"Подражание королю" - читать интересную книгу автора (Климова Светлана)

Глава 3

…Домой в этот день Романов попал только во втором часу.

Поднявшись на шестой, он отпер дверь тамбура и подождал, прислушиваясь.

В их двадцать четвертой было как будто тихо, но на секунду ему почудился смутный. шорох.

Решив, что ослышался, он вставил ключ в скважину и осторожно, стараясь производить как можно меньше шума, повернул.

На пороге стояла жена с белым, словно осыпанным мукой, лицом.

— Ты? — проговорила Евгения свистящим шепотом. — Где ты был? Что случилось?

Павел Николаевич молча отодвинул ее и шагнул в прихожую, на ходу стряхивая промокшие насквозь ботики.

— Коля спит? — спросил он.

Жена кивнула, прижимая пухлые руки к груди.

— А твоя мать?

— У себя. Кажется, тоже легла. Чувствует себя хорошо.

— Хорошо-о… — пропел вполголоса Павел Николаевич, босиком направляясь в кухню. — Я голоден. Есть у нас что-нибудь?

— Сейчас. — Евгения засуетилась, пряча опухшие глаза. — Тефтельки рисовые остались, сыр, я чаю согрею.

— К дьяволу тефтельки, — с отвращением буркнул Романов, — я мяса хочу.

Есть в доме кусок мяса?

— Что с тобой, Павлуша? — растерялась жена. — Где я тебе его возьму среди ночи?

Павел Николаевич молча отхватил ломоть хлеба, придавил его скибкой подсохшего сыра и, жадно жуя, направился в ванную. Там он простоял, глядя на себя в зеркало и прислушиваясь к гулу в висках. В лице не замечалось особых перемен, только в бороде застряли сухие крошки. Внезапно слепая волна ненависти охватила его с такой силой, что он едва устоял на ногах.

Эта полоумная старуха сама виновата во всем! Во всем — даже в том, что у него нет возможности нормально поесть. В том, что тело его жены похоже на непропеченное тесто, а сын глуп и нагл. В их нищете, в том, что погода спятила, в том…

Романов поперхнулся и, задыхаясь, крутанул маховик крана.

Толстая струя желтоватой воды ударила в днище ванны, рассыпаясь брызгами. Он подставил под нее ладони, сложенные ковшиком, и стал жадно лакать эту воду, пока пальцы не онемели от холода. Содрав с себя провонявшую ледяным потом рубаху, Романов швырнул ее в корзину с бельем, погасил свет и побрел в спальню.

Жена уже была в постели. Она лежала отвернувшись к стене, и Романов, раздеваясь, не отрывал взгляда от вздрагивающего жирового бугра чуть пониже ее затылка. Освободившись от брюк, он со стоном рухнул лицом в подушку и через секунду провалился в угольно-черную яму.

Последней его мыслью было: не проспать. В восемь он должен выйти из дома, чтобы в девять снова встретиться с тем человеком, с которым сегодня за час до полуночи имел свидание у бокового подъезда Экспоцентра. Ровно в девять, потому что Сабина Георгиевна в это время неизменно выходит на прогулку со Степаном.

Он не услышал, как жена расслабленным от слез голосом спросила: «Так ты не скажешь мне, что все-таки происходит?» Не дождавшись ответа и почувствовав, что от мужа потягивает спиртным, она оскорбление умолкла…

Когда полчаса спустя после звонка из автомата у «Дома книги» Павел Николаевич ввалился в кабинет вице-директора консультативной фирмы «Святыня», под чьей вывеской прятался ломбард, Мамонт уже достиг той фазы, к которой целеустремленно пробивался весь день. Несмотря на бесконечные переговоры с клиентами, поездку в банк и возню с доводкой до кондиции бухгалтерской документации.

Обнаружив в дверях Романова, он сфокусировал взгляд, а затем откинулся в кресле и заржал.

— Что ты смеешься? — утробно спросил Павел Николаевич, останавливаясь на полпути к столу.

— Ты, Павлуша, сейчас похож на рекламу коровьего энцефалита! — прорыдал Мамонт.

— Это еще почему? — У Павла Николаевича уже не оставалось сил, чтобы обидеться. — При чем тут энцефалит?

— При том, что налицо размягчение мозгов… — Мамонт внезапно умолк, а затем совершенно трезвым голосом произнес:

— Я тебя предупреждал, что такие проблемы лучше решать радикально? Предупреждал. Вместо этого ты затеял путаную бодягу с нотариусом и старухой. Что ты собираешься делать теперь?

— Н-не знаю, — промямлил Романов. — Буду искать бабку. Может, повезет.

— Сам?

— Ну не в агентства же бежать… У меня и денег на них нет.

— Козел! — Мамонт навалился грудью на стол и сипло задышал. — Ты даже заявить о пропаже карточки не сможешь, чтобы блокировать счет. Торговка, рвань, обставила тебя по всем статьям. А вот теща твоя через день хватится — и уж она-то заявит непременно. В милицию для начала. И на этом фоне ты начнешь продавать квартиру по подложной доверенности? Нормально!

Павлуша скрипнул зубами и пал в кресло.

— Я ее убью, — проскрежетал он. — Найду и убью!

— Кого ты убьешь, придурок? — ухмыльнулся Мамонт, показав пустую дырку рта. — Тетку из перехода? Умнее ничего не придумал? Да она заляжет на дно — три года будешь рыть. А тысчонку со счета она сможет снять уже завтра, если ей грамотный советчик подвернется. Найдет парнишку с приличной физиономией — и привет. В городе восемь банков работают с кредитками — ты что, около всех посты расставишь?

Романов вздрогнул, будто схватился за оголенный провод, и простонал:

— Что же мне делать, Мамонт? Это катастрофа…

— Угу, — согласился вице-директор закуривая. — Она самая. И Штаты твои накрылись как пить дать, Теперь такое начнется…

Что начнется, Романов и сам знал. Все что угодно, включая бессмертную душу, он готов был отдать в эту секунду, чтобы, вернувшись домой, обнаружить, что Сабина Георгиевна Новак исчезла. Бесследно, не оставив никаких распоряжений.

— Мамонт, — произнес Павел Николаевич дрогнувшим голосом. На его глазах заблестели самые натуральные слезы. — Не бросай меня! Все что хочешь возьми, только не бросай…

— А что с тебя взять, полиглот хренов? — буркнул приятель, побуравил глазами стол и потянулся к телефону. Сняв трубку, он несколько секунд держал ее на весу, недоверчиво разглядывая, а затем вернул на место и извлек из кармана пиджака сотовую «Моторолу».

Пока он набирал номер, Павлуша скомканным платком промокнул глаза и шумно высморкался.

Разговор длился недолго и состоял из ничего не значащих фраз. Закончив, Мамонт сложил аппарат и стал пристально разглядывать Павла Николаевича, словно видел впервые.

Наконец он спросил:

— Налить?

— Налей, — выдохнул Павлуша и сокрушенно помотал головой.

Приятель наплескал по четверти стакана коньяка и разломил плитку пористого шоколада. Романов глотнул, словно воду — ни вкуса, ни запаха, — и вяло отгрыз от плитки.

— И чего я с тобой, дураком, связался? — вдруг спросил Мамонт в пространство. — Сам не пойму. А теперь еще и башку из-за тебя подставлять…

— Как это? — Голос у Павла Николаевича сел. — Зачем?

— Затем. А теперь слушай сюда, потому что делаю я это в последний раз.

Если и здесь обгадишься — я тебя больше не знаю. Ко мне не ходи и не звони.

Понял?

— Д-да, — пробормотал Павлуша, нервно скребя в бороде. — Я не подведу, ты не бойся.

— Ох, кореш, — поднял брови Мамонт. — Я свое давно отбоялся. Теперь твоя очередь. Значит, так: до половины одиннадцатого свободен.

— Как это? — испугался Романов. — Что это значит? А как же…

— Я сказал — свободен. Без четверти подойдешь к боковому подъезду Экспоцентра — это со стороны Ярославской. Там еще стоянка напротив. Найдешь?

Павел Николаевич кивнул, словно его дернули за волосы.

— Тебя будут ждать. Человек спросит, как пройти к гостинице «Националь», ответишь — не местный, мол, проездом из Орла. Дальше можешь открытым текстом. Твои проблемы для него — два пальца обоссать. Остальное он тебе сообщит сам.

Павел Николаевич, не издавая ни звука, смотрел на приятеля. Сердце его трепыхалось, как перед прыжком с площадки вагона.

— Теперь о деньгах, — продолжал Мамонт. — На круг все обойдется тысячи в полторы. Как я и говорил, недорого. Понадобится аванс, долларов пятьсот. Я тебе дам, но на срок не больше двух суток. Послезавтра, — он быстро взглянул на платинированный браслет на запястье, — в девятнадцать тридцать включится счетчик. В таком деле своих нет. Опоздаешь с отдачей — голову отверну.

Вместе с креслом Мамонт подъехал к небольшому сейфу, на дверце которого, как на морозильнике, светился огонек, открыл и отсчитал пять зеленых купюр.

— Бери, — сказал он. — Обойдемся без формальностей.

— Мамонт, — начал было Павел Николаевич непослушными губами, — Мамонт… я…

— Можешь не благодарить, — отмахнулся приятель. — Услуга за услугу.

Когда выедешь и обустроишься — сбрось факсом адресок. Ты мне будешь нужен.

Заодно и заработаешь… А теперь вали. Тут ко мне люди сейчас подъедут…

Павел Николаевич торопливой рысцой миновал переулок и проходной двор, а оказавшись на оживленной Никитинской, понесся зигзагами в толпе, принюхиваясь и вглядываясь в лица, ныряя в подземные переходы и на станции метро, внезапно останавливаясь и возвращаясь к местам, где обычно скапливались мелочные торговцы.

Сейчас он вел себя как пес, потерявший хозяина, и, как у потерянного пса, глаза его светились безумной надеждой. Пока остается хотя бы ничтожный шанс, нельзя прекращать поиски, потому что времени совсем немного, до половины одиннадцатого, а потом ничего уже нельзя будет изменить.

В этих бессмысленных метаниях по городу его преследовало только одно чувство — тупой животный страх оттого, что он зашел слишком далеко.

К десяти, когда силы уже были на исходе, он осознал, что находится в районе бульвара Конституции. Продолжать поиски не имело никакого смысла.

Необходимо было присесть, перевести дух и собраться.

Перешагнув низкую чугунную ограду, он наискось пересек знакомый сквер у памятника Левитину, направляясь к единственной уцелевшей здесь скамье. Сиденье ее было покрыто слякотью и следами чьих-то ног, и Романов уселся прямо на спинку, подняв воротник пальто и засунув руки поглубже в карманы. Мелкая дрожь сотрясала тело, во рту стоял кислый медный вкус.

Здесь было пустынно, мокрый ветер посвистывал в голых ветвях лип и раскачивал фонари, выхватывая из темноты одиноко бредущую по аллее мужскую фигуру.

Поравнявшись с Павлушей, мужчина щелкнул зажигалкой, прикурил и повернул к скамье. Романов подобрался, внезапно вспомнив, что при себе у него довольно приличная сумма.

Мужчина, однако, повел себя совершенно спокойно. Взгромоздившись, как и Павел Николаевич, на спинку скамьи, он курил, слегка посапывая носом и время от времени искоса поглядывая на нахохлившегося Романова. Его короткая щегольская дубленка была расстегнута, шарф выбился наружу, полноватое лицо, насколько можно было разглядеть в полутьме, лоснилось, словно этот человек страдал от духоты. Романов почувствовал даже запах его одеколона: горьковато-землистый, смесь бергамота и чего-то еще, как будто тмина.

Докурив, мужчина щелчком отправил окурок в груду грязного снега, и Романов сразу же занервничал. Надо было уходить, но ноги казались тяжелыми, как бревна, и не слушались. Оставаться тоже было опасно. Кто знает, что у этого типа на уме?

Внезапно его пронзила сумасшедшая догадка — а что, если за ним уже следят? Нагло, в открытую — чтобы расшатать психику и напугать. Но кто и почему? Мамонт? Зачем?

Над этим он не стал ломать голову. Неуклюже спустившись со скамьи, Павел Николаевич развернулся и торопливо пошел — почти побежал — по аллее к выходу. Мокрые полы пальто хлопали по ногам, дыхание сбилось.

Мужчина на скамье даже не пошевелился, провожая исчезающую во мраке фигуру спокойным тяжелым взглядом.

Выбравшись из сквера, Павел Николаевич обогнул квартал, свернул направо и обернулся. Позади никого не было. Отсюда до Экспоцентра было минут десять ходьбы, и он мог немного отдышаться. Странное поведение незнакомца как бы встряхнуло его и заставило утомленный мозг работать энергичнее. В то же время его не оставляло смутное чувство, что только что он избежал серьезных неприятностей.

Теперь Романов двигался как бы прогуливаясь — здесь еще попадались редкие прохожие, и совершенно незачем было привлекать к себе внимание. Ближе к темной громаде выставочного комплекса и они исчезли.

Он медленно прошел вдоль фасада здания, отражавшего в тонированном стекле фары дальних машин и городские огни, затем свернул за угол и стал подниматься по пологому пандусу, ведущему к автостоянке. Метрах в пятидесяти показалась слабо освещенная наружным плафоном дверь служебного входа. Вокруг ни души.

Павел Николаевич немного побродил, а затем, углядев, что чуть подальше стена образует просторную неосвещенную нишу, укрылся в ней, надеясь, что со стороны его будет нелегко заметить. Почему-то казалось важным первым увидеть того" кто придет.

Без двадцати одиннадцать у ворот стоянки остановилась машина, погасив подфарники. Двигатель умолк, но из машины никто не вышел. Оттуда, где стоял Романов, не было видно, что за автомобиль — не то «опель», не то «фольксваген-гольф», да он и не особенно разбирался в них. В салоне было темно, и Павел Николаевич занервничал. Какое-то время он еще сохранял самообладание, но в конце концов не выдержал, покинул свое укрытие и вышел на свет, став так, чтобы его было видно как можно лучше.

Дверца машины открылась, и оттуда крикнули:

— Эй, это ты тут из Орла, что ли? Пока Павлуша соображал, как надо ответить, оттуда снова донеслось:

— Хорош там светиться! Давай в машину! Холодно. Романов втянул голову в плечи и быстро пошел напрямик через мокрый газон. Оказавшись рядом с машиной, он дернул к себе переднюю дверцу, пригнулся и втиснулся на обтянутое светлым велюром сиденье.

Человек, сидевший за рулем, опустил стекло со своей стороны и выбросил окурок. В полумраке блеснула тонкая золотая оправа очков. В салоне пахло сигаретами «Парламент» и новой кожей от перчаток водителя… Больше всего этот человек походил на доцента-гуманитария из молодых. В библиотечном на любой кафедре можно было встретить хотя бы одного-двух похожих на него как две капли воды. Лекций, однако, «доцент» не читал.

— Ну, — произнес он, поворачивая лицо к Павлу Николаевичу, — давай. И по-быстрому, я спать хочу. Мне еще ехать.

— Что давать? — растерялся Романов.

— Имя.

В голове у Павла Николаевича будто лопнула какая-то резинка. Перед глазами забегали розовые пятна.

— Сабина Георгиевна… Новак, — хрипло произнес он после секундной заминки.

— Кто она тебе?

— Теща.

— Возраст?

— Шестьдесят семь.

— Где живет?

Романов продиктовал адрес.

— Ходячая?

— То есть? — глуповато переспросил Романов. — В каком смысле?

— Ну… выходит на улицу?

— Да. Трижды в день гуляет с собакой. Во дворе. В девять, в четырнадцать и около двадцати ноль-ноль. Иногда выходит одна — без графика. Но нечасто.

— Фотография у тебя с собой, конечно? Вроде как в анекдоте?

— Нет, — произнес Павел Николаевич, сжимаясь от внезапного воспоминания о паспорте.

— Ладно. — «Доцент» побарабанил пальцами в перчатке по торпедо. — Тогда делаем так. Завтра без десяти девять я буду возле входа на оптовый рынок. Это минут семь-восемь пешком от тебя. Увидишь меня — разворачивайся и чеши к себе во двор. Я пойду сзади метрах в сорока. Во дворе подойдешь к старухе и заговоришь — встанешь так, чтобы не перекрывать мне поле зрения, После этого сразу домой. Жди звонка.

— Послушайте, — проговорил Романов, — я хотел бы попросить вас… В общем… Можно, чтобы это случилось, ну… подальше от дома?

— Зависит от обстоятельств, — сухо бросил водитель. — Ты же торопишься?

— Павлуша кивнул. — Ну вот. Значит, придется все лепить на ходу.

— Хочу предупредить, — вдруг спохватился Павел Николаевич.

— Что такое?

— Подъезд дома охраняется. Там постоянно находится дежурный.

Человек за рулем засмеялся, кончиком пальца в коричневой коже поправляя очки на переносье.

— В чем дело? — спросил Романов.

— Это по поводу охраны, — сказал водитель, отсмеявшись. — Все нормально… Теперь — деньги. Тебе уже сказали сколько. Аванс сейчас. Расчет после звонка. Если я скажу «готово», в восемнадцать ноль-ноль встречаемся в зале международного почтамта. Встанешь в очередь у окошка «Прием бандеролей».

Деньги положишь в конверт. Я подойду. Обратный адрес можешь не писать.

Услышав снова короткий смешок, Романов вынул купюры, которые вручил ему Мамонт, и отдал.

— Все, — сказал водитель, не глядя бросив деньги на торпедо. — Принято.

Вылезай. Я поехал.

Павел Николаевич завозился с незнакомым замком, и хозяину машины пришлось потянуться и открыть ему дверцу.

Снова оказавшись в промозглой темноте, Романов сунул руки в карманы и стал обходить газон, двигаясь по направлению к знакомому бульвару позади Экспоцентра.

За спиной завелся двигатель, и машина отъехала.

Деловитость и совершенное равнодушие «доцента» к факту «заказа» странным образом успокоили его. На передний план выступили конкретные задачи, которые предстояло разрешить в течение следующего дня. Во-первых, с самого утра, еще до встречи с «доцентом», следовало бы отправиться в банк и заявить об утере кредитной карточки. Здесь, правда, была одна проблема: первые четыре цифры персонального кода — год рождения Гильотины — он помнил, остальные же как-то размылись в памяти. Только с большим усилием ему удалось восстановить их, но твердой уверенности все равно не было. Днем предстояло разыскать покупателя и в течение дня завершить сделку с квартирой. Доверенность налицо, никаких серьезных препятствий возникнуть не может.

Все это нужно провернуть еще до семи вечера, иначе он окажется не в состоянии расплатиться с Мамонтом и «доцентом», что повлечет за собой совершенно непредсказуемые и опасные последствия. Да — наверняка с утра в банке никого из начальства не будет, так что туда можно и не соваться.

О том, что еще должно произойти в течение этого дня, он не думал, словно участок мозга, содержащий сведения о матери его жены, был отключен или находился под действием сильного наркотика.

Домой Романов возвращался пешком, на это ушел еще почти час. Мысли его были заняты обдумыванием линии поведения в банке; если память подвела его и хотя бы одна цифра из четырех последних в коде будет названа ошибочно…

Это почему-то беспокоило его больше всего.

Незадолго до восьми он был на ногах. Жена уже встала и возилась на кухне, младший Романов досыпал.

Павел Николаевич наскоро умылся, натянул свитер, джинсы и на цыпочках выскользнул в прихожую. Здесь он влез в свое сырое пальто, путаясь от спешки в пуговицах, и бесшумно закрыл за собой наружную дверь.

Документы были при нем, встречи с тещей он избежал — на первых порах и это было неплохо.

Еще в лифте его стало познабливать. Голова казалась тяжелой, будто до половины налитой жидкой ртутью, но сейчас было не до ощущений. Только что заступивший на вахту внизу неприятный молодчик с серьгой в ухе — кажется, его звали Егор, — посмотрел на него как-то уж чересчур пристально, а здороваясь, улыбнулся, что активно не понравилось Романову. Гораздо лучше, если бы на вахте сегодня оказалась Анна Петровна или ее муж, который был близорук и рассеян настолько, что никак не мог запомнить фамилии жильцов.

Впрочем, об этом нечего беспокоиться, решил Павел Николаевич. Есть вещи, в которые ему неследует вникать.

В двадцать минут девятого он посетил главный офис банка «Евроальянс».

Это была чистая проформа — только для того, чтобы убедиться, что раньше десяти принять заявление некому. Вопрос приходилось отложить, так как после встречи, назначенной «доцентом» у выхода на оптовый рынок, он, согласно договоренности, должен отправиться домой и ждать звонка… Фактически никакого выбора.

Без десяти он был у рынка. Троллейбус остановился у самой стекляшки метро, и еще издали Романов заметил невысокую фигуру в простецкой куртке с капюшоном, из-под которого поблескивала золотая оправа. «Доцент» неподвижно стоял рядом со скромным темно-синим «опелем-вектра». Зафиксировав Павла Николаевича, он сделал несколько шагов в его сторону.

Как и было условлено, Павлуша развернулся на сто восемьдесят градусов и неторопливо пошел вниз по проспекту. Миновав корпуса гостиницы «Националь», у входа в казино «Три семерки» он оглянулся — «доцент» следовал за ним, держась в сотне шагов, вид имел незаинтересованный и малоприметный.

Романов ускорил шаг и вскоре свернул в глубь микрорайона, приближаясь к своему дому, который был уже виден отсюда — розоватая шестнадцатиэтажная башня, одиноко возвышающаяся над линейной хрущевской застройкой. Асфальтированная пешеходная дорожка проходила в стороне от въезда для автомобилей; он обгонял попутных прохожих и старался не сталкиваться глазами со встречными.

Двором здесь числилось пространство между фасадом их дома, изогнутой клюшкой длинной девятиэтажки и четырьмя пятиэтажками напротив. Здесь располагались гаражи, теплопункт и развороченная, словно после испытаний термоядерного оружия, детская площадка.

Теща, гуляя, обычно держалась поближе к гаражам. Там было чище, снег долго лежал нетронутым, росли кусты и чахлые клены, стояла скамья с литыми чугунными лапами, которую до сих пор не удосужились спереть.

Выйдя из-за угла, Романов на мгновение притормозил и обшарил глазами двор, чувствуя спиной, что за ним пристально наблюдают.

Сабина Георгиевна уже была здесь — ее фигуру с лохматым псом на поводке невозможно было не опознать даже отсюда, с расстояния ста пятидесяти метров, потому что Степан, по обыкновению, вел себя безобразно, таская старуху по кучам старого снега и рытвинам.

Павел Николаевич соступил с асфальта в грязь, мысленно проводя в воздухе неотвратимо прямую и как бы дымящуюся, словно алмазом по стеклу, линию между собой и Гильотиной, и двинулся прямо по ней, когда его обогнала пожилая женщина в темно-синем плаще, из-под которого виднелись лампасы тренировочных брюк.

Женщина шла торопливо, слегка приволакивая ноги в мужских ботинках, явно направляясь к подъезду их дома.

Желудок Павла Николаевича сжался и подпрыгнул вверх. В ту же секунду он начисто забыл о Сабине Георгиевне и ее психованном скотч-терьере.

— Эй! — завопил он, выпрыгивая на асфальт и бросаясь вдогонку. — Эй, Катерина, как вас там! Уважаемая!

Женщина, туго обмотанная платком, не услышала и продолжала приближаться к углу дома. Сейчас она свернет и окажется прямо у самого подъезда, на виду у охраны и любого из выходящих жильцов.

— Да послушайте же! Остановитесь! — закричал Павлуша, хватая женщину за плечо. — Вы куда?

Торговка сигаретами вздрогнула, обернулась и, узнав, насмешливо блеснула тещиными глазами из-под платка.

— О! Вот вы где! А я прямо к вам. Дай, думаю, с утра забегу, чтоб человек не мучился даром. Документик-то, документик ваш — у меня остался.

Напугались, наверное? Где ее, старую-то дуру, искать? А я вот она, сама прискакала…

Колени Павла Николаевича подкосились. Чтобы не упасть, он вынужден был ухватиться за плечо женщины.

— Да что это вы? — испугалась торговка. — Вот он, паспорт, все в целости. Чего ж теперь переживать?

— Х-хосподи!.. — выдохнул Романов, хватая старуху в объятия. — Дорогой вы мой человек! Золотая! Спасибо вам преогромное… Если бы вы знали!..

— Да ладно вам, пустяки какие. Ну на что он мне, сами посудите? Там и адресок ваш… я и нашла. Недалеко ведь… Как теща-то? Не лучше?

— Не лучше, — помотал головой Павел Николаевич, медленно приходя в себя, но уже раскрывая паспорт. За срезом обложки мелькнул голубой уголок кредитки, и его окончательно отпустило. Но только на секунду, потому что воображение тут же подбросило картину того, что могло произойти, если бы женщина явилась десятью минутами раньше и столкнулась в дверях квартиры с Сабиной Георгиевной. Брр…

— Не знаю как и благодарить… — забормотал он, отступая на шаг. — Вам… вам просто памятник надо поставить!.. Буквально. Ну кто бы мог подумать, что Это так важно, вы не представляете!..

— Да будет вам, — засмеялась женщина смущаясь. — Памятник, тоже.

— Ну, я побежала, у меня бизнес стоит…

Вскинув на плечо холщовую сумку, знакомую Павлуше по вчерашнему, она тем же аллюром засеменила к выезду на проспект. Ботинки женщины скользили и, ловя равновесие, она неловко разбрасывала на ходу короткие полные руки без перчаток.

Павел Николаевич сунул паспорт в карман и глубоко вдохнул сырой, знобкий воздух. «Доцента» нигде не было видно — скорее всего он где-то укрылся и выжидал, пока Романов разберется с женщиной. Теперь — вперед.

Сабина Георгиевна с псом по-прежнему блуждали в районе детской площадки, и, судя по тому, что ее распорядок дня не был нарушен, о пропаже из ящика письменного стола она ничего не подозревала. Сейчас он подойдет и спросит, не приходилось ли ей бывать во Флориде, и если да, то сильно ли тамошний климат отличается от сочинского… А потом — прямиком домой. Есть хотелось нестерпимо, от голода ломило в висках и мутило…

В это утро я проснулся на удивление бодрым. Черт знает почему. Может, погода переломилась к теплу, может, в комбинации полей и энергий, держащих в состоянии постоянного обалдения нынешнего горожанина, произошел какой-то благотворный сдвиг, — не знаю.

Во всяком случае, на вахту я спустился на четверть часа раньше положенного, сменив осовевшего после бессонной ночи Кузьмича, вяло ковырявшего ложкой в литровой банке с каким-то самопальным варевом.

Он жил один, и вся его кулинария сводилась к формуле «первое и второе в одной посуде». Выходило что-то крайне неаппетитное, но Кузьмич привык довольствоваться малым.

После сдачи стоянки, где ночевали всего шесть машин, мы с ним глотнули кофейку из моего термоса, и Кузьмич заторопился, сославшись на какие-то пенсионные дела, хотя обычно мы с ним полчаса болтали и покуривали, пока утренний наплыв народа, двигающегося в обе стороны, не спадал. К этому времени и стоянка пустела, только какая-нибудь парочка "Жигулей-инвалидов, выездивших все сроки, сиротливо дожидалась ремонта, притулившись к кустам по правой стороне площадки.

Я едва успел, героически напрягаясь, разложить свои бумажки, как мимо меня промчался Павел Николаевич Романов. Вид он имел крайне озабоченный, а в ответ на мое приветствие окинул меня таким злобно-недоумевающим взглядом, будто я спозаранку попросил у него на опохмелку.

Мысленно пожелав ему того, чего добрый христианин не должен желать ближнему, я вместо осточертевшего отчета о практике стал листать оставленную на посту Кузьмичом «Вечерку».

Когда я добрался до объявлений об элитных саунах, которых в городе было, оказывается, великое множество, лифт привез Сабину Георгиевну и Степана.

Сабина была по-прежнему в темной, видавшей виды куртке, теплых брюках от спортивного костюма и высоких кроссовках «Аскот». Голову ее украшал желтый кокетливый берет. Бодро поздоровавшись, она попыталась было задержаться у моей загородки, чтобы перекинуться парой слов, но Степан категорически не был расположен к беседам.

Искоса взглянув на меня из-под бровей, пес напружинился, с маху ударил корпусом в дверь подъезда и оказался по ту сторону. Поводок натянулся, как струна. Сабина едва успела воскликнуть: «Извините, Егор, Стивен совсем спятил!.. Кругом сплошные собачьи свадьбы», — и ее словно ветром сдуло.

Отложив газету, я с отвращением взялся за «Список лиц, вызываемых в судебное заседание». Он был длиной с древнесаксонскую летопись и не содержал ничего, кроме имен и адресов, но был составлен от руки и нуждался в перепечатке. Чтобы не терять времени, я с удовольствием приволок бы на пост машинку, не оглядываясь на общественное мнение. На беду, в моей «Эрике» накануне заклинило каретку, и сам я, как ни ломал голову, не мог постичь причину поломки.

Дочитав «летопись» и исправив карандашом секретарские описки, я вышел к подъезду покурить. За это время мимо меня прошли пятеро жильцов, в том числе и Романов-младший, неохотно повернувший налево, где, ближе к парку, располагалась школа.

Сигареты отсырели и горчили. Мусорные контейнеры, полные доверху, воздуха тоже не озонировали, вдобавок на одном из них стояла здоровенная фиолетовая от старости дворняга, скептически оглядывая серое пространство двора, где в одиночестве перемещались Сабина со Степаном.

Перемещались — мягко сказано. При взгляде на них невольно вспоминались подвиги удальцов китобоев, загарпунивших какого-нибудь тридцатиметрового исполина. Сабину мотало, как утлое суденышко.

Когда из-за угла показался Романов-старший, я уже собирался вернуться на пост, предварительно шуганув дворнягу.

Павел Николаевич быстрым шагом пересек двор по направлению к гаражам, на ходу окликая тещу, которая, вцепившись обеими руками в поводок, пыталась хоть на короткое время удержать скотч-терьера на месте.

Приблизившись вплотную, Павлуша что-то спросил — и даже отсюда, со ступеней подъезда, я видел, какое неописуемое изумление отразилось на лице Сабины Георгиевны.

Она отрывисто ответила, ее зять развел руками и затоптался на месте.

Затем он вдруг наклонился и попытался погладить Степана, отчего пес шарахнулся в сторону, едва не опрокинув хозяйку, и глухо рыкнул.

Павел Николаевич махнул рукой, описал вокруг этой пары дугу и подался к подъезду, прыгая через лужи.

Проходя мимо, он снова поздоровался со мной, рассеянно взглянул на облезлую псину в контейнере и дернул на себя дверную ручку.

Дверь открылась. За ней стоял Поль в кожухе нараспашку и в сапогах. С утра мой приятель походил на туземное изваяние, слегка одутловатое от неумеренных возлияний. Или воскурений — не знаю уж, как у них там принято. На лице его играла широчайшая улыбка, обнажая сахарной белизны зубы, которых, казалось, раза в три больше, чем отмерено простому славянину.

Романов судорожно схватился за карман, но справился с паникой и, отступив на шаг, пропустил Поля, не удостоившего его взглядом, после чего торопливо юркнул в подъезд.

— Салют! — рявкнул Поль. — Как служба?

— Как видишь. — Я мотнул головой, как бы предлагая Полю вместе со мной полюбоваться окружающей средой.

Поль хмыкнул, запахнулся и ни к селу ни к городу спросил, тыча перстом в сторону фиолетового чудовища в контейнере:

— Это Тамарина?

Тамара была его соседкой, державшей в иные времена в квартире до десятка таких же заслуженных бродяг.

— Не любишь ты животных, Поль, — мягко упрекнул я его. — Вот и профессия у тебя не гуманная.

Поль захохотал и полез открывать отверткой свою дышащую на ладан «Ниву».

Как он это проделывал, я не видел. Потому что в следующую секунду уже мчался через двор — туда, где возле чугунной скамьи на грязном снегу неподвижно темнело тело Сабины.

Только оказавшись рядом, я увидел, что она спокойно смотрит на меня своими светлыми глазами и слегка улыбается. В ее левой руке был зажат довольно длинный обрывок поводка.

— Что с вами, Сабина Георгиевна? — торопливо спросил я, наклоняясь и подсовывая под ее спину руку, чтобы попытаться поднять женщину. Вместо ответа пожилая дама негромко застонала.

— Нога… Егор, кажется, я не в состоянии встать… Вам придется помочь мне, но умоляю, будьте осторожны… Боюсь, это перелом. И как кстати!..

Раздумывать над ее последними словами у меня не было времени. Почти без усилия я. поднял ее легкое, словно кости у нее, как у птицы, были наполнены воздухом, тело и, стараясь ступать осторожно, побрел к подъезду. Сабина смотрела в мутное, как смесь скипидара с водой, небо и беззвучно шевелила губами, слегка морщась от боли.

— И куда… Куда теперь? — спросил я, слегка, задыхаясь.

— Как куда? — удивилась Сабина. — Разумеется, в больницу! — Она кивнула сама себе. — Да-да, в больницу, куда же еще… Иначе и быть не могло… — Пожилая дама покрепче обхватила сухой ладонью мою шею. — Понимаете, Егор, именно теперь мне необходимо на время исчезнуть. Как сейчас говорят — слинять.

— Зачем? — удивился я, про себя решив, что Сабина в легком шоке. — У вас проблемы?

— Проблемы!.. — усмехнулась Сабина, охнула и перешла на шепот. — Просто я до полусмерти испугана. Как никогда в жизни… Поэтому самое лучшее в моем положении…

Мы уже приближались к стоянке, где Поль прогревал движок.

— Поль! — гаркнул я так, что Сабина зажмурилась. — Стой!

«Нива» начала сдавать задом, но я шагнул на асфальт, покачнулся, и только тогда до него дошло.

Мой приятель вылетел из машины и в два прыжка оказался рядом. В критические минуты его русский давал слабину.

— О! — вскричал он. — Дэмнед ш-шит!

Сабина покосилась на него и выстрелила длинной английской фразой, в которой я ни черта не понял.

Поль смущенно ухмыльнулся и побежал открывать дверцу пошире.

Вдвоем мы не без труда усадили Сабину на место рядом с водительским, я забрался назад — и только теперь вспомнил, что я на службе.

— Погоди, Поль, — начал я, но тут же в поле моего зрения возник Кузьмич.

Пыхтя и раздувая усы, он пер прямо через двор — похоже, полный впечатлений от визита в отдел социальной защиты. Я выкарабкался из «Нивы» и бросился наперерез.

— Кузьмич, голубчик! — взмолился я. — Посиди за меня часок. Обяжешь по гроб! Срочное дело.

Полицай задумчиво пососал размокший окурок «Примы», сплюнул и довольно миролюбиво согласился, заметив, что гроб тут ни при чем, а вот замочить это дело было бы в самый раз.

Я хлопнул его по плечу и побежал к машине.

Едва я рухнул на сиденье, как Сабина, покряхтывая, повернулась ко мне и потребовала:

— Очень прошу вас, Егор, — моим ни слова! Я пожал плечами. Эта женщина продолжала ставить меня в тупик. Поль развернулся, стараясь миновать самые большие ухабы, и мы выкатились на проспект.

Я успел заметить в районе остановки плотную толпу на тротуаре, косо стоявший «Икарус», к которому тесно прижался красный «форд-сиерра» с помятым крылом, и заруливающую с осевой к месту происшествия «скорую» под мигалкой.

Сабина продолжала:

— Но это еще не все. Запомните: я никогда ничего не говорила вам о несчастной Елене Ивановне и ни о чем, связанном с ней. Договорились?

— Но почему? — удивился я. — Вы что-то подозреваете?

— Ровным счетом ничего, Егор, — твердо произнесла пожилая дама, — однако прошу вас неукоснительно исполнить мою просьбу.

Я кивнул, ничего не понимая, и на всякий случай спросил:

— Поль, ты дорогу в «неотложку» знаешь?

— Боже сохрани! — встрепенулась Сабина Георгиевна. — Только не туда! В этот чумной барак! Поль, дорогой, везите меня в институт травматологии и ортопедии. Там мне самое место. К тому же в лучшие времена я знавала одного тамошнего профессора. Он, правда, тогда был всего лишь интерном, но это не имеет значения, я думаю. Да, и еще. — Она на секунду умолкла. — Егор, если возможно, пусть Стивен побудет у вас. Я уверена — еще сегодня он вернется.

Набегается и придет. Согласны?

Я кивнул, прикидывая, как может выглядеть сила, заставившая Сабину расстаться, пусть и на время, с ее обожаемым псом, — и поежился…

Часом позже я уже бежал трусцой к дому, чтобы как можно скорее отпустить на волю истомившегося Кузьмича. В моей голове творилась полная неразбериха.

Кузьмич встретил меня ворчливо.

— Бегаете все… — неопределенно заметил он. — Суетитесь. А толку?

Он любил выражаться туманно и несколько философски, но из его слов можно было заключить, что ни случившегося с Сабиной, ни ее отъезда в больницу он не видел.

— К чему это ты, Кузьмич? — спросил я, переводя дух и наливая из термоса еще не остывшего кофе. — А к тому, — сурово отвечал мой сменщик. — Вон, на проспекте с час назад автобусом женщину сбило. Насмерть. Череп вдребезги. Тоже небось торопилась. — Он подумал и укоризненно добавил:

— А еще пожилая!.. Несолидно.