"Фамильные ценности" - читать интересную книгу автора (Нэб Магдален)

6

— Я бросила университет. Сегодня утром я встречалась с куратором моего курса и поставила его в известность. Он отнесся к этому с пониманием, но расстроился, потому что я одна из его лучших студенток, возможно, самая лучшая из всех, что у него были. Конечно, он все понял, когда я сказала ему, какой у нас сейчас тяжелый период в жизни.

— Уверен, вы вернетесь туда после того… — Инспектору не удалось подыскать подходящего окончания предложению.

— Как я могу об этом думать? Мы не знаем, что произойдет! Если Оливия умрет, если она не вернется, я вынуждена буду все взять на себя. Я не смогу и подумать о собственном обучении.

— Но ваш брат…

— Лео не захочет этим заниматься. Я говорю об управлении нашим домом и остальным имуществом Брунамонти. Лео — артистическая натура, он дни напролет просиживает за компьютером и рисует, больше его ничего не интересует. Когда надо заниматься бизнесом, он спит. Все ляжет на мои плечи.

— Ну… — Глаза инспектора рассеянно разглядывали стоящую на столе черно-белую фотографию, на которой она была в балетной пачке. — Очень жаль, действительно очень жаль, что вы бросили заниматься танцами. Может, вы вернетесь к ним снова? Даже сейчас… немного упражнений, немного разрядки — это было бы совсем неплохо. Быть запертой здесь все время и делу не поможет, и для вас очень скверно.

Она отвернулась, по-прежнему прямо держа спину, взглянула на него искоса и заговорила:

— Классические танцы — это не просто упражнения и способ развеяться. Лучших учеников отбирают и переводят на профессиональные курсы, что означает уроки пять раз в неделю плюс репетиции перед выступлениями. Я должна была бросить танцы, как и многое другое, потому что этого требовали занятия в университете. Преподаватель танца, сама в прошлом прима-балерина, была в ярости. Это понятно, конечно. Она пыталась создать свою труппу, и когда потратишь на кого-то годы, а ученики уходят… Сейчас она едва говорит со мной, если встречает на улице. Но я не могла заниматься танцами профессионально. Это мне не подходило. А сейчас из-за похищения я не могу еще и учиться в университете.

— Ну, не все так безнадежно. Нужно время, но я уверен, ваша мама вернется домой. Как сегодня утром прошел ваш визит к прокурору?

— Он почти ни слова мне не сказал. Его интересовали только Патрик и тот детектив из Лондона, на приглашении которого Патрик настоял. Они остановились в одной гостинице. Лично я не вижу в этом никакой необходимости. Патрик обычно останавливается в доме.

У инспектора, вспомнившего прозрачный белый пеньюар и реплику заплаканной Сильвии, были по этому поводу свои предположения, однако он воздержался от комментариев.

— Прокурор сообщил хотя бы, что запланировал телевизионное выступление в новостях для вас обоих?

— Да. Патрик собирался пойти с нами, а прокурор сказал, что говорить должны Лео и я. Думаю, будет лучше, если просьба отпустить Оливию будет исходить от меня. Не знаю, что мне следует надеть. Я хотела бы все сделать правильно, но от Лео совета не дождешься.

В этом смысле от инспектора тоже было мало толку.

— Ладно, спрошу у Патрика, — сказала Катерина.

Она оделась в черное. Очень простой черный костюм. Никаких украшений, кроме обычного кольца, которое она непрерывно крутила, пока говорил Леонардо. Когда камеру направили на нее, она резко отвернула голову в сторону и искоса испуганно посмотрела на камеру, словно та собиралась на нее напасть.

— Бедная девочка. Она слишком расстроена, чтобы говорить, — прокомментировала Тереза. Она подошла к мужу, который сидел на софе и смотрел последний выпуск новостей, и протянула ему чашку ромашкового чая.

В кадре мелькнула рука Патрика Хайнса, который попытался подбодрить Катерину. Журналист постарался исправить ситуацию:

— Ваш брат Леонардо обратился к похитителям, умоляя их связаться с вами и дать знать, жива ли ваша мать, на что все мы искренне надеемся. Но я думаю, у вас есть и свое, личное обращение, синьорина… э-э… синьорина Брунамонти?

Та же прямая спина, взгляд искоса. Молчание.

— Она в ужасе, — сказал инспектор. — Наверное, я был бы в таком же состоянии перед телекамерами, но она так прекрасно справилась с газетчиками, что я думал, все будет в порядке.

— Тебе-то по крайней мере не придется давать интервью? — Тереза указала на телевизор. — Смотри, они вернулись к брату.

Леонардо просил тех, у кого находится Оливия, хорошо с ней обращаться и оказывать уважение, как если бы это была их собственная мать. Патрика Хайнса показали мельком, представив как друга семьи, который приехал, чтобы помочь, что исключило его из возможных адресатов письма о выкупе. Ни один карабинер не появился в кадре, но похитители узнали достаточно, чтобы не сомневаться: все это было подготовлено прокурором. Исключение Хайнса из возможных адресатов соответствовало планам прокурора. Мысль о частном детективе его не волновала, хотя детектив ему даже нравился.

— Уверяю вас, я намерен действовать строго в рамках закона, — сказал детектив, — и мое присутствие ни в коей мере не нанесет вреда расследованию. Рассматривайте меня просто как друга семьи, я хотел сказать, как хорошо информированного друга семьи.

— С удовольствием, — ответил Фусарри, — но я должен указать на то, что друзья семьи, в отличие от членов семьи, не попадают под действие статьи закона восемьдесят, пункт два, который замораживает активы Брунамонти и не позволяет безнадзорной выплаты выкупа.

— Хорошо информированный друг семьи, — повторил детектив без выражения.

Это был крупный мужчина, мускулистый, с аккуратно причесанными короткими волосами. На нем было толстое темно-синее пальто и военный шарф. Он представлял известное лондонское детективное агентство, но Фусарри достаточно было одного взгляда, чтобы догадаться, что детектив много лет проработал в спецслужбах, о чем прокурор и сказал:

— Да-да, МИ-шесть.

Несмотря на спокойный тон, в его голосе чувствовалась сталь, которая предупреждала, что он может стать опасен, если его донимать. Но Фусарри тут же смягчил тон, предложил сигару и представил инспектора, довольный убеждением, что многолетней службы в разведке недостаточно, чтобы противиться успокаивающему взгляду слегка выпуклых глаз Гварначчи. Газеты в этот день посвятили все первые полосы — а некоторые и по две полосы — похищению Брунамонти с фотографиями Оливии Беркетт в дни расцвета ее карьеры модели. Статья подробно рассказывала о том, как она приехала в Италию на курс итальянского языка в одной из многочисленных американских школ Флоренции, как ей предложили работать моделью в доме моды и как через несколько лет успешной карьеры она вышла замуж за графа Уго Брунамонти. Фотографии дочери, хотя и сделанные в белой гостиной и дворике палаццо, были умело сняты и обрезаны так, чтобы не дать никакой информации об имуществе семьи и ее состоянии в целом. Приводились ссылки на слова дочери о том, что их средства ограниченны и она рассчитывает, что требования похитителей не будут чрезмерны, поскольку семья не сможет их удовлетворить. Когда ее спросили, что она хочет передать матери, она ответила, что они делают все, абсолютно все, что только возможно.

— До чего же она хороша на этом снимке, — заметила Тереза, сгибая страницу, чтобы взглянуть поближе. — Похожа на себя? Здесь она не такая, как в новостях.

— Вполне, но не следовало надевать эту дорогую шубу, говоря об ограниченных средствах семьи.

— М-м… В любом случае шуба не подходит для юной девушки. Возможно, она принадлежит ее матери.

— Наверное, это моя вина. Было холодно, и я посоветовал ей одеться потеплее. И все же она могла бы надеть шубку поскромнее, а еще лучше пальто. Ограниченные средства…

— Она не слишком умна?

— Да нет, говорят, что она одна из лучших студенток, которые когда-либо были у ее профессора, хотя она решила, что из-за случившегося должна бросить учебу.

— Как жаль. Ну, она всегда сможет возобновить обучение, когда все закончится. Будем надеяться на благополучный исход. Ты веришь в это, Салва?

— Трудно сказать. Никто не выходит на связь. Это беспокоит капитана, он говорит, что это демонстрация силы, похитители заставляют семью ждать так долго, чтобы показать, что они не торопятся и не волнуются.

— И именно это беспокоит тебя в последние дни? Дай-ка мне твою чашку. Думаю, надо лечь сегодня пораньше…

Гварначча действительно лег пораньше, и все же, хотя спал он спокойно и без сновидений, у него осталось чувство, будто всю ночь он решал какую-то сложную задачу. Так часто бывало: сталкиваясь с чем-то непонятным, он становился замкнутым и раздражительным. Лучшим лечением от подобного состояния был покой, предпочтительно — унылый день в собственном крошечном кабинете, подальше от должностных лиц, прокуроров, семьи Брунамонти. Именно так он и распланировал свое утро.

В восемь часов он уже сидел за своим столом, а к двенадцати успел принять женщину, утверждавшую, что ей угрожают два электрика, которые плохо поменяли проводку в доме, а еще деньги хотят получить; старика — тот пришел требовать разрешение на ношение оружия, поскольку собирался в ближайшее время пристрелить ублюдка, ограбившего его прямо у дверей собственного дома; юношу, у которого украли мопед. Когда все они, успокоенные инспектором, ушли, он тоже почувствовал себя значительно лучше. И вдруг…

Гварначча даже охнул про себя: он внезапно осознал всю логическую цепочку событий, вызывающих его тревогу и беспокойство: пустая собачья конура, «зря вы упомянули о собаке…», «вдобавок к тем проблемам, которые у него уже есть…», «ни один пастушок не захочет сейчас работать на них».

Теперь инспектор не торопясь размышлял: человек вроде Салиса, даже когда он не в розыске и не скрывается, половину своего времени проводит в дороге, перегоняя украденный скот вверх и вниз по тропам Апеннин, торгуя украденным оружием и автомобилями. Он держит мальчика-пастушка — все они держат. Его жена делает сыр, жизнь идет своим чередом, у него надежное прикрытие — дома он или находится в бегах.

«Не сейчас, — подумал Гварначча, — не при нынешних обстоятельствах».

Инспектор попробовал связаться с капитаном Маэстренжело и выяснил, что тот уехал в деревню начинать опросы и проверки в каждом доме. Туда же направились сотрудники гражданской полиции из отдела по расследованию уголовных преступлений. Едва услышав это, Гварначча, разволновавшись, повесил трубку. Он знал, что это неизбежно. Они проверят, все ли члены подозрительных семей дома. Ведь кто-то должен относить еду в горы, и кто-то, помимо Салиса, вынужден находиться наверху, охраняя жертву. Как сказал Бини, существует масса способов проводить эту проверку, и методы флорентийских полицейских иные, чем у местных карабинеров, ведь карабинеры-то никуда не денутся: им предстоит и дальше жить в деревне, рядом с этими людьми, в то время как полицейские вернутся в город.

— И кроме того, эти люди не виноваты, — пробормотал инспектор себе под нос. — Они ни при чем, потому что это не Салис. Собака…

Да, именно с собакой было связано это чувство — «что-то не так», но прежде чем он смог спросить Бини, та женщина помахала им и стала рассказывать о другой собаке. С чего же начать? Факты. Нужны факты.

Франческо Салис находится в розыске, а его уголовное прошлое зафиксировано в досье, но не потому, что он, как Пудду, сбежал во время условного освобождения. Он отбыл свой тюремный срок — успел даже за эти годы поседеть — и, как сказал Бини, с тех пор не фотографировался: больше его так и не смогли поймать. Сейчас Салис разыскивается за убийство мальчика-пастуха.

Когда инспектор приехал в деревню, то обнаружил, что Маэстренжело уже трясет от гнева. Опрос ничего не дал следствию. В этих местах ведь как: задень одну семью — и целый клан обернется против тебя. А тут задели не одну семью. Капитан чувствовал ответственность за то, что ситуация вышла из-под контроля, а он так работать не привык.

— Если бы у меня было достаточно людей…

У инспектора имелись две новости — плохая и хорошая. Плохая — эти семьи были потревожены напрасно. Хорошая — расследованию пока не повредили. Как сейчас понимал инспектор, след Салиса явно был ложным, однако эти добросовестные поиски и опросы усыпят бдительность истинных преступников и выведут из себя Салиса, который, если карабинеры сумеют с ним связаться, наверняка будет разъярен настолько, что захочет помочь им поймать врага, который его подставил.

Они вернулись в деревню и зашли к Бини. На этот раз он не рассказывал капитану анекдоты, зато пожаловался, как ему тяжело после того, что произошло, продолжать жить рядом с этими людьми. Капитан весьма разумно заметил: чем быстрее все закончится, тем лучше для него, Бини, и попросил подробно рассказать об убийстве мальчика-пастуха. Бини сообщил то, чего не найти ни в одном официальном документе: что за человек Салис и какие он мог иметь мотивы.

В то время когда Салис находился в тюрьме, о стаде сначала заботился его двоюродный брат, который позднее вернулся на Сардинию, где унаследовал после смерти матери небольшой клочок земли. Его место занял племянник Салиса, Антонио Варджу, подросток, только что приехавший, как он говорил, «на континент». Он какое-то время не вызывал никаких нареканий и ничем не привлекал к себе внимания, однако вскоре жена Франческо заметила, что мальчик небрежно относится к работе, потом ей сказали, что его видели в деревенском баре в компании членов конкурирующего клана. Мальчик пристрастился к героину, что старался скрыть от своей семьи. Героином его снабжали люди Пудду, а расплачивался он овцами из отары Франческо.

Украденные овцы хотя и имели клеймо, пропадали бесследно, разве что иногда их обнаруживали в ходе поисков жертв похищения. Обычно же их уводили далеко от дома по тропе между Болоньей и Римом, туда, где установить их принадлежность было почти невозможно.

Клан Салиса решил наказать мальчишку и его поставщиков, но все закончилось обыкновенной дракой в деревенском баре, овцы же продолжали пропадать. К тому времени как Салис освободился из тюрьмы, он уже обо всем знал. Вернувшись домой, он поел, поспал, проснулся туманным утром, снял со стены за дверью винтовку и приставил ее к сердцу предателя, который спал в овчарне. Но пастушок был молод и проворен, и страх заставлял его быть настороже даже во сне. Первый выстрел ударил его в плечо в тот момент, когда он откатился прочь и вскочил на ноги. Он выбежал во двор, надеясь удрать на мопеде. Следующий выстрел срикошетил от мопеда, и, пока мальчишка пытался вернуть к жизни заглохший мотор, Салис успел перезарядить винтовку и дважды выстрелил парню между лопаток.

Еще до того как полностью рассвело, он перевез тело через горы в багажнике старой машины без крыши и выгрузил его на земле враждебного клана. Недавняя поножовщина в баре насторожила Бини. Он понимал, что добром дело с мальчишкой не кончится, и был твердо намерен арестовать Салиса. Бини обнаружил во дворе лужу крови и мопед. Жена Салиса хранила молчание. Сам Салис сбежал, и с тех пор его никто не видел. Жена Франческо не одобряла похищения людей, но на этот раз она явно не была серьезно обеспокоена. Когда в доме появились Бини и инспектор, ее испугало только одно: если в результате поисков похищенной женщины ее муж будет обнаружен, его обвинят в убийстве мальчика. Поэтому она и закрылась, как моллюск в раковине, когда инспектор упомянул о собаке.

— У вас есть доказательства вины Салиса? — спросил капитан. — Я говорю о конкретных доказательствах, а не о луже крови.

— И крови-то нет, — ответил Бини. — Это было в августе. Еще до того как полиция добралась сюда, случилась буря. Потоки дождя переполнили все канавы и ручьи, все затопило. Нет никакой крови. Все, что у меня есть, — вернее, чего нет! — это собака. Ее отсутствие поразило меня, как и Гварначчу, когда я пошел поговорить с женой Салиса на следующий день после убийства. Овцы в загоне и пустая конура. У пастуха должна быть собака. Я спросил ее: «Где собака?» — и она ответила: «Умерла». Если верить ей, муж пристрелил собаку, потому что она заболела. Я спросил, где ее зарыли. Она показала, и я ее выкопал. Сделали вскрытие. Да, собаку застрелили, но она не была больна. И оружие использовали то же, что при убийстве мальчика. Понимаете, это была пуля, отрикошетившая от мопеда. У меня есть улика. Собака все еще в холодильнике Института судебной медицины.

— Уверен, он знал, что ты найдешь собаку, — сказал капитан.

— Конечно знал, — подтвердил Бини. — Он и лужу крови не попытался хоть как-то замаскировать, она исчезла только в результате налетевшей бури. Салис — бандит старой школы, вы должны это понять. Он посчитал, что имеет право сделать то, что сделал, и не видел никаких причин это скрывать. Он подбросил тело на землю клана Пудду потому, что племянник его предал. Он скорее умрет в горах, чем позволит предательству остаться безнаказанными. Я его знаю. Он гордый и поступает по своим законам.

Капитан удержался от замечания, что Бини должен был рассказать им эту историю раньше. Едва ли это было справедливо. Никто не сообщил Бини, что помимо Салиса у карабинеров имелся и второй подозреваемый в деле о похищении графини и что этот подозреваемый — глава соперничающего клана Джузеппе Пудду, который за год до этого сбежал во время условного освобождения.

— А Пудду? Что вы о нем знаете? — Это было все, что капитан сказал.

— У них много общего с Салисом, это понятно. Но мне кажется, Пудду связан с самыми разными людьми, с тосканцами, ростовщиками, даже с мафией. Пудду давно забыл, что он с Сардинии. После сегодняшнего опроса он, наверное, будет считать, что успешно пускает нам пыль в глаза. Вам надо спросить Франческо Салиса, что он думает о Пудду, но от себя скажу: его следует посадить пожизненно. Мне кажется, такие люди без труда выходят досрочно, отсидев лишь половину срока. Они уже в тюрьме планируют следующее дело и исчезают, едва выйдя за дверь, а мы остаемся с очередным делом о похищении на руках.

— Похоже, вы правы, — заметил капитан.

К концу дня инспектор отправился назад во Флоренцию, оставив капитана сворачивать поиски на территории Салиса и объяснять развитие событий прокурору.

Столько изменений в расследовании из-за пустой конуры! Но одна мертвая собака, лежащая в холодильнике Института судебной медицины, еще не означала раскрытие преступления, а «день собаки», как назвал его инспектор, оказывается, еще не закончился. Гварначча нанес ставший привычным визит в палаццо Брунамонти около семи вечера и обнаружил, что Леонардо и Патрик Хайнс — слава богу, без детектива — сидят на белом диване, склонившись над чем-то стоящим между ними на полу. Рыдающая сильнее, чем обычно, служанка Сильвия впустила инспектора и исчезла.

— Она вернулась домой, — подняв сияющие глаза, сказал Леонардо. — Тесси…

На полу между мужчинами стояла корзина. В ней лежала совершенно обессиленная маленькая золотистая собачка. Леонардо осторожно смывал запекшуюся кровь с ее мордочки и поил ее из пипетки. Лапки собаки были забинтованы. Она была слишком слаба, чтобы поднять голову или даже открыть рот, но, когда она ощущала капли холодной воды на пересохшем языке, ее крошечный хвостик делал слабое усилие повилять в знак благодарности.

— На ней живого места нет, — сказал Патрик Хайнс. — Одному богу известно, как ей удалось доползти до дома. По ступенькам она подняться не смогла, пыталась добраться до фонтана. Она не пила много дней, не говоря уж о еде. Когда я пришел, то увидел, что вокруг нее собрались работники мастерской. Они принесли ее сюда на тряпке. Думаю, у нее все кости переломаны, а подушечки на лапах стерты до крови.

Инспектор стоял, глядя вниз на маленький комок шерсти и костей. Бессильное тельце и сила духа, заставляющая помахивать хвостиком. Она казалась такой хрупкой, такой измученной болью, что он не решился погладить ее своей большой неловкой рукой. Он смог лишь спросить:

— Может, ветеринара?

— Она слишком слаба, — отказался Леонардо. — Ей нужна вода, покой и ночной отдых, перед тем как ее обследуют и сделают рентген. Сейчас это ее добьет. Я уверен, что она выживет. Она должна жить!

Он поднялся и отправился принести чистой теплой воды, чтобы промыть раны. Когда он вышел из комнаты, Патрик Хайнс сказал инспектору, что возвращение собаки — это настоящее счастье, словно бы посланный им тайный знак; к тому же, заботясь о Тесси, они могут сделать что-то конкретное для Оливии, вместо того чтобы просто сидеть без пользы. И Лео тоже так считает, добавил Хайнс.

— Это можно понять, — согласился инспектор. — Ужасное чувство неопределенности пройдет, когда похитители свяжутся с вами.

Инспектор расценивал Чарльза Бентли, детектива из Лондона, почти как пришельца с враждебной планеты, а вот Патриком Хайнсом, пожалуй, даже восхищался. Это был высокий, спортивного телосложения человек, голубоглазый и седовласый. Он выглядел спокойным, здравомыслящим, что, как понимал инспектор, кое-что узнавший о прошлом Оливии Беркетт, должно было особенно привлекать ее в мужчине. Казалось, что присутствие Патрика доставляет большое облегчение и сыну Оливии.

Громкий всхлип возвестил о приближении Сильвии. Инспектор и Хайнс обменялись взглядами, и последний пробормотал:

— Слава богу, у нее тут неподалеку живет замужняя сестра. По-моему, она сегодня собирается к ней.

Появилась рыдающая девушка и запричитала из-под бумажного носового платка, что синьорина хочет поговорить с инспектором. Гварначча последовал за служанкой, но очутился в комнате не синьорины, а ее матери.

Комната купалась в мягком ярком свете, лившемся из какого-то невидимого источника, и на этот раз большая кровать выглядела так, словно на ней кто-то спал. Подушки были сбиты в кучу в изголовье, стеганое покрывало отброшено к ногам. Возможно, дочь искала утешения в своем несчастье и здесь чувствовала себя ближе к матери.

Все шкафы были открыты, в центре кровати высилась груда одежды. Маленький инкрустированный письменный столик тоже был распахнут и усыпан бумагами.

— Можете оставить нас, Сильвия. Простите, инспектор, здесь некуда присесть, как вы сами видите… Сильвия, можете идти.

— Я готовить ужин, филиппинский ужин. Мистер Патрик просить меня…

— Вы можете идти.

Глядя на Сильвию, инспектор предположил, что вечер с сестрой вряд ли ее утешит. Маленькая служанка, громко зарыдав, покинула комнату, и стихающие причитания «моя синьора» продолжали долетать до них, пока она удалялась по длинному коридору.

Дочь еще раз извинилась за беспорядок. Интересно, отчего она так рано принялась убирать зимние вещи? Это занятие мало кому из женщин по вкусу: тяжелая работа, много раз приходится залезать в высокие, редко используемые шкафы, бесконечно носить в чистку и обратно зимнюю одежду. Инспектор и сам это дело терпеть не мог, потому что холодная, дождливая погода неизменно наступала сразу, как только все было закончено, и приходилось разыскивать запакованные свитера и терпеть зловоние нафталиновых шариков.

Он собирался высказаться вслух о некой преждевременности этих действий, но вовремя остановился. Шкафы располагались вдоль всех стен комнаты и, без сомнения, могли вместить одежду всех четырех сезонов, а переход от одного к другому был ограничен главным образом объемом шкафа и размером дохода. Вероятно, дочь Оливии — с ее-то пессимистическим взглядом на мир — занялась разборкой вещей, предполагая, что мать едва ли вернется домой до конца зимы. В этом она, возможно, была права. Она подтвердила его мысль, сказав, отодвигая меха к куче одежды на краю кровати.

— Эти тоже надо отправить в холодильник, пока они не обветшали. И здесь много хлама, который Оливия собиралась передать в Красный Крест, но вечно не находила времени. Думаю, я должна сама об этом позаботиться.

— Очень благоразумно с вашей стороны чем-то заняться. Ваш брат и мистер Хайнс сейчас пытаются помочь собачке.

— О да, я знаю, они трясутся над ней, но ее надо отвезти к ветеринару, я сделаю это завтра. Я хотела с вами поговорить о частном детективе из Лондона. Вы его видели?

— Один раз.

— И что вы о нем думаете?

— Я… ну, он прекрасно говорит по-итальянски и, кажется, хорошо информирован.

— А какая от него польза?

— Для нас? — удивился Гварначча. — Совсем никакой. Он может быть полезен только вам, когда придет время, в переговорах с похитителями.

— Извините, но разве не вы этим займетесь?

— Да, я… Но я не могу помешать вам…

— Мне? При чем тут я?! Это выдумки моего брата и Патрика! Вы представляете себе, в какую сумму он нам обходится?

— Я не… — начал инспектор, разглядывая кучу одежды и размышляя о том, зачем Красному Кресту может понадобиться вот эта прозрачная белая вещичка.

— Он обходится в целое состояние, — сама ответила на свой вопрос синьорина Брунамонти. — Четырехзвездочная гостиница, крупные ежедневные издержки. И вы не поверите, какой гонорар! Я хочу, чтобы вы поговорили с Лео и Патриком. Я просматривала личные счета матери, поэтому могу разобраться в том, что происходит. Последний год она вкладывала деньги в дело, и мы не можем позволить себе быть расточительными. Учитывая, что вы здесь, оплата детектива — лишние расходы, вы согласны? Уверена, нам понадобятся все деньги, которые мы сможем собрать, если придется платить выкуп.

— Это правда, однако я вряд ли смогу…

— Я хочу, чтобы вы поговорили с ними. Они согласятся, что собрать деньги для выкупа важнее. Я читала все эти статьи о похищениях в сегодняшних газетах. Вам нужны контакты, информаторы, прослушивание телефонов, люди для слежки в горах, а не это толстое создание с сальными волосами, проживающее за наш счет в первоклассной гостинице. Ведь так?

— Да, синьорина, это верно. Но вспомните, что все это в любом случае делается для вашей матери. И если мистер Хайнс и ваш брат чувствуют себя спокойнее в присутствии детектива, они лучше справятся с предстоящими им испытаниями. Постарайтесь не расстраиваться из-за этого.

— Он даже, кажется, не особенно умен, — перебила инспектора девушка. — Я дважды разговаривала с ним, а, когда мы встретились утром, он не смог вспомнить мое имя.

Инспектор решил откланяться до того, как испытанию подвергнутся его умственные способности. Он оставил ее разбираться с вечерними туалетами, которые мягко поблескивали в рассеянном свете, так и не вспомнив, как ее зовут, — хотя к этому моменту уже записал имя в блокнот, — но точно уверенный в одном: даже если она права и детектив здесь лишний, он не собирался говорить об этом ее брату. Он не мог позволить себе потерять его доверие.

Его последний в этот день визит был к капитану. Как и ожидал Гварначча, капитан был сильно не в духе, потому что сейчас делом занимался не он, а люди поважнее. На его месте человек менее достойный (а таких в военной полиции было немало) немного переждал бы и занялся более перспективным делом. Но Маэстренжело, хотя он выглядел усталым и послал за стаканом воды, чтобы запить таблетку от головной боли, даже не воспользовался случаем снять камень с души, пока инспектор был с ним, — промолчал. Инспектор удивился, что тот нашел время принять его, — он так и не понял, что поддерживал начальника одним своим присутствием. Вполне возможно, что, если бы сам капитан это осознавал и попытался сказать об этом, результатом был бы непонимающий взгляд. Их духовное родство имело глубокие корни, хотя ни тот ни другой этого не признавали.

После того как инспектор рассказал последние новости о собаке, капитан сообщил, что его люди сейчас работают сверхурочно, разыскивая всех сообщников Пудду и пытаясь выяснить, кто в тюрьме мог рассказать ему о семье Брунамонти.

— Может, работники мастерской, — предположил инспектор. — Я только заглянул туда, но, полагаю, вы проверили…

— Все как стеклышко чисты. А в чем дело? Семья подозревает кого-то из них?

— Нет-нет, у меня просто такое впечатление, понимаете, на первый взгляд они очень дружные и преданные…

— Но?

Инспектор поизучал фуражку на коленях, потом левый ботинок, картину на стене перед собой:

— Там что-то не так…

Капитан удержался от подсказок или вопросов.

— Не могу пока объяснить, — продолжил инспектор. — Я обычно чувствую, что есть нечто, только не могу определить, что именно… И это дело с собакой… Еще, конечно, мне показалось странным, что та дама в мастерской назвала Оливию «ее сиятельство». И этот тон. Вот что беспокоит меня больше всего!

Капитан молчал, неторопливо катая ладонью ручку по полированному столу. Он хорошо понимал: Гварначче сейчас нужен внимательный слушатель и собеседник.

— И в семье что-то не так, — заявил наконец инспектор. — Правда, никого конкретно, включая Хайнса, обвинить я не могу.

— Вы относите Хайнса к членам семьи?

— Пожалуй. Кое-что рассказала служанка. Он и Оливия Беркетт любовники, но он об этом не распространяется. Другой на его месте повел бы себя, словно он хозяин в доме, а Хайнс остановился в гостинице, хотя день проводит вместе с детьми графини, иногда с детективом, иногда без.

— А они все еще сотрудничают с нами? Здесь нет проблем?

— И да и нет. Между ними нет согласия, понимаете, поэтому я должен быть осторожен, я стараюсь не принимать ничью сторону.

Капитан не слишком волновался на этот счет, он знал, что Гварначчи не подведет его, потому заговорил о другом:

— Собираюсь отправить двух карабинеров на территорию Пудду. Ребята спрячутся и будут ждать появления посыльного с едой, смены охранников или чего-то в этом роде. Завтра там будут летать вертолеты, хотя они скорее всего ничего не обнаружат. Пудду знает свое дело.

— Возможно, если жертва услышит вертолеты, это поможет ей продержаться.

Капитан покачал головой:

— Это пошло бы на пользу в первые два-три дня, когда человек еще не потерял счет времени, или в последние несколько дней между выкупом и освобождением. Тогда есть шанс, что впоследствии жертва вспомнит время, когда пролетал вертолет, и направление, что поможет засечь место укрытия. А сейчас… — Он махнул рукой, а потом заметил: — Но это полезно для связей с общественностью. Там будут телекамеры службы новостей. Нам нужен организатор похищения, Гварначча. Продолжайте работать с семьей, должна же быть хотя бы маленькая зацепка. Дочь с кем-нибудь встречается?

— Нет, кажется, ни с кем. Она упоминала только о двух мужчинах: один из них — фотограф, он часто ее снимает и, по ее словам, много о ней думает; второй — ее университетский преподаватель…

Фотограф… Что-то связанное с фотографом вызывало постоянное беспокойство Гварначчи, как прежде мучила мысль о пустой собачьей конуре, пока он не понял, в чем дело. Он открыл было рот, чтобы сказать об этом, и тут же закрыл его в смущении, потому что вспомнил нелепый сон о фотографии избитой собаки. Кровь на ее мордочке, которую Леонардо смывал в тот вечер. А не был ли Нести каким-то образом связан с этим его беспокойством и унынием? Нести решил, что капитан Маэстренжело видит в этом деле шанс сделать карьеру. Тут Нести был не прав, совсем не прав, может, даже стоит сказать ему об этом при следующей встрече. Капитан хороший человек, серьезный человек, и он, не ища выгоды, сделает для расследования все возможное, чего бы это ему ни стоило.

Размышляя, инспектор стоял, уставившись в стену и не произнося ни звука. Капитан понял, что больше в этот вечер он от Гварначчи ничего не добьется, отпустил его и вернулся к своим обязанностям.

Назад, в Палаццо Питти, инспектора отвез один из карабинеров. Гварначча глубоко задумался, в голове проносились смутные образы, иногда он останавливался на чем-то, чтобы проверить детали и повторить диалоги.

«Ее сиятельство»… «Ее сиятельство не захотела, и все осталось по-прежнему»… Еще что? Ах да, ярлыки с именем Брунамонти. Почему? Ее собственное имя Беркетт, замужество было неудачным. Она начала работать, несмотря на… А супруге Брунамонти не следует работать. Хм. Так почему же такой тон? «Ее сиятельство». Нет, нет. Это не подходит. Капитан должен выяснить это у кого-то более осведомленного. Что может сделать инспектор? Найти какого-нибудь друга семьи, не имеющего отношения к делу, кого-то, кто знает все слухи, предпочтительно женщину, потому что мужчины редко интересуются слухами. Будь на его месте Тереза, если бы она была вхожа в семью, она уже знала бы все подробности, тогда как он чуть ли не ночует там, но до сих пор не может сказать, есть ли у дочери — как-ее-там — приятель. Если на то пошло, может, Тереза и знает! Она читала ту чепуху в парикмахерской, а разве не такими вопросами больше всего интересуются журналы?

Так оно и оказалось. У синьорины Брунамонти не было приятеля. Тереза говорила, накладывая крем на лицо перед сном:

— Не то что я в этом уверена, это ведь было несколько месяцев назад. С тех пор она могла найти себе молодого человека.

— Ее фотография тоже была в статье или только фото ее матери?

— Только матери. Статья была о ней.

— Что это был за журнал?

— «Стиль». Глянцевый, довольно дорогой.

— Я закажу экземпляр. Хочу посмотреть.

— М-м. Выключи свет со своей стороны. Ты ничего не заметил?

— У тебя новая ночная рубашка?

— Да нет же! Этой уже несколько лет. Ты невозможный человек. К следственной работе надо привлекать женщин, знаешь об этом?

— Да. — Немного погодя он добавил: — Я не следователь, я человек, который помогает людям находить украденные мопеды.

— И их матерей.

— Это дело капитана. Я просто веду дружеские разговоры с семьей, налаживаю с ними добрые отношения. Между прочим, что я должен был заметить?

— Слышишь? Ветер утих.