Бутылка девятая 1990 год

Первый приход Коха в политику — на муниципальном уровне: он избран мэром Сестрорецка. В те годы Альфред Рейнгольдович считал Явлинского серьезным политиком.

Свинаренко в то время участвовал в становлении неподцензурной прессы. Это отнимало столько времени и сил, что от самогоноварения пришлось отказаться…

— Значит, Алик, у нас на повестке дня 1990 год. Последний полный год советской власти, супердержавы СССР. Помню, тогда как раз Шеварднадзе начал все сдавать Западу. Например, американцам — на переговорах по вооружениям. И еще им же — на переговорах по Берингову морю, когда отдал им наш шельф.

— Ну, знаю. До сих пор соглашение не ратифицировано.

Шеварднадзе и госсекретарь США Бейкер подписали соглашение о разграничении морских пространств в Беринговом и Чукотском морях. Путем обмена нотами обеспечено временное применение этого соглашения. Линия разграничения, предусмотренная в соглашении, рассматривается многими в России, как ущемляющая ее интересы, поскольку если бы разграничение было проведе-но просто по равноотстоящей линии, к России дополнительно отошло бы около 50 тысяч кв. километров континентального шельфа. Несмотря на протесты трезвомыслящих людей, соглашение продолжает временно применяться и не выносится на ратификацию.

Свинаренко: — Потом Шеварднадзе еще и немцам сдал игру — по объединению Германии. Он тогда приговаривал: «Это все — с высочайшего одобрения!» Хельмут Коль вспоминал, что он спрашивал у Горбача, можно ли им будет когда-нибудь объединиться, и Горбач говорил: «Да делайте что хотите».

— Да, да!

— Коль не поверил своим ушам и переспросил: «Что, мы сами можем это решить? Вы нам разрешаете?»

— А ты как считаешь, за бабки Шевик продал Восточную Германию или нет? Я слышал такую версию.

— Про бабки не слышал. Но я думаю, что он просто собирался отсоединять Грузию от России. И в рамках этой подготовки хотел нас подставить, как будущих конкурентов, а от Запада потом планировал требовать за это благодарности.

— Почему ты так думаешь? Мне кажется, он тогда не допускал мысли, что будет президентом Грузии. Шевик ведь поначалу в Москве себя пытался найти. В первых выборах грузинских он даже не участвовал.

— Ага, мы все думали, что республики отсоединятся, — а он один, выходит, не думал? Или он считал, что отделятся все, кроме грузин? Как так? Мог ли он, я тебя спрашиваю, не понимать, что Союз развалится? А если развалится, то ему, значит, надо в Москве заново устраиваться, причем неизвестно кем, тут своих полно, да еще и из республик набегут. Либо валить на Кавказ, где непонятно что, и куда он даже на выборы не пошел сперва. А если ему и дали бабок… И он их взял… То он не поступил против совести. Он бы то же самое сделал и бесплатно. Ну, похоже?

— Нет, мне все-таки кажется, что он просто так отдал. И не за идею, и не за деньги.

— Ну а зачем в таком случае сдавать все русское? Все интересы России?

— Ну, интересные вы люди! Если человек мудак, то необязатель-но ж он сознательный мудак! Он же может быть просто последний мудак.

— Это Шеварднадзе — мудак?

— Конечно. Я думаю, что он мудак. И он плохо кончит, кстати. Очень плохо кончит! Я уверен, что ему своей смертью не умереть. Его завалят, сто процентов! Если он не брал денег, он что, ничего на этом не заработал? Может, он думал, что он и так за объединение Германии?

— Ну ему ж стали давать потом кредиты американцы.

— Красивая версия. Но это ж копейки, всего-то тридцать миллионов…

— Для Грузии это большие деньги. У них там зарплата пять долларов.

— А ты, значит, считаешь, что Шеварднадзе за идею страдал. Как Горбачев.

— Вот ты говоришь, что Шеварднадзе — мудак… А Горбач? Который тоже сливал всем, и немцам в том числе? Он что ж, по-твоему, тоже мудак?

— А для тебя это новость?

— Ну как-то так…

— Я просто думал, что мы разговариваем на одном языке! А я еще, оказывается, должен тебе такие банальные веши объяснять…

— Ладно, ладно! Идет просто какое-то навешивание ярлыков! К Горбачу, конечно, много претензий, он просрал действительно все, это приходится признать… Все что мог! Но почему сразу — мудак?

Комментарий

Горбачеву за 90-й год дали Нобелевскую премию мира. Формулировка была такая: «За его ведущую роль в мирном процессе, который сегодня характеризует важную составную часть жизни международного сообщества». Это говорится в заявлении комитета. А на самом деле, скорей всего, за сдачу Германии. Что-то похожее бывало у нас в ходе залоговых аукционов…

Комментарий к примечанию Свинаренко

Вот при чем тут, б… залоговые аукционы? Ну ни бельмеса не понимает, хохлящая морда, а туда же — залоговые аукционы! Это не у тебя ли я вычитал что-то типа «залоговый аукцион по Связьинвесту»? Нет? А то смотри мне… Поясняю для идиотов — по Связьинвесту не было залогового аукциона, а был обычный. Вообще, прекрати всякий раз вспоминать залоговые аукционы, в которых ты не разбираешься, а терпеливо жди, когда дело дойдет у нас с тобой до 1995 года (когда только и были залоговые аукционы). Тогда вот я и напишу все о залоговых аукционах. Мало не покажется. Я не шучу. Меня так достали эти полуграмотные комментарии про залоговые аукционы… Ты даже себе не представляешь. Хочется изувечить человека, который, не дав себе труда разобраться в вопросе, начинает нести беспомощную отсебятину, половину еще присочинив и приврав.

Продолжение комментария

Что? Хохляцкая морда? А тогда ты — немец-перец-колбаса!

Горбачев рассказывал Бушу: «Я вам скажу, что потребовались колоссальные усилия, огромное напряжение, политическая воля, чтобы буквально перешагнуть через себя, преодолеть старые подходы, казавшиеся незыблемыми, действовать так, как этого требовали изменившиеся реалии. Мне до сих пор приходится у нас в стране разъяснять эту позицию, доказывать необходимость нового мышления, новых подходов к тому, что происходит в мире, убеждать в правильности таких шагов. Это не всегда легко, тем более что на Западе есть люди, которые подбрасывают анализ, основанный на старом мышлении, и это осложняет мое положение». Типа старое мышление было такое, что у каждой страны есть свои интересы и их не надо сдавать. А сдаешь, так бери что-то взамен. А новое мышление — это была удачная попытка американских политиков убедить русских, что США якобы ставят свои интересы ниже общечеловеческих. И якобы у нас с ними гамбургский счет. Горбачев поверил — или сделал вид, что поверил, — и повернул дело так, что мы стали отказываться от разных своих интересов и сливать Западу.

Свинаренко: — Алик! А Горбачев, кстати, деньги брал?

— Этого я знать не могу.

— Ну, в таком контексте это и непринципиально.

— Это непринципиально. Да.

— Скажи, пожалуйста, Алик… Вот мы заговорили про Горбача, а ты помнишь, что он как раз в 90-м вышел из партии? Это что было, поступок или просто пиар?

— Я думаю, что мелкий пиар. Но давай мы лучше про свою жизнь поговорим. Мы же все-таки не про Горбачева книжку пишем. Тебя все тянет в херню какую-то…

— Это просто журналистская привычка. Я всегда говорил, что если из журналистики убрать поверхностность, от нее вообще ничего не останется.

— Ха-ха-ха!

— Хули ты смеешься? Журналист же не пишет роман на века. Ему надо какую-то херню сочинить, такую, чтоб сегодня это кинулись читать, а назавтра про это напрочь забыли. Кстати, требования взаимоисключающие, поди еще в них уложись. Тут нужен талант. Как говорит знаменитый репортер Юрий Рост, в журналистике только одно хорошо: что тут быстрый результат. Вчера написал, сегодня это уже читают, завтра бабки. Как говорится, утром в газете, вечером в клозете.

— Давай ты расскажи, где ты был в тот год.

— Нет, давай ты лучше, а то почему-то все я да я сначала.

— Я? Я в июне избрался…

— О-о-о! Началось…

— Да, да! Мэром города я избрался, ебть.

— Города? Или поселка?

— Какого поселка! Сестрорецк — это пятьдесят тыщ жителей!

— А как это так вышло? Ты вот сидишь, двигаешь науку, варишь самогонку, и вдруг тебе ебануло в голову возглавить Сестрорецк. И развратить этот маленький город.

— У меня был — да, собственно, и есть — товарищ, Мишка Дмитриев. Мы с ним в одной группе учились в институте, он сейчас замом у Грефа работает, по пенсионной реформе. По отчеству Мишка — Эгоныч, его отец немец был.

— Помню, был такой Эгон Кренц, начальник восточного немецкого комсомола. Он приезжал к нам в Лейпциг. Обедал у нас в университетской столовой. Правда, в отдельном кабинете.

— Так мой дружок Мишка избрался депутатом ВС РСФСР. В 90-м году. А избрался он, кстати, от Сестрорецка. И он сразу мне позвонил и говорит: слушай, я тут в большом авторитете, если ты готов, то мы тебя изберем мэром. И я подумал — а хули? И — пошел!

— Ты задавал себе вопросы типа: «На хрен мне это нужно? Чего я этим хочу сказать?»

— А я обычно такими вопросами не задаюсь.

— О, как это тонко!

— Я считаю, что, как только начинаешь искать ответ на этот вопрос, сразу выходит рецепт: «Ни х.. не делать». Вот у меня жена… Она мне все время вопросы такого рода задает и тем самым ставит в тупик.

Потому что мне нечего ей ответить — ну действительно нечего! По ее совету, при здравом размышлении, я начинаю думать: я не сделал этого, потому что то-то, и не сделал того, потому что то-то, и вот это вот делать тоже не надо было, потому что это на хуй не нужно. И получается, по рецепту моей жены, что все — фигня. И вообще ничего не надо.

— Так оно и есть, если философски посмотреть на вещи.

— Да. Но жизнь — это некая череда событий. А если слушать мою жену, то ничего у тебя в жизни не произойдет. Так что я жену обыкновенно ставлю перед фактом.

— Хорошо, что мы с тобой не слушаем твою жену.

— Не, она мудрый, интересный человек, заботящийся о благе семьи. Просто ее слушать нельзя. Я вот после института поступил в аспирантуру — она была против. Она считала, что я должен пойти работать на завод и как молодой специалист получить квартиру для семьи. А я, пойдя в аспирантуру, потерял все шансы получить квартиру. Вот. И потому мы одиннадцать лет по коммуналкам мыкались.

— То есть ты служил обществу в ущерб личной выгоде и во вред семье.

— Да. Потом она была против моего избрания мэром. Утверждала, что все это хуйня на постном масле.

— То есть ты был против рвачества тогда!

— Потом она была против переезда в Москву. Но мы переехали. И так далее… Она была против всех знаковых событий нашей жизни!

— Она небось также и против того, чтоб ты пил…

— Ну, это естественно. А че ты меня про это спросил? Про «пить»? Ты меня хотел подъебнуть?

— Я хотел? Да ты ж уже не пьешь. Практически.

— Да. Но зачем ты меня подъебываешь? Я же чувствую! Выгородить себя хочешь перед моей женой! Зачем? А?

— Да брось ты. Жена же — это друг человека.

— Довольно неспортивно ты себя повел.

— Не пизди! Где же это — неспортивно? Жены, они все против пьянства. Не напрягайся. Это же очень простая шутка.

— Скотская.

— Да ладно. Что ты комплексуешь? Ну хочешь, я скажу, что я алкоголик?

— А ты алкоголик?

— Да. Чего тут стыдиться?

— Прошу обратить внимание на это признание.

Комментарий Свинаренко

Я, кстати, давно заметил, что бляди и алкоголики никогда не признаются в том, что они такие. Блядь очень правдоподобно рассказывает, что она просто дружит с молодыми людьми, и их даже любит. Или она из жалости их развлекает. Или из абстрактной любви к человечеству. А деньги они ей дают, например, из уважения, или в долг, или хрен знает как. Что касается алкоголиков, то там тоже целая система отмазок. Типа — нажираюсь, но не каждый же день. А если каждый — то под забором не валяюсь. Если валяюсь — то потом же встаю и иду домой. Если человек так и живет под забором, то тогда он, по его версии, пьет потому, что ищет в жизни смысл и сочувствует страданиям народа. К тому же не может спокойно относиться к несовершенству этого мира. А просто сказать: «Друзья! Я пью, потому что мне это нравится, и когда нажрусь, то чувствую себя самим собой!» — так только Омар Хайям мог заявить. И получается, что бляди и алкоголики — это всегда кто-то другой… Ад — это другие, как сказал кто-то из великих. Вроде это был француз. Кто-то типа Камю или, на худой конец, Сартра.

Комментарий

И вот опять — ну что за скотина! Ведь знает, что все иначе, ан нет, по паскудной журналистской привычке идет вслед за потребителем.

А про алкоголизм — это очень интересная тема. Про это надо целые книги писать. Но если коротко, то буквально несколько слов. Конечно, это все субъективно, это личное. Может, у других все по-другому. Но вот я заметил, наблюдая за собой и вообще за выпивающими людьми (благо к таковым относятся девяносто процентов всех моих товарищей), несколько важных, на мой взгляд, вещей. Например, что после сорока пьется значительно хуже, чем до. Опьянение наступает быстрее. Человек становится не веселее, но тупее. Он скучен. Его циклит на какой-то одной теме. Похмелье — ужасное. Мне Дуня Смирнова кого-то процитировала: «Утреннее раскаяние — это процесс химический, а не психологический». Это очень верно. Поэтому алкоголь уже не доставляет прежней радости.

Или другое наблюдение. Напившись, человек испытывает соблазн не прекращать это состояние. Вот такие ощущения: я обеспеченный, семейный человек, я много и небесполезно работаю. Завтра я опять пойду на работу. И опять буду работать, хотя, если говорить честно, мне уже не нужно этого делать. Во всяком случае, работа уже не является необходимой для поддержания определенного уровня жизни. А тут — совсем другая жизнь… Смотрите… Выпасть из социума. Перестать носить галстуки, костюмы, каждый день бриться. Опуститься. Тебя перестают узнавать. Можно спать на вокзалах, ходить по помойкам. Не испытывать угрызений совести… Драки за бутылку, обворовывание ларьков, синюшные подружки, больные ужасными болезнями… И самое главное — ты ничего никому не должен. Ты ничего ни от кого не хочешь. Только оставьте меня в покое…

И вот иногда… ты выпиваешь несколько больше, чем нужно. Моя норма, например, если в водке мерить, то граммов триста-четыреста. Ну, максимум пятьсот. Нет, наверное, перебор. Ну вот что-то около этих цифр. Итак — выпиваешь и становишься на край… И смотришь вниз… Где-то внутри звучит голос — давай еще… Ну еще бокал, еще рюмочку… А завтра — еще… Еще. Не останавливаться. Там — свобода… Ты выполнил все, что от тебя хотели… Пусть они отстанут от тебя… Там — обрюзгшие, помятые лица, кашель, бесконечный кашель, печень ноет, голова раскалывается… И нет выхода обратно… Свобода в обмен на разум. Постоишь на краю. Постоишь. Поплюешь в бездну… Камешки из-под ботинка пинком — и они улетают в никуда… Снизу, оттуда, за краем — вонь окурков, потушенных в салате… гармошка играет… пьяные женские взвизги… бесконечные разговоры об уважении и чести…

Соблазн? Еще какой! Жить, но не думать! Здорово. Ни за что не отвечать… Даже за залоговые аукционы, будь они неладны… Осознавать вот только, что ты есть, — и все…

Постоишь на краю бездны, постоишь, да и пойдешь домой. Все-таки алкашами становятся только мужественные, безжалостные люди.

Свинаренко: — Ладно, поехали дальше. Вот пошел ты мэром. Чего ты хотел? Славы? Жилплощади? Привилегий, о которых тогда столько говорилось?

— Трудно сказать. Сейчас я даже не могу сообразить. Это был некий комплекс желаний. Во-первых, я был, естественно, тщеславен, я был убежден, что у меня получится спасти…

— …Сестрорецк.

— …спасти отечество.

— Бей жидов, спасай Сестрорецк.

— Нет, этого я не утверждаю, я никогда не был антисемитом.

— А я как будто был? Кто может меня обозвать антисемитом? Меня скорее в жидофильстве можно упрекнуть…

Комментарий Свинаренко

Когда я работал в «Коммерсанте», мне то и дело заказывали заметки на еврейскую тему. Причем администраторы еврейской национальности и заказывали. Зачем? Видно, им хотелось получить свежее мнение непредвзятого эксперта по этому заезженному вопросу.

Вот вам для примера одна из таких заметок.

ВЛАСТЬ № 101311 16 марта 1999

ПРАВА ЧЕЛОВЕКА-ЕВРЕЯ

«Ну вот, опять погром в синагоге! (Имелся в виду конфликт в Новосибирской синагоге в марте 1999 года. — И.С.) А не сами ли они виноваты? В том смысле, что для чего ж они по целому ряду вопросов служат русским живым укором? Взять тот же вопрос церковного строительства, раз речь о синагоге. К примеру, когда громили православные храмы и устраивали в них временные бассейны, русские не устраивали скандалов на всю Россию! То есть вели себя скромно, с достоинством, цивилизованно — как порядочные, воспитанные люди. И потом, позже, тысячи храмов были взломаны и ограблены уже частными лицами и ворованные иконы по замечательным ценам ушли на Запад. Страна спокойно читала про это короткие заметочки мелким шрифтом. Ну, не бежать же, в самом деле, в Останкино орать с экрана насчет вандалов. А евреи нарушают общественное спокойствие своим громким возмущением и на корню давят хрупкие ростки общественного согласия.

Факты вызывающего поведения евреев кругом налицо. В то время как иные русские срочно бросают родину на произвол судьбы и спасают шкуру в Канаде, Аргентине и даже, не побоимся этого слова, в Израиле, какую выходку позволяют себе миллионы русских евреев? Они делают буквально следующее: цинично остаются в России и живут себе здесь как ни в чем не бывало. Это, конечно, вызов, который переходит всякие границы.

Давайте подробнее про унижения, которые вынуждены претерпеватьрусские ради устройства в нормальной теплой стране. Знакомая русская семья, все симпатичные блондины, уехала с исторической родины в Германию жить на пособие, прикинувшись пострадавшими евреями. Вы не поверите, люди вынуждены были, как какие-нибудь контрабандисты или жулики, прятать нажитые пачки долларов и карточки Visa Gold. Это совершенно оскорбительно, но другого выхода нет: а то пособие не станут платить! При этом настоящие, неподдельные евреи, которым их еврейские документы достались ни за что, даром, сидят себе в России. Какие еще тому мотивы, кроме крайнего цинизма в особо крупных размерах? Особенно это обидно зимой, когда морозы достигают совершенно хамских пределов. Или, как это случилось в момент развертывания ситуации с новосибирской синагогой, оттепель внезапно переходит в мерзкую вьюгу. Зачем, спрашивается? Нет ответа. Уходят они от ответа.

Но натуральные патриоты знают: нормальному, порядочному человеку хочется тепла. Ну кто же будет добровольно жить на морозе, когда можно персики разводить! Страшное подозрение могут вызвать такие люди. И они его, как видно хотя бы по тому же Новосибирску, вызывают.

Я, честно говоря, относился к этому вопросу без должной серьезности, пока знакомые не прочли мне соответствующую лекцию. Пришел я как-то к ним в гости, и стали они рассказывать о судьбах русской интеллигенции. Делали они это со знанием дела и по праву, будучи русскими врачом и такой же компьютерщицей. И вот они выяснили, что все проблемы — из-за жидов! И привели такой пример. Евреи и в белых халатах брали с больного деньги, а как тот разорился, то лечить перестали, и операцию вынужден был делать русский хирург (это как раз был наш рассказчик) за бесплатно. Ну и еще, чтоб не забыть: это ж евреи украли все кругом. Как опытный слушатель лекций, я лекторам стал задавать вопросы:

— Всех евреев подряд следует сажать за воровство или только тех, которые украли?

— А если русские украли, то их не сажать?

— Если будет решено наказывать только виноватых, а невиновных не трогать, то нельзя ли для краткости как-нибудь пренебречь пятой графой?

Интеллигенты выслушали мои вопросы, переглянулись и сказали все, что обо мне думали:

— Если ты так ненавидишь эту страну, то зачем же ты в ней живешь?

А были это представители нетворческой интеллигенции. Чего ж тогда ожидать от людей более занятых, посвятивших себя общественно полезному труду?

Что и говорить, вопрос интеллигентов получился убедительным и красивым. Он убедил меня в том, что правовую базу еврейского вопроса необходимо расширить — да хоть на том основании, что до 17 августа мы всерьез рассчитывали влиться в ряды цивилизованных государств. Несмотря на то что «русский бум», бессмысленный и беспощадный, уже кончился, задним числом предлагаю вашему вниманию свой скромный документ, направленный на всемерное улучшение и дальнейшее совершенствование еврейского вопроса.

«СВОД ЗАКОНОВ „ЕВРЕЙ В РОССИИ“

ПРАВА ЧЕЛОВЕКА-ЕВРЕЯ

(русская версия)

С 1 апреля 1999 года евреям разрешено беспрепятственно проживать в Российской Федерации.

Во всех случаях, кроме оговоренных законом, евреи обеспечиваются трехразовым питанием за их собственный счет. Евреи могут вступать в законный брак с лицами противоположного пола. Примечание: евреи и еврейки нетрадиционной сексуальной ориентации в брак могут не вступать.

Еврею разрешено, чтоб его не били по морде ни за что. Еврей имеет право бесплатного проезда в общественном транспорте (кроме такси) в случае, если он своевременно оплатил проезд. Примечание: оплата евреем проезда в такси может осуществляться по окончании евро-перевозки.

Но, разумеется, отдельных зарвавшихся евреев надо поставить на место и призвать к порядку (а то известны возмутительные случаи). В целях соблюдения разумного баланса между правами и справедливостью законодательство РФ необходимо дополнить также специальными запретами для евреев.

Евреям категорически запрещается:

— продавать Россию и иные объекты недвижимости, на осуществление сделок купли-продажи с которыми у них нет нотариально заверенной доверенности;

— пить кровь христианских младенцев, равно как и кровь несовершеннолетних граждан иных официально зарегистрированных конфессий;

— незаконно приватизировать государственную собственность;

— совершать преступления, предусмотренные Уголовным кодексом РФ;

— совершать поступки, противоречащие морали, нравственности и этическим нормам;

— шуметь по месту жительства с 23.00 до 8.00;

— устраивать еврейские заговоры с целью установления мирового господства, контроля над международными финансовыми организациями и сталкивания страны в пропасть (последний пункт неплохо отдельной статьей вставить в Уголовный кодекс. — Прим. автора). Закон вступает в силу с момента опубликования».

И только после того, как законодательными органами будет проведена вдумчивая творческая работа по принятию этих положений, и может настать счастье (здесь имеется в виду еврейское счастье).

Наконец настанет долгожданное русско-еврейское согласие! Радикальные патриоты забудут дорогу в синагогу (или, если хотите, дороги в синагоги). Кстати, подозрительно, чего их туда так тянет?

Напоследок по модной привычке ленивых журналистов, желающих блеснуть, залез я к Далю в словарь: а не дал ли он какого экзотического объяснения термина «синагога». И что вы думаете, он его таки дал: «жидовская молельня».

Я так вижу этот бедный взвод филологов, который отбивается от превосходящих сил генерала Макашова: взвод под огнем упал в снег и не может поднять головы на почве путаницы со статусом русских евреев… Так спешите же, быстрее принимайте свод законов «Еврей в России»! Ура!

— Ладно, Алик, давай дальше про себя.

— В общем, в мэры я шел, потому что… Второе. Я думал, что смогу ускорить получение квартиры для семьи.

— А от Питера это далеко?

— Сорок км. Курортная зона. И что еще? И в глубине души мне хотелось проверить себя — а смогу ли я все это выстроить?

— И тогда ты пришел на выборы — и победил.

— Пришел и победил. Причем в первом туре. А кандидатов было семь, что ли.

— А чем ты их взял?

— Не знаю.

— Ты им пообещал что-то?

— У меня была концепция — «Город у дороги». Главная особенность Сестрорецка в том, что он стоит на трассе Питер — Хельсинки. Туда-сюда ездят транзитные грузы, пассажиры и т. д. Я придумал, что сервисы всякие надо строить вдоль трассы, рестораны, гостиницы. Плюс там рядом побережье… Все это соединить и развивать.

— Ну и как, построил ты это?

— Да я год всего был мэром. Мы только начали, только замахнулись на это.

— А почему — всего год? Ты чего ушел, куда?

— О, это уже в 91-м. Это было второе явление Собчака в моей жизни.

— А вот в мэры — это ж надо было все бросать?

— Да, я уволился из политеха.

— А квартиру тебе дали в итоге?

— Нет, я жил в Питере и снимал в нем комнату в коммуналке. А ездил на работу так: на метро до Черной речки, а там машина ждала.

— А почему она за тобой домой не заезжала?

— Ой, а борьба же была с привилегиями.

— А, я совсем забыл.

— Ужасно. Я помню!

— И эта борьба в твоем случае выражалась в том, что ты полдороги ехал на метро, а половину на черной «Волге»? Половинчатость какая-то, в буквальном смысле слова.

— Да. Там была даже сложней схема: бензина так мало выделялось, его только до четверга и хватало. В пятницу машины вообще не было.

— А ты сочувствовал борьбе с привилегиями?

— Нет, я всегда к этому плохо относился.

— Ты чувствовал, что у тебя они будут, и потому был против борьбы!

— Нет, я видел, что они просто смешны, эти привилегии. И на самом деле это и не привилегии никакие. Не знаю, может, лично я не видел настоящих привилегий. Понятия не имею, как генеральный секретарь ЦК КПСС обслуживался.

— Колбасу тебе давали?

— Нет. Никакой такой хреновины не было.

— А сахар тебе давали сверх лимитов, на самогонку?

— Нет. Да я уж и не гнал тогда. Времени не было. Да и в палатках уже выпивки стояло сколько влезет!

— Алик! Скажи мне, пожалуйста, как экономист, но честно. Что такое была программа «500 дней»? Не зря с ней столько носились? Вроде ж серьезно это дело обсуждали, и Явлинский даже побыл вице-премьером какое-то время — первей вас, кстати. Вы еще Сестрорецком руководили, а Гриша на федеральном уровне уже блистал. А?

Комментарий

Явлинский Григорий Алексеевич. Ровно в этом, 1990, году он и появился. И не прокомментировать это никак нельзя. Это осталось в памяти. Это было значимо. Это взволновало.

Казалось бы, есть все предпосылки для написания большого, красивого, убойного комментария. Во всяком случае, их больше, чем для написания комментария про латышей. Однако не пишется…

Интересный материал этот Явлинский. Какой-то он необъемный, плоский. Нет в нем ни страсти, ни сомнений. Иногда, конечно, когда надо, балует голосом с трибуны. Но всегда так предсказуемо, так вяло. В нем нет драйва… «А я ведь предупреждал!» «А я ведь говорил!» Стандартные его ходы. Политический долгожитель? Долгожитель… Как у Пушкина в «Капитанской дочке» в легенде о вороне и орле, которую Пугачев рассказал Петруше Гриневу. Ворон — долгожитель.

Что толку описывать сейчас программу «500 дней»? Ее разделы, подразделы… Программа как программа. В меру — разумная. В меру — осторожная. В меру — наивная. Кому интересен сейчас план несостоявшейся битвы? Мы же с тобой, Игорек, не историки. Нам, как говорил Проспер Мериме, аромат эпохи подавай! А в эпохе нет запаха «500 дней». Нету, и все. Есть другое — кучерявый юноша с необычным, вдохновенным лицом. Говорит просто, иронично, немного в нос. Это про таких — парень подает большие надежды. Колоссальный потенциал. Все впереди.

И я, молодой, двадцатидевятилетний председатель райисполкома, тоже так думал. Я был уверен, что еще месяц, ну пусть год, и Явлинский (какой там Силаев, тоже мне, конкурент) — премьер, а там и президент. И это правильно. Это логично. Действительно, почему молодому, энергичному, профессиональному, порядочному, честолюбивому человеку не сделать такую карьеру на благо себе и народу?

И тут вдруг — бабах! Отставка! Что? Сам ушел? Не может быть! Как это? Я тут, в сестрорецком говне, с этими ничтожествами воюю. Как говорится, идиотизм деревенской жизни тазиками хаваю (между прочим, кандидат экономических наук), а этот дуся становится в третью позицию и рассказывает нам, что он не желает работать, поскольку его программу не приняли! Тоже мне, предводитель дворянства! Погоди, постой, мил человек! Ты борись, убеждай, перетаскивай на свою сторону. Есть мы, люди на местах, обопрись на нас. Мы народ будем подымать. На митинги (тогда это ух как модно было). Что это за детсад — не хотите и не надо? Что ты на этих ублюдков смотришь? А вот мы — хотим!. Хотим твои «500 дней»! Давай командуй нами, руководи. Что нужно делать? Мы сделаем, мы готовы…

Нет, ушел… Жалко. Хороший парень… Откуда я знал? Так казалось… Мне мои приятели, российские депутаты, — Петя Филиппов, Миша Дмитриев, Миша Киселев по телефону кричали: «Ух, кого мы сейчас выбрали к Силаеву первым замом по экономике! Ты не представляешь! Гришу Явлинского! Отличный парень!» Я им верил. Они там в Москве. Им виднее.

Но, может, это у него такой тактический ход? Как у Кутузова? Сейчас отступить, а потом раз — и на белом коне… Очень похоже на правду. Ну-ка, давай-ка не упускать его из виду… Ну вот, я же говорил, после отставки поехал по регионам. Значит, я прав. Будет бороться.

Декабрь 1990 года. Звонок от Чубайса (он тогда — первый зампред Ленгорисполкома): «К тебе в Сестрорецк едет Явлинский! Будет встречаться с народом. Организуй все там как надо».

Это уж не извольте беспокоиться, милостивый государь! Встретим как родного. Где-то там у меня запрятана баночка красной икры? Жена: «Не дам!» (90-й год на дворе.) Куда там. Забрал и разговаривать не стал. Бутылка армянского (?!) в кабинете припрятана. Так, нарезочки, салями, сырок (сердце кровью обливается). Организуем встречу в кинотеатре, а потом в кабинет, по душам поговорить. Там-то я все и выведаю. Как супостаты сожрали в этой страшной Москве нашего гения реформ. (Вот всегда так в России — талантливых зажимают.)

Секретарша по селектору — подъехал! Ведут. На первом этаже — толпа народу. Здравствуйте, Григорий Алексеевич! Как же так, а? Что они там в Москве думают? Старушки запричитали. Одна, сухонькая: «Дай хоть я тебя обниму, сынок!» Сволочи! Да мы за вас! Ааа! Куда? Да я сейчас, уже через полчаса, в кинотеатре, придете? Конечно, что вы, Григорий Алексеевич!

Заходим в кабинет. Только сейчас заметил — с ним молоденькая журналисточка. Страшненькая, рыженькая. Смотрит влюбленными глазами. Мимолетом в голове пролетает: похоже, между ними ничего нет. Пока? Некогда думать о такой ерунде. Надо же задать главные вопросы. О жизни. Что будет дальше. Вообще. Что вообще? Черт его знает! Но ведь что-то надо спрашивать. Такой человек перед тобой, дубина, а ты молчишь, как идиот.

— Коньячку? (Болван! Умнее ничего не придумал? Лишь бы налакаться! Ему же сейчас выступать.)

— Пожалуй! (О-па. Неплохо!) Разлили, выпили. Закусили. Незначащие фразы: как дела — да ничего, стараемся помаленьку. Вот давеча кур выкинули, так сам с милицией ходил толпу разгонять. Не давали магазин на ночь закрыть. Говорили (резонно) — торгаши ночью все по своим растащат. Выставили ночные пикеты у холодильника: два депутата и милиционер. Толпа поворчала, но разошлась.

Вижу — заскучал. Господи, что это я. Ему, наверное, по всей России одно и то же рассказывают. И я со своей ерундой. Тут же надо о главном. И заодно свою образованность показать. Чтоб понимал: мы хоть в деревне, но тоже не лыком шиты. Ой, времени-то почти нет уже. Ведь уйдет к народу. Ну что ж ты, Алик! Ну, давай! Ведь приду домой — жена спросит: ну как! А я что? Про кур разговаривали? Ну дурак и есть дурак. Так и сидеть тебе городским головой. Ни на что ты больше не годен. Э-хе-хе. Ну вот. Пора идти. Все. Может, после встречи?Допьем. Икра пропадет…

Зал — полный. Гул. Выходит. Красиво освещен. Кудри. Горящий взгляд. Нервный излом линии рта. Умен. Самоуглублен. По-мужски красив. Вскидывает голову. Смотрит в зал. Лицо — правильное сочетание усталости и грусти. Легкая усмешка (тоже к месту: символизирует оптимизм). Овация. Овация. Не прекращается. Овация. Поднял руку. Зал затих.

Зарежь — не помню, о чем говорил. Что-то про помощь обездоленным. Про гуманитарную помощь. Что, мол, нужно создавать специальные комитеты по ее справедливому распределению. Что сначала нужно элементарный порядок навести. Особо — про борьбу с привилегиями. Про привилегии очень подробно. А теперь давайте я отвечу на записки.

В записках опять про привилегии. Потом про огороды — чтобы каждому, как вы считаете, Григорий Алексеевич? Конечно! Это важно. Спасибо за хороший вопрос. Экономика в упадке… Но не все потеряно… Нужно, чтобы каждый на своем месте…

Вдруг шальная мысль: «Он что, за идиотов нас держит?» Тут же прогоняешь: «Это, наверное, так с народом разговаривать нужно. Учись, скотина! А то ведь так и не добьешься народной любви».

Опять овация. Постоял, покланялся. Слова признательности за поддержку. Она помогает мне в моей борьбе. (Опять в голове крамола — какой борьбе?) Это-то и дает силы… Аплодисменты еще сильнее. Старушки полезли за автографами. Девицы в проходах стоят раскрасневшиеся. Глаза прячут. Сразу видно — понравился.

Опять заходим в кабинет. Журналисточка рядом. Ей тоже налил. Накатили. Закусили. Что, отвезти вас? Куда? В Ленгорисполком. К Чубайсу. Думаю: отлично, по пути и поговорим.

Нет, журналисточку садит назад с собой, а меня — вперед, к водителю. Говорит, что надо интервью дать. Гм… Ну надо так надо. Поговорили, блин. Как затылком-то разговаривать. Сижу молчу. Коньяк не допили. Икра — пропадает (надо позвонить, чтобы в холодильник поставили). Во мудак, все со своими курами…

Сзади попискивает журналисточка. Возня. Хи-хи. А как вы прокомментируете последнее заявление Ельцина? Хи-хи. А что его комментировать — пить надо меньше. Ха-ха! Только не оборачиваться! Сижу как аршин проглотил. А может, и показалось вовсе? Каждый ведь в меру своей испорченности…

Доводку до горисполкома. Высаживаю. До свидания. Было очень приятно познакомиться. А уж мне… Ладонь теперь мыть не буду. Может, у Чубайса будет другой разговор? По делу?

Назавтра звоню Чубайсу. Ну как? Поговорили? Ты знаешь, чертовщина какая-то. Он все про гуманитарную помощь да про привилегии. Еще про огороды, чтобы каждому… И у меня… А сколько народу-то было? Да человек пять, все наши. А… Действительно, ерунда какая-то… Может, он нам не доверяет? А кому тогда доверять-то? Тоже верно…

Ну ладно. Ладно. Пока. Пока…

Прочитал мемуары бывшего советского премьера, ныне покойного, Валентина Павлова «Упущен ли шанс». Подробно про все от 1989-го по 1991 год. Про развал банковской системы. Про обмен денег. Про шахтерские забастовки. Про Горбачева (нелицеприятно). Про Ельцина. Про Силаева. Про Фильшина (помните такого — чеки «Урожай-90»?) Про все, про все. В общем — субъективно. Но ~ понравилось. Мужик, конечно, не наш, но с позицией и не бздун. Про Явлинского — ни слова. Как будто его и не было.

Прочитал Костикова «Роман с Президентом». Ни слова о Явлинском. Как будто его не существует. Одно упоминание, и то о том, что во время путча 1993 года Руцкой с Хасбулатовым включали его в состав кабинета, который сформировали.

Российская мемуаристика начиная с 1990 года очень бедная. Но про Явлинского вообще ничего.

Сейчас ему пятьдесят второй год. Уже не мальчик. Уже не молодой и перспективный. Пора подводить итоги, а не подавать надежды. А итогов нет. Резонер. В старом русском театре было такое амплуа. Ездит Дикобразов-младший по России. Все к нему привыкли. Да и он к себе привык. Журналисточки — повизгивают. Старушки — причитают. Кудри черные. Лицо вдохновенное. Но вот мешки под глазами… Грим? Может, побольше? Или нет? Поклонники давно уже ничего не замечают… Любят. И ждут. Талантлив, стервец! Наш еще вам всем покажет! Еще выдаст коленце! Вы его плохо знаете.

Знаем… Знаем неплохо… Уже не выдаст. Все.

Кох: — А теперь ты про себя расскажи!

— В начале года я продолжал заниматься МЖК и издавал отраслевой журнал. «Архипелаг».

— ГУЛАГ?

— Нет, просто «Архипелаг». Как бы такая мысль: МЖК раскиданы по всей стране как острова, но при этом входят в одну систему. Люди придумывают какие-то концепции, школы устраивают экспериментальные. Съезды проводили — в Алма-Ате, к примеру. Мы туда ездили, беседовали, выпивали… Кончилось тем, что, используя комсомольские льготы, люди просто занялись нормальным бизнесом. Кто-то из них после вырос в серьезных бизнесменов. Как, например, Сергей Коротоножкин (Фридман его знает, они вместе в МИСИС учились и промышляли театральными билетами), который при советской власти построил семь домов и ничего с этого не поимел, кроме двухкомнатной квартиры для своей семьи. А два дома он построил уже при новом режиме.

— И все с них поимел.

— Ну, видимо. Это уже бизнес, а не комсомольская работа. Так вот, делал я, значит, журнал. Делал, делал… И так это продолжалось до лета. А летом я подумал: пора уже от отраслевого журнала к более серьезным медиапроектам переходить. И вот лето, значит… Ты курил тогда?

— Да.

— Так ты должен помнить, что курева не было. Очереди…

— Чубайс давил табачные бунты, когда Невский перекрывали. Он был тогда первый зампред Ленгорисполкома.

— А, и на него это взвалили! Я, помню, все стоял в этих очередях… И вдруг приехала к моему товарищу немка знакомая. Она в России училась, у них был роман, потом она с дипломом вернулась домой, поскучала там, взяла отпуск и вернулась к нам любить его дальше. А поскольку у меня семья уехала в деревню, то я ей разрешил у себя пожить.

— Только ты уже женатый человек, не забудь!

— Так это ж была товарища немка, а не моя! Я ее не ебал, разумеется. Честно! Тебе б я сказал, если б что. Ну вот, живет она у меня, готовит, стирает — что очень удобно, — а товарищ иногда приезжает на свидания. А она такая русофилка, язык учила, читала что-то, дико интересовалась русской жизнью. Ну я ей однажды и говорю: «Еб твою мать, ты же русофилка! Так иди быстрей жизнь изучай в чистом виде!» А куда? Как куда? В очередь у табачного ларька. Там и стоит великий русский народ и говорит всю правду, которую обо всем думает. Она пошла в народ с удовольствием. И вот она там стояла, беседовала с мужиками, ей такие истории ломовые рассказывали, — и с каждого захода приносила пять пачек «Беломора». Как раз пять давали в одни руки.

— И ты кризис мягко прошел.

— Более чем! Поскольку она не только за «Беломором» по очередям стояла, но иногда даже ходила в «Березку» и приносила мне оттуда — несмотря на мои протесты, я ее призывал только бухаловом отовариваться, — Gitanes. Без фильтра. Это лучшее, что я в своей жизни курил. Когда курил.

— И Gauloise.

— Ну. Как это круто было в 90-м году — курить Gitanes и пить джин Bols, голландский, самый дешевый! А потом она уехала. И я тогда, думая о жизни, решил повидаться с Андреем Васильевым. Мы с ним когда-то работали в «Собеседнике», и я так понимал, что он всегда там, где бабки. Он мне в интервью рассказал как-то: «Меня пригласили в „Собеседник“, куда я дико не хотел идти, очень… В „Комсомольце“ же была тусня, как семья родная, друзья, гитара. Но в „Собеседнике“ были другие деньги, я пошел туда ради бабок, осознавая это. Ребенка, который должен был родиться через две недели, кормить же надо…» Вот я к Васильеву и обратился за консультацией — куда типа идти работать. А ты иди, говорит, к нам, у нас тут газета — «Коммерсант». Нет, отвечаю, это ж финансы, экономика, тоска смертная, я этого не знаю. Да нет, там всякое есть. Ну ладно, давай, говорю, в пятницу встретимся! Он говорит — ты после поймешь, почему пятница не катит… (Потому что номер сдавали, и это все тянулось когда сутки, когда двое.) А давай-ка лучше в понедельник, с утра пораньше, этак часов в двенадцать! И вот я еду к нему в понедельник домой, с бутылкой самогонки. А у него стоит ящик вина и ящик коньяка!

— Ну да, тогда ящиками брали.

— Как раз тогда не брали ящиками, таких бабок ни у кого еще не было! Ты оторвался от жизни… Две бутылки — и то было дорого, брали сперва одну, а за второй после бежали особо. Ну, выпили мы… А во вторник я зашел к нему на работу, на Хорошевку. И он говорит — слушай, тут дыра в номере, выручи, напиши заметку, а? Я поехал к гостинице «Россия», где раскинули свои палатки ходоки со всей страны. Они ловили депутатов, которые в гостинице жили, и жаловались им на жизнь. Давайте, типа, спасайте, а то мы вас выбрали, пидорасов, а вы привилегиями только увлекаетесь. Ну вот, я написал такой бодрый репортажик. Ну и так, слово за слово, стал работать в отделе «Разное где собрано было все, что не про экономику и не про политику.

Комментарий Свинаренко

Я про это все рассказывал в газетном интервью. Номер сдавался трое суток, спали на полу, подстелив газетку, специальный шофер с рацией «Алтай» объезжал винные магазины и оттуда выходил на связь, спрашивая, кому что брать. Зарплату платили сразу и много. Привлекли мое внимание и кадры, которые решали все. Мне понравилось, и я остался…

Сам Васильев, который в «Коммерсанте» был с самого начала — с 89-го, — так это описывал: «Я понял, что есть совершенно другая журналистика. Что мы занимаемся информацией. Помнишь, мы делали еженедельную газету в легкую. По тем темам, которые нас интересовали, никто не мог нас обогнать. Сначала выходил „Коммерсант“, в понедельник, а потом у кого-то чего-то еще выходило. Вот в этом был кайф, конечно. Очень приятно было, как все от газеты о..евают, — это была продукция! Вот это было круто. Понимаешь? Тогда я себя почувствовал соучастником газеты, впервые, в этом был драйв. Это было новое качество жизни. Наверное».

Кох: — Так в каком ты отделе был — «Разное»? Ты ж вроде в отделе преступности работал!

— Это позже. Отдел преступности позже создался. И я был брошен на отстающий участок. И как раз тогда пошло дело Кости Осташвили.

— Ты его знал, что ли?

— Ну. А я как на это дело попал? Значит, сидит Яковлев и думает: кого послать? А пусть Лева Сигал пишет, он спец в политике. А, нет, нельзя: судят патриота, а освещать будет еврей… Ну, тогда Ваня Подшивалов! Не, тоже не годится: он же почвенник. Что делать? Тупик! И тут я вызываюсь. Почему? Так, говорю, я один из вас всех могу объективно этот процесс освещать; хохлам же что жиды, что москали — все равно. Пусть себе собачатся. Они от нас равноудаленные. И вот так единственный из всех репортеров я объективно писал про Осташвили. Писать же было непросто. Костя рассказывал, как он лечился от алкоголизма, — в зале смех. Он обижался — типа в Штатах уважают тех, кто хочет избавиться от пагубной зависимости, а тут издеваются. Марк Дейч смеялся громче всех, и это Костю задевало особо. Но это я сейчас говорю — «Костя». А в заметках я себе такого не позволял. Я с Васильевым ругался, когда он ставил слово «Костя». Что это за фамильярничание, что за панибратство? Не позволю! С другой стороны, по фамилии называть — как-то слишком уж официально. И тогда мы стали писать — «Константин».

— А он откуда взялся вообще, Костя?

— Он из рабочих! Его волновал русский вопрос. Осташвили, понимаешь, да? — вот русский. Что там было в ЦДЛ, бил он кого или нет, поди знай. Но точно могу сказать, что человек он был простодушный, доверчивый, открытый. В чем-то даже симпатичный. Но вот не мог он удержаться от того, чтоб не встрять в обсуждение еврейского вопроса. Да что там Осташвили — вот Солженицын стал писать про евреев, так сколько его народа сразу невзлюбило! Иные евреи его просто ненавидят теперь.

Комментарий Свинаренко

Чернорубашечники, которые в зал суда приходили, просили Осташвили: молчи, Костя, а то опять чего не то скажешь. А он отвечал — отойдите, я сам. Процесс вообще непонятный/ Евреев не бил, синагог не жег… Чего пристали к парню? Что этим пытались доказать? Что мы большие демократы? Что «Память» — это страшно? Кто вообще ею пугал? Мало кто помнит дело Норинского. Этот деятель сочинял страшные антисемитские письма, в которых грозил евреям расправой, и рассылал их куда ни попадя. Подписывался так: «Боевики патриотической организации „Память“. Хотя на самом деле он состоял совсем в другой организации — „Свобода эмиграции для всех“. Так Норинского поймали и судили — за злостное хулиганство (ст. 206, ч. 2 УК РСФСР). Василеостровский народный суд дал ему полтора года „химии“.

А вот моя заметка из «Коммерсанта»:

«КОНСТАНТИН ОСТАШВИЛИ: КОНЕЧНО, МЕНЯ ПОСАДЯТ

…К приятным для подсудимого моментам наблюдатели «Ъ» относят частичное осуществление его требований об изменении статуса Юрия Афанасьева. Константин, как известно, утверждал, что последний должен быть не обвинителем, а подсудимым по делу Троцкого (по сведениям Осташвили, Троцкий приходится ректору историко-архивного института дедушкой) и понести ответственность за умышленное развязывание дедушкой гражданской войны и другие действия, направленные на уничтожение русского народа. Суд таки вывел Юрия Афанасьева из состава общественных обвинителей, но не из-за дедушки, а по другой причине: по мнению коллегии, он принесет больше пользы как свидетель.

Защитники подсудимого Голубцов и Побезинский с прежней убежденностью продолжали настаивать, что Константин борется не с евреями, но против сионизма, осуждаемого ООН наравне с расизмом. Защита экзаменовала свидетелей на способности отличить антисемитизм от антисионизма и выясняла, знакомы ли те «с преступной деятельностью сионистских организаций, таких, как „Иргун Циони“ и „ВЧК — ОГПУ“. Вопросы эти, однако, неизменно отводились судом, как не имеющие отношения к делу.

…адвокату Сапегиной Осташвили в очередной раз заявил отвод, судом, однако, снова отклоненный. Правда, суд решил мотивировку отвода не оглашать: о ней, кроме членов коллегии, узнали только слушатели «Радио Свобода». В ночь со среды на четверг московский корреспондент этой радиостанции Марк Дейч объявил в эфире: Сапегина, по словам Осташвили, «принуждала его к сожительству, а в случае отказа обещала посадить». Члены коллегии отказались подтвердить или опровергнуть эту информацию, а обвинитель Макаров в своем комментарии, переданном «Радио Свобода», ограничился словами: «Мотивы отвода самые грязные, самые мерзкие, самые подлые… После сегодняшнего дня к нему нельзя относиться как к человеку».

…В приватной беседе с корреспондентом «Ъ» Константин высказал обобщенную точку зрения на происходящее (текст приводится по расшифровке магнитофонной записи):

— Суд имеет обвинительный уклон. При этом противники напирают почему-то на мою личную жизнь, на то, что я хронический алкоголик второй степени. Тридцать лет на одном предприятии, на спирту мы работаем. Половину рабочих надо на учет ставить. Многие товарищи спились. Некоторые умерли. И я стоял на учете, пил, как все. Чтобы это прекратить, спасти семью, себя, я добровольно обратился к наркологу, прямо на предприятии. На Западе с уважением относятся к людям, которые становятся на путь исправления. И у нас в цехе никто меня не попрекал. А политические противники издеваются! Марк Дейч, например, смеется надо мной, над моей лысиной. Марк Дейч не прав. Кому выгодна шумиха вокруг инцидента в ЦДЛ? Демократам, которых я абсолютно не уважаю. Я ведь политизированный, я знаю блок «ДемРоссия» по предвыборной кампании. Демократы прошли в Моссовет — и что там творится, в Моссовете? Один мой товарищ говорит, что такого скопища шизофреников, как те, кто подходит к первому микрофону, он еще не видел. К тому же по странному стечению обстоятельств все они «эр» не выговаривают.

На вопрос, чем, по мнению подсудимого, закончится процесс, был получен ответ: «Конечно, меня посадят! Но наглеть особенно не будут и больше трех лет, кажется, не дадут». И он угадал: дали ему два года в колонии усиленного режима по статье 74, п. 2 УК РСФСР («Разжигание национальной розни»). Валерия Новодворская тогда сказала, что это «первый политический процесс эпохи перестройки».

И таки похоже на то! Послушайте, что исполнял на процессе адвокат Макаров, который там был общественным обвинителем: «Политические взгляды Осташвили, изложенные в программе Союза за на-ционально-пропорциональное представительство, должны быть охарактеризованы как фашистские». Макаров вообще нагонял тогда жути: «Имеющие глаза не смогут не заметить реальной угрозы зарождающегося фашизма на фоне непростительной разобщенности демократических сил и хаоса в экономике — Германия 33-го…»

Прибыв на зону (Тверь), Осташвили сказал, что находится в глубокой депрессии: «После ударов, нанесенных прессой, я сильно пошатнулся». Его часто замечали гуляющим в одиночестве по плацу, что у зэков называется «гонка» (процесс, когда человек оценивает свою деятельность и ее результаты). Константин сказал журналисту: «Сама форма митинговой борьбы кажется мне теперь мишурой. Зря я кричал и не сдержался в ЦДЛ… Я убедился, что путь общественной активности опасен. Евсеева убили, Невзорова ранили, а меня посадили».

Отказавшись от старой тактики борьбы, Константин сосредоточился на досрочном освобождении. Осташвили под досрочное сентябрьское освобождение подходил по всем формальным признакам — в преступлении каялся, трудился добросовестно, дисциплину не нарушал. Среди зэков он сначала пользовался авторитетом, даже возглавлял в колонии благотворительный фонд помощи заключенным. Но авторитет сильно пошатнулся, когда Константина поймали на «мансарде» (этот термин обозначает употребление внутрь лака). В колонии лак считается дурным тоном. А еще Константин официально состоял в секции профилактики правонарушений, что некоторыми приравнивается к стукачеству.

Как бы то ни было, Осташвили был найден повешенным. Убийство это или самоубийство, судмедэксперты определить не смогли».

Свинаренко: — Потом еще той осенью была прелюбопытная ситуация. Я описал ДТП — Борис Николаич столкнулся с «Запорожцем». Глубокая тема! Заметка про раздвоение Бориса Николаича. Нахожу пенсионера, которого бросили на дороге с дочкой, а у той разбита голова… Машину с дороги оттянули, кстати, не менты, а частники, за бабки.

Комментарий

Моя старая заметка

«ПЕНСИОНЕР ЕРИН:

Я НЕ ХОТЕЛ УБИВАТЬ БОРИСА ЕЛЬЦИНА

21 сентября в 8 часов 25 минут по дороге на работу Председатель Верховного Совета России Борис Ельцин попал в аварию. До вечера этого дня московская ГАИ не определила, кто виновен в дорожно-транспортном происшествии. Милиция, однако, уверена, что имело место не покушение, а нарушение Ельциным устоявшейся традиции проезда перекрестков государственными деятелями.

Подъезжая к перекрестку с улицей Горького, водитель черной «Волги» включил спецсигнал — красную «мигалку». Постовой немедленно подняд жезл, свистнул и перекрыл движение. Остановиться успели все, кроме пенсионера Юрия Ерина, ехавшего с дочерью из Химок на «Жигулях» «ВАЗ-2102». Удар помял правую переднюю дверь «Волги» и бедро Бориса Николаевича, в ней сидевшего.

Ерин Юрий Ильич, 1930 года рождения, отставной майор СА, имеет 27 лет водительского стажа и столько же партийного (КПСС).

По мнению заместителя начальника городской ГАИ Юрия Ильина, ничего бы этого не было, если бы Ельцин уведомлял постовых по рации о своем приближении, как это делают все пассажиры его уровня. «Мы готовы хоть за полчаса останавливать движение. Но Ельцин этим не пользуется — видимо, принципиально». (Он боролся типа с привилегиями! — И.С.)

Прибывшие врачи все-таки заставили Бориса Николаевича поступиться принципами и отвезли его на специальной «Скорой помощи» в специальную Центральную клиническую больницу упраздненного «четвертого управления», называющегося теперь лечебно-оздоровительным объединением Совмина СССР. Пострадавшего поместили в отделение неврологии, обследовали и сде-лали рентген. По словам медиков из ЦКБ, речь идет об ушибе бедра, мягких тканей лица и легком сотрясении мозга.

Эти сведения подтвердил и заместитель Ельцина Руслан Хасбулатов, сообщивший народным депутатам России и телезрителям о незначительности травм. Тем не менее данные программы «Время» о благополучном возвращении Бориса Николаевича домой не подтвердились. Дочь Ельцина Елена Окулова в 23.00 сообщила корреспонденту «Ъ» (Вот времена были! Я запросто звонил президенту на дом… — И.С), что ее отец до сих пор в больнице и скорее всего приедет на следующий день.

Второй участник происшествия — пенсионер Ерин — отделался легкой царапиной. Убедившись, что Ельцин жив, он собрался было проводить в больницу свою дочь Елену, сильно разбившую лоб о приборный щиток. Но милиционер не пустил пенсионера, а отправил его в ГАИ, где Ерин и просидел до шести вечера. Дочери удалось самостоятельно добиться медицинской помощи — в третьей по счету больнице через четыре часа после аварии ей наложили швы на рану. Ерин за это время успел познакомиться с шофером Ельцина Витей и задать ему наболевший вопрос: «Зачем же ты сирену не включил? Сирену я бы услышал». На что Витя объяснил, что Борис Николаевич с сиреной ездить не любит.

После шести Ерина повезли выступать на телевидение: как объяснил человек в штатском, «чтобы предотвратить возможные беспорядки в Москве». Ерин выступил, вернулся к месту аварии, нанял за двадцать рублей такси, отбуксировал разбитую машину домой в Химки и дал интервью корреспонденту «Ъ».

— Если б мне рассказали, я бы сам подумал, что это покушение. Но я ж Борису Николаевичу полный единомышленник. Я из партии даже раньше его вышел — не стал ждать, пока нам начнут плевать в лицо. А когда узнал, что это я Ельцина стукнул, мне страшно стало и стыдно. Потом шофера Витю спрашивал: что он говорит-то? Ничего, отвечает, молчит. Слава богу, что с ним все в порядке. Хотя, конечно, на власти я обижаюсь — на дорогах лихачат крепко. Из-за них очень много аварий.

Сам Ерин за 27лет правил не нарушал ни разу. Последний конфликт с властями произошел в 1949 г. и не был связан с автомобилями. Тогда Ерин был арестован с винтовкой в руках у Кремлевской стены и обвинен в попытке покушения. До суда, однако, не дошло. Поскольку выяснилось, что курсант Ерин подошел к стене с винтовкой, так как находится в патруле. Ерин убежден, что и на этот раз он не пострадает: «Я не виноват. Борис Николаевич не допустит, чтобы со мной что-то сделали».

Свинаренко: — Вот такие заметки я писал. А ты давай рассказывай, как канализацию чинил в Сестрорецке.

— Да… Плохо чинил. Мне посоветовали взять первого зама, такого Баранова, так он и чинил. А я — нет.

— А бабки тебе заносили?

— Да-а-а. Оказалось, что самый главный бизнес — выделение участков под индивидуальное строительство. Это же курортный район Петербурга! На берегу озера Разлив. Или на берегу Финского залива. И мне несли деньги. Я так удивлялся…

— Почем сотка была?

— Сейчас не помню. Дело в том, что выделение участков проводилось через решение местного совета. Депутаты соответственно все дробили. И поэтому мне взятки давать было абсолютно бессмысленно, потому что я ни хера и не решал. Вот. Так что бизнеса не получилось, но я в данном случае свою честность не ставлю себе в заслугу.

— Она размыта была по депутатам.

— Она стихийным образом получилась. Но тем не менее Господь уберег. И взяток удалось избежать.

— В общем, канализацию не чинил, взяток не брал.

— Взятки очень быстро перестали предлагать. Видимо, их куда-то в другое место стали носить. А я и так по идеологическим соображениям всегда голосовал за выделение участков. Поэтому мой голос у них был бесплатно.

— Получается, ты в Сестрорецке раздавал участки — ну чисто как Шеварднадзе советские земли. И так бы отдал, и этак…

— Депутаты меня так ненавидели, мешали работать… И я все время мучился — может, я в чем неправ, может, судьба у меня такая неправильная. Были два таких депутата, сейчас не буду называть их фамилий, потому что родственники их живы и дети, — они прямо изгалялись надо мной, житья не давали. И когда я ушел, один погиб в автокатастрофе, а другой от рака умер.

— А как издевались?

— Без конца проверки какие-то устраивали. Все искали коррупцию во мне. Ничего не нашли, естественно… Более того — фальсифицировали документы! Однажды какую-то бумагу моим именем подписали. И потом меня же начали полоскать за то, что я ее подписал.

— Может, они так за правду боролись?

— Может… Ну, вот представь. Человек идет на выборы и обещает нещадно бороться с коррупцией. Проходит в депутаты, а коррупции нет никакой. Надо ему с чем-то бороться?

— Это намек на теперешнюю ситуацию или на что?

— Да ситуация всегда одинаковая. Если фактов нет, их придумывают.

— А могли они сказать — дорогие избиратели, коррупции нету. Извините.

— Можешь ты себе такое представить?

— Ну, в общем, слабый был бы ход.

— Вот. На хер мы тебя тогда избрали? Мы-то твердо знаем, что есть коррупция! А ты не борешься! Там же как? Вот есть наш избиратель российский. У него такая система взглядов. Первое. Страна наша очень богатая. Самая богатая в мире! Это для него аксиома, которая не требует доказательств. Это ему вдолблено в голову с детсадовской скамейки. Дальше. А человек живет бедно. Это опять же не требует анализа — бедно, не бедно, каковы причины бедности… Страна богатая, а весь народ живет бедно. Народные избранники и весь истеблишмент постоянно рассказывают, как они заботятся о бедном народе. Значит, напрашивается вывод: в промежутке между народом и богатством чего-то спиздили. И вот кандидат говорит: избери меня и ты будешь богатым. А после выборов вдруг оказывается, что нет никакой коррупции. Странный избранник! А правда-то в том, что все вранье: и что страна богатая, и что народ живет бедно — все вранье! Понимаешь? Страна на самом деле не очень богатая. Ну, в недрах у нее, может, и до хера всего, но выкопать-то мы это не очень можем. И народы есть победнее… Ну, и поэтому наши народные избранники, — не то слово, кстати, — до сих пор заложники этого стереотипа.

— А что ты еще в Сестрорецке делал, кроме бесплатного голосования за дачи?

— Ну, что-то успевал делать. Тогда мы особо много и не могли. Но бездефицитный бюджет — сделали. Как сейчас помню, доходная часть была восемнадцать миллионов рублей.

— А как ты бюджет сочинял — сам сидел писал? Ты ж экономист.

— У меня еще финансистка сидела писала.

— А я думал, ты никому не доверял и сам все… А ты долго чувствовал, что ты на острие, что сейчас всем покажешь? Что счастье настало?

— Не, не. С самого начала было все понятно.

— То есть ты пришел, осмотрелся — и понял, что революцию совершить не удастся.

— Там же еще аппарат исполкома, в основном женский. Я такое тогда в первый раз увидел — все дамы норовят дать… Ну, бабы! А я начальник!

— Ну это простейший биологический закон: вожаку стаи самки должны дать. Для улучшения породы. Иначе получается просто бунт на корабле и разруха.

— Да… Я отлынивал… Но это было очень тяжело. Все время перед глазами такие ничего себе, перестарочки — тридцатипятилетние. Очень даже серьезные, жопастенькие. Мне-то было двадцать девять. Уж как только они не одевались, как не наклонялись. Все короче и короче юбочки, все чернее и чернее колготочки… Все ярче и ярче помада… Ну, в явную в штаны никто не лез, но давали понять, что если я пристроюсь, то они возражать не будут. В общем, было ужасно.

— Ну а что ты узнал тогда нового — о жизни, о стране?

— Очень много.

— То есть ты был кухонный такой либерал, мог покритиковать власть, типа вот ты бы на ее месте сразу навел порядок и построил бы царство справедливости…А столкнулся с реальностью, получил сам власть — и увидел, что не такие они были дурные, советские начальники…

— Да. А когда я встретился с аппаратом… это ж называется «аппарат», то я понял, что такое жесткая бюрократия. Которой тыща лет. Но это другая история, отдельная…

— То есть сейчас ты работаешь на том капитале, моральном.

— Не, ну после у меня еще кое-какой капитал появился. Скажем так, я тогда его начал накапливать. Я имею в виду моральный капитал. Я учился овладевать этим механизмом. И я считаю, что мы достаточно эффективно им овладели. Потому что в конечном итоге, когда мы начали на федеральном уровне работать, то там тоже был аппарат. И мы с ним нормально работали… Ну, а как тебе объединение Германии? Ты же германист, расскажи про свои ощущения!

— Я чуть было не поехал в командировку осенью 90-го, на объединение — но наши раздолбай с визами не успели. А то б я осветил… Я, с одной стороны, был германист, а с другой — диссидентствующий элемент. И мне казалось, что хорошо бы придавить большевиков в Восточной Германии. По-простому так, наивно рассуждал… А сколько ж там было людей, которые любили гэдээровскую жизнь! Сколько я с ним дискутировал! Говорил, что это все чушь — ГДР, так, фуфло, а настоящая страна — ФРГ. Они обижались. И в то же время удивлялись. Как же так, вот в СССР социализм полностью построен, но жизнь в нем беднее, чем в ГДР, где социализм только в общих чертах. Им было это странно. Я им объяснял: долбоебы, вот смотрите, у нас социализм развитой и ни хера нету. У вас же, поскольку социализм еще недоразвитый, жить еще как-то можно. И выпить можно, и закусить, и ботинки прикупить… А вот где большевиков к власти близко не пускают, так там вообще все в порядке. И вы оттуда, пидорасы, получаете посылки — с шоколадом, с джинсами, с памперсами, с туалетной бумагой… Все, что человеку нужно для жизни, — кроме хлеба, молока и спичек. Они почти все посылочки такие получали, поскольку большинство немцев жило на западе, откуда хотелось послать оставшемуся в советской неволе меньшинству — родственникам в ГДР — пару джинсов, которые на сейле стоили 10 марок… И тогда, выслушав мое объяснение, патриоты ГДР делали большие глаза: о, сука, как же мы сами не додумались!

— А как у них теперь отношения?

— Да не очень. Восточные обижаются, что западники плохо помогают. Хотя бабок влито немерено. В общем, это и теперь два разных народа.

— Как негры приблизительно и белые.

— Да, похоже. Они никак не могут слиться. И фашистов в восточной Германии больше, чем в западной. Они переселенцев бьют, евреев. Ты вот слышал, что для восточных немцев, для Ossi, чтоб как-то их развеселить, строят парк «ГДР»?

— Нет.

— Здоровенный такой парк с аттракционами. И там будут товары из ГДР, полиция в гэдээровской форме, «трабанты» будут ездить, пластмассовые такие автомобильчики, и бабки будут на входе менять на восточные. Пиво, как у тех было… Странно, что у нас нет парка «СССР», успех бы был бешеный. Давай, может, построим?

— У меня есть товарищ, капитан разведки бундесвера. Он тут работал в банке… Он полностью западный немец, из графьев каких-то. Купил себе в Саксонии поместье и там проживает. С удовольствием.

— А мой один товарищ, русский, с восточно-немецкой женой сбежал на запад, бросив квартиру в ГДР. И квартира пропала… А потом получилось, что окраины Восточного Берлина, когда стену убрали, — вдруг оказались в центре города! А Алек-сандерплац, где телебашня, это вцентре Восточного Берлина, там прежде был еврейский район.

И вот что я еще вспомнил… В 90-м я писал заметку про Катю Лычеву, которую Горбачев выставил против Саманты Смит. Она еще мирила кого-то на Ближнем Востоке, и это было забавно. Я нашел Катю… Она уже была взрослая девушка, с объемной фигурой…

— Говорят, племянница Горбачева.

— Да кто ее знает. Прихожу к ней домой… Они там сидят такие научные, политкорректные, тонкие — а тут я… Разговор не клеится. Папа молчит в углу. И тут я им говорю: «О, вот у меня совершенно случайно с собой бутылка самогонки! Может, мы ее это, того?» И что им оставалось — сервировали стол под самогон. Все оживились, беседа потекла, они меня звали заходить по-простому. Это я тогда еще пытался по старой привычке продолжать гнать…

Другое очень интересное событие года. Я, заработав бабок, поехал в Египет. Это сейчас туда ездят секретарши в отпуск! А в то время никто не ездил еще, Египет казался страшно экзотической страной. Ну, потом это ощущение пропало…

— А тогда еще было?

— Было! Встаешь утром, выходишь на улицу — смотрите, пирамиды! И вот картинки на папирусе — их на какой-нибудь арабской Малой Арнаутской клепали. А что ж они такое едят? Какие-то простые котлетки, но вкус — типа неповторимый. Египетское вино — вот это да! Ну-ка налейте мне его! И еще туда я взял с собой пару армейских фляжек по 0, 9 с самогонкой. И перед обедом непременно…

— Ну понятно, чтоб малярию не подхватить.

— Да не то чтоб малярию, а просто чтоб не обосраться. Южная ж страна, экономический класс отдыха. И такой у меня получался самогонный аперитив… Выпил перед обедом — и дальше уже все нормально, знаешь, что не обдрищешься. Ну, вот мы сидим с товарищем на набережной в Александрии, прямо на парапете. И выпиваем. А тут подходит их мент — с усами, в черном суконном костюме, — при плюс тридцати. Думаю, может, тут распивать нельзя, страна мусульманская, — непонятно, как будет ситуация развиваться. Группируюсь. Мент спрашивает: «А что это вы тут пьете?» Ну, думаю, началось… Но всякий случай говорю: «Ты что, такая вещь, ебани-ка!»

— Это он с вами на английском?

— Ну да, на плохоньком таком. Наливаю ему, он принюхивается и говорит: «Чего-то мне боязно. Что-то странное такое вы пьете». Да ладно, говорю, чистейший продукт, натуральный! И наливаю чуть на гранитный парапет, в выбоину, поджигаю спичкой — типа, первый сорт, горит синим огнем. Тут он совсем испугался: разве ж можно это пить, оно вон аж горит? Ну и обошлось, Это он от нечего делать к нам пристал. Так вот, 90-й год — это был такой переходный период: уже есть бабки на загранпоездки, но еще гонишь самогонку. Она скоро, правда, сошла на нет. И куришь то «Беломор», то Gitanes. Это называется многоукладность, по-вашему, так?

— Угу. Ну да. И ездишь — еще не во Францию, но уже в Египет.

— И я еще помню, как купил с переплатой, за взятку, стиральную машину полуавтомат — «Эрика» или «Эврика», что-то в этом роде.

— «Вятка».

— Нет, «Вятка» — автомат, а то полуавтомат. И я один раз лично на ней постирал. А еще надо было искать работников в газету. Я многих знакомых журналистов тянул, а они не шли.

— О!

— Во-первых, говорили они, у вас там непонятно что. Какая-то левая газета — частная лавочка! Не сегодня завтра закроется. Во-вторых, у вас там надо вкалывать, а это не очень приятно. Там у вас и ночуют на работе… А что бабки платят другие, что с того? Мы за двести или даже триста рублей ни хера не делаем и еще можем где-то шакалить, а у вас там подыхать без выходных. Кому это надо? Я попервах страшно удивлялся. Вроде ж я с продвинутыми людьми разговаривал! Которые обречены на то, чтоб быть либералами! Рыночниками! Люди ж свободной профессии! Но — нет. Что ж про остальной народ говорить, куда более темный? Какой от него ждать любви и готовности к рыночной экономике?

Редакция тогда была на Хорошевке, в жилом доме, на первом этаже. Компьютеры стояли с черно-белыми мониторами, интерком был и даже один факс. И все спрашивали: «А кто вам разрешает такую хуйню писать? Как цензура пропускает?» Да нету, отвечали мы, никакой цензуры. Не может такого быть! Как же в типографию заказ принимают? Ну, со всеми можно как-то договориться. А я, надо сказать, до этого писал большие заметки. Ну, так, на полосу большой газеты. И вдруг из таких здоровенных кусков в «Коммерсанте» стали делать маленькие, каких десяток вмещался вместо одного… А получалось — неплохо. Поначалу было обидно: хера ли они меня так сокращают. Но я понимал, что это какой-то другой язык, непохожий на старый газетный. И я, стиснув зубы, решил его выучить. Думал, буду знать два языка. То на одном буду сочинять, то на другом. Выучил я новый газетный язык — и понял, что на старом писать невозможно.

Кстати, в то время мы работали бок о бок с Глебом Павловским и часто виделись. Он был одним из основателей информационного кооператива «Факт», из которого вырос «Коммерсант». Еще была свежа память о его диссидентском прошлом. Никто еще не знал, что Глеб примется рулить кремлевской политикой. Может, это единственный из наших диссидентов, кто так высоко поднялся.

Комментарий

Какое-то время «Коммерсант» считался, что называется, культовым явлением. Писали про него много. В числе прочих и сам его основатель Владимир Яковлев:

«…Мой приятель решил заработать деньги и занялся кооперативом, которому предстояло вязать кофточки. Меня же он попросил помочь в регистрации кооператива. Тогда это было бесконечно сложным делом, и мы договорились: как корреспондент „Огонька“, я буду проводить нечто вроде эксперимента. В редакции об этом понятия не имели. Я же вел тяжбу с Мосгорисполкомом, проводил через канцелярии документы. И понял: мне это нравится. Кооператив мы зарегистрировали. Он начал работать. У меня очень долго был свитер, по которому мы учились вязать». «Наш кофточный кооператив был вторым или третьим в Москве. …Так и родился „Факт“, который отвечал на вопросы будущих кооператоров».

«Факт» был довольно известный и, в общем, финансово устойчивый кооператив. Один из нескольких кооперативов, занимавшихся разного рода торговлей информацией. Эта торговля, впрочем, приносила немного денег. Мы по-разному выходили из этой ситуации, занимались, например, перепродажей компьютеров, которая по тем временам была популярным и доходным делом».

«Мы все учились. Делали очень много ошибок и все платили за них, многие — своей жизнью. Все проходили через ошибки. В основе успешных состояний, однако, не они, а труд. Кровь и обман — в основе разорений. Это, разумеется, не касается криминальной сферы».

«Я перешел от кооператива „Факт“ к газете „Коммерсант“ тоже случайно. Кооперативы росли как грибы. И началось движение за создание Союза кооператоров. Частично как ответ на социальное давление, а еще больше — как борьба различных групп за влияние на кооператоров. Артем Тарасов предложил делать газету кооператоров. Сперва я пожал плечами: пустая затея. После немного повыпендривался и согласился».

Вот цитатки из разных заметок про те романтические времена, когда начинался так называемый «старый» «Коммерсант».

Объяснив, что редакция в то время занимала первый этаж: одного подъезда жилого дома и состояла из «11 небольших комнат и кухни», кто-то из репортеров дал такой «…прогноз: в весьма недалеком будущем Владимир Яковлев станет миллионером (может, уже стал), а „Факт“, „Коммерсант“ и родственное агентство новостей „Постфактум“ превратятся с одним промежуточным этапом в крупный концерн с собственным небоскребом причудливой конструкции где-нибудь на углу Садового и Спиридоновки…»

А вот что писали про основателя «Коммерсанта» американцы, которые у него работали в самом начале 90-х:

Граждане США были потрясены темой лекции, прочитанной русским капиталистам (в рамках проводимых «Фактом» платных семинаров, которые давали приток денег): «Чувствительность иностранцев к запахам». Там давался совет — менять рубашку каждый раз, как сходишь в душ.

Еще американцы сделали такое открытие: «Русский никогда не скажет тебе правду. Но и не солжет. Он скажет то, что ты хочешь услышать»!!! — И.С.

А вот снова прямая речь.

«Бизнес — это вообще великолепная школа любви к людям. Конкретная практическая школа. Я скажу тебе необычную вещь: в этой жизни нет человека, который не любил бы других людей. На самом деле каждый из нас исполнен любви. Ты не можешь найти никого, кто сказал бы тебе: я совершил нечто сознательно во зло другим. Любой человек действует во благо, какие бы страшные вещи он при этом ни совершал. Проблема не в том, любишь ли ты людей. Проблема — как ты выражаешь свою любовь. Вот это — искусство, это — настоящее учение.

Буддизм, как и христианство, и иудаизм, и мусульманство, учит прежде всего любви, искусству любить. И если ты учишься этому искусству, то не важно, где и при каких обстоятельствах ты ее (любовь) проявляешь. Ты стремишься сделать ее постоянной частью своего существования, которая проявляется везде. С этой точки зрения нет разницы между, скажем, бизнесом и сидением в лесу за чтением книги».

Комментарий

О государственных делах. Почти одновременно случились принципиально важные, символические события: в Москве открылся первый в СССР «Макдоналдс», был распущен Варшавский Договор, из Афганистана ушли остатки советских войск.

Далее. В 90-м вернули гражданство СССР вот кому: Ростраповичу, Вишневской, Солженицыну.

Внимание! В мае 90-го прошла сессия Верховного Совета. Там шел серьезный, как тогда многим, а может, и всем казалось, разговор о переходе к рынку. Вы будете смеяться, но главным докладчиком был Рыжков — не теперешний, а Николай. Ему виделось так: переход к рынку займет шесть лет или даже восемь. На первый этап он отвел три года. К 93-му году вместо расстрела Белого дома коммунистические экономисты прогнозировали завершение подготовки экономики к переходу на новые рельсы, рассчитывали «создать инфраструктуру рыночной экономики» (Это что за зверь такой? — И.С.) и даже что-то приватизировать — тогда для этого они применяли девственный стыдливый термин «разгосударствление» (так предыдущие теоретики к 1980 году вместо реальной Олимпиады ожидали построения в стране коммунизма…) Далее после трех лет такой любовной игры коммунисты собирались принять «более динамичные меры перехода к рынку». Забавно, что эту программу ругал Ельцин — говорил, что она «приведет народ к обнищанию». Это ж было только вчера! Прошел исторически ничтожно малый срок! Но ведь и темпы взросления какие! Год назад еще с приемничками транзисторными ссали кипятком от трепа на съезде, а теперь, поди ж ты, «инфраструктура и динамичные меры…» Типа быка за рога и строить новое общество! По плану! В 90-м прошел 28-й, кажется, последний — приятно об этом напомнить — съезд КПСС. Веление, пардон, времени — на альтернативной основе! Не один претендент, а куча! Одним из восьми кандидатов в Генсеки был некто Столяров — полковник, доцент Военно-воздушной академии им. Ю.А. Гагарина. Он отличился тем, что сказал Горбачу такие пафосные слова: «Разорвите порочный номенклатурный круг, и в вашем ближайшем окружении появятся личности самобытные, яркие, смелые, ищущие, думающие… Сильный руководитель подбирает себе соответствующих помощников, слабый ищет себе подобных». (Алик, ты когда это слушал, наверно, думал, что Горбач расчувствуется и позвонит тебе, позовет срочно в Кремль.) А че, неплохо, несколько даже в духе Конфуция. Горбач, наверно, охерел. Думает: кого это выпустили, что за чудак? Он щас такого вообще наговорит! Этого прекраснодушного Столярова потом выбрали куда-то в компартии РСФСР. Он еще сделал одно предсказание: «Без власти мы получим не рынок, а только пародию на него. Незрелая демократия способна трансформироваться в то, отчего мы отказались. Мы можем либо вернуться к тоталитарному прошлому, либо к тому, что мудрый Платон назвал стихией наглости и анархии». Смешно, правда?

Куда ж потом делся Столяров? Вот бы он нашелся и снова нам что-то исполнил!