"Казанова" - читать интересную книгу автора (Кестен Герман)

Глава четвертая Закадычный друг нищего

Его несчастья начались в гавани Хиоццы. Еще много раз Казанова сам ввергал себя в несчастье.

Уже на первом шаге в мир он потерял деньги, имущество, здоровье и некоторые иллюзии и поэтому, вероятно, пошел бы на дно, если б не с большими жертвами, усилиями и хитростями словно за собственные волосы не вытащил себя из болота. Он думал, как он говорит о себе, что нуждается лишь в собственном остроумии, чтобы сделать из себя что-нибудь в этом мире. Думать так мог только очень молодой человек.

В кофейне Хиоццы он встретил длинного, одноглазого монаха-якобита Корсини, который привел его на обед в Академию Макарон, где на пари ели макароны, и на комический манер сочиняли макароническую поэзию, смешивая многие языки и диалекты в полном вавилонском столпотворении. Казанова съел множество макарон, сочинил экспромтом десять стансов и был провозглашен князем макаронников. Затем он последовал за монахом прямо в бордель, который мог бы найти и без него, из похвальбы лег там с самой безобразной женщиной, а потом пошел в трактир, где компания монахов выиграла у него все деньги. Обманутый сочувствием, хорошо разыгранным монахом, и подстрекаемый к новой игре, Казанова на следующий день принес свой сундук ближайшему ростовщику и заложил одежду, белье и т.п. за тридцать цехинов, причем проницательный ростовщик с трудом уговорил его забрать назад три рубашки и скатерть, потому что у Казановы были верные предчувствия, что вечером он отыграет все потерянные деньги. Вечером в компании тех же монахов он потерял свои тридцать цехинов, а на пути домой с испугом заметил, что опять заразился, второй раз за год.

Много лет спустя Казанова в отместку издал памфлет против предчувствий; если делать лишь дурное, все дурным и кончится.

В следующей гавани, Осара, он свалился бы от голода и раскаянья, если бы не молодой монах ордена босоногих брат Стефано из Беллуно, которого лодочник взял даром из уважения к Франциску Ассизскому, пригласивший его на трапезу, вымоленную им у прихожанки. Там Казанова встретил священника, который пригласил его на ужин и ночлег и читал ему свои стихи, которые Казанова хвалил. Там он целовал молодую домоправительницу священника, принесшую утренний кофе, а ночью два часа подряд наслаждался ею. Как вспоминает Казанова, единственный раз в жизни он имел сношение несмотря на острую венерическую болезнь. В гавани Полы он осмотрел римские древности.

В Анконе он должен был двадцать восемь дней проходить карантин в лазарете, так как в Мессине свирепствовала чума.

Казанова и его нищенствующий монах надеялись жить один за счет другого. Казанова уже выступал с апломбом мошенника, требуя без единого су в кармане комнату для себя и монаха, и в то время как монах был горд и мог спать на соломе в углу комнаты Казановы, он без монаха умер бы с голоду. Наконец Казанова прямо сказал монаху о своей нужде, однако представил ему, что в Риме он, как секретарь венецианского посланника, будет купаться в деньгах. Монах спросил только, может ли он писать; сам он мог написать лишь свое имя и то помогая себе обоими руками. Как сообщник нищенствующего монаха Казанова должен был ежедневно писать восемь прошений; францисканец был убежден, что надо стучать в восьмую дверь, если в семь дверей стучался напрасно. Женщины требовали писать латинские цитаты. «В наше испорченное время», жаловался монах, «уважают только ученых».

От написания прошений пошли кучами съестные припасы, и бурдюки вина. Но Казанова, чтобы излечиться, пил только воду, держал двухнедельную диету и не покидал постели. Как-то раз он прогуливался по двору лазарета вместе с турецким купцом из Салоник, стариком с трубкой во рту, который был владельцем первого этажа, двора и людей, среди которых была поразительно красивая греческая рабыня.

Казанова уставился на нее. Когда их взгляды встретились, она опустила красивые глаза. Она была высокой, гибкой, черноволосой, у нее была белая кожа и сладострастный вид в греческой одежде.

Казанова уронил ей под ноги записку. Он молится на нее. Он будет ждать всю ночь на балконе. Если она поднимется на тюки материи, сложенные под балконом, то через узкое отверстие в полу они смогут друг с другом шептаться.

Она пришла в полночь. Он лег на пол. Она стояла на балке, опираясь рукою о стену. Они говорили о любви. Ненасытно целовал он ее руку, которую она просунула в отверстие. Когда он просунул свою руку и ласкал ее груди, она целовала его локоть.

На следующий день Казанова заметил, как по приказу гречанки рабы положили под его балкон широкие тюки с хлопком. Тогда большими клещами он вытащил четыре гвоздя из доски в полу балкона.

Когда она пришла в полночь, он поднял слабую доску и они смогли просунуть голову и руку. «Ее рука поглощала все мое существо.»

В следующий раз она просила выкупить ее, ведь она христианка. «У меня нет денег», сказал он. Она тихо вздохнула.

На следующую ночь она предложила ему взять ящичек с алмазами, каждый из которых стоит две тысячи пиастров; она стоит всего две тысячи пиастров, он сможет выкупить ее с выгодой, а на остаток они смогут жить в радости. Турок ничего не заметит или не заподозрит ее. Казанова просил время на раздумье и объявил на следующую ночь, что любит ее, но не может участвовать в воровстве. Она тихо вздохнула. «Ты хороший христианин, но не любишь меня так, как я тебя.»

Это была его последняя ночь в лазарете. Она просила: «Подними меня.» Он схватил ее за руки, поднял наверх и почти овладел ею, как почувствовал удар кулака по плечу, услышал голос охранника и дал ей ускользнуть. Она убежала в свою комнату. Он хотел убить охранника и еще несколько часов лежал на балконе.

Утром он пошел к патеру-минориту Лазари, который дал ему римский адрес епископа Бернардо и десять цехинов. Казанова расплатился с долгами, купил башмаки и голубой плащ, и без брата Стефано поехал в Нотр Дам де Лорето, где была хорошая библиотека. Через несколько дней прямо на улице он неожиданно встретил брата Стефано, который в восхищении промыслом божиим сказал, что святой Франциск будет заботиться о них обоих.

Стефано был тридцатилетним, сильным, рыжеволосым крестьянином, который стал монахом из лени и убежал из своего монастыря, он говорил о религии и женщинах с остроумием арлекина, бесчувственного к той и другим, а за столом обсуждал такие неприличные вопросы, что краснели старики. Все сексуальное казалось ему сверхсмешным. Как-то в деревенской церкви, когда слегка навеселе, он читал мессу, не зная ритуала, брал исповедь сразу у целой семьи и не давал отпущения грехов красивой тринадцатилетней девушке, грозя ей адом, Казанова дал ему пощечину, и они расстались. «Этот болван», говорит возмущенный Казанова, «считал себя всех во всем превосходящим».

В девять утра он впервые въехал в Рим. В кармане было семь паоли. Он пошел к Монте-Маньяпополи, где получил адрес епископа в Неаполе и деньги на дорогу. Он спал до самого отъезда. В монастыре миноритов в Неаполе он узнал, что епископ отбыл в Мартирано, не оставив указаний для Казановы. С восемью карлино он остался в пятидесяти милях от Мартирано, не зная здесь ни души. Мог ли он добраться туда попрашайничая, как брат Стефано?

Уже в Портичи «его ноги» против воли привели его в гостиницу, где он хорошо поел, а на следующее утро уверил хозяина, что поедет осмотреть замок и вернется к обеду.

У входа в замок он встретил человека в восточном костюме из тафты, который провел его по замку и спросил, не желает ли он купить мускатное вино. Казанова пожелал, и был приглашен к обеду, чтобы вино оценить. На продажу были также минералы, например, в Неаполе — сто центнеров ртути, и Казанова пожелал купить и ртуть.

Казанова, который хвастает грехами, а многие ошибки выдает за достоинства, часто не видит необходимости в оправданиях перед читателями за определенные деяния. Он говорит, что ему не нравилась ужасная бедность и он выступил в роли купца не как сознательный лжец, но и не как попрошайка, а только из тщеславия.

В самом деле, Казанова был тщеславнейший человек. Тщеславие было его движущим мотивом. Еще за обедом он вспомнил, что ртуть смешанная со свинцом и висмутом, вырастает в объеме на четверть, и эту «тайну» он смог немедленно продать человеку из тафты. Такие маленькие надувательства он совершал в основном больше из остроумия, чем для выгоды. Обман конечно грех, но честная хитрость — только мудрость, которая, выйдя на свет, разумеется, часто слегка напоминает жульничество

Казанова купил у человека в тафте бутыль с десятью фунтами ртути, у аптекаря — два с половиной фунта свинца и столько же висмута, и смешал все в одной большой бутыли. При греке он процедил смесь, вновь наполнил бутыль грека и получил на четверть ртути больше, через слугу он вновь продал ее аптекарю, за что тот отсчитал пятнадцать карлино. На прогулке после обеда они наслаждались видом Везувия. Вечером грек пригласил его на ужин и спросил, не желает ли он получить еще 45 карлино от трех других бутылей со ртутью. Казанова вежливо возразил, что он всего лишь хотел поделиться с ним опытом.

«Вы богаты?», спросил грек. «Нет», ответил Казанова; он работал со своим дядей над размножением золота, но это оказалось слишком дорого. Казанова расплатился с хозяином и заказал коляску на утро.

Грек пришел рано утром, чтобы выпить с ним кофе и купить другие «тайны» Казановы. Казанова потребовал две тысячи унций, грек дал ему задаток: чек на пятьдесят унций в банке рядом с гостиницей. Казанова немедленно получил деньги. Грек выставил ему вексель на две тысячи цехинов, подлежащий оплате в течении восьми дней. За это Казанова научил его своим «тайнам». Грек был опьянен надеждой, но вечером вернулся печальным. Операция удалась, но ртуть больше не была чистой.

Казанова закричал, что грек его обманывает, что его «тайны» он хочет выжулить ни за что. Он пожалуется на него в Неаполе, он сделает его всеобщим посмешищем. Он высокомерно предложил забрать пятьдесят цехинов и был счастлив, когда грек их не взял. Вечером в гостинице они ужинали за разными столами. Утром грек предложил еще пятьдесят цехинов в обмен на вексель. После двух часов переговоров Казанова согласился и получил вдобавок расписку на бочку мускатного вина в Неаполе и роскошный футлярчик с дюжиной серебряных опасных бритв. Они расстались в полной дружбе.

В Салерно Казанова приоделся. В Козенце он нанял легкую повозку и въехал в Мартирано как молодой благородный господин. По пути он думал о цветущих колониях древних греков. Здесь Пифагор обучал послушников гармонии сфер, переселению душ, глубокому смыслу чисел, ключам к природе и миру. Как странно выглядела голая нищета этих мест, которые славились в древности своим плодородием.

Бернардо де Бернардис, епископ Мартирано, неудобно сидел за убогим столом и писал, когда вошел Казанова и преклонил колени для благословения. Епископ обнял его, вздохнул и трогательно извинился за бедность. Он приказал слуге поставить третий прибор. Ко двору епископа принадлежали лишь женщина канонического возраста и неграмотный священник. Просторный дом был так плохо построен и так убого обставлен, что для постели Казановы епископ был вынужден отдать один из двух своих матрацев. Трапезы были из постной пищи на прогорклом масле.

Приход давал пятьсот дукатов в год, а у епископа было долгов на шестьсот дукатов. Вздыхая, он сказал, что его единственная мечта это избавление от каракулей монахов, которые последние пятнадцать лет доводят его до адского бешенства. Казанова был потрясен.

Во всей округе не было ни литераторов, ни хороших книг, ни настоящего книготорговца, ни литературного общества, никакого общения с научно образованными людьми, и едва ли один обыкновенный читатель газет. Должен ли Казанова в восемнадцать лет жить далеко от культуры, без духовного соперничества?

Глядя на сокрушения Казановы, епископ грустно улыбнулся и обещал все, что может сделать его счастливым.

На другой день во время службы Казанова увидел весь клир и большую часть общины. Люди таращились на его тонкую одежду и выглядели настоящими быками и коровами, женщины были безобразны, мужчины глупы.

Тогда Казанова заявил епископу, что в этом городе он за несколько месяцев определенно умрет от тоски.

«Дайте мне ваше благословение и отпустите меня! Или лучше уедем вместе! Я обещаю, что мы оба найдем наше счастье!» Над этим предложением епископ смеялся целый день.

Потом во искупление греха он сказал Казанове, что отпускает его и, так как у него нет наличных, он дает ему рекомендацию к неаполитанцу Дженнаро Поло, который должен будет отсчитать Казанове шестьдесят дукатов на путевые расходы. Казанова с трудом уговорил епископа принять в дар дюжину серебряных бритв; святые братья оценили их в шестьдесят дукатов.

Пять его спутников выглядели бандитами, и он вел себя, как у него нет денег; в постели не раздевался и рекомендует это всем молодым людям на дорогах южной Италии, классической стране любви к мальчикам.

16 сентября 1743 года (одна из немногих точных дат Казановы, который слишком часто не придерживается абсолютной истины) он приехал в Неаполь. Господин Дженнаро Поло, которому епископ представил Казанову как превосходного молодого поэта, пригласил его в свой дом, так как его сын тоже был поэтом.

Во всех превратностях жизни Казанова выступает дилетантом. Без всяких необходимых средств или талантов он сразу хватался за самое трудное. Быстро удовлетворенный, от так же быстро разочаровывается и мигом отвлекается. Он хотел сделать из своей жизни большой роман и ублажал себя мириадами мелких эпизодов. С бесконечными усилиями он добрался до Мартирано, первой ступени его большой церковной карьеры, и при первом же плохом впечатлении отступил. Неверная цель! Излишние усилия! Какой мрачный поворот для возвращения назад!

Он вскоре понял свой экстравагантный характер экстремиста, который с колоссальными затратами добивается простейшего и так драматизирует обыденное, как будто это чудовищное. Он был авантюристом по складу характера и внутренней склонности, из страха перед привязанностью и из жажды свободы, человек, который не только сделал из авантюризма профессию, но и мчался за любыми приключениями, сам из всего творил приключения, даже там, где для них не было повода.

При всем при том он был, вообще говоря, практическим человеком. Как только он чувствовал безнадежность или неблагоприятность дела, он без долгих приготовлений и без больших жертв все прерывал и с новой энергией решительно устремлялся к новым целям.

Ничто не устрашало его больше, чем перспектива здоровой, нормальной, тихой жизни, и не то чтобы он сомневался в реальности таковой, наоборот, он был слишком в ней убежден. Такой нормальной жизни, которую он представлял себе и которой страшился, в действительности не было вовсе.

Едва появившись в Мартирано и представив себе такую перспективу нормального существования, он убежал в паническом ужасе. Равным образом он содрогался перед постоянной профессией, постоянным домом, перед нормальным браком с детьми и с адресом на земле.