомнив, что не он, а именно она стянула с себя трусики, и поняла, почему, готовясь к выходу из дома, он настоял, чтобы она надела юбку, а не брюки. Преимущества ношения пояса оказались бесспорными.

Как только она снова устроилась на мягком кожаном сиденье, Ник открыл дверцу машины. Подъем, мисс. Куда мы идем?

– Молчи, Джорджина, делай, что тебе говорят.

Он достал из багажника старый клетчатый плед.

– Ник?.. – она остановилась рядом с ним.

– Молчи! – он сильно прижал ее к машине, наклонился вниз и провел руками по внутренней стороне бедер, внезапно остановившись у критической черты.

– Мне остановиться прямо здесь?

Подонок.

– Ты хочешь меня, Джорджина?

Она смогла только застонать.

– Тогда перестань занудствовать и делай, как я говорю!

Словно воры в ночи, они молча обогнули темнеющий Королевский Альберт Холл, дождались перерыва в потоке машин и перебежали Кенсингтон Роуд. Над ними мрачно возвышался Альберт Мемориал, воплощавший в себе дань памяти королевы Виктории любимому супругу, чья смерть в возрасте сорока двух лет сделала ее убитой горем непреклонной затворницей в постоянном трауре на протяжении оставшихся сорока лет правления. Джорджина всегда думала, что это уж слишком, но с появлением в своей жизни Ника Элбета смогла понять боль королевы.

– Когда я был ребенком, любовник моей матери развлекался тем, что говорил мне, будто Альберт Мемориал назван в мою честь, ведь мое второе имя Альберт. Двух или трехлетний малыш, я верил ему. Было страшным шоком узнать, что он обманывал меня, и памятник назван в честь него.

Он указал на четырнадцатифутовую статую принца Альберта, неясно вырисовывающуюся высоко над ними.

– Пойдем.

С четырех сторон мемориал окружали мраморные ступени. Выбрав наиболее удаленную от Кенсингтон Роуд лестницу, Ник поднялся на самый верх и расстелил плед. Воспоминание об этом первом из многих последующих посещений памятника, возобновили ноющую боль от синяков на спине, появившихся после лежания на мраморных ступенях.

– Сердце мое, что это?

Слишком захваченная потрясающим моментом, она не хотела говорить ему раньше, надеясь, что слезы боли будут приняты за слезы радости.

– Ступени…

Он отнес ее на покрытый травой склон.

– Почему ты не сказала мне?

Триумф и почтение соединились в ее легкомысленном ответе.

– Ты сказал мне молчать! Делать, как мне говорят! Это случилось после того, как довольно внезапно она осознала силу в подчинении, в позволении Нику думать, что он ее господин и учитель. А тем временем она могла медленно, но верно манипулировать им.

С тех пор, всецело преданный и нежный, он стал обращаться с ней, как с фарфоровой. Прошлым вечером, например, нашел время позвонить из Стретфорда-на-Эйвоне. Чтобы прикоснуться к руке, как он сказал. Чтобы привлечь ее сострадание к ужасу его положения.

– Представь, дорогая, – жаловался Ник перед отъездом. – Представь себе прекрасный летний вечер в обществе восьми визгливых старых ведьм, требующих постоянного внимания!

– Бедняжка, – посочувствовала она. – Лучше, если бы ты смело встречал это. Все американки обожают тебя. Эми становится пунцовой и суетливой, когда ты входишь в комнату, а Мона вскидывает голову, как упрямая кобылица, притворяясь, что не замечает тебя.

– Перестань толкать мою ногу, Джорджина.

– Они, действительно, весьма милы, очень молоды и неопытны, как сказал бы ты. Итак, веди себя хорошо, дорогой. Обещаешь?

– Если обещаешь ждать меня, когда я вернусь в Лондон.

Конечно, она будет ждать его. Никогда не была она так счастлива, так оптимистически настроена насчет будущего и их возможного брака. Допивая кофе, она больше всего хотела услышать его голос, но, по рассеянности, он забыл сказать, где остановится с группой. Естественно, нельзя надеяться застать их в гостинице. Без сомнения, они отправились на экскурсию, и закупают тоннами шекспировские сувениры. Все равно, было бы забавно оставить сообщение у портье, чтобы придать Нику мужества для обратной дороги.

Тем не менее, нужно подумать и о другом. Первый ежегодный англо-американский пикник трех Мьюзкетеров должен состояться почти через неделю. Ее задание на сегодня – купить листы красной, белой и голубой бумаги, чтобы вечером Эми сделала приглашения. Моне поручено составить список гостей. Втроем они планируют все закончить и завтра отослать приглашения. Она благодарна, что сегодняшний вечер будет занят. Работа отвлечет от тоски по Нику.

Она надела одно из новых шифоновых платьев от Бибы, взяла чековую книжку, которую не использовала со дня гибели родителей, и уже собиралась выйти за покупками, когда раздался стук дверного молотка.

«Странно», – подумала Джорджина. Звонок работал нормально. Молоток, в действительности, был лишь для украшения. Только один человек предпочитал пользоваться им, и этот человек – Ник Элбет, к тому же, только в шаловливом настроении. Мог ли он вернуться из Стрэтфорда раньше, чтобы удивить ее? Она помчалась вниз по узкой лестнице.

– Ник, дорогой! Это ты?

– Это Роксана!

Женский голос с легким французским акцентом. Джорджина открыла дверь.

– Кто, вы сказали?

– Кузина Ника, конечно, Роксана Д'Орсанвиль. Кузина? Ник никогда не упоминал о кузине.

– Я Джорджина Крейн. Чем могу помочь?

Шок от этой встречи на пороге собственного дома усилился от удивительного сходства девушки с Ником Элбетом. Его лицо весело улыбалось ей, обрамленное короткими взъерошенными волосами цвета льна. Его голубые глаза, тонкие черты и такая же маленькая сигара в черепаховом мундштуке. Одетая в бледно-желтый шелк, с платком от Диора, перекинутом через плечо, и сумкой из того же модного дома, девушка протянула Джорджине сверток.

– Весьма рада, что вы дома. Я раздумывала, каким образом пропихну это через отверстие для почты. Приятно познакомиться, должна признаться! Джорджина стояла в сомнении.

– Но что это?

– Халат Ника, конечно. Идиотская неловкость с апельсиновым джемом. Слишком липко, чтобы положить в сумку. Попросил меня привезти его сюда.

– Привезти?..

– Из Стрэтфорда, конечно. Бедный Шекспир, должно быть, перевернулся в могиле. Вы себе не представляете этот сорт людей!

Джорджина попыталась обрести голос, хорошие манеры и все такое.

– Вы, наверное, думаете, что я невоспитанна. Пожалуйста, зайдите на бокал вина или чашечку кофе.

– Спасибо за приглашение, но я тороплюсь в аэропорт. Мой отец ждет меня в Каннах, – она словно расческой провела пальцами с супершикарным маникюром по густым волосам. Торопливый элегантный жест. Быстро повернувшись, девушка направилась к дороге, где ждал шофер, готовый открыть дверцу «Роллс-Ройса». После нескольких шагов она внезапно остановилась, словно что-то забыла.

– Джорджина… еще одна вещь.

Несмотря на то, что всего несколько мгновений назад Джорджина изящно отвернулась, сейчас она неуклюже прижимала к животу проклятый сверток, с ужасом сознавая, что выглядит неряшливо и глупо.

– Да, Роксана?

– Ник так много говорил мне о вас, – бесполезная претензия на умение перещеголять других.

– И знаете, что я думаю, Джорджина?

– Не могу даже представить.

Роксана Д'Орсанвиль великодушно улыбнулась словно давай корзину еды бедняку, заслуживающему награду.

– Я всем сердцем согласна с Ником. Вы просто супер!

Царственный взмах руки, и она удалилась.