"Уникум" - читать интересную книгу автора (Клюева Варвара)

Глава 3

— Все! — простонал Прошка и бессильно рухнул на горячую каменную плиту. — Дальше я не пойду.

Генрих, явно обрадованный тем, что не он первым выказал признаки слабости, не мешкая пристроился рядом. Машенька и Эрих с Алькой, еле перебирая ногами, дотащились до главы семейства и молча опустились на камень. На разговоры у них уже не было сил.

Сутки в душном поезде, оглушающая жара в Симферополе, часовая тряска в раскаленном троллейбусе и душегубка в автобусе сказались на всех нас не самым лучшим образом. Но двухчасовой пеший переход с неподъемными рюкзаками по раскаленным камням подточил силы даже неутомимого Леши. Последние полчаса он угрюмо шагал, забыв даже про не правильные латинские глаголы, о которых рассуждал всю дорогу от Симферополя.

Я покосилась на пестревшее палатками ущелье, потом обернулась, обведя взглядом корпуса пансионата «Бирюза», который мы только что миновали, и обширный, но вовсе не безлюдный пансионатский пляж.

— У тебя что, совсем мозги вытопило? — прошипела я, вперив в Прошку полный возмущения взор. — Стоило ехать за две тысячи верст, чтобы насладиться зрелищем курортных толп!

Марк, явно потрясенный перспективой двухнедельного пребывания в гуще курортной толпы, решительно встал на мою сторону:

— Нет! Здесь мы не останемся.

— Но ведь неизвестно, сколько народу будет дальше, — умоляюще прошептал Генрих. — Тут только до ближайшего мыса километра три. А вдруг за ним вообще не окажется подходящего места для стоянки?

— Окажется! — отрезала я. — За этим мысом чудесная бухточка, а наверху — плато с можжевельником, густая тень, места для палаток и ни одной посторонней морды.

— Почему же ты так уверена, что этот райский уголок обойден туристерами? — ехидно поинтересовался Прошка, явно оживившись в предчувствии склоки.

— Потому что там нет воды.

— Что?!

— Как это — нет воды?

— И что же мы будем делать?

— Ты предлагаешь пить морскую?

Все заговорили разом, и некоторое время мне не удавалось вставить ни слова. Но вот испуганный галдеж стих, и друзья выжидательно уставились на меня.

— За водой будем ходить в пансионат, — доброжелательно объяснила я.

В наступившей тишине стал явственно слышен безмятежный стрекот цикад.

— Как минимум четыре километра в один конец! — выдавил наконец потрясенный Генрих. — По жаре! С тяжелыми канистрами! Варька, побойся Бога!

— Да уж, развлечение не из приятных, — поддержал Генриха Леша и тут же жизнерадостно добавил:

— Зато каждый день!

— Маньячка! — убежденно сказал Прошка.

Даже Марк подрастерял решимость.

— У нас только три канистры, причем одна — пятилитровая. Хватит ли нам двадцати пяти литров в сутки?

— Взрослому человеку положено выпивать литр жидкости в день, — отмела я его сомнения. — Так что одну канистру можно смело использовать под вино.

— Литр! По такой жаре? Варвара, ты перегрелась!

— Ну ладно, можете выдувать по два с половиной, — великодушно разрешила я.

— Но ходить каждый день! — запричитал Генрих.

— Да что вы ее слушаете? — возмутился Прошка. — Остаемся здесь, и никаких гвоздей. Сейчас окунемся и пойдем ставить палатки.

Я молча повернулась и решительно зашагала в сторону мыса. Изумленный возглас Генриха заставил меня остановиться:

— Машенька! И ты туда же?

Я обернулась. Машенька встала с камня и обреченно надевала рюкзак. Я ощутила мгновенный укол раскаяния.

— Я же вас как облупленных знаю, Анри. Хочешь, расскажу, что в точности произойдет, если я сейчас не поддержу Варвару? Раз уж Варька уперлась, ее и танком не остановишь. Леша, естественно, пойдет с ней. Через пятнадцать минут Марк еще раз обозреет палатки и пляж и решит, что ежедневная прогулка за водой куда приятнее жизни в загаженном муравейнике. Потом ты будешь часа полтора уговаривать Прошку не разрушать компанию, а Прошка будет выторговывать себе освобождение от обязанностей водоноса. В итоге мы доберемся до Варькиного плато в темноте, дети заснут на камнях голодные, а вы до утра будете выяснять отношения. Нет, уж лучше сразу перейти на сторону победителей. По крайней мере, у нас останется надежда поужинать и поставить палатки.

Нарисованная Машенькой картина произвела впечатление даже на Прошку. Без единого звука он поднялся с плиты и поплелся за нами.

Через час мы вскарабкались по крутой тропинке в скалах и оказались на просторном плато, обрамленном густыми зарослями крымского древовидного можжевельника. В воздухе стоял острый хвойный запах, дружно стрекотали цикады, все вокруг дышало ленивым спокойствием.

— Красота! — восхитилась Машенька.

— Обрывы страшноватые, — поежился Прошка.

— Ничего, они далеко, а близнецам запретим и близко подходить.

В центре ровной площадки росло невысокое, но могучее раскидистое дерево, под которым кто-то из наших сумасшедших предшественников-туристов сложил из здоровенных плоских камней монументальный стол. Вокруг стола в живописном беспорядке стояли валуны поменьше — стулья. Наши предшественники явно ездили сюда не один год и любили комфорт. Они даже не поленились сложить неподалеку от стола очаг и водрузить сверху гигантскую чугунную решетку. Неужели притащили ее с собой?

Все сразу повеселели и рассыпались по поляне выбирать места для палаток. Эрих с Алькой обнаружили в кустах зверька, похожего на тушканчика.

— Крыса! — завопил Эрих.

— Лови ее! — крикнула Алька, и они немедленно бросились в погоню.

Несчастное существо метнулось на дерево и, тяжело дыша, с упреком уставилось на своих мучителей огромными круглыми глазами.

— Она древесная, — разочарованно объявил Эрих.

— Ну тогда ладно, пусть живет, — смягчилась Алька.

Я нашла подходящий участок и вытряхнула из рюкзака палатку. Палатки — мое хобби, одно время я даже подрабатывала их шитьем, потому что знала одно местечко, где за пару бутылок водки можно было раздобыть нужное количество парашютного шелка и стропы. Палатки получались чудесные — компактные, удобные, практически невесомые. Мы с Лешей обеспечили ими всю компанию: я шила, а он добывал необходимую фурнитуру.

— А кто пойдет за водой? — инквизиторским тоном поинтересовался Прошка.

— Как — кто? — удивилась я. — Вы с Генрихом, конечно.

От возмущения у Прошки перехватило дыхание. Он попытался что-то сказать, но лишь невнятно булькнул.

— Почему мы? — жалобно проскулил Генрих.

— Должен же быть от вас хоть какой-то прок, — с готовностью ответил за меня Марк. — Ничего другого вы все равно делать не умеете. Если не пойдете за водой, вообще превратитесь в бесполезный балласт.

— А Варька — полезный? — прорезался у Прошки голос. — По-моему, вреднее не бывает. Она нас сюда пригнала, вот пусть сама и отправляется!

— Но она же дама, — с упреком заметил галантный Генрих.

— Кто? Варька?! Да она самое упрямое, вредное и злобное существо в мире. Если она дама, то я — папа римский. И потом, я же не предлагаю ее одну отправить. Пускай забирает с собой своего драгоценного Лешеньку.

— А палатки будешь ставить ты? — ехидно поинтересовался Леша.

Прошка сник было перед этим железным аргументом, но тут же снова воспрял:

— Тогда пусть Марк идет.

— Я буду рубить дрова, — отрезал Марк. — Или, по-твоему, я должен доверить топор вам с Генрихом?

— Ох, нет, только не это! — вмешалась Машенька. — Анри, милый, прошу тебя, сходи, пожалуйста за водой!

— Но почему, Машенька? — удивился Генрих. — Я прекрасно могу нарубить дров.

— Могу себе представить! Сначала ты обдерешься в кровь и набьешь себе шишек, разыскивая в этих зарослях подходящее сухое дерево, потом будешь долго и задумчиво его созерцать, а в конце тяпнешь себя топором по ноге.

Генрих обиженно засопел, но все-таки полез в рюкзак за канистрой. Даже Прошка, безмерно уважающий Машеньку, перестал качать права. Мы с Лешей начали расставлять палатку.

— Иногда я спрашиваю себя, — задумчиво сказала Машенька, когда новоявленные мученики скрылись из виду, — как это они тебя до сих не придушили, Варвара? Иной раз у меня у самой руки чешутся.

— Да, что ты, Машенька, они же во мне души не чают! И без меня они давно пропали бы, как пить дать. А твоя совершенно беспричинная кровожадность крайне меня удивляет. Разве я тебя хоть раз в жизни чем-нибудь обидела?

Леша как-то странно хмыкнул, и я перехватила предостерегающий взгляд, который бросила на него Машенька.

— Нет, что ты! Просто иногда хочется немного покоя, так, разнообразия ради.

— Ты считаешь, что отсутствие покоя как-то связано со мной? — не поверила я своим ушам. — Да я самый кроткий, самый уравновешенный и терпеливый человек в этой компании!

Леша поперхнулся. Я стремительно обернулась:

— И ты туда же? Что, разве я не права? Кто бы еще, кроме меня, смог бы выносить столько лет это скопище отъявленных скандалистов? По-моему, за уживчивость и легкий нрав я давно заслужила Нобелевскую премию мира.

— Да, да, конечно… — сдавленно произнес Леша, старательно пряча глаза.

Машенька не выдержала и расхохоталась. Любопытные дети прибежали узнать, что так развеселило мамочку. Я насупилась и поджала губы. Раз они обо мне такого мнения, не скажу больше ни слова. Они еще раскаются!

— Не обижайся, Варька, — вытирая слезы, попросила Машенька. — Ты — чудо. Ты умная, добрая, великодушная и бесстрашная женщина. Но твою самооценку трудно назвать трезвой.

Я не могла долго дуться на Машеньку, а потому улыбнулась и вернулась к палатке, но Лешино предательство потрясло меня до глубины души. Хорош друг, нечего сказать! Сколько пудов соли мы с ним съели, — подумать страшно! — а он так и не дал себе труда оценить мою незлобивость. Свинство, да и только!

Мы расставили остальные палатки. Леша болтал, не умолкая ни на минуту, и совершенно не обращал внимания на мое угрюмое молчание. Если у него и есть серьезные недостатки, то один из них — толстокожесть. Ну как можно ничего не замечать, если тебе так явно дают почувствовать, что тобой недовольны? В конце концов, убедившись, что мои усилия пропадают втуне, я махнула рукой. Не злиться же на него вечно, в самом деле!

— Эй, пошли купаться! — кинула я клич.

Дети встретили мое предложение криком «ура!». Машенька засмеялась.

— Ты представляешь, что скажет нагруженный канистрами Прошка, если застукает нас в море?

— Ничего, переживем!

После купания настроение у меня заметно поднялось. Прошка с Генрихом и в самом деле застигли нас на месте преступления, но, против ожидания, взрыва не последовало. Возле пансионата они набрели на аборигенов, торговавших домашним вином, и порядком надегустировались. Генрих еще издалека принялся размахивать пятилитровой канистрой; при этом он слегка покачивался на длинных ногах, так что ни у кого не осталось сомнений относительно содержимого сосуда.

— Хочется надеяться, что они не забыли про воду, — задумчиво произнес Марк в пространство.

Остаток вечера прошел чудесно. Все были так милы и предупредительны друг с другом, что дорожные передряги как-то совершенно выветрились из памяти. Правда, то Машенькино замечание в мой адрес оставило в душе маленький неприятный осадок, но я твердо решила доказать ей, что она заблуждается. Если держаться в стороне и не вступать ни в какие перепалки, она сама убедится, что отнюдь не я главный нарушитель спокойствия.

Сидя перед догорающим костром, Марк выразил надежду, что ночью никого не укусит сколопендра и нас не разбудят предсмертные хрипы.

— Кого это ты собрался разбудить предсмертными хрипами? — удивился Генрих. — Здесь некоторых — не буду указывать пальцем — и береговая артиллерия заставила бы лишь перевернуться с боку на бок. Вот разве что назначить кого-нибудь дежурным… Жаль, нет Георгия… — Генрих многозначительно умолк.

— А что Георгий? — с лукавинкой спросила Машенька.

— Да разве ты забыла, какой у него бас? Однажды, когда мужская половина нашего курса ездила на военные сборы, он заступил в наряд дневальным. Ну, днем-то майор Грин, которого все знают, поставить его к «тумбочке» не рискнул — уж слишком мало Гогия напоминал курсанта — длинный, нескладный, сутулый, гимнастерка со штанами сидят мешком. Да и стоять «смирно», не говоря уже о строевом шаге, был не способен даже под угрозой трибунала. Очки плюс шесть диоптрий молодецкой удали тоже не прибавляли. Так вот, целый день Гогия наводил в помещении чистоту, а на «тумбочку» его поставили после отбоя, когда вероятность появления в казарме посторонних офицеров минимальна. Майор Грин коротко проэкзаменовал Георгия на предмет знания устава и, покачав головой, ушел восвояси; народ, чуть-чуть поколобродив, наконец улегся. Стоял, стоял Георгий и не заметил, как прислонился к стенке и задремал. Дремлет он, и снится ему, что открывается дверь и в казарму тихой сапой входит некто в зеленой рубашке с коротким рукавом. Подходит этот человек к Георгию и замирает перед ним, сверля глазами. Георгий видит, что рубашка у незнакомца по случаю теплой погоды без галстука, с расстегнутым воротом, а на погонах две тусклые звездочки прапорщика, и пытается вспомнить, как надлежит себя вести при появлении столь мелкого начальства.

— Спите на посту, курсант?

Гогия очнулся и видит: это не сон, а и в самом деле прапорщик. Вот только звездочки на погонах какие-то странные, крупные, вышитые… И… — он лихорадочно нащупал на тумбочке невесть как попавшие туда очки — батюшки! На штанах лампасы! Тут Гогия внезапно вспомнил, чту должен делать дневальный, и, набрав в грудь побольше воздуху, радостно, протяжно, во всю мощь своих легких и луженой глотки возвестил:

— Рота, подъе-ем! Трево-ога!!!

Отсмеявшись, я сказала:

— Почему же он не поехал с нами, Генрих? Придется его срочно выписать из Москвы.

— Да он сейчас не в Москве, — ответила Машенька. — «Ла Скала» нынче на гастролях в Лондоне.

Я растянулась на коврике под звездным небом и блаженно вздохнула. «Похоже, на этот раз поездка обещает быть тихой и спокойной», — лениво подумалось мне перед сном.