Бутылка восемнадцатая, 1999 год

— Да, брат, первое событие года — не какая-нибудь там херня типа очередного постановления или смерти некоего второстепенного деятеля и не 300-летие граненого стакана — но отставка Березовского Б.А. с поста исполнительного директора секретаря СНГ. Ну так как? Это все тогда, значит, началось?

— Да не. Надоело ему, наверно, просто дурковать. Решил, что должности «Березовский» ему достаточно. У нас тогда с премьерами была история, если ты помнишь.

— С трудом. Это когда Примаков?..

— Да. Примуса поставили в сентябре 98-го года. А потом уже где-то к марту, к маю 99-го его сняли и назначили Степашина. А потом, в августе или сентябре, назначили Путина. Это 99-й год.

— Я помню. Потому что как раз Шакирова, который, как мне кажется, симпатизировал Примакову, 25 марта 99-го выгнали из «Коммерсанта». (Забавно, что сейчас, когда я просматриваю этот текст перед сдачей в типографию, Шакиров опять без работы — после того как он, скажем так, перестал быть главным редактором «Известий». — И.С.)

— За что?

— А за то, что уже началась афера с покупкой «Коммерсанта».

— 99-й… Это так недавно было. А кажется, что давно.

— Помнишь, Примус развернулся над океаном?

— Да.

— Патриотически так развернулся.

— Да. В знак протеста против бомбардировки Югославии.

— Которая началась в марте. Помню, один мой товарищ, из эмигрантов, прожив к тому времени в Штатах лет десять, как раз в 99-м получил их паспорт. Вместо green card. Приехал с этим паспортом в Москву и позвал меня в числе прочих в ЦДЖ — обмывать паспорт. А в то время в Домжур еще как-то ходили по старой памяти. Даже, видишь, эмигранты из бизнесменов. Я, кстати, и сейчас там люблю иногда посидеть. На контрасте, в память о тех временах, когда попасть туда невозможно было. При советах там считалось круто. Раньше нужен был билет членский, чтоб войти, а сейчас иди не хочу. Самое смешное, что там остались все те же официанты, которые были при советской власти, и они там помнят завсегдатаев: в ЦДЖ Аджубей бухал, у него там был свой уголок. Гагарин заходил.

— А что там вкусного?

— Например, судак орли, в кляре — серьезная вещь. И еще такие, как они называются — воланы, не воланы? — такие корзиночки с паштетом. Там особенного ничего и нету, просто собирались репортеры и квасили. А внизу там пивная, буфет.

— К чему ты это рассказываешь?

— А к тому, что американский свежеиспеченный гражданин пригласил нас отмечать свой паспорт. И вот мы там сели, налили. Он говорит: «Господа, ну наконец-то я получил паспорт Соединенных Штатов Америки. Счастливый для меня день. Такое счастье. И потому я предлагаю выпить за Америку, причем стоя. Все встают, пьют за Америку, а я сижу.

— А, ты не стал пить за Америку стоя!

— Ну. Виновник торжества спрашивает: «Ты чё?» Я говорю: «Да пошел ты! Вы вон бомбите Югославию, а за вас пить…»

— Ох ты!..

— Ну, они все выпили. «А теперь я выпью, причем сидя и просто так. Я не присоединяюсь к вашему тосту, я пью, потому что мне хочется выпить», — сказал я и немедленно выпил.

— Понятно, это у тебя был такой протест.

— Да. В знак протеста я выпил не стоя, а сидя и сказал еще слова. То есть это было такое проявление радикального патриотизма.

— Ну почему? Вот этого я никак не могу понять!

— Ну, теперь-то все знают, что Югославию бомбили зря. Натовские начальники сами признались — а конкретно, это был какой-то высокопоставленный военный англичанин, — что не было никаких массовых захоронений мирных албанцев, это все блеф, это придумали, чтоб был повод для бомбежек. (Тогда доказательств не было, но я чувствовал, что дело там нечисто.) После этого, казалось бы, англичанин как офицер должен был застрелиться, НАТО — извиниться, албанцы — съехать с территорий, которые им отдали за их страдания и проч. Но, как мы уже привыкли, ничего такого сделано не было, информация прошла по СМИ так, краем поля, никто особо не стал возмущаться: дело привычное. В итоге вышло так, что американцы так, походя, на всякий случай создали в Европе базу исламских террористов. Как до этого они в Азии вскормили Талибан. Типа, раз они сами там не присутствуют, так и других не пустят. Или отравят им жизнь. Албанцы — люди серьезные, они еще себя, боюсь, покажут… Сначала, значит, американцы разбомбили сербов, оставшиеся уехали подальше от албанских боевиков, которых не то что не тронули, а даже легализовали, назвав их «Освободительной армией Косова»… Это, кстати, наша всегдашняя риторика была — своих прикормленных боевиков называть освободителями. В Анголе там или в Палестине. Ну вот. Я тогда продемонстрировал радикальный патриотизм без ущерба для экономики страны. В отличие от Примуса. Понимаешь?

— Я не понимаю, почему любовь к Югославии называется проявлением патриотизма. Почему?

— Я тебе объясню.

— Объясни. Тебе, как хохлу, должно быть тем более обидно. Потому что почему-то обязательно патриотично полюбить сербов, но любовь к хохлам не входит в обязательную программу патриота.

— Вот я, кстати, об этом писал не раз, ставил вопрос в своих заметках.

— Мне никто не может толком ответить. Ну что нам эти сербы? А болгары? А македонцы? Когда сербы резали албанцев, а потом албанцы резали сербов — мы были за сербов.

— За сербов, безусловно.

— А когда албанцы, без всякой на то причины, начали резать македонцев, припершись к ним в Македонию в виде беженцев, нам всем было по херу. Нам эти македонцы до лампочки были все. Хотя они славяне и православные. Вот я не понимаю! Из всех славянских наций, из всех православных наций — выбрали именно сербов и любят их аж взасос! Они нас в Первую мировую войну втянули, в результате революция получилась, полстраны кровью залили — а мы их все равно любим! Ну почему?

— Объясню тебе. Но ответ на твой вопрос я начну с того, что усилю твое недоумение.

— Ха-ха. Да-да.

— Для ясности, чтобы тебе было приятней. И чтоб ты приблизился к разгадке. Так вот. Когда я приехал буквально в Македонию, ну, перед наземной операцией, — помнишь, когда они в Косово вводили войска? KFOR? Так вот, я поехал туда писать про это заметку.

— А ты тогда где работал?

— Еще в «Коммерсанте». Андрей Колесников должен был ту же войну описывать с другой стороны баррикад, из Косова, — но его туда не пустили. А меня пустили. И полетел я, значит, именно туда, поскольку плацдармом для операции была выбрана Македония. Штаб НАТО находился в отеле «Континенталь», это в их столице, в городе Скопье. Иду в Москве покупать билет… А всегда были рейсы регулярные — Москва — Скопье. И тут выяснилось, что нету уже рейсов таких. Поскольку НАТО запретило полеты русских самолетов над Македонией.

То есть Македония — суверенная страна…

— А НАТО запретила.

— Аэрофлот — это авиакомпания коммерческая! Она имеет договор с правительством Македонии, осуществляет рейсы! А с ней вот так… Что же делать? Через Софию добираться либо через Будапешт. Я выбрал первый вариант, потому что там виза не нужна была и вообще проще. Короче, я прилетаю в Софию, в аэропорту выпиваю кофе-эспрессо… Болгария, кстати, одна их немногих стран…

— …которая умеет варить кофе.

— Как это ни смешно.

— У турков научились.

— Турки как раз не умеют. Они варят в песке — чистая лажа. А эспрессо — это Италия и Болгария. И, пожалуй, все. Не знаю кто еще. Немцы с французами — лохи в этом смысле.

— Ну хорошо. Так что дальше?

— Дальше вижу — на площади стоят «чайники»-бомбилы. Иду с ними торгуюсь, до Македонии доехать. В Македонию не везут, потому что это суверенная страна, — только до границы. Короче, доезжаю я до границы, перехожу ее пешком, предъявив паспорт с македонской визой, а на той стороне, за бугром, беру другого «чайника» и еду в Скопье. И так я добрался от одной столицы до другой где-то за полдня обшей стоимостью 70 долларов. Поселился там, живу, изучаю обстановку, настроение в массах. Я думал, там народ вооружается, все такие хмурые ходят…

— Война же на пороге.

— Ну. Небось окна залеплены.

— Перекрестной лентой.

— …встречают русских братьев хлебом-солью. Помнишь, туда как раз добровольцы ехали, через Венгрию пробирались?

— Да, да. Вот это славянское братство. Братушки.

— И вот я иду вечером по городу… А там кабаки открыты, дискотеки полны, все пляшут, веселятся. Ребята девок щупают, тащат в кусты, девки довольные, хихикают… Я говорю: ребята, а воевать? Вот из России добровольцы ползут. Через Венгрию. Те говорят: «Да ну… Старик, смотри, какая чудная погода, какое прекрасное вино! И все даром практически! И посмотри на этих телок! Зачем же помирать? Ты что, рехнулся?»

— «С кем воевать, против кого?»

— Гм… Ну, пару американцев там, правда, отметелили наг какой-то дискотеке. Так после этого натовцам запретили выход в город на неделю, что ли.

— Сгоряча кто-то их отдубасил.

— По пьянке. Такое бывает. Причем у нас не только американцев, у нас и русских бьют на улице… А таксист один мне говорит: «Русских дико люблю! Когда уже вы сюда приедете воевать?» А сам, причем, воевать не собирается…

— Ха-ха. Русские пускай воюют.

— Я спрашиваю — на кой тебе русские? Он говорит: ну как? Русские приедут, начнут бухать здесь, снимать блядей, кататься на такси по городу, бабки башлять — мы и заработаем! Я говорю: о как! А чего ты так решил? — Ну как? Американцы вон как гуляют. Ну, у ваших, наверно, чуть меньше денег, хорошо, немножко собьют цены, а то блядь до ввода войск стоила 20 долларов, а стала 80! Я говорю: батенька, отдохни, нету денег у русских добровольцев. Он задумался…

— А вот Примус-то хотел уже влезть туда! При том что бабок нет. Вот объясни мне! Ты мне ничего не объяснил…

— Погоди. И этот таксист с меня денег не берет. Говоря при этом, что русские — это братья. Я тогда написал: а что же на Украине с меня берут бабки, а здесь — не берут? Нелогично как-то… Хохлы-то с русскими вроде породней, чем сербы… Чтоб это получше понять, пошел я в болгарское посольство. И спрашиваю: а как вы, болгары? Вы же сербам вон какие буквально родные братья. Почему вы не воюете за них? Они говорят: «Да надоели нам эти сербы и македонцы тоже. Сербы с этой войной у нас как кость в горле, две ракеты залетели в Болгарию, так у нас сразу упал туризм. К тому же сербы нас кинули два раза в войнах балканских, забрали наши земли. А сейчас мы из-за них не можем в НАТО вступить!» Понимаешь, это болгарские дипломаты мне в диктофон такое несут! По предъявлении мной ксивы!

— Ну так ты мне объясни чего-нибудь! Ты меня запутал уже окончательно…

— Так вот знай: на самом деле нет никакого братства.

— А что есть?

— Нету братства ни балканского, ни славянского. Просто югославы ближе других к русским — по пафосу, по патетике. Со времен Тито.

— Ну, ну, ну! Тито-то хорват был! Он не был сербом.

— Это частности. Тут шире вопрос стоит — за всю Югославию. Тито — югослав, и все тут. Это мы с тобой знаем, что он хорват. А так-то это не важно. Важно другое: сербы — это как бы такая маленькая действующая модель русских. Игрушечная. Понимаешь?

— Нет.

— Ну, у них такой имидж, что они тоже крутые, тоже партизаны, тоже на всех ложили, тоже православные, язык похожий, боевое братство, Шипка, то-се… Против турок…

— Да Шипка — это Болгария! Никакого отношения Сербия не имела к этой войне!

— Слушай, отстань, дай мне сказать, а?

— Я? Ни хера себе!

— Сбиваешь меня совсем. Так вот. На примере сербов русским дают кое-что понять. Им говорят: обратите внимание, мы тут вашу карикатуру размазываем по стене.

— Хорошо сказал — карикатуру.

— Так вот, во-первых, вы это схаваете сейчас. А во-вторых, в сознании или подсознании даже у вас отложится, что будете выделываться — и вас расхерачим точно так же, по этой модели. И вам мы тоже развалим всю промышленность. (Газета «Завтра», обсасывая эту мысль, тогда дала остроумный заголовок «Через четыре года здесь будет Нови-Сад», это такой город разбомбленный югославский, если помнишь.) И еще поддержим ваших чеченцев, как поддержали этих, косовских албанцев. И чечены будут вас выгонять, устроят этническую чистку, а когда русские разбегутся, пройдут выборы — и большинством голосов Россия станет мусульманской. Как Косово…» Такую я вижу модель. Именно поэтому меня такая картина заводит. Понимаешь, это глубина подсознания уже, когда берут совершенно что-то похожее на тебя — и мочат.

— Но почему именно Сербию выбрали, а не Хохляндию? Она-то еще больше похожа. Или Белоруссию, например. Если исходить из твоего сценария. Намного более поучительно было бы, например, батьку Луку прижать. Который точно карикатура на нас.

— С батькой Лукой сложнее — мне кажется, там же какое-то осталось еще военное присутствие России.

— Ну…

— Поэтому Белоруссия не годится. А в Сербии нету русского военного присутствия. Ее можно поэтому безнаказанно трогать. Это один мотив. Другая причина, почему не хохлов — потому что они близкие, сними не выйдет такой большой романтической любви по переписке.

— Ха-ха!

— Потому что когда близко, когда в одной коммуналке, то начинаются ссоры на кухне: кто не выключил свет, кто не заплатил за газ — про газ это просто буквально. И хохлы — у них нет такой репутации, что вот они пойдут и умрут за идею.

— А Сербия — прекрасная заочница.

— Она такая далекая, чудная, она как бы целка.

— Да-да.

— Издалека же не видно, что у нее ноги волосатые…

— И вагинальный секрет у нее вонючий.

— Да пошла она на хер, короче! (Из детского издания мы это уберем. Когда будем издавать «Ящик водки» для детей, без мата и без скабрезностей. Типа как букварь.)

— Это хорошо — Сербия как заочница. И человек подрачивает тихонечко до окончания срока. Прочитал письмо — и подрочил.

— И нету такого у хохлов имиджа, как у югославов, которые оттягивали 700 тысяч войск вермахта. Наши, наоборот, в СС служили — не все, но где-то кое-кто у нас порой.

— Да, иногда немножко не в тех войсках служили.

— В общем, да, немножко. Я встречал, кстати, в Штатах таких украинских ветеранов-эсэсовцев. Которые как раз в Югославии выступали.

— Их в Чикаго до хера. Они говорят, что они поляки. Но ни хера они не поляки. А хохлы.

— И поэтому если бы американцы начали херачить хохлов, русские бы еще порадовались. Так им, типа, и надо, за Крым, за Севастополь.

— Да .

— Видишь, Украина никак не годится. Поэтому вот такой далекий образ работает — заочница, карикатура, модель.

— Сербские генералы — они же лидеры организованных преступных группировок в Сербии.

— Ну, эту модель мы изучали еще в «Слове о полку Игореве». Помнишь?

— Ну-ка, ну-ка…

— Ну, кто такой князь? Такой брателло, только на коне вместо джипа…

— Ну, это да.

— Дань, стрелки, разборки… Кто-то заехал на чужую землю, начал собирать. Ему говорят: ты чего, братан, охерел? Он не слушает. И тогда его просто порвали, привязав к деревьям. А жена говорит: вы ответите, суки! Сейчас вам будет ответка! Мало не покажется.

— Но мало того, что народ этим бандитам платит и они тысячу лет сидят на хребте народном, — они еще подумали: «Мало того, что они платят дань. А пусть они нас еще любят!»

— Ты про кого говоришь — про генералов?

— Про князей. Вот эта любовь к ним называется патриотизмом.

— Ну, хер с ними. Это тяжелая тема, сложная. Что касается Югославии, где генералы, они же и братки, — то эта схема там в более чистом виде, чем у нас. Князь — это и есть генерал. Он же и браток одновременно. Эта схема рождается из глубин народной жизни. Так получается всегда, когда начинается живое творчество масс. На нем и демократия должна строиться. По крайней мере у нас — за протестантские страны не буду говорить.

— Ну да, если князь не прав — отрубите ему голову и другого возьмите. И казаки же тоже на круге должны были шапки кидать, орать: вот ты будешь атаман!

— Это одна и та же схема, та же социальная функция — казаки, братки, югославские генералы. Не случайно эта тема красной нитью проходит через всю нашу книгу — казаки, бандиты. Потому что действительно, как это ни смешно, идет живое творчество масс. Когда уничтожается государство, чиновников выгоняют, рвут флаг — образуется вакуум, который люди тут же заполняют так, как им диктует их натура. Не так, как лучше и удобнее, и не так, как выгоднее, — а как само получается, когда расслабишься. Наступает как бы такой момент истины. Когда выясняется, что человеку в действительности надо — не то, что он декларирует, а о чем он мечтает втайне. По этой схеме продвинутые ландшафтные дизайнеры прокладывают дорожки в парках: где люди натоптали, там и плитку мостят. Если не там уложат, то люди будут траву топтать на удобных им маршрутах. Вот. И получается, что в такой ситуации каждый народ показывает свою внутреннюю сущность. Когда он может безнаказанно и анонимно самовыражаться. В этой связи когда я думаю о том, что в большинстве русских подъездов, где нет консьержки, нассано, то… Но не будем отвлекаться. Вообще тут все, может, даже глубже: сняли с нации голову, удалили большую часть серого вещества, перерезав элиту, пятерки пришлось ставить двоечникам — и 200 лет развития долой, как не бывало. Этнос вернулся в дикие времена, в аналог европейского Средневековья. Когда прав самый решительный и самый ловкий. Кто быстрей зарежет товарища, тот и будет самый умный. Наймет летописцев, они его воспоют… Может, это не только с нами такое, а и с любой нацией? Значит, лидеров можно назвать князьями, можно — бандитами, какая разница. Но в любом случае у них под началом вооруженные люди, которые должны с чего-то кормиться…

— Батька Махно?

— Махно отличается от теперешних бандитов — в том числе, может, и югославских — тем, что он, насколько мне известно, не нес знамени православного миссионерства. А сегодня кто у нас самые вот такие поборники православия? Братва.

— И генералы. Ха-ха!

— Я вот надысь был в бане у авторитетных людей, так там два батюшки присутствовали. Один из храма, который построен братвой, а другой в гостях… Примечательно, чтоб так запросто, по-свойски, не экзотики для, а в рабочем порядке звать на пьянки священников — я такого не видел пока что ни у «новых русских», ни у шестидесятников (они как-то за внецерковную духовность, не задумываясь даже над тем, как это смешно звучит): духовность, но без Бога — думаю, это большевики такую схемку для смеха подкинули, но она, как ни странно, сработала. Это была, возможно, форма социальной мимикрии. Вообще советская интеллигенция — это форма выживания остатков элиты. Так вроде рассуждать, но молчать, чего-то говорить, но про другое, про, так сказать, возвышенное, денег не требовать, от борьбы за власть под любым предлогом увиливать — и вот они выжили. И что-то смогли передать нам. Все-таки справедливости ради надо сказать, что нам досталось не сборище крестьян и чекистов и пиарщиков — были же люди, которые позволяли себе с чем-то не соглашаться, причем если б они выживали чисто для своей корысти, а не парились над некой сверхзадачей, не имели каких-то сверхценностей, то вместо бедных этих жалких дачек в Переделкине, которые я еще застал, Окуджава на такой жил — мы б видели некое подобие теперешней Рублевки…

Если сегодня шестидесятники видят в братве голый негатив, то я его как-то и не вижу, уже давно. Разве это было бы справедливо — братву вычеркнуть, а бывших коммунистов и комсомольцев оставить? Чем аппаратчики лучше? Или комитетчики? При том что если серьезно разговаривать, то чекисты куда больше невинных людей убили, чем бандиты. В общем, я против такой дискриминации. А если говорить про Балканы, про Югославию и Македонию — то все это, я тебе скажу, очень симпатично. Красиво, вкусно, чудный климат. Я с тех пор стал ходить по балканским заведениям, в Москве есть кое-какие. Ракия — это же отменный напиток. А сами югославы, грубо говоря, отмороженные и этим напоминают русских… Вот откуда эта любовь… Это просто естественная любовь к себе в такой форме проявляется. Так… Что дальше мы имели в 99-м? 3 апреля — обстрел Белграда натовскими ракетами… Нехорошо, нехорошо…

— Весной 99-го мы с Жечковым скрывались от правосудия. Сначала во Франции, потом в Америке. Долго, месяца два. Надоели друг другу до чертиков.

— А, когда вы к себе на обеды Собчака вытаскивали?

— Да-да-да. Собчака как раз приглашали.

АМЕРИКА. НЬЮ-ЙОРК

В тот год я два месяца проторчал в Штатах и Франции, заехал в Испанию. И вот какое интересное наблюдение сделал я: во Франции и Испании, то есть в старушке Европе, я чувствую себя абсолютным туристом, а в Штатах — нет. В Штатах у меня абсолютно не туристическое настроение. Я как-то сразу обзавожусь знакомствами, появляются какие-то дела, начинаешь с интересом следить за внутренней жизнью.

Начинаешь на себя ее, эту жизнь, примеривать. Особенно это остро переживается в Нью-Йорке. Вот уж действительно — столица мира. Мне в Нью-Йорке нравится многое. Небоскребы и маленькие домики. Вестсайд и Истсайд. Даун-таун и Чайна-таун, Сохо, Мидтаун… Люблю нью-йоркскую пиццу с бутылочкой «Бадвайзера», люблю нью-йоркский акцент, неуловимо напоминающий московский акающий говор: они Мадонну называют Маданна…

Как я уже неоднократно писал, люблю заходить к Роме Каплану в «Русский самовар» на углу Восьмой и Пятьдесят второй. Там нужно взять огурчиков, гурийской капусты и шашлык по-карски. И, естественно, графинчик хреновки (Рома сам ее делает). По вторникам и воскресеньям у него в ресторане на рояле играет выдающийся музыкант — Саша Избицер. Как он играет Рахманинова и Шопена! И Бетховена… Придешь так вечерком, посидишь, послушаешь, тяпнешь рюмку, другую.

Люблю Централ-парк — огромный лес в самом центре Манхэттена. Утром встаешь — и на пробежку. Там есть такой конный маршрут, я по нему бегаю. Минут пятьдесят, а то и час.

Метрополитен-музей, Музей современного искусства, Музей Гугенхейма, Метрополитен-опера, Линкольн-центр. Сотни (!) театров, в которых идут знаменитые бродвейские мюзиклы.

Огромный и такой комфортный город. В Нью-Йорке абсолютно исключены разговоры в нашем духе, типа «понаехали», «они думают, что Москва резиновая…». В нем все сделано для удобства жизни и бизнеса.

Нью-Йорк — город запахов. Тысячи ресторанов всех кухонь мира вываливают на улицы запахи горячей пищи. Смешиваясь, эти запахи образуют неповторимый аромат города, который я, наверное, узнаю из тысяч…

На Сорок второй и Пятой находится издательство «Либерти паблишинг», в котором я издавал свою книгу. Илья Левков, мой редактор, такой забавный эксцентрик, со странной мефистофельской бородкой… На поверку оказался толковым и образованным человеком. Я люблю с ним обедать в ирландском пабе недалеко от офиса. Он рассказывает много интересных вещей. Среди его знакомых есть такие люди, как Бжезинский, Буш-старший, которых он издавал на русском языке.

Мне нравится бывать на Брайтон-Бич. Меня веселит этот странный русский язык, на котором они там говорят. Запах океана, старые советские песни, раздающиеся из репродуктора в одном из многочисленных ресторанов. Магазины, полные рижских шпрот, черного хлеба, селедки-залом.

В Нью-Йорке можно не пользоваться автомобилем: разветвленная сеть метро и обилие такси позволяет не беспокоиться о паркинге и пробках. В такси работают латиносы, арабы и русские. Правда, в последнее время русских таксистов стало меньше.

В Нью-Йорке чувствуешь себя спокойно, защищенно. Преступности, во всяком случае, в центральном Манхэттене, практически нет. Я не был в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года, поэтому у меня осталось то, старое ощущение надежности и безмятежности… Хотя сейчас странно видеть большую яму вместо небоскребов-близнецов Мирового торгового центра.

Сотни национальностей, кажется, в этом городе можно найти все, любую книгу, любую еду, любого специалиста в чем угодно. И у каждого в нем есть своя ниша. Есть и ниша, которая называется — русский Нью-Йорк. Я люблю этот город, город Бродского и Довлатова, Барышникова и Леннона, и не скрываю привязанности к нему. Он затягивает не сразу. Сначала он действует ошеломляюще. Потом ты слегка пугаешься этого гремящего и не спящего монстра. Но он уже впрыснул свой яд в тебя, и ты неумолимо попадаешь под его очарование…

Пожалуй, только Петербург действует на меня сильнее.

— Ну и как, примерил ты на себя западную жизнь? Подумал — можно жить, да?

— Да.

— Но только нечем занять себя.

— Почему же, находили какие-то дела без конца. Бухали, путешествовали…

— Не, ну бухать, путешествовать — это отпускной режим. Месяц можно быть в отпуске, два… Хотя два — уже скучновато. А всю жизнь бухать и ездить…

— А че? Почему нет?

— Ну действительно, это дело вкуса… Стало быть, вы удачно примерили на себя эмиграцию.

— Да. Сидели и примеряли. А чего, по Парижу поболтались. Вот Собчака на обеды звали. Потом в Америку поехали. Сначала в Нью-Йорке тусовались, потом в Лас-Вегас улетели, а там снова в Нью-Йорк вернулись.

— То есть ты думаешь, что смог бы так провести остаток жизни?

— Наверно, да. Нашел бы какое-то себе занятие. Книжки бы писал.

— Тоже верно. Вон писатель Галковский же сидит в Праге, пишет в Интернете книги и прекрасно себя чувствует — правда, что-то давно про него не слышно.

— Писать, чтобы себя занять, — это нормально.

— Как мне говорил Родионов (ну знаешь, банк «Империал»), «Россия такая страна, что из нее нельзя убежать, потому что если побежишь, то тебя все равно догонят, найдут и все предъявят. Поэтому надо оставаться в России и в ней драться до конца». Так что он окончательно не сваливает. А мотается между Москвой и Люксембургом. И говорит, что очень понимает Ходора — тот как раз решил до конца сражаться. А Береза ему кажется смешным. Хотя над Березой, по-моему, не смеются. Или смеются?

— Да нет. Никто не смеется. Чего над ним смеяться? Как Береза-то свалить — поди херово. У него под ярд денег, он живет себе спокойненько с решением суда о том, что его не выдадут никогда. Ну, смейтесь, голытьба босоногая, лапотная… Я, кстати, недавно вычитал замечательное выражение: «Честность — тщеславие бедных».

— Красиво. Что, значит, еще у нас? Бомбят Югославию, Примаков принципиальность свою демонстрирует. 75 человек погибли от удара авиации НАТО на юге Косова. Шум был, помнишь? Но такой вялый шум, тихий. Юпитеру позволено убивать мирных граждан, а быку — нет. Вот и сейчас израильтяне бомбили лагерь палестинских беженцев, там дети погибли — но никто из демократов особенно не блажит по этому поводу, это ж не мы в Чечне, в самом деле. Далее по 99-му году. «Назначение Черномырдина чрезвычайным представителем президента по Югославии». Была такая страна…

— Она и сейчас есть.

— Ладно!

— Есть. Называется Союзная Республика Югославия. Состоит из Сербии и Черногории.

— Как, Черногория разве еще не вышла?

— Ну вот-вот выйдет. Но и так уже очень большие права у нее —автономия и т. д. Знаешь, какая валюта в Черногории?

— Динар? А, вспомнил, — марка!

— Немецкая! Смешно! В Германии ее уже нету, а там, на Балканах, — она есть.

— Да ладно! Ни хера себе…

— Это надо проверить. Но если это так, то смешно. Хотя вряд ли. Наверное, уже евро…

— И тут же в 99-м Гаагский суд признал президента Югославии Милошевича военным преступником. «Завершение военной агрессии НАТО против Югославии».

— А что там сейчас с судом над Милошевичем?

— Как-то идет, по-моему, потихоньку.

— Энтузиазм пропал, как-то ему нечего предъявить.

— А как судить представителя суверенной страны? Хер знает. Он же помазанник божий. Должен перед богом отвечать, по идее. Если удастся доказать — а к тому и идет, — что Милошевич исполнял волю народа своего, то получится, что американцы судят чужой народ. Противопоставляют себя воле божьей и промыслу. Ну, на геноцид это, может, и не потянет, но все же некрасиво как-то. Явное превышение полномочий.

— Ну, там эта Карла Дель Понте должна придумать, как судить. Она такая… Начала банкиров сажать в Швейцарии. Так ее тогда быстренько из Швейцарии в Гаагу.

— Так что же Милошевич? Вот он президент себе и президент. Как его судить? Какая-то здесь системная ошибка. Когда люди начинают превышать свои полномочия, то начинается лажа. Система начинает разваливаться к такой-то матери. Американцы, мне кажется, сейчас сами не очень понимают, что происходит в мире и что им надо делать после того, как они взялись за гуж. Говорят: «Мы самые главные, самые крутые, бабки есть». Им отвечают: ну хорошо, давайте, покажите, на что вы способны. Они берутся за дело… И получается медведь на пасеке. Ульи все разворотил: я самый крутой здесь!

— Да кто спорит-то, да?

— Да, а дальше что? Вот я не являюсь носителем антиамериканских настроений, наоборот, я довольно тепло отношусь к американцам (и я в этом отношении довольно одинок — причем и в России, и в Европе я это одиночество ощущаю), они такие забавные, сделали себе страну нормальную. Но она не может выйти из образа большого начальника… Вот и тебе это не удается… Такое бывает со странами и с отдельными людьми.

— Мне не удается?

— Тебе — нет. Что бы ты ни делал, как бы ни старался…

— Ни хера. Я с этим не соглашаюсь. У меня это было до того, как я был большим начальником.

— Ну, тогда это могло смотреться как придурь кандидата наук.

— Так. А сейчас это смотрится как придурь кого?

— Точно не могу сказать. Да это и не важно. Главное, что ты не можешь выйти из образа. Большой начальник, и все тут. Со стороны это выглядит так, что человеческая порода якобы состоит из тебя, твоей жены и твоих подчиненных. И когда некто не ведет себя как твой подчиненный, тебе это кажется злостным нарушением миропорядка. Это тебе как личное оскорбление. Я не знаю, насколько это поддается корректировке — и поддается ли вообще. Хотя—в моем случае это дает положительный эффект. Я ведь работаю в этом смысле над собой.

— А у тебя это тоже?

— Ну конечно. Куда ж без этого.

Сейчас я это с помощью младшей дочки искореняю. К примеру, говорю ей: а что у тебя раскиданы игрушки? Собрала бы. Она так сладко улыбается: папа, если тебе не нравится здесь, ты можешь пойти в свою комнатку.

— Ха-ха!

— И я вместо того чтобы орать: «Ты как перед подпоручиком стоишь?» — ухожу. Она права. Или там позвонишь откуда, спросишь ее: ну, ты соскучилась по мне? — Еще нет. Завтра соскучусь. — Хорошо, тогда на сегодня все, я завтра тебе позвоню. В самом деле, нельзя же день и ночь быть начальником. Со всеми, кто попадает под руку… По любому поводу… Всех учить, всех чем-нибудь попрекать. Хвастаться. Наезжать. Орать. И так далее… Короче, с Милошевичем чего-то не то получилось. Он защищал все-таки какие-то идеалы, родину, на его стороне было большинство, парламент, министры. Это ж не то что некто напился, вышел на улицу и начал бензопилой резать в Техасе прохожих…

— Или в тюрьме е…ать пленных иракцев.

— Да. Мне кажется, Милошевич вряд ли занимался анальным сексом с иракцами в тюрьме.

— Надев им мешок на голову. И даже таких приказов не отдавал. Я уверен. Ему было кого е…ать.

— Мне кажется, что максимум, что было бы корректно допустить в отношении его, это сказать: «Милошевич, с тобой нам непонятно что делать, поэтому ты у себя на вилле сиди и за пределы своей югославской Барвихи, пожалуйста, не вылезай, пока мы чего-нибудь не придумаем. Просим тебя оттуда не вылезать. Иначе мы будем вынуждены тебя арестовать».

— Как Хрущева? Не, не так. Его надо посадить где-нибудь под Флоридой. Чтобы у него не было возможности какое-нибудь восстание поднять или переворот произвести. А так он будет живым укором для югославов. Пусть будет жив. А вот нашего царя евреи расстреляли.

— Русские тоже там были. Белобородов, к примеру.

— Ну хорошо. Русские сами расстреляли своего собственного царя.

— Да. Все-таки русские. Надо так, видимо, формулировать. Как это ни досадно.

— А немцы — более продвинутая нация. Они его выслали в Голландию. Вильгельма Второго-то.

— А немцу как стыдно быть засланным в такую страну мелкую!

— И он там жил. И даже послал поздравительную телеграмму Гитлеру в связи с избранием его канцлером.

— Имел право. Он же не знал еще про Дахау. Человека избрали, народ оказал доверие — надо поздравить, по понятиям.

— Да. И он Гитлеру очень симпатизировал.

— Как Форд.

— Так и Милошевича надо увезти в другую сторону и там и поселить.

— Но только не во Флориду, как ты предлагаешь, — потому что это американская, вражеская для него земля. А отдать Батьке его. Под Минском поселить. Или на Кубу оправить. Как была же, помнишь, версия, почему Альенде погиб. Ты помнишь?

— Его хотели вывезти на Кубу.

— Да. Пиночет его готов был выпустить, давал самолет, чтоб сверженный президент улетел в Гавану. Но если б Альенде на это решился, то кубинцы, из которых тогда в основном состояло его окружение, выстрелили б ему в спину — ага, он типа свалит, а их будут винтить и пытать? Все-таки да, обосрались, конечно, с Милошевичем. Причем у него вид нормальный, лицо хорошее… Кстати, он похож на художника Глазунова. И чертами лица, и высоко поднятой головой: да, я дело сделал, пошли на хер, вот я Милошевич, и мне не нужен адвокат. Он не пил крысиный яд, как некоторые. Не расстреливал детей своих и так далее. Нормально себя ведет.

— Во, я придумал — его надо в Италию выселить.

— Почему?

— А Венецианская республика, она тоже на Далмацию распространялась как бы.

— Не, не так. Нехорошо. Его надо отдать в какую-то страну, которая более близка к нему.

— Италия близко.

— Надо чтоб по духу была близкая, а не географически! Макаронники, куда им… Не сильно они партизанили…

— Хочешь сказать, что его в Россию надо выслать?

— Может, и в Россию… Мы и сербы — два диких народа. Такие воинственные… Не беспокоятся, как бы им в лавке поторговать, а думают: «Пойдем с соседним племенем чем-нибудь мериться». А что вы на этом заработаете? Да мы вообще так не ставим вопрос. Вот в этом отношении русские с сербами братья навек. А хохлы, они все-таки говорят: давайте зараз будем грошi заробляти и сало icты. И трохи горiлки щоб було. С хохлами вот про житейское лучше говорить. А кто кого урыл, кто круче — это не очень канает…

— А сербы, они такие, да?

— Мне кажется, да.

— Высокоинтеллектуальную беседу можно вести: кто кому рыло расквасил.

— Ну. Как я писал в балканской заметке, дедушки-пенсионеры меня там в Македонии допрашивали: ну, когда Россия ядерным ударом решит вопрос с Америкой? Они там сидят, ждут.

— А вы все тянете.

— Да, а вы все тянете. Тема Югославии закрылась тогда тем, что суд признал Милошевича военным преступником — и все, закончилась война. Они, кстати, Милошевича же продали за кредиты. Помнишь?

— Да .

— А кредит им хер дали, по-моему.

— Да .

— Хорошая схема. Молодцы. «Ну что, ребята, продайте родного отца, а мы дадим бабок».

— Та же самая история с Россией была. Когда они говорили: признайте долг Советского Союза, мы вас завалим инвестициями, кредитами. Только признайте! Мы, как дураки, признали. Ну и что — завалили?

— А я прочитал какую-то фразу типа Лифшица — мне нравится, как он в «Известиях» пишет. Это единственный человек из яйцеголовых экономистов, который объясняет вещи понятным мне языком. Так вот когда он рассуждал на тему, почему у нас нет инвестиций, так он объяснил: у России столько инвестиций, сколько она может переварить. То есть непонятно, что бы мы делали с этими инвестициями.

— Это Лифшиц не знает, а я знаю, чего делать. Дороги бы строили, жилье.

— Да хер его знает, строили бы или нет… Может, просто прое…али бы, и все. Или прокрутили б по схеме «виртуальное восстановление Чечни»; это типа штабных учений, когда генералы якобы двигают дивизии, а на самом деле все на карте рисуют, в то время как солдатики им дачи строят. А вот что еще было в 99-м: террористы взорвали дом в Буйнакске. И еще же после жилые дома в Москве.

— Во, во, во.

— Так кто же взорвал? Кого надо спросить? Борис Абрамыча? Он все знает.

— Борис Абрамыч уже на этот вопрос ответил. «ФСБ взрывает Россию». Книга Литвиненко есть такая.

— А ему объяснили, что он не прав? Было опровержение? «Не ФСБ взрывает Россию». Или «ФСБ взрывает не Россию». Или как?

— Нет. Не было. Надо сказать, что у Литвиненко все выглядит очень неубедительно — домыслы какие-то, предположения. Единственный интересный эпизод — это с рязанскими учениями …

— Громкий был эпизод. Запоминающийся.

— Да …

— Такая раньше была модная рубрика: «Газета выступила. Что сделано?» Ни хера не сделано.

— Ничего не сделано.

— Рязанские, значит, учения; а если бы там кто помер от страха?

— «А у нас учения».

— Так, так… Что еще? «Заседание комиссии Госдумы по проверке фактов коррупции должностных лиц, органов и субъектов РФ». Типа оборотни. Не, еще рано, не время было еще начинать винтить… «Умер Лихачев Дмитрий Сергеевич». Насколько эта утрата нас задела?

— Я читал его.

— И я чего-то почитывал. Но сказать, что перевернуло мозги, не могу.

— Панченко на меня большее впечатление производит. Ну, очень серьезный пассажир. Он как раз тоже академик.

— Но он не круче Гумилева?

— Он немножко в другую сторону. Он же языковед. Он же тоже в Институте русского языка работал. Как и Лихачев.

— Да… Значит, в 99-м ты на Западе был в ссылке.

— Да .

— Ну а я туда совершал увеселительные поездки. В смысле в интересные командировки ездил. Буквально еще в каникулы, 10 января, когда страна еще похмелялась и планировала заканчивать гулянки — я вылетел уже на Гарвардский…

— …экономический форум?

— Нет. Форум — это в Давосе. Гарвард — это был типа симпозиум по инвестициям.

— Я был там дважды.

— Ну, я там посмотрел, как люди заседают, какие-то губернаторы обедают… Мне там Ишаев, это Хабаровский край, рассказывал, как он нанимает китайцев на сезонные работы по уборке овощей. Так патриоты его этим попрекают. Что он дает заработать чужим, а не своим. А он мне говорит: я нанимаю китайцев именно потому, что я русский патриот. Почему? Потому что надо кормить больницы и детсады… Если нанять русских убирать картошку…

— .. .то они херово уберут и денег больше возьмут.

— Они денег возьмут столько же, но картошки с тех же грядок соберут вдвое меньше. Воруют ли они ее, закапывают, или вообще не выкапывают, или едят на ходу — неизвестно. Но если их нанять, то нечем будет кормить войсковые части и больницы. Поэтому нанимают китайцев.

— Но в отсутствии патриотизма его обвиняют те самые русские…

— …которые жрут эту картошку.

— Да .

— И это парадокс просто удивительный.

— Какой ты на хер патриот, если не даешь людям воровать картошку у детей, а?

— Интересный подход… Еще там в Гарварде Боря выступал, Немцов.

— Как всегда.

— Вел какие-то заседания, обеды, банкеты. Ну что, один раз это интересно посмотреть было. А там решается что-то реально? Когда я вот был, там ни хера не решилось.

— Ничего там не решается.

— Западники тогда сказали, что в принципе могли бы дать до хера денег, но потом, да так и не дали. Просто поговорили, посмотрели друг на друга…

— Там ничего не решается, ездить туда абсолютно бессмысленно — как, впрочем, и в Давос.

— И я помню, как меня таксист там вез, и он оказался русский. Он говорит: я ни хера бы не дал русским, никаких инвестиций. Там у вас так устроено, что работать невозможно. И заработать не дадут, и украдут еще. А вот у него, этого русского, там типа свой таксопарк, сколько-то машин он уже купил своих и бабки какие-то зарабатывает, а при этом сам же и за рулем ездит! А там…

— Пи…деж, нет у него никакого таксопарка. Это чисто брайтонский базар такой. «Я типа вообще-то брокер на бирже, денег лом, а такси вожу просто так, для фана, просто мне нравится ездить». Это их любимое занятие — врать, что они жутко богатые.

— Почему? Это был не Брайтон, а Бостон уже. Я думал, там другая схема…

— Та же. Они и в Германии такие же — русские эмигранты.

— Ну, хер с ними. Что меня там удивило, так это встреча с нашими братками — в Чайна-тауне Бостона, в японском кабаке. А? На обочине всего — и вдруг они. Понимаешь, да?

— А Брайтон — это не обочина?

— Ну, на Брайтоне я бы такому не удивился… И еще с Березовским я тогда провел беседу в Гарварде. Ну, собственно, что тут о нем сказать? Он мне изложил свое видение смысла жизни — что он якобы в экспансии.

— Ну, это не его тема. Это тема Сахарова. Он его все время цитирует.

— Сахаров… А он ее подавал как свою. В чем тут смысл? Что биомасса пытается расшириться, съесть конкурентов — и все?

— Да. Я-то не согласен с этим.

— Я сам не согласен. Но я пытаюсь понять — вроде ж он человек результативный, энергичный. Интересно, что у него такая именно концепция…

— У Льва Толстого есть рассказ «Кавказский пленник», помнишь? Про Жилина и Костылина. Одного убили, а другой терпел, терпел, терпел, терпел — и его освободили в конечном итоге. Когда штурмовали аул потом русские войска, помнишь?

— Один слил, а другой начал сражаться — так и что?

— А то, что смирение важнее гордости.

— Это кто тебе сказал?

— Христос.

— Тебе?

— И тебе.

— Ну ты же все равно никого не слушаешь.

— Ну почему? Я стараюсь не выё…ываться особенно сильно. Может, у меня не очень хорошо получается, но я стараюсь.

— Ну, Алик, здесь все свои, мог бы тут не пи…деть.

— А чего — я вые…ываюсь?

— Да выё…ываешься, конечно.

— Да ладно! Вот по сравнению с тем же самым Вовой Жечковым, что — я сильно выё…ываюсь?

— Ну, он так выё…ывается — чисто дурака валяет, для развлечения и веселья, как мне кажется. А ты выё…ываешься — всерьез.

— Как ты говоришь, как я выё…ываюсь?

— Я тебе потом расскажу, это не для печати. Давай мы ближе к телу, к нашей теме — 99-й год. Не забывай, был как раз еще юбилей Пушкина. Среди прочего я написал смешную заметку про выставку Юрия Аввакучова. архитектора. Тема была «Пушкин и деньги». Я, соответственно, написал об этом заметку в журнал «Деньги» же. Логично, да? Суть была в том, что он из всех писем Пушкина выписал куски про деньги. И написал их на вырванных тетрадных листках, корявым почерком, — в той стилистике, в какой нищие себе заготавливают картонки с мотивацией. И он всю выставку — это в галерее XXL — увешал вот этими выписками, типа: «Что вы все спрашиваете, как Онегина править и сокращать, — да правьте, режьте, как хотите, лишь бы быстрей бабок прислали». И так, когда надергано отовсюду и свалено в кучу, получается очень выразительная картина. Пушкин и деньги. Почитав эти отрывки, начинаешь думать, что Александр Сергеич волновался главным образом о бабках, то есть был нормальным живым человеком. А все прочее у него было в свободное от денег время. Да… Так вот. Съездил я, значит, в начале января в Гарвард, а оттуда с кратковременным заездом в Москву полетел в Давос. Ты же и там тоже был?

— Да был как-то.

— И это там называется, как ты верно заметил…

— …Всемирный экономический форум.

— Там народ большей частью катался на лыжах, при том что кто-то временами где-то заседал, какие-то обеды давались, как обычно… Давос — городок такой маленький, симпатичный, даже красивый.

— Да. Но каталка там говно. По сравнению с Куршевелем.

— Не знаю. Я не лыжник. Демонстрации там были этих… как их назвать-то… они еще не назывались тогда антиглобалистами, но протестовали уже. Видимо, они были в зародыше. Швейцария, Давос. Там как раз в тот заезд Россия ушла с первых модных мест на предпоследние, на сороковые, что ли, места. То есть уже они встали на позицию: ну Россия, ну все понятно с ней, — ничего особенного. Вот этот пафос, эксклюзив, что мы не такие как все, что у нас какие-то уникальные процессы идут, за которыми весь мир должен следить открыв рот, — этот пафос…

— …уже ушел. И слава богу.

— Вот там это было очень заметно… Еще там смешной случай был, — знаешь, бывает, начинаешь чего-то говорить, а потом понимаешь, что —ты чего-то не то несешь. Бывает с тобой такое?

— Да.

— Ну так вот, я там как-то с Квасьневскнм разговаривал. С президентом польским. И я ему начал чего-то гнать — сначала про то, что Польша такая страна симпатичная… А потом смотрю, у него физия кислая делается. С чего бы, думаю? Я ж вроде с комплиментами? И вдруг соображаю, что я хвалю «Солидарность», восхищаюсь, как они тогда коммунистов придавили, — а Квасьневский-то как раз из этих коммунистов… Попал!

— А вы это все по-русски? Он по-русски говорит?

— Не помню, на чем мы говорили.

— А ты на польском умеешь?

— На ломаном польском — пожалуйста.

— А ты на ломаном на всех языках говоришь, да?

— Думаю, да. Там просто разная степень ломаности. Даже на русском, если ты заметил, у меня тяжелый украинский или же южнорусский акцент.

— Тоже, значит, на ломаном.

— Ну. Мой украинский — он с одной стороны литературный, то есть искусственный, да к тому ж бедноватый. поскольку тогда был не в ходу и украинским газетам секретными циркулярами словарный запас целенаправленно урезали. Да к тому ж я много забыл даже из того, что знал. При том что и язык шагнул вперед… Так что в итоге я ни на одном языке не могу говорить чисто. Я не являюсь носителем языка вообще.

— Никакого.

— А являюсь я носителем украинизированного южнорусского диалекта. Который подвергся обратно сильному обрусению за годы моей жизни в России. Я думаю, вот так можно ситуацию описать. Это все описывается термином «маргинал». Когда человек стопроцентно не принадлежит ни к этой культуре, ни к той.

— Ну, я такой же.

— Но ты функционируешь, по крайней мере, в пределах одной страны — хотя нет, и в твоем случае страна тоже поменялась… Казахстан твой — заграница теперь.

— Страна поменялась, да…

— Но все-таки ты носитель.

— Да, я носитель русского языка.

— Скажи «гэ».

— «Гэ».

— Ну а чё, неплохо.

— Так я ж на Кубани рос.

— А, ну да!

— Xi6a ж ты ж не бачиш?

— Я? Я бачу. Что еще было? Мода в Милане была еще. Я туда раньше периодически ездил. Как раз с 99-го года. По какой-то случайности. Итальянская торговая палата меня начала вывозить в Милан писать про моду. Я пытался отнекиваться, говорил, что, во-первых, не понимаю в моде. Они говорят: мы бы просили вас, все-таки Европа, красота, да к тому ж и полный пансион, мы вас отвезем-привезем. Я говорю: во-вторых, не обещаю, что буду ту моду хвалить. Они говорят: пишите что хотите, нам все равно интересно ваше мнение. Я сдался: хрен с ними, отчего ж не поездить в Италию, на халяву-то. Тем более ж это возможность попрактиковаться в ломаном итальянском. И вот я несколько лет подряд ездил на все эти показы. Знаешь, зима—лето—весна. Милан, значит…

— Я не был в Милане.

— Да там делать-то и нечего. Одно хорошо, что зимой там тепло, в пиджачке ходишь. Ну и собор у них там интересный.

— И — все.

— Да. Слишком современный какой-то город, слишком промышленный. Это как бы даже не Италия. От Италии, конечно, ожидаешь чего-то другого.

— У тебя какое самое любимое место в Италии?

— Рим. Само собой.

— А Капри?

— Да не был я на Капри.

— А! А Флоренция?

— Тоже не был.

— А Позитано? Ну что ты! А Палермо? А Таормина?

— Таормина — да, согласен, красивейшее место. Я там был в составе официальной делегации под руководством Вовы Жечкова. Но Рим — круче все же, там больше этакого мощного, многовекового, имперского, тысячелетнего, надышанного чего-то.

— А Афины? Ты был там?

— Да. Они какие-то не такие уже, вялые: маслины, пиндосы… Там ни хера не осталось, как мне показалось. А лабиринт Минотавра…

— Он на Крите.

— Да пусть на Крите. Все равно ж Греция. Так такое впечатление, будто этот лабиринт экскаватором выкопали вчера, а сегодня уже везут туристов, бабло с них сшибать. Вспоминается Бендер, который продавал билеты в провал, — аналогичный случай. Траншея, значит, вырыта и слегка посыпана битыми кирпичами. «Вы себе не представляете, какой охерительныи храм стоял тут сколько-то тыщ лет назад!» Я мог бы с тем же успехом этого не представлять и сидя дома… Тоже мне, битым кирпичом торговать…

— Ну не знаю, не знаю… Я на Крите не был, но мы с женой и с Ольгой, с Шуриком, кстати говоря, гуляли по Помпеям — сильное впечатление.

— Помпеи, Помпеи — нас и здесь неплохо кормят. Помнишь, как в мультфильме? Про кота, который уел попугая? «Таити, Таити… Не были мы на Таити». В общем, я написал много заметок про моду, а потом меня перестали звать — видимо, они наконец прочитали, что я там гоню. Наверно, им однажды кто-то перевел, и они подумали: ну и зачем нам такое за наши же бабки? Хотя я их заранее предупреждал, я был уверен, что с первого раза тема закроется…

— А ты сознательно отказался от поездок в Милан, пиша плохие статьи?

— Нет, как-то само собой это случилось.

— А соврать было выше твоих сил?

— Не думал об этом. Ради, к примеру, Лондона я б еще, может, наступил на горло собственной песне, а Милан… Ну, не знаю.

— Ну а сам-то в Kiton вырядился. Фотографировался в журнале в дорогих пиджачках…

—Где?

— В «Медведе»! В рубрике «Мода»! Не помнишь, примерял на себя одежду? Была такая фотосессия.

— А! Точно, было такое. Мы начинали эту бодягу, чтобы звать великих людей на съемку и чтоб они пиджачки примеряли, выступали в роли моделей. Люди поначалу стремались. Вы, говорят, наймите мальчиков, и пусть они у вас фотографируются. Ну и я, чтоб активизировать этот процесс и показать, что это не в падлу, выступил первым. Как доктора себе чуму прививали, так я Kiton на себя примерял. Мне дали, значит, эти костюмчики. И я придумал для этих съемок хороший ход: поехал на съемку с утра и причем непохмеленный, небритый и даже не умывшись, в своей старой одеже простой. Приехал и говорю: а ну-ка для начала снимайте меня в таком виде. Они говорят: что, прям такого? — Да. Вот они меня сняли «прям такого», а после я сделал паузу. В течение которой принял душ, побрился, махнул 150, позавтракал, потом визажист подошел, парикмахер приехал… И после всего этого я начал надевать разное Brioni amp; Kiton. Люди смотрели на съемку и говорили: надо же, как пиджачок меняет человека! А человек просто похмелился и умылся…

— Красиво.

— Так после этого великие поняли, что позировать в пиджачках — то не стыдно. Миша Леонтьев за милую душу снялся. В лыжной шапочке, в бархатных штанах, на диване, весь обложенный телками… Он тебя очень любит, кстати. Значит, я там в Италии допрашивал их местных производителей, стараясь понять, в чем глубинный смысл итальянской моды. Он оказался, ты будешь смеяться, очень простой. Ну вот вообще в чем смысл моды? Почему в одних странах мода развита, а мода других стран, причем даже великих, никому не известна за границей. Почему? Ты знаешь?

— Я? Нет.

— Вот я тебе объясню со слов итальянских промышленников. В Италии есть мода потому, что там есть массовое производство тканей. Вот и все.

— Так и у нас до хера тканей делается в Иванове…

— Не, ну у нас ситец, это ж не катит. А нужна шерсть. И вот они в Италии при отсутствии полезных ископаемых сделали ставку на массовое производство тканей. Но соткать — это, как ты понимаешь, полдела.

— Надо еще сшить и продать.

— Ну! В этом и проблема. Вот человек купил себе костюм и тем самым освоил четыре метра шерсти. И следующий костюм ему понадобится через два года. И что? Два года промышленность будет стоять? Ждать? Так все ж тогда рухнет, начнутся забастовки, люди примутся строить коммунизм — и кранты стране.

— Да, да!

— Так вот чтоб этого не случилось, итальянские промышленники с одобрения правительства и при его поддержке начинают широченную кампанию по разводке лохов. Типа прошлый год были черные костюмы — сейчас стыдно в таком выйти на люди, теперь должен быть — условно — только зеленый цвет. Потом красный, белый и т. д., и люди все это купают. В какой-то момент круг замыкается — и костюм опять черный. Потребитель говорит: вот я вас и поймал! Вот он, черный, висит у меня пятый год как! Я его надену как новый, и вперед! Причем совершенно бесплатно! А ему говорят: секундочку, у вас же однобортный.

— А уже двубортный.

— Ну! Потом опять проходит цикл. Человек снова говорит: вот, у меня два черных костюма, и такой, и такой. Ему говорят: херушки, у вас же две пуговицы.

— А уже три.

— Правильно. К тому же гладкую ткань уже не носят — только жаккард. А во-вторых, ты нас брал чисто на понт, потому что 15 костюмов у тебя не висит, ты их давно отдал своему шоферу. В-третьих, ты уже разжирел, скотина. Такая же картина и с ботинками. Итальянцы признаются: серьезным людям их туфель по-хорошему хватит лет на 10. Уже купленных. Что ж им теперь, закрывать страну на переучет? Это все равно что в России остановить добычу нефти. Ну и начинается разводка так же и с ботинками.

— Ну понятно. С пряжечками, без пряжечки…

— И вот на этом они имеют свои бабки. У меня не было никакой сверхзадачи — ни помогать итальянской промышленности, ни мочить ее. Я так для себя пытался понять, как это работает, раз уж я оказался там. Из чистой любознательности. Я ездил по фабрикам и все это выяснял. Там вообще интересно. Заходишь в цех, а там пролетариат трудится в плавках, в купальниках: жарко же. Причем никаких шуточек на темы секса и уж тем более никаких приставаний. И еще там маленькие такие чистенькие воспитанные собачки бегают по цеху: дома не с кем оставить.

Хотя, надо признаться, эти поездки в Милан таки были интересными. Там я, к примеру, познакомился с могучей женщиной — княгиней Голицыной, итальянским дизайнером (у нее своя фирма — Galitzine pelle). Я в восторге от этой могучей женщины. Она уже и тогда была не девочка, в 1918-м ее уже увезли из России на пароходе, — но сколько же в ней еще электричества! Она рассказывала о своей жизни: «Отец был на фронте в Нижегородском полку, когда я родилась, и он долго про меня не знал… Полк был разбит, и отец на лошади доехал до Польши. А мы уплыли в Италию к родственникам. И стали там жить… Этот бизнес я начала давно, после войны. Кроить и шить не умею, я только люблю заниматься тканями и придумывать фасоны…

Мы листаем ее старый альбом. Она комментирует:

— Это я с Джеки Кеннеди; мы были очень дружны. Мы на Капри познакомились, где у нас с мужем — он бразилианец — был дом. А это я на даче у Кеннеди, в штате Мэйн, — за 20 дней до смерти Джона. Он обещал приехать в Италию, чтоб я его познакомила со всеми своими симпатичными подружками, а Джеки он думал оставить сидеть с детьми. А это Жаклин в черном платье, видите? Она захотела сходить в Ватикан после смерти мужа. Но у нее не было подходящего платья, черного. Так всю ночь мои девицы работали и таки сшили… Это я с Одри Хэпберн — у меня дома. Это Нуреев. Вот Майя Плисецкая. Вот моя собачка. А это Индира Ганди. Это сумасшедшая Элизабет Тейлор. В моем, разумеется, платье. Это Грета Гарбо. Это Онассис, а вот Синатра…

Еще я там познакомился с Катей Стрельциной, модельершей из Сургута… Который она, накопив денег на пошиве платьев для жен нефтяников, бросила — и поехала в Италию. И там пробилась! Она эта так прокомментировала: «Здесь (в Европе) я точно знаю: если приложу такие-то усилия, то получу определенный результат. А в России нет таких гарантий. Там в любой момент все твои успехи могут быть перечеркнуты. Как в том августе, в 98-м. Что было на моей русской карточке, я тут успела вытащить из банкомата. А если б там все мои деньги были? Все б рухнуло, и нигде б я не училась, и вернулась бы оплеванная домой. Сейчас звоню отсюда подругам в Россию, они говорят: „Катька, не вздумай вернуться, оставайся там!“ Там все у них как-то грустно, тоскливо, там безденежье… В России, там ведь сейчас как? Сажают саженцы в холодную почву; неизвестно, вырастет ли что-то…» (Заметим, что про холодную почву она задолго до прихода чекистов во власть говорила.)

Мода мне казалась весьма пустой вещью — пока я не наткнулся у Ключевского на забавные слова: «Современный человек в своей обстановке и уборе… заботится о том, чтобы все, чем он себя окружает и убирает, шло ему к лицу… Мы стараемся окружить и выставить себя в лучшем виде, показаться себе самим и другим даже лучше, чем мы на самом деле. Вы скажете: это суетность, тщеславие, притворство. Так, совершенно так. Только… стараясь показаться себе самим лучше, чем мы на деле, мы этим обнаруживаем стремление к самоусовершенствованию… этим притворством мы хотим произвести наилучшее впечатление на общество, то есть выражаем уважение к людскому мнению, свидетельствуем почтение к ближнему, следовательно, заботимся об умножении удобств и приятностей общежития, стараемся увеличить в нем количество приятных впечатлений. Видимая суетность и тщеславие становится вспомогательным средством или орудием альтруизма».

— Я там, в Италии, выяснил удивительную вещь: на обувной фабрике зарплата рабочего — штука. Как — штука? В Италии — штука? Да с голоду помрешь там! А они такие сытые, довольные… Так оказалось, что там другая схема. Мне хозяин одной фабрики объяснял: «Я плачу все налоги за этих козлов, у нас такой порядок, чтоб никто не косил. А они свою штуку получают чистыми, сразу, продал я ботинки или нет. Они на всем готовом, вон у каждого машина и дачка на море, — а я весь на Измене, да еще пролетариев и коммунисты баламутят, и профсоюзы… А я не спавши, не сравши, как папа Карло…»

— Видишь, как хорошо ты про капиталистов стал говорить. Все-таки я тебя чуть-чуть это, воспитал.

— Я же говорю правду. Что чувствую, то и говорю. Выгодно, не выгодно — говорю как есть. Вот, похвалил капиталистов, так ведь от души. Повод есть, и похвалил. А не за что хвалить, так и не блажу.

— «Не спавши, не сравши, все риски на мне».

— Да… И он говорит, капиталист: «Я тебе показываю этот цех, но это так, в виде исключения. А основное производство же не здесь».

— А где?

— Вот вы, говорит, покупаете туфли, на них написано — «Мейд ин Итали». А это в 9 случаях из 10 — никакая не Италия. Они берут страны, где есть хоть минимальная какая-то обувная культура. Хоть херовую, но чтоб шили раньше. Та же Румыния…

— А почему не Советский Союз? Фабрика «Скороход» была же у нас.

— Это я тебе расскажу сейчас. Я еще при советской власти инспектировал обувные фабрики, которые итальянцы построили в России. Так главная проблема была такая, что там сразу половину украдывали. На стадии заготовок. Готовой продукции получалось на удивление мало. Нерентабельно как-то, сам понимаешь. Так что, извини, — Румыния, Болгария… Там намного дешевле, чем в Италии. А специальный человек ставит итальянский штемпель… В итоге я, стало быть, понял, что за всем этим стоит. За этой модой… Еще там была забавная линия. Капиталисты мне еще рассказывали, что вот албанцы на быстрых катерах приплывают из своей чудесной страны в Италию, грабят виллы на побережье — и тут же сваливают. И концов не найти. Полиция, следствие — про это смешно даже говорить.

— Я тут брал лодку в чартер года два назад. И шел из Италии в Грецию — с южной Италии на Корфу шел. Мы договорились, что вечером садимся на яхту, ночью идем и просыпаемся уже в Греции — это довольно удобно. Приехали мы, значит, в город Бари…

— А, поклониться мощам Святого Николая!

— Совершенно верно. Поклонились мощам и поехали на яхту. Сели на яхту и говорим — все, отчаливаем. А капитан говорит: нет, не пойду, мы здесь ночевать будем, а пойдем мы рано утром. Что такое? Все очень просто. Плыть надо мимо Албании, а там находятся пираты. Которые нападают как раз строго ночью. Поэтому капитан решил идти, когда рассветет.

— А ты не захотел показать себя? Проявить героизм? Мужественно сразиться с пиратами?

— Ха-ха! Я просто к тому, кого натовцы защищали в Югославии — чистых, исключительных бандитов.

— Вот то, что они грабят итальянское побережье и пиратствуют на море, — это одна история. Другая история — про наркотики. Которыми албанцы торгуют в Греции, мне там на это жаловались еще в 91-м году. Давным-давно, еще в прошлом веке… И кто в Венеции на карнавалах грабит, режет, прикрываясь маской, а потом труп невезучего туриста находят в канале без кошелька — опять-таки всем прекрасно известно.

— Да. И кто Кремль отреставрировал, с соответствующими откатами, — тоже известно: албанцы.

— Да. Беджет Покколи. То есть всем известно, какую нишу занимают албанцы в Европе. Если даже мы, люди посторонние и в данном случае ни в чем не заинтересованные, знали об этом — могло ли это быть секретом для натовского командования?

— Я убежден, что это был, конечно, секрет.

— Да ладно!

— Дремучие американцы не отличат албанца от испанца. Я тебя умоляю!

— Что, они, думаешь, чистые долбо…бы?

— Конечно.

— Гм… Однако вернемся к Италии. К моде. Мне еще тамошние капиталисты жаловались, что вот мало нормальных клиентов, с которыми у них полное взаимопонимание. Разве только японцы. Те хавают все, что им втюхивают. Им гонят про кватроченто, Флоренцию, традиции, древний Рим, те открывают рот, слушают это все — и покупают ботинки совершенно беспрекословно. Все фасоны и за любые деньги. «Золотые просто люди, чудные», — итальянцы так их хвалят. Арабов тоже любят, для них гонят особый фасон, мягкие, из козьей кожи, с узкими загнутыми носками, с золотым шитьем. А вот кого не любят они, так это немцев. Потому что те не ведутся. Их начинают лечить, что вот туфли должны быть с узкими носами. А те говорят — да нам плевать, узкие или широкие. Туфли должны быть удобные, ноские, непромокающие и желательно дешевые. Итальянцы ставят свою старую пластинку: Ренессанс, кватроченто, чинквенто. Немцы зевают: слушайте, макаронники, успокойтесь. И насчет пиджаков сразу предупреждаем: цветовые решения, фактура — все ерунда. Пиджак чтоб не мялся и не трепался, вот и все вопросы к нему. Короче, говорят, с немцами работать невозможно… Еще в рамках своей деятельности я съездил в Севастополь. Писал про остатки бывшего СССР.

С моряками выпивал. Там одни офицеры пошли к русским, другие к хохлам. Вот как в кино «72 метра», видел? Там шла плавно украинизация, в ходе которой офицеры пересобачились между собой.

— А ты смотрел «72 метра»? Там этот эпизод показан.

— Я ж тебе и говорю.

— Тебе понравился этот эпизод?

— Фильм в струю. За автором сценария я давно слежу, у него уже три или четыре книжки вышло — Покровский его фамилия. Он реально служил офицером на подлодке на Севере, химиком. И, как все, мечтал оттуда сбежать в Питер. Так он, один из немногих, вырвался. Случай уникальный. Его в НИИ перевели или в штаб какой-то. Он типа Довлатов такой, но более современный.

— Как бы такой Швейк в русском военно-морском исполнении. И там он настолько реалистично и грубо изображает флотскую жизнь, что просто мороз идет по коже. Думаешь — что за уроды, что за жизнь ужасная! Например, там у него описана шутка, там офицеры подвыпили и подшутили над товарищем.

— Ну-ка.

— На пьяного надели шинель, воткнув в рукава швабру, вкинули в человека полпачки таблеток пургена и выгнали ночью на мороз. Охерительно смешно, да?

— Ха-ха! Чрезвычайно остроумно.

— Смешно — ну не передать как! Еще был сюжет чудный, как приехал к ним на подлодку врач новый, выпускник военно-медицинской академии. Смотрят его личное дело — красный диплом, золотая медаль, отличие, туда-сюда, чемпион, отец — адмирал, мать — профессор, как же человек попал в такую дыру, откуда люди мечтают вырваться любой ценой? Тот говорит: хотел служить родине там, где трудно, на атомном ракетоносце подводном — тут одновременно и опасно, и полезно. Ему говорят: да ты просто мудак. Он обижается: вы что себе позволяете, у меня бабушка была фрейлиной при дворе, а вы мне тыкаете. Ему объясняют, что фрейлина — это такая специальная проститутка при дворе, которую имеют в хвост и в гриву. И ты, говорят, ублюдок и урод, просто чистый дебил, добровольно приехал к нам на флот. Тот побледнел, ушел. Прибегают: вы знаете, лейтенант новый повесился.

— Ха-ха!

— Что, смешно? Я предупреждал. Вытаскивают лейтенанта из петли, откачивают. И говорят: ты, оказывается, не просто мудак, а чистейший мудак. Даже повеситься не можешь. Как ты не понимаешь, со всеми своими блядскими бабушками-фрейлинами, что флот наш — рабоче-крестьянский, в нем должны служить рабочие и крестьяне, а не вы, фрейлинские ублюдки. Короче, всю морскую романтику у парня как рукой сняло, и через три дня влиятельные родственники ему устроили перевод обратно в Питер. Уехал он, но, наверно, на всю жизнь сохранил воспоминания о трехдневной службе на Северном флоте. Вот такой степени правдивость редко встретишь у нас. Когда сто дней до приказа, там надрывный пафос какой-то. А тут пафоса вообще просто нет. Значит, флот, Симферополь, Коктебель. В Коктебеле мне, кстати, понравилось. Туда же вернулись татары и вернули поселку старое название — Коктебель. Типа «зеленый холм».

— А раньше он был? Планерное?

— Да. То есть был Коктебель, потом татар выгнали — и Планерное, а потом опять Коктебель. И местные славяне мне рассказывали с удивлением, что с возвращением татар появились свои овощи дешевые. А то их не было. Ввозили откуда-то с Херсона. Свои не росли — нет воды. А без воды мы же не умеем. У татар же своя технология. Они выстраивали вокруг каждого помидорного кустика такую хитрую пирамидочку из камней, там роса конденсировалась и стекала на корни — получался такой автоматический полив бесплатный. И чебуреки появились. Как ехать из Ялты в Симферополь, там по пути Байдарские ворота, вид богатый сверху — все останавливаются. И я тоже остановился посмотреть. Немедленно подбегают татары, говорят: у нас здесь чайхана, все дела.

Вот олигархи не додумались загодя вложиться в освоение внеземных пространств, а то б не надо было в Лондоне бедными родственниками скрываться. Могли б свою планету иметь. С интересным законодательством. Остров Крым бы просто отдыхал.

Пока вы смотрите здесь, мы вам шашлыков или чебуреков наготовим и сразу позовем. И все дешево. А я ехал с офицерами безработными, которых нанял с «жигулем», мы мотались по Крыму и бухали. И офицеры говорят: ты не ссы, у татар все чисто, аккуратно, особенно здесь. И я чебуреков нажрался этих чудных. То есть татары украсили родной край обратно.

— Ну, он сначала был не ихний. Там греки жили. Потом генуэзцы, потом татары. Ну, не важно.

— А Риму принадлежал же?

— Да .

— Вряд ли кого туда вернешь. Греков — вряд ли…

— Они уехали, понтийские греки. Им паспорта греческие дали, и они уехали в Грецию.

— И, наверно, неплохо там себя чувствуют.

— Не знаю, трудно судить. А у меня была девушка знакомая — в хорошем смысле этого слова. Красивая — татарочка. Фамилия у нее была Девлет-Гиреева.

— Да? А я знавал одну татарку по имени Венера. Она у меня была в подчинении, кстати. Я, таким образом, руководил Венерой. Да…

— Они любят такие имена.

— И еще я помню, как раз был юбилей Пушкина, и Парфен. если ты помнишь, пустил большой сериал.

— «Живой Пушкин».

— И я по этому случаю взял у него очередное интервью про то, как он ездил в Эфиопию.

— И попал в плен.

— Его там ограбили, отметелили, и он шел босиком по ночной степи до Аддис-Абебы… А после юбилея пошла вся эта тема с продажей «Коммерсанта». Яковлев прислал такого человека, его зовут Киа Джурабчиан.

— Да, какой-то иранец.

— Ну, приблизительно иранец. Типа начальник какой-то инвестиционной компании, и там Яковлев гнал такую телегу, что он продает в розлив, на вынос, с тем чтобы у всех было по 5 процентов, никто не диктовал условия, чтоб свобода слова. То есть ее не хватает, а как он продаст газету Березе, так сразу будет сколько надо свободы слова. Quantum satis. Оригинальная схема, свежая такая. И, значит, приезжает Джурабчиан на встречу с коллективом, объявлять о сделке. Все собрались, ждут, волнуются. А внизу шоферы стоят, вышли на крыльцо глянуть на нового хозяина. Идет этот Киа. Они спрашивают: ну так где этот, ну, который покупает-то? — Так вот же он. — Бросьте шутить, уж мы-то, шоферы, видели всяких людей. У этого парня 10 тыщ-то в руках никогда не было. Что вы нам гоните? А мы собрались, по-моему, в яковлевском кабинете — сам он был уже где-то на Западе. Народ сбежался… А перс чего-то гонит о либеральных ценностях, о свободе, то-се. Ни о чем, короче. Ну, говорит, давайте вопросы. И очень было трогательно, когда некоторые стали по-английски с ним разговаривать.

— А он по-русски говорит?

— Ты знаешь, он как бы себя позиционировал так, что не говорит. Но некоторые эксперты, внимательно за ним наблюдавшие, отмечали, что в каких-то местах глаза у того начинали дергаться. Что он понимает, а типа гонит, что не знает по-русски.

— Подставная утка.

— Для того чтобы войти с коллективом в контакт, устроил в «Царской охоте» большой банкет. И, значит, народ собрался, а там по полной программе — водка, икра, матрешки, селедки.

— Тогда твои коммерсантовцы подвиг совершили.

— Какой подвиг?

— Написали книжку с Путиным. И Геворкян, и Колесо.

Забавно, что через 5 пять лет после выхода той книжки Геворкян по радио в день рождения Путина (07.10.04) сказала: «Не знаю, как часто Андрей возвращается к этой книжке, а я при каждом эпохальном решении путинском сверяюсь с текстом. Выясняется, что абсолютно все, вплоть до сменяемости, назначаемости и отставок губернаторов там, собственно, есть, поэтому я тоже считаю, что никаких, для меня, во всяком случае, никаких неожиданностей нет, потому что он, собственно, все сказал. Другое дело, что почему-то эту книжку воспринимали, наверное, многие, я думаю, как такую непонятную агитку или что-то такое предвыборное. А потом уже, когда спустя годы прочли, неожиданно обнаружили, что, собственно, ничего этого нет. Там есть весь план деятельности и задачи. И они выполняются. Я теперь после того, как губернаторов он начал назначать, там из невыполненных задач, так, безусловно, глобальных, я имею в виду, масштабных, остается только вопрос о монархии, который тоже был, нельзя сказать, что он отрицал, что это возможно, потому что вопрос был задан: присутствовал ли он на похоронах останков царской семьи? Он сказал, что нет. Дальше вопрос зашел о монархии в России. И его спрашивали, ну Вы же не считаете, что это возможно — восстановление, возвращение монархии? Не уточняли, в каком виде. Он говорит: „Вы знаете, что, вот когда в 91-м году распался Советский Союз, тоже же никому это в голову не приходило. Россия — такая страна, что кто знает, кто знает“. Вот кто знает, вот это вот осталось пока нереализованным, кто знает — еще подвешено в воздухе, а так — все идет по плану, я считаю, поэтому я совершенно ничему не удивляюсь».

— И Тимакова еще была в числе авторов той исторической книги. Более того, мне потом знающие люди говорили: «Старик, если б ты не ушел, то ту бы книжку писал.

— Да-а-а?

— Кто его знает, может, и мне б предложили. Но вышло так, что я был избавлен от этого искушения. А выбор был бы мучительным. Я б извелся, наверно. С одной стороны — это ж голый пиар, причем КГБ. С другой — я, конечно, понимаю, что это дико интересно. Сидеть с президентом…

— …и тереть.

— Да, подолгу тереть, выясняя, что, как и к чему. В общем, я бы разрывался между двумя взаимоисключающими желаниями: повыпендриваться — и посмотреть на гаранта вблизи. Я не думаю, что он с ними жестко говорил и обрывал, когда не туда заезжали. Мне представляется, что он как-то деликатно себя вел, в полный рост исполнял либерала. Так мне почему-то кажется.

— Конечно.

— И вот когда он там с ними разговаривал, он, думаю, делал his best, что называется… Что же касается продажи… Вася (Андрей Васильев) тогда, помнишь, в интервью рассказывал, что все смотрели на коммерсантских как на гнойных пидоров, он так это сформулировал. И надо было выворачиваться, выкручиваться, и там «не надо делать вид, что у нас нет хозяина по фамилии Береза, но при этом все равно надо писать, имея это в виду. И при этом быть честными чудными журналистами». Что-то в таком роде.

Васильев так об этом высказался в интервью мне: «Вообще первые месяцы было безумно тяжело. Я говорил в редакции — ребята, значит, нас купил Б. А. Березовский, у которого интересов х… знает сколько, политика-фигитика. Не надо делать вид, что у нас нет владельца, — внутри не надо делать такой вид, надо все четко понимать. А вот читатели наши не виноваты, что нас купил Березовский, они хотят получать от нас информацию, приятна она Березовскому или неприятна. У нас начинается очень тяжелый момент. Как в такой ситуации работать — я плохо себе представляю. Я под Березовским работал, на ОРТ, но это было не то, я там четко выполнял свою функцию. Ну, где-то я его посылал, но тем не менее я отдавал себе отчет, что мы — оружие пропаганды. А тут — нет. Я всех просил фильтровать, очень фильтровать. Ну, типа, не врать, проверять факты, не давать откровенный слив, слив проверять… Потому что любая наша заметка будет трактоваться так: это им Березовский сказал, это хитрый ход Березовского… Писать всю правду, но! Надо иметь в виду: ты пишешь заметку, которая неприятна Березовскому, поэтому тут комар носа не должен. Чтоб он не мог сказать: „Мои враги воспользовались вами“. И наоборот, когда мы пишем про врагов — тем более… Наш сплоченный коллектив, человек 500, мы действительно прошли тяжелую х…ню после покупки Березовским „Коммерсанта“, когда на нас все смотрели как на гнутых пидоров, когда нас вся демократическая пресса хоронила — и НТВ, кстати сказать, в первых рядах. …Если б я тогда уволился, я б в тот же день — когда все орали, что НТВ давят, — встал бы на трибуну, всем давал бы интервью и объяснял, кто такой Гусь и что свобода слова с ним несовместна. Если б я вот был свободен. Но я не мог, я ж должностное лицо.

А когда звонили мои друзья — ну, скажем, из «Юкоса», я ж и там поработал — и о чем-то просили, я говорил: «Поймите меня правильно, если я вам сделаю услугу, что мне Березовский скажет? Скажет — ты рассказываешь, какой ты честный, но, оказывается, все ведь можно у вас?» И что я ему отвечу, але? Такая вещь… За мной смотрят в три глаза! Пройдет проданная х…ня или заметка, которая по раздолбайству выглядит как проданная, — и я оказываюсь в каком положении?»

Все-таки эпохальная у нас книжка! Но в то же время и злободневная. Как-то так получается. Вот сейчас вспомнили про Васю и олигархов, а на неделе как раз был бессмертный сюжет «К барьеру», в котором с Васей сражался Фридман. После того как «Альфа-банк» взыскал с «Коммерсанта» ущерб то ли в 10, то ли в 11 миллионов. Долларов.

Свинаренко: — В общем, это была сложная задача — вот так балансировать между интересами. Задача, в выполнении которой я, как ты знаешь, не стал участвовать. Многие знакомые меня страшно жалели тогда — типа, ну как же ты дальше… Но, как выяснилось, жизнь возможна и за пределами «Коммерсанта».

— Значит, ты из него в 99-м ушел. И чем ты стал заниматься?

— Я сначала сказал: «Дайте мне отпуск на два месяца. Которые я не отгулял в прошлые годы». А из отпуска уж не заходя ушел во free lance.

— А чего ты ушел-то? Потому что продали?

— То, что газету продали, — мне это было очень неприятно.

— Но сейчас, задним числом, ты считаешь, что ты правильно поступил или глупость сделал?

— Все я правильно сделал. Там было полно аргументов. А главный такой: когда тебе что-то неприятно, когда тебе чего-то страшно не хочется делать и ты можешь себе позволить это бросить — за чем же дело стало? Зачем себя мучить? Иначе зачем же тогда все?

— Ну, логично, да.

— Тем более что когда за те же бабки можно было тем же самым заниматься, но без внутреннего дискомфорта.

— Те же ли?

— Ну. После дефолта-то. Там упали тогда заработки. Видишь, я говорю с тобой на понятном тебе языке — я для тебя баблом поверяю свои действия. Для вас, миллионеров, деньги ведь самое главное. Ну и потом, когда ты тупо пишешь про то что задают — это не очень увлекательно. И думаешь: когда ж вечер, чтоб бросить все и заняться чем-то для души. Это очень важный мотив! Когда ты большую часть времени тратишь на то, что нужно другим людям. А твоя жизнь тем временем проходит впустую незаметно. Особенно колонки меня доставали. Я осознавал, что это совершенно пустые тексты, их высасываешь из пальца, имитируешь эмоции — это все разрушительно… Мне кажется, похожий механизм у проституток. Я поэтому иногда с интересом читаю колонки в разных газетах, это поучительно, ты видишь, как автор вымучивал из себя строкаж, все время вылезал в сервис-статистику на панели инструментов, смотрел, не натикало ли уже сколько надо знаков с пробелами… Но колонки для чего-то нужны газетному начальству, и потому люди вынуждены их дристать… И совершенно другая механика, когда ты сам себе придумываешь темы. Когда тебя реально что-то заводит, и ты про это сочиняешь. Это дорогого стоит, скажу я тебе. То есть это тот случай, когда ты тем же самым занимался бы на досуге. Ты развлекаешься, тебе твое занятие в кайф, но ты ничего не платишь за это, а, напротив, навариваешь. Это ситуация очень выигрышная. Лучше получать меньше и целыми днями делать что хочешь, чем день ли ночь вкалывать на противной работе, а потом тратиться на хобби. Чистая маржа будет грубо та же самая. Это если с финансовой точки зрения смотреть. А если с энергетической, то картина будет еще более внушительная. На практике это у меня так выглядело. Сидишь и думаешь: о, давай-ка я сейчас скажу вот этим, что я хочу написать про это. Те говорят: да-да, давай, бабок дадим, отправим. Я: ну вот и хорошо. Ты чувствуешь? По энергетике это принципиально разные вещи. Я как-то задумался: а чего это я ни разу не был в Южной Америке? Как же я буду свою книжку издавать про путешествия? Я тогда задался целью — раскупорить-таки Латинскую Америку. Нашелся повод — авиасалон в Чили, нашелся спонсор поездки, которого я свел с газетным начальством, — и вот слетал я на новый континент. Все довольны: тот отпиарился, эти получили материал, я съездил в Чили на халяву. В Китай я потом съездил по похожей схеме. А раньше я многих поездок лишен был. Вот надо такого-то числа лететь куда мне хочется, а у моей редакции на меня другие планы. Сколько я пропустил стран, и городов, и островов! Особенно больно мне думать про Мексику, про Таити, Гавайи и Багамы. Да, старик…

— Это 99-й год?

— Да, конец. Уволился я где-то в октябре или ноябре.

— Ну, это мужественное решение.

— Резонное решение. Которое просто вытекало из всего. Я был весьма огорчен фактом продажи, типа, сельцо с крестьянами продал. Да пошли вы на х…й, оба! Причем! Идите друг друга покупайте и продавайте, делайте, что хотите. Я был зол страшно. Бывало, напьюсь и звоню по ночам бывшим коллегам: «Здравствуй, продажная тварь!» Ну как тебе этот пафос?

— Какой кошмар! Евгений Киселев прямо.

— Ну, Алик, пойми: вы — капиталисты, мы — журналисты, у нас с вами разные системы координат.

— Не ты ли мне рассказывал, что журналисты отличаются превосходным цинизмом? А сам такой детский сад устроил… Парадоксально, что «Коммерсантъ» — одна из свободных газет сегодня.

— Да, может быть. Понимаешь, какая тут херня… В каждой национальной культуре, как говорил Ленин, есть две национальные культуры, ну, ты помнишь — так и в каждой журналистике есть две журналистики. И, условно говоря, есть хорошая журналистика, ну, в кавычках, а есть х…евая журналистика. И это веши, как мне представляется, разные. Но, поскольку в итоге победила «х…евая» журналистика — по всем показателям, во всех номинациях, — то как бы вся-журналистика как таковая стала ассоциироваться с «х…евой» журналистикой. И я, таким образом, для упрощения и ясности предлагаю считать всю журналистику вот такой — х…евой.

— А на самом деле? Хорошая журналистика — это кто?

— Я тебе говорю — пи…ец, она кончилась. Она не нужна просто, я думаю. Ну, вот есть Юрий Рост. Он писал ломовые вещи, тонкие очерки. Сейчас он пишет уже другое, далеко не такое задорное. При всем при том, что он жив-здоров и я с ним люблю выпить, поговорить, — но при всем добром к нему отношении не могу сказать, что лицо журналистики сегодня определяет он. И не Бовин определял — которого незадолго до смерти выгнали из «Известий», между прочим. Ему зарплату снижали, снижали, доснижались до совсем никаких денег, и заметки неставили — вот он и ушел соответственно куда-то.

— А куда он ушел?

— Я не знаю, может, и на вольные хлеба… (Кстати, это практично — перед смертью попадать на вольные хлеба. Будет, пардон, возможность о вечном подумать напоследок, какие-то оценки дать своей жизни.) Не нужен — тема закрыта. А что касается лица теперешней журналистики, то его определяют, я думаю, твои друзья Минкин, Хинштейн, Горшков… И тема моего увольнения еще. Я помню, как меня спрашивал Кабаков, писатель: «Старик, а чего ты уволился? На принцип пошел? Зря… Всегда же был хозяин, который диктовал». Ну вот как это объяснить? Вот такой пример я ему привел, который, мне кажется, до него дошел. Представь себе, говорю ему, вот приходим мы с тобой в публичный дом. К нам на кастинг высылают девушку. И я, глянув на нее, восклицаю: ах ты блядь! Ты мне скажешь: чего орешь? Здесь все бляди-то, в чем смысл твоего пафоса? А я отвечу: знаешь, Саш, смысл моего пафоса такой. Ты ее a priori рассматриваешь функционально как блядь, а у меня с ней человеческие лирические отношения. Были вот вплоть до этой минуты. Я с ней носился как с писаной торбой, чувства там, слюни, ночные задушевные беседы, суровые времена, пережитые вместе… И вдруг вот так внезапно выясняется, что за деньги по рыночным ценам она ровно те же самые услуги оказывает любому желающему… Ну и на х… я носился со своими смешными чувствами? Понимаю, насколько это неубедительно звучит, когда такое рассказываешь бизнесмену…

— Почему — нормально это звучит.

— Ну, короче, когда вот так все сходится, когда аргумент к аргументу — то в таких случаях какие могут быть сомнения. Закрыть тему, и все. Ну там и еще были причины… Как некоторые товарищи себя вели… Ну да это все дела давние. Иных уж нет, а те далече… Смешной случай: где-то об то время, в районе продажи, я летел из Лондона в самолете — случайно — с одним бизнесменом, который был причастен к сделке. Реально. Он сидел через проход, я ему говорю: «Жили мы как люди, а вы пришли и все испортили». Он говорит: «А что мы испортили-то? Чем тебе не нравится купля-продажа? Газеты для того и есть, чтоб за бабки в них печаталось то, что нужно хозяину». Меня впечатлила эта беседа. По ряду причин. Само собой, интересно было поболтать с бизнесменом такого ранга. Впервые причем — раньше-то мы не были знакомы, я с нуля начал беседу. И еще ж сразу наехал на него. А он мне вежливо объяснил свою позицию. Самое же тонкое и красивое в ситуации было то, что я был лишен возможности маневра, я не мог с ним спорить просто никак, и все тут! Что бы я ему сказал? Что газеты и журналисты — для правды и объективности? Он бы с улыбкой мне еще раз напомнил про то, что он с товарищами купил газету, это его частная собственность, его имущество, и он не для того тратился, чтоб поощрять какие-то абстрактные чужие свободы. И если б ему надо было на кого1-то наехать или, наоборот, кого-то продвинуть, он что, обращался б к посредникам из числа пиарщиков? Как мне было спорить, когда я к тому времени сам из газеты ушел? Да и сам я, увы, был в курсе того, какие рубрики интересовали пиарщиков, какие цены были на рынке, кто из товарищей сколько зарабатывал на этих левых заказах… Я когда был там начальником, мне служба безопасности регулярно представляла доклады. Русская журналистика представала передо мной во всех мыслимых позах. И даром, и за деньги. Уж передо мной-то она вряд ли посмеет из себя целку строить…

— И как ты дальше жил? Что еще было?

— Были интересные моменты. Я пытался по новой устроиться на рынке массмедиа. Думал о жизни, звонил разным коллегам, чтоб встретиться и обсудить ситуацию, понять свое в ней место и определить, на что претендовать. Я-то выпал из реалий: я же как при советской еще власти, в августе 90-го, поступил в «Коммерсантъ», так из него на улицу и не выходил, грубо говоря. (Так люди выходят из зоны через годы отсидки — и мало что понимают: на воле уже другие правила, другие цены, другие банкноты и прочее.) Весь мой предыдущий экспириенс устройства на работу в СМИ ничего не стоил: прошлые попытки имели место в другую эпоху и вообще в другой стране. С кем-то я так и не смог встретиться: некоторые тщательно избегали со мной встреч и бесед.

— Да ты что! А почему?

— Не могу тебе точно сказать. Может, люди боялись, что, придя к ним в газету, я их вытесню оттуда? Хотя у меня таких планов не было. Но, может, я увлекся бы, все мы живые люди, и кому-то со стороны это отчетливей виделось… Был и другой вариант: мне делали много заведомо неприемлемых предложений.

— Типа?

— «Давай ты будешь у нас писать какую-нибудь херню, а мы тебе в свою очередь будем платить херню же». Лишь бы отвязался. Это все было очень интересно… Меня это забавляло. Но, с другой стороны, были и приятные явления. Долецкая из «Вога» протянула руку дружбы, давала мне заказы и достойно платила. А еще Валера Фадеев, это журнал «Эксперт», предложил интересную работу с хорошими бабками. Я ему за это благодарен. (Хотя по ряду причин не смог к нему пойти.) Вова Григорьев, на тот момент замминистра, проявил участие. «Российская газета» хорошо себя показала. Ну, были и плюсы и минусы, но в целом это было очень увлекательно. Я с литературным восхищением наблюдал, как менялась картина: какие-то люди, которые неделю назад легко могли с тобой бухать до 5 утра и петь по пьяной лавочке песни, причем шахтерские, а не, к примеру, еврейские или казачьи, вдруг оказывались чрезвычайно занятыми… Хотя — что я рассказываю, ты небось и сам попадал в такие ситуации. В целом же я провел время, то смутное время, с пользой. Для меня было важно, что я съездил в страны, которые оставались у меня не посещенными и в то же время желанными. Еще я переиздал книжку про Америку… Вообще позакрывал какие-то старые темы, доделал недоделанное. Издал новую книжку — про мои путешествия по России. Она вышла в самом конце года. При том что дописал я ее летом, — неплохой темп, при советах такой был невозможен. Последняя заметка, которую я написал для этой книги, была про русских беженцев. Меня очень занимала эта тема. Вот Солженицын про это писал много — помнишь? Что Россия бросила за границей 20, что ли, миллионов русских, и вот их давят, а они бегут. И я думал: ну что здесь самое показательное? Что надо писать? Пошерстил по беженским комитетам и фондам и нашел забавную ситуацию, показательную. Там группа русских уехала из Казахстана в Липецкую область, поселилась компактно, у них были какие-то бабки, они еще получили кредиты, построили поселок из приличных домов — с водопроводом, чего отродясь не было в тех местах.

— Чего делали — землю обрабатывали?

— И это было. Причем они купили свои трактора. А еще швейный цех построили. Молодцы вроде, хорошо начали жить. И вот они так жили, жили… А потом вдруг бац — и все пересобачились! Начали друг на друга писать в прокуратуру жалобы. И я подумал: вот оно, то самое! Вот где все проблемы русской жизни переплелись! И поехал к ним в Липецкую область. Посмотрел на них там, поснимал. Действительно, они там раскололись на два лагеря, взаимно ненавидящих друг друга. И там была такая дама, председательница этого беженского поселения. Так ее зять, он шофером работал, со своей матерью разругался — потому что она была во вражеском стане и являлась политическим противником его теши. Не то что брат на брата, а сын на мать даже пошел! И я этих допрашиваю несчастных: ну, какие у вас проблемы, расскажите. — Она обещала нам дома построить, когда вывозила из Алма-Аты, — почему не построила? А себе-то — построила! Я говорю: дайте мне договор. В договоре написано — будем всем помогать строить. Так в чем проблема? Купите вот кирпич, она вам будет строить, поможет, причем по себестоимости. Они говорят: нет, строить — это значит она нам строит, а мы стоим и смотрим… Удивительная это была картина. И так они все там разосрались. Говорят: наша задача и мечта — чтоб наша предводительница не жила хорошо. Чтоб ей какое-то там финансирование скудное перекрыли. Не свою жизнь им хотелось улучшить — но чужую жизнь они страстно желали испортить! И физик там какой-то был с ними — секретный, атомный, который стал преподавать в школе, когда его выгнали из большой физики. Он копался в огороде в селе в Липецкой области, потому что в Алма-Ате русская наука закончилась.

— Он тоже был недоволен?

— Нет, он, наоборот, был доволен. Счастлив! Причем он такой оказался: им дали кредиты на 20 лет без процентов, как беженцам русским. В принципе — серьезно помогли людям!

— Ну и?

— Так дедушка-физик этот такой человек, что на этот кредит построил коробку, а потом поехал в Казахстан, продал какой-то дом свой в Алма-Ате, привез бабки — и выплатил весь кредит сразу, досрочно. Спасибо, говорит, стране, что помогла, а теперь я деньги возвращаю; вдруг еще кому помощь нужна, что ж я буду на эти деньги жировать, крутить их. Он даже ремонт в своем новом доме не сделал — денег нету. И живет где-то в подсобке, в чулане при школе.

— Ну и мудак.

— Я так не думаю. По мне, так это очень приличный человек. Совесть у него есть. В общем, красивая получилась картина с беженцами. Яркая. Образы тут разные напрашиваются, но мы их разбирать не будем… А напоследок, под самый занавес, нам Ельцин преподнес подарочек — уволился с должности.

— Ельцин, конечно, всех удивил.

— Это кто ему такое придумал? Валя?

— Да, думаю, что да. И Путин…

— Это красиво прозвучало.

— Уж больно технологично. Я не понимаю, почему они Степашина сняли. Степашину можно было ту же схему поручить…

— Ну, наверно, нашлись влиятельные люди, которые были против Степашина.

— Ну а с Путиным — что, все были за?

— К Путину все относились, мне кажется, куда более ровно. Тогда.

— Наверно… Новость об отставке Ельцина Б.Н. я встретил на горнолыжном курорте в Колорадо. Мы с Борькой Йорданом поехали Миллениум встречать. В Соединенных Штатах Америки. С 1999-го на 2000-й. Все праздновали, когда три ноля появилось.

— Что, как мы знаем, ошибка.

— Да. 2001-й год был началом нового века, мы все знаем. Но праздновали все равно.

— И что?

— Ничего. Я радовался, мне симпатичен Путин был. Мне казалось, что вот сейчас какая-то динамика появится, ведь дедушка совсем уже был старый, толстый. Сейчас он похудел.

— Но ты понял эту схему: что фактически это назначение, поскольку такое внезапное объявление даты выборов без подготовки лишает остальных конкурентов шансов. Ты понимал это?

— Да. Но я в то же время и хотел, чтобы Путин победил.

— О! И я тоже это понимал как позитив.

— Иначе — Примус.

— Да, все же готовились. Гусь ведь под него выстраивал все.

— Да. Я не хотел Примуса. В принципе я Лужку симпатизирую, но Примус, мне кажется, это все-таки уже прошлый век. Ну это уже совсем… Такой он советский, ну просто совсем, — по стилистике.

— Я тогда назначение Путина одобрил. Да, в общем, и сейчас думаю — а какие еще варианты?

— Он за 5 лет мало чего сделал! Только все «вертикаль» укреплял!

— А другие бы вообще не сделали еще больше ничего.

— А, ну понятно. Ельцин за свои два срока вон чего наворотил, еб-тить. Путин же налоги снизил, и все. Налог до 13 процентов довел — спасибо. Еще что? Все? Все. Войну снова начал.

— Ты не сделал и этого.

— Я? Я из России государственной сделал Россию частную.

— Вот этими руками?

— Вот этими руками, да. На входе было 100 процентов государственной собственности, на выходе — 70 процентов частной. Это поглавнее, чем подоходный налог снизить.

ЕЩЕ РАЗ О ПРИВАТИЗАЦИИ

В 1999 году закончилось мое уголовное дело. Эта грустная история, которая не имеет никакого смысла. Я удивляюсь этим красавцам, Березовскому и Гусинскому, которые оскорбились тем, что мы посмели продать «Связьинвест» не им, а старику Соросу. И начали подключать прокуратуру, чтобы разобраться со мной. Интересно, а сейчас они так же готовы были бы купить эти акции? Напомню, что 25 процентов плюс одна акция были проданы летом 1997 года за 1 миллиард 875 миллионов долларов. Сейчас Сорос продал их «аж» за 625 миллионов долларов. 1 миллиард 250 миллионов чистого убытка.

Я иногда думаю, что не нужно было играть в принципиальность. Нужно было продать им «Связьинвест», а они бы и обанкротились, понеся такие огромные убытки. И все бы были довольные…

Кстати, эта продажа акций «Связьинвеста» до сих пор является крупнейшей приватизационной сделкой в России. Даже последовавшая в 1999 году продажа 75 процентов акций «Славнефти» не принесла такого дохода. Вот тебе и воры-взяточники.

Проходят годы, а страсти по поводу итогов приватизации никак не успокаиваются. Вот недавно Счетная палата уже в который раз решила проанализировать итоги приватизации. При том, что она уже двадцать раз это делала. Я по этому поводу выступил на сайте «Газета.ру» со следующей статьей:

«…В отношении залоговых аукционов я хочу задать простой вопрос: соответствовали ли эти сделки действующему на тот момент законодательству? Только с этих позиций можно оценивать действия чиновников. Если сделка не соответствует действующему законодательству, то их нужно увольнять, а если есть состав преступления, то судить. Если же она соответствует действующему законодательству, а я настаиваю, что в случае с залоговыми аукционами так и было, то нужно от темы отстать и больше к этому вопросу не возвращаться.

Версию о притворной сделке я слышал уже много раз. Я олигархам никаких денег не давал, и мне об этом ничего не известно. Они приходили и платили деньги. В Госкомимуществе никаких денег нет, там есть имущество, которое мы отдавали в залог в обмен на кредиты, которые предприниматели давали правительству.

Со времени проведения залоговых аукционов прошло 10 лет, за это время у всех, включая Счетную палату, Генеральную прокуратуру и тех, кто участвовал в этих аукционах и не победил, у всех у них была возможность оспорить эти аукционы в суде. Предъявить иски с ровно этой аргументацией: что сделка была притворной, что деньги брали у того, кто впоследствии взял эти деньги в кредит (то есть Минфин), и так далее. Все эти аргументы вполне могут составить предмет иска, и на этом основании сделка может быть признана притворной, подлежащей расторжению, и так далее. Более того, некоторые из проигравших, в частности «Инкомбанк», от липа фирм, которые он учредил для участия в аукционе, в такого рода судебных разбирательствах участвовали. И ни одного суда ими выиграно не было. Если юристы утверждают, что сделка притворна, то надо подать в суд, но никто этого не делает. Постоянно происходит сотрясение воздуха.

Вот я хочу понять, что, сейчас будут у Ходорковского «Юкос» отбирать, у Потанина — «Норильский никель», у Богданова «Сургутнефтегаз», у Алекперова «Лукойл»? А ведь это все залоговые аукционы. Что ж, нет проблем. Верните кредитные деньги, которые у них взяли, и забирайте компании обратно. Но я напомню, что когда мы их отдавали в залог, эти компании все до единой были банкротами, включая «Юкос» и «Норильский никель». У «Норильского никеля» было долгов 10 или 15 триллионов неденоминированных рублей. Прежде всего бюджетных долгов и по зарплате. Теперь компания прекрасно работает и прекрасно окупается, и, кстати, цены на нефть тут ни при чем, потому что это металлургия. И за предприятие, которое фактически имело отрицательную стоимость, Потанин заплатил 170 миллионов долларов. По «Норильскому никелю», кстати, было два арбитражных суда, оба были проиграны. И есть отдельное заключение Счетной палаты, за подписью Степашина же, что там все было правильно. Счетная палата, что, это свое заключение тоже будет пересматривать?

Все до единого предприятия, которые прошли через залоговые аукционы, работают лучше, чем тогда, когда они закладывались. Ни одно не обанкротилось, все работают с прибылью, переходят на международные нормы отчетности, привлекают иностранные инвестиции, прекрасно функционируют и приносят очень большие деньги в бюджет.

Если уважаемая Счетная палата проводит исследования, пишет целый талмуд, знакомит с ним нацию, то, по всей видимости, она хочет восстановить справедливость — так, как она ее понимает. И тут у Счетной палаты нет другого пути, кроме обращения в суд. Счетная палата не тот орган, который должен заниматься политикой, он существует для совершенно других целей. Она финансируется бюджетом, ей построено шикарное здание, и дачи даются, и машины, и мигалки, все это не для того, чтобы аудиторы full time занимались политической трескотней. Они должны следить за расходованием бюджетных средств. Если вместо этого они занимаются политической деятельностью, то они превращаются в политическую партию. О'кей! Я не возражаю. Но только я как налогоплательщик не хочу, чтобы эта политическая деятельность финансировалась из бюджета. Если кто-то хочет заработать на этой деятельности дешевую популярность, то пусть находит спонсоров, а не сидит на бюджете. В данном конкретном случае я не вижу смысла в деятельности Счетной палаты, если задача ее не в том, чтобы отобрать и заново поделить. Вон в Аргентине уже пятый раз пересматривают итоги приватизации. Пока они пересматривают — страна находится в заднице. Странная зависимость, не правда ли? Если же цель такова, то, оставаясь в рамках цивилизации, это можно сделать только в судебном порядке.

Счетная палата считает, что сделки были притворными, а я так не считаю. Государство получало деньги от сделок. Это подтвердит любой чиновник Минфина, которые знают, что деньги поступали в бюджет. О том, что деньги, которые государство взяло в кредит у олигархов, оно же само этим олигархам и дало, мне ничего не известно, кроме того, что я читал в газетах. Будто бы так было по отношению к «Менатепу», то есть к «Юкосу», а во всех остальных случаях не было даже газетных статей на эту тему. Поэтому было бы неправильно утверждать, что вся система залоговых аукционов строилась на государственные деньги. Если есть такого рода подозрения в отношении «Менатепа», то проверяйте его. И даже в этом случае я не очень понимаю, почему сделка становится притворной. В те времена никакого казначейства не существовало. И нигде, кроме как в коммерческих банках, государство не могло хранить бюджетные средства. В частности, оно хранило их в том числе и в банке «Менатеп». Почему? Это не ко мне вопрос. Такое решение было принято в Минфине задолго до залоговых аукционов. Надеюсь, что это было сделано в результате тендера или каких-то других публичных процедур. Если из своих активов банк дал кредит правительству, то это были и деньги, которые хранил в банке Минфин. Это нормальная банковская деятельность. Например, условно говоря, я храню свои личные сбережения в «Альфа-банке», но в то же время я как бизнесмен иногда беру у них кредиты. То есть в какой-то степени я беру и свои деньги.

Если некто X хранит деньги в банке У, а потом берет у этого банка кредит, то этот кредит не выглядит как мнимая операция. С точки зрения юриспруденции моя аргументация абсолютно убедительна, даже если кому-то на бытовом житейском уровне она кажется неубедительной. Сплошь и рядом люди берут кредиты, которые частично состоят из их собственных денег. Если бы этого не было, то не было бы банков.

Логика должна быть во всем. Жить в стране, в которой нет логики, не только тяжело, но и очень опасно. Говорят о том, что, если некое предприятие продано за бесценок, а сейчас это предприятие стоит бешеных денег, его владельцы неправедно обогатились, потому что купили по дешевке, а на самом деле это «бриллиант». Я даже не говорю о том, что не является ли нынешняя высокая стоимость этого актива плодом управленческих и менеджерских усилий тех новых хозяев? Я знаю эту логическую комбинацию, мол, тогда мы продали дешевле, чем это стоит сейчас, и это несправедливо. Я не согласился с этой логикой, но я ее услышал. Но если мы тогда продали что-то значительно дороже нынешней стоимости этого предприятия, то как быть с этой разницей? Если разницу купленного за бесценок «бриллианта» нужно отобрать в пользу государства, то у кого и в чью пользу нужно отобрать разницу между проданным тогда за бешеные деньги, а сейчас подешевевшим? В пользу тех, кто платил тогда? Если предположить, что существует предприятие, которое тогда мы продали в три раза дороже, чем оно стоит сейчас, то что делать с этой разницей? Мы должны забрать ее у государства и отдать тем, кто тогда платил бешеные деньги. Иначе нельзя остаться в рамках рациональной логики. В 1997 году г-н Сорос заплатил 1875 миллионов за 25 процентов акций «Связьинвеста». Сейчас он, человек рациональный и разумный, которого трудно упрекнуть в отсутствии бизнес-навыков, был вынужден продать пакет акций за 625 миллионов. Куда будем девать разницу в 1250 миллионов? Может быть, этой разницы хватит с лихвой, для того чтобы покрыть так называемый недостаток, который недоплатил наш олигархат? А может быть, все оставим как есть, потому что как только вы отнимете у наших предпринимателей эту мнимую разницу в пользу бюджета, то Сорос сразу же подаст в суд и потребует распространения этой логики и на него. И 1250 миллионов — это значительно больше, чем собираются получить с олигархов, получивших предприятия в результате залоговых аукционов. Кстати, одним из акционеров Масткома (победитель аукциона по «Связьинвесту») наряду с Соросом был тот самый Потанин. Уверен, он точно угорел на сделке по «Связьинвесту» миллионов на 300. А ведь именно столько требовали от него доплатить за «Норильский никель».

И потом, если мы рассуждаем таким образом по поводу индустриальных активов, то давайте посмотрим, как чиновники приватизировали свои дачи на Рублевке. Все сплошь — без аукционов и по остаточной стоимости, которая тогда была смехотворная. Там тоже надо доплачивать? Сейчас там каждая сотка 50—70 тысяч долларов стоит. И в росте цен на этот актив уж точно никаких менеджерских усилий наших доблестных чиновников нет…»

Впрочем, абсолютно бессмысленно что-то доказывать. Я не знаю ни одной страны, в которой результатами приватизации люди оказались довольны. Ни одной. Но из этого не следует, что приватизация не нужна. Однако я уже повторяюсь…

— Да… «Вот уже и радио изобрели — а счастья все нет». Как по другому поводу мудро заметили Ильф с Петровым.

— Да. Мы с тобой обсуждали, кстати говоря, в предыдущей главе, в чем разница между государственным автомобильным заводом и частным.

— Обсуждали… А счастья-то нет.

— Так мы ж не для счастья, мы для сытого желудка…

В конце года я съездил в Китай. Это для меня очень важная поездка: всегда было интересно, чем они берут, эти наши соседи, и как они себя ведут в условиях естественного проживания. Впечатления я там получил серьезные, нешуточные… Дам тут вам цитат.

После я не раз высказывался в том духе, что русская журналистика переживает не лучшие времена, раз я в ней играючи добрался вон до каких высот. Я ведь все-таки журналист не карьерный, а так, любитель. Писал что в голову приходило; это повторение моей старой мысли о том, что журналистика одними рассматривается как бизнес, как средство для заработка, а другими — как искусство. Искусство для искусства. Когда задача решается для того, чтоб узнать, сможешь ли ты ее решить. И опять я повторю сравнение репортера, который остается в рамках ремесла и не переходит в пиар, с вором в законе: законник ставит себя в такие тесные рамки, что разбогатеть непросто. Пойди он в завмаги или наркодилеры, денег было б больше. Но он почему-то не идет. Эта странная особенность делает его для нас интересным. Путь самурая влечет к себе, путь же завмага — он никакой…

Акция года — «Коммерсантъ» против неразумных налогов»

А лучший репортер — наш Игорь Свинаренко

Объявлены результаты журналистского конкурса 1998-1999 годов, который проводят Академия свободной прессы (ДСП) и институт «Открытое общество» (Фонд Сороса). Это единственная журналистская премия, судьбу которой решают профессионалы — руководители ведущих СМИ. Среди лауреатов — два специальных корреспондента «Коммерсанта» — Игорь Свинаренко и Наталья Варнавская.

Репортером года стал спецкор ИД «Коммерсантъ» Игорь Свинаренко, акцией года— кампания «Коммерсантъ» против неpaзyмных налогов» (ведущая акции — Наталья Варнавская). В номинации «Мастер» лауреатами объявлены редактор отдела культуры «Известий» Юрий Богомолов и обозреватель «Общей газеты» и Юрий Рост. За расследование года отмечен собкор «Известий» по Красноярскому краю Алексей Тарасов, м профессиональную честность и чувство — собкор ИТАР-ТАСС в Югославии Тамара Замятина, за собственный стиль — карикатурист «МК» Алексей Меринов. Фоторепортер года — Александр Джус из «Огонька». В номинации «Обозреватель года», которая появилась в том году впервые, победила заместитель главного редактора «Московских новостей» Людмила Телень. Специальная премия Фонда Сороса присуждена редактору газеты «Советская Калмыкия сегодня» Ларисе Юдиной (посмертно)

Лучшие перья страны получат по $ 2000 и памятные знаки из кварцевого стекла на подставке из красного дерева с фирменным значком ДСП. На церемонию награждения 10 июня приедет Джордж Сорос, чтобы лично пожать счастливчикам руки и вручить чеки.

«Я подаю порядочным людям сигнал, что они не одиноки»

В 1999 году, в начале, случилась интересная полемика. Я прочитал статью Андрея Илларионова «Тайна китайского экономического чуда»[7], а потом Петр Авен написал статью «Экономика торга»[8]. Это подвигло меня к написанию статьи «Политика возможного и тотальный либерализм». Опубликована она была в журнале «Неприкосновенный запас». Мне кажется, что та полемика может представлять интерес и сегодня. Примечательно, что, еще раз подчеркну, она случилась в начале 1999 года, то есть когда премьером был еще не Степашин и не Путин, а Примаков.

ПОЛИТИКА ВОЗМОЖНОГО И ТОТАЛЬНЫЙ ЛИБЕРАЛИЗМ

Передо мной две статьи. Первая — статья Андрея Илларионова «Тайна китайского экономического чуда». Вторая — Петра Авена «Экономика торга (о „крахе“ либеральных реформ в России)». Обе посвящены доказательству одного факта: либеральных реформ в России не было.

Излишне на этих страницах напоминать, что сами творцы этих самых реформ не раз в течение нескольких лет артикулировали этот тезис. Например, Егор Гайдар не раз утверждал, что «шоковой терапии» в России не было. Для меня ясно, что он имел в виду нечто большее, чем просто жесткую денежную и бюджетную политику.

Для меня в этих статьях интересны прежде всего две вещи. Во-первых, система доказательства этого, в общем-то, очевидного, тезиса. Во-вторых, что, собственно, предлагается авторами для выхода из кризиса, заметим, что оба автора не видят альтернатив настоящим либеральным реформам.

Итак, приступим.

Система доказательства

У А. Илларионова использована довольно убедительная система доказательств путем сравнения динамики макроэкономических показателей России и Китая за период реформ.

Вот перечень показателей, которые использует автор:

1. Доля занятых в госсекторе.

2. Доля лиц, получающих пособия, субсидии и дотации из госбюджета.

3. Расходы на социальное обеспечение и потребительские субсидии.

4. Уровень безработицы.

5. Размер импортных таможенных пошлин.

6. Темпы инфляции.

7. Бюджетная политика.

8. Размер налогов.

9. Государственные расходы.

По всем этим показателям их динамика в период реформ в Китае была более «либеральной», чем в России. Действительно, доля лиц, занятых в госсекторе, а особенно в аппарате госуправления, в Китае снижалась быстрее, чем в России. Расходы на социальное обеспечение в Китае ниже, чем в России, и, соответственно, меньше доля лиц, пользующихся всевозможными дотациями и льготами. Уровень безработицы ниже. Импортные пошлины ниже. Темпы инфляции ниже. Бюджет более сбалансирован. Налоги ниже. Доля госрасходов к ВВП ниже.

Из этого делается очень изящный вывод: вопреки устоявшемуся мнению как раз в Китае были либеральные реформы, а в России их не было.

Согласен. Но врожденное ехидство не дает мне просто так согласиться с этим тезисом. Предлагаю для сравнения третью страну — сталинский СССР.

1. Общеизвестно, что в 30-е годы 70 процентов населения России было аграрным, то есть работало в колхозах. Колхозы не были госсектором, и соответственно доля занятых в госсекторе в сталинском СССР была вполне либеральной и, если исключить стариков и детей, составляла 15 — 17 процентов, что даже ниже, чем в Китае сейчас.

2. Доля лиц, получающих субсидии, дотации и пособия, у т. Сталина была просто великолепной и практически равнялась нулю. Отбросим в сторону пропагандистские акции на эту тему, мы же взрослые люди.

3. Соответственно, не будем обсуждать расходы на социальное обеспечение и потребительские субсидии. Тут и сам Милтон Фридмен поставил бы Иосифу Виссарионовичу твердую пятерку.

4. Уровень безработицы? Ну что тут обсуждать? Либерал он и есть либерал.

5. Опять же нулю были равны импортные пошлины. Сталин импортировал на очень льготных условиях огромное количество техники и оборудования. Видимо, в Тифлисской духовной семинарии был филиал Чикагского университета.

6. Инфляция? Какая инфляция? Вы чего, ей-богу, как дети.

7. Бюджетная политика — тверже не бывает.

8. Налоги. Вот бы сейчас те, сталинские. Вот бы лафа была.

9. Доля госрасходов к ВВП. Да, здесь промашка вышла. Но и здесь есть объяснение. Аграрный (частный) сектор — дойная корова. Там если и есть внутренние расходы, так те негосударственные. ГУЛАГ — на самоокупаемости, причем тоже дойная корова. Где, кстати, статистика по внутренним инвестициям в ГУЛАГе? Нету? Тогда молчите. Опять же капиталистическое окружение. Подготовка к неизбежной войне. Тут и самый заклятый либерал согласился бы с высокой долей госрасходов.

По всему получается, либерал был товарищ Сталин. Да еще какой. Одним словом, предал ленинское учение и встал на путь буржуазного перерождения. Так получается по Илларионову?

НО ВЕДЬ НЕ БЫЛ!!! Тогда, может быть, система доказательства неправильная? Как говорил классик: «Может быть, в консерватории что-нибудь поменять?»

А все дело в сталинской статистике. Она лукава. Понятно, что колхозы при Сталине были практически госсектором. Понятно, что была скрытая инфляция. Много чего понятно. Но откуда такое доверие к китайской статистике? Даже если эта статистика, допустим, МВФ. Вы еще расскажите мне, откуда МВФ черпает данные о России и насколько они адекватны. Я-то знаю откуда. Вон у Лукашенко тоже экономический рост. И вы этому поверили?

Опять же возьмем Петра Авена. Все тот же анализ цифири. Из статистики, приведенной им самим, следует, что доля доходов консолидированного бюджета плюс внебюджетных фондов в ВВП в России ниже, чем в Польше, Чехии, Венгрии и Эстонии, а доля расходов ниже, чем в Швеции, Дании и Австрии.

Разве перечисленные страны не удовлетворяют жестким требованиям МВФ? Разве нам не тыкали в нос эстонским опытом денежной стабилизации? Тыкали, и не раз. Разве нам не рассказывали Балперович, Клаус и Ослунд, как надо делать либеральные реформы? Рассказывали, и вполне аргументированно. И люди вроде правильные. Опять чертовщина какая-то.

Возникает великий русский вопрос: «Что делать?» Где найти систему измерителей, которая ответит на вопрос, движется ли страна по пути либеральных реформ или нет? Осмелюсь утверждать, что такой системы измерителей не существует. Я, безусловно, немного утрирую, но мне кажется, что ответ на вопрос, идут в стране либеральные реформы или не идут, не лежит в плоскости анализа тех или иных показателей. Мне кажется, что ответ на этот вопрос находится в сфере содержательных, или, как теперь стало модно говорить, институциональных, категорий. Попробую сформулировать некоторые из них в форме вопросов.

1. В каких отраслях есть монополии?

2. Что делается для того, чтобы создать конкуренцию в этих отраслях?

3. Каков механизм перераспределения собственности, и связан ли он с перераспределением от неэффективных хозяев к эффективным?

4. Как защищены права собственности и возможна ли экспроприация?

5. Насколько ответственны все ветви власти при подготовке и принятии бюджета? Перефразируя все того же классика, хочется спросить: «Это бюджет, который есть или который лечит?» Не относятся ли они к бюджету как к «чисто политическому документу»?

6. Существуют ли скрытые формы финансирования дефицита бюджета за счет эмиссии?

7. Каковы механизмы привлечения иностранных инвестиций? Насколько правила функционирования резидентов отличаются от правил функционирования нерезидентов?

8. Насколько внешняя политика адекватна экономическим интересам государства? Где внешние рынки сбыта экспортных товаров и какие государства являются реальными конкурентами? Какова структура импорта и кто основные импортеры?

9. Готова ли нация превратиться в сообщество свободных индивидуумов или в обществе сильны патерналистские настроения, ведущие к завышенным требованиям к государству?

10. Какова в государстве типичная семья? Устроена ли она по типу «родители — дети» либо по типу «родители — дети — внуки»? Существует ли в семье иерархия? Где в семье «центр прибыли», а где «центр затрат»? Каков в семье механизм перераспределения средств?

Это далеко не полный перечень вопросов. Они намеренно надерганы мною из разных отраслей знания. Они, безусловно, разные по значимости. Причем, как это ни удивит многих, я бы поставил последние два на первое место. Объединяет все эти вопросы одно. На эти вопросы нельзя ответить числом. Или группой чисел. Они принципиально неизмеримы. Ответы на эти вопросы нельзя представить в виде колонки цифр. Ответы на эти вопросы наговариваются. Они вербальны.

Поэтому, когда мне говорят, что в России не было либеральных реформ, я легко соглашаюсь. Но при этом меня совершенно не устраивает система доказательств этого факта. Если бы мне сказали, что в России не было либеральных реформ потому, что:

— осталось много монополий;

— ничего не делается для создания конкуренции в отраслях, где есть монополии;

— в стране нет эффективного механизма банкротства;

— не устранена полностью возможность экспроприации, и в обществе подогреваются настроения на эту тему;

— власти совершенно безответственно (который год) подходят к принятию бюджета;

— дефицит бюджета который год в значительной степени скрыто (путем покупки ГКО Центральным банком) или открыто финансируется за счет эмиссии;

— инвестиции никак не защищены, а режим функционирования резидентов по-прежнему отличается от режима функционирования нерезидентов;

— внешняя политика не связана с экономическими интересами государства, и мы в который раз поддерживаем наших конкурентов вопреки этим самым интересам;

— нация по-прежнему готова обменять свободу на кусок колбасы;

— семья развалилась, и дети забыли своих стариков, — тогда я бы согласился охотнее. А цифирь, что цифирь? Пусть Илларионов мне еще скажет, что в Китае экономический рост. Так у «отца народов» тоже был экономический рост. И западная либеральная пресса рукоплескала ему. Однако рукоплескания либеральной прессы не означают либеральных реформ. Как и рукоплескания либеральных экономистов.

В октябре в «Нью-Йорк тайме» была статья о том, что китайские ревизоры никак не могут найти 30 миллиардов долларов, которые должны были быть потрачены на субсидии сельскому хозяйству, а пропали неизвестно куда. По какой статье госсубсидий вы их учитываете, мой дорогой Андрей? Это что, свидетельство непреклонного либерализма китайских властей? Я уж не говорю о площади Тяньаньмэнь.

ЧТО ПРЕДЛАГАЕТСЯ

Андрей Илларионов, собственно, ничего не предлагает. Да и статья, строго говоря, была посвящена не этому. Поэтому было бы неправильно ждать от автора в этой статье каких-то рецептов.

Предлагает Петр Авен. Отдав должное «срыванию всех и всяческих масок» и выделив несколько абзацев положенному в таких случаях самобичеванию, он делает вывод, что, встав на путь бесконечных компромиссов, «молодые реформаторы» стали средних лет конформистами, попутно дискредитировав либеральную идею. Соответственно и вывод: никаких компромиссов — и мы победим.

Эка, загнул, скажете вы. Ан, нет. Не загнул. Очень даже не загнул. Совсем даже не загнул. А в самую что ни на есть точку попал. И вот почему.

В свое время Бисмарк ввел в политический обиход термин «Realpolitik»,то есть политика возможного. Иными словами, если ты имеешь некую глобальную цель, то ради нее (все время держа ее в голове) можно идти на компромиссы с существующими политическими элитами и, лавируя, отступая и наступая, шаг за шагом идти к своей цели.

Применительно к нашим реалиям это выглядело примерно так. Вы нам разрешаете проведение приватизации, а мы не обращаем внимания на институт спецэкспортеров. Мы устанавливаем валютный коридор, но при этом прощаем долги аграрникам. И так далее, и тому подобное.

Я намеренно не дискутирую по поводу упреков к приватизации, которые предъявлены в статье Авена. Отнюдь не по причине отсутствия аргументов. Аргументов — море. А, во-первых, потому, что приватизация также осуществлялась в рамках доктрины «Realpolitik», а во-вторых, мои оправдания здесь были бы неуместны и несколько искусственны. Да и статья посвящена несколько другой теме.

Очевидно, что политика возможного в максимальной степени использовалась нами в период пребывания в правительстве. Более того, любая аргументация необходимых компромиссов сводилась к торгу: мы им сдадим это, зато возьмем это. Объекты предполагаемой сдачи, сознательно или подсознательно, делились на две группы: ключевые и второстепенные. Психологию этого деления очень хорошо как раз показал Авен на примере тех же спецэкспортеров.

Я задаюсь вопросом: какие компромиссы, допущенные в период пребывания у некоторых рычагов власти «молодых реформаторов», ошибочно отнесенные нами к второстепенным, оказались ключевыми? То есть такими, на которые нельзя было идти ни при каких обстоятельствах, вплоть до ухода в отставку. Компромиссами, которые являлись откровенной сдачей позиций без всякой «компенсации на других фронтах».

Компромиссы в сфере приватизации? Нет! Все компромиссы с противостоящими элитами в этой сфере были нацелены на то, чтобы приватизация была! И она состоялась! И зря Авен ругает теорему Роуза. Она справедлива и для России тоже.

Ограничения по экспорту? Про спецэкспортеров сам Авен все объяснил.

Всевозможные льготы инвалидам, спортсменам и ветеранам, которые на практике оказывались лазейками для ухода от налогов? Мучительными усилиями они были в конечном итоге сведены на нет уже в начале 1996 года.

Я могу еще бесконечное количество раз перечислять все компромиссы, которые были допущены. Однако всего лишь два из них я считаю фатальными. Уступками, которые я лично формулирую как проявление конформизма команды и, прежде всего, ее лидеров.

Во-первых, согласие на «пополнение оборотных средств товаропроизводителям», осуществленное ЦБ летом 1992 года.

Во-вторых, это чеченская война.

Порожденная первым перлом чудовищная инфляция колоссальными усилиями была погашена только к концу 1995 года, и я не уверен, что кризис 17 августа 1998 года не есть уродливое дитя этой невинной уступки «матерым товаропроизводителям».

Я не хочу здесь анализировать нравственные и «полководческие» аспекты чеченской войны. Они очевидны. Экономические же последствия этой войны разрушительны.

Я до сих пор не могу себе представить, как можно почти два года вести крупномасштабную войну, в которой задействованы несколько дивизий, войну с применением авиации и танков, расходы на которую не были НИ РАЗУ (!!!) заложены в бюджет.

Вы задаете вопрос: откуда такая идиотически-масштабная политика заимствований на внутреннем и внешнем рынках для покрытия дефицита бюджета, которая осуществлялась последние четыре года? А вы лучше спросите: сколько стоила чеченская война? Может быть, тогда причины кризиса 17 августа вам будут понятнее?

НО ВЕДЬ ЭТИ УСТУПКИ ПРАКТИЧЕСКИ НИКТО НЕ СТАВИТ В ВИНУ «МОЛОДЫМ РЕФОРМАТОРАМ»!

Хотя, на мой взгляд, эти самые «молодые реформаторы» были единственными, кто мог этому по-настоящему противостоять. Или не могли? Тогда почему не ушли? Почему своим присутствием в правительстве фактически солидаризировались с этим маразмом? Кстати, меня этот вопрос тоже касается… Ведь только двумя этими уступками вся работа по реформированию России была едва ли не насмарку…

Да, в России не было либеральных реформ, если их понимать как тотальную либерализацию. Либерализацию по всем направлениям общественной, политической и экономической жизни. Либерализацию, о которой я лично мечтаю.

Были ЭЛЕМЕНТЫ либеральных реформ. Были участки, на которых были достигнуты впечатляющие успехи. Были направления, по которым прогресс едва наметился. Были откровенные ляпы. Были сознательные уступки.

И вот есть у меня вопрос. Если у тебя или у команды твоих друзей и единомышленников (включая тебя) есть возможность попасть в правительство, если ты заранее знаешь, что многие важнейшие решения будут приниматься без тебя и даже без учета твоего мнения, если ты заранее знаешь, что многие ключевые посты в этом правительстве будут занимать твои откровенные враги, которые для борьбы с тобой будут использовать все находящиеся в их руках ресурсы, если ты заранее знаешь, что удастся лишь немногое из того, что задумано и что реально нужно сделать, если ты заранее знаешь, что придется идти на очень неприятные и вредные компромиссы, которые потом строгие судьи тебе припомнят, но при этом ты заранее знаешь, что все-таки что-то получится, что-то удастся, где-то прорвешься, — нужно ли соглашаться? Или нужно ждать момента, когда:

— тебе дадут гарантии, что тебя не снимут;

— все посты в правительстве займут только твои единомышленники;

— тебе дадут достаточно времени для реализации всего плана реформ;

— на тебя не будут давить околоправительственные лоббисты;

— Дума примет все необходимые законы и не будет принимать «дурацких»;

— власть тебе принесут на блюдечке с голубой каемочкой и молодой, здоровый президент будет на коленях умолять тебя оказать ему честь вхождения в его правительство?

Я не знаю ответа на этот вопрос. Я нисколько не ломаюсь. Я действительно не знаю. Некоторые выдающиеся политические деятели современности, например, ждут именно такого момента. Дождутся ли…

Иногда мне кажется, что я зря поперся в правительство. Последнее время все чаще. Знаю, что так думают многие. Например, моя жена. И она не единственная, смею вас заверить.

Дилемма между тотальным либерализмом и политикой возможного не имеет однозначного решения. То, что предлагает Авен, очень заманчиво. Так же как и малореалистично.

Справедливости ради нужно заметить, что Авен не отрицает необходимости компромиссов. Однако планка допустимого, на мой взгляд, у него сильно повышена. Как говорится, «не стреляйте в пианиста, он играет, как умеет». У нас сейчас есть великолепная возможность послушать исполнение лучших, по всеобщему мнению, пианистов.

Как исполняют!..

Хотя, может быть, я и пессимист. Ну что ж, пусть оптимисты попробуют. Может быть, они будут тверже нас. Только ведь, как известно, пессимист — это хорошо информированный оптимист.

В 2000-м Свинаренко впервые выступил в роли фотомодели, съездил в Чили, начал писать книгу про тюрьмы и занялся журналом «Медведь». Кох встретил Миллениум в Колорадо, расплатился с долгами и предложил Гусинскому $300 000 000, а тот отказался — и, как позже выяснилось, зря.