"Красный кролик" - читать интересную книгу автора (Клэнси Том)

Глава пятнадцатая Место встречи

Мери Пат имела право изредка появляться в посольстве, чтобы встречаться с мужем по личным вопросам, а также чтобы покупать продукты в специальном магазине. Для таких визитов молодая женщина всегда одевалась особенно тщательно — гораздо тщательнее, чем для выхода на московские улицы. С расчесанными и уложенными волосами, перехваченными веселенькой ленточкой, с макияжем, она, приезжая на стоянку, производила впечатление обычной легкомысленной американской блондинки. Мери Пат мысленно улыбнулась. Ей нравился естественный цвет собственных волос, а все то, что заставляло ее казаться глупой, только шло на пользу ее «крыше».

Итак, она впорхнула в дверь, весело помахала неизменно вежливым морским пехотинцам и вошла в лифт. Мужа Мери Пат застала в своем кабинете, одного.

— Привет, малыш. — Встав из-за стола, Эд чмокнул жену в щеку, затем отступил назад, чтобы хорошенько рассмотреть ее. — Ты выглядишь просто замечательно.

— Это самая эффективная маскировка.

Это очень помогало Мери Пат в Иране, особенно когда она ходила беременная. В этой мусульманской стране женщины считаются существами второго сорта, однако Мери Пат успела выяснить, что к ней, особенно к беременной, относились с каким-то своеобразным почтением. Впрочем, вскоре она навсегда покинула Иран, о чем с тех пор нисколько не жалела.

— Точно, малыш. Тебе осталось только прихватить серфинг и отправиться на какой-нибудь хороший пляж, например, на Трубу Банзай.

— О, Эд, это было бы просто шикарно! Но только, по-моему, ты забыл, что пляж Банзай находится на Гавайях. — Быстрое переключение передач. — Флаг поднялся вверх ногами?

— Да. Камеры видеонаблюдения, следящие за улицей перед зданием, не зафиксировали никого, кто обратил бы на это особое внимание. Однако флаг виден за целый квартал, а так далеко видеокамеры заглянуть не могут. Посмотрим, бросит ли вечером наш знакомый мне записку по дороге домой.

— А что сказали морские пехотинцы? — спросила Мери Пат.

— Естественно, они захотели узнать, в чем дело, но Доминик им ничего не сказал. Черт побери, он ведь и сам ничего не знает, так?

— Он отличный разведчик, Доминик Корсо, — заметила Мери Пат.

— Риттер ценит его высоко. О, чуть было не забыл, — спохватился Фоули. Достав из ящика письменного стола сообщение, он протянул его жене.

— Твою мать! — выдохнула та, быстро пробежав листок взглядом. — Папа римский? Неужели эти долбанные ублюдки собираются убить папу?

Мери Пат не всегда выражалась слащаво-приторным языком блондинок с калифорнийских пляжей.

— Ну, прямых указаний на это нет, но если русские действительно замыслят что-либо подобное, нам предстоит узнать об этом.

— Похоже, это работа для Дровосека, — заметила Мери Пат, имея в виду агента из аппарата Центрального комитета партии.

— А может быть, даже и для Кардинала? — задумчиво произнес Эд.

— Пока что мы не выходили на контакт с ним, — напомнила Мери Пат.

Однако скоро придет пора сделать это. Супруги Фоули каждый вечер смотрели на окна квартиры агента, проверяя, не будет ли подан условный знак посредством сочетания зашторенных и расшторенных окон и зажженных ламп. К счастью, квартира находилась неподалеку от их собственного дома, и связь была установлена с помощью клочка бумаги, прилепленного к фонарному столбу. Установка этого флажка была задачей Мери Пат. Она уже раз пять проходила мимо столба с маленьким Эдди.

— Это работа для Кардинала? — переспросила она.

— Нашего президента очень волнует этот вопрос, — напомнил ей муж.

— Да.

Однако Кардинал был самым ценным из завербованных агентов, использовать которого разрешалось только в самых крайних случаях. К тому же, если Кардиналу станет известно что-либо важное, он выйдет на связь сам.

— Я бы воздержалась беспокоить Кардинала, если только Риттер прямо не попросит этого.

— Согласен, — уступил Эд Фоули.

Уж если Мери Пат советует действовать осмотрительно, значит, осмотрительность полностью оправдана. В конце концов, именно она всегда предпочитает идти на риск, полагаясь на свои мастерство и опыт. Конечно, из этого вовсе не следует, что Мери Пат является безрассудным игроком.

— Пока что я немного выжду.

— Интересно будет узнать, как будет вести себя дальше твой русский.

— Сам жду с нетерпением, крошка. Хочешь познакомиться с послом?

— Думаю, уже пора, — согласилась Мери Пат.

— Ну как, все еще не отошел после вчерашнего? — спросил Хардинга Райан.

Впервые он пришел на рабочее место раньше своего коллеги.

— Да, должен признать, мне пришлось несладко.

— Если тебе от этого станет лучше, знай, что я до сих пор еще не встречался с нашим президентом. И, сказать по правде, не очень-то этого и хочу. Как сказал однажды один герой Марка Твена, которого вымазали дегтем и вываляли в перьях: «Если бы не оказанная мне честь, я бы предпочел от этого воздержаться.»

Хардинг устало улыбнулся.

— Совершенно точно, Джек. От одной мысли об этом начинают дрожать колени.

— Тэтчер действительно такая крутая, как о ней говорят?

— В регби я бы с ней точно не стал играть. И еще она очень-очень умна. Ничего не упускает, задает чертовски грамотные вопросы.

— Ну, Саймон, нам с тобой платят как раз за то, чтобы на них отвечать, — заметил Райан. — Нет смысла бояться тех, кто лишь эффективно выполняет свою работу и кому для этого требуется достоверная информация.

— Как и Мэгги, Джек. Ей приходится отвечать на запросы парламента.

— В том числе, и по нашим делам? — удивленно спросил Райан.

— Нет, не по нашим, — успокоил его Хардинг. — Изредка премьер-министру приходится обсуждать их с оппозицией, но все происходит в строгих рамках.

— Беспокоитесь насчет утечек? — спросил Джек.

Ему было известно, что в Америке членов некоторых комиссий Конгресса тщательно инструктируют относительно того, что можно говорить, а что нельзя. Центральное разведывательное управление действительно беспокоилось насчет утечек — в конце концов, это ведь политики, — однако Райану не приходилось слышать о каких-либо серьезных нарушениях режима секретности на Капитолийском холме. Подобные утечки гораздо чаще происходили из самого Управления, причем в основном с седьмого этажа… а также из Западного крыла Белого дома49. Это ни в коей мере не означало, что ЦРУ относилось спокойно к любым утечкам, но, по крайней мере, утечки эти были по большей части несанкционированные, причем нередко такими путями распространялась дезинформация, имеющая политические цели. Вероятно, то же самое происходило и здесь, в Великобритании, особенно если учитывать то, что местные средства массовой информации действовали под строгим контролем, от которого с журналистами «Нью-Йорк таймс» случился бы сильный припадок бешенства.

— Как о них не беспокоиться, Джек? Ну да ладно. Вчера вечером ничего новенького не было?

— Относительно папы римского — ничего, — доложил Райан. — Наши источники, все, какие у нас только есть, наткнулись на глухую стену. А вы собираетесь спустить с поводка своих агентов?

— Да, премьер-министр ясно дала понять сэру Бейзилу, что ей нужна информация. Если с его святейшеством что-либо случится, она…

— …она сорвет главный клапан, так?

— Вы, американцы очень своеобразно используете английский язык, Джек. Ну а ваш президент?

— Он будет очень расстроен, причем выразится это не в лишнем стаканчике виски на ночь. Отец Рейгана был католиком, и хотя мать воспитала его в протестантской вере, президенту вряд ли понравится, если папа римский подхватит осеннюю простуду.

— Знаешь, даже если мы сможем добыть какую-то информацию, еще неизвестно, удастся ли нам ее как-то применить.

— Я и сам дошел до этого, но, по крайней мере, можно будет хотя бы предупредить службу безопасности Ватикана. Это мы всегда сможем сделать, и, вероятно, понтифику придется изменить свой распорядок… хотя нет, на это он не пойдет. Кароль Войтыла скорее получит пулю в грудь, как настоящий мужчина. Но, возможно, нам удастся каким-либо образом помешать плохим ребятам осуществить задуманное. И все же для начала надо бы получить в руки какие-нибудь конкретные факты. Впрочем, это ведь не наша задача, так?

Хардинг покачал головой, помешивая чай.

— Да, оперативные работники поставляют нам информацию, а мы уже пытаемся определить, что она означает.

— Отчаяние никогда не охватывает? — спросил Райан.

Хардинг проработал в аналитической разведке значительно дольше, чем он.

— Бывает, и часто. Мне известно, что оперативникам на задании порой приходится проливать не только пот, но и кровь. Для тех, кто не имеет легальной «крыши», это бывает сопряжено со смертельным риском. Но мы, конечные потребители информации, не всегда можем взглянуть на нее с этой точки зрения. Как следствие, оперативные работники ценят нас гораздо ниже, чем мы их. Мне приходилось встречаться кое с кем из них, и не раз, и они отличные ребята, однако, должен тебе сказать, Джек, общение с ними — это настоящее противостояние культур.

«Если хорошенько разобраться, оперативники тоже весьма неплохо умеют анализировать информацию, — подумал Райан. — Интересно, а часто ли подобные мысли приходят в голову профессиональным аналитикам?»

Это надо взять на заметку. В конце концов, Управление должно представлять из себя одну дружную команду. Разумеется, этого не было даже в пределах седьмого этажа…

— Кстати, вот что мы получили из Восточной Германии, — сказал Джек, протягивая папку. — На прошлой неделе в политическом руководстве страны произошли кое-какие дрязги.

— Ох уж эти проклятые пруссаки, — проворчал Хардинг, раскрывая папку и углубляясь в чтение.

— Улыбнись. Русские их тоже терпеть не могут.

— Не могу их в этом винить.

Зайцеву приходилось напряженно трудиться, но его мозг работал на полном автопилоте. Ему предстоит встретиться со своим новым американским другом. Это очень опасно, если только ему не удастся придумать другое, более спокойное место. Хорошим было то, что в Москве таких мест предостаточно. Плохим было то, что Второму главному управлению КГБ, скорее всего, известны они все. Однако если народу будет много, можно ни о чем не беспокоиться.

Что ему сказать?

Что попросить?

Что он сможет предложить?

Это ведь резонные вопросы, так? Опасность будет только возрастать. Для него лучший выход — навсегда покинуть пределы Советского Союза, вместе с женой и дочерью.

Да, именно это он и попросит, и если американцы ответят отказом, он просто растворится в своем привычном мирке, утешая себя тем, что попытка была сделана. У него есть то, что они хотели бы получить, и он дал ясно понять, что платой за эту информацию должно стать его бегство из страны.

«Жизнь на Западе,» — подумал Олег Николаевич. Загнивающий мир, если верить тому, что советское государство проповедует со страниц газет и с экранов телевизоров. Все эти ужасы, о которых столько говорится.

Положение национальных меньшинств в Америке. По телевидению показывали фильм о трущобах — однако в этих трущобах были автомобили. Если Америка подавляет своих чернокожих граждан, почему же им позволяется покупать столько машин? Почему им позволяется устраивать публичные акции протеста? Если бы что-либо подобное произошло в СССР, правительство немедленно вызвало бы войска. Значит, государственная пропаганда не совсем верна, так? И, к тому же, сам-то он ведь белый, разве не так? Какое ему дело до каких-то недовольных негров, имеющих возможность купить любую машину, какую только пожелают? Подобно большинству советских граждан, Зайцев видел чернокожих в основном по телевидению — в детстве он даже недоумевал, действительно ли на свете есть люди с шоколадным цветом кожи? Но потом он узнал: да, есть. КГБ осуществлял операции в Африке. И тут Зайцев задал себе вопрос: может ли он вспомнить операцию КГБ в Америке, в которой был бы задействован чернокожий агент? Да, может. Таких было немного, всего две — три, и во всех случаях речь шла о сержантах американской армии. Но если негры в Америке угнетены, как же они становятся сержантами? В Советской Армии в сержантские школы направляли только политически благонадежных. Значит, вот еще одна ложь, ставшая явью, — но только потому, что он работает в КГБ. Интересно, а сколько еще лжи ему пришлось выслушать? Почему бы не уехать? Почему бы не попросить американцев организовать бегство из страны?

«Но пойдут ли они на это?» — подумал Олег Иванович.

Конечно, пойдут. Он сможет рассказать им все о тайных операциях КГБ на Западе. Ему известны фамилии оперативных работников и кодовые имена агентов — предателей, работающих в правительственных и государственных органах Западных стран, людей, которых американцы хотят вычислить и нейтрализовать.

«А не станет ли это соучастием в убийстве?» — спросил себя Зайцев.

Нет, не станет. В конце концов, эти люди являются предателями.

А предатель — он и есть предатель.

«Ну а ты-то сам кто, Олег Иванович Зайцев?» — спросил его тихий внутренний голос.

Однако теперь у Зайцева хватило силы решительно отмахнуться от него одним поворотом головы влево и вправо. Предатель? Нет, он предотвращает убийство, а это благородный поступок. Значит, он достоин всяческого уважения.

Но сначала ему еще нужно придумать, как это осуществить. Он должен встретиться с американским шпионом и сообщить ему то, что нужно.

Где и как?

Это должно быть оживленное место, где люди натыкаются друг на друга так естественно, что даже контрразведчики из Второго главного управления не смогут увидеть то, что происходит, и услышать то, что говорится.

И вдруг Зайцева осенило: именно в таком месте работает его собственная жена!

Он напишет записку на очередном бланке и в метро подбросит ее в карман американцу, как уже дважды проделывал это. А дальше надо будет посмотреть, действительно ли американцы захотят играть в его игру. Сейчас он занимает главенствующее положение, разве не так? У него есть то, что они хотят получить, и от него зависит, получат ли они то, что хотят. Правила игры будет устанавливать он, и американцы будут вынуждены придерживаться этих правил. Все очень просто, не так ли?

«Да!» — решительно заверил себя Зайцев.

Не это ли богатство само по себе? Он осуществит то, о чем всегда мечтал КГБ: будет диктовать условия американскому ЦРУ.

«Председатель на час,» — сказал себе офицер связи. Эти слова показались ему восхитительными.

В лондонской клинике Морфилдса Кэти наблюдала за тем, как двое английских хирургов-офтальмологов оперировали опухоль за правым глазом некоему Рональду Смитсону, каменщику. Рентгенограмма показала образование размером с половину мяча для гольфа, которое причиняло мистеру Смитсону такую нестерпимую боль, что ему пришлось ждать операции всего пять недель. То есть, где-то на тридцать три дня дольше, чем если бы он обратился в клинику Гопкинса, но значительно меньше того, что считалось обычным по английским меркам.

Хирургами были Клайв Худ и Джеффри Филлипс, оба опытные специалисты. Сама операция не представляла из себя ничего сложного. Вскрыв опухоль, хирурги взяли пункцию, которую, заморозив, отправили в патологическое отделение, где дежурил хороший гистолог. Ему предстояло определить, является образование доброкачественным или злокачественным. Кэти надеялась на первый исход, поскольку злокачественная опухоль чревата для пациента серьезными последствиями. Однако в данном случае все говорило в пользу доброкачественной опухоли. При визуальном осмотре новообразование не показалось Кэти особенно агрессивным, а в подобных прогнозах она оказывалась права приблизительно в восьмидесяти пяти процентах случаев. Конечно, не было ничего хорошего в том, чтобы успокаивать себя такими мыслями, и Кэти это прекрасно понимала. Это было сродни суеверию, однако хирурги, как и игроки в бейсбол, отличаются крайней суеверностью. Вот почему они каждое утро надевают носки одним и тем же образом — в случае Кэти, чулки. Привыкшие к строгому распорядку жизни, хирурги склонны связывать свои глупые личные привычки с исходом операций. Поэтому, отправив замороженную пункцию на исследование в патологическое отделение, оставалось только удалить розовато-серую массу…

— Который сейчас час, Джеффри? — спросил доктор Худ.

— Без четверти час, Клайв, — ответил доктор Филлипс, взглянув на настенные часы.

— В таком случае, как насчет того, чтобы прерваться на обед?

— Я очень даже за. Мне бы совсем не помешало что-нибудь перекусить.

— Надо только будет пригласить другого анестезиолога, — заметил доктор Эллис, анестезиолог.

— Хорошо, Оуэн, зови, — предложил Худ.

— Договорились, — согласился доктор Эллис.

Встав со стула у изголовья пациента, он подошел к телефону и, набрав номер, сказал несколько слов.

— Меня сменят через пару минут.

— Замечательно. Куда мы пойдем, Джеффри? — спросил Худ.

— Как насчет «Лягушки и жабы»? Там готовят великолепный бекон, салат и жареный картофель с томатным соусом.

— Великолепно! — обрадовался Худ.

Кэти Райан, стоявшей за спиной доктора Филлипса, удалось не раскрыть от удивления рот, скрытый марлевой повязкой, однако ее небесно-голубые глаза широко округлились. Неужели эти врачи действительно собираются оставить пациента в бессознательном состоянии на операционном столе и отправиться обедать? Кто они такие, знахари-шарлатаны?

В это время в операционной появился замещающий анестезиолог, в халате, готовый приступить к работе.

— Оуэн, что мне надо будет делать? — спросил он.

— Обычная рутина, — ответил доктор Эллис.

Он указал на приборы, регистрирующие сигналы жизнедеятельности пациента. Кэти отметила, что все показания в норме, и все же…

Худ первым направился в раздевалку. Четверо врачей, сняв зеленые халаты, надели плащи и, выйдя в коридор, спустились на улицу. Кэти растерянно плелась следом за англичанами, не зная, как себя вести.

— Ну, Каролина, как вам нравится Лондон? — любезно поинтересовался Худ.

— Очень, — ответила Кэти, все еще оглушенная случившимся.

— А как ваши дети?

— Ну, мы пригласили им очень милую гувернантку, она родом из Южной Африки.

— Один из наших более цивилизованных местных обычаев, — одобрительно заметил доктор Филлипс.

Закусочная находилась всего в одном квартале от клиники, на запад по Сити-роуд. Врачи быстро отыскали свободный столик. Худ тотчас же закурил сигарету. Он обратил внимание на неодобрительный взгляд Кэти.

— Да, миссис Райан, я знаю, что курение вредно для здоровья, и врачу это особенно не к лицу, но каждый человек имеет право хотя бы на одну слабость, разве не так?

— Если вам нужна моральная поддержка, вы ошиблись адресом, — нахмурилась Кэти.

— Ну хорошо, в таком случае я буду выпускать дым в противоположную от вас сторону, — усмехнулся Худ. В этот момент к столику подошел официант. — Какое пиво у вас есть? — спросил у него Худ.

Кэти мысленно отметила, как хорошо, что он курит. Ей было очень непросто иметь дело одновременно с несколькими шокирующими факторами, но, по крайней мере, сигарета предупредила ее подготовиться к худшему. Худ и Филлипс остановили свой выбор на «Джон Карейдж». Эллис заказал «Тетлис». Кэти попросила принести «Кока-колу».

За столом врачи, как это свойственно всем медикам, говорили в основном о работе.

Потрясенная Каролина Райан сидела на жестком деревянном стуле, глядя на то, как трое врачей наслаждались пивом, а один из них к тому же и сигаретой, пока их пациент в блаженном бессознательном опьянении эфиром лежал на операционном столе в операционной номер 3.

— Ну, как у нас поставлено дело? — спросил Худ, гася очередную сигарету. — Отличается от того, к чему вы привыкли в клинике Джонса Гопкинса?

Едва не поперхнувшись, Кэти решила все-таки не высказывать вслух соображения, носившиеся у нее в голове.

— Ну, хирургия она и есть хирургия. Я вот только удивлена, что у вас так мало обычных томографов. Я уж не говорю про приборы магниторезонансной и позитронной эмиссионной томографии. Как вы обходитесь без них? Я хочу сказать, дома я бы даже не подумала начать оперировать мистера Смитсона, не получив снимков опухоли.

— Знаете, тут она права, — немного подумав, согласился Худ. — Если бы мы точно представляли себе характер новообразования, наш каменщик мог бы подождать еще несколько месяцев.

— У вас такие длинные очереди на то, чтобы прооперировать гемангиому? — выпалила Кэти. — У нас такие операции осуществляются немедленно.

Ей не нужно было добавлять, что подобные опухоли причиняют значительную боль. Кроме того, они оказывают давление на глазное яблоко, вызывая ухудшение зрения, — именно поэтому мистер Смитсон и обратился к своему лечащему врачу. Он также жаловался на сильнейшие головные боли, буквально сводившие с ума, для борьбы с которыми ему пришлось принимать обезболивающие на основе кодеина.

— Ну, у нас дела обстоят несколько по-другому.

«Угу. Наверное, очень хорошо заниматься медициной, исходя не из нужд больного, а из повременной оплаты.» Подали обед. Сандвичи оказались превосходными — гораздо лучше тех блюд, которые подавали в столовой клиники; однако Кэти не могла спокойно смотреть, как ее коллеги пили пиво! Причем английское пиво было приблизительно вдвое крепче американского, а каждый из врачей выпил за обедом по целой пинте — по шестнадцать унций! Черт побери, как это называется?

— Кэти, не хотите полить картошку кетчупом? — предложил Эллис, протягивая бутылку. — Или мне следует обращаться к вам «леди Каролина?» Насколько я слышал, его высочество принц Чарльз — крестный вашего сына?

— Ну, в каком-то смысле. Он согласился — повинуясь порыву, Джек попросил его в самый последний момент в госпитале при военно-морской академии. В действительности крестными малыша являются Робби и Сисси Джексоны. Робби — летчик-истребитель военно-морской авиации. Сисси пианистка, выступает с концертами.

— Это тот самый чернокожий парень, про которого писали газеты?

— Совершенно верно. Джек познакомился с ним, когда оба преподавали в военно-морской академии, и с тех пор они близкие друзья.

— Понятно. Значит, в газетах была правда? Я имею в виду…

— Я стараюсь не думать об этом. Единственным светлым моментом, произошедшим в тот вечер, было рождение маленького Джека.

— Я вас прекрасно понимаю, Кэти, — ответил Эллис, принимаясь за сандвич. — Если сообщения соответствуют действительности, вам пришлось пережить ужасную ночь.

— Да, хорошего было мало. — Кэти заставила себя улыбнуться. — Самым легким были схватки и роды.

Трое англичан дружно рассмеялись. У всех были дети, все трое присутствовали при родах, которые английским женщинам даются ничуть не легче, чем американским.

Полчаса спустя все четверо уже возвращались обратно в клинику Морфилдса. Хук по дороге выкурил еще одну сигарету, хотя ему хватило такта держаться подальше от коллеги из Америки. Еще через десять минут все были в операционной. Анестезиолог сообщил, что не произошло ничего непредвиденного, и операция возобновилась.

— Не хотите, чтобы я ассистировала? — с надеждой предложила Кэти.

— Нет, благодарю вас, Кэти, — ответил Худ. — Я справлюсь сам, — добавил он, склоняясь над пациентом, который, погруженный в глубокий сон, к счастью для себя не мог почувствовать перегар в дыхании хирурга.

Каролина Райан, доктор медицины, член американской коллегии практикующих хирургов, похвалила себя за то, что не завопила как сумасшедшая. Прижавшись к операционному столу, она, затаив дыхание, следила за тем, чтобы английские врачи по ошибке не ампутировали пациенту ухо. «Быть может, алкоголь поможет им унять дрожь в руках,» — успокаивала она себя. Однако самой ей приходилось делать над собой усилие, чтобы у нее не тряслись руки.

«Корона и подушка» оказалась очень милым типичным лондонским пабом. Сандвичи были просто великолепные, и Райан насладился пинтой эля «Джон Смит», обсуждая с Саймоном Хардингом работу. У него мелькнула смутная мысль о том, как было бы хорошо, если бы пиво подавали в столовой ЦРУ, однако, разумеется, об этом не могло быть и речи. Какой-нибудь болван из Конгресса непременно проведает про это и поднимет шум перед телекамерами, при этом сам он, естественно, за обедом будет с наслаждением выпивать в Капитолии бокал шардоннэ, а в своем кабинете будет пропускать и кое-что покрепче. Просто здесь, в Великобритании, другой образ жизни, и vive la difference50, подумал Райан, направляясь пешком по Вестминстер-Бридж-роуд к Большому Бену — разумеется, к часам, а не к башне, которая, кстати, называется звонницей Святой Марии, о чем даже не догадывается большинство туристов. Джек не сомневался, что к услугам членов парламента в здании имеется не меньше трех — четырех пабов. И при этом английские парламентарии, вероятно, пьют ничуть не больше своих американских коллег.

— Знаешь, Саймон, по-моему, это очень беспокоит всех.

— Жаль, что папе пришлось отправить это письмо в Варшаву, ты согласен?

— А ты хотел, чтобы он этого не делал? — возразил Райан. — Это ведь его народ. Его родина, в конце концов, разве не так? Это ведь его приход, а русские собираются его растоптать.

— Вот в чем главная беда, — согласился Хардинг. — Однако русских не изменить. То есть, тупик.

Райан кивнул.

— Да. Какова вероятность того, что русские пойдут на попятную?

— Если у них не будет на то веских причин — очень маленькая. Ваш президент не попытается их отговорить?

— Даже если бы Рейган и мог бы, он все равно не стал бы этого делать. Только не по такому поводу, приятель.

— Итак, мы имеем дело с двумя силами. Одной движет то, что считается правильным с точки зрения морали, а другой — с точки зрения политической необходимости. То есть, страх бездействия. Как я уже сказал, Джек, это тупик, черт возьми.

— Отец Том в Джорджтаунском университете любил повторять, что войны начинаются людьми напуганными. Они боятся последствий войны, но еще больше боятся того, что, возможно, произойдет, если война не начнется. Чертовски хороший способ управлять миром, — закончил свою мысль вслух Райан, открывая дверь перед Хардингом.

— Полагаю, в качестве убедительного примера можно привести август 1914 года.

— Верно, но тогда хоть все верили в бога. В этом отношении второй тур получился несколько другой. Игроков в нем — по крайней мере, плохих ребят — уже ничто не сдерживало. То же самое можно сейчас сказать в отношении московских «товарищей». Знаешь, нам необходимо устанавливать для себя какие-то пределы, иначе мы сами превратимся в чудовища.

— Объясни это Политбюро, Джек, — с грустной усмешкой предложил Хардинг.

— Да, Саймон, ты прав.

С этими словами Райан направился в туалет, чтобы отлить жидкую часть обеда.

День для всех «игроков» тянулся невыносимо медленно. Эд Фоули ломал голову, что будет дальше. Не было никаких гарантий того, что русский будет продолжать начатое им же самим. Он может в любой момент перетрусить — по правде говоря, его даже нельзя будет в этом винить. За пределами американского посольства измена может привести к очень опасным последствиям. Фоули сегодня также надел зеленый галстук — другой; у него их было всего два — на счастье, потому что дело дошло до такой стадии, когда приходилось уже уповать на везение. Кем бы ни был этот русский парень, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы у него возникло чувство страха.

"Ну же, Иван, иди до конца, и мы встретим тебя с распростертыми объятиями, — думал Фоули, пытаясь послать русскому мысленное внушение. — Ты получишь пожизненный абонемент в «Диснейуорлд», сможешь ходить на все футбольные матчи, какие только пожелаешь. Олег Пеньковский мечтал встретиться с Кеннеди51, и мы уж как-нибудь устроим тебе встречу с Рейганом. Черт побери, вы с ним даже сможете посмотреть какой-нибудь фильм с его участием в кинозале Белого дома!"

В другом конце города Мери Пат думала о том же самом. Если дело сдвинется еще на шаг, ей тоже доведется сыграть роль в разворачивающейся драме. Если русский действительно работает в русском аналоге «Меркурия» и если он захочет покинуть Родину-мать, им с Эдом придется поломать голову, как это можно будет осуществить. Такие способы есть, и они уже применялись на практике, хотя назвать их «рутиной» нельзя было даже с большой натяжкой. Охрана советской границы была не абсолютной, но достаточно надежной — настолько надежной, что для того, чтобы ее преодолеть, требовалось изрядно попотеть. И хотя Мери Пат уже не раз приходилось выполнять сложные задания, ее все равно уже заранее охватило волнение. Поэтому, пока маленький Эдди наслаждался послеобеденным сном, Мери Пат, убираясь в квартире, мысленно перебирала один вариант за другим. Медленно тащились часы, одна бесконечная секунда за другой.

Пока что Эд Фоули не отправил в Лэнгли никаких сообщений. Еще не пришло время. У него не было ничего определенного, и не имело смысла волновать Боба Риттера по поводу того, что еще не произошло. Такое уже бывало, и не раз: люди вступали в контакт с ЦРУ, а затем, испугавшись, отступали назад. И бросаться за ними вдогонку не имело смысла. Как правило, оставалось даже неизвестным, кто это был; однако даже если потенциальные перебежчики раскрывали себя, а затем решали пойти на попятную, малейший нажим на них мог привести к тому, что они просто обращались в КГБ. При этом сотрудник ЦРУ оказывался «засвеченным», то есть его ценность для страны становилась равной практически нулю, а неудавшийся предатель ловко прикрывал свою задницу, выставляя себя бдительным и преданным советским гражданином, который выполнил долг перед родиной.

Мало кто знал, что ЦРУ практически никогда не вербует агентов. Нет, эти люди приходят сами — иногда напрямую, иногда очень запутанными путями. Конечно, это сильно увеличивает риск нарваться на «подсадную утку». Особенно хорошо подобного рода вещи получаются у американского ФБР; Второе главное управление КГБ также прибегает к таким уловкам, просто для того, чтобы установить, кто из сотрудников посольства связан с разведкой, что никогда не бывает лишним. Зная, кто есть кто, достаточно просто наблюдать за человеком, следить, где он оставляет тайники, после чего устраивать в этих местах засады и ждать, кто еще сюда пожалует. Таким образом можно было взять предателя, через него выйти на других предателей и, при благоприятном стечении обстоятельств, разоблачить целую шпионскую сеть, чем заслужить маленькую золотую звездочку — или хотя бы красную звезду побольше. И в Америке, и в России контрразведчики делали карьеру на одном таком деле, поэтому, естественно, спецслужбы старались изо всех сил. Второе главное управление было очень многочисленным — предположительно, в нем работала половина личного состава КГБ. И это были умные, опытные, профессионально подготовленные контрразведчики, имевшие в своем распоряжении все ресурсы и обладавшие терпением стервятников, кружащих над аризонской пустыней и вынюхивающих в воздухе запах мертвого кролика, чтобы опуститься на полуобглоданную тушку и насладиться сытной трапезой.

Однако КГБ был опаснее стервятников. Сам стервятник не охотится.

Выходя на улицы Москвы, Эд Фоули никогда не мог быть уверен наверняка, идет ли за ним «хвост». О да, разумеется, иногда он замечал за собой слежку, но это могла быть коварная попытка приставить к нему неловкого — или, наоборот, чрезвычайно опытного контрразведчика — и посмотреть, попытается ли Фоули от него оторваться. Все сотрудники разведки были обучены методам ведения наружного наблюдения и противодействия наблюдению, причем методы эти были одинаковыми у спецслужб всех стран мира и поэтому легко узнаваемыми. Вот почему Фоули никогда не прибегал к ним. Абсолютно никогда. Ни при каких условиях. В этой игре было очень опасно быть умным, потому что никогда нельзя быть достаточно умным. При необходимости можно всегда было воспользоваться другими контрмерами, например, заранее запланированным контактом с агентом при якобы случайном столкновении в толпе. Этот прием, известный всем контрразведчикам мира, тем не менее было очень нелегко засечь — именно в силу его простоты. Неудачи тут случались только тогда, когда агент паниковал и допускал какую-либо ошибку. Агентам приходилось гораздо труднее, чем их связным. У Фоули есть дипломатическая «крыша». Русские могут снять на видеокамеру, как он увешивает «жучками» любимого козла Андропова, и все равно им не удастся ничего с ним сделать. Формально он является дипломатом, и его защищает Венская конвенция — что делает его человеком неуязвимым, даже во время войны, хотя в этом случае все будет не так просто. Впрочем, рассудил Фоули, и в этом случае особых проблем не возникнет. Он просто сгорит в ядерном смерче вместе со всеми, кто находился в Москве, и в загробном мире, отведенном шпионам, ему будет не одиноко.

Фоули прогнал из головы подобные мысли, не имеющие отношения к делу, — какими бы увлекательными они ни были. Все сводилось, в конечном счете, к одному: предпримет ли его друг Иван следующий шаг, или же просто нырнет в кусты, удовлетворенный тем, что одним прохладным московским утром ему удалось заставить сплясать под свою дудку американское посольство? Для этого достаточно лишь перевернуть карты. Что там, «очко» или всего-навсего две восьмерки?

«Вот почему ты посвятил жизнь этому ремеслу, Эд,» — напомнил себе Фоули. Азарт погони. Да, азарта хоть отбавляй, даже если дичь в конце концов скроется в густых зарослях. Но медведя гораздо приятнее освежевать, чем обнюхать.

Почему этот русский решился на такой шаг? Что им движет? Алчность? Идеологические побуждения? Совесть? Честолюбие? Это были четыре классические причины. Одним нужны трехгаллонные банки, наполненные стодолларовыми купюрами. Другие проникаются к политике иностранного государства, которому служат, истовой верой новообращенных. Кому-то не по себе от того, что родина делает нечто такое, чего не может принять их совесть. И, наконец, кто-то просто уверен в том, что лучше всех своих начальников, и выбирает такой способ расквитаться с сукиными сынами.

Как учит история, наибольшую пользу приносят те, кто идет на сотрудничество по идеологическим мотивам. Ради веры люди готовы рисковать жизнью — вот почему религиозные войны были такими кровавыми. Однако Фоули предпочитал тех, для кого главным были деньги. Эти люди всегда остаются рациональными, они идут на риск, сознавая, что в этом случае их будет ждать большее вознаграждение. Перебежчики-эгоцентристы, как правило, очень вспыльчивые и доставляют много хлопот. Месть никогда не бывает хорошим мотивом для чего бы то ни было, и те, кем движет жажда свести счеты, являются людьми неуравновешенными. Совесть мало чем уступает идеологии. По крайней мере, в этом случае у людей есть хоть какие-то принципы. Правда состояла в том, что ЦРУ всегда хорошо платило своим агентам, хотя бы из духа справедливости; к тому же, слухи об этой щедрости также были на пользу. Сознание того, что тебя ждет солидное вознаграждение, нередко является весомым фактором для тех, кто никак не мог принять решение. Какими бы ни были твои мотивы, получать щедрые гонорары всегда приятно. Тем, кто работает за идеологические принципы, также нужно что-то кушать. Как и совестливым. Ну а эгоисты видят в собственном благосостоянии лучший способ отмщения.

«К какой категории относишься ты, Иван? — гадал Фоули. — Что заставляет тебя предать родину?» Русские — беззаветные патриоты своей страны. Стивен Декейтур52, сказавший: «Это наша родина, хорошая она или плохая», как нельзя лучше выразил и их отношение к своей родине. Однако трагедия России состоит в том, что у нее такие плохие правители. Наверное, Россия — самое невезучее государство на земле. Сначала слишком огромное, чтобы им можно было управлять эффективно; затем оказавшееся в руках беспомощных Романовых; потом, когда даже цари не смогли сдержать жизненную силу народа, ввергнутое в кровавую мясорубку Первой мировой войны, понесшее такие страшные потери, что Владимиру Ильичу Ульянову (Ленину) удалось захватить власть в свои руки и установить политический режим, несший разорение себе самому; после этого израненная страна оказалась в руках Иосифа Сталина, самого кровожадного психопата со времен Калигулы. Подобные катаклизмы не могли не поколебать веру русского народа…

«Определенно, Фоули, твои мысли сегодня словно с цепи сорвались,» — сказал себе московский резидент. Еще полчаса. Он выйдет из здания посольства строго вовремя, сядет в метро, в расстегнутом болтающемся плаще, и будет ждать и смотреть. Но прежде надо будет заглянуть в туалет. В такие минуты мочевой пузырь Фоули возбуждался не меньше, чем его мысли.

На другом конце города Зайцев тоже не торопился. Ему удастся воспользоваться только одним бланком — выкидывать испорченный у всех на виду слишком опасно, на контейнер для уничтожения документов полагаться нельзя, так как его содержимое могут проверить, а о том, чтобы сжигать листок в пепельнице, нечего и думать. Поэтому Олег Иванович составил в уме текст записки, затем заново обдумал каждое слово, потом еще и еще и еще.

На это у него ушло больше часа; после чего у Зайцева едва хватило времени быстро написать записку, так, чтобы это никто не заметил, сложить листок бумаги и спрятать его в пачку сигарет.

Маленький Эдди вставил в видеомагнитофон кассету со своими любимыми мультфильмами «Роботы-мутанты». Устроившись на полу в гостиной, малыш уставился на экран телевизора, поглощенный происходящим. Мери Пат рассеянно следила за ним, и вдруг ее осенило:

«Вот кто я такая. Я трансформируюсь из легкомысленной блондинки в агента ЦРУ. И это получается у меня без запинки, на одном дыхании.» Эта мысль привела ее в восторг. Она поразит советского медведя язвой, будем надеяться, кровоточащей, которую нельзя будет залечить молоком и таблетками. «Еще через сорок минут Эд выяснит, действительно ли его новый русский друг собирается продолжать игру, и если это так, работать с ним придется мне. Я возьму его за руку, поведу за собой, вычерпаю из него всю информацию и переправлю ее в Лэнгли.»

Но что сможет дать этот русский? Что-нибудь сочное и вкусненькое? Он и вправду работает в центре связи, или же у него просто есть доступ к бланкам сообщений? Вероятно, в центральном управлении такого добра навалом… впрочем, все зависит от режимных мер. А они должны быть очень строгими. Лишь самым надежным можно доверить разруливать поток сообщений, проходящих через центральное управление КГБ…

Это и есть червяк, извивающийся на крючке, подумала Мери Пат, глядя на то, как на экране дизельный трактор превращается в двуногого робота. Надо будет на Рождество купить маленькому Эдди трансформируемую игрушку. Интересно, сможет ли он разобраться с ней без посторонней помощи?

Пора. Эд собирался выйти из здания посольства вовремя, что будет на руку его «хвосту», если таковой окажется. В этом случае сотрудник Второго главного управления обязательно обратит внимание на зеленый галстук и придет к выводу, что в этом нет ничего необычного — и вчерашний зеленый галстук вовсе не был каким-либо сигналом агенту, с которым работал Фоули. «Даже КГБ не может подозревать всех сотрудников посольства в том, что они шпионы,» — напомнил себе Фоули. Несмотря на эпидемию мании преследования, охватившую весь Советский Союз, правила игры были известны даже здесь, и знакомый Эда из «Нью-Йорк таймс», вероятно, уже растрезвонил всем своим русским друзьям, что новый пресс-атташе посольства настолько туп, что не смог даже работать хроникером в «Большом яблоке»53, где описывать работу полиции не сложнее, чем смотреть телевизор в выходные. Лучшее из возможных прикрытие для шпиона — казаться слишком глупым, и самый подходящий человек для того, чтобы создать Фоули такую репутацию, — это Энтони (ни в коем случае не просто Тони) Принс.

На улице уже веяло холодком приближающейся осени. У Фоули мелькнула мысль, действительно ли русские зимы такие суровые, как о них говорят. Если так, всегда можно будет одеться тепло. Лично Эд, наоборот, терпеть не мог жару, хотя он помнил, как играл на улицах в детскую разновидность бейсбола, а над пожарными гидрантами переливались радугой фонтанчики воды. Но юношеская беззаботность осталась в прошлом. Далеко-далеко позади, подумал московский резидент, спускаясь в метро. Он сверился с часами. Как и прежде, немыслимая точность метро сыграла ему на руку, и Эд сел в тот самый вагон того самого поезда.

«Вот он,» — подумал Зайцев, пробираясь по вагону. Его американский друг делал все в точности так же, как и раньше: читал газету, держась рукой за поручень над головой, в свободном, расстегнутом плаще… и через пару минут Олег Иванович уже стоял рядом с ним.

Периферийное зрение Фоули было обострено до предела. Вот он, нечеткий силуэт, одетый в точности так же, как всегда. «Ну, Иван, давай, показывай, что ты хочешь мне передать… Но только будь осторожен, мой мальчик, очень осторожен,» — мысленно обращался к русскому Эд, сознавая, что подобный способ контакта очень опасен и продолжать так дальше нельзя. Нет, надо будет устроить тайник где-нибудь в удобном месте. Но сначала нужно встретиться, и это, вероятно, можно будет поручить Мери Пат. У нее более подходящая внешность…

Зайцев дождался, когда поезд начнет замедлять ход. Пассажиры стали толкаться, пробираясь к дверям, и он, воспользовавшись суматохой, быстро сунул руку в призывно раскрытый карман и тотчас же вытащил ее. После чего развернулся и отошел от американца — медленно, и не слишком далеко, чтобы это не привлекло внимание: естественное перемещение, обусловленное движением вагона метро.

«Отлично сработано, Иван!» Фоули всеми фибрами души хотелось обернуться и посмотреть русскому в глаза, однако правила категорически запрещали это. Если его «пасут», «хвост» обязательно обратит на это внимание, а работа Эда Фоули заключалась в том, чтобы не привлекать к себе внимания. Поэтому он терпеливо дождался своей станции и на этот раз повернул направо, в противоположную сторону от Ивана. Выйдя на платформу, Фоули поспешил к эскалатору и поднялся в прохладу улицы.

Руку он в карман не опускал. Вместо этого Эд не спеша прогулялся до дома, что было так же естественно, как закат солнца в погожий день, и вошел в лифт, но и тут не полез в карман, потому что в потолке могла быть запросто установлена видеокамера наблюдения.

И только оказавшись у себя в квартире, Фоули достал записку, написанную на бланке центра связи КГБ. На этот раз весь листок бумаги был исписан черными чернилами. Как и прежде, текст был английский. Фоули отметил, что кем бы ни был Иван, он, по крайней мере, человек образованный, а это уже хорошо, так?

— Привет, Эд. — Поцелуй для микрофонов. — Сегодня на работе было что-нибудь интересненькое?

— Обычная ерунда. Что у нас на ужин?

— Рыба, — ответила Мери Пат.

Взглянув на записку в руках мужа, она тотчас же подняла вверх большой палец.

«Отлично!» — подумали оба. У них есть агент. И не кто-нибудь, а сотрудник КГБ. Который сам вызвался работать на них.