"Странник играет под сурдинку" - читать интересную книгу автора (Гамсун Кнут)

VII

Прошло несколько дней. Мне наскучили мои бесплод ные занятия, надоело весь день слоняться без толку, вместо того чтобы делать что-нибудь полезное; я обратился к десятнику и попросил взять меня в сплавную бригаду. Он мне отказал.

Эти господа из пролетариев любят задирать нос, на сельских рабочих они смотря т свысока и не желают тер петь их подле себя. Они переходят с одной реки на другую, ведуг привольную жизнь, жалованье получают на руки сразу и могут пропивать немалую долю недель ного заработка. Да и девушки охотнее их привечают.

Так же обстоит дело и с дорожными рабочими, и с пу тейцами, и с фабричными: для них даже ремесленник – существо низшей расы, а про батраков и говорить не чего.

Конечно, я знал, что буду принят в бригаду, когда захочу, – стоит только обратиться к господину смотрителю. Но, во-первых, мне не хотелось без крайней необходимости одолжаться у этого человека, а во-вторых, я понимал, что в таком случае добрые сплавщики устро ят мне мартышкино житье – покуда я ценой непомерных усилий не сумею снискать их расположения. А на это, пожалуй, уйдет больше времени, чем дело то г o стоит.

И наконец, сам инженер дал мне на днях поручение, которое мне хотелось выполнить как можно лучше.

Инженер говорил со мной толково и любезно:

– Началась продолжительная засуха, река убывает, заторы растут. Я прошу тебя убедить того человека, который работает в верховьях, и того, который внизу, все это время трудиться с предельным напряжением сил. Нет нужды объяснять, что и от тебя я ожидаю того же.

– Скоро, пожалуй, начнутся дожди, – сказал я, что бы хоть что-нибудь сказать.

– Но я должен быть готов к тому, что дождя вообще больше не будет, – ответил он с непомерной серьезностью молодости. – Запомни каждое мое слово. Я не могу разорваться и уследить за всем, особенно те перь, когда у меня гости.

Тут я мысленно согласился принимать его так же всерьез, как он сам себя принимает, и пообещал вы полнить все в наилучшем виде.

Значит, для меня еще не приспело время кончать бродячую жизнь, и потому я взял багор и коробок с про визией и вышел сперва вверх, потом – вниз по реке. Чтобы не даром есть свой хлеб, я наловчился в одиночку разбирать большие заторы, сам себе пел, словно я это не я, а целая бригада сплавщиков, да и работал теперь за пятерых. Я передал Гринхусену наказ инженера, чем поверг его в безмерный ужас.

Но тут начались дожди.

Теперь бревна лихо проскакивали быстрины и водо пады, они напоминали гигантских светлокожих змей, ко торые задирают к небу то голову, то хвост.

Для инженера настали красные денечки.

Но лично мне неприютно жилось в этом городе и в этом доме. Стены моей каморки пропускали любой звук, так что и там я не находил покоя. Вдобавок, меня совсем затюкали молодые сплавщики, живущие по со седству. Все это время я прилежно бродил по берегу, хотя делать там теперь было нечего или почти нечего; я украдкой покидал дом, садился где-нибудь под наве сом скалы и бередил себе сердце мыслями о том, какой я старый и всеми покинутый; по вечерам я писал письма, множество писем всем своим знакомым, чтобы хоть как– то отвести душу, но я никогда не отправлял их. Словом, это были безрадостные дни. Потешить себя я мог только одним: исходить город вдоль и поперек, наблюдая мелочи городской жизни, а потом хорошенько поразмыс лить над каждой мелочью в отдельности.

А как инженер? Продолжались ли для него красные денечки? У меня возникли некоторые сомнения.

Почему он, к примеру, не ходит теперь утром и ве чером погулять со своей кузиной? Раньше ему случалось остановить на мосту какую-нибудь молодую даму и спра виться, как она поживает. Уже целых полмесяца он этого не делал. Несколько раз я встречал его с фру Фалькенберг, она была такая молодая, такая нарядная и счастливая, она держалась слегка вызывающе, смеялась очень громко. Она еще не привыкла к своему новому положению, думал я, хотя уже завтра или после завтра все может стать иначе. Увидев ее немного спу стя, я даже рассердился, таким легкомысленным пока залось мне ее платье, ее манеры, не осталось и следа от прежнего обаяния и прежней милоты. Куда исчезла нежность во взгляде? Одна развязность, более ничего. В бешенстве я твердил себе: отныне ее глаза, как два фонаря у входа в кабаре.

Но потом они, должно быть, наскучили друг другу, и теперь инженер частенько прогуливался в одиноче стве, а фру Фалькенберг сидела у окошка и глядела на улицу. Не по этой ли причине снова объявился капитан Братец? Вероятно, он был призван нести радость и веселье не только себе, но и еще кой-кому. И этот сверх меры взысканный природой весельчак сделал все, что мог, целую ночь городок содрогался от громового хохота, но потом отпуск у него кончился, и он отбыл на учения. Инженер и фру Фалькенберг снова остались вдвоем.

Однажды в лавке я узнал, что инженер Лассен слегка не поладил со своей кузиной. Об этом рассказал купцу заезжий торговец. Но состоятельный инженер пользовался в нашем городке таким безграничным уважением, что купец поначалу вообще не хотел верить и задавал сплетнику вопрос за вопросом.

– А вы не находите, что они просто шутили? А вы сами это слышали? А когда это было? И торговец не посмел настаивать.

– Я живу через стену с инженером. Стало быть, я при всем желании не мог не слышать, о чем они говорили этой ночью. Они именно повздорили, у меня нет никаких сомнений, вы же видите, я не утверждаю, что они крупно повздорили, о нет, совсем слегка. Просто она сказала, что он совсем не такой, как раньше, что он изменился, а он ответил, что не может здесь, в городе, вести себя так, как ему заблагорассудится. Тогда она попросила его рассчитать одного работника, который ей крайне несимпатичен, должно быть, кого-то из сплавщиков. Он согласился.

– Господи, нашли о чем говорить, – сказал купец.

Боюсь только, что торговец слышал куда больше, чем рассказал, по крайней мере, у него был такой вид.

Но разве я сам не заметил, что инженер изменился? Помню, каким громким и довольным голосом разговаривал он тогда на станции, а теперь, если он даже изредка выходил с ней прогуляться, он всю дорогу упорно не раскрывал рта; я ведь прекрасно видел, как они стоят и смотрят в разные стороны. Господи боже мой, ведь любовь это такое летучее вещество!

Поначалу все шло прекрасно. Она говорила такие слова: как здесь славно, какая большая река и водопад, какой чудесный шум, какой маленький город, улицы, люди и здесь есть ты! А он на это отвечал: Да, здесь есть ты! Ах, как они были обходительны друг с другом. Но мало-помалу они пресытились счасть ем, они перестарались, они превратили любовь в то вар, который продается на метры, вот какие они были неблагоразумные. Ему с каждым днем стано вилось яснее, что дело принимает скверный оборот; горо док маленький, кузина его здесь чужая, не может же он повсюду сопровождать ее, надо и разлучаться время от времени, надо – изредка, конечно, ну какие могут быть разговоры, только изредка – обедать порознь. Торговцы, должно быть, тоже бог весть что думают про кузена с кузиной. Не надо забывать, какой это маленький город! А она – господи, неужели она не способна понять! Но ведь город не стал за это время меньше? Нет, друже, именно ты, а не город изменился за это время.

Хотя дожди зарядили надолго, и сплав проходил без всяких хлопот, инженер начал предпринимать непродол жительные прогулки ввер x и вниз по реке. Можно было подумать, что ему просто хочется вырваться из дому, и лицо у него в эту пору было довольно мрачное.

Однажды он поcлал меня к Гринхусену, чтоб я вызвал его в город. Неужели это его хотят рассчитать? Но ведь Гринхусен ни разу не попадался на глаза фру с тех самых пор, как она приехала. Чем он ей не угодил, не понятно.

Я велел Гринхусену явиться в город, что он и сделал. Инженер тут же собрался и ушел с Гринхусеном куда-то вверх по реке.

Позднее, днем Гринхусен пришел ко мне и явно хо тел поделиться новостями, но я ни о чем его не спраши вал. Вечером сплавщики поставили Гринхусену угоще ние, и он начал свой рассказ: «Что это за сестру завел себе господин смотритель? Не собирается ли она уезжать?» Никто не мог ему ответить, да и с чего бы ей уезжать? «С такими сестрами один соблазн и морока, – разглагольствовал Гринхусен. – Уж хочешь связаться с женщиной, возьми такую, на которой решил жениться. Я ему прямо так все и выложил!» «Прямо так и вы ложил?» – спросил кто-то.

«А то нет! Да я с ним разговариваю все равно как с кем из вашего брата, – сказал Гринхусен, лучась от самодовольства. – Думаете, зачем он меня вызвал? Сроду не угадаете! Ему захотелось поговорить со мной. Поговорить, только для этого. Он раньше меня сколько раз вызывал, и теперь тоже взял да и вызвал». «А о чем он с тобой говорил?» – спросили у Гринхусена. Гринхусен напустил на себя неслыханную важность, «Я вовсе не дурак, я с кем хочешь могу поговорить. И язык у меня подвешен, как дай бог каждому. У тебя, Гринху сен, есть соображение, сказал господин инженер, вот тебе за это две кроны. Так слово в слово и сказал. А ежели вы мне не верите, можете взглянуть. Вот они, две кроны-то». «А говорили вы о чем?» – в один голос спро сили несколько человек. «Наверное, Гринхусену нельзя про это рассказывать», – вмешался я.

Я уже понял, что инженер, должно быть, впал в от чаяние, когда посылал меня за Гринхусеном. Он так мало пожил на этом свете, что при любом затруднении ему требовался человек, которому можно поплакаться. Вот он ходил сколько дней с поникшей головой и сердце у него разрывалось от жалости к самому себе, и он за хотел, чтобы весь мир узнал, как жестоко покарал его господь, лишив возможности предаваться обычным удо вольствиям. Этот спортсмен с оттопыренным задом был всего лишь злой пародией на молодость, плаксивым спартанцем. Интересно бы узнать, как его воспитывали.

Будь он постарше, я бы первый подыскал для него множество оправданий, теперь я, вероятно, ненавижу его за то, что он молод. Не знаю, может, я не прав. Но мне он кажется пародией.

После моих слов Гринхусен поглядел на меня, и все остальные поглядели на меня.

«Пожалуй, мне и впрямь нельзя про это рассказывать», – с важным видом сказал Гринхусен.

Но сплавщики запротестовали: «Это почему еще нельзя? От нас никто ничего не узнает». – «Точно, – сказал другой. – Вот как бы он сам первый не побежал докладывать и наушничать».

Тогда Гринхусен расхрабрился и сказал:

«Сколько захочу, столько расскажу, можешь не бес покоиться. Сколько захочу, и тебя не спрошусь. Да. А чего мне, раз я говорю чистую правду. И ежели ты хочешь знать, господин инженер для тебя тоже припас новость первый сорт. Дай только срок, он тебя разуважит. Так что не волнуйся. А уж коли я что рассказываю, это все правда до последнего слова. Заруби это себе на носу. Да. И ежели б ты знал, что знаю я, так она, к твоему сведению, надоела господину смотрителю хуже горькой редьки, он из-за нее не может в город выйти. Вот какая у него сестрица». – «Да ладно тебе», – зашумели сплавщики, чтоб его успокоить. «Вы думаете, почему он меня вызвал? А кого он за мной послал, вот сидит, можете полюбоваться. Этого типа на днях тоже вызовут, мне господин смотритель намекнул. Боль ше я ни слова не скажу. А насчет того, чго я собираюсь рассказывать, так господин смотритель встретил меня все равно что отец родной, надо быть каменным, чтоб этого не понять. „Мне сегодня так грустно и тоскливо, – сказал он, – не знаешь ли ты, Гринхусен, чем пособить моему горю“. А я ответил: „Я-то не знаю, но вы сами, господин инженер, знаете лучше меня“. Вот слово в слово, что я ему ответил. „Нет, Гринхусен, ничего я не знаю, а все эти проклятые бабы“. – „Да, господин инженер, – говорю я, – бывают такие бабы, от которых человеку житья нет“. – „Опять ты, Гринхусен, попал в самую точку“. Это он говорит. А я ему: „Разве господин инженер не мо жет получить от них, что надо, а потом поддать кому надо под зад коленкой“. – „Ох, Гринхусен, опять твоя правда“, – говорит он. Тут господин инженер чуть п ри ободрился. В жизни не видел, чтоб человек с нескольких слов так приободрился. Прямо сердце у меня на него радовалось. Голову даю на отсечение, что все до последнего слова чистейшая правда. Я, стало быть, сидел вот тут, где вы сидите, а господин инженер – там, где этот тип.

И Гринхусен пошел разливаться соловьем.

На другое утро, еще до света, инженер Лассен остановил меня на улице. Было всего половина четвертого.

Я снарядился в обычную проходку вверх по реке, нес багор и коробок для провизии. Гринхусен без просыпу пил где-то в городе, я хотел обойти и его участок, до са мых гор, и потому захватил провизии вдвое против обыч ного.

Инженер, судя по всему, возвращался из гостей, он смеялся и громким голосом разговаривал со своими спутниками. Все трое были заметно навеселе.

– Я вас догоню! – сказал он своим спутникам. За тем он обратился ко мне и спросил:

– Ты куда это собрался?

Я ответил.

– Впервые слышу, – сказал он. – Да и не нужно, Гринхусен один управится. И сам я за этим пригляжу. А вообще-то говоря, как ты смеешь затевать такие дела, даже не поставив меня в известность?

По совести говоря, он был прав, и я охотно попро сил у него извинения. Знаючи, как он любит изображать начальство и командовать, я мог быть поумнее.

Но мое извинение только подлило масла в огонь, он счел себя обиженным, он распетушился и сказал:

– Чтоб я больше этого не видел. Мои работники должны делать то, что я им велю. Я взял тебя на работу потому, что решил тебе помочь, хотя ты мне был не нужен, а сейчас ты мне и подавно не нужен.

Я стоял и молча смотрел на него.

– Зайдешь сегодня днем ко мне в контору и полу чишь расчет. – Так кончил он и повернулся, желяя уйти.

Значит, это меня решили рассчитать?! Теперь я по н ял намеки Гринхусена. Должно быть, фру Фалькенберг не могла больше терпеть, чтобы я торчал у нее перед глазами и напоминал ей о доме, вот она и заставила инженера прогнать меня. Но разве я не проявил по отношению к ней столько такта тогда на станции, разве я не отвернулся, чтобы не узнать ее? Разве я хоть раз по здоровался с ней, когда встречал ее в г ороде? Разве моя деликатность не заслуживала награды?

И вот молодой инженер с чрезмерной запальчивостью отказал мне от места прямо посреди улицы. Мне кажет ся, я хорошо его понимал: уже много дней он все откла дывал и откладывал это объяснение, целую ночь он на бирался храбрости и, наконец, спихнул его с плеч. Может быть, я несправедлив по отношению к нему? Мо жет быть. И я пытался направить по иному руслу ход своих мыслей, я снова вспомнил, что он молод, а я стар и что мной наверняка движет просто зависть. Вот почему я не ответил колкостью, как собирался, а сказал только:

– Хорошо, тогда я выложу провизию из коробка.

Но инженер хотел до конца использовать благоприятную возможность и припомнил мне историю с чемо даном:

– А вообще хорошенькая манера отвечать «нет», когда я что-то приказываю, – сказал он. – Я к этому не привык. И чтобы это впредь не повторялось, будет луч ше, если т ы уедешь.

– Ладно, – говорю я.

Я вижу белую фигуру в окне гостиницы, верно, это фру Фалькенберг наблюдает за нами. Поэтому я и ог раничиваюсь одним словом.

Но инженеру вдруг приходит в голову, что расстать ся со мной на этом месте ему все равно не удастся – ведь я должен прийти за расчетом, и мы неизбежно встретимся еще раз. Поэтому он меняет тон и говорит мне:

– Хорошо, зайди ко мне за жалованьем. Ты уже прикинул, сколько тебе следует?

– Нет, решайте сами, господин инженер.

– Верно, верно. – Инженер умиротворен. – Вообще– то говоря, ты человек хороший, и я ничего против тебя не имею. Но бывают обстоятельства… и, кроме того, это не мое желание, ты ведь знаешь, бабы… я хочу ска зать – дамы.

Ах, как он был молод. И как несдержан.

– Ну ладно, с добрым утром! – Он вдруг кивнул мне и ушел.

День промелькнул незаметно, я ушел в лес и так дол го просидел там в полном одиночестве, что не успел зайти к инженеру за расчетом. Впрочем, дело могло и обождать, я не спешил.

Куда же теперь?

Я не испытывал большой симпатии к этому городку, но теперь он кое-чем привлекал меня, и я охотно задержался бы здесь на какой-то срок. Между двумя людьми, за которыми я пристальн o наблюдал вот уже несколько недель, начались нелады, кто может знать, что будет дальше. Я даже собирался пойти в ученье к кузнецу, лишь бы иметь повод остаться, но работа привяжет меня на целый день, лишит меня свободы – это первое, а второе – ученье отнимет несколько лет моей жизни, а их у меня осталось впереди не так уж много.

Я предоставил времени идти своим чередом. Снова настали солнечные дни. Я снимал все ту же комнату, привел в порядок свою одежду, заказал себе у портного новый костюм. Одна из служанок пришла ко мне как-то вечером и предложила зачинить все, что мне понадобит ся, но я был настроен шутливо и показал ей, как ловко я сам управляюсь с починкой: вот, посмотри, какая аккуратная заплатка, а эта еще лучше. Через некоторое время на лестнице послышались мужские шаги и кто-то тряхнул мою дверь: «А ну открой!» – закричали за дверью. «Это Хенрик, сплавщик один!» – объяснила служанка. «Он что, твой жених?» – спросил я. «Ска жешь тоже! – запротестовала она. – Да лучше в девках остаться, чем за такого выходить». «Кому говорят, от крой!» – надсаживался человек за дверью. Но девушка была не робкого десятка. «Пусть себе орет!» – сказала она. Мы дали ему всласть накричаться. Вот только дверь моя несколько раз прогибалась, если он навали вался на нее всем телом.

Когда мы вдоволь насмеялись и над моими заплатками, и над ее женихом, она выслала меня посмотреть, нет ли кого в коридоре и можно ли ей без опаски уйти. В коридоре никого не было.

Час был поздний, я спустился вниз, там выпивал Гринхусен и еще несколько сплавщиков. «А, вот и он пожаловал!» – вскричал один, завидев меня. Наверно, это и был Хенрик, и он решил подбить своих приятелей. А Гринхусен от них не отставал и все пытался вывести меня из терпения.

Бедняга Гринхусен! Он теперь постоянно был во хмелю и уже не мог прочухаться. Он снова повстречался с инженером Лассеном, они вместе отправились вверх по реке, посидели и поболтали часок-другой, совсем как в тот раз, а вернувшись, Гринхусен показал нам еще две кроны. Он, разумеется, тут же набрался и громко хвастал таким доверием. Нынешним вечером он тоже был победоносно пьян, как полярный зимовщик, вер нувшийся в порт. Нынешним вечером Гринхусен не дал бы спуску и самому королю.

– А ну, присаживайся, – сказал он.

Я сел.

Но кой-кто из сплавщиков не пожелал принять меня в свою компанию, и когда Гринхусен заметил это, он ту т же перекинулся и, желая раздразнить меня, начал рас сказывать про инженера и его кузину.

– Рассчитали тебя? – спросил он и подмигнул остальным, – мол слушайте, что сейчас будет.

– Да, – ответил я.

– То-то! Я про это еще с каких пор знал, только говорить не хотел. Можно сказать, я узнал это раньше всех на свете, а ведь ни словечка не проронил. Инженер меня начал расспрашивать. «Дай мне совет, Гринху сен, ежели только ты согласен остаться в городе вместо человека, которого я рассчитаю». «Как прикажете, гос подин инженер, так я и сделаю». Это я ему сказал. Прямо слово в слово. А ведь вы-то от меня ни звука не слышали.

– Тебя рассчитали? – спросил тогда один из сплав щиков.

– Да, – ответил я.

– А про сестру про эту инженер со мной тоже сове товался, – продолжал Гринхусен. – Он без моих советов шагу не ступит, когда мы с ним последний раз к вер ховьям-то ходили, он прямо за голову хватался, когда о ней говорил. Да-с. А почему – сдохнете, не догадае тесь.: Ей подавай и еду, и вина, и все самое дорогое, де нег уходит пропасть каждую неделю, а уезжать она не желает. «Тьфу!» – это я ему сказал.

Должно быть, моя неудача расположила ко мне людей, одним, может, жалко меня стало, другие обрадовались, что я уезжаю. Какой-то сплавщик надумал меня угостить, велел служанке принести еще стакан – да смотри, чтоб чистый, поняла? Даже Хенрик и тот боль ше не держал зла и чокнулся со мной. Мы долго еще после сидели и беседовали.

– Сходи-ка ты за жалованьем, – посоветовал Грин хусен. – Инженер навряд ли явится к тебе с поклоном. «Ему кое-что с меня причитается, – так сказал инже нер, – только пусть он не воображает, что я к нему явлюсь с поклоном и покорнейше попрошу взять расчет».