"Курс русской истории" - читать интересную книгу автора (Ключевский Василий Осипович)

ЛЕКЦИЯ XXI

Нам предстоит изучить второй процесс, совершавшийся на Верхневолжской Руси в удельные века. Первый процесс, нами уже рассмотренный, дробил эту Русь на княжеские вотчины в потомстве Всеволода III. Одной ветви этого потомства пришлось начать обратное дело - собирать эти дробившиеся части в нечто целое. Москва стала центром образовавшегося этим путем государства.

Летопись выводит Москву в числе новых городков Ростовской земли, возникших в княжение Юрия Долгорукого. Любопытно, что городок этот впервые является в летописном рассказе со значением пограничного пункта между северным Суздальским и южным Чернигово-Северским краем. Сюда в 1147 г. Юрий Долгорукий пригласил на свидание своего союзника князя новгород-северского Святослава Ольговича, послав сказать ему: «Приди ко мне, брате, в Москов». Это - первое известие о Москве, сохранившееся в летописях. По-видимому, поселок был тогда сельской княжеской усадьбой или, точнее, станционным двором, где суздальский князь останавливался при своих поездках на киевский юг и обратно. Двор должен был иметь значительное хозяйственное обзаведение. На другой день по приезде Святослава хозяин устроил гостю «обед силен» и хорошо угостил его свиту, для чего надобно было иметь под руками достаточно запасов и помещения, хотя Святослав приехал в «мало дружине». В 1156 г., по летописи, князь Юрий Долгорукий «заложи град Москву» пониже устья Неглинной, т. е. окружил свой москворецкий двор деревянными стенами и превратил его в город.

Это был московский Кремль в первоначальном своем очертании: он занимал, как это выяснено И. Е. Забелиным в его Истории г. Москвы, западный угол кремлевской горы, обрывавшийся крутым мысом к устью Неглинной у нынешних Боровицких ворот, в названии которых сохранилась память о боре, хвойном лесе, некогда покрывавшем кремлевскую гору. Пространство, опоясанное стенами князя Юрия и имевшее вид треугольника, по соображениям г, Забелина, едва ли занимало половину, скорее третью долю нынешнего Кремля. Город возник на перепутье между днепровским югом и верхневолжским севером. С тем же значением пограничного городка Суздальской земли является Москва и в дальнейших летописных известиях. Я рассказывал о шумной борьбе, какая поднялась по смерти Андрея Боголюбского между его младшими братьями и племянниками. В 1174 г. дяди, восторжествовав над племянниками, вызвали из Чернигова укрывавшихся там своих жен. Княгинь поехал провожать сын черниговского князя Олег; он довез теток до Москвы и оттуда воротился в «свою волость» Лопасню Лопасня - село в 70 верстах от Москвы к югу по серпуховской дороге: так близко подходила тогдашняя черниговская граница к суздальскому городку Москве. Из рассказа той же летописи видно, что Москва носила и другое, более раннее название - Куцкова. Название это она получила от местного вотчинника, боярина и, по преданию, суздальского тысяцкого Степана Куцка или Кучка, которому принадлежали окрестные села и деревни и память о котором, замечу мимоходом, сохранялась после в названии московского урочища Кучкова поля (ныне улицы Сретенка и Лубянка). С временем возникновения и с географическим положением Москвы тесно связана и ее дальнейшая политическая судьба. Как городок новый и далекий от суздальских центров - Ростова и Владимира, Москва позднее других суздальских городов могла стать стольным городом особого княжества и притом должна была достаться младшему князю. Действительно, в продолжение большей части XIII в. в Москве не заметно постоянного княжения: князья появлялись в Москве лишь на короткое время, и все это были младшие сыновья своих отцов. Сначала сидел здесь некоторое время один из младших Всеволодовичей - Владимир; потом видим здесь другого Владимира, одного из младших сыновей великого князя Юрия Всеволодовича, - это тот Владимир, который был захвачен татарами Батыя при взятии ими Москвы зимой 1237 - 1238 г. Позднее из сыновей Ярослава Всеволодовича Москва досталась младшему - Михаилу Хоробриту, по смерти которого в 1248 г. опять много лет не заметно в Москве особого князя. Наконец, уже в поколении правнуков Всеволода III, по смерти Александра Невского (1263 г.) в Москве является младший и малолетний сын его Даниил. С тех пор Москва становится стольным городом особого княжества с постоянным князем: Даниил стал родоначальником московского княжеского дома. Таковы ранние известия о Москве. По ним трудно было бы угадать ее дальнейшую политическую судьбу. Ее судьба представлялась неожиданной и дальнейшим поколениям севернорусского общества. Задавая себе вопрос, каким образом Москва так быстро поднялась и стала политическим центром Северо-Восточной Руси, древнерусское общество затруднялось найти ответ: быстрый политический подъем Москвы и ему казался исторической загадкой. Это впечатление отразилось в одном из многих народных сказаний, предметом которых служит первоначальная судьба этого города и его князей. Одно из этих сказаний, записанное уже в XVII в., начинается приблизительно в таком тоне: «Кто думал-гадал, что Москве царством быти, и кто же знал, что Москве государством слыти? Стояли на Москве-реке села красные боярина хорошего Кучка Степана Ивановича». Вы чувствуете, что записанное поздним книжником народное сказание еще не утратило признаков размеренной речи, былинного стиха. Причина загадочности первых успехов города Москвы заключается в том, что древние памятники нашей истории отметили далеко не первые моменты его роста, а уже крупные внешние приобретения, каких добилась Москва после долгих и незаметных подготовительных усилий. Но уцелели некоторые косвенные указания, в которых вскрываются таинственные исторические силы, работавшие над подготовкой успехов Московского княжества с первых минут его существования. Действие этих сил выражалось прежде всего в экономических условиях, питавших рост города, а эти условия вытекали из географического положения его края в связи с ходом русской колонизации волжско-окского междуречья.

В ходе заселенья междуречья Оки и Верхней Волги можно заметить два направления, между которыми легче провести географическую, чем хронологическую, раздельную черту. По-видимому, раньше и усиленнее заселялись главные реки, окаймляющие междуречье. По обеим изогнутым линиям, по Верхней Волге от Ржева до Нижнего и по средней Оке от Калуги до Мурома ко времени татарского нашествия вытянулись две довольно густые цепи городов, основными звеньями которых были старинные русские поселения Ярославль, Рязань, Муром. По первой линии шел колонизационный приток с новгородского северо-запада и смоленского запада, по второй - с днепровского юго-запада и с верхнеокского юга, из страны вятичей. Вслед за окрайными речными магистралями заселялись и внутренние их притоки, прорезывающие междуречье, хотя и здесь были незапамятностаринные центры, как Ростов и Суздаль. Большая часть здешних городов возникла с половины XII в. или немного раньше. Появление города на притоке служило признаком скопления вдоль реки значительного сельского населения, нуждавшегося в укрепленном убежище. Географическое размещение внутренних городов междуречья, постройку которых можно относить к XII и XIII вв., показывает, что пришлое население осаживалось по притокам всего междуречья разбросанными полосами (идя с запада на восток: Волок Ламский, Вышгород и, может быть, Боровск на Протве, Звенигород, Москва, Клин, Дмитров, Переяславль, Юрьев Польской, Владимир, Боголюбов, Нерехта, Стародуб, Гороховец). При просторных лесистых и болотистых промежутках между притоками важное значение получали поселки, возникавшие на концах коротких переволок из одного притока в другой: здесь завязывались узловые пункты сухопутного и речного сообщения.

В этом отношении географическое положение города Москвы было особенно выгодно. Верхним притоком своим Истрой река Москва подходит близко к Ламе, притоку Шоши, впадающей в Волгу. Таким образом река Москва Ламским волоком соединяла Верхнюю Волгу со средней Окой. С другой стороны, город Москва возник на самом изломе реки, при ее повороте на юго-восток, где она притоком своим Яузой почти вплоть подходит к Клязьме, по которой шел через Москву поперечный путь с запада на восток. Этим путем в 1155 г. шел с чудотворной иконой божией матери Андрей Боголюбский, направляясь через Рогожские поля на Клязьме во Владимир с. р. Вазузы, куда он поднялся Днепром из Вышгорода под Киевом. В конце XIV в. от Москвы шла, пролегая Кучковым полем, «великая дорога володимерьская», о которой упоминает одна старая летопись по случаю сретения москвичами чудотворной иконы божией матери в 1395 г. Наконец, с третьей стороны через Москву пролегала из Лопасни дорога с киевского и черниговского юга на Переяславль-Залесский и Ростов. Так город Москва возник в пункте пересечения трех больших дорог. Из такого географического положения проистекли важные экономические выгоды для города и его края.

Прежде всего это положение содействовало сравнительно более ранней и густой населенности края. Москва возникла на рубеже между юго-западной днепровской и северо-восточной волжской Русью, на раздельной линии говоров о и я. Это был первый край, в который попадали колонисты с юго-запада, перевалив за Угру; здесь, следовательно, они осаживались наибольшими массами, как на первом своем привале. Бледные следы этого усиленного осадка колонизации в области реки Москвы находим в старых генеалогических преданиях. Родословные росписи старинных боярских фамилий, с течением времени основавшихся в Москве, обыкновенно начинаются сказанием о том, как и откуда родоначальники этих фамилий пришли служить московскому князю. Соединяя эти отдельные фамильные предания, мы получим целый важный исторический факт: с конца XIII в., еще прежде, чем город Москва начинает играть заметную роль в судьбе Северной Руси, в него со всех сторон собираются знатные служилые люди. из Мурома, Нижнего, Ростова, Смоленска, Чернигова, даже из Киева и с Волыни. Так, еще ко князю Юрию Даниловичу приехал на службу из Киева знатный боярин Родион, ставший родоначальником фамилии Квашниных, и привел с собой целый свой двор в 1700 человек, стоивший изрядного укрепленного города. Знатные слуги шли по течению народной массы. Генеалогические сказания боярских родословных отразили в себе лишь общее движение, господствовавшее в тогдашнем русском населении. В Москву, как в центральный водоем, со всех краев Русской земли, угрожаемых внешними врагами, стекались народные силы благодаря ее географическому положению.

Москву часто называют географическим центром Европейской России. Если взять Европейскую Россию в ее нынешних пределах, это название не окажется вполне точным ни в физическом, ни в этнографическом смысле: для того чтобы быть действительным географическим центром Европейской России, Москве следовало бы стоять несколько восточнее и несколько южнее. Но надо представить себе, как размещена была масса русского населения, именно великорусского племени, в XIII и XIV вв. Колонизация скучивала это население в междуречье Оки и Верхней Волги, и здесь население долго задерживалось насильственно, не имея возможности выходить отсюда ни в какую сторону. Расселению на север, за Волгу, мешало перерезывающее движение новгородской колонизации, пугавшей мирных переселенцев своими разбойничьими ватагами, которые распространяли новгородские пределы к востоку от Новгорода. Вольный город в те века высылал с Волхова разбойничьи шайки удальцов-ушкуйников, которые на своих речных судах, ушкуях, грабили по Верхней Волге и ее северным притокам, мешая своими разбоями свободному распространению мирного населения в северном Заволжье. Паисий Ярославов в своей летописи Спасо-Каменного монастыря на Кубенском озере (XV в.) имел в виду именно эти XIII и XIV века, когда писал, что тогда еще не вся Заволжская земля была крещена и много было некрещеных людей: он хотел сказать, что скудно было там русское христианское население. С северо-востока, востока и юга скоплявшееся в междуречье русское население задерживалось господствовавшими там инородцами, мордвой и черемисой, а также разбойничавшими за Волгой вятчанами и, наконец, татарами; на запад и юго-запад русское население не могло распространяться, потому что с начала XIV в. там стояла уже объединившаяся Литва, готовясь к своему первому усиленному натиску на восточную Русь. Таким образом, масса русского населения, скучившись в центральном междуречье, долго не имела выхода отсюда. Москва и возникла в средине пространства, на котором сосредоточивалось тогда наиболее густое русское население, т. е. в центре области тогдашнего распространения великорусского племени. Значит, Москву можно считать если не географическим, то этнографическим центром Руси, как эта Русь размещена была в XIV в. Это центральное положение Москвы прикрывало ее со всех сторон от внешних врагов; внешние удары падали на соседние княжества - Рязанское, Нижегородское, Ростовское, Ярославское, Смоленское - и очень редко достигали до Москвы. Благодаря такому прикрытию Московская область стала убежищем для окрайного русского населения, всюду страдавшего от внешних нападений. После татарского погрома более столетия, до первого Ольгердова нападения в 1368 г., Московская страна была, может быть, единственным краем Северной Руси, не страдавшим или так мало страдавшим от вражеских опустошений; по крайней мере за все это время здесь, за исключением захватившего и Москву татарского нашествия 1293 г., не слышно по летописям о таких бедствиях. Столь редкий тогда покой вызвал даже обратное движение русской колонизации междуречья с востока на запад, из старых ростовских поселений в пустынные углы Московского княжества. Признаки этого поворота встречаем в житии преп. Сергия Радонежского. Отец его, богатый ростовский боярин Кирилл, обнищал от разорительных поездок со своим князем в Орду, от частых набегов татарских и других бедствий, бросил все и вместе с другими ростовцами переселился в глухой и мирный московский городок Радонеж. Около того же времени многие люди из ростовских городов и сел переселились в московские пределы. Сын Кирилла, решившись отречься от мира, уединился неподалеку от Радонежа в дремучем лесу скудоводного перевала с верхней Клязьмы в Дубну, Сестру и Волгу. Лет 15 прожил здесь преп. Сергий с немногими сподвижниками; но потом их лесное убежище быстро преобразилось: откуда-то нашло множество крестьян, исходили они те леса вдоль и поперек и начали садиться вокруг монастыря и невозбранно рубить леса, наставили починков, дворов и сел, устроили поля чистые и «исказили пустыню», с грустью прибавляет биограф и сподвижник Сергия, описывая один из переливов сельского населения в Московскую область, по-видимому не лишенный какой-либо связи с рассказанной им же ростовской эмиграцией. Таково одно условие, вытекавшее из географического положения Московского края и содействовавшее его успешному заселению.

То же географическое положение Москвы заключало в себе другое условие, благоприятствовавшее ранним промышленным ее успехам. Я только что упомянул о реке Москве как водном пути между Верхней Волгой и средней Окой. В старое время эта река имела немаловажное торговое значение. Изогнутой диагональю прорезывая Московское княжество с северо-запада на юго-восток и нижним течением связывая город Москву с бассейном Оки, а верховьями близко подходя к правым притокам Верхней Волги, она служила соединительной хордой, стягивавшей концы обширной речной дуги, образуемой двумя главными торгово-промышленными путями междуречья. Одно явление указывает на такое торговое значение реки Москвы. Очень рано на самом перевале с Верхней Волги в Москву возник торговый пункт Волок на Ламе (Волоколамск). Этот город был построен новгородцами и служил им складочным местом в их торговых сношениях с бассейном Оки и с областью средней Волги. Так географическое положение Москвы, сделав ее пунктом пересечения двух скрещивавшихся движений - переселенческого на северо-восток и торгово-транзитного на юго-восток, доставляло московскому князю важные экономические выгоды. Сгущенность населения в его уделе увеличивала количество плательщиков прямых податей. Развитие торгового транзитного движения по реке Москве оживляло промышленность края, втягивало его в это торговое движение и обогащало казну местного князя торговыми пошлинами.

Рядом с этими экономическими следствиями, вытекавшими из географического и этнографического положения Москвы, из того же источника вышел ряд важных следствий политических. С географическим положением города Москвы тесно связано было генеалогическое положение его князя.

Как город новый и окрайный, Москва досталась одной из младших линий Всеволодова племени. Поэтому московский князь не мог питать надежды дожить до старшинства и по очереди занять старший великокняжеский стол. Чувствуя себя бесправным, точнее, обездоленным среди родичей и не имея опоры в обычаях и преданиях старины, он должен был обеспечивать свое положение иными средствами, независимо от родословных отношений, от очереди старшинства. Благодаря тому московские князья рано вырабатывают своеобразную политику, с первых шагов начинают действовать не по обычаю, раньше и решительнее других сходят с привычной колеи княжеских отношений, ищут новых путей, не задумываясь над старинными счетами, над политическими преданиями и приличиями. Это обнаруживается как в их отношениях к другим князьям, так и в ведении ими внутренних дел своего княжества. Они являются зоркими наблюдателями того, что происходит вокруг них, внимательно высматривают, что лежит плохо, и прибирают это к рукам. Первые московские князья выступают смелыми хищниками. Недаром один из них, Михаил Ярославич, перешел в потомство с прозванием Хоробрита, т. е. забияки: он в 1248 г. врасплох напал на своего дядю великого князя Святослава и вопреки всякому праву согнал его с владимирского стола. Первый московский князь Александрова племени, Даниил, по рассказу летописца, точно так же врасплох напал на своего рязанского соседа князя Константина, победил его «некоей хитростью», т. е. обманом, взял его в плен и отнял у него Коломну. Сын этого Даниила Юрий в 1303 г., напав на другого соседа, князя можайского, также взял его в плен и захватил можайский удел в самых верховьях р. Москвы, потом убил отцова пленника Константина и удержал за собой Коломну: теперь вся Москва-река до самого устья стала московской. Московский князь - враг всякому великому князю, кто бы он ни был: казалось, самая почва Москвы питала в ее князьях неуважение к прежним понятиям и отношениям старшинства. Даниил долго и упорно боролся с великими князьями, собственными старшими братьями - с Димитрием переяславским, потом с Андреем городецким. Но по смерти Димитрия он сблизился с добрым и бездетным его сыном Иваном и так подружился, что Иван, умирая в 1302 г., отказал свой удел московскому своему соседу и младшему дяде помимо старших родичей. Даниил принял наследство и отстоял его от притязаний старшего брата, великого князя Андрея. Но враги старшинства, московские князья были гибкие и сообразительные дельцы. Как скоро изменялись обстоятельства, и они изменяли свой образ действий. Татарский разгром надолго, на весь XIII в., поверг народное хозяйство Северной Руси в страшный хаос. Но с XIV в. расстроенные отношения здесь начали улаживаться, народное хозяйство стало приходить в некоторый порядок. С тех пор и московские князья, начав свое дело беззастенчивыми хищниками, продолжают его мирными хозяевами, скопидомными, домовитыми устроителями своего удела, заботятся о водворении в нем прочного порядка, заселяют его промышленными и рабочими людьми, которых перезывают к себе из чужих княжеств, толпами покупают в Орде русских пленников и на льготных условиях сажают тех и других на своих московских пустошах, строят деревни, села, слободы. С XIV в. можем следить за ходом этого хозяйственного домостроительства московских князей по длинному ряду их духовных грамот, начинающемуся двумя завещаниями третьего московского князя из Александрова племени - Ивана Калиты. Эти грамоты объясняют нам, почему к половине XV в. в Северной Руси привыкли смотреть на московского князя как на образцового хозяина, на Московское княжество - как на самый благоустроенный удел. Следы этого взгляда находим в одном памятнике половины XV в. Это сухой генеалогический перечень русских князей, начиная от Рюрика. Здесь, между прочим, читаем, что Всеволод Большое Гнездо родил Ярослава, Ярослав родил Александра Великого, Храброго, Александр - Даниила, а Даниил - Ивана Калиту, «иже исправи землю Русскую от татей». Итак, северное русское общество считало Ивана Калиту правителем, умевшим очистить свою землю от воров, водворить в ней. общественную безопасность. Навстречу этому взгляду идут указания с другой стороны. В приписке на одной рукописи, писанной в Москве в конце княжения Ивана Калиты, читаем хвалу правдолюбию этого князя, давшего Русской земле «тишину велию и правый суд». Канонист А. С. Павлов приписывает тому же князю введение в действие Земледельческого закона, византийского земско-полицейского и уголовного устава, составленного, как предполагают, императорами-иконоборцами в VIII в. Если так, то можно думать, что Иван Калита особенно заботился об устройстве сельского населения в своих владениях. Так, благодаря своему генеалогическому положению, чувствуя себя наиболее бесправным князем среди родичей, московский удельный владетель рано выработал себе образ действий, который держался не на преданиях старины, а на расчетливом соображении обстоятельств текущей минуты.

в. Таковы были первоначальные условия быстрого роста Московского княжества. Этих условий было два: географическое положение Москвы и генеалогическое положение ее князя. Первое условие сопровождалось выгодами экономическими, которые давали в руки московскому князю обильные материальные средства, а второе условие указывало ему, как всего выгоднее пустить в оборот эти средства, помогло ему выработать своеобразную политику, основанную не на родственных чувствах и воспоминаниях, а на искусном пользовании текущей минутой. Располагая такими средствами и держась такой политики, московские князья в XIV и в первой половине XV в. умели добиться очень важных политических успехов. Перечислим их.

1. Пользуясь своими средствами, московские князья постепенно выводили свое княжество из первоначальных тесных его пределов. В самом начале XIV в. на севере Руси, может быть, не было удела незначительнее московского. Пределы его далеко не совпадали даже с границами нынешней Московской губернии. Из существовавших тогда городов этой губернии в состав удельной московской территории не входили Дмитров, Клин, Волоколамск, Можайск, Серпухов, Коломна, Верея. Удел князя Даниила до захвата Можайска и Коломны занимал срединное пространство этой губернии - по среднему течению р. Москвы с продолжением на восток по верхней Клязьме, которое клином вдавалось между дмитровскими и коломенскими, т. е. рязанскими, волостями. В этом уделе едва ли было тогда больше двух городов, Москвы и Звенигорода: Руза и Радонеж тогда были, кажется, еще простыми сельскими волостями. Из 13 нынешних уездов губернии во владениях князя Даниила можно предполагать только четыре: Московский, Звенигородский, Рузский и Богородский с частью Дмитревского. Даже после того как третий московский князь из племени Александра Невского, Иван Калита, стал великим князем, московский удел оставался очень незначительным. В первой духовной этого князя, написанной в 1327 г., перечислены все его вотчинные владения. Они состояли из пяти или семи городов с уездами. То были: Москва, Коломна, Можайск, Звенигород, Серпухов, Руза и Радонеж, если только эти две последние волости были тогда городами (Переяславль не упомянут в грамоте). В этих уездах находились 51 сельская волость и до 40 дворцовых сел. Вот весь удел Калиты, когда он стал великим князем. Но в руках его были обильные материальные средства, которые он и пустил в выгодный оборот. Тогдашние тяжкие условия землевладения заставляли землевладельцев продавать свои вотчины. Вследствие усиленного предложения земли были дешевы. Московские князья, имея свободные деньги, и начали скупать земли у частных лиц и у церковных учреждений, у митрополита, у монастырей, у других князей. Покупая села и деревни в чужих уделах, Иван Калита купил целых три удельных города с округами - Белозерск, Галич и Углич, оставив, впрочем, эти уделы до времени за прежними князьями на каких-либо условиях зависимости. Преемники его продолжали это мозаическое собирание земель. В каждой следующей московской духовной грамоте перечисляются новоприобретенные села и волости, о которых не упоминает предшествующая. Новые «примыслы» выплывают в этих грамотах один за другим неожиданно, выносимые каким-то непрерывным, но скрытым приобретательным процессом, без видимого плана и большею частью без указания, как они приобретались. Димитрий Донской как-то вытягал у смольнян Медынь; но неизвестно, как приобретены до него Верея, Боровск, Серпухов, половина Волоколамска, Кашира и до полутора десятка сел, разбросанных по великокняжеской Владимирской области и по разным чужим уделам. При Калите и его сыновьях земельные приобретения совершались путем частных полюбовных сделок, обыкновенно прикупами; но потом на подмогу этим мирным способам снова пущен был в ход насильственный захват с помощью Орды или без нее. Димитрий Донской захватил Стародуб на Клязьме и Галич с Дмитровом, выгнав тамошних князей из их вотчин. Сын его Василий «умздил» татарских князей и самого хана и за «многое злато и сребро» купил ярлык на Муром, Тарусу и целое Нижегородское княжество, князей их выживал из их владений или жаловал их же вотчинами на условии подручнической службы. С конца XIV в. в видимо беспорядочном, случайном расширении московской территории становится заметен некоторый план, может быть сам собою сложившийся. Захватом Можайска и Коломны московский князь приобрел все течение Москвы; приобретение великокняжеской области и потом Стародубского княжества делало его хозяином всей Клязьмы. С приобретением Калуги, Мещеры при Донском, Козельска, Лихвина, Алексина, Тарусы, Мурома и Нижнего при его сыне все течение Оки - от впадения Упы и Жиздры до Коломны и от Городца Мещерского до Нижнего - оказалось во власти московского князя, так что Рязанское княжество очутилось с трех сторон среди волостей московских и владимирских, которые с Калиты были в московских же руках. Точно так же с приобретением Ржева, Углича и Нижегородского княжества при тех же князьях и Романова при Василии Темном, при постоянном обладании Костромой как частью великокняжеской Владимирской области едва ли не большее протяжение Верхней Волги принадлежало Москве; и здесь княжества Тверское и Ярославское с разных сторон были охвачены московскими владениями. Так прежде всего московский князь старался овладеть главными речными путями междуречья, внутренними и окрайными. Наконец, с приобретением княжеств Белозерского и Галицкого открылся широкий простор для московских земельных примыслов в верхнем Заволжье. Там московский князь нашел много удобств для своего дела. Обширные и глухие лесистые пространства по Шексне с ее притоками, по притокам озер Белого и Кубенского, по верхней Сухоне в первой половине XV в. были разделены между многочисленными князьями белозерской и ярославской линии. Слабые и бедные, беднея все более от семейных разделов и татарских тягостей, иногда совместно вчетвером или впятером владея фамильным городком или даже простой сельской волостью, они не были в состоянии поддерживать державные права и владетельную обстановку удельных князей и нечувствительно спускались до уровня частных и даже некрупных землевладельцев. Чтобы привести их под свою руку, московскому князю не нужно было ни оружия, ни даже денег: они сами искали московской службы и послушно поступались своими вотчинами, которые получали от нового государя обратно в виде служебного пожалования. Так, уже Василий Темный распоряжается вотчинами князей Заозерских, Кубенских, Бохтюжских как своими примыслами.

Успешному распространению московской территории в эту сторону много помогло одно народное движение. С усилением Москвы верхнее Поволжье стало безопаснее и с новгородской и с татарской стороны. Это давало возможность избытку долго скоплявшегося в междуречье населения отливать за Волгу в просторные лесные пустыни тамошнего края. Разведчиками в этом переселенческом движении явились с конца XIV в. монахи центральных монастырей, преимущественно Троицкого Сергиева; пробираясь в костромские и вологодские дебри, они основывали по речкам Комеле, Обноре, Пельшме, Авенге, Глушице обители, которые становились опорными пунктами крестьянских переселений: через несколько лет по этим рекам возникали одноименные волости с десятками деревень. С этими монастырями-колониями повторялось то же, что испытывала их метрополия, обитель преп. Сергия: они обсаживались крестьянскими поселениями, искажавшими их любимую дремучую пустыню. При совместном с новгородцами владении Вологдой и как правитель Костромской области по своему великокняжескому званию московский князь был вправе считать своими эти волости, заселявшиеся выходцами из московских владений.

Так можно различить пять главных способов, которыми пользовались московские князья для расширения своего княжества: это были скупка, захват вооруженный, захват дипломатический с помощью Орды, служебный договор с удельным князем и расселение из московских владений за Волгу. По духовной Василия Темного, составленной около 1462 г., можно видеть плоды полуторавековых скопидомных усилий московских князей по собиранию чужих земель. В этой духовной великое княжение Владимирское впервые смешано с Московским княжеством, со старинными вотчинными владениями и новыми примыслами в одну безразличную владельческую массу. На всем пространстве Окско-Волжского междуречья не московскими оставались только части Тверского и Ярославского княжеств да половина Ростова, другая половина которого была куплена Василием Темным. Но московские владения выходили за пределы междуречья на юг вверх по Оке и Цне, а на северо-востоке углублялись в Вятскую землю и доходили до Устюга, который в конце XIV в. уже принадлежал Москве. Владения князя Даниила далеко не заключали в себе и 500 кв. миль, так как во всей Московской губернии не более 590 кв. миль. Если по духовной Василия Темного очертите пределы московских владений, вы увидите, что в них можно считать по меньшей мере 15 тысяч кв. миль. Таковы были территориальные успехи, достигнутые московскими князьями к половине XV в. Благодаря этим успехам к концу княжения Темного Московское княжество размерами своими превосходило любое из великих княжеств, тогда еще существовавших на Руси.

II. Пользуясь своими средствами и расчетливой фамильной политикой, московские князья в XIV в. постепенно сами выступали из положения бесправных удельных князей. Младшие, но богатые, эти князья предприняли смелую борьбу со старшими родичами за великокняжеский стол. Главными их соперниками были князья тверские, старшие их родичи. Действуя во имя силы, а не права, московские князья долго не имели успеха. Князь Юрий московский оспаривал великое княжение у своего двоюродного дяди Михаила тверского и погубил в Орде своего соперника, но потом сам сложил там свою голову, убитый сыном Михаила. Однако окончательное торжество осталось за Москвою, потому что средства боровшихся сторон были неравны. На стороне тверских князей были право старшинства и личные доблести, средства юридические и нравственные; на стороне московских были деньги и уменье пользоваться обстоятельствами, средства материальные и практические, а тогда. Русь переживала время, когда последние средства были действительнее первых. Князья тверские никак не могли понять истинного положения дел и в начале XIV в. все еще считали возможной борьбу с татарами. Другой сын Михаила тверского, Александр, призывал свою братию, русских князей, «друг за друга и брат за брата стоять, а татарам не выдавать и всем вместе противиться им, оборонять Русскую землю и всех православных христиан». Так отвечал он на увещание русских князей покориться татарам, когда изгнанником укрывался в Пскове после того, как в 1327 г., не вытерпев татарских насилий, он со всем городом Тверью поднялся на татар и истребил находившееся тогда в Твери татарское посольство. Московские князья иначе смотрели на положение дел. Они пока вовсе не думали о борьбе с татарами; видя, что на Орду гораздо выгоднее действовать «смиренной мудростью», т. е. угодничеством и деньгами, чем оружием, они усердно ухаживали за ханом и сделали его орудием своих замыслов. Никто из князей чаще Калиты не ездил на поклон к хану, и там он был всегда желанным гостем, потому что приезжал туда не с пустыми руками. В Орде привыкли уже думать, что, когда приедет московский князь, будет «многое злато и сребро» и у великого хана-царя, и у его ханш, и у всех именитых мурз Золотой Орды. Благодаря тому московский князь, по генеалогии младший среди своей братии, добился старшего великокняжеского стола. Хан поручил Калите наказать тверского князя за восстание. Тот исправно исполнил поручение: под его предводительством татары разорили Тверское княжество «и просто рещи, - добавляет летопись, - всю землю Русскую положиша пусту», не тронув, конечно, Москвы. В награду за это Калита в 1328 г. получил великокняжеский стол, который с тех пор уже не выходил из-под московского князя.

III. Приобретение великокняжеского стола московским князем сопровождалось двумя важными последствиями для Руси, из коих одно можно назвать нравственным, другое - политическим. Нравственное состояло в том, что московский удельный владелец, став великим князем, первый начал выводить русское население из того уныния и оцепенения, в какое повергли его внешние несчастия. Образцовый устроитель своего удела, умевший водворить в нем общественную безопасность и тишину, московский князь, получив звание великого, дал почувствовать выгоды своей политики и другим частям Северо-Восточной Руси. Этим он подготовил себе широкую популярность, т. е. почву для дальнейших успехов.

Летописец отмечает, что с тех пор, как московский князь получил от хана великокняжеское звание. Северная Русь начала отдыхать от постоянных татарских погромов, какие она терпела. Рассказывая о возвращении Калиты от хана в 1328 г. с пожалованием, летописец прибавляет: «…бысть оттоле тишина велика по всей Русской земле на сорок лет и престаша татарове воевати землю Русскую». Это, очевидно, заметка наблюдателя, жившего во второй половине XIV в. Оглянувшись назад на сорок лет, этот наблюдатель отметил, как почувствовалось в эти десятилетия господство Москвы в Северной России: время с 1328 по 1368 г., когда впервые напал на Северо-Восточную Русь Ольгерд литовский, считалось порою отдыха для населения этой Руси, которое за то благодарило Москву. В эти спокойные годы успели народиться и вырасти целых два поколения, к нервам которых впечатления детства не привили безотчетного ужаса отцов и дедов перед татарином: они и вышли на Куликово поле.

Политическое следствие приобретения московским князем великого княжения состояло в том, что московский князь, став великим, первый начал выводить Северную Русь из состояния политического раздробления, в какое привел ее удельный порядок. До тех пор удельные князья, несмотря на свое родство, оставались чуждыми друг другу, обособленными владетелями. При старших сыновьях Александра Невского, великих князьях Димитрии и Андрее, составлялись союзы удельных князей против того и другого брата, собирались княжеские съезды для решения спорных дел. Но это были случайные и минутные попытки восстановить родственное и владельческое единение. Направленные против старшего князя, который по идее как названный отец должен был объединять младших, эти союзы не поддерживали, а скорее ослабляли родственную связь Всеволодовичей. Вокруг Москвы со времени великокняжения Калиты образуется княжеский союз на более прочных основаниях, руководимый самим московским князем. Сначала этот союз был финансовый и подневольный. Татары по завоевании Руси на первых порах сами собирали наложенную ими на Русь дань - ордынский выход, для чего в первые 35 лет ига три раза производили через присылаемых из Орды численников поголовную, за исключением духовенства, перепись народа, число; но потом ханы стали поручать сбор выхода великому князю владимирскому. Такое поручение собирать ордынскую дань со многих, если только не со всех, князей и доставлять ее в Орду получил и Иван Данилович, когда стал великим князем владимирским. Это полномочие послужило в руках великого князя могучим орудием политического объединения удельной Руси. Не охотник и не мастер бить свою братию мечом, московский князь получил возможность бить ее рублем. Этот союз, сначала только финансовый, потом стал на более широкое основание, получив еще политическое значение. Простой ответственный приказчик хана по сбору и доставке дани, московский князь сделан был потом полномочным руководителем и судьею русских князей. Летописец рассказывает, что, когда дети Калиты по смерти отца в 1341 г. явились к хану Узбеку, тот встретил их с честью и любовью, потому что очень любил и чтил их отца, и обещал никому мимо них не отдавать великого княжения. Старшему сыну Семену, назначенному великим князем, даны были «под руки» все князья русские. Летописец прибавляет, что Семен был у хана в великом почете и все князья русские, и рязанские, и ростовские, и даже тверские, столь подручны ему были, что все по его слову творили. Семен умел пользоваться выгодами своего положения и давал чувствовать их другим князьям, как показывает присвоенное ему прозвание Гордого. По смерти Семена в 1353 г. его брат и преемник Иван получил от хана вместе с великокняжеским званием и судебную власть над всеми князьями Северной Руси: хан велел им во всем слушаться великого князя Ивана и у него судиться, а в обидах жаловаться на него хану. В княжение Иванова сына Димитрия этот княжеский союз с Москвою во главе, готовый превратиться в гегемонию Москвы над русскими князьями, еще более расширился и укрепился, получив национальное значение. Когда при Димитрии возобновилась борьба Москвы с Тверью, тверской князь Михаил Александрович искал себе опоры в Литве и даже в Орде, чем погубил популярность, какой дотоле пользовались тверские князья в населении Северной Руси. Когда в 1375 г. московский князь шел на Тверь, к его полкам присоединилось 19 князей. Многие из них, например князья ростовский, белозерский, стародубский, все потомки Всеволода III, были давнишними или недавними подручниками московского князя; но некоторые из них добровольно примкнули к нему из патриотического побуждения. Таковы были князья черниговской линии Святославичей: брянский, новосильский, Оболенский. Они сердились на тверского князя за то, что он неоднократно наводил на Русь Литву, столько зла наделавшую православным христианам, и соединился даже с поганым Мамаем. Наконец, почти вся Северная Русь под руководством Москвы стала против Орды на Куликовом поле и под московскими знаменами одержала первую народную победу над агарянством. Это сообщило московскому князю значение национального вождя Северной Руси в борьбе с внешними врагами. Так Орда стала слепым орудием, с помощью которого создавалась политическая и народная сила, направившаяся против нее же.

IV. Самым важным успехом московского князя было то, что он приобрел своему стольному городу значение церковной столицы Руси. И в этом приобретении ему помогло географическое положение города Москвы. Татарским разгромом окончательно опустошена была старинная Киевская Русь, пустевшая с половины XII в. Вслед за населением на север ушел и высший иерарх русской церкви, киевский митрополит. Летописец рассказывает, что в 1299 г. митрополит Максим, не стерпев насилия татарского, собрался со всем своим клиросом и уехал из Киева во Владимир на Клязьму; тогда же и весь Киев-город разбежался, добавляет летопись. Но остатки южнорусской паствы в то тяжелое время не менее, даже более прежнего нуждались в заботах высшего пастыря русской церкви. Митрополит из Владимира должен был время от времени посещать южнорусские епархии. В эти поездки он останавливался на перепутье в городе Москве. Так, странствуя по Руси, проходя места и города, по выражению жития, часто бывал и подолгу живал в Москве преемник Максима митрополит Петр. Благодаря тому у него завязалась тесная дружба с князем Иваном Калитой, который правил Москвой еще при жизни старшего брата Юрия во время его частых отлучек. Оба они вместе заложили каменный соборный храм Успения в Москве. Может быть, святитель и не думал о перенесении митрополичьей кафедры с Клязьмы на берега Москвы. Город Москва принадлежал ко владимирской епархии, архиереем которой был тот же митрополит со времени переселения на Клязьму. Бывая в Москве, митрополит Петр гостил у местного князя, жил в своем епархиальном городе, на старинном дворе князя Юрия Долгорукого, откуда потом перешел на то место, где вскоре был заложен Успенский собор. Случилось так, что в этом городе владыку и застигла смерть (в 1326 г.). Но эта случайность стала заветом для дальнейших митрополитов. Преемник Петра Феогност уже не хотел жить во Владимире, поселился на новом митрополичьем подворье в Москве, у чудотворцева гроба в новопостроенном Успенском соборе. Так Москва стала церковной столицей Руси задолго прежде, чем сделалась столицей политической.

Нити церковной жизни, далеко расходившиеся от митрополичьей кафедры по Русской земле, притягивали теперь ее части к Москве, а богатые материальные средства, которыми располагала тогда русская церковь, стали стекаться в Москву, содействуя ее обогащению. Еще важнее было нравственное впечатление, произведенное этим перемещением митрополичьей кафедры на население Северной Руси. Здесь с большим доверием стали относиться к московскому князю, полагая, что все его действия совершаются с благословения верховного святителя русской церкви. След этого впечатления заметен в рассказе летописца. Повествуя о перенесении кафедры из Владимира в Москву, этот летописец замечает: «…иным же князем многим немного сладостно бе, еже град Москва митрополита имяше, в себе живуща». Еще ярче выступает это нравственно-церковное впечатление в памятниках позднейшего времени. Митрополит Петр умер страдальцем за Русскую землю, путешествовал в Орду ходатайствовать за свою паству, много труда понес в своих заботах о пасомых. Церковь русская причислила его к сонму святых предстателей Русской земли, и русские люди клялись его именем уже в XIV в. Жизнь этого святителя описана его другом и современником, ростовским епископом Прохором. Этот биограф кратко и просто рассказывает о том, как скончался в Москве св. Петр в отсутствие князя Ивана Калиты. В конце XIV или в начале XV в. один из преемников св. Петра, серб Киприан, написал более витиеватое жизнеописание святителя. Здесь встречаем уже другое описание его кончины: св. Петр умирает в присутствии Ивана Калиты, увещевает князя достроить основанный ими обоими соборный храм Успения божией матери, и при этом святитель изрекает князю такое пророчество: «Если, сын, меня послушаешь и храм Богородицы воздвигнешь и меня успокоишь в своем городе, то и сам прославишься более других князей, и прославятся сыны. и внуки твои, и город этот славен будет среди всех городов русских, и святители станут жить в нем, взойдут руки его на плеча врагов его, да и кости мои в нем положены будут». Очевидно, Киприан заимствовал эту подробность, неизвестную Прохору, из народного сказания, успевшего сложиться под влиянием событий XIV в. Русское церковное общество стало сочувственно относиться к князю, действовавшему об руку с высшим пастырем русской церкви. Это сочувствие церковного общества, может быть, всего более помогло московскому князю укрепить за собою национальное и нравственное значение в Северной Руси.

Следы этого сочувствия находим и в другом, несколько позднейшем памятнике. Около половины XV в. начал подвизаться в основанном им монастыре инок Пафнутий Боровский, один из самых своеобразных и крепких характеров, какие известны в Древней Руси. Он любил рассказывать ученикам, что видел и слышал на своем веку. Эти рассказы, записанные слушателями, дошли до нас. Между прочим, преп. Пафнутий рассказывал, как в 1427 г. был мор великий на Руси, мерли «болячкой-прыщем»; может быть, это была чума. Обмирала тогда одна инокиня и, очнувшись, рассказывала, кого видела в раю и кого в аду, и, о ком что рассказывала, рассудив по их жизни, находили, что это правда. Видела она в раю великого князя Ивана Даниловича Калиту: так он прозван был, добавлял повествователь, за свое нищелюбие, потому что всегда носил за поясом мешок с деньгами (калиту), из которого подавал нищим, сколько рука захватит. Может быть, ироническому прозвищу, какое современники дали князю-скопидому, позднейшие поколения стали усвоять уже нравственное толкование. Подходит раз ко князю нищий и получает от него милостыню; подходит в другой раз, и князь дает ему другую милостыню; нищий не унялся и подошел в третий раз; тогда и князь не стерпел и, подавая ему третью милостыню, с сердцем сказал: «На, возьми, несытые зенки!» «Сам ты несытые зенки, - возразил нищий, - и здесь царствуешь, и на том свете царствовать хочешь». Это тонкая хвала в грубой форме: нищий хотел сказать, что князь милостыней, нищелюбием старается заработать себе царство небесное. Из этого ясно стало, продолжал рассказчик, что нищий послан был от бога искусить князя и возвестить ему, что «по бозе бяше дело его, еже творит». Видела еще инокиня в аду литовского короля Витовта в образе большого человека, которому страшный черный мурин (бес) клал в рот клещами раскаленные червонцы, приговаривая: «Наедайся же, окаянный!» Добродушный юмор, которым проникнуты эти рассказы, не позволяет сомневаться в их народном происхождении. Не смущайтесь хронологией рассказа, не останавливайтесь на том, что в 1427 г. инокиня даже в аду не могла повстречать Витовта, который умер в 1430 г. У народной памяти своя хронология и прагматика, своя концепция исторических явлений. Народное сказание, забывая хронологию, противопоставляло литовского короля, врага Руси и православия, Ивану Даниловичу Калите, другу меньшой, нищей братии, правнук которого Василий Димитриевич сдержал напор этого грозного короля на православную Русь. Народная мысль живо восприняла эту близость обеих властей, княжеской и церковной, и внесла участие чувства в легендарную разработку образов их носителей, Калиты и московского первосвятителя. В тех же повестях о. Пафнутия есть коротенький, но выразительный рассказец. Раз Калита видел во сне гору высокую, покрытую снегом; снег растаял, а потом и гора скрылась. Калита спросил св. Петра о значении сна. «Гора, - отвечал святитель, - это ты, князь, а снег на горе - я, старик: я умру раньше твоего». Церковный колорит, которым окрашены приведенные рассказы, указывает на участие духовенства в их создании. Очевидно, политические успехи московского князя освящались в народном представлении содействием и благословением высшей церковной власти на Руси. Благодаря тому эти успехи, достигнутые не всегда чистыми средствами, стали прочным достоянием московского князя.

Соединяя все изложенные факты, мы можем представить себе отношение, какое в продолжение XIV в. установилось среди северного русского населения к Московскому княжеству и его князю: под влиянием событий XIV в. в этом населении на них установился троякий взгляд. 1) На старшего, великого князя московского привыкли смотреть как на образцового правителя-хозяина, установителя земской тишины и гражданского порядка, а на Московское княжеством - как на исходный пункт нового строя земских отношений, первым плодом которого и было установление большей внутренней тишины и внешней безопасности. 2) На старшего московского князя привыкли смотреть как на народного вождя Руси в борьбе с внешними врагами, а на Москву - как на виновницу первых народных успехов над неверной Литвой и погаными «сыроядцами» агарянами. 3) Наконец, в московском князе Северная Русь привыкла видеть старшего сына русской церкви, ближайшего друга и сотрудника главного русского иерарха, а Москву считать городом, на котором покоится особенное благословение величайшего святителя Русской земли и с которым связаны религиозно-нравственные интересы всего православного русского народа. Такое значение приобрел к половине XV в. удельный москворецкий князек, который полтораста лет назад выступал мелким хищником, из-за угла подстерегавшим своих соседей.