Климов ВЯ уже большая

В. КЛИМОВ

Я УЖЕ БОЛЬШАЯ

Рассказ

Перевел В. Муравьев

1

Раскаленное, пышущее огнем солнце словно остановилось посреди белесого неба и струит на землю изнуряющий жар. Все живое - и люди, и скотина, и птица попрятались, кто куда смог, от его жгучих лучей. Даже оводы и шмели в этом зное летают словно бы нехотя и жужжат лениво.

Стоит конец июня - самый разгар сенокоса. Но в лугах не видно ни косарей, ни баб с граблями. Сегодня петров день, престольный праздник в Сугоне. А работать в праздник грех. Не всем, конечно, грех. Бедным - тем можно работать и в праздник. Мать так Овде и сказала: "Срошным* работать не грех". А Овдя - срошная, она нанялась на лето пасти Амоновых коров.

_______________

* С р о ш н ы й (искаж. срочный) - работник, нанятый на

определенный срок.

Грешно работать в праздник волостному старшине Мокею, батюшке и уряднику, да еще братьям Бачуковым - Гавре и Амону.

Амон - первый богач в Сугоне. Он не то что в большие праздники, он и по воскресеньям не работает, не гневит бога. Может быть, поэтому бог и посылает ему всякие милости: лошадей, коров, овец. У Амона на гумне стоит молотильная машина. Да и брат его, Гавра, не обделен богом, всего у него в достатке.

Да и как тут Овде с матерью праздновать, когда в хозяйстве работников всего двое - мать да она. Отца-то уж три года как забрали в солдаты и угнали на войну с германцем, и с тех пор никаких вестей от него. Так что самим надо управляться. Пока сенокос, надо для козы и овцы запасти сена на зиму.

Своего покоса у них нет, поэтому Овдя вышла на Гаврин луг. Его давно выкосили работники и сено увезли, но там и сям, где коса не достала, зеленеет трава. По этим-то местечкам и лазит Овдя с серпом.

Работает она споро, проворно, не впервой ей это дело. Лоб, щеки и шея под волосами взмокли от пота. Зато босым ногам хорошо: легко и прохладно.

Срезав последнюю горсть пырея с вьюнком, Овдя связала большую вязанку и, взвалив ее на плечи, пошагала домой. Она чувствовала, что сильно проголодалась. Сейчас бы холодной сметанки... Да где там!.. Это у Амона сметаны много, хоть собак корми.

Сегодня утром, загоняя коров во двор Амона, Овдя услыхала какую-то возню в погребе. Заглянув в приоткрытую дверь, увидела, что в погреб забрались две хозяйские собаки. Сойка лакала сметану из большого горшка, а Буско схватил и волочил по земле кусок мяса.

В это время из амбара вышла старуха Мотра - сестра Амона. Заглянув в погреб, она шуганула собак, но даже не накричала на них, видно, не жалко ей добра. Да что им, богатым! Говорят, Амон, когда не случится под рукой дегтя, тележные колеса топленым маслом смазывает.

Из центра посада, оттуда, где среди кудрявых берез и тополей сверкают золоченые кресты над зелеными куполами, поплыл перезвон колоколов: ляпичи-нюричи-шоричи-сугон-н-н! Ляпичи-нюричи-шоричи-сугон-н-н! Маленькие колокола тренькают часто и коротко, а большой выговаривает медленно, гулко. Это они, словно дьячок по поминальнику, перечисляют окрестные малые деревушки, особенно выделяя посад Сугон. Как-никак сугонские богатеи пожертвовали деньги на большой колокол.

Люди в одиночку и группами поднимались на пригорок, заходили в церковную ограду.

Овдя, облизнув пересохшие губы, подумала о том, что на паперти стоит кадка с холодным квасом, - пей сколько хочешь.

"Не зайти ли?" - подумала Овдя.

Ей живо представился батюшка с его густым басовитым голосом.

Когда отец надумал отдать ее в школу, он понес батюшке гостинец - пуд ржи.

Отдать дочь в школу надоумил отца дядя Серга. Девчушка, мол, смышленая, пусть учится.

Серга появился в их доме три года тому назад.

Однажды волостной писарь привел к ним по-городскому одетого человека и сказал отцу:

- Принимай, хозяин, на постой. Изба у тебя просторная, дите одно, место найдется.

Отец оглядел незнакомца и сказал:

- Пусть живет, чай, не на год...

Писарь отозвался со смешком:

- Угадал, хозяин! Не на год, а на три! Политический ссыльный он, понял?

Отец пожал плечами:

- Ну что ж, пусть живет.

Когда писарь ушел, отец разговорился с постояльцем. Тот сказал, что зовут его Сергей, фамилия Кончаков. Работал он на заводе в Перми, да хозяин стал очень прижимать рабочих, вот они и взбунтовались. За это их выслали из города в разные дальние деревни.

Серга оказался добрым и веселым, Овдя к нему скоро привыкла. До сих пор помнит она, как Серга напутствовал ее в школу.

"Ежели не станешь лениться, - сказал он тогда, - может, далеко пойдешь, как крестьянский сын Михайло Ломоносов. Большого ума был человек Михайло Ломоносов. Говорят, сквозь землю видел. Как-то раз приехал он в наши Пермские земли, поглядел вокруг и говорит: "Вот в этом месте лежит золото, а вот в этом - железо".

И еще много интересного рассказывал он Овде.

Поговорить с Сергой любили и сугонские мужики. Он выписывал из города какие-то книги, газеты, часто читал их соседям вслух, старался растолковать то, что было им непонятно. Хоть и молод был, а даже старики относились к нему с уважением.

Всего с полгода пожил Серга в Сугоне. Однажды ночью его арестовали. Когда его увозили, он сказал сбежавшимся соседям: "Не горюйте, мужики. Скоро придет наше время, я вернусь сюда вольным человеком, тогда договорим обо всем, о чем сейчас не успели. Я обязательно вернусь".

Вскоре сапожник Андрей, который больше других дружил с Сергой, разузнал, что Кончакова сослали в Сибирь.

Нынешней зимой, как сказывал учитель Мирон Власыч, царя с трона скинули. Все говорили про свободу, и Овдя все время ждала, что теперь-то Серга вернется, как обещал, в Сугон. Но он пока не возвращался, и вообще в посаде мало что изменилось. Начали было мужики, решив, что наступила свобода, самовольную рубку леса, да только и на рубку пришел запрет, и лес отобрали обратно в казну.

Дойдя с тяжелой вязанкой на плече до полевых ворот, Овдя присела в тени вербы, отдохнула немного, потом не спеша двинулась узкой зеленой улочкой.

Дома Овдя разбросала на межнике траву для просушки, поела и побежала на Нагорную улицу играть с ребятами в чижа и в бабки.

На улице во всем чувствовался праздник. На крылечках, на лавочках возле домов, на бревнах у изгородей, просто на зеленой травке сидели нарядно одетые мужики и бабы с красными от выпитого пива и браги лицами. Женщины все, как одна, были в ярких кофтах и дубасах*, в новых лаптях, под которые были подвернуты портянки из тонкого выбеленного холста, перевитые плетенными из красной шерсти оборами. У многих на головах красовались вышитые бисером кокошники. Мужики в пестрядинных рубахах с гарусными поясками, в холщовых штанах. Несколько мужиков побогаче были в котах, а кое-кто даже в сапогах.

_______________

* Д у б а с - платье сарафанного покроя.

Под кедрами возле колодца кто-то играл на сигудэке - волосяной скрипке.

Проходя Подгорной улицей, Овдя удивилась, что не слышно пьяных песен, ругани и драки. Обычно в праздники подгорные мужики начинали драку с раннего утра. На другой день вчерашние враги мирились, пили из одного туеска сюромку - подновленную брагу, пили до тех пор, покуда снова не вспыхивала потасовка. Но в Подгорной так и говорили: "Что за праздник, если ты без синяков остался!"

Овдя еще не дошла до земских амбаров, где обычно играли ребята, как вдруг услыхала крики и ругань.

"Ну, начинается!" - подумала она и остановилась.

Навстречу ей двигалась большая толпа. В середине толпы ее хозяин Амон, высоко поднимая можжевеловую палку, что есть силы кого-то бил, громко и злобно крича:

- Вот тебе, ворюга! Вот! Вот! Будешь знать, как воровать! Бейте его, соседи, бейте, чтоб другим было неповадно на чужое добро зариться!

Потом Овдя разглядела, что бьют деда Микиту, однорукого калеку. Руку он потерял на японской войне.

Дед Микита был добрый старик, ребятишки любили слушать его сказки и складные прибаутки.

"Неужели он что-то украл? - подумала Овдя. - Быть того не может!"

Рядом с Овдей стояли два старика и переговаривались между собой.

- Ишь чего пузачи творят! - сказал один, седой и тощий, опиравшийся на палку.

- Да-а... - протянул другой. - Амон Микиту кругом обобрал, так он не вор, а Микита вор. Где она, правда-то?

- Они ее, правду, за пояс заткнули.

- Эх, верно говорят: плетью обуха не перешибешь...

Дед Микита пытался закрыться от ударов единственной рукой и жалобно повторял:

- Не брал я ничего! Ей богу, не брал!

- А-а, не брал? - закричал Амон. - А кто горшок сметаны у меня из погреба стащил? - Он поднял над головой, так, чтобы всем было видно, горшок.

Овдя узнала горшок: из него утром лакала сметану Сойка.

Амон с силой ударил Микиту по голове, а Гавра несколько раз хлестнул старика плеткой.

Овдя метнулась к медленно двигавшейся толпе и закричала:

- Дядя Амон, не бейте Микиту! Не бейте! Это не он! Это Сойка съела сметану!

Амон удивленно оглянулся на ее голос, зыкнул:

- Тебя тут не хватало!

Но Овдя продолжала упрямо протискиваться сквозь толпу. Вдруг ее обожгла боль в плече, это Гавра огрел ее плеткой.

Овдя схватилась за горящее плечо. Не помня себя от обиды и злости, она подняла с дороги камень и замахнулась на обидчика.

Но тут кто-то перехватил ее руку, легонько подтолкнул к изгороди:

- Отойди-ка в сторонку, простынь, не то беды не оберешься, - услышала она над собой негромкий голос, который тут же властно крикнул: - Не троньте старика!

Толпа замерла. Все уставились на высокого рослого мужчину в синей косоворотке, суконных черных брюках и яловых сапогах.

Первым опомнился Гавра.

- Да это же Серга-каторжник! - крикнул он. - Защитник нашелся! - И он с такой силой двинул Микиту кулачищем в бок, что тот кубарем покатился с крутого берега.

Серга спрыгнул следом за Микитой и, зачерпнув пригоршней воды из реки, обмыл кровь с лица старика.

- Бей его, каторжника! - завопил Амон и первым кинул вниз увесистый камень. - Бей!

Град камней полетел с крутого берега вниз.

- Скорее! На тот берег! - приказал Серга и подтолкнул Микиту в воду. - Опомнитесь, мужики! - обратился он к толпе.

В это время камень, пущенный меткой рукой, угодил Серге в голову. Он зашатался, как пьяный.

- Хватай его, вяжи руки! - кричал Амон.

Несколько мужиков, спрыгнув с обрыва, накинулись на Сергу, повалили на землю и связали ему руки гарусным кушаком.

Амон, утирая пот с лица подолом рубахи, ехидно посмеивался:

- Попался! Небось с каторги сбежал!

- От нас не сбежит! - Гавра с довольным видом теребил свою жидкую бороденку. - Сейчас сдадим старшине, он его, смутьяна, в уезд отправит. А уж там с ним, по военному времени, возжаться не будут.

- Зачем нам Мокея Иваныча в праздник беспокоить? - возразил Амон. - Я его покуда у себя в амбаре запру. Ведите его, мужики, ко мне во двор.

Сергу поставили на ноги и, подталкивая в спину, повели к дому Амона.

Овдя пошла следом. Заметив ее, Серга улыбнулся разбитыми губами, сказал бодро:

- Не горюй, Овдюшка! Кончается власть Амона и Гавры, вот они и лютуют. Не горюй, скоро взойдет наше солнце!

Гавра злобно ткнул Сергу в спину кнутовищем:

- Ну ты, каторжный, не агитируй тут! Иди быстрее!

Но Серга шел серединой улицы, не прибавляя шага, гордо вскинув голову.

Тут Овдя вспомнила о Миките. Что-то не видно его на том берегу, уж не утонул ли старик, перебираясь через реку?

Овдя обшарила глазами заречную сторону и на полевой дороге увидела одинокую сгорбленную фигуру Микиты. Он еле-еле передвигал ноги, но все же шел и шел - подальше от людей, которые так несправедливо и жестоко обошлись с ним. Вдруг он упал. Овдя подождала, не поднимется ли он, но старик лежал неподвижно.

Со всех ног бросилась Овдя домой.

- Мама! - закричала она с порога. - Сергу Амон к себе во двор повел, грозится в амбаре запереть.

- Какого еще Сергу? - не поняла мать.

- Ну, квартиранта нашего! Ссыльного! Забыла, что ли?

Мать всполошилась:

- Господи! Как забыть? Да откуда же он взялся? Сказывали, в Сибирь его угнали...

- Не знаю, откуда взялся, только он сейчас Микиту у Бачуковых отнял. Ох и били же его!

- Сергу?

- Да нет, Микиту. Все лицо в крови...

- За что же его?

- Будто украл сметану у Амона. Брехня это! Сойка сметану вылакала. Микита за рекой на дороге свалился. Сбегаю отнесу ему квасу.

- Вот горе-то, вот горе-то, - приговаривала мать. - Сходи отнеси, только чтобы никто не видел тебя. Возьми-ка пузыречек, тут травная настойка, первое средство от всего.

- Не бойся, мама, я хоботом*, по ивняку пройду, никто не заметит...

_______________

* Х о б о т - сухое русло, старица.

2

Микита лежал посреди дороги, распластавшись на животе. От мокрой одежды - залатанного шабура*, серых штанов и портянок поднимался легкий парок.

_______________

* Ш а б у р - кафтан.

По сторонам дороги стояла высокая рожь, опустив в скорбном молчании еще зеленые колосья.

Подойдя к старику, Овдя окликнула его, но тот не пошевелился. Вокруг него вились оводы, большие черные мухи облепили кровавую рану на затылке.

"Неужто помер?" - со страхом подумала Овдя. Ей захотелось убежать без оглядки, но она пересилила себя, наклонилась над стариком и тронула его за плечо:

- Дедушка Микита, а дедушка Микита!

Старик застонал, повернул голову и посмотрел на девочку тусклым, невидящим взглядом.

- Дедушка Микита, я тебе кваску холодного принесла. На-ко, испей!

Микита, кряхтя и охая, сел, провел рукой по глазам.

- Пей... - Овдя открыла туесок, подула на образовавшуюся сверху пену и поднесла туесок к губам старика.

Тот стал жадно пить - гульк-гульк-гульк. Опорожнил туесок до самого дна, на лбу его выступили крупные капли пота, потекли по щекам грязными струйками.

Овдя осторожно отерла лицо Микиты ладонью.

- Спасибо, - сиплым голосом проговорил он. - Ты чья ж такая будешь?

- Анны Опошиной дочка. Овдя.

- А-а, как же это я тебя сразу не признал? Ох-хо-хо, все тело ломит, затылок огнем горит.

- Там кожа содрана. Кровь течет.

- Сорви подорожник, приложи.

Овдя сорвала широкий лист подорожника с крепкими продольными прожилками, обтерла его от дорожной пыли рукавом кофты, прилепила к ране.

- Мама настой травный прислала, - вспомнила Овдя и достала пузырек.

- Это хорошо. Налей-ка мне в рот, а то ненароком расплескаю зелье, попросил Микита.

Откупорив пузырек, Овдя вылила ему в рот тягучую, мутноватую жидкость. Микита глотнул и зажмурился.

- Матери скажи спасибо. Пособи-ка мне подняться да перебраться в тенек.

Ведя старика к черемухе, Овдя сказала:

- Мне подумалось, что ты помер. Чуть было не убежала, испугалась.

- Мертвых чего бояться! - возразил он. - Ты живых, вроде Амона, бойся. Все у него батрачишь?

- У него. Коров пасу. А мать у Гавры на поденщине сено косит.

- Ох-хо-хо, все кости болят, - снова застонал старик, опускаясь на траву.

- За что они тебя? - спросила Овдя. - Ведь ты не украл? Амон-то давеча кричал...

- Напраслину он на меня возвел. Зол Амон на меня за то, что я с ним тяжбу затеял. Он, покуда я был на войне, у моей старухи последний клин земли отнял. Вот я и решил свою землю вернуть.

- Так, значит, Амон хотел убить тебя, чтобы землю не отдавать?

- Убить бы до смерти не убил, а решил попугать, чтобы неповадно было с ним тягаться. И подсунул же черт мне тот горшок!

- Какой горшок?

- Да со сметаной! Мотра выбросить его хотела, говорит, собака из него жрала, осквернила. А тут я, как на грех, подвернулся. Вижу, в горшке еще сметана осталась. Зачем, говорю, добро выкидывать. Взял у нее тот горшок. Тут Амон на меня и налетел, горшок из рук вырвал, стал людей скликать, из погреба, кричит, утащил. Мотра, старая дура, нет бы сказать, как дело было, скорее шасть в дом - и ни гу-гу.

- А дядю Сергу Амон во двор к себе увел.

- Так это Кончаков был? Я и то поглядел, вроде бы он. Да недосуг было его долго разглядывать. Спасибо, отбил меня от этих живодеров. Ты вот что, дочка, сходи разузнай, что там творится. Я покуда тут в холодочке полежу, отдышусь чуток, а ты приди поближе к вечеру.

3

Овдя заглянула в Амонов двор. Никого нет, одна Мотра сидит на лавочке возле дома.

- Чего тебе? - спросила Мотра, увидев девочку. - Шла бы играть, чай, сегодня праздник... - По ее раскрасневшемуся, добродушно улыбающемуся лицу Овдя поняла, что старуха вдоволь хватила свежей бражки.

- Может, коней надо напоить, а то Ерош небось в гости ушел, - сказала Овдя.

- Ушел, ушел, - согласно покивала Мотра. - А коней напоил-накормил. Ну, уж коли пожаловала, заходи в избу, я тебя пирожком угощу, мать-то небось не стряпала?

- Спасибо, тетушка, только я в избу не пойду, ноги грязные.

- Ну ладно, посиди тут, сейчас вынесу. - Она грузно поднялась и, заметив туесок в руках у Овди, спросила: - Куда это ты с туеском-то?

Овдя было растерялась, но тут же нашлась:

- По землянику собралась на шутьмы*.

_______________

* Ш у т ь м а - вырубка, горелые места в лесу.

Как только старуха скрылась в темных сенях, Овдя метнулась к амбару, приникла к отверстию, проделанному в стене для кошки, негромко позвала:

- Дядя Серга, ты здесь?

Тихо в амбаре, только мышь где-то под полом скребется: гырс-гырс, гырс-гырс.

- Дядя Серга! - громче позвала Овдя.

Мышь испуганно притихла, но никто не отозвался.

В это время в сенях заскрипели половицы, и она бегом вернулась к лавочке.

В дверях появилась Мотра. В одной руке она держала глиняную кружку с пивом, в другой - большой пирог.

- Угощайся, касатка.

Овдя ела пирог, прихлебывала из кружки, а сама все косила глазом на амбар - не подаст ли Серга какого-нибудь знака?

Вдруг она заметила, что дверь амбара на крючке.

"Был бы там арестант, повесили бы замок, - решила Овдя. - Так где же он?"

- Спасибо, - сказала она, возвращая пустую кружку Мотре. - Где хозяин-то?

- В гости с хозяйкой ушли. Никак, к Мокею отправились.

В это время отворилась калитка, и во двор вошла попадья - толстая, как суслон, с маленькими маслеными глазками. На ней поверх синего праздничного сарафана был накинут красивый кашемировый платок.

Завидев попадью, Мотра заулыбалась, вскочила с лавки и потрусила навстречу гостье.

- С праздником тебя, голубушка, - певуче поздоровалась попадья. - Как живется-можется?

- Бог милостив, матушка, жива-здорова. Проходи в дом. А ты, - она махнула рукой на Овдю, - иди с богом.

Овдя пошла было к воротам, но Мотра окликнула ее:

- Ты вот что: приходи-ка вечером, погонишь лошадь в ночное. Ерош-то небось пьяный вернется, спать завалится.

- Приду, - пообещала Овдя.

4

Когда Овдя пригнала лошадей в ночное, два ее закадычных друга - Васек и Мишка - были уже на лугу. Они сидели в стороне от других ребят и обсуждали сегодняшние события: избиение Микиты и неожиданное появление ссыльного Серги.

- Ох и сильный же он, этот Серга! - говорил Васек. - Шестеро мужиков насилу связали его.

- Да и то сначала камнем в голову попали, - добавил Мишка. - Не то бы им ни за что с ним не справиться.

- Скрутили и увели во двор к Амону. Говорят, в амбаре заперли.

- Нету его в амбаре, - сказала Овдя. - Где-то в другом месте держат. Только вот где, узнать бы!

- Я знаю где, - сказал Мишка.

- Врешь? - Овдя схватила его за рукав сестриной кофты, в которую он был одет вместо рубахи.

- Чего мне врать? Сам видел! В картофельной яме он сидит на огороде у Амона. Они с Гаврой его туда столкнули и сверху закрыли железной решеткой.

"Надо его освободить!" - чуть было не крикнула Овдя, но прикусила язык, решив сначала взять с приятелей клятву, что они не проболтаются.

- Васек, Мишка, вы умеете держать язык за зубами?

- А что? - спросил Мишка, переглянувшись с другом.

- Нет, вы сначала скажите, сможете ли вы хранить тайну? - Овдя перешла на шепот: - Это большая тайна, самая секретная. Если кто разболтает, то меня в тюрьму посадят, а может, и убьют. Чтобы знали только я, ты и ты, - она ткнула пальцем в грудь каждому. - И больше никто на свете! Ясно?

- Ясно, - разом кивнули мальчишки. - Говори.

- А если проболтаетесь?

- Крапивой меня голого ожгешь или в зубы дашь, - сказал Мишка.

- Пусть в ящерицу превращусь, если скажу кому хоть слово! - горячо воскликнул Васек.

- Ну ладно, слушайте. Надо дядю Сергу из ямы выпустить. Я пойду и лаз открою. А вы постережете моих лошадей?

- Не забоишься? Ведь, если попадешься, Амон тебя убьет, - сказал Мишка.

- Я тихо, не увидит. Посмотрите за лошадьми?

- Лошадей побережем, не сомневайся.

Овдя побежала сначала за реку, чтобы деда Микиту до дому довести. Но старик был очень слаб, не держался на ногах.

- Ладно, полежу под черемухой до утра, - сказал он. - Ночь теплая... К утру, глядишь, опомнюсь.

Овдя рассказала старику о том, что Серга сидит в яме у Амона.

- Выручать парня надо, - сказал дед Микита. - Отправят его в уезд, наговорят на него, чего было и не было, да и засудят. Беги, дочка, к сапожнику Андрею, он придумает, как замок с решетки своротить, самой тебе не справиться.

Овдя побежал в посад.

Подойдя к дому Андрея, она увидела, что калитка заложена палкой, значит, хозяев нету дома. "Наверное, у дочери в Нюричах загостились", подумала Овдя и пошла дальше.

Солнце уже давно закатилось, на небе показались неяркие звезды, подернутые тонкой пеленой облаков. Из-за леса выглянул краешек луны.

На Нагорной, возле родника, девки пели нестройно и тоскливо:

Чудный месяц плывет над рекою...

В центре посада было тихо и темно. Люди, устав от шумного праздника, спали беспробудным сном.

В доме Амона тоже не было видно ни огонька.

"Спят", - решила Овдя и через одной ей известную лазейку в заборе пробралась во двор. Посвистела тихонько, и к ней, виляя хвостом, подбежала Сойка.

Буско - Овдя это знала - сидел на цепи, ночью его никогда не отвязывали.

Крадучись Овдя прошла на огород. Из-под черемухи, гремя цепью, навстречу ей кинулся Буско.

"Ага, его возле ямы привязали, значит, Мишка верно сказал, что Серга тут!"

- Буско, Буско! - негромко позвала Овдя.

Буско приветливо заворчал и улегся под черемухой.

Овдя подошла к яме. Она была закрыта решеткой из полосового железа. При свете поднявшегося месяца был хорошо виден замок с толстой дужкой.

- Дядя Серга! - позвала девочка. - Ты тут?

- Тут! - отозвался из ямы Сергей. - Это ты, Овдя?

- Я, я. Хочу тебя выпустить.

- Ключ принесла? - обрадовался Серга.

- Ключа нету. Замок сломать надо.

- Как его сломаешь? Мне отсюда не достать, у тебя сил не хватит. Сбегай за Андреем.

- Его дома нет. У дочери гостит.

- Может, скоро вернется. Иди посторожи у его ворот.

Так же, крадучись, как шла сюда, Овдя пошла обратно. Проходя мимо хозяйского дома, она невольно оглянулась, не следит ли кто за ней из окон, и вдруг заметила неплотно прикрытое окошко. Ей вспомнилось, что как раз в простенке у этого окна вбит крюк, на котором всегда висят ключи.

"Утащю ключ", - решила Овдя.

Сердце заколотилось от волнения и страха.

Овдя встала на завалинку, заглянула в комнату. Там громко храпел Амон, было темно и душно.

Овдя ухватилась руками за подоконник, подтянулась и уселась на подоконник верхом. Просунула руку в комнату, нащупала крюк.

На крюке висели три ключа. Сверху - короткий, с маленьким колечком; под ним - большой, как молоток, ключ от амбара; последний - небольшой плоский ключик. Значит, верхний.

Неслышно, не звякнув, Овдя сняла ключ с крюка.

В это время под Амоном заскрипела деревянная кровать.

Амон закряхтел, перевернулся на другой бок и снова захрапел.

Через несколько минут Овдя была уже у ямы.

- Дядя Серга, принесла ключ!

- Молодец! Открывай скорее!

Овдя отперла замок, Сергей изнутри поднял тяжелую решетку и вылез наружу.

- Тут они где-то собаку привязали, - вспомнил он.

- Собака меня знает.

Серга опустил решетку и снова запер ее на замок.

Овдя вывела Сергу на улицу.

- Ключ положи на место, чтобы не подумали ни на тебя, ни на работника, - сказал Серга.

Когда перебрались на другой берег реки, он сказал:

- Спасибо тебе, Овдюшка! Ты, я вижу, совсем большая стала.

Микита обрадовался, увидев Сергу.

- Ну, слава богу, а то я уж так боялся за тебя, парень. Ух, кровопийцы, душегубы! - погрозил он костлявым кулаком в сторону Амонова дома.

- Ничего, дедушка, недолго осталось терпеть, скоро мы, большевики, возьмем власть в свои руки. Тогда наступит новая, справедливая жизнь.

- И дедушке Миките вернут его землю? - спросила Овдя.

- Вернут, непременно вернут. Ну, давай прощаться, Овдюшка. Беги домой, да никому, кроме Андрея, ни слова. Поняла?

- Поняла.

Овдя пошла, но не домой, а в луга, где ее ждали Васек и Мишка.

5

Рано утром, когда взошло солнце. Мишка первым увидел, что из посада к ним идет Ерош.

- Овдя, гляди-ка, Ерош! - сказал Мишка. - Чего он вскочил чуть свет?

Испугалась Овдя, подумала: "Может, догадались, что я Сергу выпустила?" - и кинулась в кусты, притаилась.

"Если что, убегу к дедушке на хутор", - решила она.

Ерош подошел поближе, спросил, улыбаясь:

- Не спите, ребятки? Гоните коней по домам.

- Чего в такую рань? - недовольным голосом спросил Мишка. - Пусть еще попасутся.

- Пусть, - миролюбиво ответил Ерош. - Ваши пусть пасутся, я за хозяйскими пришел, надо рестанта в уезд везти.

Овдя облегченно вздохнула, вышла из-за куста, спросила:

- Всех погоним или только Буланка?

- Давай всех, солнышко-то вон уж где, не так и рано...

Вдвоем они погнали коней к посаду.

Неподалеку от половых ворот Ерош остановился и, оглядевшись по сторонам, нет ли кого поблизости, достал из-за пазухи смятую газету, сказал:

- Ну-ка, девка, ты грамотная, сказывай, про что тут написано. Да побыстрей, покуда нас не увидел кто.

Овдя, развернув газетный лист, прочла:

- "Солдатская правда". Газета так называется, - пояснила она и стала читать: - "Если сами крестьяне и батраки не объединятся, если не возьмут собственную судьбу в свои руки, то никто не освободит их от кабалы помещиков и кулаков-мироедов".

- Так и написано? - спросил Ерош.

- Так и написано.

- Ну-ну, читай дальше!

- Дальше вот что: "Солдаты! Вы - крестьяне, одетые в солдатские шинели. Помогите объединению и вооружению своих братьев - рабочих и крестьян..." - Овдя пробежала статью глазами. - Еще тут написано, что скоро народ получит всю землю и что кто был ничем, тот станет всем.

- Выходит, мне землю Амона отдадут, а сам он станет на меня батрачить? - недоверчиво проговорил Ерош.

Вдруг он выхватил газету из рук девочки, сунул за пазуху.

По большой дороге в тучах пыли мчалась упряжка. Под высокой расписной дугой сытый конь вороной масти. Шерсть на коне блестит, словно масленая сковорода. В плетушке, развалясь, сидит урядник в белом мундире.

- Иди, девка, домой, - сказал Ерош, - я коней сам отведу.

На свой двор Овдя прошла огородами.

Уже совсем рассвело. В домах топились печи. Над Мишкиным домом, словно пар, стоял легкий дым, их изба топилась по-черному, дым выходил через дыру в потолке и через щели в крыше. У Амона большая печь, кирпичный дымоход, дым поднимается в небо густыми клубами. Над Овдиной избой труба не дымилась, мать, как всегда, встала еще по темну и уже истопила печь.

Огород у них с матерью небольшой и весь распахан, лишь узкая межа оставлена - в баню ходить.

Проходя по меже, Овдя выдернула с картофельной грядки кустик жабрея, оборвала цветки, высосала из них сладкий сок-нектар. Потом выгнала из огорода кур, поправила сушившиеся холсты. Хотела свернуть к грядке с луком, но тут услышала, что кто-то вошел во двор с улицы. Шаги были тяжелые, четкие - не в лаптях шел человек.

"Кто ж такой? Вдруг отец с войны вернулся?" - подумала Овдя, и сердце у нее радостно забилось.

Она отряхнула пыльный подол дубаса, заправила под платок выбившуюся прядь волос и поднялась на крыльцо. В сенях остановилась. Из дома доносился голос Амона.

Овдя притаилась у неплотно прикрытой двери.

- Где твоя девка? - кричал Амон. - Где, я тебя спрашиваю!

Мать ответила робко:

- Как где? В ночном твоих же лошадей стережет. Да что случилось-то?

- То случилось, что твоя холера бандита из-под замка выпустила! Амон со злостью плюнул под ноги.

- Господи милостивый! - мать всплеснула руками. - Какого еще бандита?

- Такого, что с Микитой по амбарам и погребам шарит, а теперь, того гляди, дом подожжет! Ох и дурак же я! Что бы его вчера хряснуть по башке и поминай как звали!

- Да о ком ты говоришь, Амонушко? - испуганно спросила мать. - Я что-то ничего в толк не возьму.

- О ком? - заревел Амон. - О квартиранте твоем, вот о ком! Кончаков Сергей в посаде объявился, не слыхала, что ль?

- Как не слыхать! Бабы сказывали. Только он теперь не мой квартирант, говорят, ты его к себе взял.

- Так ты еще и зубы скалить! Уж не ты ли подослала свою девку каторжника выпустить? Ну-ка айда в волостное правление, отведаешь розог, будешь у меня знать!

- В чем же моя вина?

- Урядник разберется. Пошли, пошли, нечего мне тут с тобой долго разговаривать.

- Амон, отвяжись ты от меня, ради бога, - жалобно проговорила мать. Вспомни, ведь мы с тобой хоть и дальняя, а все-таки родня.

- Водяной тебе родня! - взревел Амон с такой злобой, что Овдя в страхе выскочила из сеней и спряталась за дверью сарая.

Вскоре из дому вышла мать, отряхивая выпачканный в муке передник. За нею шел Амон, нечесаный, в рубахе навыпуск, по всему видать, что с похмелья.

Овдя, крадучись, пошла было за ними, но у проулка остановилась и решительно свернула к дому сапожника Андрея.

6

У волостного правления толпился народ.

Андрей быстрыми шагами подошел к толпе и стал протискиваться вперед. Овдя, не отставая, лезла за ним.

Ворота во двор волосного управления были заперты, в заборе ни щелочки, никак не увидать, что делается во дворе, лишь слышны оттуда размеренные удары и надсадный крик:

- Не я, ей богу, не я!

- Кого это? - спросил Андрей.

Несколько голосов ответило:

- Амон батрака своего учит.

- Ероша секут.

- Вроде бы за то, что каторжника беглого из ямы выпустил, а он, вишь, кричит: "Не я!"

Но вот во дворе все стихло, на крыльцо вышел писарь. Он погладил усы, переплел пальцы рук на животе и заговорил:

- Вы чего тут, почтенные, собрались? Чего дожидаетесь?

Мужики смущенно переминались с ноги на ногу, молчали.

Вперед выступил Андрей:

- Серафим Изотыч, позови-ка сюда старшину.

- Зачем он тебе? - нахмурился писарь. - Если чего надо, скажи мне.

- Мне старшину надо, - твердо проговорил Андрей. - Зови!

Писарь не торопился звать старшину, но народ недовольно зашумел, и он наконец скрылся в дверях правления.

Подходили все новые и новые люди - мужики, бабы, ребятишки.

Старшина вышел на крыльцо злой и какой-то помятый, видно, не дали ему сегодня выспаться как следует.

- Ну, чего тебе? - лениво растягивая слова, спросил он Андрея и заткнул за пестрый кушак толстые пальцы.

Андрей шагнул к самому крыльцу и заговорил:

- Хочу спросить тебя, Мокей Иваныч, что же это такое делается? Царь был - пороли. Керенский, защитник крестьян, стал правителем - опять дерут. Скажи, когда же такому порядку конец будет?

- И скажу, - ответил старшина. - Не будет никогда такого порядка, чтобы позволять воровать да разбойничать. Укради я у тебя сапоги, так ты небось накладешь мне в загривок. Так или не так? Вот я вас, мужики, спрашиваю, можно ли хоть при какой власти воровать да разбойничать? обратился он к толпе.

Мужики, не ожидавшие такого вопроса, растерянно молчали, некоторые озадаченно скребли в затылках.

Но сбить с толку Андрея оказалось не так-то легко.

- Что украл Ерош? У кого? - наступал он на старшину.

- Об этом у его хозяина спроси.

- А зачем притащили в правление солдатку Анну Опошину? - не унимался Андрей. - В чем ее вина?

- Амон знает... - неопределенно ответил старшина.

Чья-то сильная рука отодвинула Овдю в сторону, и рядом с Андреем встал мужик в солдатской шинели, недавно отпущенный домой по ранению.

- Нет, Мокей Иваныч, ты за Амона не прячься, - сказал он. - Ты старшина волостной, и за все, что в волостном правлении делается, ты в ответе.

Его поддержал другой солдат, безногий Трофим:

- Мы на фронте кровь проливаем, а они тут наших отцов да матерей мордуют. У-у, аспиды!

Толпа возмущенно зашумела.

Старшина забормотал:

- Что вы, что вы, мужики! Да кто ж кого мордует? Подумаешь, велика важность: пару раз вицей* ударили, кость от этого не переломится, а ума прибавится. И другим неповадно будет безобразничать... Я тут ни при чем. Это господин урядник приказал. Вот хоть у него самого спросите.

_______________

* В и ц а - прут.

Как раз в это время из дверей вышел урядник. Он был в белом мундире, в начищенных до зеркального блеска сапогах.

Овде он был хорошо виден - низкорослый, широкоплечий, с маленькими колючими глазками. Девочка сразу узнала его: это он делал обыск в их избе, когда арестовывал Сергу три года назад.

"Говорили, он удрал, когда царя скинули, - вспомнила она, - да, видать, зря болтали".

Урядник долгим взглядом оглядел толпу, спросил нестрого:

- В чем дело, мужики? Что за шум?

В наступившей тишине отчетливо прозвучал голос Андрея:

- Народ требует, чтобы вы отпустили Ероша и Анну.

Отовсюду послышались возгласы:

- Хватит изматываться над нами!

- Кровопийцы!

- И на вас найдется управа!

- Не выпустишь, по-другому заговорим!

Урядник прочесал толпу глазами, ответил как бы недоуменно пожав плечами:

- Господи, да кто же их держит? Поверьте, мужики, ни я, ни старшина здесь совершенно ни при чем. Это Амону в голову взбрело. - Он повернулся к дверям, приказал: - Эй, писарь, пусть женщина и работник выйдут. А вы, мужики, ступайте по домам. Вон и заутреня началась.

И верно, над посадом поплыл перезвон колоколов: Ляпичи-нюричи-шоричи-сугон-н! Ляпичи-нюричи-шоричи-сугон-н!

Женщины, крестясь, стали расходиться. Сняв шляпы, крестили лбы старики. А мужики помоложе галдели по-прежнему, будто и не слыша колокольного звона.

Выпущенного из правления Ероша окружили плотной толпой, слышались сочувствующие голоса, раздавались проклятия Амону.

Ерош, бледный, всклокоченный, поднял над головой тяжелые кулаки:

- Погоди, Амон, ты меня еще попомнишь!

Когда с крыльца правления сошла Анна, Овдя кинулась к ней, прижалась к ее груди:

- Мама!

Мать погладила ее по волосам, сказала:

- Пойдем, доченька, домой, пойдем скорей.

До дому шли молча. Войдя в избу, мать тяжело опустилась на лавку, спросила напрямик:

- Ты Сергу выпустила?

- Я.

- Да как же ты не побоялась? И зачем тебе в эти дела лезть? - с укором спросила мать.

- А зачем дядя Серга за Микиту заступился? - возразила Овдя. - И Андрей тебя сегодня выручил, - напомнила она.

Мать вздохнула:

- Так-то оно так, да только ведь ты еще дите...

Овдя засмеялась:

- Нет, мама, я уже большая. Так и дядя Серга сказал!

Мать покачала головой и ничего не ответила.

Неожиданно в небе загрохотало. Еще недавно не было ни облачка, а теперь над посадом повисла черная туча, на улице потемнело.

Овдя с матерью кинулись закрывать двери, окна, трубу и волоковое оконце в закуте, чтобы в дом не залетела молния.

Снова раздался тройной раскат грома и, утихая, уплыл куда-то за речку. Из-за реки плотной серой стеной надвигался вал дождя.

И вот уже первые крупные капли упали на дорогу, поднимая фонтанчики пыли.

Овдя вспомнила про холсты, расстеленные в огороде, и побежала через двор. Кое-как сгребла холсты в охапку, бросила под навес.

Вдруг, словно сухой горох рассыпали, по крыше ударил град.

Мать выбежала на крыльцо с помелом в руках.

- Овдя! - крикнула она. - Помело вынеси!

Овдя и раньше слышала от матери, что град останавливают помелом. Она схватила помело, выставила его за ворота и вбежала к матери на крыльцо.

Перекрывая стук градин, громко ударил на церкви самый большой колокол: Сугон-н, сугон-н, сугон-н. Колокольный звон должен был отогнать грозовую тучу.

Град кончился так же внезапно, как и начался.

Мать сказала:

- Коли побило посевы, вешай суму на плечо да ступай по деревням, как Манёнь.

Манёнь была известной в округе старухой-побирушкой.

- Над полями не было тучи, - стала успокаивать Овдя мать. - Да и тут град был совсем недолго. Ничего посевам не сделалось.

- Ох, сердце не на месте. Надо бы сходить посмотреть.

- Я сбегаю, - предложила Овдя.

После небольшого раздумья мать сказала:

- Вместе пойдем. Занеси помело в избу да оденься в чистое: к деду на хутор пойдешь. Нельзя тебе сейчас хозяину твоему на глаза показываться. Ведь он так в волостном правлении уряднику и сказал: "Или батрак мой арестанта выпустил, или девчонка-работница, больше некому". Так что собирайся, поживешь у деда день-другой, авось у Амона злость пройдет.

Овдя быстро собралась, они заперли дом и вышли на дорогу.

После дождя стало прохладно, идти было легко, и Овдя с матерью не заметили, как отшагали четыре версты от посада до своего надела.

Обошли озимый клин, и мать с облегчением вздохнула: град, как видно, прошел стороной, только дождем и ветром помяло и прибило к земле всходы, но это не беда, серп поднимет, а сноп выпрямит.

Взглянули на яровые. Овес нынче уродился редок, да и в хороший год много ли возьмешь с такой узкой, как лыко, полоски?

Немного отдохнув, пошли по тракту дальше.

Вскоре нагнали нищенку Манёнь. Она шла как раз на мельницу, неподалеку от которой на хуторе жили Овдины дедушка с бабушкой.

- Вот тебе, дочка, и попутчица, - сказала мать. - Иди дальше с Манёнь, а я домой вернусь. Завтра утречком навещу тебя.

Высохшая и сгорбленная старушка шла так быстро, что Овдя едва за нею поспевала. Да и то сказать: нищего ноги кормят.

- Три деревни обошла, угощать угощают, а подают мало, - пожаловалась Манёнь.

- Чем же угощают, бабушка?

- Где молоком да рыбкой, а то все больше лукасом*.

_______________

* Л у к а с - толченный с солью зеленый лук, разведенный водой.

Этим кушаньем угощают в праздники либо нежеланных гостей, либо уж

самые скупые или вовсе бедные хозяева.

Так, разговаривая, дошли до больших ворот, за которыми начиналась поскотина.

Вдруг из-за поворота дороги, со стороны Сугона, вылетела парная упряжка.

Овдя с ужасом увидела, что правит упряжкой сам Амон.

"За мной погнался!" - решила она.

Ей бы нырнуть в можжевеловые кусты, что росли возле дороги, но она растерялась, стоит и смотрит, как прямо на нее несется резвый конь, как играет ушами, как красиво вскидывает ноги.

Амон сидел, опустив голову, должно быть, дремал.

Манёнь проворно отошла в сторону и потащила за собой девочку.

Лошади резко остановились у самых ворот. Амон поднял хмельную голову, увидел Овдю.

- Эй ты, холера, открой ворота! Живо у меня, ну! - он замахнулся кнутом.

- Погоди, Амон, сейчас открою! - раздался из можжевеловых кустов мужской голос, и на дорогу выскочил Серга.

Амон с перекошенным от страха лицом стал было заворачивать лошадей, но Серга подбежал, с силой рванул вожжи - Амон не усидел на месте и вывалился на дорогу, под ноги Серге.

- Не губи... Я тебе денег дам... Много денег... - взмолился он, ползая на коленях.

- Встань, что ты, как собака, ползаешь? - брезгливо сказал Серга.

Амон поднялся на ноги, попятился, опасливо глядя на Сергу.

Серга протянул ему вожжи.

- На, будешь у меня за ямщика, довезешь до уезда.

Но Амон, пятясь, прыгнул в густой можжевельник и побежал прочь от дороги.

Серга только усмехнулся.

- Далеко ли, Овдюшка, собралась? - спросил он.

- На хутор, к дедушке.

- А-а, ну иди, иди. Да и мне пора, путь не близкий. - Он уселся в плетушку. - Открой-ка, Овдюшка, ворота.

- Лошадей в уезде продашь? - спросила Овдя.

- Нет, только доеду на них, а там отправлю обратно с попутчиками, мне чужого не нужно.

Овдя открыла засов, ворота сами отворились, поскрипывая.

Лошади резво взяли с места, вихрем промчались мимо Овди.

Закрыв ворота, она долго смотрела вслед Серге, пока упряжка не скрылась из глаз.

7

Утром пришла мать. Овдя еще спала, но, как только Анна переступила порог, сразу открыла глаза.

Вид у матери был взволнованный, она запыхалась от быстрой ходьбы.

- Что там у вас еще стряслось? - спросила бабушка.

- Ох, сейчас расскажу, дайте отдышаться. - Мать села на лавку, утерла мокрое от пота лицо передником и стала рассказывать новости: - Ночью в посаде случился пожар. Сгорело два гумна - у Амона и у Гавры. Говорят, подожгли их.

- Кто же поджег? - спросил дедушка.

- Разве узнаешь? Следов не оставлено. Писарь кричал, что это Ерош подпалил.

- Ой, теперь Амон ему задаст! - испугалась Овдя.

Мать покачала головой.

- Амон-то умом тронулся!

- Как так?

- Да уж так. У него, сказывают, на гумне-то деньги были спрятаны. Сгорели деньги, он и помешался. Горячие угли цепом в ведро сгребает и шепчет: "Мотра, заслони меня, пусть люди не видят, куда я деньги перепрячу". Ох, грехи...

Бабушка собрала на стол, сказала:

- Старик сегодня голавлей наловил, так я рыбный пирог испекла.

За столом бабушка подкладывала внучке самые лакомые куски пирога.

Дедушка сказал:

- Кушай, внученька, набирайся сил, расти большая.

Овдя, уплетая пирог за обе щеки, ответила:

- Я и так уже большая!..