"Немой свидетель" - читать интересную книгу автора (Шефер Карло)3Наконец день подошел к концу. Корнелия, дрожа, раздевалась в ванной. Анатолий подмигнул ей за ужином… если только она не ошибается. Нет, точно подмигнул. Или ей показалось? Она приняла душ. На всякий случай. Неудивительно, что в прошлую ночь они даже не поцеловались. Она знала за собой грешок: чистить зубы на ночь она не любила с раннего детства, но если надо… Вот и теперь она угрюмо шуровала щеткой во рту, пока не убедилась, что сделала все возможное, чтобы заслужить поцелуй мелкого и, скорее всего, хитрого карьериста, одетого в мамочкины детские шмотки. Она положила щетку на раковину и попыталась выдержать отражение своего лица в зеркале. Бледное, невыразительное. Ее волосы тоже никогда не могли определиться, какие они: рыжие или светло-русые. Правда, еще в начальной школе ее дразнили «Кетчуп» — за цвет волос. Она повернула голову и скосила глаза на профиль. «У тебя неразвитая нижняя челюсть», — говорит всегда отец, и он прав… да и верхняя тоже не лучше… Впрочем, это не беда: пара лет, и все выровняется. Мальчишки с таким дефектом потом отращивают бороду. В общем, не слишком большая проблема. Просто редкий каприз природы, объяснил когда-то ортодонт. А капризы обычно проходят. Наверно, он не придет. Нет, он обязательно придет. Какой у него почерк? Знает она его почерк или нет? Нет. Или все-таки да. Она быстро оделась, взяла сумку и стала рыться в тетрадках. Партнерский диктант в ноябре. Фредерсен ужас как гордился тем, что провернул с ними такую модерновую фигню. Тогда и получилось (хотя удивляться тут нечему), что они впервые сидели вместе. Она-то почти забыла об этом. Анатолий писал мелкими буквами с сильным нажимом. Если перевернуть страницу, выпуклые строчки видны в зеркальном отображении. Она взяла ручку и попробовала скопировать его манеру. Он не ставил точки над i, во всяком случае, часто про них забывал. Может, в русском языке нет такой буквы? Через пару строчек у нее стало неплохо получаться. Интересно, что он написал бы ей? Она вытащила «Альбом дружбы». Мышка Дидл, немецкий Микки-Маус, усмехающаяся с каждого листка, давно успела выйти из моды, но Корнелия тут же вспомнила ту давнюю боль. «Пиши сама в свою тетрадку, корова неуклюжая, а я не хочу. Оставь меня в па-а-а-кое!» Ее сердце бешено застучало. Стук бил изнутри по ушам, быстро-быстро. Тогда, в пятом, лишь Тимо согласился написать ей. Она с ним чуточку дружила, но потом его семья переехала в Кассель. «Задачка для нашего математического гения. (Предлагавшиеся рубрики он игнорировал и писал подряд на строчках.) У тебя 12 шаров. Один из них легче или тяжелей остальных. Какой, ты не знаешь. И ты можешь взвесить их на весах (на всякий случай он неумело нарисовал рядом весы-коромысло) только 3 раза и пользоваться только этими двенадцатью шарами. Ты должна выяснить, тяжелей или легче тот самый шар, и, конечно, определить его». Внизу было ее решение. Недовольно морщась, она смотрела на свои аккуратные буквы. «Взвесим 1, 2, 3, 4 шары с 5, 6, 7 и 8. Допустим, что их вес окажется одинаковый. Тогда мы будем знать, что шар нужно искать среди номеров 9, 10, 11 и 12. Теперь возьмем три шара из тех, которые мы уже взвешивали, скажем, 1, 2, 3, и взвесим их с шарами 9, 10 и 11. Если весы опять останутся ровные, значит, наш шар — 12. Тогда мы в третий раз взвесим его с одним из остальных. Если же шары 9, 10, 11 изменят вес, мы будем знать, что искомый шар находится среди них, и увидим, легче он или тяжелей…» Она перевернула страницу. Сколько времени? Десять часов. Все равно слишком рано… Вот тогда-то она стала подбирать оброненные записки, вытаскивала из мусорной корзины выброшенные черновики, а иногда даже тайком уносила домой на выходные журнал, в котором делали записи дежурные по классу, и тренировалась подделывать почерки. Так что в результате в ее альбом написали несколько строчек все одноклассники. Она переворачивала страницы: твоя Аня, твой одноклассник Джузеппе, твоя учительница фрау Хансен… Сколько времени? Пять минут одиннадцатого. В самом конце альбома еще оставалось место. Она старательно вывела: Твое имя: Твоя любимая музыка: Твое любимое блюдо: Любимый учитель: Ручка летала по бумаге. Ложный портрет Анатолия был почти завершен. Последний вопрос: Твое самое большое желание. Она задумалась. Уместятся еще три строки. «Быть с тобой» — так ей хотелось написать, но нельзя. Все равно что пробежать голышом по улице. И просто оставила строчки пустыми и подписалась внизу: Она даже разволновалась. Половина одиннадцатого. Два часа. На турбазе все затихло. Не раздеваясь, она лежала в постели, натянув до подбородка одеяло — на случай, если заглянет Фредерсен. Ей казалось нелепым, даже глупым ждать Анатолия в ночной рубашке. Жарко. Она откинула одеяло и подошла к окну. Если прижаться к стене и посмотреть вбок, станут видны кусты у ограды. Она дотронулась до стекла — оно уже не ледяное, а прохладное. Приятная прохлада. Он не придет. Две фигуры. Да, и не какие-нибудь — Анатолий и Фредерсен направлялись прямо к дыре в ограде. Испугавшись, она отпрянула от окна. Что это значит? Вероятно, Фредерсен что-то пронюхал и вел расследование, чтобы потом отправить Анатолия домой. Без раздумий она нашарила свои сапоги. Она тоже засветится. И поедет домой вместе с ним. Корнелия тихонько прошла по коридорам, размышляя на ходу, зачем ей понадобилось так красться: ведь она сама хочет, чтобы ее отправили домой за нарушение дисциплины, но тем не менее соблюдает осторожность. Нет, если уж ехать, то только с Анатолием. Внизу уже никого не было, естественно, дверь была заперта, ключ получали только взрослые гости. Возле одного из окон виднелась надпись: «Запасный выход — включена сигнализация». Отец ей когда-то рассказывал, что такие плакаты вешаются только для виду, в ее школе есть надпись «Ведется видеонаблюдение», чтобы посторонние не заходили в школьный туалет. Она решительно распахнула окно. Ничего не произошло. Тихонько вылезла и на цыпочках пошла по гравию к зоопарку. Возле кустов она остановилась в нерешительности. Было темно, луну закрыли облака. Вероятно, вот-вот пойдет дождь. Может, Анатолий решил и ему показать обезьянник? Зачем они все-таки пошли туда? Она не без труда протиснулась в дыру. Она брела тем же путем, что и накануне — и в самом деле, они были там, возле обезьянника. Оба. Затем, как и прошлой ночью, нырнула в кусты. — Так ты вчера тут тоже был, мой маленький воробышек? Напрасно ты это сделал. Что все это означает?! — Значит, сегодня ты должен быть особенно послушным. Внезапно ей стало ясно, что последует за этими словами. Анатолий опустился на колени, Фредерсен расстегнул ширинку, достал свой член и сунул его в рот Анатолию. А тот сделал то, что от него требовалось, ритмично и умело, как ей показалось. Все то время, пока ученик угождал таким образом учителю, Корнелии хотелось умереть. Она видела себя изнутри: огромную пещеру мясного цвета, — теперь она опустела и замкнулась, отныне ей суждено пустовать. Стал накрапывать дождь. Она даже не заметила его. Потом все закончилось. Сипло дыша, Фредерсен отодвинулся от Анатолия, извлек из кармана туалетную бумагу и протянул ему. — Тебе понравилось, малыш? Анатолий кивнул: — Да, понравилось. Корнелия, не думая о последствиях, выскочила из кустов. Учитель и ученик вздрогнули. — Корнелия? Что ты тут делаешь? — Фредерсен ухитрился произнести это, не повысив голоса. Она повернулась к Анатолию: — Но ведь ты же был… Парень встал на ноги и холодно встретил ее взгляд. На его щеке что-то блестело, ах, ясно что. — Что ты себе позволяешь? — прошипел он. — Чего тебе нужно? — Ты лежал со мной в постели, — услышала она свой собственный голос. — Ведь лежал же! Она почувствовала на себе ревнивый взгляд учителя; заметил его и Анатолий. Он в ярости двинулся на нее: — Заткнись! Думаешь, ты мне нужна? Нет, не нужна! Жирная корова с огромными ногами! Ее правая рука напряглась, в ней сконцентрировалась вся сила, как ее учили на тренировках. Нужно только представить себе, что ты разрубаешь противника. Ступай в секцию карате, сказал когда-то отец, тебе будет полезно. Будешь чувствовать себя уверенней. Удар пришелся по голове Анатолия, за левым ухом. Раздался странный треск. Парень упал. И больше не шевелился. Фредерсен вытаращил на нее глаза: — Что ты наделала? Мысли Корнелии ворочались необычно медленно и были тяжелыми, будто каменными, с острыми краями. Фредерсен опустился на колени возле Анатолия: — Ты… — По-моему, он мертв, — сообщила она. — Да… — Фредерсен встал; он казался совершенно спокойным. Посмотрел на нее. — Он был у меня прошлой ночью, потому что он… не хотел… — Корнелия с трудом выговаривала каждое слово, будто ее рвало ими. — Он был ласковым, потому что привык, потому что ему приходилось быть ласковым. У каждой задачи есть свое решение. — Она рассмеялась и почувствовала, как внутри закипает бешенство. — Жизнь — это математика. Фредерсен покачал головой. — Вы собираетесь меня ударить? — продолжала она. — Убить? Пойдете за решетку за двойное убийство? — Вот лежит мальчишка, мертвый. Неужели тебе наплевать? Ты такая бесчувственная? — Фредерсен почти кричал. Корнелия задумалась, наморщила лоб и пожала плечами. — Да! — решила она и с ужасом ощутила, что так оно и есть на самом деле. — Я бесчувственная! Дождь, слишком теплый для января, намочил волосы, они прилипли к коже. Учитель и ученица стояли напротив друг друга и молчали. Наконец Корнелия сказала: — Но я умею подделывать чужие почерки. Телефон. Тойер открыл глаза. Возле него уютно посапывала его турецкая женщина. Было еще темно. Он вышел с трубкой в коридор, но вскоре вернулся и стал на ощупь искать одежду. Ильдирим зажгла свет, заморгала: — Что-то случилось? — Увы, да. Мне надо ехать. В зоопарке, во рву обезьянника, лежит мертвый парнишка. — В обезьяннике? — удивилась она. — Сколько сейчас времени? — Начало седьмого. Разбудили ни свет ни заря. Не люблю ситуаций, когда не могу принять душ. — Значит, в обезьяннике? И сколько ему лет? — Школьник, — тихо ответил гаупткомис-сар. — По словам Лейдига, восьмиклассник, значит, сверстник Бабетты. Из Киля. Их группа живет на турбазе, во всяком случае, так сообщили при звонке в полицию. Вроде ничего криминального, нам придется лишь установить подробности. Впрочем… — Дело все равно паршивое, — кивнула Ильдирим и протянула руку за сигаретами и ингалятором с антиастматическим средством. Киль… Балтийское море… Наверняка оно холодное, огромное и серое. Так размышлял Тойер, когда с трудом выруливал на своей «тойоте» со стоянки. Усмехнувшись, вспомнил, как часто он кричит возле кассы нелепую фразу «Я постоянный клиент!», вместо того чтобы взять с собой белую пластиковую карточку, лежащую в бардачке; зато часто обнаруживает, что прихватил ее по рассеянности на прогулку, и разъяренной Ильдирим приходится платить за парковочное место по максимуму. На Бисмаркплац он свернул к Неккару, проехал между Старым городом и Берггеймом — справа барокко, а слева обычный, нормальный город, как везде. Тойер плохо знал собственную страну. Однажды побывал в большом городе, раскинувшемся на берегу Балтики, но моря так и не нашел. Тот парнишка, что умер в зоопарке, живет в Киле, впрочем, разве уместно теперь слово «живет»? Тойер переехал на другой берег, и внезапно сердце в его груди будто взорвалось болью — только теперь он осознал ситуацию. Ушел из жизни истеричный, половозрелый юнец, возможно, не самый законопослушный в мире, но, несомненно, чей-то любимый сын. Иногда он ловил себя на таких фантазиях: расцветшая Бабетта приводит домой парня, и он приглашает его в свой кабинет в Гейдельберг-Центре, чтобы составить о нем представление. (Дома у него не было кабинета.) Да-да, приглашает, ничего плохого в этом нет. Потом дети играют на лужайке, а Тойер сидит в удобном шезлонге под ореховым деревом, потягивает шорле из сока белого винограда и минералки, а дети называют его дедушкой, хотя он никогда не был папой. На площади Мёнххофплац он свернул налево. Лейдиг сказал, что Хафнер уже там, Зенф тоже. Возле бензоколонки «Шелл» он свернул направо, потом опять налево; теперь только бы не зазеваться, иначе он пропустит поворот, и тогда его просто засмеют. Даже дети станут над ним смеяться… А тот парнишка, ведь он еще совсем ребенок? Что такое? Невероятно! Кончился бензин. Запнувшись пару раз, мотор сдох. Хорошо еще, что Тойер успел прижаться к обочине. Господи, ведь он опаздывает! Впереди виднелась еще одна заправка «Шелл». Он побежал, купил красную канистру, налил в нее пять литров и вместо кредитной карточки сунул приветливому парню за кассой свой служебный жетон. Вернувшись к машине, провел небольшую дискуссию с неким господином, которому загородил выезд, залил в бак бензин и поехал дальше. А потом старший гаупткомиссар действительно едва не прозевал поворот и в последний момент так резко крутанул руль, что водители следующих за ним машин принялись сигналить ему и что-то кричать. Теперь, если верить дорожным указателям, он мог бы проехать к зоопарку по пестрому, яркому, архитектурно выразительному кварталу клиник, до отказа набитому страдающими больными и тупыми, по мнению некоторых, врачами. Но Тойер — все-таки он знал Гейдельберг, а значит, и эти места — свернул налево на Нойенгеймское Поле. Замелькали постройки семидесятых, восьмидесятых, девяностых и зеленые лужайки, на которых летом валялись ленивые студенты. Правда, с каждым годом таких лужаек становится все меньше. Улица закончилась, сквозь стекло ему почудился трубный крик слона; впрочем, возможно, это вампир упражнялся в игре на трубе, либо регбист-нападающий столкнулся с пятеркой защитников, либо он сам, не замечая этого, шумно выдохнул воздух. Он свернул влево. Увидел впереди крупные буквы «ЗООПАРК». Надо заметить, Гейдельберг — это не только Старый город, замок и университет. В Гейдельберге имеется все: лучшие в Германии клубы регби, лучшие немецкие поэты, лучший в стране климат, река, рестораны, фирма САП[2] в Вальдорфе, о которой еще пойдет речь, САС,[3] страховые агенты, штурмующие биржи, а также хоры, оркестр, научные работники, сукины дети, подружки бандитов, безбилетники, итальянский климат, французская кухня, британское достоинство, американские идиоты… А сегодня, дамы и господа, сегодня нечто особенное: мертвый мальчишка — почти в годовщину гибели Рони. Гаупткомиссар вылез из машины. К нему подошел мужчина: — Я директор зоопарка Кольманн. Мы все просто ошеломлены. Директор был приблизительно его возраста, но ухитрился сохранить во второй половине жизни более-менее сносную фигуру. Вероятно, предположил сыщик Тойер, постоянный контакт с животными препятствовал возникновению той или иной болезни — спутницы цивилизации; общаясь с носорогами, волками и верблюдами, начинаешь испытывать склонность к здоровому образу жизни на природе. Надо было ему стать зоологом, и вся жизнь пошла бы по-другому. Но вот к ним подбежал смотритель животных — беднягу скрючило, словно от приступа подагры, — и Тойер засомневался… — Господин директор, полицейские утверждают, что их шеф по фамилии Тойер вот-вот прибудет, хотя, мне кажется, он должен был бы уже находиться здесь! — выпалил смотритель. — Он уже тут, — сообщил Кольманн, — стоит и смотрит на меня. — Неувязочка с бензином вышла, — пробормотал могучий сыщик, не здороваясь. — Бензиновые страсти. Тойер хорошо себя знал — он отпустит еще немало шуток, чтобы избавиться от неловкости из-за опоздания. Обезьянник находился довольно далеко от ворот, но Тойер ориентировался в зоопарке. Иногда они приходили сюда с Ильдирим, стесняясь, словно совершали что-то неподобающе глупое, поскольку Бабетта, разумеется, никогда не составляла им компанию. Двое взрослых без детей в зоопарке — как это понимать? К тому же Тойеру больше всего нравились козы и медведи возле входа, а его спутнице совы. Кольманн торопливо шагал рядом с ним. Навстречу вышел Хафнер. К приятному удивлению гаупткомиссара, походка у него была трезвая — ноги не заплетались. — Ясное дело, вы не хотите на него смотреть, — заявил он, не здороваясь. — Парнишка лежал во рву, между живой изгородью и площадкой для зрителей. — Он потянулся за сигаретами. — Сорвался туда, что ли? — спросил Тойер. Из-за деревьев показался обезьянник. Комиссар прибыл к нежеланной цели и прилагал все силы, чтобы справиться с дрожью в коленях и не упасть в обморок. Мальчишка лежал на носилках, неестественно скрючившись. Рядом стоял врач «неотложки» и жевал резинку, держа руки в карманах, — делать ему тут было нечего. Подошел молодой полицейский, не знакомый Тойеру: — Он был во рву, мы все сфотографировали… — Я знаю, что он был там. Но по-прежнему не понимаю, как он туда попал. Полицейские, другие врачи «неотложки» и даже пожарные — естественно, ведь тело подростка нужно было поднять изо рва — все стояли на дорожке. Тут же топтались работники зоопарка. Вероятно, на другом конце территории звериная и птичья малышня умирала от голода, ведь ей постоянно требовался корм. Из толпы вышел бледный Лейдиг — значит, нашел себе подмену и кто-то додежурит за него. — Мальчишка не просто упал; у него пробит череп пресловутым тупым предметом или… — Лейдиг показал кивком за ров: там на маленькой лужайке сидел самец гориллы с серебристой полосой на спине — асфальтово-серая меховая гора, излучающая мощь. Разумеется, Тойер и во время прежних посещений смотрел на вожака стаи горилл — хоть и не так часто, как на коз, разумеется; его поражали глаза — в них было так мало звериного. Но тут он взглянул на руки, на могучую грудную клетку, на весь массивный мышечный агрегат примата и спросил: — Почему он здесь? — Во время подъема трупа и работы криминалистов он находился, разумеется, внутри, в клетке. Но ваши сотрудники сказали, что все завершено, следы обработаны, и мы его выпустили. Теперь животному надо освоить свою территорию заново. А преступления он не совершал, — объяснил Кольманн. У него были очки-половинки, как две капли воды похожие на очки директора полиции Зельтманна, любимого врага Тойера, — сыщик обратил на это внимание только теперь. Тойер, словно очнувшись, огляделся по сторонам. — Кто из вас высказал высокопрофессиональное мнение, что все следы тут уже обработаны? За такое время это просто невозможно было сделать! — заорал он. — В кои-то веки у меня кончился бензин, я прибыл на четверть часа позже, а вы тут наработали! В мое отсутствие! То мы целый день торчим в спальне, где умер столетний старик, если обнаружим в доме окурок со следами губной помады, а сегодня вы позволяете этому мохнатому зверю засрать все вероятные следы! — Если честно, это был я, — сдавленным голосом признался Лейдиг и потянулся к нагрудному карману Хафнера. — Нет ничего, пусто! — рявкнул тот. — Когда я прибыл на место, парня уже вытащили изо рва. Патрульный полицейский — молодой парень, тот самый, что рапортовал, как прилежный ученик, — успел все сфотографировать до прибытия пожарных. Пострадавший ведь мог еще быть живым. Ну, и при подъеме тела там, во рву, были уничтожены все возможные следы… Тойер кивнул: все верно. — А тупой предмет? Которым самец… — Взгляните на его руки, — вмешался Коль-манн. — Ему не требуется никакого тупого предмета… Тойер опять перевел взгляд на гориллу. Самец, тоже в роли зрителя, как ни парадоксально, сидел напротив него, не далее чем в четырех метрах. — Ревность, — прошептал он себе под нос. — Такое совершается из ревности. Могут ли гориллы ревновать? — Тут он умолк, показавшись сам себе безнадежным идиотом, но продолжал рассматривать обезьяну. Зверь ответил на его взгляд и как-то необычно зашевелил мохнатыми руками. — Сейчас он начнет бить себя в грудь, не пугайтесь, — предупредил директор зоопарка, но обезьяний вожак затих. Утреннее небо было затянуто молочными облаками, и первый луч зари — боженька все-таки любит дешевые эффекты — упал прямо на толпу. От такой красоты Тойеру сделалось еще хуже: жестикулирующая горилла вела себя как немой проповедник, а не как опасный обитатель джунглей. — Как его имя? — вполголоса поинтересовался сыщик. — Богумил, — ответил смотритель. — В апреле мы получили его из Вены. Его предшественник был продан в Манчестер, на племя. Тойер, честно говоря, имел в виду имя мальчишки. Он вгляделся в черные глаза примата, и ему почудилось, что он увидел в них… страх? Впрочем, он слишком хорошо знал за собой склонность переносить собственное мрачное восприятие жизни на окружающих, наделять неким смыслом специфическое, отрицательное очарование жуткой ситуации, но этот самый «некий» смысл чаще всего оборачивался бессмыслицей. — Что с ним будет? — спросил он. — Это животное, — повторил Кольманн. — И не домашнее, а дикое. Или вы хотите его застрелить? Должно быть, он ужасно перепугался, гориллы ведь пугливые. Думаю, мальчишка забрался к нему. Хотя такого вообще не должно было случиться, обычно обезьяны спят внутри… — Мы обнаружили волокна от альпинистской веревки, — сообщил Хафнер, — но самой веревки нет. Я даже понадеялся, что это станет для нас зацепкой, но… — Да, вам это нужно знать, — перебил его Кольманн. — Трое американских студентов позавчера подпилили прутья ограды, проникли в зоопарк, а один из них с помощью веревки залез сюда, к обезьянам. Парни струхнули. Говорят, что были под кайфом — что уж там они имеют в виду… — А тот, что побывал у обезьян, — снова подключился полицейский, имени которого Тойер не мог вспомнить, — сказал, что он ради шутки потряс дверь, ведущую внутрь, и она тут же отворилась. Тогда они перепугались и поскорей убежали. Тот парень пользовался веревкой. Мы как раз ее проверяем… Тойер нахмурился, пытаясь разобраться в сказанном: — Как получилось, что те америкосы уже успели струхнуть с такого ранья?… Я имею в виду, откуда они успели узнать про… — Он зябко поежился. — Сирены, мигалки, крики, весь переполох. Это разбудит даже самого рьяного гуляку, — убежденно заявил Хафнер. — А почему та дверь так легко открывается? — У Тойера заболела голова, и он знал по опыту, что боль будет только усиливаться, медленно превращая весь мир в ад. — Новая система, — Кольманн пожал плечами. — По иронии судьбы тоже из Америки. В случае опасности смотритель направляет на замок пульт, который носит на запястье как часы, и дверь отпирается либо запирается. Теоретически это, конечно, лучше, чем тяжелая связка ключей. Но на практике засов часто застревает, и дверь очень легко открывается, если ее потрясти. Вероятно, Богумил хотел ударить вторгшегося на его территорию парня ради острастки… Из-за угла появился толстяк Зенф. — Я двадцать минут жду вас на турбазе! — воскликнул он. — Решил, что вы захотите взглянуть на одноклассников парня. Накануне он был тут со своей группой. А вообще, они должны были провести у нас в городе еще неделю, но теперь хотят вернуться домой завтра или даже сегодня. Анатолий Шмидт — так звали парнишку. — Голос Зенфа, обычно не упускавшего случая отмочить дерзкую шутку, звучал серьезно. — Отца нет, только мать, еще двое младших ребятишек. Наконец Тойер повернулся к обезьяне спиной, резко, словно желая хоть этим отомстить за убитого подростка. — Замечательно, Зенф, но я приехал лишь несколько минут назад, поэтому к тебе пока не успел. Не могу ведь я раздвоиться, да еще в моем возрасте! Мне нужны те америкосы. — Не нужны они нам! — возразил Хафнер; он отыскал в одном из карманов другую пачку сигарет и успокоился. — Ту крутую акцию, как уже сказано, парни провернули предыдущей ночью, а на эту ночь у них имеется железное алиби — они лишь час назад вернулись из Мангейма. Свидетельские показания мы, естественно, перепроверим. — Вчера мы не заметили дыру в ограде, — сказал Кольманн. — Сломанный замок — да, обнаружили, но сотрудники его не починили, и меня, к сожалению, не поставили в известность. Причем я не уверен, что стал бы предпринимать что-либо, ведь Богумил мог выйти из павильона только на свою лужайку, больше никуда. — Раз есть дыра в заборе, должны сохраниться и следы ног, — упорствовал Тойер. Зенф беспомощно воздел руки над головой. — Мальчишку обнаружил один из смотрителей и поднял такой шум, что… И после этого такое началось… Хафнер ведь рассказывал. Первое, что нам пришлось делать, — выгонять отсюда половину турбазы… — Через дыру в заборе? — простонал Тойер. — Нет, конечно, но через нее они все приперлись сюда, кто-то о ней знал, вероятно, один из тех америкосов. Несколько десятков зевак, среди них даже бельгийский священник… Дальше Тойер не слушал. Иногда ему нравилась его профессия — когда в конце концов кусочки мозаики — пазлов — попадали на свои места и складывалась логичная и цельная картина. На этот же раз, казалось, слепой от ярости игрок еще в самом начале так составил пазлы, что получилась лишь бурая поверхность, навсегда похоронившая под собой истину. Умеют ли обезьяны складывать пазлы? Как-то раз он прочел в популярной книге по статистике: если за пишущую машинку посадить бессмертного шимпанзе и заставить его печатать целую вечность, то когда-нибудь обязательно появится Новый Завет, без единой ошибки и без единой пропущенной запятой. И наоборот — то, что огромный самец гориллы нанес в испуге удар, вполне возможно… Кто это рассказывает? А, Зенф… — Как утверждают одноклассники, он был помешан на животных, а с людьми не ладил, держался особняком… Ему было четырнадцать, возможно, он нарочно придумал такой дикий способ уйти из жизни… — Толстяк печально покачал головой. — Вероятно, это не преступление. — Лейдиг вздохнул. — Но все ужасно грустно. Суицид ли это или гибельная романтика… я о том, что его тянуло к зверю… красивая зимняя ночь, звезды, мироздание… — Тут он покраснел. — Класс не уедет из Гейдельберга ни сегодня, ни завтра, — решительно заявил Тойер. — Я хочу побеседовать со всеми у нас в Центре; для утешения вызовите пару психологов. Комнату парня на турбазе нужно осмотреть, может, чего и нароем. — Он чувствовал: просто не может быть все так легко и просто… Лишнее «просто»… Они уже второй день разбирались в показаниях школьников, от истерических до псевдокрутых. При этом им постоянно сообщали, что разгневанные родители звонят из Эккернфёрде, что уже поступают жалобы в высшие инстанции: дети испуганы, их нужно успокоить, а не допрашивать. И ведь верно, в сущности! И что хватит постоянно говорить про Киль. Их группа прибыла из Эккернфёрде, следующей бухты к северу от Килерфёрде; надо почаще заглядывать в атлас, или у них там, в центре страны, его нет? Тойер выбросил свой при переезде, и ему пришлось воспользоваться школьным атласом Бабетты. Город находился почти на датской границе, во всяком случае, так это выглядело на мелкомасштабной карте Германии. Нашел он и Эре, остров, где в прошлом году Ильдирим и Бабетта пережили страшную ночь. Сыщик не был суеверным, но его все же смутило, что север во второй раз стал предметом его профессиональной активности. Изнурительной активности, ведь они с Ильдирим больше не имели права работать вместе. От прокуратуры над следствием надзирал карьерист Момзен и ничего не желал слышать о криминальной версии. — Разумеется, вы, господин Тойер, должны расследовать это дело, — гундосил он в телефон, — но потом закрыть его. В конце концов, ведь перед нами бесспорный несчастный случай. — Именно это я и намерен выяснить. — Да, прекрасно. Тогда жду от вас в скором времени отчета. До свидания. От них уже многое ускользнуло: с турбазы уехали некоторые группы и отдельные постояльцы, прежде чем их успели опросить. На яростный звонок Тойера управляющая возразила, что ей требовалось освободить место для новых приезжих. Сыщикам пришлось помучиться, обмениваясь корреспонденцией с разными зарубежными учреждениями или — что хуже — объясняясь по телефону на подзабытом школьном английском. Двое французов алжирского происхождения, как выяснилось, уже имели судимость за сбыт наркотиков и — ага! — на самом деле были поставщиками тех американских парней. А те, в свою очередь, оказались набожными христианами и попросили для себя строгого наказания. Деньги на ремонт забора выделил преподобный Шаффер из Техаса, возмущенный поведением своего отпрыска, Дейва Шаффера III. Но в остальном французы и американцы находились вне рамок расследования, поскольку первые в ту злосчастную ночь надолго застряли в борделе, а заокеанские оболтусы были в Мангейме в православном храме — на Рождественской всенощной. Парень, лазивший в обезьянник, Джеймс Гагарин, хотел познакомить приятелей со своими фамильными корнями; нет, к счастью, он не состоял в родстве с космонавтом, ведь тот был коммунистом. Трудней всего проходили поиски итальянского туриста, поскольку доктор Дзерби, которого гейдельбергская полиция обычно использовала в качестве переводчика, только что прошел сквозь кровавую бракоразводную драму и крайне неохотно согласился помочь. В итоге итальянские коллеги что-то недопоняли и арестовали бедного господина Бенедетто в два часа ночи. Вскоре поступило новое сообщение: он отпущен, так как его алиби подтвердил сосед по номеру, норвежец. Тот объявился быстро и констатировал, что Бенедетто ужасно храпел, и поэтому он может дать гарантию, что итальянец всю ночь никуда не отлучался. Его собственное алиби? Он болен атрофией мышц и потому не мог никуда таскать никаких мальчишек, и вообще, из-за своего недуга он не планирует долго жить, так что, если у полиции появятся новые вопросы к нему, пускай они не мешкают. На турбазе находился и второй школьный класс из Германии. Потенциальные убийцы оказались третьеклассниками, и это вывело их из круга подозреваемых — для всех, кроме Хафнера. («Моральные критерии утрачены. Сегодня даже у первоклашек нравственность эсэсовцев». — «Но ведь законы гравитации еще действуют. Третьеклассник просто не сможет поднять четырнадцатилетнего парня». — «Много собак — зайцу погибель, Зенф!») Бельгийский священник, которого Тойер в своем кошмарном сне уличил в этом преступлении и восьми дюжинах других, оказался уж точно невиновным, поскольку, как выяснилось, страдает куриной слепотой. Первые результаты у экспертов уже имелись: как и ожидалось, волокна были от веревки американцев. На турбазе не нашли никаких следов. Все дорожки в зоопарке дочиста промыл сильный дождь, и следы возле проделанной в заборе дыры действительно были затоптаны. Удалось установить, что кто-то, вероятно, сам мальчик, вылез из окна по водосточной трубе, так как ключ от входа выдавался лишь совершеннолетним постояльцам. Впрочем, учитывая время его смерти, это не имело значения, так как после двух часов ночи никого из служащих уже не было, и любой гость, в нарушение правил распорядка, мог покинуть турбазу через запасный выход. Эту тайну знали все школьники, ее передавали от группы к группе. Администрация давно перестала бороться с этим, ведь аварийный выход, по инструкции, должен быть открытым. Фальшивые утверждения, что он оборудован сигнализацией, давно не помогали. Да, следы на водосточной трубе ничего не добавляли: после изучения содержимого желудка было установлено время трагедии — между двумя и тремя часами утра. Характер раны на голове по-прежнему не позволял сделать вывод о каком-либо определенном предмете. В один из дней — Тойер не смог бы назвать его, не взглянув на календарь, — он, Зенф и Хафнер корпели над материалами следствия. Лейдиг ожидался с минуты на минуту, он заканчивал беседу с одной из школьниц. — Никто из них почти не знал этого Анатолия, хотя он сидел с ними в классе почти два года. Но то, что он помешан на живности, знали все. И я, к сожалению, понимаю, почему одинокий мальчишка с такой страстью увлекся животным миром. — Зенф не без усилий потянулся. — Удар пришелся в область уха. Перелом основания черепа, смерть наступила мгновенно. Слабые кости — из-за недостаточного питания в детстве. Все прочие повреждения он получил при падении в ров. — Хафнер отложил бумаги и чуть ли не с вызовом взглянул на Тойера. — Я скрепя сердце отказываюсь от версии о третьеклассниках. Это дело рук обезьяны. Мохнатого мерзавца. Тойер с досадой ударил кулаком по столу: — Значит, он, со своими слабыми костями, спрыгнул в ров и выкарабкался наверх? Или горилла поджидала его во рву? — Директор зоопарка считает, — возразил Зенф, — и, возможно, он прав, что ров не такой глубокий. Если ухватиться за край и повиснуть на руках, то можно спрыгнуть без травм. В каком месте последовало нападение, мы никогда уже не узнаем. Вспомните о дожде. Тойер покачал головой: — Кто это станет прыгать среди ночи в темный ров? Слабые кости, но при этом мальчишка не сломал себе ноги! Зенф лишь беспомощно пожал плечами: — Да. Точно. У парня слабые кости, но он обошелся без переломов. Тойер сумрачно молчал. Вошел Лейдиг и произнес: — Наконец-то получился содержательный разговор. — Казалось, он упивался возникшей паузой, пока шел к своему столу. Одна, две, три секунды, напряженные взгляды, устремленные на него одного. — Вот. «Альбом дружбы». — Он поднял над головой маленький квадратный альбом. — Его дала нам одноклассница Анатолия. — Мышка Дидл, — довольным тоном констатировал Хафнер. — Немецкий ответ империалистической свинье по фамилии Дисней. Еще два года назад Тойеру пришлось бы долго выспрашивать, что за штука этот «Альбом дружбы», но за эти месяцы он и сам иногда пополнял «анналы» Бабетты. На вопрос о любимой музыке лгал — «Бах», чтобы не показаться легкомысленно молодящимся, написав «поп». Говоря по правде, лгал он там всегда, но для разнообразия иногда ставил прочерки. — Анатолий сделал тут запись, — объявил, наконец, Лейдиг. — Кажется, он действительно был аутсайдером в классе. Девочка заявила, что ей стыдно перед одноклассниками, и попросила никому не рассказывать. Мы и не станем, ведь… — Ладно, — нетерпеливо перебил его Тойер, — не тяни кота за хвост. — Так вот послушайте, что он написал о своем самом большом желании: Лейдиг выжидающе взглянул на коллег. Тойер стал подыскивать возражения, но ему ничего не пришло в голову. — Не торопись, Лейдиг. — Хафнер пригубил что-то из маленькой медной амфоры, сменившей стальную фляжку, — его манеры становились все утонченнее. — Допустим, я пристукну кого-нибудь, потом непременно сделаю запись в своем альбомчике, что тот несчастный прикончил сам себя, и поставлю внизу его имя! Шеф, преступление совершила девчонка! — Ну разумеется, — кивнул Тойер. — Ты что пьешь-то? — Солодовое виски. Крепость шестьдесят градусов! — Хафнер явно гордился тем, что способен употреблять столь крепкие спиртные напитки, оставаясь на ногах. — Девчонка… — Хафнер, — ледяным тоном возразил Лейдиг. — Я не дилетант в нашем деле. Почерк его, ведь у нас лежат его вещи, а всем ученикам было велено привезти с собой тетради. Их учитель довольно строгий. — Точно, — раздраженно согласился Хафнер, — тоже верно. Бедным детям даже пришлось пожертвовать двумя днями каникул. А еще и одноклассника потеряли! Такие смелые версии и яростные выпады означали лишь одно: их коллега основательно набрался. Тойер перечитывал запись Анатолия, провозвестницу его смерти. Этого занятия ему хватило на весь вечер. |
||
|