Кокурина ЕкатеринаИстории с небес

Екатерина Кокурина

Истории с небес

Начало

Когда я умер, ко мне подошел ангел и сказал: "Пойдем, Господь призывает тебя!" Я последовал за ангелом, и мы долго шли по дивным землям, описать чудеса которых я не в силах, пока не пришли к престолу Всевышнего. Он восседал там в ослепительном сиянии, грозный и кроткий. Я пал ниц и услышал мягкий голос:

- Подымись! Я знаю тебя и твою жизнь. Ты всегда искал свет и истину и, хотя порой грешил и заблуждался, не свернул на ложный путь. А потому, желая наградить тебя, я дарую тебе то, чего твоя душа всегда жаждала более всего. Отныне ты сможешь Творить, и творения твои будут оживать и жить той жизнью, которую ты им предопределишь.

- Господи, - ответил я Ему, - Разве я Бог, и разве вправе принять такой дар? Сам я несовершенен, я только подобие Твое, а творения мои будут еще более несовершенны. Безрадостно будут жить они, словно уродливые дети, а я стану терзаться их страданиями.

- Хорошо, - сказал Он с улыбкой, - тогда сделай так. Придумай истории о тех, кого бы ты хотел сотворить, и покажи мне. Если я увижу, что замысел твой хорош, я оживлю его. Иди же, и не торопись - у тебя впереди Вечность.

Тогда я поклонился и пошел исполнять Божье повеление. Ангел привел меня в странное место, где не было совсем ничего, и на прощанье сказал: "Вокруг тебя - Пустота. По твоему слову она станет тем, что ты пожелаешь". Сказав это, ангел покинул меня, оставив наедине с Пустотой.

Я долго бездвижно созерцал ее, не зная, с чего начать. И тогда пришло мне на ум для начала создать сказки, волшебные истории, населив их всеми чудесными созданиями, о которых я когда-то слышал. Ибо сказки, печальные и смешные, я любил всегда, и порой жалел, что мне не суждено жить в одной из них. И, подумав так, я начал создавать из Пустоты свои творенья.

Долго трудился я, сколько - не знаю, ибо там, где я был. Времени нет. И настал день, когда снова пришел ко мне ангел и сказал: "Господь желает взглянуть на твои труды". И вновь я был приведен пред очи Всевышнего, и Он спросил меня:

- Есть ли творения, которые ты хотел бы мне показать?

- Да, Господи, - ответил я. - Вот, взгляни, что я смог создать.

История о том, как мистер Хатчинсон учил пикси трудиться

В старые времена жил где-то в Дербишире некий мистер Хатчинсон -- по правде сказать, зануда ужасный. Был он уверен, что ему известен верный способ избавить мир от всякого зла и напастей, и проповедовал его направо и налево. Соседи не знали, плакать им или смеяться, когда мистер Хатчинсон заходил к ним в гости и заводил свою волынку. Он принимал вид такой елейный и благочестивый, что куда там пастору, и говорил ласково, увещевательно:

-- Трудитесь, дорогие мои, трудитесь! Помните, что Господь заповедовал Адаму добывать хлеб в поте лица его, а потому праведная жизнь немыслима без труда! Ибо труд есть опора и спасение от всяческих бед, и даже нечистый отступает перед праведным тружеником, а все козни его становятся бессильны. Потому снова говорю я вам -- трудитесь, трудитесь!

Проговорив так с полчаса и нагнав на соседей сон и тоску, мистер Хатчинсон отправлялся проповедовать дальше. Немудрено, что соседей все чаще и чаще не оказывалось дома, когда он заходил к ним с визитом. Тогда мистер Хатчинсон перенес свою деятельность в места общественные, главным образом в питейные заведения. Трудно поверить, но он ни разу не был бит -- верно, потому, что люди смотрели на него как на чудака и все прощали.

Надо сказать, что сам мистер Хатчинсон не очень-то следовал заповеди, данной Адаму. Отец его занимался скобяной торговлей и оставил единственному сыну кое-какие деньги. Мистер Хатчинсон поначалу пытался продолжать дело отца, но потом заботы о благе человечества стали отнимать у него столько времени, что торговлю пришлось прикрыть. Однако денег у него было достаточно, чтобы держать слугу и кухарку. Без них мистер Хатчинсон совсем бы пропал, ибо принадлежал к той трогательной породе неумех, которые сами и яйцо себе не могут сварить.

Как-то раз летним вечером мистер Хатчинсон отправился в кабачок "Зеленый Лев", знаменитый своим чудесным портером, где произнес очередную проповедь о пользе труда. Посетители "Зеленого Льва", разморенные жарой и пресловутым портером (который и вправду был хорош), слушали мистера Хатчинсона вяло, отмахиваясь от его пламенных речей как от жужжания назойливой мухи. Лишь один из них проявил к мистеру Хатчинсону некий интерес и завел с ним оживленный разговор. Был то человек пришлый, никому не известный, то ли фермер, то ли торговец скотом, и мистер Хатчинсон был для него в новинку.

-- Вижу я, -- начал незнакомец, -- что вы человек достойный, праведный. Потому хочу задать вам вопрос, который давно меня беспокоит. Как вы думаете, пикси -- божьи твари, или нет?

-- Пикси? -- озадаченно переспросил мистер Хатчинсон. Пикси не входили в его компетенцию. -- Никаких пикси на свете нет!

-- А все же, -- не унимался незнакомец, -- все же, если б они были -кто они? Божьи ли твари?

-- Бесовское отродье! -- недолго думая ответил мистер Хатчинсон. -- Да, бесовское отродье и больше ничего!

-- Почему же? -- спросил незнакомец недоуменно. -- Ведь пикси хороши собой, нрав у них веселый, и во всех сказках говорится о их справедливости и доброте. А что порой они капризны -- невелика беда!

-- А вы хоть раз слыхали о пикси, что они трудятся? Хоть в одной сказке? Все, кто не трудится -- бесовское отродье, это ясно, как день!

И мистер Хатчинсон произнес еще одну пылкую проповедь против пикси, обвиняя их в тунеядстве. По ходу дела он так разгорячился, что закончил ее такими словами:

-- Тьфу, пропади они пропадом! Чума на них, и на все прочее бесовское племя!

Сказано было весьма неосторожно. Все знают, как обидчивы пикси. Даже те, кто в них не верит (ну, разве самую малость), остерегаются так отзываться об этих маленьких, но очень могущественных созданиях. Мистера Хатчинсона может извинить только то, что жара и портер даже святого сделают невоздержанным на язык.

На следующее утро после этого знаменательного разговора мистер Хатчинсон проснулся в прекрасном настроении. Позавтракав, он отпустил прислугу -- в тот день в городе была ярмарка -- и устроился в кресле подремать над нравоучительной книгой. Но едва мистер Хатчинсон начал уютно клевать носом, как до него донесся странный мелодичный звон, похожий на звук разбитого стекла. Решив, что где-то бедокурит кошка, мистер Хатчинсон вскочил было с кресла, но тут же упал обратно, издав душераздирающий крик, ибо глазам его предстала невероятная картина.

Прямо перед ним стояли четверо крохотных человечков, разряженные в шелк роз и бархат фиалок. На головах у них были зеленые колпачки, на ногах -остроносые башмаки, украшенные колокольцами. Кудри у всех были длинные, золотисто-рыжие, личики -- хорошенькие и вообще-то очень симпатичные, но в тот миг искаженные гневом. Мистер Хатчинсон снова начал вопить, но тут один из человечков заговорил нежным голоском, похожим на щебет птицы:

-- Замолчи, глупый человек! Замолчи сам, или мы тебя заставим! Скажи лучше, как ты посмел вчера призывать чуму на наш народ?

Мистер Хатчинсон булькнул и замолчал, глядя на пришельцев выпученными от ужаса глазами. Не было никакого сомнения, перед ним стояли пикси, те самые пикси, существование которых он вчера отрицал. Мало того, он действительно позволил себе несколько чересчур сильных выражений в их адрес. Зная рассказы о пикси, было от чего прийти в ужас! Но мистер Хатчинсон, при всех его слабостях, не был трусом, а потому постарался взять себя в руки и хоть немного привести мысли в порядок.

-- Вы кто? Вы -- пикси? -- спросил он, стараясь выиграть время.

-- Да, -- ответили человечки гневно, -- мы те самые пикси, которых ты проклинал! И мы хотим знать -- почему?! Говори немедленно, пока мы не превратили тебя в слизняка!

-- Я прошу у вас прощения, -- торопливо залепетал мистер Хатчинсон, стараясь не думать о слизняках. -- Да! Прощения! Я был пьян! Я ничего такого не хотел! Поверьте!

-- А почему ты называл нас "бесовским отродьем"? -- не унимались пикси.

Тут мистер Хатчинсон призвал на помощь свой дар проповедника и стал объяснять им, почему те, кто не трудятся, не могут быть никем, кроме как бесовским отродьем. Чем дальше он говорил давно знакомые слова, тем больше воодушевлялся, и речь его зазвучала весьма убедительно. По крайней мере, пикси слушали его очень внимательно, и выражение гнева на их лицах стало сменяться улыбками.

-- Поэтому вы видите, дорогие мои, -- закончил свою речь мистер Хатчинсон, -- что в моих словах не было ничего личного, а только справедливое признание фактов! Факты -- неумолимая вещь, друзья! Труд -основа и опора всякого божеского порядка, и те, кто не исполняет этот завет Господа нашего, не могут считаться божьими тварями. А те, кто не есть божьи твари -- есть твари бесовские!

И он торжественно замолчал, пытаясь понять, какое впечатление произвел своей проповедью на пикси. Теперь, когда они улыбались, мистер Хатчинсон увидел, что они, в сущности, очень милы, и искренне раскаялся в сорвавшихся вчера недобрых словах.

Тем временем пикси о чем-то вполголоса посовещались, потом один из них выступил вперед и заявил:

-- Глупый человек! В ваших дурацких россказнях о нас нет ни слова правды! Если ты не слышал, что мы умеем трудиться, то это не наша вина. Мы можем прямо сейчас, у тебя на глазах, сделать любую работу по дому. Тогда ты возьмешь свои слова назад, и мы поладим!

-- Хорошо, я согласен, -- торопливо сказал мистер Хатчинсон.

Пикси радостно захлопали в ладоши и закричали:

-- Говори, что нам делать! Говори, что нам делать!

Мистер Хатчинсон огляделся, пытаясь придумать для пикси задание, но ничего такого не увидел. Тогда он отправился на кухню, а пикси пошли следом, смеясь и громко болтая. На кухне взор мистера Хатчинсона упал на большую бочку, в которой держали воду для хозяйства. Сейчас она была почти пуста, и мистер Хатчинсон воскликнул:

-- Придумал! Видите эту бочку? Натаскайте-ка воды из колодца, чтоб она стала полной!

-- Хорошая работа! Хорошая работа! -- закричали в ответ пикси и принялись за дело.

Рядом с бочкой стояло ведерко, но пикси, как ни старались, не смогли поднять его -- таким оно было для них огромным. Тогда они нашли маленький ковшик, который как раз могли нести вчетвером, и с этим ковшиком побежали во двор к колодцу. Мистер Хатчинсон остался дожидаться их на кухне. Прошла минута, и пять, и десять -- пикси все не возвращались. Наконец, они вернулись. Мокрые с головы до ног, пикси пыхтя и отдуваясь несли ковшик, в котором воды было на донышке. Плюхнув ковшик у бочки, пикси взглянули друг на друга и жалобно заголосили:

-- Ах, наши кафтанчики, наши чудесные нарядные кафтанчики! Они насквозь, насквозь мокрые!

Потом они посмотрели, сколько воды принесли, посмотрели на громадную бочку, и мордашки у них стали совсем несчастные.

-- Плохая работа! Плохая работа! -- загомонили они, обиженно глядя на мистера Хатчинсона.

А один из них сказал так:

-- Глупые люди! Как у вас все сложно и тяжело! Мы делаем по-другому: смотри!

И он щелкнул пальцами, -- раз! -- и огромная бочка оказалась полным-полна чистой, прозрачной водой. Потом пикси добавил:

-- Нет, можно сделать и лучше!

Он снова щелкнул пальцами -- и вместо воды в бочке оказалось белоснежное парное молоко. Мистер Хатчинсон стоял, открыв рот и хлопая глазами. Довольные пикси засмеялись, лукаво посмотрели на мистера Хатчинсона и закричали:

-- Ну что, видел, как мы работаем?! Доволен ты нашей работой?

-- Конечно, конечно, -- поспешил ответить тот. Хотя то, что он видел, трудно было назвать работой, мистер Хатчинсон твердо решил быть всем довольным и больше не ссориться с пикси.

-- Тогда давай другую работу! Давай нам другую работу!

Мистер Хатчинсон взглянул на кухонный стол и увидел, что кухарка собиралась печь хлеб, но не успела просеять муку. Тогда он сказал пикси:

-- Видите этот мешок с мукой? Просейте муку вон в ту кадку и замесите тесто!

-- Хорошая работа! Хорошая работа! -- закричали пикси в ответ.

Они отыскали сито, и двое стали держать его над кадкой, а двое -сыпать муку из мешка. Но мешок был слишком большим и тяжелым, а потому они его не удержали, и он полетел прямо в кадку, а вместе с ним и сито, и все пикси. Поднялось огромное облако муки и окутало всю кухню. Пикси, чихая, с трудом вылезли из кадки -- хорошо еще, что целые и невредимые. Но их мокрые одежки, извалявшись в муке, стали белым-белы.

Пикси посмотрели друг на друга и запищали:

-- Ах, наши кафтанчики, чудесные нарядные кафтанчики! Они были мокрые, а теперь стали белые, совсем-совсем белые!

Потом они взглянули на тот разгром, который учинили, и завопили:

-- Плохая работа! Плохая работа!

И один из них сказал:

-- Нет, так работать, как вы, люди, нельзя! Лучше мы сделаем все по-другому.

И он хлопнул в ладоши -- раз! -- и вся мука оказалась в кадушке, мало того -- тесто было уже замешено. Пикси подумал, подумал и добавил:

-- Раз уж тесто готово, почему бы не испечь хлеб?

Он опять хлопнул в ладоши, и вместо теста кадушка оказалась полной свежего хлеба, ароматного и румяного. Пикси перестали кукситься, заулыбались и закричали:

-- Ну что, умеем мы работать? Доволен ты нашей работой?

-- О, да! -- заверил их мистер Хатчинсон.

-- Тогда давай другую работу! Давай нам скорее другую работу!

Мистер Хатчинсон снова осмотрелся вокруг и заметил, что кухонный очаг совсем зарос сажей и копотью. Недолго думая, он приказал пикси:

-- Вычистите этот очаг так, чтобы сверкал!

-- Хорошая работа! Хорошая работа! -- радостно закричали пикси.

Они подбежали к очагу и принялись старательно тереть его ветошью. Но очаг был очень велик, а ручонки пикси -- очень малы, и толку от их стараний было немного. Зато перемазались они так, что стали чернущие и грязнущие. Промучившись минут пять, пикси стали переводить дух, взглянули друг на друга и чуть не заплакали:

-- Ах, наши кафтанчики, чудесные нарядные кафтанчики! Они были мокрые, потом были белые, а теперь стали черные, совсем-совсем черные!

Потом они посмотрели, много ли сделано, и совсем расстроились.

-- Плохая работа! Плохая работа! -- закричали они.

И снова один из них сказал:

-- Неужели вы, люди, делаете всю эту ужасную, грязную, тяжелую работу?! Ведь это можно сделать так легко!

И он свистнул, и в мгновение ока очаг стал таким чистым, что ни пятнышка сажи на нем нельзя было отыскать. Пикси с минутку подумал и заявил:

-- Нет, так плохо, ведь ты хотел, чтобы он сверкал!

Он снова свистнул, и -- мистер Хатчинсон едва смог поверить своим глазам -- очаг оказался сплошь выложен драгоценными камнями. Они сияли так ярко, что глазам было больно. Пикси развеселились:

-- Ну что, здорово мы работаем? Доволен ты нашей работой?

-- Да... -- с трудом смог вымолвить мистер Хатчинсон, пораженный всем, что увидел, до глубины души.

-- И ты не станешь больше называть нас "бесовскими тварями"?

-- Нет, никогда в жизни!

-- Вот и хорошо! Вот и славненько! -- зачирикали довольные пикси.

И они хотели было пуститься в пляс, но при взгляде на свои погибшие кафтанчики опять немножко расстроились и передумали. Пикси о чем-то посовещались между собой, а потом заявили мистеру Хатчинсону:

-- Мы трудились для тебя полдня, устали и испортили свои красивые новые кафтанчики. Будет справедливо, если мы возьмем тебя с собой в нашу страну, чтоб ты тоже немножко потрудился для нас!

-- Подождите! Подождите! -- закричал мистер Хатчинсон, но было уже поздно. Он услышал нежный звон, перед глазами у него замелькало, а потом он обнаружил, что стоит на лужайке, покрытой мягкой ярко-зеленой травой. Вокруг, куда ни глянь, росли чудесные цветы, и со всех сторон к нему бежали любопытные пикси. Он понял, что пикси перенесли его в Волшебную Страну, и сердце его упало. Смертным не место в Волшебной Стране. Выбраться из нее в обычный мир очень непросто, а те, кому это удавалось, потом всю жизнь не могли забыть ее и тосковали. Но мистер Хатчинсон решил не падать духом и постараться сделать все, чтобы уже сегодня вернуться домой.

Тем временем доставившие его четверо пикси куда-то исчезли и вернулись через пару минут расфуфыренные, одетые во все новое. Они весело подбежали к мистеру Хатчинсону и спросили:

-- Ну как, нравится тебе наша страна?

-- Она прекрасна, -- ответил мистер Хатчинсон, и не покривил душой. Никогда он не видел такого веселого неба, таких ярких красок и небывалых цветов. Даже воздух здесь был какой-то особенный, ароматный и нежный. Казалось, все вокруг полно смешливого, искрящегося веселья. Мистер Хатчинсон вдруг почувствовал, что помолодел на пару десятков лет, и ему перестало так уж сильно хотеться домой. Но он знал, что таковы чары Волшебной Страны, и смертным нельзя им поддаваться.

Пикси, собравшиеся поглазеть на человека, хотели было устроить вокруг него веселый хоровод, но четверка одернула их:

-- Нет, погодите, сейчас не время для веселья! Сначала этот человек должен потрудиться для нас, как мы трудились для него, а вот потом...

-- А потом, -- осмелился вставить слово мистер Хатчинсон, -- я прошу вас отправить меня домой.

-- Как? -- удивились пикси. -- Ты не хочешь повеселиться с нами? Глупый человек! Ну хорошо, пусть будет по-твоему. А теперь, вот тебе первое задание! Видишь эти синие цветы, что растут неподалеку?

Мистер Хатчинсон оглянулся и увидел множество красивых и нежных цветов, похожих на колокольчики. На их чашечках тут и там сверкали бусинки росы.

-- Эти цветы, -- объяснили ему пикси, -- мы называем "росинки". Мы собираем с них росу и пьем вместо вина. А сейчас ты должен собрать столько росы, чтобы наполнить эту бочку!

Бочка была немногим больше обычного стакана, и мистер Хатчинсон немного приободрился. Задание казалось ему не таким уж сложным, к тому же его утешало, что пикси обещали не удерживать его и отпустить домой. Он взял "бочку" и крохотную золотую ложечку, которой надо было собирать росу, и отправился трудиться. Пикси гурьбой побежали за ним, чтобы посмотреть, как он справится с их работой.

Однако собирать росу оказалось куда как непросто. Здесь требовались ловкость и усердие, а мистер Хатчинсон не отличался ни тем, ни другим. Лепестки "росинок" были такие гладкие, что стоило легонько тряхнуть цветок -- и вся роса летела на землю. К тому же ложечка была такой малюсенькой, что мистер Хатчинсон мог держать ее только двумя пальцами, а о том, чтобы ловко орудовать ею, не было и речи. Вскоре мистер Хатчинсон понял, что набрать стакан росы для него не легче, чем вычерпать море. Пикси, глядя как он неловко топчется в зарослях "росинок", тоже это поняли.

-- Глупый человек! -- закричали они презрительно. -- Ты упрекал нас, что мы не трудимся, а сам не можешь справиться с такой легкой работой! Хватит проливать драгоценную росу, иди сюда!

Мистер Хатчинсон, пунцовый от досады и смущения, подошел к ним и сказал:

-- Я так неловок оттого, что эта ложечка чересчур маленькая для меня.

-- Зато твоя бочка была чересчур большая для нас, но мы не жаловались! -- совершенно справедливо возмутились пикси.

Мистер Хатчинсон выглядел таким пристыженным и несчастным, что пикси пожалели его и перестали ругаться.

-- Ну ладно, -- сказали они, -- не расстраивайся. Сейчас мы дадим тебе такую легкую работу, что ты точно с ней справишься! Знаешь ли ты, из чего мы печем хлеб?

Мистер Хатчинсон, конечно, не знал.

-- Видишь пылинки, что кружатся в солнечном луче? Мы ловим их, просеиваем, и печем из них хлеб. Вот тебе сито, вот мешок. Набери для нас полный мешок пылинок!

"Сито" было размером с наперсток, а "мешок" сшит из двух лепестков розы. Мистер Хатчинсон совсем пал духом, но покорно взял и то, и другое, и принялся ловить пылинки. Они весело плясали в солнечном луче, ловко ускользая от всех неуклюжих попыток мистера Хатчинсона поймать их. Он кидался за ними то туда, то сюда, размахивая крошечным мешком, но не смог поймать и дюжины. Пикси недоуменно смотрели, как мистер Хатчинсон мечется по лужайке, словно слон, решивший поступить в кордебалет, а потом не выдержали и расхохотались:

-- Глупый человек, прекрати, а то мы надорвем животы от смеха! Так ты и за год не наловишь мешок пылинок! Как же ты мог упрекать нас, что мы не трудимся? Сам-то ты совсем не умеешь работать!

Понурый вид мистера Хатчинсона вновь заставил пикси смягчиться.

-- Прости нас, -- попросили они. -- Мы больше не будем насмехаться над тобой. Вот тебе последнее задание -- может, хоть его ты выполнишь! Мы собираемся завтра на бал к Золотой Королеве и уже сшили чудесные наряды, но наши башмаки не чищены. Почисть их для нас!

Перед мистером Хатчинсоном тут же выросла горка крохотных башмачков, ему дали пару щеток, размером с ноготь мизинца, и он, скрепя сердце, приступил к работе. Башмаки пикси были сделаны, как и вся их одежда, из лепестков цветов, а подметки были из жучиных крылышек. Они были такие хрупкие, что их было боязно даже взять в руки, не то что чистить. К тому же, они были сплошь увешаны крохотными колокольцами, за которые то и дело цеплялась щетка. Когда мистер Хатчинсон порвал первый башмачок, пикси хором стали его утешать: мол, ничего страшного, это бывает. Когда он порвал второй, они принялись кричать, чтобы он был осторожнее. Когда же он порвал и третий, и четвертый, и пятый, пикси отобрали у него щетки и заявили:

-- Такому работничку, как ты, ничего нельзя давать в руки! Посмотри, что ты наделал! Ты что, хочешь чтобы мы отправились на бал к Королеве босиком?

Мистер Хатчинсон принялся оправдываться и просить прощенья, но на этот раз пикси были неумолимы.

-- Ты говорил о нас, бесстыжий болтун, что мы "бесовские твари", потому что, якобы, не умеем работать! Но мы сделали всю тяжелую и грязную работу в твоем доме, не жалуясь и не прекословя. А вот ты -- ты и есть настоящая бесовская тварь, потому что умеешь работать только языком, и портишь все, к чему ни прикоснешься! Тебя нужно как следует наказать!

Мистер Хатчинсон упал на колени и стал умолять пощадить его.

-- Я вижу теперь, -- причитал он, -- как неправ я был! Все беды -- от моего длинного языка, которому я давал волю! Но теперь, обещаю, я буду следить за своими речами, и не позволю себе ни одного лишнего слова!

-- Разве можно верить людским обещаниям? -- презрительно сказали пикси. -- Нет уж, мы сами позаботимся, чтобы ты впредь не распускал язык! Отныне, как только ты захочешь поучать кого-нибудь, из твоего рта будет нестись лишь хрюканье и лай. А теперь проваливай, и радуйся, что так легко отделался!

Перед глазами мистера Хатчинсона вновь засверкало, в ушах зазвенело, а через несколько секунд он уже сидел в своем кресле, растерянный и оглушенный. С полчаса он приходил в себя, а потом отправился на кухню чтобы проверить, не привиделись ли ему эти необычайные приключения.

Едва он вошел туда, как зажмурился от нестерпимого сияния драгоценных камней в кухонном очаге. Пикси не стали отнимать у него этот дар, а может, самоцветы так мало стоили в их глазах, что они и вовсе не придали этому значения. Еще теплый хлеб лежал на столе, а бочка была полным-полна молока. Убедившись, что ему ничего не померещилось, мистер Хатчинсон запер дверь кухни, чтобы избежать расспросов слуг, и отправился в "Зеленый Лев" успокоить свои расстроенные нервы кружечкой портера.

Усевшись в уголке и прихлебывая душистый портер, мистер Хатчинсон почувствовал нестерпимое желание произнести свою всегдашнюю проповедь. Да и все посетители искоса посматривали на него, словно удивляясь, что это мистер Хатчинсон помалкивает. Мистер Хатчинсон встал, принял подобающий благообразный вид и заговорил... если, конечно, это можно так назвать. С уст его слетало лишь "хрю-хрю" и "гав-гав", а больше -- ни слова!

-- О! -- сказал кабатчик. -- Такая рань, а наш праведник уже надрался!

Мистер Хатчинсон, не помня себя от стыда, поспешно выскочил за дверь, и больше в "Зеленом Льве" его не видели.

С тех пор с мистером Хатчинсоном произошла разительная перемена, которой не могли нарадоваться его соседи. Он стал молчалив и тих, поучений от него больше никто не слышал, а когда ему задавали вопрос, относящийся к его прежним проповедям, отказывался даже заводить об этом разговор. Кроме того, он вновь занялся торговлей, поставив ее на самую широкую ногу -- ибо самоцветы пикси, вопреки обыкновению, так и не превратились в мусор и черепки.

История о барде Тириэле

Случилось это во времена, когда волшебство еще не покинуло мир, а песни ценились дороже золота. Тириэль был прославленным бардом, придворным певцом князя Эймрата. Немало песен сложил он, и некоторые поют до сих пор. А в мастерстве игры на лютне не было и нет ему равных. Но за этот дар заплатил он седыми волосами. Вот как это было.

Однажды солнечным весенним утром Тириэль, которому в ту пору минуло тридцать лет, задумчиво брел по лесу, прислушиваясь к пению птиц. Лес этот был велик и древен, и ходили про него разные смутные слухи. Тириэль забрел уже довольно далеко, из светлых дубрав -- в сумрачный ельник, когда до него вдруг донеслись дивные звуки. Сначала он подумал, что это поет какая-то незнакомая птица, но потом начал разбирать слова и понял -- так может петь только человек. Поспешив на голос, Тириэль увидел между деревьями просвет и вышел на заросшую бурьяном прогалину. Посредине ее лежал большой черный камень, похожий на древний алтарь, а рядом с ним стояла девушка и пела.

Песня ее была знакома Тириэлю -- в ней говорилось о королеве эльфов, влюбившейся в смертного, который отверг ее любовь. Тириэль долго стоял в тени дерева и слушал, все больше убеждаясь, что голоса прекраснее он не слышал никогда. В нем были и звон капели, и журчание говорливого потока, и щебет птиц, и серебристый шум березовой листвы. Тириэль подумал, что стоило жить только ради того, чтоб услышать такое чудо, а свое собственное пение он не мог вспоминать иначе, как со стыдом. И в сердце своем дал он клятву больше не петь никогда. Наконец, Тириэль шагнул вперед, и девушка, увидев его, смутилась и смолкла.

Она была очень худенькая и совсем молодая, на вид не старше семнадцати лет. У нее были черные волосы, серые глаза и ослепительно белая кожа, казавшаяся прозрачной. Одежда на ней давно превратилась в лохмотья, а взгляд был грустный и потерянный. Когда Тириэль приблизился, она сжалась в комочек, словно испуганный звереныш.

-- Не бойся, дитя! -- сказал Тириэль. -- Я услышал твое дивное пение, и оно поразило меня до глубины души. Я -- бард, и пение всю жизнь было моим ремеслом, но сегодня я понял, как мало умею. Прошу тебя, скажи мне, как твое имя?

-- Лойсинн, -- тихо ответила девушка.

-- Кто научил тебя петь, Лойсинн?

-- Никто.

-- У тебя есть родные, друзья?

-- Нет.

-- Совсем никого? Я вижу, тебе плохо живется. Когда ты последний раз ела?

-- Не помню.

-- Бедное дитя! С твоим чудесным даром ты должна бы есть на золоте и одеваться в шелка! Ну ничего, мы это исправим. Послушай меня, Лойсинн! Ты очень хорошо поешь, и могла бы зарабатывать этим на жизнь. Я хотел бы, чтобы ты пошла со мной. Мой голос по сравнению с твоим -- ничто, но я неплохо играю на лютне. Я -- Тириэль, придворный бард князя, и я клянусь, что желаю тебе только добра. Ты веришь?

-- Да, -- ответила Лойсинн не очень уверенно, но перестав сжиматься в комочек.

-- Ты пойдешь со мной?

-- Да, -- сказала она тихо.

Так Тириэль встретил Лойсинн. С тех пор вся его жизнь пошла иначе, но нельзя сказать, что счастливее. Началось все с того, что вскоре Тириэль перестал быть бардом князя. Не прошло и недели, как его господин, человек еще нестарый и крепкий, неожиданно захворал какой-то странной болезнью и умер. Сын его, новый князь Эймрата, не пожелал оставить Тириэля при себе, хотя раньше очень любил его песни. Он намекнул Тириэлю, что если бы тот пел сам, как раньше, и прогнал чужачку Лойсинн, то мог бы остаться, но бард с негодованием отверг это предложение. Чудесный голос Лойсинн значил для него больше, чем княжеское золото.

За эти дни Тириэль успел очень привязаться к Лойсинн. Она же оставалась все такой же грустной и тихой, мало говорила, еще меньше ела и никогда не смеялась. Тириэль жалел ее, считая, что причина ее грусти -- большое горе или черная обида. Поэтому он старался быть с ней мягок и надеялся, что время и доброта излечат ее раны. Он заметил, что люди недолюбливают и избегают Лойсинн, и в душе проклинал их жестокость. Все признавали, что Лойсинн прекрасно поет, но слушать ее не любили. Это было выше разумения Тириэля. Но он твердо, наперекор всему, решил добиться для Лойсинн славы и богатства. Быть может, уже тогда он полюбил ее, хотя и не думал об этом.

Покинув княжеский двор, Тириэль и Лойсинн стали ходить по ближним селениям и петь на свадьбах и праздниках. Но если раньше люди зазывали Тириэля к себе и гордились, если знаменитый бард посещал их, то теперь, когда с ним была Лойсинн, они смотрели на него косо, а то и вовсе гнали прочь. "Приходи один! -- говорили они. -- Бард Тириэль для нас всегда желанный гость. А вот чужачки нам не надо!"

Горько было Тириэлю видеть такую черствость и несправедливость. К тому же, он был небогат, а заработки случались все реже и реже. Не раз он жалел, что дал клятву никогда не петь, но мысли о Лойсинн и ее дивном голосе придавали ему стойкость. Теперь он знал, что любит ее, но молчал о своей любви.

Лойсинн за это время изменилась. Лохмотья она давно сменила на платье из серого шелка, худоба ее уже не была столь сильной, а в глазах порой что-то загоралось. Но молчалива она была по-прежнему, а на невзгоды никогда не роптала.

Однажды, уже осенью, Тириэля неудержимо потянуло в лес. В то время он слагал балладу о своей несчастной судьбе, а лесная тишина всегда приносила ему вдохновенье. Поэтому, оставив Лойсинн в их маленьком домике, он пошел в тот самый лес, где когда-то встретился с ней. Точно так же, как полгода назад, брел Тириэль по лесу, только не слышно было птичьего щебета, а под ногами шуршала палая листва. Долго бродил Тириэль, подбирая рифмы, и уже под вечер вышел на опушку, где встретил странного незнакомца.

Этот человек средних лет был высок ростом, белокур и одет в ярко-синюю длиннополую одежду. По виду он напоминал чужеземца -- странника или купца. Лицо у него было приятное и благородное, а взгляд, казалось, пронзал до глубины души. Завидев Тириэля, незнакомец окликнул его по имени, поклонился и заговорил. Он назвался Ойниром и сказал, что родом он издалека и странствует по земле в поисках мудрости и красоты. О мастерстве Тириэля он давно наслышан, и теперь явился в этот край чтобы послушать его пение. Тут незнакомец еще раз поклонился и попросил Тириэля уважить его желание и спеть что-нибудь.

Тириэль был польщен такой просьбой, но помнил о Лойсинн и своей клятве, и потому ответил:

-- Я был бы рад спеть, но недавно я дал клятву не петь никогда, и теперь могу только сыграть для тебя на лютне. А если ты действительно ищешь красоту, я могу проводить тебя к деве, голосу которой завидуют ангелы. Имя ей -- Лойсинн.

Ойнир нахмурился:

-- Как мог певец дать клятву не петь? Разве может земля не родить а небо не проливаться дождем? Клятва эта нечестива, и не стоит ее исполнять.

-- Но я дал ее, и исполню, -- возразил Тириэль. -- Когда я услышал, как поет Лойсинн, я понял, что мой голос жалок и смешон. Тогда и дал я эту клятву.

-- Одна красота не может быть лучше другой, -- медленно проговорил Ойнир. -- Пусть эта дева поет прекрасно; ты сам -- певец, и люди любят твои песни. Твой дар дан тебе свыше, и отвергать его -- кощунство. Поэтому и сказал я, что эта клятва нечестива. Прошу тебя, забудь о ней и порадуй меня своим пением. Я награжу тебя так щедро, как ты и не мечтаешь.

Тириэль в душе сам давно жалел о поспешной клятве. Петь для него было величайшей радостью и, лишившись ее, он истосковался. К тому же, Ойнир с первого взгляда пробудил в нем уважение и приязнь, и Тириэлю не хотелось огорчать его отказом. Да и награда была бы очень кстати. Поэтому Тириэль подумал немного и согласился. Он достал из заплечного мешка лютню, сел на поваленное бурей дерево и запел песню о деве, провожающей суженного на суровую битву.

Странное дело! Стоило ему только тронуть струны, как он почувствовал, что в душе его родилась неведомая сила. А когда он запел, то словно сам был той девой, ибо горечь разлуки и тоска звенели в его голосе. На мгновенье Тириэль даже увидел всадника на боевом коне, выезжающего за ворота замка, и белое пятно девичьего платья на стене. И когда голос его умолк под тихий перебор струн, Тириэль не сразу очнулся, пораженный увиденным и испытанным. Молча сидел он, погруженный в себя, когда услышал мягкий голос Ойнира:

-- Да, Тириэль, ты достоин зваться бардом! Давно никто не приносил мне такой радости, как ты сейчас. Прошу тебя, спой еще что-нибудь!

Тогда Тириэль запел о ратнике, князь и дружина которого полегли в жестокой сече, а он, единственный, успел укрыться в лесу. И вновь сила пришла к барду. Он видел поле, над которым каркали вороны, и множество мертвых витязей в изрубленных доспехах. Он видел, как один из них, израненный, проливает слезы и стенает у лесного ручья. И голос Тириэля был полон мужественной скорби, словно он сам был тем ратником. А когда он допел до конца, Ойнир сказал ему:

-- Прекрасна песня, прекрасен певец! А теперь позволь мне высказать последнее желание. Давно мечтаю я услышать песню, сложенную в этих краях -о королеве эльфов, полюбившей смертного. Прошу тебя, спой мне ее!

-- Нет! -- воскликнул Тириэль. -- Попроси меня спеть любую другую песню, и я с радостью исполню твое желание. Но эту песню пела Лойсинн, когда я ее встретил, и мне никогда не превзойти ее искусство. Ты убедил меня отказаться от моей клятвы, но не требуй от меня слишком многого.

-- Разве плохо ты пел сейчас? -- возразил Ойнир. -- Разве так мало у тебя веры в свое мастерство? Пусть страх покинет твою душу, -- продолжал он, кладя руку на чело барда, -- пусть в ней останется только жажда красоты и вера! Пойдем!

И он повел удивленного Тириэля вглубь леса. Бард послушно следовал за Ойниром, чувствуя как покой и уверенность в своих силах разливаются в его душе. Он начал догадываться, что все, что с ним происходит -- неспроста, да и Ойнир -- не простой смертный.

Вскоре они вышли на прекрасную поляну, окруженную кленами в осенних уборах. Все здесь было залито теплым светом заходящего солнца. Посреди поляны лежал большой белый камень. Ойнир подвел Тириэля к нему и велел сесть рядом и прислониться к камню спиной. Тот подчинился и поразился ласковому теплу, струившемуся от камня.

-- Ну, бард Тириэль, -- ласково сказал Ойнир, -- спой же мне песню о королеве эльфов!

Тириэль тронул струны и запел. Никогда, ни до, ни после, не был его голос так нежен и чист, никогда он не струился так плавно. И сила, что пришла к нему на этот раз, была огромна. Он увидел златокудрую деву, стройную и величавую, с лицом прекрасным, как сама Любовь. Она стояла рядом с ним, и, казалось, порой ее чарующий голос вторил Тириэлю. И когда песня кончилась, она взглянула ему прямо в глаза, махнула рукой на прощание и медленно растворилась в лучах солнца.

-- Что это было? Кто это был? -- взволнованно спросил очнувшийся Тириэль у Ойнира.

-- Это была королева эльфов. На этом самом месте много лет назад она впервые спела эту песню. И сейчас она пришла послушать, как ее поет смертный. Мне кажется, она осталась довольна тобой.

-- Странные вещи творятся в этом лесу... -- задумчиво проговорил Тириэль.

-- Странные, но лес этот и сам странен. Далеко не все его тайны ты видел. Эта часть леса называется Священной Рощей, и эта поляна -- ее сердце. В стародавние времена здесь собирались друиды, и их магия до сих пор разлита в воздухе. Ты чувствуешь ее?

Тириэль молча кивнул, задумчиво глядя на белый камень.

Тем временем солнце все больше склонялось к западу, и лучи его покинули поляну. Медленно опускались сумрак и прохлада.

-- Вечереет... -- сказал Ойнир. -- Пора подумать о ночлеге. Прошу тебя, будь сегодня моим гостем, раздели со мной ужин и кров. Я остановился в харчевне неподалеку.

Тириэль, которому не хотелось расставаться с дивным странником, с радостью согласился. Не мешкая отправились они к харчевне и добрались до нее когда уже совсем стемнело. Освещенные окна харчевни радостно подмигивали путникам, обещая добрый ужин и отдых. Ойнир провел Тириэля в свою комнату, и там, за бутылкой старого вина, долго рассказывал о чудесах земли, которых повидал немало. Тириэль и через много лет с восхищением вспоминал этот разговор и мудрость своего хозяина.

Поужинав и наговорившись вдоволь, они легли спать. Тириэль долго не мог заснуть, но потом усталость навалилась на него, и он увидел странный сон. Он сидел за столом в огромном пиршественном зале какого-то замка. Вокруг сидело множество людей, у всех у них был изможденный вид и обтрепанная одежда. Едва успел Тириэль все это разглядеть, как из-за стола поднялась мерзкая скрюченная старуха, одетая в лохмотья. Указав на Тириэля черным узловатым пальцем, она заговорила визгливым голосом:

-- Так это ты пел сегодня песню о деве? Плохо ты пел, певец из тебя никудышный. Голос-то хлипкий -- куда уж тебе!

И так она долго насмехалась над Тириэлем, а люди вокруг роптали, а потом вскочили и хотели его убить. Но вдруг послышался громкий шум, словно тысяча человек колотили по чему попало, и толпа отступила, и все снова расселись по своим местам.

Тогда вперед выступил маленький старикашка, такой же оборванный, как старуха, и сказал:

-- Так это ты пел сегодня песню о ратнике? Ну и наглости у тебя, бесстыжий скоморох! Куда тебе петь -- иди к бабам за прялку!

И снова толпа стала надвигаться на Тириэля, но опять послышался грохот и помешал им. Злобно глядя на него, они снова расселись за столом.

Тут откуда ни возьмись среди них появилась Лойсинн. Она насмешливо поглядела на Тириэля и сказала:

-- Напрасно ты пел песню о королеве эльфов! Куда тебе, жалкий пес, до моего искусства!

Вновь толпа подступила к Тириэлю, и злобой горели их глаза, но послышался шум еще громче, и с жутким воем все они исчезли, а Тириэль проснулся.

Он удивился, что тот шум, который он слышал во сне, никак не смолкает, огляделся кругом и вдруг увидел Ойнира, колотящего по всему, что только может греметь.

-- Что ты делаешь? -- воскликнул Тириэль.

-- Спасаю тебя, -- невозмутимо ответил Ойнир. -- Ты только что избегнул страшной беды. Не рассказывай мне свой сон, я и так его знаю.

И он слово в слово рассказал Тириэлю обо всем, что тот видел во сне. Тириэль молча слушал с разинутым ртом, не в силах уразуметь, что происходит и что ему делать. Рассказав все до конца, Ойнир сказал:

-- Вставай и следуй за мной, мы должны немедленно идти. Возьми, это тебе пригодится.

С этими словами он вытащил из складок своего одеяния два меча в синих ножнах и протянул один из них Тириэлю. Тот молча взял его, чувствуя, что для вопросов и споров нет времени.

Они быстро выскользнули из дома и побежали к лесу. По дороге Ойнир приказал Тириэлю рубить мечом все, что он увидит, и ничего не бояться. Тириэль молча кивнул -- рядом со своим спутником он стал тверд и бесстрашен.

Едва они приблизились к лесу, как странные тени бесшумно выскользнули из-за деревьев и накинулись на них. Это были духи в серых полуистлевших саванах, их глаза горели багровым огнем, а сморщенные рты жутко ухмылялись. Духи уже тянули к ним иссохшие хищные руки, и ужас сковал Тириэля, но Ойнир наотмашь рубанул ближнего мечом, и дух с воплем, леденящим кровь, пал к его ногам, оставив от себя лишь лоскутья савана. Тогда и Тириэль опомнился и, воодушевленный примером, стал рубить направо и налево. Вскоре раздался последний ужасный вопль, и только клочья саванов на земле напоминали о духах.

-- Быстрее! -- крикнул Ойнир и устремился вглубь леса.

Тириэль смутно помнил, что было потом, да и не любил вспоминать. Казалось, они до бесконечности будут пробираться по ночному лесу, где чуть не из-за каждого куста высовывался новый призрак. Они вновь и вновь сражались с ними, убивали и мчались дальше. Во тьме Тириэль потерял всякое направление, но Ойнир, казалось, точно знал куда им нужно и спешил туда изо всех сил.

Наконец, они увидели впереди свет костра и поспешили к нему. Только тогда Тириэль понял, где они. Это была та самая поляна, где Тириэль весной встретил Лойсинн. И Лойсинн вновь стояла там.

В свете костра ее лицо казалось изможденным и тоскливым. Волосы перепутались и космами спадали на серое платье. Лойсинн ждала их и знала, кого увидит. Заслышав их шаги она подняла голову и жалобно сказала Тириэлю:

-- Тириэль, Тириэль, защити меня! Умоляю, спаси меня и отведи домой! Вспомни, как на этом самом месте ты клялся, что желаешь мне только добра!

Но не успел Тириэль ответить, как Ойнир, ни говоря ни слова, ударил ее мечом прямо в сердце, и она упала с душераздирающим воплем. Тут разум Тириэля помутился от любви и скорби. Что-то крича, заливаясь слезами, он бросился к Лойсинн, проклиная Ойнира.

-- Опомнись! -- крикнул Ойнир. -- Посмотри на нее!

Тириэль взглянул и отпрянул -- там, где должно было лежать тело Лойсинн, были только клочья серого савана. В эти мгновенья скорби, муки и ужаса смоляные кудри Тириэля стали снежно-белыми.

Когда Тириэль понял, кем была Лойсинн, он со стоном рухнул на землю и залился слезами. Ойнир подошел к нему, обнял за плечи и принялся утешать:

-- Ну полно, полно! Все уже кончилось. Обмануться может каждый, а она обманула бы кого угодно.

-- Что все это значит? -- сквозь рыдания спросил Тириэль. -- Умоляю, объясни мне, иначе я сойду с ума!

-- Это место, -- помолчав, заговорил Ойнир, -- называется Черная Роща. Она почти так же древна, как Священная, но ее история совсем иная. Когда-то некроманты приносили здесь, на этом алтаре, -- он указал на черный камень, -- человеческие жертвы. И та, которую ты знаешь как Лойсинн, была одной из них. Она была очень могущественна и искусна в черной магии. Голос у нее уже тогда был прекрасный, и она задумала с его помощью сделать страшное дело. Она научилась делать песни орудием смерти, и так вербовать для себя души новых слуг. Не одно столетие она, давно мертвая как человек, но все еще живая, совершенствовалась в этом черном искусстве. И когда она достигла в нем высот, она решила, что пришло ее время. Ей нужен был помощник, и она выбрала тебя, зная, как дорого для тебя искусное пение. Она явилась тебе и обольстила своим чудесным голосом и невинным видом. Ты сделал как раз то, что ей было нужно -- отвел ее к людям. Первой ее жертвой пал князь Эймрата. Но люди чувствуют злую силу, потому они и стали избегать ее. А ты, ослепленный, еще осуждал их!

-- О, если б я знал! -- воскликнул Тириэль. -- Вина моя так велика, что я не знаю, смогу ли заслужить прощение!

-- Ты повинен только в неосторожности и слепоте, -- мягко сказал Ойнир. -- Успокойся, теперь она мертва навсегда, и опасности для людей больше нет. А прощение ты уже заслужил, помогая мне сегодня. Я прощаю тебя.

Тириэль удивленно смотрел на благородное лицо Ойнира, словно светящееся собственным мягким светом. Теперь он был совершенно уверен, что перед ним -нечто большее, чем человек.

-- Кто ты, господин? -- спросил он тихо.

-- Я? -- переспросил Ойнир с легкой улыбкой. -- Ну ладно, скажу. Я -Небесный Певец.

Тогда Тириэль пал перед ним на колени и снова стал молить о прощении.

-- Но я же уже простил тебя, -- сказал Небесный Певец, ласково поднимая его. -- Мало того -- я обещал тебе награду за пение, и не забыл об этом. Я дарю тебе золотые струны для лютни, услышав которые люди будут смеяться и плакать. Теперь мне пора, я ухожу. А ты помни сегодняшний урок и не давай больше нечестивых клятв.

И, произнеся эти слова, Небесный Певец растаял в воздухе. Тириэль взглянул -- синий меч в его руке превратился в благоухающую фиалку.

С тех пор, как не стало Лойсинн, Тириэля покинули все беды. Люди вновь стали звать его на праздники, князь вернул свою милость. Золотые струны на его лютне звенели так нежно, что люди смеялись и плакали. Но взглянув на седые волосы и печальные глаза Тириэля люди думали, что ничто в этом мире не дается даром.

История о маленьком брауни и Рыжем Патрике

Темной осенней ночью банши сидела на каменной стене и рыдала. Звук ее плача, не похожий ни на что на свете, был тоскливее волчьего воя и протяжнее криков полуночной птицы. "Муж мой, о муж мой!" -- стенала банши, оплакивая неведомого покойника. Некому было услышать ее причитания -- в усадьбе все крепко спали, не зная, что Смерть стоит на пороге.

Маленький брауни услышал плач банши еще издали. Он, как всегда, собирался пойти в усадьбу, чтобы помочь людям по хозяйству, и уже предвкушал вкусный ужин, оставленный для него на крыльце -- чашку свежих сливок, а может, и медовый коржик. Но, едва он заметил тень на стене и услышал горькие рыдания, бедняга почувствовал, как могильный холод пробрал его до самых костей. Он остановился в нерешительности, а потом начал медленно и тихо подкрадываться к банши, ступая неслышно на своих лягушачьих лапах. Подойдя совсем близко, он вгляделся повнимательнее в фигуру, кутавшуюся в серый плащ -- да, это была банши, ее длинные, багрово-рыжие волосы вились по ветру, словно языки пламени. Брауни почтительно прокашлялся и сказал:

-- О банши, я знаю, это не мое дело, но скажи мне, кого ты оплакиваешь этой ночью?

Резко повернувшись, банши в упор взглянула на брауни, пронзив его взглядом мертвых глаз. Ее бледное, безжизненное девичье лицо казалось белее белого платья. Смерив бедного брауни ледяным взглядом, от которого он почувствовал себя совсем маленьким и беззащитным, банши заговорила тихим глухим голосом:

-- А, так это маленький брауни осмелился заговорить со мной? С чего это тебя занимают людские дела? Ну да, ты так давно живешь с людьми бок о бок, что стал беспокоиться о них, словно они тебе родные. Что же, почему бы не сказать тебе, над кем Смерть уже занесла свою косу? Завтра умрет Рыжий Патрик: по дороге на ярмарку он упадет с лошади и сломает себе шею.

Брауни испуганно ахнул:

-- Как! Мой хозяин! Такой добрый, такой щедрый! Но почему? О, банши, скажи, что ты пошутила!

-- Я не умею шутить, -- ответил ему жуткий голос. -- Если я говорю, что Рыжий Патрик умрет -- значит, он умрет.

И банши отвернулась от брауни, словно ей больше нечего было ему сказать.

Маленький брауни вовсе не отличался храбростью. Но сейчас, при мысли, что его дорогому хозяину грозит смерть, он совсем забыл, как опасна банши, и гневно закричал:

-- Но почему ты хочешь смерти хозяина?! Что он тебе сделал? Я не позволю тебе убить его! Убирайся прочь!

Он хотел было еще что-то добавить, но тут банши соскользнула со стены и оказалась прямо перед ним. Внезапно она стала ростом с высокое дерево, протянула руку и двумя пальцами схватила брауни за шкирку. Но, только тот подумал, что ему настал конец, как банши опустила его на землю и уменьшилась до прежних размеров. Вновь накинув соскользнувший плащ она сказала:

-- Ты глупец и ведешь себя нагло, но мне жаль тебя. Ты один из нас, хоть и печешься о людях больше, чем следует. Напрасно ты обвиняешь меня в том, что я хочу смерти Рыжего Патрика -- мне нет никакого дела ни до него, ни до других людей. Не могу сказать, чтобы я любила их, как ты, но и смерти им не желаю. И убивать я никого не собираюсь. Я -- не Смерть, а всего лишь ее глашатай. Мой долг -- возвестить о ее приближении. Все остальное меня не касается.

-- Прости меня, банши, -- сказал все еще дрожащий брауни, -- я так расстроился... Теперь я понимаю, что несправедливо обвинял тебя. Но скажи, неужели нет никакого средства обмануть Смерть и не отдать ей моего хозяина?

-- Обмануть Смерть? -- хоть банши и уверяла, что не умеет шутить, но сейчас ее голос звучал с издевкой. -- Ты, жалкий лягушонок, хочешь обмануть Смерть? И ты ждешь, чтоб я помогла тебе ради какого-то червяка, которого ты зовешь своим хозяином? О, нет, Смерть нельзя обмануть. Все уже взвешено на весах Вечного, и изменить ничего нельзя. Поэтому предоставь Рыжего Патрика его судьбе, а сам займись своими делами и не мешай мне заниматься моими.

И банши, давая понять, что разговор окончен, медленно взлетела на стену и ее леденящие сердце вопли раздались вновь.

Маленький брауни смущенно потоптался на месте, но, смекнув, что больше банши все равно ничего не скажет, тяжело вздохнул и поплелся к усадьбе. Он машинально подошел к крыльцу, как делал это каждый вечер, и увидел приготовленную для него чашку сливок. Рядом лежал аппетитный медовый коржик. Тут брауни не выдержал: рухнув на ступеньки он закрыл огромными лапами свое сморщенное личико и заплакал.

"Хозяина завтра ждет смерть, -- проносилось в его голове, -- а он даже не ведает об этом, мало того -- заботится обо мне, и коржик для меня припас! А я? Неужели я ничего не сделаю для него и позволю Смерти забрать его? Но что я могу? О, какое злосчастье!"

И брауни со всей силы ударил кулаком по ступеньке. Потом он долгое время тихо сидел, уткнувшись носом в колени, совершенно раздавленный горем и сознанием своей никчемности. Время шло, а к нему все не приходила стоящая мысль. Наконец, брауни приподнял голову, и на его уродливой мордочке появилась слабая улыбка:

"Как она сказала? Поедет на ярмарку и упадет с лошади? А если не поедет на ярмарку? -- маленький брауни так разволновался, что вскочил на ноги и принялся кругами ходить по двору, видно, это помогало ему думать. -- Да, а если Рыжий Патрик не поедет завтра на ярмарку -- ведь ему не с чего тогда будет падать! И не от чего будет умирать! И мой дорогой хозяин останется жив! Йиие-ху! Как я здорово все придумал!" И брауни даже подпрыгнул от радости.

Но вдруг он опять помрачнел и насупился. "Легко сказать -- не поедет на ярмарку! Уж я-то знаю, как упрям Рыжий Патрик -- если он решил ехать, то точно поедет, и даже все духи Ада не смогут остановить его. Тем более, он хочет поскорее продать овец, пока они в цене. Вон они, стоят в загоне, уже приготовленные к завтрашнему дню. А потом, неужели я должен сам пойти и сказать ему? О, нет, нет!"

Брауни пришел в такой ужас от этой мысли, что даже зажмурился. Надо заметить, что эти славные создания так переживают из-за своего безобразного облика, что изо всех сил стараются не показываться людям. Не раз бывало, что брауни, бывший любимцем семьи, пока он оставался невидимой тенью, становился невыносим и омерзителен людям, стоило его кому-нибудь увидеть. Поэтому для каждого брауни главнейший закон -- никогда и никому не попадаться на глаза. Он не сделает этого даже ради спасения собственной жизни. И даже ради спасения жизни хозяина.

Маленький брауни сосредоточенно размышлял, пытаясь найти способ заставить Рыжего Патрика остаться дома, несмотря на все его упрямство. И не показываясь ему на глаза, конечно. Наконец, он хлопнул себя по лбу и рассмеялся:"Вот глупая башка! А овцы-то! Те, которые в загоне! Их там не меньше сотни, и если я их выпущу и разгоню по всей округе, их придется собирать до самого вечера! А к тому времени на ярмарку будет ехать уже поздно! И Рыжий Патрик останется дома, не упадет с лошади и не умрет! Какой я молодец! Как славно все придумал!"

И брауни, как никогда довольный собой, заторопился к овечьему загону, позабыв даже про ужин. Уже возле самого загона он остановился, втянул в себя теплый овечий запах и обдумал все еще раз. "Да... хозяину это, конечно, не понравится. Он будет в ярости. А вдруг он догадается, что это сделал я? Тогда не видать мне больше ни сливок, ни коржиков... Ну и ладно! Зато Рыжий Патрик останется жив!" Брауни решился, и, не думая больше о последствиях, быстро вытащил засов и распахнул дверь.

Овцы дремали, сбившись для тепла в один курчавый шерстяной клубок. Они давно привыкли к брауни и не обратили на него никакого внимания. Овцам совсем не хотелось выходить из теплого загона в ветреную осеннюю ночь, но брауни, владевший искусством приказывать животным, низким голосом пропел им несколько непонятных слов, и они встрепенулись, тихо заблеяли и пошли вслед за брауни. Казалось, они поняли, что шуметь не следует, и можно было только дивиться, как неслышно ступает такое большое стадо. Брауни вывел овец за ворота и погнал в сторону пустошей -- он рассудил, что там им грозит меньше всего опасностей, да и собрать их там будет непросто. Отведя стадо на достаточное расстояние от дома, он громко и пронзительно завопил, хлопая при этом каждую подвернувшуюся под руку овцу по спине. Овцы, отчаянно блея, в ужасе начали разбегаться в разные стороны. Через пару минут все стадо рассеялось по пустоши. Брауни вздохнул и вытер пот со лба:"Надеюсь, их не задерут волки... Этого я себе никогда не простил бы. Ну что ж, дело сделано, и сделано на совесть. До рассвета остался всего час -- нужно пойти и посмотреть, что будет твориться в усадьбе, когда там обнаружат мою проделку". При мысли о гневе Рыжего Патрика брауни стало не по себе, но он подумал, что другого выхода у него все равно не было. Не мог же он позволить хозяину умереть!

Усталый и сонный (ему давно уже пора было на покой), брауни дотащился до усадьбы и спрятался в сарае, где хранились плуги, бороны и другие вещи, которые не могли никому понадобиться до самой весны. Здесь он был в безопасности -- даже если кто и зайдет в сарай, тут немало темных уголков, в которые можно забиться и остаться незамеченным. Маленький брауни в изнеможении упал на кучу соломы и, несмотря на свое решение не спать, сразу же задремал.

Его разбудил громкий голос Рыжего Патрика, кричавшего на работников. Брауни тихо сполз с соломы и приник глазом к маленькой щелке.

-- Как -- разбежались?! -- кричал Рыжий Патрик, крупный, хорошо сложенный мужчина едва за тридцать. У него было круглое лицо, обычно добродушное и славное, но сейчас побагровевшее от негодования. Он стоял посередь двора, одетый в свой лучший наряд, с хлыстом в руках. Поодаль жались смущенные и растерянные работники.

-- Как это -- все овцы разбежались?! -- снова завопил Рыжий Патрик. -А вы, олухи, куда смотрели? Дрыхли, пьяные бездельники? Небось, и загон не заперли на ночь?

Один из работников, Старый Джош, осмелился возразить:

-- Да нет, хозяин, я сам вечером проверил, заперт ли загон. И, будь уверен, засов был на месте. Ума не приложу, как он мог утром оказаться на земле. Если хочешь знать, я думаю, что это проделка брауни.

Брауни почувствовал, что краснеет. "Догадливый, старый хрыч, -- подумал он с негодованием. -- Тебе-то что за дело до всего этого!"

-- Брауни? -- переспросил Рыжий Патрик. -- Ты бы, Джош, лучше помолчал и не возводил на него поклеп. Наш брауни один работает больше, чем все вы вместе взятые! И не разу он не проказничал, как порой делают другие из его племени. Моя хозяйка никогда не забывала поставить ему чашку сливок -- я сам за этим слежу! Так с чего бы ему вдруг устроить мне такую пакость?

Маленький брауни сжался в комочек, не зная, куда деваться от стыда. "О, хозяин, как ты добр! -- думал он. -- Ужасно, но это действительно сделал я. Я не мог поступить иначе! Клянусь, теперь я буду работать еще старательней!"

-- Ну, ладно, -- решительно проговорил немного успокоившийся Патрик. -Что толку стоять и молоть языками? Неважно, как и почему, но овцы разбежались, и надо поскорее их собрать, пока их не задрали волки. Отправляйтесь, и не показывайтесь мне на глаза, пока не соберете всех до единой. На ярмарку сегодня не поедем -- все равно не успеть.

И он резко повернулся и направился к дому, чтобы снять праздничную одежду. Брауни перевел дух -- его план удался! Довольно посапывая и поздравляя себя, он поглубже закопался в солому и заснул сном праведника.

Тем временем Рыжий Патрик говорил жене:

-- Как ты думаешь, Мардж, мог это и вправду быть брауни? Сегодня утром я заметил, что чашка со сливками на крыльце осталась полной, и коржик лежал на месте. Такого никогда раньше не случалось. Может, ему чем-то не понравилось наше угощение, и он поэтому напроказил?

-- Не знаю, Патрик, -- задумчиво проговорила его жена. -- Брауни порой бывают очень обидчивы. К тому же, не забывай, они не люди и мыслят иначе, чем мы с тобой. Может, он оставил угощение нетронутым потому, что не приходил вчера?

-- Ладно, не будем ломать голову, -- решил Патрик. -- Будем надеяться, что даже если овец выпустил брауни, больше он ничего подобного делать не будет. А ты не забудь сегодня вечером налить ему сливок, да проверь, чтоб они были самые лучшие.

Брауни проснулся уже вечером, когда работники, посланные искать овец, начали один за другим возвращаться. Он ужасно обрадовался, когда услышал, что ни одна овца не пропала -- наверное, даже сам Рыжий Патрик не радовался этому сильнее. Брауни тихо сидел в своем закуточке и ждал, когда люди отправятся спать. По правде сказать, он сильно проголодался -- ведь вчера ночью он совсем забыл поужинать.

Наконец, последнее окно господского дома потухло, и усадьба погрузилась в сонную тишину. Брауни тихонько выбрался из сарая и первым делом отправился на поиски ужина. Он пришел в восторг, когда увидел чашку сливок на обычном месте -- значит, хозяин не сердится на него! Сливки были нежные и жирные, а кроме того, Мардж, желая порадовать брауни, поставила на крылечко тарелку с мясным пирогом. Голодный брауни уписывал угощение так, что любо-дорого было посмотреть. Наконец, с едой было покончено, и он устроился поудобней, чтобы немного передохнуть. Ночь выдалась теплая и погожая. Сытый и довольный, брауни сидел и смотрел на звезды, радуясь, что все так хорошо кончилось.

Внезапно до его слуха донесся какой-то странный звук. Брауни насторожился. Снова тот же звук разбил зеркальную тишину ночи, и брауни, узнав его, в ужасе замер. Это рыдала банши.

Скатившись с крыльца, брауни, не разбирая дороги, кинулся искать банши. На этот раз она сидела на большом камне у ворот, волосы у нее были иссиня-черные, а лицо, когда она повернулась к брауни, оказалось лицом уродливой старухи. Пока брауни пытался отдышаться и хоть немного собраться с мыслями, банши первая заговорила с ним.

-- Что, маленький брауни, -- медленно проговорила она, -- не ожидал вновь увидеть меня так скоро? Ты думал, что ловко все устроил, спас хозяина! Нет, не все так просто. Да, Рыжий Патрик прожил этот день, но Смерти некуда спешить. То, что не удалось взять сегодня, она возьмет завтра. И не тебе с ней бороться.

Слезы текли по мордочке брауни, тихие слезы отчаянья. Взглянув в глаза банши, он увидел в них могильный холод и безжалостность. Он хотел было убежать, но банши остановила его возгласом:

-- Погоди! Подойди поближе!

Брауни, как во сне, повиновался ей. Ледяные пальцы банши прикоснулись к его голове, она развернула его лицом к свету и долго рассматривала своими ужасными глазами. Наконец, она задумчиво сказала:

-- Кто бы мог подумать, что в такой невзрачной оболочке таится такое прекрасное сердце! Я не встречала еще подобной преданности ни среди людей, ни среди духов, ни среди народа холмов... Не ради твоего хозяина, маленький брауни, но ради тебя и твоей любви к нему, я открою тебе одну тайну. Я скажу тебе, что нужно сделать, чтобы Рыжий Патрик остался жить.

-- Что? -- встрепенулся брауни. -- О, скажи, умоляю! Я все сделаю ради него!

-- У Смерти, -- тихо-тихо зашептала банши, -- есть только три дня на исполнение приговора Вечного. Если она не успеет, ей придется ждать до следующего случая, а он может не наступить много лет. Один день уже прошел. Осталось еще два. Если ты сможешь сделать так, чтобы Рыжий Патрик остался в эти дни дома, Смерть не решится подкрасться к нему. Ведь она должна поразить его верхом на лошади, по дороге на ярмарку -- это условие приговора. Она не посмеет ослушаться. Поэтому, если хочешь сохранить Рыжему Патрику жизнь -делай все что угодно, опять выпускай овец...

-- Ты знаешь? -- перебил ее сконфуженный брауни.

-- Знаю, и, по моему, неплохо придумано. Сердце подсказало тебе, как нужно поступить. Так вот, делай, что сочтешь нужным, но не позволяй хозяину уехать в эти два дня. Это единственный способ спасти его.

-- А потом, когда пройдут эти дни, он будет в безопасности? -- спросил брауни, захлебываясь от возбуждения.

Банши молча кивнула.

-- О, банши, как несправедливы те, кто говорит, что тебя нельзя разжалобить! Теперь я вижу, ты вовсе не жестока! Спасибо тебе, спасибо!

Брауни показалось, что на морщинистом лице старухи промелькнула слабая улыбка. Она сказала:

-- Еще никто не говорил мне "спасибо", маленький брауни, а ведь мне уже больше тысячи лет, и я немало потрудилась на своем веку, оплакивала самых доблестных воинов и прекрасных леди! Я не жалею, что рассказала тебе эту тайну -- у тебя действительно чудесное сердце... А теперь иди, потрудись ради своего хозяина, а я должна трудиться ради моего.

Брауни еще раз прошептал слова благодарности и поспешил к усадьбе. Банши проводила его долгим взглядом, потом поплотнее завернулась в свой серый плащ и снова зарыдала.

Когда брауни подошел к овечьему загону, чтобы повторить вчерашнюю проделку, он внезапно насторожился. Втянув воздух, он почувствовал, что к запаху овец примешивается и другой -- человеческий! Что бы это могло значить? С минуту брауни недоуменно смотрел на дверь загона, и вдруг догадался. Рыжий Патрик не желал больше рисковать своими овцами и велел кому-то из работников ночевать в загоне. А значит, брауни не удастся сегодня выпустить овец.

Да, это был удар для маленького брауни. Нужно было придумать какой-то новый способ удержать Рыжего Патрика от поездки на ярмарку, да побыстрее. Отойдя подальше от овечьего загона, чтобы его никто не заметил, брауни сел на землю и задумался. "Да уж, -- раздраженно бормотал он, -- нелегко спасать того, кто не хочет быть спасенным и мешает тебе, как может! Ну да ладно, придется пораскинуть мозгами. Без чего Рыжий Патрик не сможет поехать на ярмарку? Овец ему надо продать, а чтоб добраться до ярмарки ему нужен конь. О! Конь! Почему бы мне на этот раз не разогнать коней вместо овец? Прекрасная мысль!" И брауни, потирая лапы, направился к конюшне.

Рыжий Патрик был человеком зажиточным, и на его конюшне стояло полдюжины верховых коней и столько же рабочих. Когда брауни отворил дверь конюшни, кони тихонько заржали, приветствуя его -- они любили брауни, который каждую ночь чистил их, а по праздникам заплетал гривы в косички. Брауни приложил палец к губам, призывая к тишине, а потом начал петь то же заклинание, что вчера овцам. Кони, слушая его, кивали головами, словно соглашались с каждым словом. Закончив петь, брауни с большим трудом вскарабкался на гнедого жеребца Рыжего Патрика, и конь тихим шагом вышел за дверь. Остальные кони так же тихо последовали за гнедым.

Вскоре кони прибавили шагу -- они уже были достаточно далеко от усадьбы, и услышать их никто не мог. Добравшись до пустоши, брауни соскочил с рослого жеребца и запел новое заклинание. Услышав первые слова, кони навострили уши, выгнули шеи и принялись, раздувая ноздри, пританцовывать на месте. Они вновь почувствовали себя юными жеребятами, пасущимися на весеннем лугу. Им хотелось бегать и играть, а о возвращении домой они даже не помышляли. Наконец, брауни издал громкий веселый клич, и все кони, дико заржав, прянули от него в разные стороны. Их топот вскоре затих вдали.

Брауни усмехнулся:"Ну что ж, славно сработано! Будем считать, что у коней сегодня праздник -- эк они припустили! Пусть порезвятся, им это пойдет на пользу".

Не спеша -- времени у него было предостаточно -- брауни добрался до усадьбы и залез в сарай. Сидя на куче соломы, он еще с часок поразмышлял о том, о сем (например, о том, чем он так уж пришелся по душе банши -- ведь любой на его месте не мог поступить иначе), а потом сладко заснул.

Хоть брауни и знал, что утром Рыжий Патрик будет бушевать, но, услышав сквозь сон его голос во дворе, так перепугался, что скатился с соломы, словно ему отвесили затрещину. Он и не представлял, что его хозяин может так разозлиться.

-- Что? -- вопил Рыжий Патрик, яростно потрясая кулаками. -- Вчера овцы, а сегодня -- кони?! Все до единого? И опять никто ничего не слышал, никто ничего не знает! Ну, это уж чересчур!

Дрожащий брауни сжался в комочек и не смел даже выглянуть во двор сквозь щелку.

-- Хозяин, позволь мне сказать, -- услышал он голос Старого Джоша. -Провалиться мне на этом месте, если это сделал не брауни! Где это видано, чтоб кони посередь ночи отправились гулять! К тому же, не только горячие жеребцы, но и смирные работяги-мерины! Да ни один человек не смог бы выманить их ночью из теплой конюшни! Такое под силу только брауни.

-- Брауни? -- протянул Рыжий Патрик, и было слышно, что он сомневается, но уже почти верит этому. -- Брауни, говоришь? Ну, не знаю, не знаю...

Брауни чуть было не закричал:"Хозяин, но ведь я сделал это ради тебя!", но вовремя зажал себе рот лапой. Во дворе повисла тишина -- Рыжий Патрик так глубоко задумался, что совсем забыл о работниках, ждущих его приказаний. Наконец, он очнулся и снова набросился на них:

-- А вы что стоите, бездельники? Живо отправляйтесь искать коней! На ярмарку сегодня опять не попадем, а овцы того и гляди упадут в цене! Не знаю, кто вредит мне -- брауни, или кто другой, но кончится это тем, что я разорюсь!

Работники бросились исполнять его приказание, а Рыжий Патрик задумчиво побрел к дому.

Никогда еще брауни не чувствовал себя таким несчастным. Он понимал, что Рыжий Патрик уже почти убежден в его вине, а если и нет... Завтра ведь придется сделать то же самое, и уж тогда-то хозяина оставят последние сомнения. "О, какой я злосчастный! -- горевал брауни. -- Видно, платой за жизнь хозяина будет его любовь ко мне! Ох, как это тяжко! Но что поделать -не могу же я позволить ему умереть!"

А Рыжий Патрик позвал жену и спросил ее:

-- Ну, слыхала новость? Джош утверждает, что это сделал брауни, и я, кажется начинаю ему верить. А ты что думаешь?

-- Не знаю, что и сказать, -- проговорила Мардж. -- Странно все это. Одно могу сказать точно: сегодня брауни приходил. Он выпил сливки и съел пирог.

-- А сделал он что-нибудь по хозяйству?

-- По-моему, ничего.

Рыжий Патрик со всех сил ударил кулаком по столу:

-- Вот поганец! Мы его кормим, а он не работает, да еще и пакостит! Знаешь что, сегодня не давай ему сливок -- пусть задумается!

-- Патрик, -- несмело сказала Мардж, -- а ты не думаешь, что он может обидеться на нас еще сильнее?

-- Пусть обижается! Пусть проваливает ко всем чертям! Я не позволю всякой нечисти издеваться надо мной.

Вот так и получилось, что вечером, когда брауни вылез из своего убежища и отправился на поиски ужина, его ждало горькое разочарование. На крылечке, впервые в жизни, ничего не было. Брауни растерянно стоял, глядя на крыльцо и все глубже понимая, в какую он впал немилость. Это было ужасно. Наверно, он простоял так довольно долго, потому что очнулся лишь тогда, когда услышал голос банши.

Она стояла прямо за его спиной. Сегодня на ней под серым плащом было темно-зеленое платье, а лицо ее было все в трупных пятнах. Банши снова тихо окликнула его.

В этот миг банши была единственным существом, способным понять горе брауни, и ему захотелось поделиться с ней своим несчастьем. Грустно-грустно маленький брауни проговорил:

-- Банши, банши, посмотри, сегодня мне не дали моих сливок!

Казалось, он до сих пор не мог поверить в это.

Голос банши звучал почти сочувственно, когда она ответила:

-- Но ты ведь знал, что так будет! Я говорила тебе, что люди не стоят твоей любви.

-- Нет! -- запальчиво возразил брауни. -- Хозяин ни в чем не виноват! Он ведь ничего не знает! Он не понимает, что я сделал все это для его же пользы. Главное -- спасти ему жизнь, а потом я буду работать изо всех сил, и он простит меня! Ведь правда, банши?

Банши молчала.

-- Да, простит, я знаю, что простит. Он добрый, он не умеет долго сердиться. Я тоже не сержусь на него. Просто, я немного огорчился...

-- Понимаю, -- сказала банши. -- Значит, ты не передумал?

-- Конечно, нет! Как я могу передумать! Остался всего один день!

-- Ну что же... Я думаю, мы с тобой больше не увидимся, маленький брауни. Но я никогда не забуду тебя и твое прекрасное сердце. Желаю удачи. Прощай!

-- Прощай, банши. Спасибо, что ты была так добра ко мне, хоть я этого и не стою.

Банши взмахнула на прощанье рукой и медленно растворилась в ночи. Маленький брауни стоял, шмыгая носом, и чувствовал себя ужасно одиноким.

Но времени горевать у него не было. Последний раз бросив горестный взгляд на крыльцо, брауни побрел к конюшне. Здесь его ждало еще одно разочарование: в конюшне были люди. Рыжий Патрик сделал все, чтобы помешать ему.

Брауни уже думал о таком повороте дел. У него в запасе остался один заговор, для которого не обязательно было проникать в конюшню, но ему ужасно не хотелось им пользоваться. До этого он не причинял никакого вреда имуществу своего хозяина -- овцы и кони благополучно вернулись домой. Но это заклинание...

Однако, выбора у брауни не оставалось. Удрученно вздохнув, он принялся ногой чертить на земле перед конюшней какие-то загадочные знаки -- круги, зигзаги, точки. При этом он негромко напевал песню, звучащую, по правде сказать не очень добро. Заговор был непростым, и пел он довольно долго. Наконец, брауни трижды тихонько заверещал и умолк. Заклинание было готово. Еще раз вздохнув, брауни старательно затер ногой все следы на земле и, понурившись, пошел прятаться в сарай.

Голод и грустные думы всю ночь не давали брауни сомкнуть глаз. Ранним утром, когда темнота в сарае из черной сделалась серой, брауни услышал, как в господском доме хлопнула дверь. Немного погодя -- другая. Истошно заголосил петух, заквохтали куры. Усадьба просыпалась.

Вот работники, ночевавшие с конями, отворили дверь и начали седлать хозяйского гнедого. Вдруг один из них издал приглушенный возглас и склонился к ногам коня. Выпрямившись, он с испуганным лицом побежал осматривать ноги других коней. И каждый раз снова вскрикивал. Брауни со слезами стыда на глазах наблюдал за результатами своего заклинания. "Ну, -- думал он, -- по крайней мере, оно подействовало".

Работник, осмотрев всех коней, выскочил из конюшни и начал созывать всех, кто был поблизости. Каждый по очереди осматривал ноги коней и хмыкал. За этим занятием их и застал Рыжий Патрик, выйдя во двор.

-- Ну, что? -- спросил он недовольно. -- Лошадь оседлана?

Работники с вытянувшимися лицами обернулись. Какое-то время никто из них не решался подать голос, но, наконец, кто-то справился с собой и испуганно ответил:

-- Хозяин, ты не поверишь, но все лошади до единой охромели!

На Рыжего Патрика, когда он услышал эту новость, было страшно смотреть. Он покраснел, потом побледнел, глаза его метали молнии.

-- Все...лошади...охромели??? -- только и смог выдавить из себя он.

-- Да, хозяин, все, и даже старая кобыла, на которой возят навоз.

-- И это дело рук брауни? -- проревел Патрик.

-- Конечно, брауни! -- вмешался Джош. -- Кому еще под силу такое?

Хлыст в руках Рыжего Патрика сломался пополам.

-- Ну, попадись мне только этот паршивец!!! -- воскликнул он. -Перепортить всех моих коней! Да я шкуру с него заживо спущу! Третий день подряд он не дает мне добраться до ярмарки, а овцы все дешевеют и дешевеют! Но уж сегодня я туда попаду, пусть хоть все брауни мира захотят мне помешать! Колум!

-- Да! -- откликнулся самый молодой из работников.

-- Беги во весь дух к соседу Киллигану -- это всего-то миля! -- и попроси у него взаймы лучшего коня! Он не откажет, он добрый малый. А потом во весь опор скачи сюда. А вы, -- обратился он к остальным работникам, когда Колум припустил к воротам, -- выгоняйте овец! Не пройдет и получаса, как мы отправимся на ярмарку!

Ошарашенный брауни не мог поверить своим ушам. Такого поворота дел он не ожидал. Навлечь на себя гнев хозяина, согрешить против его имущества -- и все напрасно! "Может, Киллиган не даст ему лошадь?" -- утешал себя брауни, от души надеясь, что так и случится. Так он надеялся и терзался, не зная, что предпринять, пока не услышал дробный топот копыт.

Во двор влетел огромный черный конь, на широкой спине которого испуганно жался Колум. С большим трудом работник остановил коня и спрыгнул наземь. Конь злобно косился на него и возбужденно переступал ногами.

-- Вот, хозяин! -- крикнул Колум. -- Мне дали коня. Но будь осторожен -- это такая зверюга, что я еле проскакал на нем милю! Три раза пытался меня сбросить!

Брауни в ужасе смотрел на жуткого коня, которого, казалось, сама Смерть приготовила для Рыжего Патрика. А тот беспечно ответил:

-- Ничего, будет артачиться -- отведает плетки! -- и вскочил в седло.

-- Все готовы? -- спросил он у работников, ведущих овец.

-- Да!

-- Тогда, с Богом!

И тут брауни решился. Забыв, что брауни нельзя попадаться людям на глаза, он во весь дух помчался к двери сарая, пулей выскочил во двор и схватил черного коня под уздцы.

-- Хозяин! -- закричал он жалобно и умоляюще. -- Хозяин! Не езди на ярмарку!

Рыжий Патрик недоуменно смотрел на странное существо и проникался к нему все большим омерзением. Это, несомненно, был брауни -- кто еще это мог быть? Он был ростом не больше четырех футов, при этом ноги у него были очень короткие, а руки почти касались земли. И ноги, и руки заканчивались огромными лягушачьими лапами. Голова брауни была огромной и круглой, выпученные глаза -- как плошки, а носа, как у прокаженного, не было вовсе, на его месте зияли только две ноздри. Одет он был в грязно-коричневые лохмотья. К тому же, голос у брауни был тоненький и визгливый. В общем, более отталкивающее с виду существо трудно вообразить.

-- Хозяин! -- снова заверещало мерзкое существо. -- Прошу тебя, не езди на ярмарку!

Гнев охватил Рыжего Патрика:

-- А, так это ты, мозгляк, мешаешь мне уехать! -- закричал он. -- Прочь с дороги, дьявольское отродье!

Но брауни продолжал изо всех сил цепляться за поводья и что-то верещать. Тогда Рыжий Патрик оттолкнул брауни и направил коня прямо на него. Конь подмял брауни своей могучей грудью, и тот упал наземь. В одно мгновение конские копыта переломали ему все кости.

Рыжий Патрик, даже не оглянувшись, во весь дух поскакал вперед. Работники, несмотря на его приказ, немного задержались, чтобы поглазеть на мертвого брауни. С изумлением они увидели, что тельце брауни начало быстро испаряться, пока не превратилось в облачко серого дыма. Застыв на секунду в воздухе, облачко с горестным вздохом рассеялось. Работники, переглянулись, перекрестились и поспешили вслед за хозяином.

А вечером они вернулись и принесли мертвое тело Рыжего Патрика. Конь сбросил его, а сам ускакал. Больше этого коня никто не видел.

История о Коротышке Мэтте и клураканах

Мало кто слыхал о клураканах из тех, кто не бывал в Ирландии. А, между тем, истории о них рассказывают там повсюду. Клураканы -- маленькие веселые старички в красных курточках и шапочках, близкие родичи домовых. От всех прочих подобных существ их отличает огромная любовь к горячительным напиткам, особливо к доброму элю. Поэтому селятся клураканы исключительно в винных погребах и подвалах, поближе, так сказать, к предмету своей любви. Они следят, чтобы не испортилось вино, не прокисло пиво, а при случае не отказывают себе в удовольствии промочить горло. Говорят, если хозяин погреба соблюдает умеренность, то и клуракан будет пить в меру, но если хозяин -пьяница, от клуракана ему не будет никакого спасения. Вот и история, которую я вам расскажу, утверждает то же самое.

Коротышка Мэтт был хозяином постоялого двора неподалеку от Голвея. Дела его шли не слишком хорошо: место было не бойкое, постояльцы заглядывали редко, к тому же Мэтт был большой любитель с самого утра пропустить глоточек. К первому глоточку он, как водится, тут же добавлял второй, ко второму -- третий, и к полудню уже совсем лыка не вязал. В этом блаженном состоянии он и пребывал до самого вечера, а назавтра начиналось то же самое. Наружность Мэтта красноречиво повествовала о его битвах с зеленым змием -краснющий нос, осоловевшие глаза, реденькие волосенки, торчащие как пакля. Коротышкой же Мэтта прозвали недаром -- был он маленький и весь какой-то хлипкий.

Погреб у Мэтта был что надо: если все остальное хозяйство он давно забросил, то за погребом, по понятной причине, следил денно и нощно. Погреб был сложен из огромных камней, с потолком таким высоким, что человек среднего роста мог идти не нагибаясь. Здесь в любую погоду было прохладно и сухо, пол устилали чистые ароматные опилки. По всем стенам шли сплошные ряды дубовых полок с бутылями, бутылочками и бутылищами -- были тут и вина, и настойки, и бренди, и все, что душе угодно. На полу стояли разномастные бочонки с пивом и элем всяких сортов. Мэтт был не простой пьяница, которому лишь бы выпить, а что -- неважно; нет, Мэтт был настоящим ценителем, разбирался и в пиве, и в заморском вине. Да только не в прок оно ему шло, потому как не знал меры.

Каждый месяц Мэтт проверял свои запасы -- сколько чего вышло, да не надо ли чего прикупить. И вот однажды получилось у него, что за последний месяц он выпил чуть не втрое больше обычного!

-- Да не может такого быть! -- пробормотал Мэтт, почесывая в затылке. -- Чтоб мне лопнуть, если я все это выпил! И постояльцев было не больше обычного, значит, они мне помочь не могли. К тому же, я отродясь не пил летом джин -- только зимой! -- а тут в августе пропало пять бутылок! И куда ж оно все делось?

Мэтт долго стоял, покачиваясь (время шло уже к обеду), посреди погреба, пытаясь решить этот сложный вопрос, но это ему так и не удалось, и он пошел обедать, в сердцах хлопнув дверью. Пообедав и немного отойдя, Мэтт решил приделать на дверь погреба еще один замок и выкинуть эту историю из головы.

Но на этом дело не кончилось. В сентябре обнаружилось, что выпито еще того больше, к тому же пропала бутылка старого бренди, которое Мэтт берег для себя на случай простуды. Становилось ясно, что его кто-то злонамеренно обкрадывает, и Мэтт решил во что бы то не стало выяснить -- кто?! Весь следующий месяц Мэтт неусыпно следил за дверью в погреб и готов был поклясться -- никто кроме него туда не заходил. Каково же было его изумление, когда и в октябре он недосчитался многих дорогих своему сердцу бутылок!

-- Что же это такое? -- недоумевал Мэтт. -- Уж не нечистый ли строит мне козни? Отродясь ни о чем подобном не слыхивал!

Мэтт долго еще терзался бы этими вопросами, когда б ему не помог случай. Как-то утром он проснулся раньше обычного и решил, по своему обыкновению, пропустить с утречка кружечку доброго эля. Обнаружив, что в доме все пиво вышло, Мэтт взял большой кувшин и полез в погреб. Едва приоткрыв дверь, он услыхал из погреба тихое чмоканье, как будто кто-то торопливо пил что-то очень вкусное. Мэтт не растерялся. "Ага! -- подумал он. -- Кажется, сейчас я поймаю этого неуловимого вора!" И тихонько скользнул в погреб.

Спустившись он смекнул, что чмоканье доносится из дальнего угла, от самой большой бочки с пивом. Стараясь ступать неслышно, Мэтт прокрался туда и застыл, вглядываясь в полумрак. То, что он там увидел, заставило его взвыть от ужаса.

А увидел он маленького, ростом не больше двух футов, старичка, от души присосавшегося к крану огромной пивной бочки и причмокивающего от удовольствия. На старичке была красная курточка и того же цвета остроконечный колпачок. Услышав жуткий мэттов вопль, старичок обернулся, тоже вскрикнул -- тоненько, как цыпленок, -- и собрался было улизнуть. Но тут ему не повезло -- Мэтт уже очухался, и не желал упускать вора, кем бы он там ни оказался. К тому же, клуракан (а это был именно он!) только что изрядно хлебнул пивка и немного отяжелел, а Мэтт был настолько трезв, насколько это вообще было для него возможно. Поэтому он выиграл короткое состязание в беге, и через полминуты уже держал за шкирку трепыхающегося и визжащего клуракана.

Только тут Мэтт смог как следует рассмотреть диковинного вора. Свой колпачок клуракан где-то потерял и теперь сиял розовой лысиной, окруженной взлохмаченными седыми волосами. Из-под густых седых бровей сверкали маленькие и хитрые глазки. Носом клуракан превосходил самого Мэтта -- до того он был ярко-красный.

-- Да... ну и фитюлька! -- глубокомысленно проговорил Мэтт. -- А пьет почище лошади!

-- Хозяин, гляди, у тебя пиво вытекает! -- хитро пропищал клуракан. И действительно, в пылу погони Мэтт не обратил внимания, что кран бочки все еще открыт.

Но если клуракан собирался воспользоваться замешательством Мэтта и сбежать -- он жестоко просчитался. Не спуская со своей добычи глаз Мэтт завернул кран и спросил:

-- И кто же ты такой?

-- Я -- честный ирландец, хозяин! Не станешь же ты сердиться на честного ирландца за то, что у него пересохло в горле, и он позаимствовал у тебя немножко пива -- кстати, кисловатого...

-- Ты мое пиво ругать не смей! -- рявкнул обиженный Мэтт. -- Лучше скажи, сколько вас таких здесь было?

-- Каких -- таких? -- озадаченно переспросил клуракан.

-- Ну, таких малявок, как ты. Это ж надо, сколько вы всего повыпили! Видать, вас тут было не меньше дюжины!

-- Да что ты, хозяин, -- обиделся в свою очередь клуракан. -- Никого кроме меня тут не было! Если б я привел друзей, твоего погреба нам хватило бы ненадолго!

-- Ты хочешь сказать, что один выпил такую прорву? -- спросил Мэтт и от души расхохотался.

Клуракан даже нахохлился от обиды:

-- Ну да, я один, а ты что, мне не веришь?

-- Кто ж тебе поверит, фитюлька!

-- Я тебе не фитюлька! -- закричал разгневанный клуракан. -- Я -клуракан, происхожу из древнего уважаемого рода, и такого глупого верзилу, как ты, мог перепить еще грудным младенцем!

Но Мэтт, не обращая никакого внимания на древность рода клуракана, продолжал хохотать. Клуракан же еще больше разошелся:

-- Ах, ты мне не веришь! Ах, вот как! А ну, давай поспорим, что я выпью больше тебя, а когда ты свалишься под стол -- еще и за твое здоровье выпью!

Тут Мэтт перестал хохотать. Как всякий ирландец, он обожал биться об заклад, к тому же он подумал, что запросто перепьет хвастливого клуракана. И он сказал:

-- Ладно, давай поспорим! И на что же мы будем спорить?

Клуракан почесал лысину одной рукой, потом второй, а потом сказал:

-- Слушай, ты не мог бы опустить меня вниз? Когда я вишу в воздухе, мне плохо думается.

-- А ты не сбежишь? -- подозрительно спросил Мэтт, слышавший, что подобным тварям верить нельзя. Но клуракан смерил его таким оскорбленным взглядом, что Мэтт, не говоря ни слова, опустил того на пол.

Клуракан, действительно, и не думал сбегать. Недоверие Мэтта к его пьяницким талантам задело его за живое. Теперь для него стало делом чести доказать глупому верзиле, как жестоко он заблуждался. И, конечно, получить с него за это как следует. Поэтому через пару минут сосредоточенных размышлений клуракан воскликнул:

-- Придумал! Если ты проиграешь, то навсегда оставишь меня в покое, позволишь пить, сколько влезет, и угощать друзей -- за твой счет, разумеется!

-- А если я выиграю? -- спросил Мэтт. Его гораздо больше интересовал этот вопрос, потому что он не сомневался, что выиграет.

-- А если ты выиграешь -- я покажу тебе богатый клад и навсегда оставлю в покое, уйду, куда глаза глядят.

При слове "клад" Мэтт оживился.

-- Клад? -- переспросил он. -- Вот это здорово. А ты не врешь?

-- Клянусь чем хочешь. Я их несколько знаю.

-- Ну что же, твои условия хороши и справедливы. Идет!

И они ударили по рукам.

Оружием поединка с общего согласия выбрали эль -- напиток почтенный и всеми любимый. Мэтт наполнил огромный кувшин лучшим элем, какой только нашелся в его погребе, достал самые большие кружки, и соперники уселись друг против друга за столом из неструганых досок. Вернее, это Мэтт сидел за столом -- клуракану, из-за маленького росточка, пришлось устроиться прямо на столе. От закуски -- недостойной уловки в честной борьбе -- оба с негодованием отказались.

Клуракан, важный, как король, восседал на столе, болтал ногами и хитро посматривал на Мэтта. Под нос он бурчал не то какую-то песенку, не то стишок. Когда Мэтт поставил перед ним кружку с элем, клуракан заметно приободрился. Двумя руками он с большим трудом поднял огромную (и не только для него) кружку, похмыкал, понюхал, отхлебнул глоточек и сказал с довольным видом:

-- Да, хозяин, это знатный эль! Не то, что та кислятина, какую мне пришлось сегодня пить! Видно, до этой бочки я еще не успел добраться... Твое здоровье!

Мэтт, раскрыв рот, смотрел, как содержимое кружки с неимоверной скоростью исчезает в объемистом брюшке клуракана. Допив до дна, клуракан с блаженным вздохом поставил кружку на стол, достал из кармана крохотную трубочку и закурил. Только тут Мэтт вспомнил о своей кружке. Он отпил несколько добрых глотков, и вдруг почувствовал -- что-то не так. Это был эль, и на вкус, и на вид, и на запах, да только вот в голову он бил почище неразбавленного виски! Мэтт был закаленным бойцом, но, выпив не так уж много, стремительно начал "косеть". Догадавшись, что тут дело нечисто, Мэтт подозрительно взглянул на клуракана. Тот, как ни в чем не бывало, попыхивал своей трубочкой, но что-то в выражении его лукавых глазок не понравилось Мэтту. Он грохнул кружкой по столу, опять схватил клуракана за шкирку и завопил:

-- Слушай, ты, клу... кла... в общем, как там тебя! Признавайся, что ты сотворил с моим элем?!

-- Эй, хозяин, не сердись, не сердись, -- закричал во все горло не на шутку перепуганный клуракан. -- Я пошутил, только пошутил!

-- Хороши шуточки! Вот и верь тебе после этого, жулик! Где это видано -- эль шибает в голову хуже виски! Что ты в него подсыпал, поганец?!

-- Ничего! Клянусь, ничего! Я его только заколдовал! Это была шутка!

-- Заколдовал... -- Мэтт был так поражен, что даже перестал сердиться. До этого дня он ни разу не встречался с подобными существами, и даже подумать не мог, что эта забавная красноносая фитюлька способна на такое. Глядя на клуракана с внезапно проснувшимся уважением, Мэтт осторожно посадил его обратно на стол и спросил:

-- А ты что угодно можешь так заколдовать?

Клуракан, почувствовав, что буря прошла стороной, обрел былую самоуверенность. Он не спеша одернул свою уже изрядно помятую курточку и только потом ответил:

-- Ну, вообще-то, нет. Воду так не заколдуешь. А вот любое пиво или вино -- это можно. Когда наступают сухие времена, и глоточек пива -- и то трудно раздобыть, это заклинание бывает очень кстати.

-- Еще бы! -- протянул восхищенный Мэтт, вспомнив свои собственные сухие времена. Но тут ему в голову пришла новая мысль, и он спросил, пристально глядя клуракану прямо в глаза:

-- Это все здорово. Вот только скажи мне -- для чего ты сделал это сейчас? Не для того ли, чтобы обыграть меня, а?

Клуракан смущенно заерзал на месте, но все же ответил:

-- Если честно, то да. Очень уж мне хотелось тебя обыграть. Но теперь, клянусь, я не буду делать ничего подобного -- или пусть я помру от жажды!

Такой страшной клятве Мэтт не мог не поверить. К тому же, клуракан говорил с таким жаром и выглядел так искренне раскаявшимся, что ему поверил бы кто угодно.

И эта славная парочка, примирившись и позабыв взаимные обиды, вновь уселась за стол и продолжила состязание. Кружка за кружкой исчезали в их глотках, потом они очень душевно спели все песни, какие вспомнили, пуская слезу в самых грустных местах. Кувшин они опростали, пришлось идти в погреб за добавкой. Потом Мэтт вдруг обнаружил, что жалуется клуракану на жизнь, обвиняя весь мир в черной неблагодарности. Клуракан сочувственно поддакивал, не забывая, однако, следить, чтобы эль в кружках не переводился. Увидев, что и этот кувшин опустел, он снова послал Мэтта в погреб. Выпив еще три кружки, Мэтт почувствовал, что все тело его наполняется туманом, мягким и теплым. Как во сне, он вновь наполнил кружки, выпил, и провалился в черную бездну.

Из забытья Мэтта вывел ехидный голосок клуракана:

-- Ну что, хозяин, и кто из нас фитюлька? Быстро же ты сдался -- у меня-то хмеля ни в одном глазу! Твое здоровье!

Послышалось бульканье и сопение, и Мэтт, с трудом оторвав физиономию от стола, мутными глазами уставился на клуракана, который, наклонив кувшин, с удовольствием допивал из него остатки эля. Голова у Мэтта раскалывалась, перед глазами плавали зеленые круги.

-- Водички!.. -- слабым, умоляющим голосом простонал Мэтт. Клуракан тут же оторвался от кувшина, с жалостью посмотрел на Мэтта и побежал за водой. Через минуту он вернулся с ковшиком, полным чистой, прохладной воды из колодца, и сказал, протягивая его Мэтту:

-- Давай-ка, хозяин, соберись с силами и доползи до постели! Я бы рад тебе помочь, да ростом маловат.

Мэтт, фыркая и постанывая, огромными глотками влил себе в пасть сколько смог воды, а остатки вылил на голову. Взглянув на клуракана слегка прояснившимися глазами, он проговорил:

-- Да... Ну и горазд ты, братец, пить... Что же, ты выиграл, и выиграл честно. А теперь я пошел спать.

И он, кряхтя, выбрался из-за стола и по стеночке отправился в свою комнатушку. Там он, не раздеваясь, упал на кровать и тут же заснул тяжелым пьяным сном.

На следующее утро Мэтт проснулся чуть живой. Кряхтя и чертыхаясь, он сел на кровати и принялся вспоминать, что же вчера было. Мэтт не раз слыхал от знающих людей, что все пьяницы рано или поздно начинают видеть чертенят, и теперь гадал, был клуракан на самом деле, или он, что называется, допился. Самое ужасное -- он никак не мог решить, что хуже. Наконец, Мэтт почувствовал, что без глоточка пива решить этот вопрос он не в силах. С большим трудом он поднялся и потихонечку, стараясь не делать резких движений, поплелся в погреб. Открыв дверь, он застыл на пороге, разинув рот.

Посреди погреба лежала перевернутая вверх дном большая кадушка, а вокруг нее, как вокруг стола, сидела развеселая компания маленьких старичков в красных колпачках. Было их полдюжины, и каждый держал в руке стакан с вином. По запаху Мэтт тут же определил, что это старый портвейн, гордость его погреба. Завидев Мэтта, старички оборвали удалую песню, которую распевали, и радостно замахали ему ручонками, как старому другу, приглашая присоединиться к своей компании. Обалдевший Мэтт стоял на пороге, словно пустил там корни, и подумывал, не сошел ли он с ума, но тут один из старичков поднялся на ноги, и Мэтт узнал в нем своего победителя.

-- Доброе утро, хозяин! -- приветливо сказал клуракан. -- Позволь представить тебе моих старых друзей. Я пригласил их, пользуясь своим новым правом принимать и угощать гостей. Надеюсь, ты помнишь наш вчерашний уговор и не возражаешь?

-- Да... -- пролепетал Мэтт. -- То есть, нет... То есть, не возражаю...

-- Вот и чудесно, хозяин, я знал, что ты человек, на слово которого можно положиться! Не желаешь ли присоединиться к нам? Мы будем очень рады!

-- Я... Нет... Спасибо...

-- Ну, что же, если передумаешь -- всегда пожалуйста. С таким славным человеком, как ты, и клуракану выпить приятно! А если тебе что-нибудь здесь понадобится -- не стесняйся, заходи, ты нам не помешаешь!

-- Да... я вот... пивка налить...

Клуракан сделал вежливый приглашающий жест рукой, и Мэтт, опасливо поглядывая на теплую компанию, бочком пробрался к первой попавшейся бочке, нацедил пива и поспешил убраться восвояси. Едва он закрыл за собой дверь, как услышал, что клураканы вновь затянули песню, еще разухабистей прежней, время от времени прерывавшуюся звонким хохотом. Веселье продолжалось как ни в чем не бывало.

Мэтт на полусогнутых ногах добрался до кухни, упал на стул и принялся жадно глотать пиво прямо из кувшина. Немного утолив жажду, он вытер пот со лба и жалобно проговорил:

-- Господи!..

Ополовинив кувшин, он пробормотал:

-- По крайней мере, теперь я уверен, что они мне не чудятся... Как он вчера сказал? Твоего погреба нам ненадолго хватит? Да...

Отпив еще немного, он перевел дух и сказал, уже спокойней:

-- Что же, проиграл -- плати! Никто еще не говорил про Мэтта, что он не держит слова!

Когда же у кувшина показалось дно, Мэтт улыбнулся, ударил себя кулаком по колену и заявил:

-- А этот клуракан славный парень! Веселый такой, и пить умеет. Да и другие, верно, не хуже. Одно слово -- настоящие ирландцы!

И, примирившись с тем, что все равно нельзя было изменить, Мэтт принялся готовить себе завтрак. Из погреба до него порой долетали обрывки песен и тоненький клураканий хохот, и тогда лицо Мэтта омрачалось -- но вскоре прояснялось вновь. А один раз он даже поймал себя на том, что напевает вместе с клураканами славную песенку, любимую им больше других.

С тех пор все так и шло. Что ни день -- у клураканов был праздник. Мэтт поначалу не принимал их приглашений вместе выпить и посидеть -- очень уж нелегко ему было видеть, как его выпивка исчезает в их бездонных глотках. Но потом он перестал об этом думать, и целыми днями просиживал вместе с клураканами за столом-кадушкой, потягивая пивко, распевая песни и радуясь, что теперь он может пить в такой душевной компании. У Мэтта никогда не было друзей, разделявших его любовь к спиртному, и он быстро сдружился с клураканами, понимавшими его, как никто другой. Клураканы тоже очень привязались к Мэтту. Так в веселых пирушках проходили день за днем и неделя за неделей.

Как-то поздним утром Мэтт, едва продрав глаза, пошел в погреб проведать своих новых друзей. Вчерашняя попойка по размаху превосходила все предыдущие, и Мэтт, не выдержав, первым отправился спать, покинув веселье в самом разгаре. Мэтта теперь непросто было чем-то удивить, но, едва войдя в погреб он охнул -- до того потрясающая картина предстала его взору.

По всему погребу в самых невероятных местах и позах валялись мертвецки пьяные клураканы. Один лежал на кадушке, держа в объятьях пустую винную бутылку. Другой громогласно храпел, уткнувшись лицом прямо в пивную кружку. На полу, раскинув руки-ноги во все стороны, лежали еще трое. И, наконец, старый знакомец Мэтта удобно устроился прямо под открытым краном пивного бочонка, да так и заснул, и теперь плавал в огромной луже, благоухающей пивом.

Первым делом Мэтт ринулся закрывать кран бочки, но было уже поздно -все пиво давно вытекло. Потом он выловил клуракана из пивной лужи, ужасаясь при мысли, что тот утонул, -- но нет, он посапывал, живехонький. Когда Мэтт встряхнул его, он пробормотал: "Славное пивко!", пару раз причмокнул и снова заснул сном младенца. Мэтт встряхнул его еще разок, посильнее, и клуракан, выпучив заплывшие глаза, уставился на него:

-- А? Что? -- завопил он во всю глотку, а потом, узнав Мэтта, добавил плаксиво, -- Ой, хозяин, голова раскалывается, не тряси меня!

Другие клураканы проснулись от его воплей и, ошарашено оглядываясь по сторонам, пытались подняться. Со всех сторон доносились жалобные стоны, охи и ахи -- наконец-то Мэтту представилась возможность узреть клураканье похмелье! Честно говоря, зрелище было душераздирающее, и Мэтт, горя желанием хоть чем-то помочь страдальцам, принес ведерко воды и бестолково засуетился вокруг клураканов, умоляя их выпить хоть глоточек. Но воду клураканы с отвращением отвергли.

-- Пивка бы! Пивка, хозяин! -- постанывали они, умоляюще глядя на Мэтта. Тот, схватив кувшин, кинулся выполнять их просьбу. Открыв кран одной бочки Мэтт чертыхнулся -- пустая! -- и поспешил к другой. Та тоже оказалась пустой. Похолодев, Мэтт бросился к третьей, потом -- к четвертой, пятой... Нигде ни капли.

-- Неужто все пиво вышло? -- пробормотал, не веря своим глазам, Мэтт.

-- Ладно, хозяин, не пивка -- так винца! Ну его, это пиво! -- застонали клураканы еще жалобней.

Мэтт начал обшаривать полки в поисках вина. Страшное подозрение закралось в его сердце. Он осматривал и ощупывал полку за полкой -- но тщетно. Нигде ничего.

Убедившись, что страшное подозрение полностью оправдалось, Мэтт рухнул на пол прямо там, где стоял, и закрыл лицо руками. Клураканы, не сообразив, что означает этот полный отчаянья жест, снова загомонили:

-- Эй, хозяин, если нет вина, то дай виски, или наливки, или бренди, или джина -- ну хоть чего-нибудь!

Мэтт медленно отнял руки от лица и клураканы смущенно умолкли -- таким они его еще не видели. В глазах Мэтта была жуткая тоска, по щекам катились крупные, как горох, слезы.

-- Боюсь, мои маленькие друзья, -- тихо проговорил Мэтт, -- мне нечего вам дать. Ничего не осталось, погреб пуст.

И, помолчав, добавил:

-- Придется вам искать новое пристанище. Веселые времена кончились -денег у меня почти нет, придется продать этот постоялый двор, чтобы на старости лет не остаться без куска хлеба. Поищите себе нового хозяина, я на это больше не гожусь.

И удрученный Мэтт снова закрыл лицо. Перед ним проносились призраки нищей старости, когда ему негде будет взять даже маленькую кружечку пива. Одинокий, всеми покинутый, страдающий от жажды -- вот каким он будет отныне.

Притихшие клураканы грустно и виновато смотрели на Мэтта, не решаясь произнести ни слова. Им хотелось утешить его, но они не знали, как это сделать. Они и представить себе не могли, что их веселый праздник для кого-то кончится так печально. Наконец, один из клураканов -- наш старый знакомец, победивший Мэтта в состязании -- с решительным видом встал, прокашлялся и заговорил, как никогда серьезно:

-- Хозяин, никуда мы отсюда не уйдем! Ты, видать, невысокого о нас мнения -- мол, попировали, а как угощение кончилось, так и убрались восвояси. А тебя бросили, в одиночестве и нищете. Ну уж дудки! Ты славный человек: щедрый, добрый, умеешь держать слово. Мы от тебя не видели ничего, кроме хорошего, мало того -- мы твои друзья, и это для нас большая честь. Ты ничего не жалел для нас, и мы долго пили за твой счет. Ну, что же, теперь настала твоя очередь пить за наш!

Остальные клураканы, выслушав эту речь, одобрительно загомонили. "Верно говорит! Молодец, парень!" -- неслось со всех сторон. Клуракан важно раскланялся и сел, ожидая, что ответит Мэтт.

Тот, растроганный и благодарный, грустно улыбнулся и сказал:

-- Мои дорогие друзья, спасибо вам на добром слове! Ваши намеренья прекрасны и благородны, но по силам ли они вам? Разве у вас есть деньги?

Тут клураканы расхохотались. Мэтт непонимающе смотрел на них, не в силах уразуметь причину такого веселья. Нахохотавшись вволю, клураканы вытолкнули вперед того же самого оратора, и тот, все еще посмеиваясь, начал такую речь:

-- Эх, хозяин, ты все еще не понял, с кем имеешь дело! Есть ли у нас деньги? Да каждый из нас знает не меньше десятка кладов, таких богатых, что одного хватит, чтобы напоить всю Ирландию! Ты забыл, что я говорил тебе в самый первый день? Ведь я обещал тебе показать один из них, если ты выиграешь! Теперь вспоминаешь?

Да, Мэтт действительно вспомнил. А клуракан продолжал:

-- Сейчас мы быстренько наведаемся к ближайшему кладу и притащим его сюда. А ты во весь дух беги к купцам, и заказывай у них вино и джин, виски и бренди, и, конечно, добрый эль! Да побольше -- нужно достойно отпраздновать такой прекрасный день! И не бойся -- если деньги выйдут, мы принесем еще! С нами не пропадешь!

Мэтт снова заплакал, но теперь уже от радости, и кинулся обнимать своих славных и верных друзей. От всей души поблагодарив клураканов, он последовал их совету и поспешил к купцам.

Вернулся Мэтт уже под вечер. Купцы, обрадованные таким большим заказом, обещали прислать все завтра поутру. Когда Мэтт вошел в погреб, у него захватило дух -- вдоль стены рядком стояла дюжина потемневших от времени глиняных горшков, и каждый из них был доверху набит золотыми монетами! А рядом, гордые и довольные собой, сидели маленькие старички в красных колпачках.

С тех пор Мэтт и клураканы зажили еще лучше и веселее, чем раньше. Ни в чем они себе не отказывали, ни в чем не знали недостатка. Каждый вечер в погребе вокруг кадушки собиралась милейшая компания, звучали песни и пронзительный клураканий хохот. И если вы найдете неподалеку от Голвея маленький постоялый двор -- зайдите и убедитесь, что все, здесь рассказанное -- чистая правда!

История о гибели юного Конрада

I.

Юный Конрад был отпрыском одной из знатнейших семей Кента. С самого детства был он одержим мечтой повидать землю скоттов, лежащую на севере. Каждого встречного рыцаря, монаха, бродячего певца расспрашивал он о той земле. Перед его мысленным взором вставали суровые горы, бурные водопады, тихие печальные озера и унылые пустоши Скоттии. Про скоттов говорили, что они народ угрюмый и негостеприимный, чуждающийся пришельцев с юга, но это не охлаждало желания Конрада, ибо он мало верил тем рассказам.

Едва Конраду исполнилось семнадцать лет, как он испросил у отца дозволения повидать мир. Получив благословение, а также доброго коня и доспехи, Конрад ранним майским утром покинул родительский дом в сопровождении двух оруженосцев -- старого Томаса, ходившего в походы еще с отцом Конрада, и юного Уильяма, своего ровесника. Едва выехав за пределы отцовских владений, Конрад, как и следовало ожидать, повернул на север.

Долго ехал он по цветущим английским землям, встречая всюду самый лучший прием, ибо лицом был прекрасен, нравом -- скромен, а в кошельке его радостно звенело немало золотых. Конь под Конрадом был мышиной масти, статный и горячий, покрытый голубой шелковой попоной с золотым шитьем. Сам всадник был также облачен во все голубое с золотом, а у пояса его висел добрый меч, вовсе не игрушечный -- несмотря на юные года, Конрад был уже мужественным и закаленным воином. Следом за ним оруженосцы везли копье и бело-синий щит с золотым грифоном.

Так они ехали, покуда не добрались до сумрачной Нортумбрии, где впервые почувствовали дыхание севера. Места вокруг становились все печальнее, города и селения -- малочисленней и беднее, люди -- суровее. Чувствовалось, что край этот часто тревожат войны. Оруженосцы Конрада стали изредка со вздохами вспоминать оставленные позади веселые земли, но юноша упорно ехал все дальше и дальше на север.

Наконец, маленький отряд приблизился к границе Скоттии и пересек ее. Поначалу край вокруг мало чем отличался от Нортумбрии, разве что был еще беднее и малолюднее, да народ говорил на чужом языке. Но по-английски почти все изъяснялись свободно, а Конрада принимали радушно. Стоило же Конраду заговорить о своей давней любви к Скоттии и желании увидеть своими глазами всю красоту здешних земель, как хозяева расцветали, наперебой рассказывали о самых красивых местах и провожали юношу улыбкой и благословением, не взяв за постой ни гроша. Многие просили Конрада погостить у них подольше, но он вежливо отказывался и ехал все дальше и дальше на север, ибо стремился к горам, считая их подлинным сердцем этой страны.

Чем дальше на север продвигался Конрад, тем чаще слышал рассказы о всяких чудесных и жутких тварях, живущих по соседству. Леса и горы, холмы и озера -- все здесь было густо заселено разным волшебным народом, уже давно редко попадавшимся в Англии. Были среди этих существ и добрые, но все больше -- коварные и злобные, ненавидящие род людской. Конрад не знал, стоит ли верить этим рассказам, привыкнув дома считать их суевериями простого народа, но здесь в них верили, казалось, совершенно все, и даже монахи. Решив, что рано или поздно прояснится, сколько в этих рассказах правды, Конрад слушал их вежливо, но сам ни о чем не расспрашивал.

II.

Июльским вечером, незадолго до заката, Конрад увидел далеко впереди, в лиловой дымке, горы. С каждым днем они становились все ближе и ближе, суровые очертания все больше заслоняли горизонт, пока не наступил день, когда Конрад и его спутники очутились прямо у их подножия. Со стесненным сердцем смотрел Конрад на каменные твердыни -- стесненным от радости, что наконец добрался до желанной страны, но и не только. Ибо в эту минуту в его душе родилось какое-то жуткое предчувствие. Но Конрад был молод, крепок духом, и, отогнав непрошеные мрачные мысли, твердой рукой направил коня на узкую горную тропу.

Здесь, в горах, стало сложнее найти гостеприимный очаг. Народ тут жил по большей части совсем нищий, и путешественникам часто приходилось довольствоваться овсяной лепешкой на ужин и охапкой соломы вместо постели. Горцы были суровы и немногословны, словно мрачная природа того края наложила на них свой отпечаток, но обычаи гостеприимства чтили свято, и вовсе не недостаток радушия был причиной такой скудости, а только бедность. Томас и Уильям все чаще принимались ворчать, мол, не пора ли поворачивать к дому, но Конраду нравились и горы, и люди, здесь живущие, и он и слышать не хотел о возвращении. Так, мало-помалу, они продвигались все дальше на север, пока однажды вечером не остановились на ночлег у бедного пастуха.

Из всех нищих хижин, что они повидали, эта была самой нищей, а хозяин ее был настолько угрюм и молчалив, что за весь вечер не произнес и десятка слов. На Конрада он смотрел редко, а когда все же поднимал на него взгляд, в глазах его было беспокойство, словно он хотел что-то сказать, но не решался. Наконец, утром, перед самым отъездом, когда Конрад уже вскочил на коня, пастух подошел к нему и сказал, глядя прямо в глаза:

-- Рыцарь, опасайся Бааван Ши!

-- Что это за Бааван Ши, и почему я должен опасаться? -- спросил удивленный юноша.

-- Это самая жуткая и кровожадная тварь на свете! -- ответил пастух.

Конрад понял, что пастух говорит об очередном сверхъестественном чудовище, а он уже немало наслушался всяких россказней о них и не хотел слушать новые. Поэтому он вежливо поблагодарил за предупреждение и попрощался. Отъехав немного, Конрад обернулся и увидел, что пастух с тревогой смотрит ему вслед. Ворон сел на можжевеловый куст возле хижины и хрипло насмешливо закаркал. И снова тень предчувствия омрачила сердце Конрада. Но он, подумав, что это -- последствия дурно проведенной в душной хижине ночи, не обратил на тоскливые мысли внимания и поспешил догнать своих оруженосцев.

III.

От хижины пастуха дорога полого шла вниз, пока не спустилась в узкую долину, зажатую между двух выщербленных временем скал. Солнечные лучи почти не достигали ее, она была сумрачна и прохладна. По дну долины бежал быстрый горный поток, шумевший и бурливший на перекатах. Кое-где росли чахлые от недостатка света деревья. Дорога, идущая вдоль реки, была каменистой, но довольно ровной.

Конрад ехал молча, опустив голову и прислушиваясь к цоканью копыт своего коня по камням. В голове его теснились жуткие образы Бааван Ши, порожденные разыгравшимся воображением. То чудовище представлялось ему огромным червем, то -- кошмарным трехглавым псом, то -- великаном с рогатой головой. Конрад начинал уже жалеть, что не расспросил пастуха об этом чудище поподробнее -- ведь явь, скорей всего, оказалась бы куда безобиднее вымыслов, мучающих его.

Внезапно Конрад остановил коня, знаком приказал остановиться оруженосцам и насторожился -- что-то было не так. Юноша прислушался, и ему показалось, что вокруг слишком тихо. Сейчас, когда смолкли шаги коней, тишину в долине не нарушал ни один звук, кроме шума бурлящей воды. Конрад огляделся по сторонам, посмотрел на небо -- ни птицы, ни другой живой твари не было видно вокруг. Даже ветра не было в долине. Тишина и безжизненность вызывали содрогание.

Оруженосцы, казалось, ничего не замечали, и Конрад тронул коня шагом, чтобы долгой остановкой не вызвать вопросов, на которые он не смог бы ответить. В этот миг тишину разрушил звук хлопающих крыльев -- то летел огромный черный ворон. Конраду на миг показалось, что тот самый, которого он видел у хижины пастуха, но потом он подумал, что такого просто не может быть. Ворон летел низко, кося в сторону людей черным глазом-бусиной, а пролетая над Конрадом хрипло и торжествующе каркнул. Пролетев еще немного, ворон сел на дорогу невдалеке от Конрада и вдруг исчез -- а на его месте появилась девушка в зеленом платье.

Конрад застыл, не веря своим глазам, Уильям за его спиной охнул, а Томас вполголоса выругался от неожиданности. Тем временем девушка грациозно подошла к Конраду и с легким поклоном проговорила, не обратив внимания на то, что Конрад и его спутники поспешно осенили себя крестным знамением:

-- Приветствую тебя, доблестный рыцарь!

IV.

Не в силах сразу ответить девушке, Конрад пораженно рассматривал ее. Она была высока и стройна; ярко-зеленое, очень длинное, богато расшитое золотыми цветами платье пышными складками охватывало ее тонкий стан. Голова девушки была непокрыта, и ее чудесные волосы, рядом с которыми и золото показалось бы тусклым, свободно ниспадали почти до самой земли. Лицо у нее было белее слоновой кости, а огромные глаза -- зеленее изумрудов. Нежные алые губки приветливо улыбались, и была она так очаровательна и мила, когда смотрела на Конрада, ожидая ответа, что юноша невольно залюбовался ею. Дар речи, наконец, вернулся к нему, и Конрад ответил, так вежливо, как только мог:

-- Привет и тебе, прекрасная дева, так напугавшая нас своим неожиданным появлением! Скажи, разве не ты только что была тем черным вороном?

Нимало не смутившись, девушка рассмеялась и ответила:

-- А, так вот почему ты и твои спутники осенили себя крестом! Я вижу, вы нездешние -- скотты так привыкли к разному волшебству, что таким пустяком их не удивишь! Да, ты прав, я умею оборачиваться в разных птиц, но, -добавила она, укоризненно глядя на Томаса, снова перекрестившегося, -- это вовсе не значит, что меня нужно бояться!

Конрад счел нужным вступиться за Томаса:

-- Не сердись на него, девица, к твоим речам и вправду нужно привыкнуть. Ты права, мы не здешние. Я -- Конрад из Кента, а это мои верные слуги. Могу ли я спросить о твоем имени?

-- Мое имя -- Морлана, -- ответила девушка, -- и я -- родная племянница феи Морганы, если ты слыхал о такой.

-- Моргана? -- пораженно воскликнул Конрад. -- Та самая Моргана, помогавшая Королю Артуру и его рыцарям?

-- Она самая, -- скромно подтвердила девушка. -- Но я хотела бы объяснить, почему я появилась пред тобой так неожиданно. О рыцарь, я прошу твоей помощи и защиты!

С этими словами Морлана неожиданно упала перед Конрадом на колени. Юноша поспешно соскочил с коня и помог ей подняться, взволнованно говоря:

-- О дева, не тебе падать предо мной на колени! Хоть ты и ошибаешься, называя меня рыцарем -- я еще слишком молод и не заслужил этого почетного звания -- я обещаю помочь тебе, если только это в моих силах!

Морлана одарила его нежным взглядом огромных, полных слез глаз, и Конрад почувствовал, что краснеет. Потом она заговорила, и ее чарующий голос проник в самые тайные глубины души юноши:

-- Конрад из Кента, хоть ты и молод, но вижу я на твоем челе знаки грядущих великих деяний! И, кто знает, быть может, сегодня ты совершишь первое из них!

Эти слова разожгли в душе Конрада тайную страсть. Как и все юноши, он мечтал о подвигах и славе, и, услыхав о знаках великой судьбы на своем лице, возгордился, словно уже заслужил ее. Он удивлялся, как это никто до сих пор не разглядел его величия, которое эта прекрасная и мудрая дева увидела сразу. Пылко и нетерпеливо он попросил Морлану рассказать, что за помощь ей требуется, чувствуя, что сегодня он мог бы убивать драконов дюжинами.

V.

Печально вздохнув, Морлана сказала:

-- Рассказ мой будет короток. Мой дворец неподалеку отсюда. В нем немало богатств: драгоценные каменья, ткани, волшебные вещи, доставшиеся мне по наследству. Но самое ценное, что есть в том дворце -- книга заклинаний. Ее подарила мне Моргана, моя тетка, и с помощью этой чудесной книги я приобрела власть над всем сущим. Вчера я с утра покинула дворец, оставив книгу крепко запертой в ларце, а вернувшись вечером увидела, что дом мой разграблен. Жуткое чудовище, живущее в этих горах, ворвалось во дворец и, перебив немало моих верных слуг, унесло в свое логово множество сокровищ. Но самое ужасное -- пропала моя книга! Если б чудовище не украло и ее, я могла бы сама, с помощью могущественных заклятий, отомстить ему и вернуть все свои драгоценности. Но теперь -- о, горе! -- книга пропала, и я бессильна вернуть и ее, и все остальное! Поэтому я так обрадовалась, когда узнала, что доблестный рыцарь странствует в наших краях. Я поспешила ему навстречу, обернувшись вороном, чтобы сократить свой путь. И теперь, Конрад из Кента, я умоляю тебя -- покарай чудовище и верни мне мою книгу! Ты заслужишь мою вечную благодарность, богатые дары, а главное -- славу храброго воина, которая разнесется по всему миру!

Сверкнув очами, Конрад воскликнул:

-- Клянусь тебе, Морлана, гнусный вор будет наказан! И не ради богатых даров и славы буду я биться с чудовищем, но потому, что защищать обиженных -- святая обязанность каждого рыцаря. Но скажи мне, Морлана, -- добавил он, словно его осенила догадка, -- как зовется это чудовище? Быть может, имя ему -- Бааван Ши?

Девушка бросила на Конрада быстрый взгляд и странно рассмеялась:

-- Да, его и впрямь зовут так. Откуда ты знаешь?

-- Я уже слыхал о нем. Мне говорили, что это самая кровожадная тварь на земле. Так ли это, Морлана? Поведай мне, как выглядит Бааван Ши?

Лицо Морланы стало недобрым, она молчала, и Конрад решил, что ей так ненавистно это чудовище, что она не хочет даже говорить о нем. Но потом она все же сказала:

-- Ты еще сегодня увидишь его своими глазами и сам решишь, есть ли твари кровожаднее. Уж не боишься ли ты, Конрад из Кента?

-- Я? -- оскорбленно вскинулся юноша. -- Чего мне бояться? Кем бы ни был Бааван Ши, клянусь, ему не уйти от меня! Мы немедленно пойдем к его логову!

VI.

Морлана оглянулась на оруженосцев, которые с открытыми ртами слушали их разговор, и сделала Конраду знак подойти поближе. Он повиновался, и она зашептала тихо-тихо:

-- Послушай моего совета, Конрад из Кента -- прикажи своим оруженосцам дожидаться нас здесь. Если они пойдут с тобой, тебе придется разделить с ними славу.

-- Почему? -- спросил Конрад. -- Рыцарю негоже странствовать без оруженосцев. Я прикажу им не вступать в сражение с чудовищем, и они не посмеют ослушаться. Они всего лишь слуги.

-- О, Конрад, -- покачала головой Морлана, -- ты еще молод, и не знаешь какие злые у людей языки. Найдутся злопыхатели, которые скажут, что без двух оруженосцев такой неопытный мальчишка никогда не справился бы с чудовищем. И, хотя на твоих слугах не будет вины, они невольно омрачат блеск твоей славы. Сделай, как я советую, и никто не посмеет очернить тебя.

Конрад помрачнел при мысли, что кто-то сможет опорочить его подвиг, и сказал:

-- Ты права, девица! Я сделаю, как ты говоришь.

И он повернулся к оруженосцам:

-- Вы слышали рассказ этой благородной девы? Я отправляюсь вместе с ней к логову Бааван Ши, а вам приказываю дожидаться меня здесь. Если я не вернусь до заката -- переночуйте у того пастуха, что приютил нас сегодня, а утром я приду прямо к его хижине.

Томас, донельзя удивленный таким приказом, осмелился возразить:

-- Господин, мы не можем так поступить. А вдруг тебе понадобится наша помощь? Твой отец для того и послал нас с тобой, чтобы мы оберегали твою жизнь и не отставали от тебя ни на шаг. Позволь нам и на этот раз последовать за тобою, тем более, что дело, за которое ты взялся, опасно.

-- Я не ребенок, -- гневно воскликнул Конрад, -- и не нуждаюсь в няньках! Делайте так, как я сказал!

-- Господин, -- попросил Томас, -- позволь сказать тебе пару слов наедине.

Конрад нехотя приблизился к нему, и верный оруженосец зашептал ему на ухо, поминутно оглядываясь на Морлану:

-- Господин мой, прошу тебя, не верь этой женщине. Она колдунья, и у нее недобрые глаза. Кто знает, правда ли все то, что она рассказала? Лучше бы тебе совсем не ходить с ней, а уж тем более негоже идти одному. Ведь это она подговорила тебя, чтобы ты оставил нас здесь? Интересно, для чего ей это понадобилось? Подумай -- а не собирается ли она заманить тебя в ловушку?

-- Замолчи, негодяй! -- прервал его разъяренный Конрад. -- Как ты смеешь клеветать на даму столь благородную и прекрасную! Посмотри на нее -разве весь ее чудесный облик не подтверждает ее слова?

-- Да... Облик... -- задумчиво проговорил Томас. -- А знаешь ли, господин, что мне показалось? Когда она упала на колени, ее длинное платье немного приподнялось, и, клянусь спасением моей души, я увидел, что вместо ног у нее -- маленькие копытца!

В ответ Конрад наотмашь ударил его по щеке. Томас пошатнулся и едва удержался на ногах, на глаза его навернулись слезы боли и обиды. Уильям в страхе и недоумении смотрел на своего господина, который всегда был добр и мягок со слугами и ни разу ни на кого не поднял руки. Никогда еще он не видел в его лице такой злобы.

-- Скотина! -- задыхаясь от гнева прошипел Конрад. -- Быть может, это отучит тебя заглядывать под юбки знатным дамам! Клянусь, если еще раз я услышу от тебя подобную мерзость -- можешь прощаться со своей жалкой жизнью! А теперь -- замолчи и выполняй мой приказ!

Он резко повернулся и подошел к Морлане, которая стояла поодаль, спокойная и невозмутимая.

-- Благородная Морлана, -- сказал он почтительно, хотя голос его все еще дрожал после яростной вспышки, -- я готов следовать за тобой!

-- Прекрасно, Конрад из Кента! -- сказала она, ласково улыбнувшись. -Будет лучше, если коня ты оставишь со своими слугами -- там, куда мы направляемся, ему не пройти.

Конрад сделал знак Уильяму, и тот торопливо подхватил поводья коня, боязливо косясь на юношу.

-- Куда же мы направляемся? -- спросил Конрад.

-- Сначала -- по этой дороге, через долину, а потом -- наверх, в горы. Там ты и увидишь Бааван Ши!

С этими словами Морлана сделала Конраду знак следовать за собой, и он поторопился вслед за ней, навстречу своему первому подвигу.

VII.

Долго шли они в молчании, дева -- впереди, Конрад -- чуть поодаль. Конрад был мрачен: теперь, когда гнев схлынул, он чувствовал стыд за то, что ударил верного слугу, много лет честно служившего его семье. Юноша никак не мог забыть полный слез взгляд Томаса и побледневшее, испуганное лицо Уильяма -- никто и никогда не смотрел на него так. И Конрад искренне каялся в своем поступке. Пусть даже слуга позволил себе слишком многое -- все равно, бить его было негоже.

Тут его размышления прервал ласковый голос:

-- Конрад из Кента, почему ты так печален?

Он поднял голову и увидел, что Морлана остановилась и смотрит на него с нежным состраданием. Покраснев при мысли, что она может приписать его невеселый вид страху перед предстоящей битвой, Конрад поведал ей правду.

Выслушав его до конца, Морлана рассмеялась:

-- И только-то! Но это же пустяки! Напротив, я считаю, что ты был прав, не позволив мужлану порочить честь дамы. И я благодарю тебя за это.

-- Откуда ты знаешь, что он порочил тебя? -- спросил удивленный Конрад, из вежливости умолчавший об этом.

-- О, я не слепая, и видела, как он смотрел на меня! Я не понравилась деревенщине с первого взгляда. Теперь он научится, по крайней мере, держать свои дерзости при себе. А тебе нечего стыдиться: ты поступил как настоящий рыцарь!

Конрад с сомнением покачал головой.

Тогда Морлана взяла его под руку и заговорила вкрадчиво и доверительно:

-- Не терзайся, мой юный рыцарь! Нет ничего постыдного в том, чтобы ударить мужика. Есть же поговорка: "Скотина и мужик созданы для плетки". Я знавала немало благородных людей, и все они считали так. Даже если ты думаешь, что был неправ -- дай ему золотой, когда вернешься. Он выпьет за твое здоровье и забудет все обиды.

Ее слова лились целебным бальзамом на совесть Конрада, и он перестал думать об этом. К тому же, чудесное ощущение близости прекрасной девы, все еще державшей его под руку, настроило его на совсем иной лад. Да и кто смог бы думать о слуге, вдыхая аромат ее волос и чувствуя тепло ее тела? Конрад смотрел на алые губы и думал, что отдал бы все на свете за один поцелуй. Морлана глядела на него с нежностью и ожиданием. Казалось, ее глаза говорили: "Не медли, Конрад! Поцелуй меня! Чего ты ждешь?" Но Конрад был молод и очень скромен. Он привык быть почтительным с женщинами, а потому с сожалением отстранился от Морланы и вежливо спросил, не пора ли им идти дальше.

-- О, да! -- ответила дева, и во взгляде ее мелькнуло разочарование и что-то еще.

Они продолжили свой путь.

VIII.

Вскоре дорога начала забирать вниз и вправо, и Морлана сказала, что они должны оставить ее и взять левее. Поначалу путь по горам не был труден -тут и там находились попутные тропки. Но вскоре подъем стал заметно круче, тропинки исчезли, а некоторые места были столь опасны, что их приходилось преодолевать чуть не ползком. Конрад, непривычный к горам, с каждым шагом чувствовал наваливающуюся усталость и все больше поражался, глядя на Морлану. Казалось, она ничуть не устала, и длинное платье не мешало ей ловко прыгать с камня на камень. Морлана, уловив взгляд Конрада, обернулась и сказала ободряюще:

-- Ну же, рыцарь, соберись с силами! Нам осталось совсем немного подняться. Здесь рядом есть место, где мы сможем отдохнуть.

И действительно, не прошло и получаса, как они, вскарабкавшись на последний уступ, выбрались на относительно ровное место. Конрад огляделся: унылое плоскогорье уходило вдаль. Ни травинки, ни деревца не росло здесь -лишь груды мрачно-серых камней громоздились вокруг. Сердце Конрада вновь тронула тень предчувствия -- странное ощущение, что он уже где-то видел все это. Но где? Разве только, во сне?

-- Мы почти у цели, -- сказала Морлана, прервав его размышления. -Логово Бааван Ши совсем близко. Но ты должен отдохнуть, прежде чем сражаться с чудовищем. Пойдем!

И она указала на каменное строение, стоявшее неподалеку -- единственный признак того, что до них здесь бывали живые существа. Подойдя поближе, Конрад увидел, что это небольшая беседка, сложенная из все тех же серых камней и полуразрушенная. Выглядела она неприветливо, но Морлана, не раздумывая, быстро скользнула внутрь, и Конрад поспешил за ней.

Внутри было так же неприглядно, как и снаружи. В воздухе застоялся запах сырости и плесени, на полу лежали кучи полуистлевшего мусора. Вдоль стен шли широкие каменные скамьи, кое-где зиявшие трещинами. Конрад подивился, зачем они пришли сюда, и спросил у Морланы, не лучше ли устроиться отдохнуть на камнях снаружи.

-- Нет, -- возразила Морлана, -- там опасно. Кто знает, вдруг Бааван Ши вылезет из логова и обнаружит нас? Сюда же чудовище и не подумает сунуться, клянусь тебе!

И она неожиданно расхохоталась, словно сказала что-то очень смешное. Но когда Конрад стал спрашивать, чему она смеется, дева только качала в ответ головой и смеялась еще веселей.

Наконец, она успокоилась и уютно устроилась в уголке. Конрад сел в соседнем углу, с таким рассчетом, чтобы видеть вход. Сладко потянувшись, Морлана проговорила:

-- Было бы славно поспать часок. Я думаю, мы вполне можем это сделать.

И, сказав так, закрыла глаза и задремала. Конрад же и не пытался заснуть -- он сказал себе, что должен стеречь сон девы, и тихо сидел, не отрывая от нее глаз.

Как хороша она была спящая! Нежный румянец окрасил ее щеки, и столько покоя было на ее лице! Золотые волосы окружали ее головку сияющим нимбом, широкий рукав во сне открыл точеную белую ручку. Конрад сел поближе и долго смотрел, как вздымается ее грудь, когда она тихо дышит. Как мучительно сладко было бы коснуться ее губ! Не будем осуждать Конрада -- он был еще очень юн, и никогда доселе не видел дев столь прекрасных. Он склонился над девой и коснулся ее губ своими.

Дева тут же проснулась. Ее глаза широко раскрылись, когда она посмотрела на Конрада. Тот смущенно отпрянул, покраснел и не знал, что сказать. Морлана как-то странно смотрела на него, но без гнева и негодования. Поэтому Конрад набрался смелости и, встав на колени, признался ей, что полюбил ее с первой минуты их встречи. Он смиренно просил прощения за свой поступок, ибо не совладал с собой. И он просит Морлану сказать, стоит ли ему хоть сколько-нибудь надеяться на ее любовь.

Пока он говорил, она смотрела на него все нежнее, а когда он задал последний вопрос -- зарделась и смущенно потупилась. Потом она подняла глаза и Конрад прочитал в них ответ.

-- Ты любишь меня? -- спросила Морлана, и глаза ее лучились нежным зеленым светом.

-- Да! -- пылко ответил Конрад и попытался заключить ее в объятия, но она ловко увернулась и спросила снова:

-- Хочешь ли ты принадлежать мне душой и телом?

-- Клянусь, это единственное, о чем я мечтаю с той минуты, как увидел тебя!

-- Хорошо, Конрад, -- сказала дева, и в глазах ее мелькнуло торжество. -- Я исполню твою мечту. Дай я обниму тебя!

Ее руки быстро обвились вокруг плеч Конрада, и он подивился их силе. Он словно был связан крепкими веревками, а тело его вдруг отяжелело, и он не мог шевельнуть даже пальцем. Дева нежно целовала его шею, а потом Конрад внезапно почувствовал резкую боль и вскрикнул -- острые зубы Морланы впились в его плоть.

Не выпуская юношу из объятий, она взглянула на него -- жутко-зеленые бездонные глаза; губы, перепачканные кровью. Она проговорила, улыбаясь:

-- Конрад из Кента, твоя кровь слаще меда! Радуйся: теперь ты принадлежишь мне, как и желал! От души твоей мне немного пользы, и вскоре она отправится к Высшему Судье. А тело твое сполна насладится перед этим моей любовью. Глупый мальчишка, ты не знал, что любовь -- это боль? А пока ты будешь наслаждаться, спроси себя -- так ли уж страшна Бааван Ши? Ибо Бааван Ши -- это я!

IX.

Оруженосцы напрасно ждали Конрада до самого вечера и, следуя его приказу, вернулись, когда стемнело, к хижине пастуха. Он впустил их и подивился, почему с ними нет их господина. Уильям начал было что-то возбужденно говорить, но Томас жестом прервал его и коротко рассказал, что случилось с ними за этот день.

Услышав о вороне, превратившемся в деву в зеленом платье, пастух вздрогнул и лицо его потемнело. А когда он услышал, что Конрад ушел вместе с ней, он поспешно перекрестился и воскликнул:

-- Господи, спаси и сохрани рыцаря! Но ведь эта дева и была Бааван Ши!

-- Как! -- вскричал Томас и железной рукой сгреб пастуха. -- Почему же ты не предупредил нас!

-- Я говорил рыцарю, -- пролепетал пастух, -- но он не пожелал меня выслушать. Здесь нет моей вины!

Томас отпустил его и приказал рассказывать все, что он знает о Бааван Ши.

-- Выглядит она как золотоволосая дева в зеленом платье, -- испуганно заговорил пастух, -- но может оборачиваться вороном. Узнать ее можно по оленьим копытам, которыми кончаются ее ноги. Нет ничего страшнее ее чар для мужчины, особенно молодого и красивого! Ибо дева эта, обольстив мужчину, выпивает из него всю кровь без остатка!

Томас схватился за голову:

-- И я отпустил с ней молодого господина! -- в ужасе вскричал он.

-- Но скажи, -- добавил он, немного успокоившись, -- неужели для него нет никакого спасения?

-- Только если он сможет устоять перед чарами Бааван Ши, -- ответил пастух. -- Она не боится ничего, даже серебра и Святого Креста, но бессильна, пока мужчина не скажет, что отдается ей душой и телом. Но она так прекрасна, что тот, кто не знает, что за тварь перед ним, охотно говорит ей об этом. Поэтому, едва увидев юного рыцаря, я хотел предупредить его о Бааван Ши. Быть может, я был недостаточно настойчив...

-- Мы должны немедленно пойти искать молодого господина! -- воскликнул Томас.

-- Идти в горы ночью -- безумие! -- сказал пастух. -- Мы и рыцарю не поможем, и шеи себе сломаем. Логово Бааван Ши далеко, в гиблом месте. Туда и днем не очень-то легко дойдешь, а в темноте -- и думать нечего!

Томасу ничего не оставалось, как согласиться подождать до утра.

Х.

Как только рассвело, оруженосцы и пастух отправились на поиски Конрада. Несколько часов они пробирались короткой тропой, местами крутой и осыпавшейся, и еще до полудня выбрались на то самое унылое плоскогорье.

-- Вот логово Бааван Ши! -- сказал пастух, указывая на каменную беседку. -- Здесь всегда находили тех, кто отдался ей душой и телом.

-- А нам она не опасна? -- испуганно спросил Уильям.

-- Нет, -- ответил пастух. -- Ведь мы знаем, что такое она на самом деле!

Они подошли к беседке. У самого входа их поджидал на камне огромный черный ворон. Завидев их, он хрипло каркнул, засмеялся по человечьи и взмыл ввысь. Пастух, сдвинув брови, следил, как ворон исчезает вдали, а потом сказал:

-- Это была она. Боюсь, мы не найдем рыцаря живым!

Оруженосцы перекрестились и вошли внутрь. На каменном полу лежал юный Конрад, бледный и безмолвный. Ни капли крови не осталось в его теле, а на шее темнела маленькая ранка.

Нет нужды рассказывать, как оруженосцы вернулись с телом молодого рыцаря домой, и как велико было горе его родителей. Скажем лишь, что Конрад сам шел к своей гибели и сделал все, чтоб ее ускорить. Упокой, Господи, его душу!

История о Фахане и Яблоне

I.

Дивно прекрасен был дворец владыки сидов Ллинмара Сероглазого. Двадцать четыре разноцветных башни -- по числу часов в сутках -- пронзали небо. Острый купол каждой башни был усыпан драгоценными камнями; этот -- кровавыми рубинами, тот -- синими, как сумеречные тени, сапфирами, остальные -другими чудесными каменьями, для многих из которых нет имени в людском языке. С первым лучом солнца башни вспыхивали разноцветным огнем, и их сияние на много миль заливало окрестности. Ночью купола радужно искрились, отражая свет звезд.

Стены дворца, сложенные из огромных мраморных плит, белели, как снежные вершины гор. Их белизна навевала покой и прохладу. Золотые узоры на стенах, сотворенные руками мастеров-кудесников, показывали все чудеса Девяти Миров. Были здесь диковинные звери и невиданные цветы, прекрасные девы и благородные воины. Стоило задержать на них взор -- и они оживали, и песня начинала литься из их уст, а в воздухе разносилось нежное благоухание.

Да, дворец был прекрасен. Но еще большим чудом был сад, окружавший дворец. Сад был так велик, что тот, кто попадал сюда впервые, боялся заблудиться среди бесконечных рощ и цветников. Серебристый шепот фонтанов, сладкогласое пение птиц, незнакомые ароматы плодов и яркие цветы -- все завораживало, кружило голову, пьянило. В самой середине сада стояла Яблоня. Невольный трепет охватывал каждого, кто приближался к ней.

Это был дар Богини Дану своим детям. Во всем саду не было дерева прекраснее Яблони. Ее отливавший серебром ствол был стройным и величавым, а тонкие ветви походили на нежные руки танцующих дев. Изумрудные листья всегда трепетали, повинуясь нездешнему ветру, даже тогда, когда воздух был тих. Лишь раз в сто лет Яблоня цвела и давала плоды. Цветы ее были подобны благоуханной морской волне, обрызгавшей пеной ветви. Плоды Яблони были светло-золотыми, едва тронутыми с одного бока алым румянцем. И не было в королевстве сидов ничего драгоценнее этих яблок, ибо они давали вечную молодость тому, кто отведает их.

Раз в столетие король Ллинмар созывал всех сидов на праздник Яблони. И на этом празднике каждому его подданному доставалось по кусочку чудесного яблока. Потому и были сиды столь прекрасны, что силы Яблони хранили их молодость, и годы не оставляли следов ни в сердцах, ни на лицах. И так продолжалось из века в век.

II.

Время быстро бежит в радостной земле сидов. Вновь наступил тот год, что бывает однажды в столетие. Ранним майским утром король Ллинмар проснулся в своей опочивальне. Сладостный и прохладный запах лился в окно, и король с наслаждением вдохнул его и почувствовал как последние обрывки сна унеслись прочь. Радуясь бодрости и гибкости своего тела, он торопливо накинул плащ и вышел в сад.

Солнце еще не взошло, и в предрассветной серой дымке все казалось полупрозрачным и тихим. Роса тяжелыми перлами клонила вниз листья. Король Ллинмар быстрым легким шагом направился к Яблоне.

Чем ближе он подходил, тем сильней и прекрасней становился аромат. Вокруг Яблони уже собрались сиды, разбуженные так же, как их король. Менестрели с арфами и лютнями в руках ждали первого луча солнца, чтобы воспеть Дар Богини. Придворные, вздыхая и восторженно перешептываясь, наслаждались ароматом, успев позабыть за сто лет, как он чудесен. Чуть поодаль в радостном молчании стоял Гвион, сын короля.

Завидев повелителя, сиды почтительно расступились. Король Ллинмар подошел к Яблоне так близко, что мог бы коснуться рукой ее серебряного ствола. Он увидел смутно белеющие цветы, благоухание которых давало силу и радость сердцам. Король услышал тихие шаги и обернулся -- то был Гвион.

-- Яблоня вновь зацвела! -- сказал он, вкладывая в эти нехитрые слова всю душу.

-- Да, хвала Богине! -- ответил король, и в этот миг оранжево-алый луч солнца вырвался из-за горизонта и коснулся Яблони. Сотни белоснежных цветов полыхнули розовым огнем от его ласки. Нежный крик издала лютня в руках менестреля, ей вторила арфа. Король Ллинмар стоял, смотрел на Яблоню, и на глазах его были слезы.

Он думал о том, что вся красота, что есть в мире -- ничто в сравнении с Яблоней. И о том, что велика щедрость Богини Дану, вручившей столь бесценный дар своим детям. И о том еще думал король, что должен он бережно хранить этот дар.

Дослушав до конца песню менестрелей и вдоволь насмотревшись на цветущую Яблоню, сиды задумчиво побрели ко дворцу. Гвион шел рядом с отцом, и король Ллинмар почувствовал, что сын хочет о чем-то спросить его. Отстав от придворных, король опустился на резную скамью у щебечущего фонтана, сделал сыну знак сесть рядом и спросил, ласково глядя в глаза:

-- Тебя что-то тревожит, мой мальчик?

-- Да, отец, -- сразу же отозвался Гвион. -- Скажи мне, почему мы каждые сто лет собираемся на праздник и съедаем по кусочку яблока? Ведь плоды Яблони дарят вечную юность, и достаточно отведать яблоко лишь однажды. Или название обманчиво, а действие яблока длится только сто лет?

-- Ты задал хороший вопрос, Гвион. -- медленно проговорил король. -Враги порой обвиняют нас в том, что мы чревоугодничаем, напрасно переводим драгоценные яблоки, хотя могли бы принести многим счастье, подарив им вечную молодость. Но для людей вечная молодость не счастье, а бремя. Этот дар Богини предназначался только нам, и мы не имеем права нарушать ее волю. Злобные же твари, потомки фоморов, еще того меньше достойны вечной юности.

-- А если тебя волнует, мой мальчик, для чего мы раз в сто лет устраиваем праздник, я расскажу тебе о странных людях. Эти многомудрые люди решили, -- на губах короля появилась насмешливая улыбка, -- что женщину можно любить только ради того, чтобы иметь от нее детей. А просто так, не ради потомства, желать женщину грязно и грешно...

-- Как же так!.. -- начал Гвион, но покраснел и осекся.

-- Продолжай, не бойся, -- подбодрил его отец.

-- Но ведь Любовь прекрасна сама по себе! И глупо думать, что ее единственная цель -- рождение детей!

-- Ты говоришь правильно, сын мой. Эти люди хотят видеть грязь там, где ее нет, потому что этого требуют их грязные души. Теперь ты лучше поймешь, почему глупо обвинять сидов в чревоугодии. Яблоня -- сама Красота, и раз в сто лет мы познаем ее так же, как познают возлюбленную. Она и есть возлюбленная сидов. Да, мы уже обрели вечную молодость, и нам нет нужды вкушать плоды Яблони каждые сто лет, но души наши все так же жаждут Красоты. Поэтому мы вновь и вновь собираемся на этот праздник.

Отец и сын долго сидели в молчании, прислушивались к плеску фонтана и думали об одном.

III.

Промелькнул май, цветы на Яблоне осыпались, и на их месте появились маленькие золотистые завязи. Летнее солнце заботливо грело яблочки, дожди поили их небесной влагой. Король Ллинмар каждый день приходил проведать Яблоню и полюбоваться на ее золотые плоды. В конце первого месяца осени он увидел, что на них появился алый румянец. В тот же день король объявил, что долгожданный праздник состоится через три дня.

На следующий день в королевский дворец начали прибывать гости. Все ссоры и обиды были забыты ради великого праздника, и не было такого сида, который отверг бы приглашение короля. Новоприбывших первым делом проводили в тронный зал, где среди парчи и гобеленов были установлены два высоких кресла для короля Ллинмара и королевы Медб. Владыка, облаченный в расшитую золотом ярко-зеленую мантию, ласково приветствовал гостей, щедро их одаривал, расспрашивал о новостях. Его супруга была одета в платье из бледно-голубого бархата, отороченное горностаем, поверх которого был накинут белоснежный плащ. На лице королевы была серебряная полумаска -- она никогда не снимала ее на людях, ибо красота Медб была так совершенна, что каждый, увидевший ее лицо, мог умереть от любви и тоски. Голубые глаза королевы ласково сияли сквозь прорези маски, а ее голос звенел, как весенний ручей, когда она изредка обращалась к гостям с вопросом. После церемонии приветствия гости отправлялись в свои комнаты, чтобы отдохнуть с дороги.

С каждым днем гостей становилось все больше, но дворец короля был столь велик, что места хватало всем. Смех и песни звенели повсюду, ибо сиды -веселый народ. Каждый хоть один раз сходил взглянуть на Яблоню, и каждый уносил с собой ее прекрасный образ, греющий сердце.

Наконец настал канун долгожданного праздника. В этот вечер сиды рано разошлись на покой, ведь торжества начинались с рассветом. Вскоре погасли последние окна, и белоснежный дворец затих, объятый сном -- лишь свет звезд искрился на башнях.

Ровно в полночь мирно дремавшие у входа в сад стражники были разбужены странным шумом, доносившимся из-за ограды. Звук был такой, словно в воздухе свистел огромный бич, а когда он опускался -- трещало дерево. Стражники испуганно переглянулись и во весь дух помчались на шум.

Поначалу они пробирались между деревьями, но вскоре их взору предстала ужасная картина. Чудесные цветы были вытоптаны, бесценные деревья -сломаны, мало того -- разнесены в щепки. Даже трава вокруг деревьев почернела, словно выгорела. Так было уничтожено все на сотни шагов вокруг. Стражники застыли в ужасе и изумлении, но вдруг один из них заметил вдали черную тень, крушащую деревья. Он указал на нее товарищам, и они поспешили вперед, на бегу готовя оружие к бою.

Пока они бежали, неведомый враг успел погубить целую рощицу персиковых деревьев, и теперь стоял, примериваясь к огромному инжиру. Услышав позади шум, он одним прыжком повернулся и оказался лицом к лицу с сидами. Вид его был так страшен, что даже самые смелые из них не смогли сдержать вопль ужаса.

IV.

Это было чудовище десяти футов вышиной. У него была только одна рука, растущая прямо из груди, и одна короткая нога. Голова чудовища напоминала гнилую корявую тыкву, уши были длинные, как у зайца, и острые на концах, а посреди лба сверкал единственный, налитый кровью глаз. Огромная смрадная пасть щерилась в гнусной ухмылке. В руке чудовище держало боевой цеп, на бессчетных цепях которого угрожающе покачивались шипастые отравленные "яблоки". На темени страшилища торчал хохолок темно-синих перьев, который при виде сидов начал вставать дыбом.

-- Кто ты такой, и как смеешь бесчинствовать в саду владыки Ллинмара? -- гневно спросил, скрывая дрожь в голосе, начальник стражи Фейнир.

В ответ чудовище расхохоталось и ответило:

-- Фахан зовусь я,

Дом мой -- камень,

А право мое

Сейчас ты узнаешь!

И с этими словами Фахан с размаху опустил свой цеп на голову Фейнира. Тот рухнул, не успев даже вскрикнуть. А Фахан ловко отпрыгнул от нацеленных на него копий стражи и сказал так:

-- Вы, мелкота,

Королю доложите:

Фахан пришел!

Пусть трепещет от страха!

Все, что цветет,

Мне ненавистно;

Яблоню вашу

Хочу погубить!

Стражники надвинулись на него и попытались поразить копьями, но копья бессильно отскакивали от Фахана, не причиняя ему никакого вреда. А Фахан смеялся и снова и снова опускал свой ужасный цеп, нанося смертельные раны. Вскоре все сиды пали наземь, кто бездыханный, кто жестоко израненный. А Фахан, оглядев поле боя, еще раз расхохотался и принялся вновь крушить деревья.

Так, сея вокруг смерть и ужас, он добрался до Яблони. Прекрасное дерево тихо шелестело нежной листвой, золотые яблоки мягко светились в темноте. Увидев Яблоню, Фахан сказал, и слова его сочились злобой:

-- А, вот и ты,

Ненавистное древо!

Яблоко дай мне,

А после -- умри!

Сказав так, он сорвал одно яблоко. Когда его лапища прикоснулась к Яблоне, листва на ней заволновалась, словно в бурю, а ветви отпрянули от чудовища. Дерево тихо, умоляюще вздохнуло, но некому было защитить его, и цеп Фахана опустился на Яблоню, круша и ломая серебряные ветви. Золотые яблоки, со звоном упавшие на землю, он растоптал, листья Яблони почернели и засохли от яда. Наслаждаясь ненавистью, Фахан наносил удар за ударом, пока от чудесного дерева не осталось лишь жуткое месиво из щепок и черной листвы. Только тогда цеп в руке Фахана остановился. Чудовище захохотало, радуясь своему жуткому делу, а потом топнуло ногой и исчезло, словно провалилось сквозь землю.

V.

Когда поутру сиды проснулись, ждал их не праздник, но горе. Не было ни песен, ни веселого пира -- лишь рыдания и стоны над погибшей Яблоней. С содроганием слушали сиды рассказ оставшихся в живых стражников о чудовище, погубившем за одну ночь целый сад.

Король Ллинмар сидел на троне молчаливый и мрачный. Он думал о том, что не уберег Яблоню, и теперь красота ее умерла, быть может, навеки. От этих мыслей слезы струились по лицу короля, а рука его тянулась к мечу у пояса. О, как мечтал король отомстить ненавистному Фахану! Но больше мести жаждал король возродить Яблоню, а потому первым делом созвал советников и мудрецов и спросил их, как это сделать.

Молчали советники, не желая еще больше огорчать короля. Наконец, один из них сказал:

-- О владыка, от черного яда нет исцеления! Им пропиталась даже земля, и корни Яблони тоже мертвы. Нет никакой надежды, что Яблоня оживет.

Тихий вздох отчаянья прошелестел в зале, а король Ллинмар еще ниже склонил голову.

-- Нет, надежда есть! -- прозвучал вдруг нежный голос королевы Медб, дотоле молчавшей. -- Нужно найти Фахана -- у него должно быть хоть одно яблоко! Клянусь, он сорвал его для себя -- ибо даже чудовища мечтают о вечной юности!

Услышав это, король Ллинмар поднял голову, глаза его блеснули. Советники загомонили:

-- Да, он взял яблоко, нет сомненья! Соблазн вечной юности велик, и злодей не мог устоять!

-- Тем лучше! -- сказал король, и в голосе его прозвучала сталь. -- У нас было два дела: месть и спасение Яблони. Теперь эти два дела стали одним. Нужно не медля найти Фахана и отнять у него яблоко, а заодно взыскать с него виру за все то горе, что он причинил нам. Но только где искать его? Кто знает, какое зло породило его, и в какой гнусной норе он скрывается ныне?

Вперед выступил Камлах. Прославленный как мудрейший из сидов, жил он на свете так долго, что помнил времена войн с фоморами. И сказал Камлах:

-- Откуда берутся все злые отродья? Он -- из фоморов, я помню такого. Фахан -- порожденье скал и пустыни, лютый враг всему, что растет и цветет. Искать его надо там, где земля всего бесплодней.

-- Черные Скалы! -- воскликнул король. -- От моря до моря нет края бесплодней! Клянусь, Фахан скрывается там!

-- Быть может, и там, -- степенно ответил Камлах. -- Есть еще пара мест, но они куда отдаленней. К примеру...

Но тут речь Камлаха прервали. Юный Гвион, с суровым лицом стоявший в стороне, вдруг стремительно подошел к трону и, преклонив колено, так обратился к королю:

-- Владыка сидов и отец мой! Молю тебя, позволь мне отправиться на поиски Фахана! Праведный гнев пылает в моем сердце, ибо гнусное отродье посягнуло на самое святое и драгоценное -- на Красоту! Клянусь, я найду Фахана и отомщу ему за каждую слезинку, что проливает ныне наш народ!

И ответил ему король Ллинмар:

-- Возлюбленное дитя мое! В этот скорбный час твои речи даруют надежду! О, если бы не мой сан -- как хотел бы я сам встретиться с Фаханом лицом к лицу! Но я -- король, а место короля -- на троне. Долг не позволяет мне ехать самому. Но я рад, что вместо меня поедешь ты, мой сын! Поезжай, и возвращайся со славой!

Так Гвион взял на себя это нелегкое дело. Весь остаток дня он провел с мудрецами, наставлявшими его перед дорогой. Лишь вечером он смог, наконец, поговорить с матерью.

Королева была печальна и бледна. Сердце ее сжималось при мысли о невзгодах и опасностях, угрожающих сыну. И она сказала ему на прощанье:

-- Будь осторожен, Гвион, мой мальчик! Найти Фахана -- только полдела, нужно еще его победить. Ты слышал рассказ стражников? Обычное оружие чудовище не берет. Ты доблестный юноша, но ты еще молод, и горячность может повредить тебе. Сначала узнай способ убить Фахана, и лишь потом выходи на битву. И помни, что помощь может прийти откуда не ждешь.

И королева, улыбнувшись сквозь слезы, благословила сына.

Ранним утром Гвион отправился в путь. Он был облачен в золоченые латы, сиявшие так ярко, что витязь казался ослепительной вспышкой света. Конь под ним был золотисто-гнедой, носивший гордое имя Пламенный. Это был лучший конь во всей стране, стремительный и не знающий устали. На копье Гвиона развевался зеленый флажок с королевским гербом. Все, кто только был во дворце, собрались посмотреть на его отъезд, и теперь восхищенно перешептывались, восторгаясь статью коня и осанкой всадника. Провожаемый последними напутствиями и пожеланиями удачи Гвион выехал за ворота и обернулся. Король и королева смотрели ему вслед с любовью и надеждой. Гвион еще раз поклонился им на прощание и, пришпорив коня, в мгновение ока скрылся вдали.

VI.

Уже осень вовсю хозяйничала на земле, когда Гвион достиг Черных Скал. Место это, пустынное и неприютное, тянулось на много миль, простираясь до самого моря. Земля здесь была столь бесплодна, что даже сорняки и колючки не пытались выжить. Повсюду из бурой, спекшейся почвы торчали зловещие черные камни, подобные гнилым зубам во рту великана.

Конь под Гвионом нервно заржал и попытался повернуть назад.

-- Стой, Пламенный, -- приказал Гвион, крепче сжимая поводья. -- Верный товарищ мой, неужто ты струсил? Ведь сюда мы и стремились -- что поделать, раз Фахан выбрал себе такое неуютное жилище!

Пламенный остановился, опустив голову и прядая ушами, потом медленно и неохотно пошел вперед. Гвион ласково потрепал шею коня, сам чувствуя нестерпимое желание развернуться и бежать прочь из этих мест. Серо-лиловое небо казалось небывало низким. Ветер, порывы которого были злобны и хлестки, как удары бича, нес мелкую черную пыль, забивавшуюся в глаза и оседавшую на одежде. Мрачные черные камни громоздились вокруг и угрожающе нависали над всадником, словно спрашивая -- зачем пожаловал? И ни звука вокруг, кроме завывания ветра и медленных, глухих шагов коня.

-- Эй, Фахан, -- крикнул наконец Гвион, не стерпев угрожающее молчание, -- выходи на бой, если ты не трус! Немалый путь проделал я, чтоб встретиться с тобой лицом к лицу! Выходи же -- я знаю, ты слышишь меня!

В ответ на эти слова из-под земли раздался глумливый хохот, а ветер, рассвирепев, рванул так, что едва не выбил Гвиона из седла.

-- Фахан, -- в ярости вновь закричал он, -- я не ребенок, нечего пугать меня ветром! Ты смеешься надо мной? Вольно тебе смеяться, сидя в своей норе! Вылезай, сойдемся в битве -- тогда и посмотрим, кто посмеется!

Ветер тут же стих, словно по знаку, и Гвион услышал из-под земли такие слова:

-- Пошел ты прочь,

Собачье мясо!

Камень найди мой -

Тогда потолкуем!

-- Камень? -- крикнул Гвион. -- Ну что ж, я найду твой камень!

Он огляделся, пытаясь приметить камень или скалу не такую, как прочие. Увидев невдалеке большую круглую скалу, Гвион ударил по ней:

-- Вот твой камень!

Голос захохотал и ответил:

-- Не тот!

Тогда витязь стал медленно объезжать проклятое место и ударять по всем камням, хоть немного отличавшимся от других. Но камней в Черных Скалах было немало, и каждый из них был непохож на соседей. Снова и снова слышал Гвион гнусный хохот и ответ:"Не тот!" В отчаяньи Гвион начал было ударять по всем камням подряд, но быстро опомнился -- ибо и за несколько лет он не смог бы так найти единственный нужный.

-- Вдоволь ты поглумился надо мной, Фахан, -- сказал он. -- Хватит с тебя! Я уезжаю, но я вернусь и найду твой камень -- тогда мы потолкуем!

Сказав так, Гвион повернул коня и поскакал прочь.

VII.

Долго скитался Гвион, расспрашивая всех встречных о Фахане, и искал, сам не зная что. Два раза возвращался он к Черным Скалам и пытался раскрыть секрет камня Фахана, но безуспешно. Фахан, словно устав потешаться над ним, молчал, и Гвион напрасно бродил средь камней.

Осень сменилась зимой, а зима -- весной. Однажды, когда на земле уже воцарилось лето, Гвион медленно ехал по лесной дороге. Было жарко, и юноша думал, где бы напиться. Тем временем деревья расступились, и Гвион увидел по левую руку поляну, покрытую прекрасной зеленой травой. Вдалеке, среди кустов шиповника, журчал прозрачный родник. Гвион радостно поскакал к нему, и вдруг услышал странные тоненькие голоса, звучащие жалобно и сердито.

-- Он топчет нас! Ах, он топчет нас! -- доносилось откуда-то снизу. Гвион остановился, осмотрелся вокруг, но никого не заметил. Он посмотрел вниз -- но и там не было ничего, кроме земли и травы. Не зная, что и подумать, он снова тронул коня.

-- Ах, скорей бы этот мужлан убрался отсюда! Нам больно! -- запищали голоса.

-- Кто здесь? -- воскликнул Гвион. -- Кто разговаривает со мной?

-- Листья и Травы. Твой конь своими ужасными, огромными копытами ступает так тяжело, что топчет нас целыми сотнями! А вдруг ты пустишь его пастись -- что тогда с нами будет?

И Травы, ужаснувшись, подняли такой гомон, что Гвион едва сумел докричаться до них:

-- Эй, да вы умеете говорить? Может ли быть такое? Прошу вас, простите моего коня и меня, мы очень хотим пить, потому и поехали напрямик к роднику. Мой конь постарается ступать осторожнее и, обещаю, я не позволю ему здесь пастись. Но скажите, какое чудо дало вам дар речи?

-- Мы -- дети Богини Дану! Этот родник принадлежит ей, и все, кто пил из него, получают дар речи. Все Деревья, Кустарники и Травы в округе питаются этой водой и могут говорить.

Гвион подивился такому чуду и возблагодарил Богиню за щедрость. Потом он подумал, что Зеленый Народ может знать средство против Фахана, и спросил:

-- Маленькие господа! Не слыхали ли вы о чудовище по прозванию Фахан? Быть может, вы знаете, чего он боится, и как найти его камень?

-- Да, мы слыхали о таком, -- ответили Травы тихо. -- Мы боимся его, боимся даже его имени. Правда, куда больше, чем нас, он терзает Деревья -мы слишком малы и ничтожны для его злобы! Но мы не знаем, чего он боится. Спроси Шиповник! Он растет возле самого родника, и в нем столько силы Богини, что он должен знать!

Гвион поблагодарил Травы за добрый совет и направился к роднику. Первым делом он напился и напоил коня, ибо жажда их была велика. Пламенный, едва отведав воды, встряхнул золотой гривой и звонко заржал:

-- Клянусь, вот прекрасная водица! Приятно пить, а еще приятней -говорить!

-- Пламенный! -- воскликнул Гвион. -- Ты тоже обрел дар речи?

-- Что ж тут удивительного, -- ответил конь. -- Ты ведь слышал, что сказали маленькие господа. О, как я благодарен им и Богине! Наконец-то я могу сказать тебе, что подкова на моей задней правой ноге вот-вот отлетит!

-- Если ты благодарен Травам, то должен обещать мне, что не станешь пастись здесь.

-- Конечно, -- серьезно сказал Пламенный. -- Я и сам это прекрасно понимаю.

Оставив коня утолять жажду, Гвион подошел поближе к зарослям Шиповника. Кусты его были сплошь усыпаны ярко-розовыми цветами и пахли так чудесно, что кружилась голова. Гвион молча стоял, не зная как обратиться к Шиповнику и с чего начать, как вдруг услышал нежный, ласковый голос:

-- Привет тебе, Гвион, сын Ллинмара. Присядь рядом с нами и расскажи, что гнетет твое сердце?

Повинуясь голосу, Гвион сел и начал рассказывать о горе, постигшем сидов, о смерти Яблони и бесплодных поисках Фахана. Долго рассказывал он, а когда закончил -- обратился к Шиповнику с такими словами:

-- Прекрасный Шиповник, поведали мне, что ты знаешь, чего боится Фахан. Прошу тебя, если знаешь -- скажи!

Вот что ответил Шиповник:

-- Юноша! Дело твое благое, и я с радостью помогу тебе. Да, я знаю, как можно убить Фахана, нашего старого врага. Для этого нужно особое оружие, и добыть его нелегко. Лишь деревянным мечом можно поразить Фахана, а меч этот должен быть вырезан из тела живого дерева, которое согласилось умереть ради других. Вокруг тебя -- заповедный лес, пьющий из родника Богини. Иди и спроси Деревья -- быть может, ты найдешь того, кто тебе нужен. Дерево, согласившееся умереть, сруби и вырежи из него длинный двуручный меч. Только таким мечом сможешь ты убить Фахана.

-- А как найти его камень?

-- Это легче. Сорви зеленую, живую ветку и возьми ее с собой в Черные Скалы. Как только прикоснешься веткой к камню Фахана -- она засохнет и рассыплется в прах в твоей руке.

От всей души поблагодарил Гвион Шиповник и, собираясь уходить, спросил напоследок:

-- Многое ведомо тебе. Быть может, ты знаешь, есть ли у Фахана чудесное Яблоко? Весь народ сидов надеется, что я смогу добыть его и возродить Яблоню.

-- Нет, -- ответил Шиповник. -- Про то ведомо только Фахану.

VIII.

Когда Гвион вошел в заповедный лес, то сразу почувствовал, что Деревья рассматривают его и ждут, что он скажет. Не по себе стало ему от этой мысли, но вспомнил он, что иного пути нет.

И воззвал Гвион к Деревьям:

-- Братья мои! Как младший к старшим пришел я. О страшном и небывалом хочу вас молить. Много дней преследую я Фахана, злобную тварь, убийцу Яблони, мечтающего извести все, что растет и цветет. Ни железо, ни сталь не берут его. Поведали мне, что убить его можно лишь тем, что ненавидит он больше всего на свете -- деревом. Для этого один из вас, милые братья, должен согласиться умереть. Из поверженного тела его я сделаю меч, и тем мечом убью злодея, терзающего Зеленый Народ. Братья! Есть ли среди вас тот, кто готов положить жизнь за правое дело?

Молчали Деревья. Молчал Дуб, нахмурясь, думая невеселую думу. Гордые Ясени молча стояли и презрительно, свысока посматривали на Гвиона. Щеголи Клены тихо шелестели листвой, самозабвенно любуясь своим нарядом. Они не хотели умирать.

Снова воззвал к ним Гвион:

-- Знаю я, что о многом прошу. Смерть никому не мила, ни человеку, ни зверю, ни дереву. Что мне сказать вам? Пока жив Фахан, ни один из вас не может вздохнуть спокойно. Жуткие сны тревожат вас -- о шипастых "яблоках" и черном яде. Разве вы не хотите, чтоб Фахан умер? Разве не радует вас, что те, кто сейчас только семечко или желудек, никогда не будут дрожать от страха пред ним? О братья, неужто нет среди вас смельчака, готового пожертвовать жизнью?

Задрожали Осины, затрепетали в страхе. Черная Ель бросила в Гвиона шишкой. Плакучая Ива еще ниже опустила ветви, словно сгорбилась под непосильной ношей. Нет, никто не хотел умирать.

Долго бродил по лесу Гвион и с мольбами обращался к Деревьям. Молча слушали они, не откликаясь на его призывы. Наконец обессилевший Гвион вышел на поляну, где стояла древняя Береза, вся дуплистая и почерневшая от старости. Там упал он в траву и долго смотрел ввысь, на прозрачное, чистое небо. Потом Гвион поднялся и сказал:

-- Ну что же, не мне винить вас, братья. Оставайтесь с миром, растите и зеленейте. Видно, придется мне напрасно пасть в битве с Фаханом -- ибо вернуться к отцу и объявить ему о своем бессилии я не смогу. Прощайте!

Но едва Гвион произнес эти горькие слова, как услышал скрип за своей спиной. Старая Береза склонилась к нему и произнесла тихим надтреснутым голосом:

-- Что это ты говоришь, сынок? Зачем тебе, такому молодому, умирать? Или я, старая, ослышалась? Туговата я стала на ухо...

-- Нет, матушка, -- ответил ей Гвион, -- ты расслышала правильно.

-- Ну-ка, сынок, расскажи мне все с самого начала. -- ворчливо сказала Береза и добавила, -- Не дело юношам мечтать о смерти.

Тогда все поведал ей Гвион -- о гибели Яблони, о празднике, ставшем горем, о долгих поисках Фахана и о том, как узнал он, наконец, способ сразить чудовище, да только без толку. Молча слушала Береза его рассказ, а когда он закончил -- сказала:

-- Э, сынок, не у тех ты спрашивал! Разве они, молодые и крепкие, согласятся умереть раньше срока? Вот я -- другое дело. Не сегодня-завтра меня повалит ветер, так что смерть мне не страшна. В стволе моем, правда, кругом дупла и труха, но, я думаю, можно найти местечко покрепче и вырезать меч...

-- Неужто ты согласна умереть, матушка? -- спросил Гвион, и жалость колыхнула его сердце.

-- Про то я тебе и толкую, -- проворчала Береза. -- Конечно, я могу простоять с грехом пополам еще десяток лет... Летом хорошо, воздух легкий, и птицы поют -- совсем забываешь о старости. А вот зимой плохо -- стоишь и все ждешь, что тебя повалит жестокий ветер. Но чем без толку гнить в этом лесу, я лучше после смерти послужу доброму делу. Да, сынок, я согласна умереть. Иди за топором.

-- Топор у меня с собой, -- тихо промолвил Гвион.

Обнял он корявый, растрескавшийся ствол Березы и ласково сказал ей:

-- Клянусь тебе, матушка, не зря ты умрешь! Будет прославлена твоя благородная жертва всеми, кто только услышит о ней. Прощай!

-- Прощай, сынок, удачи тебе, -- тихо промолвила Береза.

Тогда Гвион со слезами на глазах достал острый топор и вонзил его с размаху в белый ствол. Вздрогнула Береза, в последний раз заскрипела и пала наземь.

IX.

С деревянным мечом в руках и горькой скорбью в сердце Гвион вернулся к роднику. Пламенный, завидев его, недоуменно заржал:

-- Эй, хозяин, ты, верно, впал в детство? К чему эта палка в твоих руках? Или ты хочешь вызвать на бой чертополохи и репейник?

-- Молчи, неразумный, о том, чего не смыслишь, -- строго ответил Гвион. -- Этому мечу нет цены, за него заплачено жизнью.

Конь осекся и, извинившись за дерзость, стал расспрашивать, о чем это Гвион толкует. Услышав о смерти благородной Березы, Пламенный низко склонил гордую шею и сказал:

-- Истинно, всегда так бывает: чтобы отнять жизнь негодяя приходится жертвовать жизнью прекрасной и светлой. Ты прав, господин, этот меч бесценен. Теперь мы во что бы то ни стало должны победить Фахана -- иначе жертва Березы станет бесплодной, а нам не будет прощенья.

Не сказав ни слова в ответ, Гвион вскочил в седло и подъехал к Шиповнику.

-- Прекрасный Шиповник, -- обратился он к нему, -- совет твой не пропал даром. Вот меч, о котором ты мне поведал. Я отправляюсь в Черные Скалы на битву. Позволишь ли взять с собой твою благоуханную ветку?

-- Бери, -- ответил Шиповник. -- Да будет с тобой благословенье Богини!

Гвион сорвал цветущую ветку и поклонился на прощание. Потом он пришпорил коня и поспешил к Черным Скалам.

Х.

Ничто не изменилось в проклятом месте. Лето ли, зима -- в Черных Скалах всегда было равно пустынно и неприютно. Все так же ярился злобный ветер, и мрачные мертвые камни громоздились вокруг. В предвкушении долгожданной встречи с Фаханом сердце Гвиона билось так сильно, что юноше казалось, что стук его разносится окрест и пробуждает древнее зло, спящее под землей. Пламенный, которого вода чудесного родника сделала весьма разговорчивым, впервые за несколько последних дней замолчал и тревожно осматривался вокруг.

Гвион достал из дорожного мешка бережно хранимую ветку шиповника и подивился, что она ничуть не завяла. Казалось, ее сорвали минуту назад. Быть может, чары Богини хранили ее. Едва ветка оказалась в руках Гвиона, земля вокруг задрожала, словно в бессильной ярости, а ветер принялся хлестать с невиданной силой. Крепко сжимая ветку в руке, чтоб ветер не вырвал ее и не унес прочь, Гвион поскакал к тому месту, где Фахан впервые заговорил с ним. Думалось ему, что именно там должно быть логово злодея.

Гвион стал подносить ветку к камням, стараясь не пропустить ни один. Начал он с больших и издали заметных, потом проверил и те, что были поменьше, и самые маленькие и невзрачные -- все тщетно. Ветка шиповника оставалась такой же зеленой и благоуханной. Гвион хотел было последовать дальше, как вдруг Пламенный обратился к нему с такими словами:

-- Взгляни, господин, здесь есть еще один камень, который ты не заметил. Смотри, он совсем плоский и занесен песком и пылью. Сердце говорит мне, что это неспроста. Прошу тебя, проверь его!

Гвион не стал спорить, поднес к камню ветку и вдруг вскрикнул: в мгновение ока ветка почернела и рассыпалась прахом в его руке.

-- Эй, Пламенный, -- радостно воскликнул Гвион, -- похоже, мы наконец-то нашли проклятый камень!

И он соскочил с коня, ударил по камню кулаком и закричал:

-- Вот твой камень, Фахан! Я отыскал его -- теперь ты выйдешь ко мне, или я ославлю тебя, как старую бабу!

Из-под камня донесся злобный голос:

-- Рано ликуешь,

Глупый щенок!

Камень нашел ты -

И смерть заодно!

И в тот же миг Фахан явился пред Гвионом. Был он, однорукий и одноглазый, все так же ужасен, и все тот же смертоносный боевой цеп был при нем. Гвион, доселе не видавший Фахана, хоть и слыхал, как он страшен, не смог сдержать крик ужаса при взгляде на чудовище. Фахан довольно ухмыльнулся, и глаз его налился кровью, а синий хохолок на голове встал дыбом. Он сказал:

-- Что ж ты кричишь?

Смерти боишься?

Вороны будут

Жрать твое мясо!

Но Гвион уже справился со страхом и так ответил Фахану, доставая заветный меч:

-- Нет, Фахан, не меня, а тебя станут жрать вороны -- если только им придется по вкусу такая падаль! Видишь этот меч в моей руке?

Фахан взглянул и узнал свою смерть. Заревев от ярости, он взмахнул своим цепом, желая искрошить им и Гвиона, и ненавистный меч. Но Гвион был начеку и успел отскочить от страшного удара. Не дожидаясь, пока Фахан опомнится и нанесет новый удар, Гвион выкрикнул имя Богини и вонзил деревянный меч в поганое брюхо по самую рукоять.

XI.

Фахан издал такой жуткий вопль, что его услышали и по ту сторону моря, а потом пал наземь, и земля содрогнулась. Прямо на глазах у Гвиона плоть Фахана обратилась в груду камней, посреди которой торчал деревянный меч, а рядом с мечом лежало золотое яблоко.

Не помня себя от радости, Гвион бросился к яблоку и бережно поднял его. Яблоко светилось в его руке нежным золотым светом и источало такой аромат, словно было сорвано лишь вчера.

-- Взгляни, Пламенный, -- обратился к коню юноша, -- Фахан все же сорвал одно яблоко для себя, как и предсказывала моя мать! Но проклятое брюхо страшилища не смогло поглотить благословенный плод!

-- Да уж, -- радостно поддакнул конь, -- на этот раз Фахан проглотил чересчур большой кусок!

-- Мы должны поторопиться домой и обрадовать весь народ сидов! Яблоко нашлось, и Яблоня будет возрождена! Я возьму с собой и меч, принесший нам победу. Его место -- в сокровищнице короля, на самом почетном месте, ибо мало какому мечу выпадала такая славная судьба!

-- Да, -- сказал Пламенный, внезапно погрустнев, -- этим мы хоть немного почтим память Березы. Где бы мы были сейчас без нее?

Гвион взглянул на коня и опустил голову.

XII.

С отъездом Гвиона тревога поселилась под крышей дворца короля Ллинмара. И, хотя надежда вновь увидеть витязя жила в каждом сердце, невесело стало при дворе. Каждый день королева Медб в одиночестве поднималась на самую высокую башню и часами глядела вдаль, пока слезы не выступали у нее на глазах. Тогда королева, охваченная страхом и тоской, в молчании спускалась вниз, и король, едва посмотрев на нее, с грустью опускал взгляд.

В то утро, когда минул год со дня смерти Яблони, королева, как всегда, поднялась на башню и принялась смотреть на дорогу, по которой ее сын отправился навстречу неведомым испытаниям. Не прошло и получаса, как вдалеке показалось облачко пыли, оно стремительно росло, и вскоре уже можно было разглядеть масть коня и доспехи всадника. Сердце королевы забилось, словно птица в клетке, и она срывающимся от волнения голосом принялась звать:

-- Эй, кто-нибудь! Скорее сюда! Скорее!

На зов королевы прибежали стражники, и она стала умолять их:

-- Взгляните, что за всадник едет сюда? Слезы застилают мои глаза, зрение изменяет мне! Быть может, это Гвион, мой сын?!

-- Конь под рыцарем гнедой, -- сказал один стражник. -- И, сдается мне, он похож на Пламенного.

-- А доспехи у всадника золоченые, -- подхватил другой. -- Они сияют ярче солнечного луча!

-- Дайте-ка взглянуть мне, -- приказал начальник караула. Он долго всматривался, прищурив глаза, в растущую точку, и наконец изрек:

-- На флажке королевский герб! Нет сомнения, ваше величество, это высокородный Гвион!

Королева Медб, едва услыхав эти слова, вскрикнула и стремительно побежала по лестнице вниз. На бегу она кричала:

-- Радость, о сиды, радость! Мой сын Гвион вернулся!

Новость эта переполошила весь дворец, и отовсюду к главным воротам стали сбегаться люди. Король Ллинмар, позабыв о королевском достоинстве, бежал впереди всех. Тем временем королева приказала распахнуть ворота, из-за которых уже доносился топот копыт. Спустя несколько мгновений, что показались всем вечностью, во двор замка влетел во весь опор прекрасный гнедой конь. Всадник в золоченых латах легко соскочил наземь, сорвал с головы шлем и под ликующие крики нежно обнял королеву. Этот миг был столь долгожданным и прекрасным, что не только королева заплакала от радости, не только нежные дамы, но и у многих суровых мужей на глазах показались слезы.

Тем временем король Ллинмар подошел к Гвиону и королеве, в свою очередь крепко обнял сына и сказал:

-- По твоему радостному лицу, мой витязь, вижу я, что не зря ты провел целый год вдали от нас! Подробный рассказ о твоих странствиях мы выслушаем, как только ты отдохнешь с дороги. Лишь одно скажи немедля -- ибо весь народ наш ждет с нетерпением этих слов! Удалось ли тебе отыскать драгоценное Яблоко?

-- Да, отец! -- звонко рассмеявшись ответил Гвион. И, достав Яблоко, бережно хранимое у сердца, он высоко поднял его, так, чтобы всем вокруг было видно. Прекрасное Яблоко сияло в его руке, нежный аромат донесся до тех, кто стоял там. Послышался шепот восторга, но он вскоре утих, ибо слишком велика и полна была радость сидов, чтобы говорить. В торжественной тишине Гвион с поклоном подал Яблоко королю и сказал такие слова:

-- Король и отец мой! Вручаю тебе то, что принадлежит тебе и твоему народу по праву! Вот плод от Яблони, данной нам в дар Богиней, последний и единственный на свете! Пусть же всякое зло отступит ныне от нас, и горе покинет все сердца! Ибо Фахан, враг сидов, убийца Яблони, сражен моей рукой!

И ответил король Ллинмар:

-- Возлюбленный сын мой! Принимаю от тебя бесценное сокровище сидов и клянусь сберечь его, хотя бы ценой собственной жизни!

XIII.

Так Гвион, сын Ллинмара, после нелегких испытаний вернулся домой с победой. Так было возвращено Яблоко.

Мудрецы выбрали день и место, и во время пышного празднества Гвион бросил Яблоко в землю. Деревянный меч в тот же день с почетом перенесли в королевскую сокровищницу и положили на вышитую золотом подушку. Пламенный, достойнейший из коней, получил в награду свободу и право самому избирать себе всадника. С тех пор никто, кроме Гвиона, не осмеливался ездить на нем верхом.

Яблоня быстро пошла в рост. Вскоре тоненькое деревце с серебряным стволом уже шелестело в саду, принося покой и радость сидам. Ее неусыпно охраняли, чтобы никакое зло больше не коснулось бесценного дара Богини Дану.

Осталось досказать еще об одном важном событии. Ровно через год после возвращения Яблока Гвион пожелал взглянуть на славный меч и отправился в сокровищницу. Едва взяв меч в руки он увидел, что на нем появились побеги, украшенные клейкими ярко-зелеными листочками. Он поспешил рассказать об этом чуде королю. Владыка сидов возрадовался и повелел посадить молодую березку рядом с Яблоней. Деревце, выросшее из меча, сохранило дар речи, и каждый, кому доведется побывать в саду короля Ллинмара, пусть непременно повидает Березу и побеседует с ней. Мудрость и благородство ее не имеют себе равных.

История о Фреаваре, повелителе Стихий

I.

Был среди англов муж по прозванию Фреавар. Господь при рождении не одарил его ни богатством, ни древностью рода, а воинской славы и достатка Фреавар сам не пожелал, и с малолетства предпочел книги оружию. Когда сверстники его учились сидеть на коне и владеть мечом, Фреавар целыми днями корпел с монахами над пергаментом, и к десяти годам был сведущ в искусстве чтения и письма поболее своих учителей. Родные дивились его страсти к чтению, но были им довольны и втайне мечтали, что Фреавар когда-нибудь станет отцом-настоятелем, а то и епископом.

Был Фреавар высок и хорош собой, но от бессчетных часов за книгами спина его сгорбилась, а лицо стало бледным, землистым. Но взор его был суров и ясен и, казалось, проникал в самые глубины. Он так и не дал обетов Господу, хотя жизнь вел такую, что не по силам многим монахам. Ел он совсем мало, вина не пил вовсе, одевался бедно. В чистоте и целомудрии его никто не сомневался, ибо Фреавар не смотрел на женщин, а когда смотрел -- не видел. Весь пыл, все силы юности отдал он книгам, читая и перечитывая все, что только мог достать, и неутолимая жажда познать неведомое вела его в этих трудах.

Людей Фреавар избегал, считая разговоры их пустыми, и вскоре люди тоже стали чуждаться его. Мрачная, одинокая жизнь Фреавара была им непонятна, ибо он наотрез отказался принять духовный сан, но жил в миру отшельником. Поговаривали, что жизнь такая неугодна Богу, а Фреавар попал в сети нечистого. Когда до Фреавара дошли эти речи, он усмехнулся, собрал то немногое, что имел, и навсегда покинул родные места.

Долго скитался он по миру, и вела его все та же жажда знаний. Много где побывал Фреавар, но видел везде лишь одно -- книги и свитки. Не раз отдавал он последнее, чтобы заполучить редкостную рукопись, и зарабатывал на хлеб самым черным трудом. Так в скитаньях минуло немало лет, и юность его отцвела, сменившись зрелостью.

II.

Однажды, в далекой восточной земле, Фреавар остановился переночевать у богатого купца. Купец этот, смуглый сухонький старичок, был охоч до диковинок и длинных рассказов и привечал чужеземцев. Долго расспрашивал он Фреавара о его родине и ее обычаях, а потом, узнав, что гость ищет редкие книги, извлек из сундука древнюю рукопись. Переплет ее, некогда богато изукрашенный странными узорами, от времени истерся и потрескался. Открыв книгу, Фреавар увидел, что страницы сделаны из какого-то незнакомого материала, непохожего на пергамент.

-- Это папирус, -- сказал ему купец. -- Книга эта -- из Египта. Мой прадед привез ее оттуда, и уже тогда она была древней.

Фреавар попытался прочесть хоть строчку, но не смог -- язык, на котором была написана книга, был ему неведом.

-- О чем эта книга? -- спросил он купца.

-- Никто не знает, -- ответил тот. -- Я показывал ее многим мудрецам, и никто не смог прочитать ни слова. Не знаю, зачем она была моему прадеду -быть может, ему нравились узоры на переплете...

Фреавара так поразила и увлекла мысль о словах, которые еще никто не читал, что он стал просить позволения скопировать книгу.

-- Тебе она нужна? -- поразился купец. -- Ну так бери ее! Быть может, она принесет тебе пользу, а у меня она без толку пылится в сундуке.

Фреавар начал было отказываться, но щедрый хозяин стоял на своем.

-- Бери, бери, чужеземец! -- повторил он. -- Пусть это будет наградой за долгий рассказ, которым ты меня потешил!

И Фреавару ничего не оставалось, как с благодарностью принять книгу в дар.

III.

Так Фреавар стал обладателем диковинной египетской книги. Немало дней и ночей провел он над ней, силясь разгадать, о чем же она. Но все усилия его были тщетны -- странные символы, повествующие о неведомом, оставались немы. Эти неудачи лишь еще больше разожгли желание Фреавара прочесть таинственную книгу. Странствия стали уже для него привычны, и он отправился в далекий Египет.

Но и в Египте никто из тех, к кому он обращался, не смог прочесть книгу. Многие говорили ему, что она -- на древнем тайном языке, но сомневались, остался ли на всей земле хоть кто-то, помнящий этот язык.

Однажды, уже почти отчаявшись, Фреавар брел по пыльной улице, залитой ослепительным солнечным светом, и думал, где бы ему укрыться от зноя. Вдруг он увидел старика, сидящего у дверей дома и читающего какой-то манускрипт. Волосы и борода старика были белы, как лунь, а горбоносое лицо поражало благородством и красотой. Недолго думая, Фреавар подошел к старику и, вежливо поприветствовав, спросил, не может ли он помочь перевести редкую рукопись.

-- Отчего бы нет, -- ответил старик. -- Мне ведомы многие языки, и я с удовольствием помогу тебе, если сумею.

Тогда Фреавар достал свою книгу и протянул старику. Тот взял ее, открыл, и лицо его вдруг преобразилось: брови сурово нахмурились, глаза негодующе засверкали. Он отбросил книгу, словно она жгла ему руки, и сказал гневно:

-- Я думал, старое зло умерло, но оно воскресло! Скажи мне, чужеземец, кто ты, и для чего принес мне эту книгу?

Фреавар, удивленный его словами, ответил:

-- Я уже сказал тебе. Эта книга досталась мне случайно, и я даже не знаю, о чем она. Но я хочу узнать, и потому ищу того, кто мог бы прочесть мне ее.

Старец окинул Фреавара внимательным взглядом, кивнул, и сказал, уже спокойнее:

-- Да, похоже ты говоришь правду. Ты действительно не читал эту книгу. Послушай, чужеземец, что я скажу тебе, и знай, что я говорю от чистого сердца! Эта книга -- зло, такое страшное зло, что ты даже не можешь помыслить! Есть вещи, которых лучше не знать, и книга эта -- из них. Я советую тебе немедленно сжечь ее.

-- Как! -- воскликнул Фреавар. -- Сжечь не читая? О, нет, так я не смогу поступить ни с одной книгой, а тем более с этой! Почтеннейший, ведь ты понимаешь, что в ней написано! Прошу тебя, прочитай ее мне, и если я увижу, что она так плоха, как ты говоришь, я, конечно, сожгу ее!

-- Я вижу, обладание этой книгой лишило тебя разума, -- горько проговорил старик. -- Да, я понимаю, о чем она, и потому не стану читать ее ни одному человеку. А ты, если упорствуешь в своем ослеплении, можешь пойти к ведьме Бельмис -- она с удовольствием прочитает ее тебе! Но я еще раз говорю: будет лучше, если ты сожжешь книгу!

-- Бельмис? А где ее дом? -- спросил Фреавар.

-- Где может быть дом ведьмы? У кладбища! -- вскричал старик с негодованием. -- А теперь оставь меня, нечестивец, раз ты не хочешь прислушаться к моим речам!

И с этими словами старец вскочил и скрылся в доме, раздраженно хлопнув дверью перед самым носом остолбеневшего Фреавара.

"Старик совсем выжил из ума!" -- подумал Фреавар и, не медля, направился к кладбищу.

IV.

Кладбище было огромным и очень старым, многие могилы совсем занесло песком. Возле кладбища ютилось несколько убогих лачуг, и Фреавар долго ходил среди них, расспрашивая всех встречных, где можно найти "госпожу Бельмис", но люди, едва услышав его вопрос, испуганно шарахались в сторону. Наконец, кто-то указал ему дом ведьмы, стоявший в одиночестве по другую сторону кладбища.

Хижина ведьмы так заросла грязью, что издали Фреавар принял ее за кучу мусора. Но, подойдя поближе, он увидел, что это все-таки дом, и у него даже есть вход. Постучав, Фреавар открыл дверь и вошел. Едва войдя, он чуть не лишился чувств от спертого и полного подозрительных запахов воздуха внутри. Запах шел и от котла на очаге, в котором бурлило странное варево, и от курящихся жаровен на треногах, и от сухих трав, развешанных вдоль стен. Фреавар начал оглядываться в поисках хозяйки, но тут груда грязных тряпок у очага зашевелилась, и перед ним предстала "госпожа Бельмис".

Это была нестарая еще женщина, жирная, рыхлая и отвратительно грязная. Ее черные волосы висели сальными космами, а круглое рябое лицо застыло в нехорошей усмешке. Она подошла к Фреавару вплотную, и запах, исходящий от нее, победил все прочие в доме.

-- Пришел, голубчик! -- заворковала ведьма медовым голоском. -- И за чем же? Может, за отравой, извести недруга? Или за приворотным зельем, соблазнить неприступную красавицу? А может, твоей подружке нужно вытравить плод? У Бельмис есть все, она всем помогает... Ну, выкладывай! -- вдруг рявкнула она, словно потеряв терпение. -- Чего тебе надо?!

-- Госпожа Бельмис, -- пробормотал Фреавар, опешивший от такого приема, -- мне сказали, что вы можете прочесть одну книгу... Книга эта на древнем языке, и сам я не могу ее прочитать.

-- Ну, так давай ее сюда, посмотрим!

Фреавар достал книгу и, не без содрогания, протянул ведьме. Послюнив черный палец, Бельмис перевернула первую страницу и вдруг застыла, словно изваяние.

-- Сокровище нашлось! -- шепнула она восхищенно. А потом упала на колени перед Фреаваром и раболепно проговорила:

-- Приказывай, о господин! Я к твоим услугам!

Фреавар несказанно удивился такой перемене в ней, но решил воспользоваться случаем и суровым голосом приказал:

-- Читай!

Ведьма отвесила ему низкий поклон и начала нараспев читать:

"Ты, ищущий подлинного знания, возрадуйся, ибо цель твоя близка! Здесь ты найдешь не только знание, но и власть, и могущество, о котором и не мечтал. Только скажи "абраксас", и все это -- твое!.."

Дальше в книге говорилось о Стражах Четырех Стихий: Земли, Воды, Огня и Воздуха. Каждый из Стражей наделен огромной властью и мудростью, и готов сложить их к ногам того, кто знает Истинное Слово. Затем рассказывалось, как вызывать Стражей, что при этом делать и какие слова говорить. После этого шло что-то совсем непонятное, о башне и плате.

Чем дальше Фреавар слушал, тем больше поражался, что такого худого нашел в этой книге давешний старец. "Власть, могущество, а главное -знание! И все это доступно мне, стоит лишь сказать одно слово, -- думал он. -- И чем все это плохо? Ведь Стражи -- не бесы, не слуги диавола. Нет ничего греховного в том, чтобы пользоваться их услугами. А он говорил -- сожги книгу! Старый глупец!"

И Фреавар, не дослушав книгу до конца, приказал ведьме еще раз прочитать о вызове Стражей, да помедленней, чтобы он мог все записать.

Стражей можно было вызывать лишь по одному, и нельзя пользоваться услугами двух Стражей одновременно. Первого следовало вызвать Стража Земли. Для этого нужно было удалиться в пустынное место и там сложить алтарь из камней. Потом смешать четыре вида благовонных смол и возжечь их на алтаре, читая заклинание. А когда Страж явится, сказать "абраксас", и он склонится перед Словом.

V.

Когда Фреавар подробнейшим образом записал все указания, он поднялся и отобрал у ведьмы книгу. Бросив ей золотой и не сказав на прощанье ни слова, ушел. Приобретя все необходимое, он на следующий день удалился в пустыню и отыскал подходящее место. Там, потратив на это немало усилий, Фреавар сложил каменный алтарь. С замирающим сердцем он зажег благовония на алтаре и начал медленно читать заклинание. Едва он произнес первые слова, как земля задрожала, и с каждым новым словом дрожала все сильнее. Испуганный, но и обрадованный, Фреавар продолжал читать. Он с трудом удерживался на ногах, ибо земля под ним ходила ходуном. Наконец прямо перед Фреаваром медленно разверзлась огромная трещина. Казалось, могучая рука двигает камни изнутри, открывая их, словно дверь. Пораженный Фреавар отступил от трещины, машинально дочитывая последние слова заклинания, и вдруг вскрикнул: из трещины показалась одна громадная рука, потом другая, а потом голова. Страж Земли внял его призыву.

Страж выбрался из трещины и встал перед Фреаваром во весь рост, сложив руки на груди и мрачно глядя на потревожившего его смертного. Было в нем не меньше сорока футов, а все тело его выглядело сложенным из огромных плит черного камня. Тело было совершенно нагим и бесполым. Фреавар, судорожно сглатывая, немигающим взглядом смотрел на Стража, ужасаясь его мощи и величию. Он чувствовал себя ничтожным перед лицом этой силы.

Медленно задвигались челюсти Стража, и раздался глухой голос, от которого вновь задрожала земля:

-- Это ты звал меня, червяк? Ну что ж, прощайся с жизнью!

Огромная рука Стража потянулась к Фреавару, и тот подумал уже, что погиб, но успел вспомнить, что нужно сказать Слово.

-- Абраксас! -- изо всех сил крикнул он и увидел, что рука Стража остановилась на полпути. Потом черная громада пришла в движение, и Страж Земли встал пред Фреаваром на колени.

-- Ты -- господин! -- сказал он, склонив голову. -- Приказывай!

Ликование охватило Фреавара, когда он увидел каменного гиганта на коленях перед собой. Да, Книга не солгала ему! Ему подвластна теперь такая сила, что сам Мерлин по сравнению с ним -- слабое и неразумное дитя!

-- Расскажи мне все о Стражах и о том, что они могут! -- приказал он Стражу. -- Расскажи то, чего нет в книге!

Страж усмехнулся:

-- Подожди, господин. Первым делом ты должен приказать мне построить Башню.

-- Башню? -- переспросил недоуменно Фреавар. -- Какую башню?

-- Твою Башню, -- ответил Страж Земли. -- Ту Башню, что до конца дней твоих отделит тебя от мира, а мир от тебя. Это условие. Ведь ты читал Книгу.

Тут Фреавар с ужасом вспомнил, что прервал ведьму в тот самый момент, когда она читала что-то о башне.

-- Что это значит -- "отделит тебя от мира, а мир от тебя"? -- спросил он Стража.

-- Это значит, -- ответил тот, -- что ты навсегда отречешься от мира и людей и проживешь всю жизнь в одиночестве. Только так можно владеть Словом.

Сердце сжалось в груди Фреавара.

-- А если я откажусь?

-- Тогда я убью тебя прямо сейчас, -- невозмутимо сказал Страж. -Нельзя владеть Словом и ничем не заплатить за это.

-- Я согласен, согласен! -- в страхе закричал Фреавар. -- Приказываю тебе построить Башню!

-- Слушаюсь, -- вновь склонил голову Страж. -- Позволь мне, господин, доставить тебя к месту, достойному тебя и твоей Башни.

С этими словами Страж положил левую ладонь на землю, и Фреавар, поколебавшись мгновение и сообразив, что отступать поздно, взобрался на нее. Рука гиганта бережно подхватила его, каменные пальцы сомкнулись над головой. Фреавару показалось, что он очутился в огромном склепе из черного камня. Ни звука не доносилось до него, ни лучика света, лишь тихо колыхались и подрагивали стены. Фреавар понял, что Страж Земли куда-то несет его, и немного успокоился за свою жизнь. Самообладание вновь вернулось к нему, и он принялся размышлять о том положении, в котором очутился. "Как мог я не дослушать Книгу до конца? -- сокрушался Фреавар. -- Но теперь уже поздно, ничего не изменишь. Да и так ли уж это страшно -- жить без мира и людей? Разве это не справедливая плата за знание и могущество?" Он стал вспоминать, было ли что-то дорогое для него в том мире, что он потерял навеки, и обрадовался, когда понял, что не было. Люди же вставали перед ним безликой толпой -- так мало знал он их, так мало они его занимали. Эти размышления укрепили волю Фреавара, он подумал, что все складывается прекрасно. Наконец, усталость навалилась на него, и он заснул сном младенца.

VI.

Проснулся Фреавар от яркого света, залившего все вокруг. Он вскочил на ноги и увидел, что Страж держит его на раскрытой ладони, указывая на что-то впереди.

-- Господин, -- почтительно сказал Страж, -- вот место, о котором я говорил. Нравится ли оно тебе?

Фреавар увидел, что они стоят перед узкой горной грядой, вздымающей ледяные пики высоко в небо. Подножье гор покрывал лес, деревья были огромны и незнакомы Фреавару. Хрустальный водопад, сияющий и гремящий, низвергался с каменного уступа в небольшое озеро. Фреавар обернулся назад -- там простиралась бесконечная степь, она цвела и благоухала медом.

-- Дивное место, -- прошептал Фреавар.

-- Господин, здесь никогда не ступала нога человека. Эта земля лежит за морями, и никто в твоем мире даже не подозревает, что она существует. Хочешь ли ты, чтобы здесь стояла твоя Башня?

-- Да, -- ответил Фреавар, -- лучшего места и быть не может.

-- Тогда позволь мне начать строительство.

-- Погоди, -- сказал Фреавар, который от голода был уже еле жив. -Было бы неплохо, если б сначала ты накормил меня.

-- Прости, господин, -- сокрушенно сказал Страж. -- Я совсем забыл, что ты нуждаешься в пище. Но это легко исправить.

Страж осторожно опустил Фреавара на землю и хлопнул в ладоши. В тот же миг перед Фреаваром возник каменный человек. Он был похож на Стража, но ростом всего восемь футов, а тело его было из белого мрамора. Он пал ниц, ожидая приказаний.

-- Этот элементал позаботится о пище для тебя, -- сказал Страж. -Скажи ему, чего ты желаешь, и все будет доставлено. Я же тем временем буду строить Башню.

-- Долго ли ты будешь ее строить? -- поинтересовался Фреавар.

-- О, нет, господин, -- улыбнулся Страж Земли. -- Она будет готова к тому времени, как ты пообедаешь.

С этими словами он поклонился и направился к горам.

-- Чего желает господин? -- подобострастно спросил мраморный элементал.

Фреавар стал называть самые невероятные кушанья, многие из которых он в жизни не пробовал. Но, что бы он ни назвал, элементал кивал в ответ и говорил:"Будет исполнено, господин!" Наконец, фантазия Фреавара иссякла и он сказал:

-- Ладно, на первый раз достаточно.

Элементал поклонился, хлопнул в ладоши, и рядом с ним очутились четыре таких же беломраморных человека, несущие стол, заставленный всевозможными яствами. Они поставили стол перед Фреаваром, поклонились ему и исчезли. Вместе с ними исчез и первый элементал.

Фреавар, не теряя времени даром, начал кушать, с любопытством поглядывая на то, что происходило у подножия гор. А происходило там, надо сказать, нечто невероятное.

VII.

Вокруг Стража Земли собралось множество элементалов из самых разных пород камня. Иные из них были огромны, лишь немногим уступая Стражу в росте, другие -- чуть выше обычного человека. По знаку Стража самые высокие и мощные из них за несколько минут заложили огромный фундамент на берегу озера. Затем их сменили другие, пониже ростом. Ловко, словно играючи, перекидывали они друг другу огромные гранитные глыбы и укладывали их ровными рядами. Башня росла так быстро, что Фреавар засомневался -- уж не сон ли он видит? Элементалы остановились только тогда, когда Башня высотой почти сравнялась с горами. Тогда принялись за дело самые маленькие из них, ждавшие своей очереди. Они стали облицовывать Башню разноцветным камнем, выкладывая чудесные узоры, возвели купол, покрыв его золотой чешуей, вставили в окна стекла из прозрачного хрусталя. Часть из них тем временем трудилась внутри, отделывая покои. Закончив свой труд все элементалы поклонились Стражу и исчезли.

Фреавар, позабыв о еде, восхищенно взирал на Башню. Она стояла, гордая и прекрасная, пронзая золотым куполом облака. Узоры на ее стенах мягко светились, хрустальные окна сверкали так ярко, что слепили глаза. "Так вот каково будет отныне мое пристанище? -- подумал Фреавар. -- Ни один король не мог похвастаться такими палатами! Что ж, в такой "тюрьме" я согласен жить до конца моих дней!"

-- Господин, -- сказал Страж Земли, приблизившись к Фреавару, -- Башня готова. Не желаешь ли взглянуть на свои покои?

О, что это были за покои! Все комнаты были круглыми, и каждая комната занимала целый этаж. На обивку стен пошли такие драгоценные ткани, что Фреавар даже не знал их названий. Мебель, богато изукрашенная золотом и каменьями, была из самых редких пород дерева. Ноги по щиколотку утопали в пушистых многоцветных коврах. Роскошь, сияющая и пышная роскошь окружала Фреавара. Ослепленный и оглушенный ею, он переходил из комнаты в комнату, а им все не было конца. Совсем обессилев, Фреавар опустился в золоченое кресло и задремал, так и не досмотрев все покои своего нового жилища.

VIII.

Так Фреавар стал магом, хозяином Слова, повелителем Стихий. Несколько дней подряд он бродил по Башне, присаживался то здесь, то там, гладил мягкие ковры, перебирал безделушки, и на губах его играла улыбка радости обладания. Страж в эти дни не показывался, но стоило Фреавару позвать -- появлялись элементалы, готовые исполнить любой его приказ.

Наконец, Фреавару наскучило такое времяпрепровождение, и ему пришло в голову покинуть Башню ради прогулки в степь. Он спустился в огромный нижний зал, такой высокий, что потолок лишь смутно угадывался в полумраке. Окон в этом зале не было, его освещали факелы, горевшие ровным разноцветным пламенем. Фреавар раз и другой обошел зал в поисках двери, но тщетно. Рассерженный и недоумевающий, он хотел было начать снова, но тут его кто-то окликнул. Фреавар испуганно обернулся и увидел Стража Земли.

-- Господин, -- спросил Страж, -- что заставляет тебя бродить здесь?

-- Я хочу выйти погулять и ищу дверь, -- ответил Фреавар. -- Я помню, что вошел в нее -- да и как бы я мог войти, если б ее не было? -- но куда она подевалась теперь?..

-- Господин, -- покачал головой Страж, -- ты меня удивляешь. Как коротка твоя память! Вспомни свое обещание отказаться от мира. Да, здесь была дверь, но больше ее нет, как нет и нужды в ней. Ты не можешь покинуть Башню.

-- Как! -- воскликнул Фреавар. -- Но я хотел лишь немного прогуляться, и тут же вернуться обратно! Неужели даже это запрещено?!

-- Не я устанавливаю запреты, -- невозмутимо ответил Страж. -- Но я слежу за их исполнением. Ты останешься в Башне до конца твоих дней, как и обещал.

Фреавар молча, с посеревшим лицом, повернулся и пошел было прочь, как побитый пес, но Страж снова окликнул его:

-- Господин, я, как и прежде, твой покорный раб и жду приказаний. Теперь, когда все условия исполнены, я могу поведать тебе все, что знаю, и что ты желаешь узнать. Быть может, ты хочешь узнать побольше о Стражах Стихий?

В глубине души Фреавар почувствовал, что его подкупают как ребенка; сиди спокойно, а мы расскажем тебе сказку. Но стародавняя жажда знаний была так сильна, что он тут же забыл все обиды и сомнения.

-- Да, расскажи мне о Стражах! -- воскликнул он, задрожав от радости.

Страж величественно взмахнул рукой, и рядом с Фреаваром очутилось резное кресло с высокой спинкой.

-- Присядь, господин, -- мягко сказал Страж Земли. -- Рассказ будет долгим.

IX.

В те дни, когда Господь только творил этот мир, Он вдохнул жизнь в Стихии, создав элементалов, а самых могучих из них сделал Стражами, наделив их властью над остальными. Стражи и элементалы немало потрудились над этим миром, а когда он был создан -- поставлены следить за порядком в нем. Все они изначально были равны друг перед другом. Но восстал Люцифер и, желая заполучить себе столь бесценных слуг, начал нашептывать каждому Стражу, что он несправедливо обойден, что его Стихия достойна быть первой и попирать остальные. Так он по капле вливал яд в уши Стражей и смущал их помыслы. Когда же все Стражи стали втайне мечтать о власти над остальными, Люцифер придумал Слово. Он открыл его каждому Стражу, обещая, что оно даст ему желанную власть. Но Отец Лжи, конечно, солгал, ибо задумал сам воспользоваться Словом, чтобы поработить Стражей.

Вскоре Люцифер был низвергнут, так и не успев довести свой замысел до конца. Стражи, узнав об этом, явились пред Господом, рассказали обо всем и стали молить о прощении. Господь выслушал их и простил, но, в наказание за то, что они внимали лжи, оставил Слово в силе. Отныне и до конца дней Стражи были обязаны повиноваться любому, знающему его.

Прошло не одно тысячелетие, прежде чем Слово стало известно людям. Жрецы Египта сумели раскрыть эту тайну и написать Книгу. Не раз переходила она из рук в руки, делая смертного повелителем Стихий, порой исчезая, но всегда появляясь вновь. В последний раз Книга пропала так надолго, что думали уже, что она утрачена навсегда. Кто-то радовался этому, кто-то скорбел. Но Книга вновь нашлась, и повелителем Стихий стал Фреавар.

Когда Страж дошел в своем рассказе до этого места, Фреавар беспокойно заерзал.

-- А не мог бы ты научить меня языку, которым написана Книга? -спросил он. -- Мне стыдно признаться, но мне лишь читали ее вслух, да и то не до конца.

Страж покачал головой:

-- Это не в моей власти. Для этого тебе нужно вызвать Стража Воды, это его дело. А нам пора расстаться.

-- Разве власть твоя так мала? -- удивился Фреавар.

Тогда Страж Земли объяснил ему, что власть и знания поделены между Стражами, сообразно со свойствами их Стихий. Страж Земли ведает материей и творением, Страж Воды -- знанием и заполнением, Страж Огня -- чувством и разрушением, Страж Воздуха -- духом и пустотой.

-- Тогда я хочу как можно скорее вызвать Стража Воды! -- воскликнул Фреавар. -- Нет ничего, что я ценил бы больше знаний! Как мне это сделать?

Страж Земли усмехнулся и поведал ему.

Х.

И вот пред Фреаваром явился Страж Воды. Он был полупрозрачен и создан из серебряных струй и голубых кристаллов льда. Услышав Слово, Страж Воды грациозно склонил голову и прожурчал, что ожидает приказаний повелителя.

-- Я желаю изучить тот язык, на котором написана Книга, -- заявил Фреавар.

-- Нет ничего проще, господин, -- ответил Страж. -- Ты уже знаешь его.

И в тот же миг Фреавар понял, что действительно знает тайный язык.

-- Как это может быть? -- изумленно спросил он Стража. -- Я выучил язык в одно мгновение?

-- Зачем тратить время на то, что можно сделать в один миг? Пусть бестолковые школяры заучивают и зубрят -- я владею ключами к подлинному знанию, а ты можешь пользоваться этим, когда пожелаешь.

-- Значит, мне стоит только пожелать узнать что-либо, и этого достаточно?

-- Именно так, -- подтвердил Страж Воды.

У Фреавара перехватило дыхание при мысли о тех безграничных возможностях, что открылись перед ним. Поблагодарив Стража, он отпустил его и, оставшись один, достал заветную Книгу. Бегло пролистав описание ритуалов вызова, Фреавар принялся читать те строки, что не дослушал у Бельмис. Там действительно говорилось, что платой за обладание Словом должен стать отказ от мира. Это он уже знал. А вот дальше было еще кое-что, чего он не ведал. Книга бесстрастно гласила: "Страшна будет расплата построившего Башню". Фреавар похолодел. Что скрывалось за этими словами, полными угрозы? Муки ада, или что-то еще худшее? Фреавар стал лихорадочно искать в Книге хоть малейший намек на то, что его ожидает, но тщетно. "Страшна будет расплата построившего Башню" -- медленно повторил он тогда, вслушиваясь в свой голос, и ему стало так страшно, как не было никогда в жизни.

Сначала Фреавар хотел спросить у Стража Воды, что значат эти слова, но, как следует поразмыслив, решил молчать. Сердце подсказывало ему, что на этот вопрос Страж все равно не ответит, даже если знает, о чем идет речь. И Фреавар решил ждать, понадеявшись, что случайное слово кого-нибудь из Стражей приоткроет завесу над этой тайной.

XI.

Много лет подряд Фреавар день за днем вызывал Стража Воды и задавал ему бесчисленные вопросы, утоляя свою жажду знания. Он узнал все о сотворении, цели и сущности мира, узнал и о других мирах, дивных и чуждых. Жизнь Фреавара текла размеренно и однообразно, но ему не было скучно. Все, что он только мог пожелать, доставлялось ему по первому слову, а беседы со Стражем были для него и трудом, и развлечением.

Но однажды, когда голову Фреавара уже тронула седина, он почувствовал смутную, гнетущую тоску. Чем больше узнавал он, тем более пустой и бесцельной казалась ему жизнь. Ни в чем не найдя утешения, Фреавар спросил у Стража, не знает ли он причины этой необъяснимой тоски.

-- О, господин, -- ответил Страж Воды с грустью, -- я вижу, что больше ничем не могу помочь тебе. Ты должен вызвать Стража Огня, ибо тоска -- это чувство, а чувства -- его дело. Мне жаль будет расставаться с тобой -- из всех, кто когда-либо владел Словом, ты единственный, кто так сильно стремился к знанию. Я рассказал тебе почти все, что знаю сам. Но теперь пришло время расстаться. Вызови Стража Огня, он рассеет твою тоску.

Фреавар последовал этому совету, и вскоре Страж Огня предстал перед ним. Он был создан из черно-алой раскаленной лавы, окруженной всполохами пламени. Склонившись перед Словом, Страж Огня прогудел низким, как колокол, голосом, что он ожидает приказаний.

-- Я тоскую, -- сказал ему Фреавар. -- Меня перестало радовать то, что радовало всегда. Страж Воды сказал мне, что ты в силах помочь.

-- Да, я знаю в чем дело, -- кивнул Страж. -- Тебе скучно, а когда скучают -- нужно развлечься. Твой ум устал накапливать знания, ему нужна новая пища. Давай начнем войну -- вот достойное мужчины развлечение!

-- Войну? -- недоуменно переспросил Фреавар. -- Но ради чего и против кого?

-- Неважно! Ради ничего и против всех!

-- А разве это не будет нарушением обещания отказаться от мира? -осторожно спросил Фреавар.

-- Конечно, нет, -- засмеялся Страж Огня. -- Ты же не собираешься сам идти на войну! Ты будешь управлять, не покидая Башни, а сражаются пусть другие!

-- А нет ли других развлечений, не столь кровавых?

-- Есть, и немало. Но война лучше всего. Подумай, господин, стоит ли жалеть тот мир, который для тебя так мало значит? Кроме того, есть немало других миров, с ними тебя и вовсе ничто не связывает. Мы можем повоевать и там.

-- Но мне совсем не хочется воевать! Вряд ли это рассеет мою тоску. Может быть, женщины...

-- Женщины -- часть мира, от которого ты отказался, -- веско сказал Страж. -- Вместо них я могу предложить тебе вот это.

И по знаку Стража перед Фреаваром появилась стайка дев, нежно улыбающихся и дивно прекрасных. Они не стояли на земле, а парили в трех дюймах над ней, и линии их тел порой становились неясными, словно размытыми.

-- Кто они? -- удивился Фреавар.

-- Они -- ничто, мираж, обман чувств. Но для тебя они почти так же реальны, как человеческие существа. Они будут добры и покорны и с радостью исполнят любое твое желание. Нравятся они тебе, господин?

-- Не знаю... Они, конечно, прекрасны... Но я так мало знаю о женщинах...

-- А они и не женщины! Оставляю тебя с ними, господин, и желаю приятно провести время!

И Страж Огня, посмеиваясь, удалился.

XII.

Несколько недель Фреавар провел с призрачными девами, и они развлекали его как только могли. Поначалу тоска Фреавара отступила, но вскоре явилась вновь, ибо девы ему быстро прискучили. Он почувствовал, что они -- лишь мертвые и бездушные куклы, покорно выполняющие его повеления. Фреавар снова вызвал Стража Огня, и тот придумал новые развлечения, но все они были такими же призрачными, обманом чувств, пустотой. Когда Фреавар пожаловался на это Стражу, он услышал в ответ:

-- А чего ты ждал? Есть лишь одно истинное развлечение -- война. Прислушайся к моему совету и оставь сомненья!

К тому времени Фреавар уже так извелся от тоски, что не раздумывая согласился с тем, что обещало ему хоть какое-то развлечение. Он приказал Стражу Огня начать войну в одном из отдаленных миров.

Вскоре Фреавар понял, что Страж Огня был прав -- война действительно оказалась достойным развлечением. Как захватывающе было управлять тысячами жизней, держать в руках судьбы, переставлять армии, как фигурки на доске! По его слову империи рушились и воздвигались вновь. Не видя крови и страданий, Фреавар совсем перестал чувствовать угрызения совести. Война была лишь игрой, призванной развлекать и рассеивать скуку. Едва закончив одну войну, он начинал другую, и так проходил год за годом.

Но однажды утром Фреавар проснулся раньше обычного от странной душевной боли. Казалось, кто-то шептал ему: "Фреавар, опомнись! Посмотри, кем ты стал! Что ты сделал со своей жизнью?". Фреавар стал перебирать в памяти года, проведенные в Башне, и ужаснулся -- по всему выходило, что ему уже около семидесяти лет. Он взглянул на свои руки, дотронулся до лица -- так и есть, кожа дряблая, кругом морщины. Длинная борода бела, как снег. Куда ушли годы? Фреавар застонал и обхватил голову руками. Так он просидел очень долго, и так и нашел его Страж Огня.

-- Что с тобой, господин? -- участливо спросил Страж.

-- Не знаю... -- еле слышно пробормотал Фреавар. -- Странные мысли смущают мой покой. Мне кажется, я погубил свою бессмертную душу.

Лицо Стража стало очень серьезным, и он сказал:

-- Если так, то тебе пора вызвать Стража Воздуха. Душа -- это не мое дело. Я старался сделать для тебя все, что мог, но здесь я бессилен.

Фреавар обратил к Стражу осунувшееся лицо и спросил с надеждой:

-- А что, Страж Воздуха сможет вернуть мне радость и исцелить от этих мыслей?

-- Там будет видно, -- неопределенно ответил Страж Огня.

XIII.

И вот последний из Стражей Стихий, Страж Воздуха, явился к Фреавару и склонился перед Словом. Фигура его была человеческой, но плоть -белоснежным облаком. Фреавар, сидевший у огня, ибо его била дрожь, с мольбой протянул к Стражу Воздуха руки и взмолился:

-- Спаси меня от меня самого! Скажи, что за жуткие мысли не дают мне ни спать, ни есть?

-- Это твоя совесть, -- ответил Страж. -- Она долго спала, а теперь проснулась.

-- Совесть? -- недоверчиво переспросил Фреавар. -- Ну хорошо, пусть так. Что нужно сделать, чтобы она замолчала?

-- Совесть нельзя заставить замолчать.

-- Что? -- вскинулся Фреавар. -- Я вызвал тебя, чтобы ты мне помог, а ты говоришь, что помочь нельзя! Где же твое могущество?

-- Мое могущество в том, чтобы утешать и облегчать боль, -- тихо ответил Страж Воздуха. -- Больше я ничего не могу сделать, ибо для тебя настал час расплаты.

В ушах Фреавара зазвучали слова, прочитанные им давным-давно и почти позабытые в круговерти дней: "Страшна будет расплата построившего Башню". Не помня себя от страха и злобы, он закричал, брызгая слюной и размахивая руками:

-- Ах, расплата! И что же со мной сделают? Черти поволокут мою душу в ад и будут поджаривать на сковороде? Или еще того хуже? Ну, говори -наконец-то я узнаю, что вы для меня приготовили!

-- Глупец! -- грустно проговорил Страж, покачав головой. -- Ты так и не понял! Не будет ни чертей, ни ада -- к чему они? Расплатой была твоя жизнь!

Эти слова как громом поразили Фреавара, ибо в тот миг он, наконец, все понял. Горькая правда встала перед ним в беспощадной наготе. Он -- седой старик, развалина, его жизнь еле теплится. Куда же ушла его жизнь? В пустоту. На что он ее потратил? На тщеславную погоню за знаниями, не давшими ничего ни ему самому, ни миру. Он не сделал ни одного доброго дела -- только от скуки заливал землю кровью. Он никогда никого не любил -- единственными женщинами, которых он знал, были призраки и миражи. Люди? Что он для людей? Нет никого, кто бы вспомнил его добрым словом. И ради этого стоило жить?

-- Да... Пустота... Кругом -- одна пустота... -- пробормотал обессилевший Фреавар. Но вдруг его гордый дух воспрял в последний раз: он схватил с полки Книгу и, потрясая ею, гневно закричал:

-- Вот он, корень зла! Нет, это и есть само зло! Будь ты трижды проклята, проклята вовек! Пусть я буду последним, кого ты погубила!

Прокричав эти слова, Фреавар с размаху бросил Книгу в огонь, и в тот же миг упал рядом бездыханный. Раздались оглушительные раскаты грома, черная молния сверкнула и поразила купол Башни. С жутким грохотом Башня низверглась вниз -- ибо не было больше у нее хозяина.

Так погиб Фреавар, последний повелитель Стихий. Так вместе с ним погибла Книга. Так Стражи Стихий обрели, наконец, покой -- до тех пор, пока не найдется дерзкий безумец, который захочет воскресить древнее зло.

История о Дикой Охоте

А вот история из Уэльса.

В полумиле от маленькой деревушки Кьюри стоял старый хутор. Там в полном одиночестве жила немолодая англичанка, миссис Пампкинс. Никто точно вам не скажет, почему она там поселилась -- говорили, что в молодости она была прислугой, а хутор получила в наследство от покойного мужа. Миссис Пампкинс была небогата и держала трех коров чтобы прокормиться. Она сама ухаживала за ними, сама кормила и доила. Масло и сметана у нее были отменные, и в деревне их охотно покупали. Если б не строптивый и нелюдимый нрав миссис Пампкинс, соседи с радостью завели бы с ней дружбу. Но гордячка-англичанка как будто считала жителей Кьюри людьми второго сорта, а потому, после нескольких робких попыток с ней поладить, они оставили миссис Пампкинс в покое.

Миссис Пампкинс не отличалась приятной внешностью. Худая и костлявая, она держалась так прямо, словно проглотила палку. Лицо у англичанки было из тех, что принято называть "лошадиными", а холодные бесцветные глаза ничего не выражали, кроме презрения ко всему миру. Она одевалась в глухое темно-коричневое платье, висевшее на ней, как на вешалке, а из-под чепчика у нее не выбивался ни один волосок. Миссис Пампкинс исправно посещала церковь и была бы во всех отношениях безупречной особой, если б не одна тайная слабость. Дело в том, что миссис Пампкинс была ужасно скупа.

Торговаться с ней было сущим наказанием. Каждый полупенс она отстаивала с таким холодным упорством, что хозяйки вскоре сдавались и рады были еще приплатить, только бы она оставила их в покое. А миссис Пампкинс невозмутимо удалялась, даже не сказав ни одного доброго слова на прощание. Нищим она ни разу не подала даже куска хлеба. Чему дивиться -- миссис Пампкинс не любили. "Ах! -- вздыхали женщины. -- Если б ее масло не было таким душистым, а сметана -- такой белоснежной!" Но масло и сметана были так хороши, что им оставалось только терпеть. Мужчины же каждый вечер обсуждали в пивной, сколько миссис Пампкинс скопила денег и где она их прячет. Нельзя сказать, чтобы кто-то так уж сильно желал англичанке зла, но многие сходились на том, что ее неплохо бы проучить.

Однако страшное несчастье, которое приключилось с миссис Пампкинс, заставило всех жителей Кьюри содрогнуться.

Началось все в чудесный сентябрьский вечер, когда поля в свете заходящего солнца становятся синими, а теплый воздух пахнет вином. Миссис Пампкинс доила пеструю корову, сосредоточенно наблюдая, как молоко пенится в подойнике. Корова спокойно жевала жвачку, лишь изредка встряхивая головой, чтобы избавиться от докучливых мух. Миссис Пампкинс рассеяно бросила взгляд в дальний угол коровника, и вдруг замерла: она увидела, что там шевелится что-то темное и мохнатое. "Собака, что ли?" -- подивилась миссис Пампкинс, но тут непонятная тварь встала на задние лапы, и стало ясно, что это никакая не собака. Существо было похоже на пятилетнего ребенка, но только сплошь обросшего шерстью и коренастого. У него было морщинистое темное личико, маленькие веселые глазки, похожие на поросячйи, и огромные остроконечные уши. Одето оно было в мешковатые коричневые штаны.

-- Не бойся, хозяйка, -- сказала тварь грубоватым голосом, явно обращаясь к миссис Пампкинс.

-- Что? -- пораженно переспросила англичанка, не ждавшая, что подобное существо вдруг заговорит с ней.

-- Я говорю: не бойся меня! -- повторило оно, подходя поближе. -- Я не причиню тебе вреда! Я -- только бедный странник, ищущий приюта.

-- Бедный странник, ищущий приюта... Но кто же ты такой?

-- Здешние кличут меня Бубах. Зови и ты меня так.

Миссис Пампкинс как завороженная смотрела на него, не зная, что ей делать. Не сказать, чтобы она так уж испугалась -- скорее растерялась. Тут она заметила, что корова все так же безмятежно жует жвачку, не обращая на странного гостя никакого внимания. Это почему-то успокоило миссис Пампкинс, и она нашла в себе силы спросить:

-- А что ты такое?

-- Ты ведь из Англии, да, хозяюшка? Там живут мои родичи, вы зовете их брауни. Ты о них слыхала?

Миссис Пампкинс понимающе кивнула. Конечно, она слыхала о брауни.

-- Ты домашний дух, -- заключила она.

-- Не совсем домашний, -- поправил ее Бубах. -- И не совсем дух. Но в общем ты права. Я живу рядом с людьми и помогаю им, чем могу. В награду я прошу лишь немного сливок.

-- А что ты делаешь здесь, в моем коровнике?

-- Об этом я и хотел потолковать с тобой. Я рад, что ты не боишься меня. Иногда люди непонятно почему боятся меня.

Сказав так, Бубах робко улыбнулся миссис Пампкинс и продолжил:

-- Мои хозяева -- славные люди! -- переехали в большой город. Я не смог последовать туда за ними. В городах не место таким, как я. Теперь у меня нет хозяев, и вот я брожу в поисках пристанища. Быть может, ты разрешишь мне поселиться здесь?

И Бубах снова робко улыбнулся и умоляюще посмотрел на миссис Пампкинс. Та оценивающе поглядывала на него, размышляя, будет ли ей от Бубаха польза, и не будет ли смертным грехом пустить его в дом. Наконец, она спросила:

-- Говоришь, умеешь работать?

-- Да, хозяйка, -- поспешно заверил ее Бубах. -- Ты будешь довольна. Я все умею делать, и к тому же знаю рецепт самого вкусного масла на свете!

-- Подожди меня здесь! -- приказала миссис Пампкинс и пошла в дом за Библией. Вернувшись, она ткнула ее под нос Бубаху и строго спросила:

-- А это ты чтишь?

Бубах спокойно взглянул на Библию и ответил:

-- Нам запрещено касаться этой Книги. Она написана не для нас. Но я не боюсь ее -- я не из бесов. Я помню времена, когда Книга еще не была написана, а Закон не был дан. Если не знаешь, можно ли оставить меня здесь -- спроси у священника.

-- Так я и сделаю, -- кивнула миссис Пампкинс. Тут ей в голову пришло еще одно соображение, и она поинтересовалась:

-- А сколько сливок ты хочешь за работу?

-- О, немного! -- улыбнулся Бубах. -- Одну такую миску утром и одну вечером.

Миссис Пампкинс, сдвинув брови, взглянула на миску, вмещавшую полпинты.

-- Но это слишком много! -- возмутилась она. -- Хватит с тебя и одной миски утром, а на ночь есть вредно!

-- Но, хозяйка... -- начал было возражать Бубах, однако англичанка не дала ему договорить.

-- Больше одной миски в день я тебе все равно не дам! -- заявила она тоном, не терпящим возражений.

Бубах осекся, внимательно посмотрел на нее и угрюмо сказал:

-- Ну, тогда я пошел. Мне всегда давали две миски сливок в день за мою работу, и я не согласен на меньшее. Прощай, хозяйка!

Он собрался было уходить, но миссис Пампкинс остановила его.

-- Погоди... -- крикнула она, кусая губы, -- ...ладно, я согласна на две миски сливок в день... пока. Я посмотрю, как ты будешь работать, и если замечу, что ты ленишься...

-- Что ты, что ты, хозяйка! -- перебил ее радостный Бубах. -- Я не буду лениться, клянусь тебе! Ты не пожалеешь, что согласилась оставить меня!

Так миссис Пампкинс стала хозяйкой Бубаха. К ее несказанной радости он отказался поселиться в доме, а выбрал себе под жилье уютную заросшую орешником лощину рядом с хутором. С первого же дня англичанка убедилась, что не зря разрешила ему остаться. Бубах работал за троих, ловко и споро. В мгновение ока он подоил коров, задал им корм, до блеска вычистил коровник и бережно процедил молоко. Управившись со всем этим, Бубах принялся сбивать масло по своему чудесному рецепту. Когда миссис Пампкинс попробовала масло, последние сомнения покинули ее. Она и не знала, что масло может быть таким вкусным. Единственное, что немного удручало ее -- это две миски сливок.

В ближайшее воскресенье миссис Пампкинс, как и обещала, посоветовалась насчет Бубаха со священником. Священник из Кьюри был кроткий человек, веривший в глубине души, что зла просто не существует. Он заверил миссис Пампкинс, что такие твари, как Бубах, добры и безобидны, и нет никакого греха в том, чтобы пользоваться их услугами. Когда же англичанка поинтересовалась, нельзя ли обратить Бубаха в христианскую веру, священник рассмеялся:

-- О, миссис Пампкинс!.. Бубах стар, как эти холмы. Он прекрасно помнит времена, когда о Спасителе никто и не слыхивал. Потребуется не одна тысяча лет, чтобы он обратился!

Миссис Пампкинс сокрушенно покачала головой, сухо поблагодарила доброго священника и удалилась.

С появлением Бубаха миссис Пампкинс начала очень быстро богатеть. Вскоре в ее стаде было уже не три коровы, а целая дюжина. Вместо того, чтобы продавать масло в Кьюри, миссис Пампкинс стала возить его в город, и городские хозяйки были готовы платить за ее масло любую цену, так оно пришлось им по вкусу. Англичанка накупила себе шелковых платьев и по воскресеньям ездила в церковь в двуколке, а высокомерия в ней стало столько, что она перестала замечать тех, кто с ней здоровался. В Кьюри не знали, что и подумать о ее богатстве, но многие говорили, что дело тут нечисто.

Нежданная удача не излечила миссис Пампкинс от скупости. Она по прежнему считала каждый пенни, и когда прикидывала, сколько сливок выпил за все время Бубах, ее черствое сердце обливалось кровью. Бубах же души не чаял в своей хозяйке и работал изо всех сил. Ему и в голову не приходило, что миссис Пампкинс может быть чем-то недовольна. Так прошло несколько лет.

Однажды вечером, в канун Дня Всех Святых, миссис Пампкинс собиралась уже отправиться на покой, как вдруг услышала громкий стук в дверь.

-- Кто там? -- спросила она раздраженно.

Из-за двери раздался взволнованный голос Бубаха:

-- Отвори, хозяйка! Отвори скорей!

Поморщившись, миссис Пампкинс открыла дверь и встала на пороге.

-- Чего ты хочешь? -- ледяным голосом спросила она. -- Уже поздно, и мне некогда с тобой разговаривать!

Но Бубах не заметил ее тона -- он трясся от страха.

-- Хозяйка! Пришла беда! -- испуганно запричитал он. -- В наших краях объявилась Дикая Охота! Они гонятся за мной! Умоляю, пусти меня в дом -сюда Охотники не посмеют войти!

-- Но мы же договорились, -- сухо сказала миссис Пампкинс, -- что ты не будешь ночевать в доме. Что это еще за Дикая Охота, которой ты так боишься?

-- О, это ужас! Ужас! Черные всадники на черных, дышащих огнем, конях, и с ними огромные черные псы с горящими глазами! Я уже слышу стук копыт! Прошу тебя, хозяйка, спаси меня, пусти в дом!

Но миссис Пампкинс была не расположена прислушаться к мольбам Бубаха.

-- Что за бред ты несешь?! -- заявила она. -- Черные всадники, черные псы! С чего ты взял, что им нужен ты? Иди-ка, любезный, проспись, а утром поговорим.

И миссис Пампкинс собралась было захлопнуть дверь, но Бубах удержал ее.

-- Хозяйка, подожди! Поверь мне! Они уже совсем близко! Разве ты не чувствуешь их ледяного дыхания? Не слышишь лай жутких псов и звуки рога?

Тут миссис Пампкинс заметила, что небо заволокло черными, как сажа, тучами. Порывы ледяного ветра стали гнуть деревья, срывая с них последнюю листву. Издалека до нее донеслись низкие, заунывные звуки рога и возбужденный лай собак. Миссис Пампкинс поежилась. Не слушая Бубаха, она стояла на пороге и смотрела вдаль. Внезапно на вершине ближнего холма появилось несколько черных точек, они начали стремительно приближаться, и вскоре уже можно было различить двух всадников и свору огромных собак вокруг них.

-- Видишь теперь? Видишь? -- закричал Бубах. -- Скорее, пусти меня в дом и закрой дверь! Мы еще успеем спрятаться от них!

-- Ерунда! -- отрезала миссис Пампкинс. -- Это, верно, лорд Дарси и его ловчий. Возвращаются с охоты и заплутали в лесу. Я подожду их здесь -- быть может, им нужно указать дорогу.

И она вышла во двор и захлопнула за собой дверь. Увидев это, Бубах рухнул на землю и залился слезами, но миссис Пампкинс не обратила на него никакого внимания.

Тем временем земля задрожала от топота коней, и во двор хутора, подобно вихрю, ворвались всадники и их свора. Миссис Пампкинс, вскрикнув, отступила -- одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это не лорд Дарси. Бубах скорчился на земле, дрожа и причитая. Всадники, одетые сплошь в черное, в одинаковых рогатых шлемах, круто осадили коней. К ужасу миссис Пампкинс, из ноздрей коней при этом вырвались языки пламени. Охотники пристально посмотрели на англичанку, и та похолодела -- таким могильным ужасом веяло от них. Их лица, полускрытые шлемами, ничего не выражали. Удостоив миссис Пампкинс одним взглядом, Охотники отвернулись от нее и, казалось, перестали замечать ее присутствие. Миссис Пампкинс каким-то шестым чувством поняла, что они не причинят ей вреда, и перевела дух. Сегодня Дикая Охота искала другую добычу.

По молчаливому знаку одного из Охотников черные собаки, каждая ростом с теленка, окружили Бубаха тесным кольцом и свирепо уставились на него горящими глазами. Бубах, увидев это, пронзительно закричал, задыхаясь от страха:

-- Хозяйка! Скорей! Сотвори молитву! Только это может спасти меня! ОНИ не выносят святых слов молитвы! Я не могу помолиться сам, так помолись за меня! Во имя всего добра, что я тебе сделал, заклинаю, помолись и спаси меня от НИХ!

Он стонал и плакал, но миссис Пампкинс, поджав губы, молчала, бесчувственная к его мольбам. Наконец она небрежно бросила:

-- Как же, стану я молиться за тварь, не признающую Христа и лишенную бессмертной души! Мне нет дела до тебя! Спасайся как знаешь!

И, едва она проговорила эти жестокие слова, Охотник взмахнул рукой, и псы, кровожадно рыча, набросились на Бубаха. Несчастный Бубах издал душераздирающий вопль и начал было отбиваться от собак, -- но где ему было справиться с такой свирепой сворой! В одно мгновение собаки разорвали его на клочки и сожрали. Охотники бесстрастно наблюдали за кровавым пиром, а миссис Пампкинс, которой вдруг стало очень худо, не выдержала и отвернулась. Когда с Бубахом было покончено, один из Охотников вскинул рог и протрубил сигнал, собирая свору. В зловещем молчании Охотники развернули коней и поскакали прочь, за ними по пятам бежали собаки.

Едва топот копыт Дикой Охоты стих вдали, миссис Пампкинс в изнеможении присела на крыльцо. Нечего говорить, зрелище кровавой расправы потрясло ее, хоть ей и не было жаль Бубаха. Напротив, жестокая скупердяйка радовалась, что больше не нужно будет транжирить на него сливки. Ей и в голову не приходило, что Бубах вдесятеро отрабатывал свое пропитание. Немного придя в себя, миссис Пампкинс взглянула на то место, где псы растерзали Бубаха -лишь несколько пятен крови выдавали, что здесь случилось. Подумав, она смыла кровь водой и отправилась спать. Всю ночь ей снились черные всадники и собаки с горящими глазами и вздыбленной шерстью.

Не прошло и нескольких дней, как миссис Пампкинс пришлось скрепя сердце признать, что Бубах немало делал для нее. Как она ни старалась, как ни металась, у нее не было сил все успеть. Разросшееся хозяйство и дюжина коров были не по плечу одной женщине, даже такой упрямой. Можно было, конечно, нанять пару работников, тем более, что деньги на это были. Но миссис Пампкинс, привыкшая к одиночеству и ценившая его превыше всего, не желала и думать об этом. К тому же вместе с Бубахом пропал и чудесный рецепт масла, и вскоре англичанка растеряла почти всех покупателей. Деньги стремительно таяли, несколько коров пали от какой-то непонятной болезни. Вскоре миссис Пампкинс пришлось продать и лошадь, и двуколку, и шелковые платья, а в стаде ее осталось, как до Бубаха, всего три коровы. Теперь она снова ходила в церковь пешком, а лицо ее стало еще надменнее и суровее. Даже те, кто жалел миссис Пампкинс, не смели сказать ей ни слова в утешение, так неприступна она была. Многие же потирали руки, узнав о несчастьях англичанки, и говорили, что справедливость, наконец, восторжествовала. Но все эти несчастья были только началом расплаты!

Ровно через год после гибели Бубаха, в такой же осенний вечер накануне Дня Всех Святых, миссис Пампкинс допоздна хлопотала по хозяйству и закончила все дела только когда совсем стемнело. Она собиралась уже идти ложиться спать, как вдруг до нее донеслись далекие звуки рога и собачий лай. Внезапно поднявшийся ледяной ветер чуть не сбил женщину с ног. Растерянная, немного испуганная, миссис Пампкинс подняла глаза -- и увидела на гребне холма очертания двух всадников и своры псов. Вот когда англичанка испугалась по-настоящему. Не было и тени сомнения -- Дикая Охота преследовала новую жертву.

В слепом ужасе миссис Пампкинс бросилась к дому. Она захлопнула за собой дверь, задвинула все засовы, закрыла и заперла ставни. Только тогда она почувствовала себя в безопасности и немного успокоилась. Присев у едва тлеющего очага, миссис Пампкинс стала прислушиваться к звукам, доносящимся снаружи.

Сначала ничего не было слышно -- лишь ветер завывал, да сердце испуганно стучало в ее груди. Потом раздался дробный топот копыт, он все приближался, и вот Охотники, как и год назад, во весь опор влетели во двор хутора. "Они пришли за мной! -- пронеслось в голове у англичанки. -- Какое счастье, что я успела спрятаться в доме! Они не посмеют войти сюда!" Несколько секунд во дворе было тихо, лишь собаки визжали и поскуливали перед дверью. Вдруг послышались медленные, тяжелые шаги. Кто-то подошел к двери. Миссис Пампкинс замерла, боясь пошевельнуться. Она надеялась, что Охотник, увидев, что дверь заперта, повернется и уйдет, но жестоко просчиталась. Дверь задрожала под могучими ударами кулака в стальной перчатке и, не выдержав, слетела с петель. Миссис Пампкинс пронзительно закричала: на пороге, в окружении огромных псов, стоял Охотник в черном плаще и рогатом шлеме.

Лицо Охотника, когда он увидел миссис Пампкинс, осталось таким же бесстрастным. Он сделал несколько шагов вперед, небрежно взмахнул рукой -и, по его знаку, собаки в одно мгновение окружили миссис Пампкинс тесным кольцом. Их ощеренные морды с горящими глазами оказались так близко от англичанки, что она едва не потеряла сознание от ужаса. Но вдруг спасительная мысль явилась ей:"Молитва! Я должна помолиться! Это спасет меня, заставит их убраться отсюда!" И миссис Пампкинс рухнула на колени и, глядя прямо в жуткое лицо Охотника, начала читать "Отче наш".

Она ждала, что, услышав святые слова молитвы, он отшатнется и бросится прочь, в преисподнюю, откуда в недобрый час вышел. Но Охотник все так же стоял, скрестив руки на груди, и суровым, немигающим взглядом смотрел ей в глаза. Миссис Пампкинс осеклась на полуслове и замолчала, не в силах постигнуть, что же случилось. На лбу ее выступили крупные капли пота, она беспомощно глядела на Охотника, как кролик на удава. И тут Охотник заговорил.

-- Не поможет! -- глухо произнес он, и в его голосе не было насмешки -скорее, печаль.

-- Почему? -- непослушными губами пробормотала похолодевшая миссис Пампкинс.

-- Не поможет! -- повторил Охотник громко. -- Молитва не поможет тому, кто предал!

И, сказав так, он подал собакам знак. Злобно рыча, псы набросились на миссис Пампкинс, и через пару минут от нее осталось не больше, чем год назад от Бубаха -- только пятна крови на полу.

Когда собаки покончили с англичанкой, Охотник подозвал их, медленно вышел во двор и вскочил в седло. Всадники вонзили шпоры в бока коней, и Дикая Охота унеслась прочь.

Весть о страшной гибели миссис Пампкинс распространилась по округе быстрее пожара. Невозможно описать тот ужас, который охватил людей, когда стало известно, что англичанка нашла смерть от Дикой Охоты. Один фермер в тот вечер возвращался домой мимо хутора, и едва не умер со страха, когда мимо него, подобно вихрю, проскакала призрачная кавалькада. Но хуже всего, что не осталось даже тела, чтобы похоронить его по христианскому обряду -ничего, кроме пятен крови и обрывков коричневого платья.

Но скажите, было ли это слишком жестокой карой за предательство?

История о Дженни и Ганконере

Дженни Уиллоу, дочь фермера Фрэнка Уиллоу, была самой красивой девушкой в Англии. По крайней мере, так считали все парни в деревне Литтлбридж и на пять миль вокруг нее. У Дженни были пушистые каштановые волосы, огромные темно-синие глаза и точеный носик. Она была стройна и гибка, как молодая ива, а двигалась так изящно, что ей позавидовала бы любая знатная леди. О ту пору, когда началась эта история, Дженни едва минуло восемнадцать лет.

Надо сказать, что Дженни была красавицей неприступной и уже разбила немало сердец. Не то, что она была жестока -- просто, если поклонник ей не нравился, она ему так и говорила, и в выражениях не стеснялась. О, Дженни знала себе цену! Втайне она мечтала выйти за джентльмена, лучше городского -- какие только фантазии не рождаются в девичьих головках! И деревенские парни, один за другим, получали от ворот поворот.

Такая красавица, как Дженни, имеет право и покапризничать -- так считали почти все. Почти все, кроме отвергнутых воздыхателей. Правда, родители Дженни тоже были не в восторге от капризов дочери. Не раз Фрэнк Уиллоу пытался наставить ветренную девчонку на путь истинный, но все без толку.

-- Дженни, скажи-ка мне, -- говорил он ей, посасывая неизменную трубку, -- почему я больше не вижу у нас Долговязого Тома? Раньше он почти каждый день заходил.

-- Да потому, что я ему напрямик сказала: нечего тебе здесь ошиваться, все равно замуж я за тебя не пойду! -- нимало не смутившись отвечала Дженни.

-- Господи! -- охал Фрэнк. -- Так прямо и сказала? Но, дочка, Том ведь славный парень, а его отец владеет прекрасной землей! Зачем ты прогнала его?

-- А вот затем, -- говорила Дженни, мило улыбаясь, -- что даже ты, батюшка, называешь его "Долговязым" -- чего же ждать от остальных?! Я не хочу, чтобы моему мужу мальчишки кричали вслед:"Дядя, достань воробушка!"

На такое заявление Фрэнку нечего было возразить, и он, нахмурив брови, молча раскуривал трубку. Тогда в разговор вступала миссис Уиллоу.

-- Дженни, -- говорила она укоризненно, -- а что ты наговорила Джеку Дэниэлсу? Недавно я встретила его у калитки, и он был мрачнее тучи.

-- Да ничего такого, -- грациозно пожав плечиками отвечала Дженни. -Просто спросила его, отчего у всех кузнецов такие красные рожи.

-- Как тебе не стыдно! Ты же знаешь, что Джек работает подмастерьем в кузнице!

-- Потому я его об этом и спросила, -- бесхитростно объясняла Дженни. -- По правде, у него рожа тоже красная...

Миссис Уиллоу возмущенно смолкала, не зная, что и сказать, а потом, строго покачивая головой, выговаривала дочери:

-- Ох, Дженни, плохо все это кончится! Скоро не останется ни одного парня в округе, который посватался бы к тебе! Всех ты разогнала! За кого же ты собираешься замуж?

-- Там видно будет, -- беспечно отвечала Дженни. -- И вообще, куда мне торопиться -- я еще так молода! Замуж выйти всегда успею!

Что было делать с этой девчонкой! Она всеми вертела, как хотела -- даже отцом и матерью. И родители махнули на ее капризы рукой, надеясь, что все само как-нибудь образуется.

Их надежда окрепла, когда в Литтлбридж переехал с севера Робин Джилфри со своей матерью. Казалось, уж он-то завоюет сердце Дженни! Робин был парень, каких поискать -- красивый, высокий, стройный. К тому же, серьезный и работящий -- все спорилось в его руках. Правда, мать его была желчная старая карга, похожая на ведьму, так что с того?

Робин не избежал чар Дженни, и вскоре каждый вечер его можно было видеть торчащим у ее калитки. Дженни поначалу весьма благосклонно принимала его ухаживания, и все вокруг заговорили о скорой свадьбе. Но не успели Фрэнк Уиллоу и его старуха вздохнуть с облегчением -- о лучшем женихе для дочки они и не мечтали! -- как Дженни разбила их надежды. Одним майским вечером она вернулась с прогулки сердитая и с порога заявила:

-- Ну все, хватит с меня Робина Джилфри! Сегодня в последний раз с ним гуляла!

-- Господи! -- в ужасе ахнула миссис Уиллоу. -- Что ты говоришь, дочка?!

-- Говорю, что мне надоел Робин Джилфри, и больше он здесь не появится!

-- Ты с ума сошла! Что он такого натворил?

-- Ничего! Да только невесело с ним гулять! Думаешь, он хоть раз рассказал мне что-нибудь веселое? Как же! Все молчит и смотрит, смотрит так серьезно, пристально, что делается не по себе, и холодный пот прошибает. Я ему говорю:"Робин, что ты такой неласковый?" А он мне в ответ:"Я так сильно люблю тебя, Дженни, что мне трудно шутить и смеяться с тобой. Мне хочется просто сидеть рядом и смотреть на тебя".

-- И это все? -- не поверила своим ушам миссис Уиллоу. -- И из-за такой ерунды ты поссорилась с ним?

-- Ну да. Сегодня я ему так и заявила, когда он попросил меня выйти за него: не могу я быть ему женой, раз он такой неласковый! Да мне порой страшно с ним делается, а уж скучно -- всегда! Как же жить с таким мужем?

Нет слов описать, как рассердилась миссис Уиллоу на свою дочь. Она закричала:

-- Ах ты, вертихвостка! Все ей шутки да веселье! Отшила такого хорошего парня! Конечно, где тебе понять, что Робин и человек серьезный, и влюблен в тебя всерьез! Тебе лишь бы балагурить и хихикать с парнями у калитки! Неласковый! Ишь!

Тут Дженни расплакалась, да так горько, что мать еще немного поворчала и стала ее утешать. Через полчаса они уже совсем помирились и успокоились, как вдруг раздался стук в дверь. Миссис Уиллоу открыла и в ужасе замерла на пороге: перед ней стояла старая миссис Джилфри, мать Робина.

Старуха, исподлобья взглянув на миссис Уиллоу, прошамкала:

-- Что, так и будешь держать меня за дверью? Пусти-ка, я пришла поговорить с твоей дочкой!

-- Ее нет дома... -- начала было выкручиваться миссис Уиллоу, чувствуя, что пахнет скандалом. Но старуха тут же ее перебила:

-- Эй, не ври мне! Я знаю не хуже тебя, что она здесь! И я хочу сказать ей пару слов.

И она ловко отодвинула в сторону растерявшуюся миссис Уиллоу и вошла в дом. Дженни, услышав, кто пришел, изрядно перепугалась и хотела было выскочить на кухню, но старуха остановила ее:

-- Иди-ка сюда, красавица! Что же ты бежишь от меня, как от чумы? Или ты боишься?

Это задело Дженни за живое, и всегдашнее бесстрашие вернулось к ней.

-- Чего мне бояться? -- с вызовом спросила она. -- Я не сделала ничего дурного, чтобы бояться!

Ее слова привели миссис Джилфри в ярость.

-- А, ты не сделала ничего дурного, -- прошипела она. -- Да, только выставила моего сына на посмешище. Завлекла его, поиграла и выбросила, когда надоел. Ах ты, шлюшка!

Дженни покраснела, но не от стыда, а от бешенства. Миссис Уиллоу кинулась было на защиту дочери, но Дженни сказала ей:"Погоди, мама!" и повернулась к старухе.

-- Миссис Джилфри! -- проговорила она ледяным тоном и высокомерно, как королева. -- Мне непонятно, по какому праву вы врываетесь сюда и оскорбляете меня в моем собственном доме! Я никогда не "завлекала" вашего сына -- это он не давал мне проходу своими ухаживаниями! И я никогда ничего не обещала Робину. А если деревенские сплетницы решили, что мы жених и невеста, то это не моя вина. И что такого в том, что я не хочу больше, чтобы он за мной ухаживал? Мне кажется, я могу сама выбирать себе мужа, а замуж за Робина я не собираюсь! Это не я, а вы выставляете его на посмешище! Если он чем-то недоволен, то пусть сам придет и скажет, а вам, дорогая миссис Джилфри, здесь делать нечего!

И Дженни повернулась и пошла прочь, считая разговор оконченным.

-- Нет, постой! -- завопила старуха и вцепилась в руку Дженни своими желтыми скрюченными пальцами. -- Я еще не все сказала, что хотела! Тебе мой сын пришелся не по нраву тем, что он, якобы, неласковый. Говори, так или нет?!

-- Какое вам дело? Отпустите мою руку! -- крикнула Дженни, пытаясь вырваться из цепких пальцев старухи, но тщетно. -- Ну, так, так!

-- Значит, мой сын неласковый? -- проговорила старуха с недоброй усмешкой. -- Ну что ж, красавица, обещаю тебе -- скоро будет у тебя ласковый любовник! Вот тогда ты наплачешься и пожалеешь, да будет поздно!

Миссис Уиллоу в негодовании бросилась на старуху, но та уже выпустила руку Дженни и проговорила так, словно ничего не случилось:

-- Любезная миссис Уиллоу, не буду больше отнимать у вас время! Прощайте!

И, сказав так, миссис Джилфри невозмутимо удалилась.

Какое-то время мать и дочь стояли оглушенные, не в силах произнести ни слова. Наконец, миссис Уиллоу медленно проговорила:

-- Ах, Дженни, не нравиться мне, что эта карга тебе наобещала! Все про нее говорят, что она ведьма -- и, верно, неспроста! Боюсь, как бы она не наслала на тебя сглаз, или порчу, или еще что похуже!

-- Ну что ты, матушка! Не может такого быть! -- ответила ей Дженни беспечным голосом, но на сердце у нее было невесело, ибо она сама в глубине души верила, что миссис Джилфри -- ведьма.

Однако в ближайшие дни ничего плохого ни с кем не случилось, и, чем больше времени проходило, тем больше забывалась эта история.

Спустя пару месяцев, теплым июльским деньком, Дженни, захватив корзинку, отправилась в лес. Корзинку она взяла больше для вида -- на самом деле ей хотелось посидеть где-нибудь в тиши и помечтать. Невдалеке от опушки была уютная лощина, вся заросшая колокольчиками. В деревне говорили, что там водится нечистая сила, и старались обходить лощину стороной. Дженни пошла прямиком туда -- ей не хотелось, чтобы кто-нибудь ее побеспокоил.

В лощине было чудесно. Теплые лучи солнца, пробиваясь сквозь листву могучих деревьев, становились зеленоватыми. Тут и там виднелись огромные замшелые корни, на которых так удобно сидеть. Колокольчики были в самом цвету -- когда Дженни устроилась на большом корне, ее со всех сторон окружили нежные белые и голубые чашечки. Дженни прислонилась к дереву и вздохнула -- так хорошо стало у нее на сердце.

Она долго сидела, размышляя о том, о чем обычно размышляют молоденькие девушки, как вдруг до нее донеслись нежные звуки. Замечтавшейся Дженни показалось было, что это звенят голубые колокольчики, перекликаясь с белыми, и возглас восторженного изумления сорвался с ее губ. Тут звуки немного приблизились, и стало ясно, что совсем неподалеку кто-то играет на флейте. Ах, как сладко пела флейта в руках неведомого музыканта! Ее трели были так хороши, так невыразимо прекрасны, что на глаза Дженни навернулись слезы. Она вскочила на ноги, готовая бежать навстречу дивной музыке, и вдруг увидела самого музыканта.

По лощине брел молодой мужчина, задумчиво наигрывая на флейте. Никогда еще Дженни не встречала такого красавца. У него была небольшая золотистая бородка и длинные кудри. Зеленовато-карие глаза незнакомца смотрели мягко и ласково. Одет музыкант был как фермер, но эта простая одежда сидела на нем так ловко и изящно, что казалась придворным нарядом. Дженни, завороженная, смотрела, как он идет ей навстречу, а сердце ее сжималось и трепетало от неведомого доселе чувства.

Вдруг дивный напев оборвался. Музыкант заметил Дженни, опустил флейту и посмотрел на нее долгим взглядом, от которого девушка зарделась. Потом он вежливо поклонился ей и хотел было идти дальше, но Дженни, всплеснув руками, преградила ему путь.

-- Постой! -- взмолилась она. -- Не уходи так быстро! Я не знаю твоего имени, но если ты сейчас уйдешь, это разобьет мне сердце! Я и не знала, что музыка бывает так прекрасна! Прошу тебя, сыграй еще что-нибудь для меня!

Музыкант улыбнулся, глядя ей прямо в глаза, и ответил:

-- Как могу я отказать прекраснейшему цветку Англии! Для тебя, Дженни Уиллоу, я сыграю свою лучшую мелодию. Присядь со мной здесь, под деревом, и слушай!

Дженни послушно села, не отрывая от него глаз, он опустился на траву рядом с ней, поднес флейту к губам и заиграл. О, что это была за музыка! Дженни захотелось одновременно засмеяться и расплакаться, пуститься в пляс и умереть. Сердце ее изнывало от сладкой тоски, а нежный взгляд незнакомца заставлял его биться все сильней и сильней. Она не знала, сколько времени прошло, но когда музыка кончилась, ей казалось, что она прожила целую жизнь. А незнакомец все смотрел на Дженни, и во взгляде его она читала любовь. Никогда еще никто не смотрел на нее так ласково, так нежно, и Дженни почувствовала, что сейчас растворится в теплых лучах этих глаз. И когда незнакомец бережно обнял ее, она сама потянулась губами к его губам, ибо жаждала поцелуя. А поцелуй этот был прекрасен, как звездное небо, и длился целую вечность. Когда же он кончился, они долго молчали, ведь слова порой излишни. Но Дженни не давал покоя один вопрос, и она, наконец, решилась его задать.

-- Скажи, как зовут тебя? -- спросила она тихо, боясь разрушить чары.

Незнакомец с готовностью ответил:

-- Мое имя -- Ганконер, а живу я здесь неподалеку.

-- Почему же я никогда не слышала о тебе? Я знаю всех наших соседей. Ты, наверно, живешь здесь недавно?

-- Нет, -- улыбнулся он, -- я живу здесь очень давно. Но я живу один, почти ни с кем не вожу знакомства -- потому ты и не знала обо мне до сих пор. А вот я не раз слыхал о красоте Дженни Уиллоу, но не верил, пока сам не увидел.

Дженни смутилась и стала похожа на алую розу, а он нежно взял ее руки в свои и сказал:

-- Посмотри, как прекрасно вокруг! Я всегда прихожу сюда, когда цветут колокольчики. Не хочешь ли побродить со мной и полюбоваться на них?

Дженни радостно кивнула, и они побрели куда глаза глядят. О, как хорошо им было вместе! Ганконер то наигрывал на флейте, то принимался рассказывать Дженни волшебные истории о цветах, зверях и птицах. Они плели венки, они смеялись и весело болтали о всяких пустяках, а когда уставали -присаживались под деревом и отдыхали в объятиях друг друга. Дженни казалось, что этот чудесный день никогда не кончится. Но вскоре -- она и не заметила как -- на землю легли тени, а вечерний лес стал задумчив и тих.

-- Тебе пора домой, Дженни, -- сказал тогда Ганконер. -- Смотри, уже темнеет.

-- Как! Уже! -- воскликнула огорченная Дженни. -- Да, ты прав, мне нужно идти.

В молчании они добрели до опушки и остановились, чтобы попрощаться. Дженни так не хотелось расставаться с любимым! Ее сердце щемило, словно предчувствуя грядущие печали. И она спросила, заглянув ему прямо в глаза:

-- А завтра я увижу тебя?

-- Конечно! -- с ласковой улыбкой ответил Ганконер. -- Скажи только, где?

-- Приходи завтра на то же место, где мы встретились впервые. О, неужели это было сегодня! Мне кажется, что с тех пор прошло много лет, что я знаю тебя всю жизнь.

-- Мне тоже, -- эхом отозвался он.

-- Поцелуй меня на прощанье, -- робко попросила Дженни.

Он исполнил ее просьбу, а потом грустно сказал:

-- Прощай, Дженни!

-- Глупый, что же ты грустишь? -- нежно сказала Дженни, обвив его шею руками. -- Не "прощай", а "до свидания"! Ведь мы увидимся завтра!

-- До свидания, Дженни, -- послушно повторил Ганконер.

-- До завтра, любимый!

И Дженни побежала через поле к родительскому дому. Ганконер долго смотрел ей вслед, потом поднес флейту к губам, издал несколько грустных трелей и исчез среди деревьев.

Как ни старалась Дженни скрыть свои чувства, сияющие глаза, пылающие щеки и радость, разливавшаяся вокруг нее, подобно аромату цветка, тут же выдали ее. Миссис Уиллоу не стала ее ни о чем расспрашивать -- лишь окинула долгим, внимательным взглядом. Но когда ужин был окончен, и Дженни, пожелав всем доброй ночи, убежала в свою комнату, миссис Уиллоу многозначительно сказала мужу:

-- Старик, кажется, наша девочка в кого-то влюбилась!

-- Не может быть! -- Фрэнк был так ошарашен словами жены, что чуть не выронил трубку изо рта. Несколько минут он молча переваривал эту новость, а потом спросил:

-- И в кого же это? По-моему, в округе не осталось парня, которого она не отшила!

На это миссис Уиллоу только пожала плечами и ответила:

-- Всегда кто-нибудь найдется, рано или поздно!

Фрэнк еще немного помолчал, а потом изрек:

-- Ну и слава Богу! Может, наконец, кончатся эти ее выкрутасы! Девчонке давно пора замуж!

-- Лишь бы человек был хороший, -- задумчиво протянула миссис Уиллоу. -- Ладно, там увидим. Не будем пока ее расспрашивать, а то еще спугнем. Дженни -- девочка порядочная, всякие вольности никому не позволит, тут я спокойна. Она и сама нам вскоре все расскажет.

На том они и порешили.

На следующий день Дженни, едва взошло солнце, тихо выскользнула из дому и поспешила в лес. Всю ночь она провела не сомкнув глаз, в сладких мечтах о любви, встреченной ею вчера. Ей думалось, что ее возлюбленный тоже не может дождаться часа встречи; он, верно, уже бродит там, в лощине, тоскуя по ней. И от этих мыслей Дженни пускалась бегом, не разбирая дороги. Как на крыльях летела она, и сердце ее замирало, предвкушая счастье, ждущее совсем рядом. Но когда Дженни, раскрасневшаяся, запыхавшаяся, прибежала на место, где встретила Ганконера, там не оказалось ни одной живой души, кроме птиц, щебечущих на деревьях.

-- О! -- прошептала Дженни. -- Конечно, я пришла слишком рано. Он будет здесь с минуты на минуту.

Она была немного разочарована, но совсем не расстроилась, а вместо этого вспомнила, что почти всю дорогу бежала бегом.

-- Господи, на кого я похожа! -- сказала она самой себе. -- Волосы-то как растрепались! Что он подумает, если застанет меня в таком виде!

И Дженни присела, достала из кармана зеркальце и начала торопливо прихорашиваться. Наконец, зеркало сказало ей, что лучше выглядеть просто невозможно. Она устроилась на корне поудобней и стала терпеливо ждать.

Так Дженни сидела полчаса, и час, и другой. От каждого лесного шороха она вздрагивала и начинала радостно улыбаться, надеясь увидеть того, кого так ждала, но то опять был не он, и радость сменялась разочарованием. Уже утро стало днем, и яркий свет полуденного солнца проник сквозь листву, а Ганконера все не было и не было. Дженни начала чувствовать досаду.

-- Что-то он не торопится! -- пробормотала она недовольно. И внезапно ужасная мысль полыхнула в ее голове, -- А вдруг он совсем не придет?! Но нет, что это я! Конечно, он, может быть, не смог прийти сегодня -- кто знает, что случилось? -- но тогда он обязательно придет завтра! К тому же, до вечера еще далеко -- подожду еще немного!

И Дженни опять принялась ждать. Но теперь бедняжке не сиделось на месте -- то и дело ей чудился звук шагов, и она вскакивала, как потревоженная лань. Она перебирала в уме всевозможные причины, одна страшнее другой, которые могли помешать Ганконеру прийти, и от этих вымышленных несчастий страдала так, словно все они уже случились. На дне ее прекрасных глаз затаились тревога и боль. Ей стало казаться, что она ждет вовсе не там, где нужно -- кто знает, вдруг он здесь, совсем рядом, вон за теми деревьями? Она стремительно вскочила и помчалась туда, но его и там не было. Тогда Дженни принялась метаться по лощине, и каждое дерево, каждый куст казались ей теми самыми, а Ганконера не было нигде. В ее пылающей, страдающей головке все так перемешалось, что она уже не могла сказать точно, где ей нужно ждать. Как бледная тень бродила Дженни туда-сюда, не находя покоя, пока не заметила вдруг, что лес потемнел. Солнце заходило. Целый день она прождала напрасно, пора было возвращаться домой.

Встревоженные мистер и миссис Уиллоу в один голос ахнули, когда Дженни вошла и скорее упала, чем села, на стул.

-- Что с тобой, доченька? -- принялась ласково допытываться миссис Уиллоу. -- На тебе лица нет! Почему ты такая бледная, и почему твое платье все в репьях и сухих листьях? Где ты пропадала целый день?

-- Я гуляла в лесу, -- отвечала Дженни тихим, безжизненным голосом.

-- В лесу? Что же ты там делала?

-- Ничего. Просто гуляла.

И Дженни закрыла руками лицо и зарыдала так горько, словно сердце у нее разрывалось.

Растерянная миссис Уиллоу умоляюще взглянула на мужа:

-- Отец, с нашей девочкой что-то случилось! Поговори хоть ты с ней, может, тебе она расскажет!

-- Дженни, детка, -- осторожно начал мистер Уиллоу. -- Давай поговорим. Тебя, случайно, никто не обидел? Не бойся, расскажи мне!

Но Дженни в ответ только качала головой и плакала еще горше.

Несчастные родители, не зная, что делать с ней, и видя, что от их расспросов становится только хуже, решили отложить все до завтра. Постепенно Дженни перестала плакать, но мертвенная бледность и потухший взгляд говорили о том, что она молча страдает. Как ни уговаривали ее поесть, Дженни не смогла проглотить ни кусочка. Тогда мать отвела ее в спальню, уложила, как ребенка, и велела выспаться получше и назавтра никуда не ходить. Дженни в ответ промолчала.

Всю ночь Дженни то ненадолго забывалась беспокойным сном, то гадала, придет ли Ганконер на следующий день. Она с нетерпением ждала рассвета и, когда небо за окном только начало светлеть, неслышно встала, оделась и поспешила прочь из дому, пока никто не остановил ее. Еще быстрее, чем накануне, помчалась она к лощине, мечтая лишь об одном -- чтобы он был там и ждал ее. О, она не раздумывая простила бы вчерашнее мучительное ожидание -только бы увидеть его!

Но Ганконера не было, не было нигде. Напрасно Дженни бродила по лесу, напрасно звала -- он не пришел, не отозвался. А Дженни, полубезумная, вся в слезах, все ждала, и звала, и надеялась, не в силах поверить, что любовь может быть предана так жестоко. Рыдая, вспоминала она его ласковый взгляд, его нежные слова, поцелуй на прощанье -- разве мог он обмануть? Нет, это нежданная беда задержала его, не дала прийти! Он придет, рано или поздно -придет! И она снова принималась метаться и звать.

Солнце уже клонилось к закату, когда Дженни услышала вдалеке ответ на свой зов. Она бросилась было бежать в ту сторону, но ноги вдруг подкосились -- ведь она уже два дня не спала и не ела -- и бедняжка упала наземь, в отчаяньи проклиная свою слабость. Тогда Дженни изо всех сил закричала:

-- Я здесь! Здесь! Я жду тебя!

Кто-то отозвался, уже ближе, и вскоре послышались шаги. Измученное личико Дженни озарилось, собрав последние силы она встала и пошла навстречу любимому -- и вдруг увидела своего отца. Это он шел сквозь заросли, спеша на ее зов. Дженни вскрикнула, перед глазами у нее все поплыло, и она лишилась чувств.

Когда она очнулась, то увидела перед собой расстроенное лицо отца.

-- Дженни, деточка, -- заговорил Фрэнк срывающимся от волнения голосом, -- наконец-то я тебя нашел! Как же ты могла так исчезнуть! Мы с матерью места себе не находили, и вот я пошел искать тебя в лесу. Слава Богу, ты нашлась, ты жива! Но скажи, родная моя, почему ты убежала, ведь ты больна! И что ты делаешь в этом проклятом месте?

Дженни в ответ молчала, замкнувшись в своем горе. Тогда Фрэнк снова заговорил:

-- Дженни, я вижу, случилась беда. Прошу тебя, расскажи мне все как есть! Ведь я люблю тебя больше жизни, ты -- мое единственное дитя! Если бы ты знала, как я мучаюсь, глядя на твои страдания! Расскажи мне, что тебя терзает, и мы вместе что-нибудь придумаем!

И Дженни, не устояв перед мольбами отца, тихо сказала:

-- Я встретила в лесу одного человека и полюбила его. Мы договорились встретиться снова, но я жду, а он все не приходит...

-- Где встретила? Здесь?

Дженни кивнула.

-- Странное место для встречи, -- пробормотал Фрэнк. -- Это не к добру. А что за человек? Как его имя? Скажи мне, девочка, не бойся!

-- Он музыкант и чудесно играет на флейте. А зовут его Ганконер. Я не спросила, где он живет, потому что...

Тут Дженни испуганно смолкла -- так побледнел вдруг ее отец, такое отчаянье отразилось на его добром лице. Он долго молчал, а затем медленно проговорил:

-- Такой беды я не ждал! Я-то думал, это деревенский проказник!

-- В чем дело? Ты что-то знаешь о нем! Расскажи! -- взмолилась Дженни, вцепившись в его руку. -- Я люблю его, я на все готова, только бы увидеть его снова!

Фрэнк поглядел на нее так, словно у него разрывалось сердце, потом обнял и сказал:

-- Мужайся, девочка! Выслушай меня до конца и не перебивай. Больше ты его никогда не увидишь. Ты должна вырвать эту любовь с корнем, иначе погибнешь! Ганконер -- не человек. Он из фейри, и его другое имя -- Ласковый Любовник. Я вижу, ты вздрогнула -- да, это с ним тебе напророчила встречу миссис Джилфри, проклятая ведьма! Но с ней мы еще разберемся, послушай лучше о Ганконере. Когда цветут колокольчики, он в образе златокудрого юноши, с флейтой в руках, бродит по лощине. Музыкант он действительно чудесный, только среди фейри есть такие, но горе той девушке, которая услышит его флейту! В этой музыке -- необоримые любовные чары, и все, кто слышат ее, влюбляются в Ганконера. Он же так хорош собой, так нежен и учтив, что, право, не полюбить его -- выше девичьих сил! Но очаровав девушку и проведя с ней день Ласковый Любовник навсегда исчезает. А несчастная девушка, подобно тебе, целыми днями бродит по лесу, плачет, зовет и ждет, пока горе и тоска не сводят ее в могилу. Он не придет, Дженни, он никогда не приходит! Молю тебя, забудь его -- иначе ты зачахнешь от тоски и умрешь!

-- Нет! -- воскликнула Дженни, ломая руки. -- Я не верю тебе, этого не может быть! Даже если он -- фейри, и все, что ты рассказал мне -- правда, я все равно люблю его! И я не хочу, не могу забыть его! Я знаю, когда-нибудь я снова увижу его -- я буду ждать и надеяться! Ганконер любит меня, и однажды он придет! Он не может быть так жесток и бессердечен, как ты говоришь!

-- Дело не в том, что он жесток, -- возразил ей отец. -- Кто знает, что творится в голове у фейри? Может быть, Ганконер на следующий день уже забывает о вчерашней возлюбленной. А может, ему нравится очаровывать девушек, а все, что у людей бывает потом, для него не интересно. Но он никогда не приходит. Я слышал рассказы стариков, ведь ты -- не первая, кто с ним встретился. Я своими глазами видел, когда еще был мальчишкой, как от любви к Ганконеру зачахла Молли Рединг. Она, как ты, встретила его летом, и зима еще не наступила, когда ее отвезли на погост. А какая была девушка -красавица, веселая, смешливая! И что ты думаешь? За несколько месяцев истаяла и умерла! Дженни, доченька, прошу тебя, не упрямься -- не жди его, забудь!

Но как ни уговаривал Фрэнк Уиллоу свою дочь, как ни умолял -- все было напрасно. Дженни упрямо продолжала твердить, что любит Ганконера и будет ждать его. Фрэнк попробовал пригрозить запереть ее -- она не отступилась. О, как она рыдала, как заклинала не мешать ей ждать любимого! Наконец, расстроенный, сам едва не плачущий Фрэнк сказал:

-- Ладно, дочка, не будем сейчас спорить. Пойдем лучше домой, там твоя мать сходит с ума от горя. Ведь она так и не знает где ты и что с тобой!

День уже клонился к вечеру, но Дженни не соглашалась уйти из леса, пока не зайдет солнце.

-- Подумай, отец, вдруг он придет, а меня здесь не будет! -- говорила она жалобно. -- Тогда он, конечно, решит, что я его забыла!

В горестном молчании отец и дочь дождались заката и пошли домой. Дженни так ослабела, что еле шла, и Фрэнку приходилось поддерживать ее.

Нет слов, чтобы описать радость миссис Уиллоу при виде дочери, и ее горе, когда муж рассказал о Ганконере. Миссис Уиллоу тоже слыхала о нем, и сразу поняла, что случилось. Она заплакала и принялась укорять себя за то, что не предупредила дочь об опасности.

-- О, Дженни, почему я не рассказала тебе о проклятом фейри! Почему не запретила ходить в лощину! -- повторяла безутешная мать. -- Я-то думала, что Ганконера нет больше в наших краях, ведь лет сорок о нем никто не слышал! И, подумать только, ради моей девочки эта дрянь вылезла из норы! А эта ведьма, миссис Джилфри! То ли знала все наперед, то ли сама и приманила Ганконера! Ох, с каким удовольствием я выцарапаю ей глаза!

И миссис Уиллоу хотела было бежать к Джилфри и перейти от слов к делу, но Фрэнк остановил ее:

-- Жена, с ведьмой Джилфри мы еще успеем потолковать! Посмотри лучше, как измучилась Дженни! Ее надо уложить, накормить и позвать врача и священника. Не знаю, кто из них ей верней поможет, да и поможет ли хоть кто-нибудь... Пойду приведу обоих, а ты пока займись остальным.

Разумные слова мужа охладили боевой пыл миссис Уиллоу, и она, позабыв о мести, принялась хлопотать вокруг Дженни. Бедняжка так устала и исстрадалась, что с трудом понимала, что происходит вокруг, только все повторяла:

-- Мама, мама, прошу тебя, позволь мне завтра пойти в лес!

-- Пойдешь, мой ангел, пойдешь, -- отвечала, глотая слезы, миссис Уиллоу. -- Только сначала ты должна выздороветь. Вот, покушай, а то совсем ослабела!

После обещания матери отпустить ее в лес Дженни немного успокоилась, покорно и безжизненно, словно кукла, позволила раздеть, уложить и накормить себя. Было видно, что она не может думать ни о чем, кроме завтрашней встречи с Ганконером. Ее лицо то омрачала тоска, то озаряла надежда.

Не прошло и часа, как Фрэнк Уиллоу вернулся, ведя за собой целителя души и целителя тела. Доктор Кроу, сухонький желчный старик, с головы до ног одетый в черное, не скрывал, что басням о Ганконере не верит. Он, тем не менее, был отменно вежлив и обещал сделать все, что только в его силах, дабы вернуть Дженни здоровье. Напротив, преподобный Фокс в Ганконера верил, но не скрывал, что не знает, что делать. Это был толстенький, кругленький человечек, любивший покушать и поговорить и ненавидевший все сложное и непонятное.

Первым за Дженни принялся доктор Кроу. Он тщательно осмотрел ее, сосчитал пульс, постучал молоточком по коленям, совершил еще с десяток загадочных манипуляций, хмыкнул, и заявил:

-- Любезный мистер Уиллоу, ваша дочь здорова. Разве что, пульс у нее немного ускорен, но это можно объяснить волнением. Ее нервы находятся в некотором возбуждении, в связи с чем я рекомендую принимать бром. В остальном эта девица так же здорова, как и любая другая особа ее возраста.

-- Но, доктор, -- проговорил растерянный Фрэнк, -- посмотрите, как она страдает! Может, есть еще какое средство?

В ответ доктор Кроу саркастически усмехнулся:

-- Дорогой мистер Уиллоу, к сожалению, наука не знает средства от любви. Что поделать, медицина не всесильна! Попробуйте лучше бром, он чудесно успокаивает нервы. С вас за осмотр три шиллинга.

И, получив свою мзду, доктор пожелал всем спокойной ночи и удалился.

Все взгляды устремились на преподобного Фокса. Священник переминался с ноги на ногу, на лице его были написаны беспокойство и растерянность. Он чувствовал, что от него ждут каких-то слов, но никак не мог смекнуть, что же следует сказать. Наконец, преподобный Фокс решился.

-- Дженни, дочь моя, -- заговорил он елейно. -- Не хочешь ли покаяться в греховной любви к отродью нечистого?

Ах, как вскинулась Дженни на эти слова!

-- Преподобный отец! -- воскликнула она. -- Да как вы смеете называть мою любовь греховной! Нет никого лучше и прекраснее того, кого вы обозвали "отродьем нечистого"! А если вы думаете, что несколько поцелуев -- это смертный грех, то нет ни одной девушки в Англии, не заслуживающей преисподней!

-- Вот видите! -- скорбно развел руками преподобный Фокс, глядя на родителей Дженни. -- Она не хочет покаяться, а раз так -- Церковь бессильна!

-- Как это бессильна?! -- возмутился Фрэнк. -- Ну сделайте же что-нибудь: побрызгайте святой водой, почитайте молитвы! Неужели ничем нельзя помочь?

-- Все это прекрасно помогло бы, чтобы отвадить фейри. А здесь, я так понимаю, нужно его, наоборот, привадить, -- не без яда ответил преподобный Фокс. -- Нет, дорогие мои, пока эта заблудшая душа не раскается в своей любви и не обратиться к Церкви за утешением, я ничем не могу ей помочь!

-- Дженни, девочка, покайся! -- стала умолять ее мать, но Дженни, не говоря ни слова гневно сверкнула глазами и отвернулась.

-- Как она может покаяться, она же под властью колдовства! -- не унимался Фрэнк. -- Снимите с нее чары фейри, и, я уверен, через пять минут она раскается во всем!

-- Ну хорошо, я попробую, -- вздохнул преподобный Фокс и раскрыл Библию.

Целый час он читал над Дженни молитвы, изгонял из нее всех известных бесов, кропил святой водой и окуривал ладаном. Все было напрасно. Наконец преподобный Фокс, отирая пот со лба, захлопнул Библию и сказал:

-- Не знаю, что сильнее -- чары фейри или упрямство вашей дочери! Нет, здесь Церковь бессильна!

И священник, вслед за доктором, отправился восвояси, а несчастные родители остались наедине со своим горем, лишенные всякой помощи и поддержки.

Вскоре соседи узнали о беде, приключившейся с Дженни Уиллоу. Узнали они и о том, что причиной той беды было проклятие старухи Джилфри. Скорбь и гнев охватили тогда всех в Литтлбридже, и народ собрался перед домом Джилфри, крича проклятия ведьме и угрожая ей расправой. Но никто не отвечал им, а когда они ворвались в дом, то увидели, что птички улетели. Предупредил ли кто ведьму, что злое дело вышло наружу, или она сама с помощью своего черного искусства прознала о том -- но ни миссис Джилфри, ни ее сына никто больше не видел. Так еще одна подлость осталась неотмщенной.

А Дженни день ото дня становилось все хуже. Никто, взглянув на нее, не поверил бы, что еще недавно она была прекраснее всех в Англии. Дженни таяла, как свечка в печи. Она исхудала, платье висело на ней, как на вешалке, в движеньях не осталась и следа прежней грации. Лицо ее так побледнело и осунулось, что казалось восковым. Глаза запали от горьких слез, волосы тронула седина. Люди жалели Дженни, но побаивались -- ведь она зналась с фейри -- и считали помешанной. Никто не заговаривал с ней, а дети, едва завидев, пускались наутек.

Но любовь, причинявшая Дженни столько страданий, давала ей и силы терпеть. Вопреки всему она надеялась, что Ганконер не разлюбил ее, что она увидит его вновь. День за днем, не слушая уговоров и упреков, ходила Дженни в лес и ждала любимого. Лето прошло, наступила промозглая и ветренная осень. Не знающий сострадания ветер и колючий дождь добавили немало глубоких морщин на лице Дженни. Потом пришла суровая зима. Жестокий мороз выпил последние соки из ее измученного тела, а ее кожа, некогда такая мягкая и нежная, стала похожа на старый пергамент. Наконец, наступила весна и вселила радость во все сердца. Только Дженни не радовалась журчанию ручьев и щебету птиц -- она умирала. Холод и сырость сделали свое дело; Дженни стала кашлять, на ее щеках проступили алые пятна, метка чахотки. В начале лета Дженни слегла, и думали уже, что больше она не встанет. Но ее несгибаемое упорство заставило болезнь на время отступить, и к июлю Дженни стало немного лучше.

Едва у Дженни нашлись силы, чтобы подняться с постели, как она по проторенной за год тропинке побрела к лесу. Качаясь на непослушных ногах, то и дело присаживаясь, чтобы передохнуть, она добрела до лощины и остановилась, опираясь на дерево, еле сдерживая рыдания. Все было совсем как в тот раз. Теплое солнце пробивалось сквозь листву, мягкий мох манил усталых путников, и колокольчики, цветущие колокольчики повсюду... О, какая боль сжала сердце Дженни! Право, куда легче было сидеть здесь в дождь и стужу, чем снова увидеть эту благодать! И Дженни хотела было упасть в траву и дать волю слезам, как вдруг услышала вдалеке нежные звуки флейты.

Веря и не веря, Дженни, замерев, слушала чудесное пение. Вскоре послышались легкие шаги, заросли колокольчиков заколыхались и расступились, и перед Дженни предстал Ганконер. Он шел, наигрывая на флейте, такой же прекрасный, сияющий молодостью и красотой. Дженни ахнула, голова у нее закружилась, и она, как во сне, шагнула ему навстречу.

Увидев ее, Ганконер резко оборвал мелодию и опустил флейту. На лице его появилось удивление, потом разочарование, потом отвращение. Но Дженни, ослепленная радостью, не видела этого.

-- Здравствуй! -- тихо проговорила она, протягивая к возлюбленному руки. -- Я все же дождалась! О, как долго я ждала тебя!

Она хотела заключить его в объятья, но Ганконер отпрянул в сторону и грубо спросил:

-- Чего тебе от меня надо, старуха?

-- Старуха? -- переспросила пораженная Дженни. -- Это я, Дженни Уиллоу! Ты разве не помнишь меня?

-- Я помню Дженни Уиллоу, прекраснейший цветок Англии, мою былую возлюбленную, -- мечтательно ответил Ганконер. -- Я так давно расстался с ней -- и не сосчитать, сколько дней прошло! Она была лучше всех, дивная роза... Но ты, мерзкая старуха, на нее ничуть не похожа!

-- Но это же я, твоя Дженни! -- повторяла она, горько плача. -- С тех пор, как мы виделись, прошел целый год, и весь этот год я тосковала и ждала. Все говорили мне, что напрасно я жду -- но я знала, что наступит день, когда я вновь тебя увижу! И вот этот день пришел! Быть может, я и впрямь подурнела от страданий, но ведь все это -- из-за любви к тебе! Узнай же меня, обними и утешь!

-- Что же это за любовь, от которой страдают, и юные девушки превращаются в старух! -- возмущенно сказал Ганконер. -- Нет, я знаю другую любовь, от которой становится радостно, и все вокруг расцветает. Только такую любовь я понимаю, а все остальное -- ерунда, придуманная людьми! Ступай прочь, старуха! Даже если ты на самом деле Дженни Уиллоу -- тем хуже для тебя! Я хочу помнить юную Дженни, прекрасную Дженни, а не тощую ворону!

Сказав так, он оттолкнул цеплявшуюся за него Дженни и зашагал прочь. Но позади него вдруг раздался странный звук. Обернувшись, Ганконер увидел, что Дженни, все так же протягивая к нему руки, медленно падает наземь. Ее исстрадавшееся сердце не выдержало последнего удара. Она тихо, жалобно застонала и затихла навек. Пожав плечами, Ганконер отвернулся и пошел дальше, как ни в чем не бывало наигрывая на флейте.

На следующий день Фрэнк Уиллоу нашел тело дочери в лесу. Все знали, что этим кончится, днем раньше, днем позже. Но никто так и не узнал, что Дженни, на горе себе, все-таки дождалась Ганконера.

История о короле Финварре и похищенной невесте

I.

Это предание древнее, чем людская память, и я расскажу его так, как мне поведали.

Благородный Брандан владел обширными землями в Мунстере. Был он прославлен честностью, отвагой и милосердием. Слово Брандана ценилось дороже золота. Он никому не чинил обид, защищал слабых, пригревал убогих. Любой, кто просил у него помощи, не уходил с пустыми руками.

Замок Брандана стоял на крутом зеленом холме, а неподалеку от него возвышался еще один холм, немногим меньший. То были владения Финварры, короля эльфов, и получил он их в дар от самого Брандана. Вот как это случилось.

Однажды Брандан, желая развлечься, приказал устроить большую охоту. Ранним утром пестрая кавалькада рыцарей, прекрасных дам и челяди выехала из замка и направилась к лесу. Воздух звенел от смеха и шуток, горячие кони ржали, псы на сворках возбужденно лаяли, предчувствуя забаву. Благородный Брандан, облаченный в ярко-красный охотничий наряд, ехал во главе процессии, беседуя с ловчими.

Вдруг он бросил взгляд на дорогу и увидел бредущего навстречу человека, который появился словно ниоткуда. Человек этот был одет в ветхие лохмотья, но лохмотья те были из зеленого бархата, а лицо его не было ни молодым, ни старым. Вид незнакомец имел гордый и благородный, хотя изможденный. Увидев его, Брандан понял, что пред ним, без сомнения, человек знатный. Он приказал остановиться, поприветствовал незнакомца, и начал участливо его расспрашивать о том, кто он такой, и какие несчастия его постигли.

Тот вежливо ответил на приветствие, внимательно посмотрел на рыцаря и воскликнул:

-- Сдается мне, что ты -- Брандан, прозванный Благородным. Хвала Судьбе, что свела меня с тобой! Прошу тебя, сойди с коня и побеседуй со мной наедине!

Рыцарь, удивившись этим словам, спросил:

-- Но как твое имя?

-- Я могу поведать его тебе только наедине! -- повторил незнакомец.

Брандан поколебался, но решил уступить его просьбе. Он спрыгнул с коня и отошел вместе с диковинным человеком в сторону.

-- Прошу тебя никому не открывать то, что я сейчас поведаю, -заговорил незнакомец, и горькая гордость мелькнула в его глазах. -- Ты видишь перед собой несчастного Финварру, короля эльфов. Был я некогда велик, внушал трепет своим врагам, а ныне скитаюсь, и нет у меня пристанища! Народ мой рассеян, замки пали, войско погибло!..

-- Но как же случилось так? -- воскликнул рыцарь, не ждавший подобного рассказа. -- И почему ты именно мне решился открыть это?

-- Королевство мое захватили карлики, пришедшие с севера. Их было так много, что никто не смог бы выдержать их натиск! Что же до того, почему я открылся тебе... Позволь сказать напрямик. Благородный Брандан -- моя последняя надежда. Слава о твоем благородстве дошла и до эльфов. Клянусь, я искал тебя не затем, чтобы причинить вред! Напротив, я смиренно прошу о помощи!

И Финварра склонил голову в поклоне. Брандан задумчиво посмотрел на него, и сострадание родилось в его душе, ибо за всю свою жизнь не видел он никого благороднее Финварры обликом и уверился в правдивости его речей.

-- Какую помощь могу я оказать тебе? -- спросил рыцарь участливо. -Скажи, и, если только это не будет угрожать гибелью моей бессмертной душе, клянусь, я исполню твою просьбу!

-- Благодарю тебя! -- с достоинством промолвил Финварра, приложив руку к сердцу. -- А прошу я лишь одного -- позволь мне и остаткам моего народа поселиться на твоей земле! О, не думай, мы не будем мешать твоим людям, не причиним им никакого вреда! Мы строим наши дворцы внутри больших холмов -так отдай нам тот холм, что возвышается рядом с твоим замком. Весь народ эльфов навеки будет твоим союзником, а Финварра -- другом!

И ответил тогда Брандан:

-- Да будет так! Дарю тебе тот холм, что ты пожелал, но смотри, помни свою клятву и не причиняй мне и моим людям зла!

II.

Так Финварра и его народ нашли приют на земле Брандана, и никто не знал о том, кроме самого рыцаря. Финварра сдержал клятву -- эльфы пришли и поселились под холмом так тихо и незаметно, что люди и не подозревали о новых соседях. Втайне были отстроены палаты для короля Финварры, и он вновь воцарился над своим народом. Брандан тоже сдержал клятву -- ни один человек не услышал от него ни слова о высоком вельможе в зеленом бархатном плаще, что являлся порой в замок и подолгу беседовал с хозяином. Ибо Брандан и Финварра полюбили общество друг друга и прониклись взаимным уважением. Король эльфов не раз повторял Брандану, что тот может рассчитывать на любую помощь, какая только понадобится. Брандан же не скрывал от него ни дел своих, ни помыслов. Когда была у него в том нужда, он приходил к холму эльфов, звал своего друга, и тот выходил к нему. Не раз Финварра давал рыцарю советы в трудный час, и велика была их мудрость. Многих бед избежал Брандан благодаря дружбе короля эльфов. Лишь одну его просьбу король наотрез отказался исполнить -- показать ему дворец под холмом.

-- Поверь, друг мой, -- сокрушенно говорил Финварра, -- твое посещение было бы великой честью для Финварры, и я был бы рад доставить тебе это удовольствие, но Высший Закон запрещает мне это. Как только смертный вступит в мои чертоги, или хотя бы прикоснется к ним, своды дворца рухнут и погребут под собой всех нас! Ты видишь теперь, что исполнить твое желание никак нельзя! Прости -- хоть и велико мое могущество, но есть вещи сильней!

Брандан заверил Финварру, что не держит на него зла за отказ, и больше они о том не поминали.

Много лет длилась эта достойная восхищения дружба между благородным рыцарем и благородным эльфом. Но случилось так, что в один день приязнь обратилась в ненависть, а Брандан и Финварра стали врагами. Что же было тому причиной? Конечно, женщина!

О, дочери Евы, как часто вы приносите горе! Сколько раз становились вы причиной ссоры, яблоком раздора! Ради вашей благосклонности брат идет против брата, а друг -- против друга, забывая о клятвах и долге. Но можно ли винить вас в том? Ведь и сами вы немало страдаете от мужских распрей. Видно, так уж устроен мир, и всем нам остается только смириться с тем, что мы не властны изменить. А из истории о короле Финварре разумный извлечет такой урок: когда между друзьями встает любовь к женщине, всякой дружбе приходит конец.

III.

Прекрасная Эдайна была единственной дочерью старого Уриена. Некогда был Уриен одним из самых могучих рыцарей, но многочисленные раны и тяжкие лишения, что он претерпел в походах, подточили его здоровье. Не стало у него сил надеть доспехи и сесть на боевого коня. Прознав о том, враги Уриена (а враги найдутся у каждого честного человека) возрадовались, пришли на его земли и осадили замок. Из последних сил выдерживал старый рыцарь осаду, надеясь лишь на Бога. Когда Брандан узнал об этом злом деле, то, не медля, во главе большого отряда отправился на помощь Уриену. Через три дня трубы Брандана запели под стенами замка, и злодеи, не ждавшие его, дрогнули и побежали. Но ни один из них не ушел далеко -- все они полегли под беспощадными мечами.

Брандан и его дружина с великим почетом были приняты в замке. Благодарность Уриена не знала границ. Был устроен пышный пир в честь Благородного Брандана; приготовлены самые тонкие и редкостные кушанья, созваны лучшие барды и музыканты. На том пиру Брандан впервые увидел Эдайну.

Была она тонка, как древко копья, и гибка, как зеленый побег. Глаза Эдайны были подобны прозрачным горным озерам, а волосы отливали червонным золотом. На всем свете не было девы более кроткой, нежной и прекрасной, чем дочь Уриена. Брандан воспылал к ней любовью столь сильной, что весь вечер был молчалив и задумчив и не отрывал от Эдайны взора. Он не притронулся к драгоценным яствам, не слышал музыки и песен, не смеялся шуткам. Когда к рыцарю обращались с речами, он отвечал невпопад-- одним словом, вел себя как влюбленный без памяти. Под конец пира он, наконец, заметил, что все вокруг смотрят на него -- кто с улыбкой, кто с тревогой, кто с недоумением. Тогда Брандан устыдился и, не желая больше быть посмешищем для людей (так ему мнилось), пожаловался на усталость и в одиночестве удалился в отведенные ему покои. Но стоило рыцарю покинуть пиршественный зал, как тоска по прекрасной Эдайне принялась грызть его сердце. Такова уж любовь -- что бы мы ни делали, она не дает нам передохнуть и даже самого разумного человека превращает порой в безумца.

Все это было внове Брандану, ибо, хоть был он уже зрелым мужем, доселе ни одна женщина не пробуждала в нем любви. А потому всю ночь он провел в раздумьях о том, как следует ему поступить. Сердце его говорило, что нужно как можно скорее идти к Уриену и просить руки прекрасной Эдайны. Можно не бояться отказа -- отец ее будет счастлив породниться с Благородным Бранданом. Но тут рыцаря охватило сомнение -- а так ли хороша Эдайна душой, как и обликом? Кто знает, вдруг она черства, лжива, злобна? Не раз слыхал он, что после свадьбы в женщине порой открываются такие черные глубины, о которых муж ее не мог и помыслить! И чем дольше Брандан думал, тем хуже понимал, что следует ему делать. Он боялся открыться в любви к Эдайне и просить ее руки, боялся и уехать, не сказав никому ни слова. Наконец, уже под утро, совсем измучившись, Брандан решил пока скрывать свои чувства и как можно скорее посоветоваться с верным другом, Финваррой. Мнилось ему, что так он избежит многих бед, но на деле вышло иначе.

IV.

Наутро Брандан приказал дружине собираться в обратный путь. Как ни уговаривал его Уриен погостить подольше, рыцарь был непреклонен, ссылаясь на неотложные дела. Он заверил Уриена в вечной дружбе и распрощался с ним самым сердечным образом, а прекрасной Эдайне на прощанье почтительно поклонился. По дороге домой Брандан был печален и задумчив, то останавливался и с тоской смотрел назад, то принимался горячить коня, торопясь вперед. Едва отряд достиг замка, как Брандан, даже не передохнув с дороги, поспешил к эльфийскому холму.

-- Финварра! -- воскликнул рыцарь, подойдя к холму. -- Тебя зовет Брандан! Прошу тебя, друг мой, выйди скорее ко мне, ибо никогда я не нуждался так сильно в твоем совете!

Через несколько мгновений в воздухе замелькали белые искры, и король эльфов явился на зов. Он поприветствовал Брандана и спросил, какую помощь может оказать своему другу. Брандан поведал Финварре о любви, помутившей его разум, не дающей ему ни минуты покоя, и стал просить совета -- как следует ему поступить? Стоит ли добиваться прекрасной Эдайны, или лучше не поддаваться коварному чувству и забыть о ней?

Выслушав его до конца, Финварра погрузился в раздумья. Наконец, он проговорил:

-- Мне сложно постигнуть чувства смертного, но все же попробую помочь тебе. Вот что я думаю: если дева хороша и обликом, и нравом, будет глупостью не посвататься к ней. Но я не раз слышал, что любовь застилает людям глаза, и они видят не то, что есть, а то, что хотят увидеть. Ты же сейчас в смятении и не можешь понять, где черное, а где белое. Самым разумным будет подождать, пока чувства твои улягутся, и тогда только принять окончательное решение.

-- Но как могу я ждать?! -- возразил ему Брандан. -- Мысли об Эдайне не дают мне ни есть, ни спать, и каждый день, проведенный вдали от нее, подобен веку. Мне думается, Финварра, что придется ждать немало, прежде чем чувства мои успокоятся. А тем временем -- кто знает? -- Эдайна может выйти за другого!

И он горестно умолк. Молчал и Финварра, размышляя о том, чем же помочь другу. Вдруг Брандана осенило:

-- Финварра! -- радостно воскликнул он. -- Я знаю, что делать! Я приглашу Уриена вместе с дочерью погостить в моем замке -- он не откажется, ибо высоко ценит мою дружбу. Я устрою пир в их честь, ты же будешь на том пиру и сам посмотришь на Эдайну. Тебе я всегда доверял, как самому себе, сейчас же -- даже больше, чем себе. Взор твой не помутнен любовью, а твоя мудрость и знание людей помогут тебе понять, какова на самом деле дочь Уриена! Согласен ли ты оказать мне такую услугу? Клянусь, я не знаю другого средства решить это дело!

-- Но, друг мой, -- возразил Финварра, -- как могу я решать за тебя в таком деле? Что будет, если я ошибусь? Быть может, есть какой-нибудь другой способ?

Но Брандан так умолял и упрашивал, что в конце концов король эльфов согласился.

-- Хорошо, -- сказал он. -- Я поступлю так, как ты просишь, хотя сердце говорит мне, что мы оба горько пожалеем об этом.

V.

Выждав полагающийся срок, Брандан послал к Уриену гонца, приглашая приехать навестить его вместе со всеми близкими. Уриен с радостью принял приглашение. Не прошло и недели, как он приехал и привез с собой почти весь свой двор и всю родню, и среди прочих -- прекрасную Эдайну.

У Брандана было уже все готово к празднествам в честь гостей. В огромном зале расставили столы и накрыли их тончайшими скатертями. Брандан сидел во главе, как и подобает хозяину, справа от него усадили Уриена, слева -- Эдайну. Все гости на том пиру -- а было их более трех сотен -- ели с серебряных блюд и пили из позолоченных кубков. Не было там недостатка в самых лучших кушаньях, а пиво и вино лились рекой. Наконец, когда гости насытились и пожелали послушать музыку, в зал вошел бард, с головы до ног одетый в зеленое, почтительно поклонился хозяину и попросил позволения сыграть и спеть перед благородным обществом. И был тем бардом Финварра, по уговору с Бранданом принявший такой облик, чтобы взглянуть на прекрасную Эдайну. Когда ему было дано позволение, бард взял в руки резную арфу с золотыми струнами и, глядя прямо в глаза Эдайны, запел песню, подобной которой не слышал никто в землях Эрин.

Говорилось в той песни о прекрасной и беспечальной жизни под холмом, во дворце короля эльфов; о чудесах, неведомых смертным, о несметных богатствах, о веселье и празднествах, о реках, струящих молоко и мед, о дивных деревьях и цветах, что растут в королевском саду, о невиданных зверях и птицах, что бродят там. Недаром говорят, что нет никого искуснее эльфов в музыке и пении. Золотые струны арфы нежно звенели и щебетали под рукой Финварры, а голос его был столь сладостен, что, пока песня звучала, все молча слушали и дивились, не в силах оторваться.

Один лишь Брандан не был очарован песней, быть может, потому, что уже слышал от короля о всех этих чудесах, но скорее от того, что непрестанно следил за Финваррой и Эдайной. И мало радости было ему в том. Едва Финварра вошел в зал и взглянул на Эдайну, как Брандан заметил в его глазах полускрытый огонь, которого не видал доселе. И мнилось Брандану, что неспроста король запел эту песню, слишком похожую на обольщение. Эдайна же не отрывала взора от дивного барда, она была захвачена прекрасным пением, и лицо ее выражало восторг. О, сколько боли доставил Брандану этот взгляд, обращенный на другого! Он все больше мрачнел, и не раз порывался приказать Финварре замолчать, но, взглянув на очарованные лица гостей, не посмел. К тому же он помнил, что сам просил Финварру взглянуть на Эдайну -- что же, тот это и делал. Но подозрение, горчайшее подозрение, родилось в душе Брандана и жгло его, словно каленое железо.

VI.

Наконец, Финварра окончил свою чудесную песню и склонился в почтительном поклоне. Любой бард на его месте поступил бы так же, но Финварра был не бардом, а королем, и кланяться ему не пристало. Брандану показалось, что поклонился Финварра не всем гостям, а одной лишь Эдайне, и от этого гнев его стал неудержим. Потому, когда гости стали восторгаться искусством барда и просить его спеть еще, Брандан резко поднялся с места и надменно проговорил:

-- Охота вам слушать всякие россказни и сказки об эльфах! Нет слов, пел он недурно, но хватит с него и одной песни. Есть здесь и другие барды, желающие порадовать нас своим пением -- послушаем же их!

Все вокруг недоуменно замолчали, ибо не в обычае Брандана было отказывать гостям в их просьбах. Финварра же молча взглянул на Брандана, и в глазах его рыцарь увидел насмешливое презрение. Потом он повернулся и пошел прочь. Но тут прекрасная Эдайна поднялась со своего места и окликнула барда. Финварра тут же обернулся на ее зов, и вот что она сказала:

-- Горько мне видеть, что так мало почета оказано певцу столь дивному! Быть может, наш хозяин, Благородный Брандан, пресыщен искусством бардов, и оно ему кажется пустячным. Мне же не доводилось встречать никого, кто бы пел лучше тебя. Прошу тебя, в благодарность за ту радость, что ты нам доставил, возьми этот перстень!

Финварра принял от нее перстень, поцеловал его и с достоинством удалился. Брандан же онемел от гнева, а когда наконец смог заговорить, горькими были его слова.

-- Прекрасная дочь Уриена, -- сказал он. -- Велики, верно, богатства твоего отца, если ты раздаешь драгоценные перстни нищим певцам!

Странными показались Эдайне его речи, особенно горечь, что слышна была в них.

-- Не в богатствах дело, -- возразила она. -- Когда б этот перстень был последним, что я имела, я и тогда отдала бы его барду. Благодаря его искусству я словно наяву побывала при дворе короля эльфов и увидела все тамошние чудеса. Разве не стоит это щедрой награды?

Брандан промолчал, ибо понял, что гнев его непонятен ни ей, ни всем вокруг. А еще понял он, что Эдайна так же прекрасна душой, как и обликом, что она прямодушна, честна и благородна. И он стал казнить себя за то, что не увидел этого раньше. Теперь Брандан хотел одного -- поскорее попросить руки Эдайны. Но не поздно ли? Не откажут ли ему? Ревность и страх родились в его душе. Ревность -- ибо знал он, что Финварра, как никто другой, достоин любви и уважения. Страх -- ибо казалось ему, что Эдайна уже влюбилась в Финварру, а ему самому теперь не на что надеяться. Потому весь остаток пира Брандан был молчалив и мрачен, гости же, видя это, тоже поскучнели.

VII.

Невесело кончился этот пир -- все только и ждали, когда можно будет подняться и уйти. Брандан -- потому что страстно желал объясниться с Финваррой, гости -- потому, что хозяину они были в тягость. Но все на свете имеет конец, кончилось и это застолье. Брандан сразу же поспешил в свои покои, где, согласно уговору, его ожидал Финварра.

Король эльфов выглядел столь невозмутимым и полным достоинства, что Брандан сдержал рвущиеся с уст гневные слова и вежливо спросил:

-- Что скажет мой друг Финварра о прекрасной Эдайне теперь, когда он ее видел?

Финварра ответил не сразу, а когда заговорил, голос его прозвучал фальшиво:

-- Ничего хорошего. Дева, конечно, красива, но внутри пуста, как бывают пустыми крепкие с виду орехи. Душа ее мелка и суетна. Ты поступишь мудро, если забудешь ее.

-- Ты лжешь, эльфийский скоморох! -- вскричал Брандан с негодованием. -- Уж не потому ли ты стремился очаровать ее своим сладким голосом, что она так ничтожна?! Позор тебе, предатель!

Финварра одним прыжком вскочил с кресла, лицо его исказила ярость.

-- Уж не меня ли ты называешь "скоморохом" и "предателем"? -- угрожающе проговорил он. -- Презренный смертный, ты, кажется, забыл, с кем разговариваешь! Мой род неизмеримо древнее твоего, а мое могущество огромно! Но, памятуя о тех благодеяниях, что ты оказал мне, и о нашей былой дружбе, я на этот раз пощажу тебя. Остерегайся, однако, впредь произносить подобные слова! Я же прошу прощения за свою ложь -- мне казалось, что так будет лучше для всех. Признаюсь, прекрасная Эдайна пленила мое сердце, и я всерьез намерен добиться ее любви. Но я не хочу, чтобы ты причинял себе боль, становясь моим соперником.

-- Я становлюсь тебе соперником? -- не поверил своим ушам Брандан. -Но я полюбил Эдайну задолго до тебя! Как смеешь ты заступать мне дорогу? Как смеешь с вожделением смотреть на женщину, которую я люблю?

-- Неужто? -- презрительно бросил Финварра. -- Еще недавно ты не знал, нужна тебе Эдайна или нет! Как быстро ты все понял, едва она приглянулась кому-то другому! В любом случае, пока что она не твоя. Я имею на нее столько же прав, как и ты. Пусть прекрасная Эдайна сама выберет, кто ей больше по нраву.

-- А ты, о Финварра, по-моему, слишком уверен в ее выборе, -- не без яда проговорил Брандан. -- Думаешь, песенка о чудесных чертогах под холмом так сильно пленила ее сердце? Да она уже завтра и помнить не будет о ней!

-- Увидим, Благородный Брандан, увидим, -- в том же тоне ответил Финварра. -- Перстень, что она подарила мне, говорит о другом.

Упоминание о перстне совсем лишило Брандана разума. Он закричал:

-- Ты получил его обманом! Ты не имеешь права им владеть! Отдай его мне!

-- Ну уж нет! Я не отдам его и за все сокровища мира! Эдайна сама носила его, и это первый подарок, что она мне сделала! Кто ты такой, чтобы требовать его у меня?!

-- Кто я такой? -- задохнулся Брандан. -- Я тот, благодаря кому ты, нищий и бесприютный, получил убежище для себя и своего народа! Или ты забыл тот день? Тогда ты немало твердил о благодарности, но теперь, я вижу, все клятвы вылетели у тебя из головы! Недаром говорят, что только безумец может верить эльфу, пусть даже он и король!

Эти слова поразили Финварру в самое сердце. Лицо его омрачилось, он долго молчал, а потом невыразимо печально проговорил:

-- Не думал я, что когда-нибудь услышу от тебя такой упрек... Сейчас, о Брандан, никто не назвал бы тебя Благородным! Вспомни, сколько добра я тебе сделал! Если бы не эта злосчастная любовь, что встала между нами, нашей дружбе только смерть положила бы конец! Ты сам виноват в том, что случилось. Будь Эдайна твоей женой, я превозмог бы свое чувство к ней. Но не теперь, когда она свободна. Мне больно терять такого друга, как ты, но терять Эдайну -- еще больней! И я не отступлю ни перед чем, чтобы заполучить ее!

-- Никогда! Клянусь, никогда ты не получишь ее! Я не из тех, кто отнимает раз подаренное, но на дружбу мою больше не надейся! Убирайся в свой прекрасный дворец под холмом и не попадайся мне больше на глаза!

-- Хорошо, Брандан, я уйду, -- устало ответил Финварра. -- Было бы умнее тебе уступить, но если хочешь вражды -- ты ее получишь! Я мог бы убить тебя прямо сейчас, но я помню свою клятву и никогда не причиню тебе или твоим людям вреда. К тому же, Эдайна и так будет моей!

И, сказав так, Финварра взмахнул рукой и исчез.

VIII.

С тех пор в замке никогда не видели вельможи в зеленом плаще. Страже был отдан приказ без промедления убить его, если только он подойдет к воротам. А Брандан, обезопасившись от соперника, не стал терять время даром. Он окружил Эдайну неустанным вниманием и заботой, исполнял ее малейшие прихоти -- словом, ухаживал за девой по всем правилам. Кто смог бы устоять перед такой осадой? Эдайне кружило голову, что столь прославленный муж обратил на нее свой взор, к тому же Брандан был еще не стар, хорош собой, обходителен и богат. И Эдайна, хоть и не испытывала к Брандану любви, весьма благосклонно принимала его ухаживания. Сердце ее было свободно -- или ей так казалось -- а соблазн стать женой Благородного Брандана был велик. Уриен же несказанно радовался такому обороту дела и, когда Брандан явился к нему просить руки Эдайны, ответил немедленным согласием.

Брандан торопился со свадьбой. Финварра бесследно исчез и не делал ответных ходов в игре, и это немало тревожило рыцаря. Не таков был король эльфов, чтобы уступить без боя. И Брандан жаждал как можно скорее назвать Эдайну женой перед алтарем -- он надеялся, что это положит конец притязаниям Финварры. Уриен во всем шел ему навстречу, и свадьбу договорились сыграть через две недели.

Брандан приготовил богатый выкуп за невесту -- золото и каменья, серебряные кубки и драгоценные ткани, коней и соколов. А Эдайна целыми днями трудилась со своими женщинами над приданым, дабы никто не сказал, что пришла она в дом мужа в одной сорочке. Шили они из тончайшего полотна скатерти, и простыни, и рубахи, и все прочее, что нужно молодоженам. А тем временем в замок со всех сторон везли горы провизии для свадебного пира. Не было там недостатка ни в мясе, ни в дичи, ни в бесценных плодах из заморских земель, ни в сладком вине -- ибо Брандан желал, чтобы свадьба его по пышности не уступала королевской.

Но вот все приготовления были сделаны. Настал долгожданный день свадьбы.

IX.

Всю ночь Брандан провел без сна и задремал только на рассвете. Но едва сон смежил его веки, как раздался громкий стук в дверь. Брандан вскочил с постели и поспешил отворить. На пороге стояли перепуганные женщины, служанки Эдайны. Лица их были заплаканы, и они в ужасе глядели на рыцаря, не в силах вымолвить ни слова. Страх сжал сердце Брандана ледяными пальцами.

-- Что случилось? -- спросил он, стараясь говорить ровно, чтобы не напугать женщин еще больше. -- Почему вы будите меня в такой ранний час? Почему оставили свою госпожу одну? Говорите, женщины!

-- Господин! -- пролепетала одна из них. -- Поклянись, что не обрушишь на нас свой гнев! В том, что случилось, нет нашей вины!

-- Да что такое случилось?! Говори!

-- Госпожа Эдайна пропала! Она просила разбудить ее пораньше, чтобы не торопясь одеться и причесаться как должно невесте. Но когда мы на рассвете стали стучаться в ее покои, никто не ответил на наш стук. Мы решили, что госпожа крепко спит, и попробовали открыть дверь -- она была не заперта. Мы вошли и тут же увидели, что постель госпожи пуста!..

Брандан, услышав то, что боялся услышать больше всего на свете, со всех ног помчался к покоям Эдайны. Едва он ворвался в опустевшую комнату, как странный запах, терпкий и нежный, запах эльфийской магии, защекотал его ноздри и наполнил душу отчаяньем. Не помня себя от горя, Брандан бросился к постели Эдайны. Простыни еще хранили тепло ее тела, а на подушке лежало не замеченное служанками письмо. Письмо, скрепленное зеленой печатью Финварры.

"Привет Благородному Брандану! -- гласило письмо. -- Да будет тебе известно, что я, Финварра, не забыл наш спор. В эту минуту прекрасная Эдайна уже пирует со мной в чертогах под холмом, и ты никогда больше не увидишь ее. Не могу сказать, что дева последовала за мной по своей воле -- когда я увидел ее, она спала, а мне было жаль будить ее. Но не сомневаюсь, когда Эдайна проснется, она поблагодарит меня. Я знаю, что в ее сердце нет любви к тебе. А потому оставь все как есть, о Брандан. Это последний совет твоего бывшего друга, а ныне врага, короля Финварры".

Рука Брандана судорожно смяла письмо, он опустил голову и застыл, словно окаменев. Долго стоял он так, сокрушенный, а тем временем по всему замку разнесся слух об исчезновении невесты. Старый Уриен, едва услышав злую новость, поспешил на поиски Брандана и нашел его стоящим в забытьи посреди комнаты Эдайны. Уриен окликнул рыцаря раз и другой, но тот не отвечал, погруженный в пучину отчаянья. Тогда Уриен гневно вскричал:

-- Что ж ты стоишь здесь, словно обратился в соляной столб?! Не горю нужно предаваться, а искать негодяя, похитившего мою бедную девочку!

-- Нет нужды его искать, -- медленно проговорил Брандан. -- Я знаю, кто похитил Эдайну и где она сейчас.

-- Ну так тем лучше! Прикажи седлать коней, мы помчимся туда, отмстим и вернем мое дитя!

-- А не хочешь ли узнать сначала, куда мчаться и кому мстить? Твоя дочь приглянулась самому Финварре, королю эльфов. Он при помощи магии проник сюда и перенес ее в свои чертоги под холмом. Там и нужно ее искать.

-- Ты шутишь? -- недоверчиво спросил Уриен. -- Ведь не может это быть правдой!

Брандан одарил его взглядом, полным ярости:

-- А ты думаешь, я могу шутить в такой час? Похож я на шутника?!

И он рассказал Уриену обо всем, что раньше скрывал: о том, как встретился с Финваррой, о своей дружбе с ним, о том, как они стали врагами, а в конце показал ехидное письмо.

-- Эльфы... -- произнес пораженный Уриен, когда Брандан закончил свой рассказ. -- Кто бы мог подумать... Вот что я скажу тебе, о Брандан: ты вел себя как последний глупец! А скрывать все это от меня, отца Эдайны, было преступно!

Боль и гнев закипели в душе Брандана, и слова его звенели как сталь, когда он ответил:

-- Клянусь, я сделаю для ее спасения все, что можно! И даже то, что нельзя! Я сейчас же соберу всех, кто способен держать в руках лопату, и мы выкопаем ход к подземному дворцу эльфов. Быть может, это устрашит Финварру.

-- Думаешь, он испугается, сынок? -- покачал седой головой Уриен. -- Да и хватит ли у тебя сил на такое?

-- Я доберусь до Финварры, даже если мне придется срыть до основания проклятый холм, который сам же ему подарил!

X.

И Брандан немедленно приступил к делу. Он собрал всех людей, какие только нашлись в замке, вооружил их заступами и лопатами и повелел вырыть глубокую яму на вершине холма Финварры. Целый день они копали не покладая рук. К вечеру в холме зияла яма, уходившая вглубь на десяток ярдов. Но когда утром они вернулись туда, где накануне трудились целый день, то застыли в недоумении: от ямы не осталось и следа.

Люди стали испуганно перешептываться об эльфах и колдовстве, потом попытались взбунтоваться. Угрозами и посулами Брандан вновь заставил их работать. Еще один день они трудились и выкопали гораздо больше, чем накануне. Но когда начало смеркаться, копать по-прежнему оставалось немало. Брандан понимал, что бесполезно и пытаться заставить людей работать ночью, когда так сильна власть эльфов. А потому он отпустил их восвояси, а сам с полудюжиной храбрецов остался охранять яму.

Они не осмелились развести костер и ждали в темноте, сами не зная чего. Тишина угнетала, но никто не решался произнести хоть слово. До полуночи все было спокойно. Но после полуночи земля вокруг них задрожала. Брандан поспешно засветил факел и увидел, что яма стала немного меньше. Лишенные травы края ямы медленно сходились, словно края заживающей раны. Брандан пришел в ярость от того, что труд еще одного дня будет уничтожен, и в остервенении начал наносить по земле удары мечом. Воины последовали его примеру. Но все было напрасно -- края ямы продолжали сходиться, медленно и неумолимо.

-- Постойте! -- крикнул тогда один воин. -- Быть может, их остановит имя Спасителя?!

Брандан, а следом его дружина, пали на колени и стали читать "Отче наш", осеняя крестным знамением непокорную землю. Сначала им показалось, что молитва подействовала -- земля перестала дрожать, края ямы на полпути остановились. Но потом под землей вдруг что-то загудело, послышались глухие удары, и щель захлопнулась с гулким, раскатистым звуком. Люди в отчаяньи смолкли, глядя на то место, где прежде была яма, не зная, что сказать и что сделать. Пока они смотрели, на месте ямы начала пробиваться молодая травка. Она быстро росла, и через пять минут от плеши не осталось и следа. Холм вновь был целехонек, и в нетронутой зелени его склонов Брандан почувствовал насмешку.

Воины растерянно посмотрели на рыцаря.

-- Господин! -- сказал, наконец, старший из них. -- Мы ничего не можем поделать с эльфийским колдовством. Мечи оказались бесполезны, молитва -тоже. Если ты думаешь, что мы могли еще что-то сделать и не сделали -покарай нас!

Брандан печально покачал головой в ответ, не отрывая взгляда от холма. Он долго молчал, а потом хрипло крикнул:

-- Финварра! Ты победил, но победил бесчестно! Тебе помогла колдовская уловка, недостойная мужчины и воина. Я призываю тебя выйти и сразиться со мной один на один, иначе я во всеуслышанье назову тебя трусом!

И Брандан стал напряженно прислушиваться к ночной тишине, ожидая ответа. Вдруг темнота взорвалась яркими белыми искрами, и перед ним появился Финварра. Король был одет в свой обычный наряд из зеленого бархата, в руках он держал два меча.

-- Никто еще не осмеливался обвинять меня в трусости, -- спокойно промолвил Финварра, глядя Брандану прямо в глаза. -- Я готов сразиться с тобой. Вот, возьми любой из этих мечей -- они равно хороши, твоему до них далеко. Я не надел доспехов, ибо их нет на тебе. Как видишь, я поступаю честно. А теперь попытайся убить меня, если так хочешь.

Брандан рывком скинул плащ, не глядя схватил протянутый меч и приказал воинам расступиться. Те неохотно подчинились, исподлобья поглядывая на Финварру.

Едва противники заняли свои места, как Брандан сделал молниеносный выпад, целясь Финварре прямо в горло. Тот ловко отскочил и чуть заметным движением кисти отвел удар. Вновь Брандан бросился на короля, и вновь клинок его рассек лишь воздух. Финварра не нападал сам, но ловко, играючи, отбивал все удары Брандана. Заметив это, рыцарь впал в еще большую ярость. Он ринулся напролом, надеясь смять безукоризненную защиту, и клинок его был уже в дюйме от сердца Финварры, как вдруг запястье Брандана пронзила боль и меч выпал из его руки. Финварра не мешкая приставил свой меч к горлу рыцаря.

-- Вот и снова, друг мой Брандан, я могу убить тебя и не убью, -печально, без тени злобы произнес король. -- Я все еще чту свою клятву. Прости мне ту царапину на руке, что я нанес тебе, защищая свою жизнь.

Тем временем дружинники Брандана, видевшие опасность, угрожающую своему господину, но не слышавшие слов Финварры, обнажили мечи и плотным кольцом обступили эльфа. Тот спокойно и бесстрастно приготовился защищаться. Но не успели воины наброситься на него, как Брандан закричал:

-- Прочь! Не трогайте его! Мы бились один на один, он победил честно, и подлостью будет, если вы сейчас нападете на него всем скопом! Кто сделает еще шаг, будет иметь дело со мной!

Воины поспешно отпрянули. На лице Финварры появилась слабая улыбка.

-- Я счастлив, о Брандан, что ты все так же благороден, -- сказал он. -- Приятно иметь такого врага. Прощай.

И король эльфов растаял в воздухе, подобно дымку.

В тягостном молчании возвратился отряд в замок. Когда Уриен услышал от Брандана о происшедшем, он сперва впал в ярость и принялся осыпать эльфов бранью, а потом вдруг смолк, склонил голову и зарыдал. Успокоившись, Уриен посоветовал Брандану смириться с неизбежным и не пытаться больше взять приступом эльфийский холм. На следующий день старый рыцарь, сокрушенный и отчаявшийся, вернулся в свои владения.

Так бесславно закончилась попытка Брандана освободить Эдайну. Но, несмотря на горькое поражение, в сердце своем он не сдался, ибо любовь неустанно жгла его. Думал он, что непременно должен быть какой-то способ развеять чары Финварры, да только какой?

XI.

Скорбь и печаль воцарились в замке; скорбь и печаль, как два кровожадных чудовища, день и ночь терзали рыцаря. Не одну неделю Брандан в тоске бродил вокруг эльфийского холма, тщетно раздумывая о его неприступности. И однажды, присев отдохнуть, услышал он тихие голоса, ведущие меж собой такую беседу.

-- Финварра счастлив! -- промолвил нежный девичий голос. -- Он залучил в чертоги под холмом прекрасную Эдайну. Брандан никогда уже не увидит ее!

-- Ошибаешься! -- возразил низкий голос. -- Брандан еще может ее вернуть. Если б только он догадался, когда копал яму, посыпать землю солью, волшебство Финварры стало бы бессильным.

На этом голоса смолкли, а Брандан рухнул на колени и вознес горячую молитву Господу, благодаря Его за нежданную удачу. Не мешкая, рыцарь вновь собрал всех, кого мог, и принялся копать яму, беспрестанно посыпая землю солью. На этот раз ничто не мешало работе, и к исходу второго дня землекопы подобрались уже совсем близко ко дворцу Финварры. До них стали доноситься щемящие сердце звуки эльфийской музыки, а потом люди услышали голоса.

-- Финварра печален, -- грустно произнес первый. -- Он знает, что когда лопаты смертных коснутся дворца, стены его рассыплются в прах, и все мы погибнем.

Другой голос ответил:

-- Но если король вернет Эдайну, люди оставят нас в покое, и мы будем спасены!

И множество голосов на разные лады взмолилось:

-- Король, спаси нас, отдай людям Эдайну!

Тогда Финварра с тоской и болью воскликнул:

-- Прикажи своим людям отложить лопаты, о Брандан, и на закате завтрашнего дня я верну тебе Эдайну!

-- Откуда мне знать, Финварра, -- крикнул в ответ Брандан, -- что ты не обманешь меня?

-- Клянусь словом короля, ты получишь то, что желаешь больше всего! Приходи завтра на закате к Эльфийскому Фонтану, что в лесу на востоке от твоего замка. Там будет ждать тебя Эдайна.

Тогда Брандан приказал землекопам остановиться. Торжествуя победу, он вернулся в замок и послал к Уриену гонца с радостной вестью.

На закате следующего дня Брандан с небольшим отрядом верных людей подъехал к Эльфийскому Фонтану. Так звался родник, бьющий из зеленой, покрытой мхом скалы, и был он говорлив и прозрачен. Рядом со скалой, под корявыми древними ивами, Брандан увидел двух всадников. То были Финварра и Эдайна. Финварра, верхом на тонконогом вороном коне, одетый во все черное, печально смотрел на воду. На груди его сиял ярким белым светом большой камень. В руке король держал поводья белоснежного коня Эдайны. Дева с головы до ног была в белом, а лицо ее было скрыто под длинным покрывалом. Услышав шум приближающегося отряда, Финварра поднял голову и сказал:

-- Привет тебе, о Брандан! Как видишь, я не обманул тебя. Я здесь, и со мной Эдайна.

-- Привет и тебе, король, -- ответил Брандан. -- Я рад, что ты здесь, и мне не придется больше раскапывать твой холм.

-- Ты дерзок, Брандан, -- покачал головой Финварра. -- Ты все время забываешь, что только старая клятва мешает мне решить дело в свою пользу. Но что толку препираться с тобой? Вот Эдайна, забирай ее и уезжай!

-- Не так быстро, -- возразил Брандан. -- Сначала я хочу взглянуть на ее лицо и убедиться, что здесь нет обмана, и это на самом деле Эдайна!

Финварра молча дал деве знак, и она откинула покрывало. Рыцарь судорожно вздохнул: перед ним действительно была Эдайна. Лицо ее было печально, глаза опущены, и она ни словом, ни взглядом не поприветствовала Брандана. Он подумал, что это следы страданий, вынесенных ею в заточении, и мысленно поклялся когда-нибудь припомнить это Финварре. Эдайна же поспешила вновь опустить покрывало.

-- Ты доволен, Брандан? -- спросил Финварра. -- Это и есть то, что ты желаешь?

-- Да, это она. Давай мне ее поводья, мы уезжаем.

-- Погоди, -- сказал Финварра, и голос его дрогнул. -- Скажи мне сначала, все ли ты получил, что хотел?

Брандан недоуменно посмотрел на него:

-- Я не понимаю тебя, король. О чем ты толкуешь?

-- О, так, пустяки, -- неопределенно ответил Финварра, сжав в руке белый камень на своей груди. -- Просто хотел быть уверенным, что ты доволен.

-- Конечно, я доволен, -- заверил его Брандан, все еще не понимая. -Ты, может быть, хочешь, чтобы я обещал не раскапывать больше твой холм? Клянусь, я оставлю эльфов в покое, ведь Эдайна теперь со мной.

-- Это больше, чем я рассчитывал, Благородный Брандан. Благодарю тебя. Прощай!

-- Прощай, Финварра!

XII.

Брандан, ведя в поводу коня Эдайны, поспешил к замку. По дороге он стал осторожно расспрашивать деву о том, что было с ней в плену у Финварры. Но Эдайна ничего не отвечала на его расспросы, как будто вовсе не слышала их. Решив, что она слишком устала и подавлена всем случившимся, Брандан не стал настаивать и умолк.

Вот они въехали во двор замка. Со всех сторон сбежался народ, чтобы поглазеть на деву, вернувшуюся от эльфов. Но Брандан бросил на них свирепый взгляд, и зеваки поспешили убраться восвояси. Тогда рыцарь спрыгнул с коня и протянул Эдайне руку, чтобы помочь ей спешиться. Но Эдайна продолжала молча сидеть на коне, словно не замечала поданной ей руки. Брандан окликнул ее -она не ответила. Брандан, раздраженный ее странным поведением, вскричал:

-- Что случилось с тобой, Эдайна? Чем обидел я тебя? Почему ты молчишь, когда я к тебе обращаюсь, почему ведешь себя так, словно меня нет здесь вовсе?! И почему на лице твоем до сих пор это проклятое покрывало?

Эдайна молчала. Тогда Брандан, заподозрив неладное, сорвал покрывало с ее лица -- и ужаснулся. Лицо девы было лишено всякого выражения, малейшего следа мысли или чувства. Она безучастно смотрела прямо перед собой неживыми глазами и, казалось, могла просидеть так целую вечность. Позвав на подмогу людей, Брандан осторожно снял Эдайну с коня и на руках отнес в ее покои. Там он вверил ее заботе женщин, а сам стал размышлять, что теперь делать. Но сколько он ни думал, ничего не приходило в голову. И Брандан решил подождать Уриена и посоветоваться с ним.

Не прошло и недели, как Уриен, загнав по дороге немало коней, прибыл в замок. Он бросился к Брандану, крепко обнял его и стал благодарить за спасение дочери. Но недолгой была радость старого рыцаря -- Брандан рассказал ему, какой странной вернулась Эдайна из эльфийского плена. Уриена это новость едва не убила. Он долго молчал, погруженный в невеселые думы, а потом сказал:

-- Я уже слыхал о таком. Говорят, этот недуг поражает всех, кто побывал у эльфов. И я молился, чтобы этого не случилось с Эдайной. Теперь же нам остается только призвать самых лучших лекарей и надеяться на Бога. Но, по правде сказать, я не разу не слышал, что кто-то излечился от этой напасти.

Вскоре лекари заполонили весь замок. Были среди них и простые люди из окрестных деревень, были и приезжие знаменитости. Каждый советовал свое средство лечения, спорил со всеми прочими, и не раз едва не доходило до драки. Но Эдайна по-прежнему молчала. Что на ней, бедной, только не испробовали -- и все напрасно. Кончилось тем, что Брандану надоели слоняющиеся по замку и не приносящие пользы бездельники, и всех лекарей в одночасье выгнали за ворота. А Уриену рыцарь сказал:

-- Что пользы в этих горлопанах? Эльфы наслали болезнь, и только эльфы знают, как с ней справиться. Как жалею я теперь, что обещал Финварре больше не раскапывать его холм!

-- Да, сынок, -- пробормотал Уриен, -- ты поступил опрометчиво...

-- Сделанного не воротишь, -- отвечал Брандан. -- Но не все потеряно. Однажды нам уже повезло -- эльфы сами подсказали мне, как до них добраться. Кто знает -- вдруг нам повезет еще раз?

XIII.

И вновь Брандан в тоске и печали бродил вокруг эльфийского холма. И однажды, когда рыцарь стал уже отчаиваться, услышал он такие голоса.

-- Финварра счастлив! -- сказал юный голос. -- Он ловко обманул Брандана -- отдал ему только тело Эдайны, а душу оставил себе.

-- Молчи о том, в чем не смыслишь! -- сурово оборвал другой голос. -Финварра поклялся королевской клятвой и сдержал ее! Он сказал:"Ты получишь то, что желаешь больше всего". Фиварра мудр, он читает в сердцах, и он увидел, что Брандан много думает о теле Эдайны и очень мало -- о ее душе. А для Финварры душа Эдайны была дороже всех сокровищ. Потому он взял душу девы и заключил в белоснежный сияющий камень. Теперь она всегда с ним, на его груди. Финварра оказался прав -- Брандан до сих пор не понял, почему молчит прекрасная Эдайна.

-- А может ли Брандан сделать так, чтобы душа Эдайны вернулась в ее тело? -- спросил первый голос, и Брандан замер, боясь упустить хоть слово.

-- Есть способ, но едва ли он додумается до него. Он должен позвать душу Эдайны -- так, чтобы она услышала его, где бы ни была -- а после рассказать ей о том, что она сильно любит и чего сейчас лишена. Тогда душа девы затоскует и вернется в тело, а белый камень Финварры опустеет и не будет больше сиять.

-- Что же дева любит и по чему тоскует?

-- Не знаешь ты, не знаю и я. Кто может знать людские помыслы? Только король Финварра, но и от него многое сокрыто.

На этом голоса смолкли. Брандан же принялся размышлять, что сильнее всего любит и о чем тоскует Эдайна. И много разного приходило ему в голову, да только слишком плохо знал Брандан ее душу и не был уверен, что сможет разгадать эту загадку. А потому он пришел к Уриену, рассказал ему о том, что узнал, и стал спрашивать совета.

Уриену мало понравилось то, что он услышал.

-- Сын мой, -- строго промолвил он, сдвинув брови. -- Нужно ли нам связываться со всяким колдовством? Не лучше ли будет позвать священника?

-- Но эльфы ничего не говорили о священнике, -- возразил Брандан. -- А в том, что мы собираемся сделать, нет ничего неугодного Богу.

Уриен покачал головой, пробормотал что-то нелестное об эльфах, но все же сдался.

-- Что моя дочь любит больше всего? -- задумчиво протянул он. -- Эдайна всегда была примерной дочерью, любящей и ласковой. Когда мы с ней расставались, она сильно скучала по мне, а как радовалась встрече! Быть может и сейчас, сидя в этом проклятом камне, она вспомнит старого отца и захочет увидеть его?

Брандан кивнул:

-- В том, что ты сказал, есть смысл. Пойдем же, попытаемся вернуть ее!

XIV.

И они пришли в покои Эдайны, где та сидела, бледная и молчаливая, под неусыпным присмотром служанок. Брандан дал женщинам знак уйти, и они с поклоном удалились. Тогда Брандан попросил Уриена сесть в стороне и ни в коем случае не вмешиваться, что бы ни случилось. Потом он взял холодную руку Эдайны, на мгновение прикоснулся к ней губами и стал звать, вкладывая в слова всю душу:

-- Эдайна! Эдайна! Где бы ты ни была, молю, услышь меня!

Долго звал он и чувствовал, что уходит все дальше в пустоту. Но вдруг тихий женский голос медленно произнес:"Я сплю, но слышу тебя, о Брандан! Что ты хочешь сказать мне?" Брандан взглянул на Эдайну -- она не шевелилась, не говорила ни слова. Он посмотрел на Уриена и встретил его вопросительный взгляд -- старый рыцарь ничего не слышал. Тогда Брандан уверился, что ему ответила душа Эдайны.

И он стал рассказывать о ее отце, о том горе, что постигло его, когда они расстались, о том, как Уриен тоскует по ней и хочет ее видеть. Он подыскивал самые сильные слова, надеясь тронуть душу девы, он взывал к ней снова и снова, но она не отвечала. Брандан замолчал и взглянул на Эдайну -та все так же безучастно глядела в пустоту. И понял Брандан, что потерпел неудачу.

Уриен тоже увидел это и спросил:

-- Что теперь будем делать, сынок? Я вижу, моя дочь не слишком сильно любит меня.

-- Дело не в том, что она не любит тебя, -- возразил Брандан, -- а в том, что еще сильнее любит что-то другое. Вспомни, Уриен, постарайся!

Старый рыцарь задумался, а потом сказал:

-- Ничего не могу припомнить, разве вот это... С детства Эдайна больше всех других развлечений любила охоту и коней. Бывало, целыми днями скакала она по лесам и солнечным полянам. Вернется -- конь весь в мыле, волосы растрепаны, а лицо так и светится счастьем. Как ни корили ее женщины, что негоже девице вести себя подобно сорванцу -- все напрасно! Видно, то говорила моя кровь. Я в юности был такой же... Не знаю, сынок, поможет ли это тебе, но больше мне ничего не приходит в голову -- слишком я устал и расстроился.

-- Что ж, -- ответил Брандан, -- попытаемся еще раз.

Вновь стал он звать Эдайну, и вскоре голос ее души ответил:"Зачем ты тревожишь мой сон, Брандан? Что еще нужно тебе?"

Тогда стал он рассказывать ей о том, как радостно скакать на коне по зеленым лужайкам в такой солнечный денек, о том, что конь ее на конюшне нетерпеливо бьет копытом, призывая свою хозяйку. Долго описывал рыцарь все это самыми яркими красками, а когда воображение его иссякло -- умолк и взглянул на Эдайну. Та сидела бездвижно и все так же глядела в пустоту. Брандан посмотрел на Уриена -- и увидел, что старика сморил от усталости сон. И он понял, что Уриен ничем больше не сможет помочь ему.

Боль и горечь охватили тогда Брандана. "Верно, прав Финварра, не знаю я душу Эдайны! -- подумалось ему. -- Но как хочу я вернуть ее! Не для себя, а просто потому, что нет у меня сил видеть ее такой. Она так прекрасна, она была так полна жизни -- и вот, она ли это сидит здесь, мертвая для мира и людей? Неужели я не смогу пробудить ее от этого кошмарного сна?"

В этот миг последний луч заходящего солнца проскользнул в окно и упал на лицо Брандана. Он зажмурился от этой игривой ласки -- и вдруг все понял. Не теряя ни минуты, стал он снова взывать к душе Эдайны.

На этот раз он звал очень долго, но наконец она ответила:"Почему ты не оставишь меня в покое, Брандан? Я выслушаю тебя, но это в последний раз!"

И Брандан стал рассказывать ей о солнце. О том, какая это благодать -солнечный свет на твоем лице. Он знал, что в чудесных чертогах Финварры всего довольно -- нет только солнца. И он чувствовал, что душа Эдайны тоскует именно об этом.

На этот раз Брандан не был многословен, но говорил с таким пылом, что старый Уриен проснулся и с удивлением начал прислушиваться к его речам. Когда же Брандан смолк, старик вскричал:

-- Взгляни, сын мой! Взгляни скорей на нее!

Впервые за много дней лицо Эдайны порозовело. Ее страшные пустые глаза закрылись, а дыхание стало ровным и глубоким, как во сне. Брандан и Уриен с замиранием сердца смотрели, как душа девы возвращается в тело.

XV.

Наконец, Эдайна медленно открыла глаза и осмотрелась вокруг.

-- Кто разрушил мой дивный сон? -- с тоской проговорила она. -- Сон, в котором я была возлюбленной Финварры, короля эльфов, и покоилась на его груди?

Брандан и Уриен недоуменно переглянулись. Не таких речей они ждали. Потом Брандан решился заговорить.

-- Это я разрушил твой сон, -- сказал он. -- Я вернул тебя людям, с которыми ты должна быть, твоему отцу, что любит тебя больше жизни, и себе самому, тосковавшему по тебе день и ночь, о Эдайна!

Взор ее остановился на нем, и не было в прекрасных глазах ни нежности, ни тепла.

-- Ты! Я помню другой сон, не столь сладостный, в котором ты должен был стать моим мужем.

-- То был не сон, Эдайна. Так было на самом деле.

-- Ах! -- воскликнула она. -- Теперь я все вспомнила! Король эльфов тоже не приснился мне! Я была его возлюбленной, а потом пришли враги, требовавшие отдать меня им. Тогда Финварра взял мою душу и поместил в белый камень, чтобы я всегда покоилась на его груди, а тело, пустое, лишенное души, отдал врагам.

-- Не врагам, Эдайна! Финварра обманул тебя! Не враги, а твой отец и я, твой жених, хотели отнять тебя у Финварры, хитростью умыкнувшего тебя из замка в самый день нашей свадьбы!

-- Не враги? Отец и жених? Но кто же они, как не враги, если хотели разлучить меня с возлюбленным?

Брандан лишился дара речи, услышав такое. Тогда Уриен, сохранивший самообладание, вступил в разговор.

-- Дочь моя! -- сказал он нежно. -- Разве ты не помнишь меня?

Эдайна посмотрела на него, и взгляд ее смягчился.

-- Да, отец мой, -- проговорила она, -- я помню тебя. Ты был добр ко мне.

-- Почему тогда ты зовешь меня врагом? Ведь я всегда любил тебя и заботился о твоем благе. Когда ты исчезла, мир померк для меня, ничто не согревало мою одинокую старость. Что же странного в том, что мне хотелось вернуть тебя?

Эдайна помолчала несколько мгновений, а потом сказала:

-- Но до этого ты согласен был расстаться со мной. Вот стоит человек, которому ты хотел отдать меня в жены.

-- Это совсем другое дело! Каждому отцу приходится смириться, что дочь выйдет замуж, а Брандан -- достойнейший из мужей! С ним ты жила бы в счастьи и достатке.

-- Значит, Брандан хорош, и потому ты согласен был расстаться со мной, отдав ему, -- задумчиво проговорила Эдайна. -- А чем плох Финварра? Он король, он благороден, он богат!

-- Но он эльф! -- воскликнул Уриен. -- И он украл тебя!

-- Ну и что?! А если потом я полюбила его?

-- Но мы не знали! Как мы могли догадаться об этом?

-- Почему же вы не спросили меня! -- воскликнула она гневно. -- Ты, отец, готов был отдать меня человеку, которого я не любила, только потому, что он родовит и богат. И ты, Брандан, прозванный Благородным, был согласен на это! Хвала Всевышнему, не допустившему такое! Только рядом с Финваррой, в эльфийских чертогах, узнала я, что такое любить! Потому я и согласилась оставить ему свою душу. Потому я и возвращаюсь к нему прямо сейчас.

И она устремилась к дверям. Уриен попытался заступить ей дорогу, но Брандан остановил его.

-- Я не стану удерживать тебя, Эдайна, -- заговорил Брандан. -- Прошу только выслушать меня на прощанье.

Она застыла в дверях, изумленно глядя на него, а он продолжал:

-- Только сейчас понял я, как злы были мои дела. Ослепленный, я хотел любви только для себя, забыв, что у тебя тоже есть сердце. Теперь завеса пала с моих глаз, и я желаю тебе счастья, пусть даже и не со мной. Прощай!

Эдайна медленно подошла к нему и приложила руку к его груди.

-- Воистину, здесь бьется благороднейшее из сердец! -- прошептала она. -- Как горько мне, что я не могу ответить на твою любовь, о Брандан! Прости и прощай!

-- Я тоже отпускаю тебя, доченька, -- сквозь слезы проговорил Уриен. -Быть может, про эльфов напрасно говорят столько дурного... Будь счастлива!

Эдайна крепко обняла его. Потом они вместе вышли во двор замка, прошли через ворота и медленно направились к эльфийскому холму. По дороге все трое молчали. Приблизившись к холму, Эдайна простерла руки к небесам и воскликнула:

-- Финварра, где бы ты ни был, во имя нашей любви, приди ко мне!

Через мгновение в воздухе замелькали ослепительно-белые искры, и Финварра явился на ее зов.

XVI.

Король почтительно поклонился деве и грустно промолвил:

-- Белый камень перестал сверкать, и я понял, что твоя душа вернулась к телу. Я подумал, что теперь уже навек потерял тебя. Может ли быть, что прекрасная Эдайна сама зовет меня, презренного колдуна-эльфа?

-- Да, Финварра. Я пришла сказать, что хочу вернуться к тебе и остаться с тобой навсегда.

Внимательный взгляд Финварры остановился на Брандане:

-- А ты, друг мой и враг мой, что скажешь на это?

-- Ничего, -- сдержанно ответил Брандан. -- Я отказался от всех прав на Эдайну, и она вольна сама распоряжаться собой.

Финварра недоуменно покачал головой и обратился к Уриену:

-- А ты, достопочтенный Уриен? Неужели ты смирился с тем, что твоя дочь достанется эльфу?

Старый рыцарь поджал губы:

-- Я уже все сказал и повторять не стану. Не то, что мне нравится ее выбор, но если уж так вышло... Смотри же, будь к ней ласков, или я найду тебя и на краю света!

-- Не беспокойся, искать не придется, -- примирительно ответил Финварра. Потом он помолчал немного и задумчиво произнес:

-- Да, Брандан, благородство -- это тяжкая ноша! Боюсь, я не смогу вынести твоего, если останусь здесь. А потому я благодарю за приют, что ты подарил моему народу в тяжкий час, и покидаю твои земли.

-- Как? -- не поверил своим ушам Брандан. -- Ты вновь уходишь скитаться? А как же Эдайна?

-- Нет, не скитаться. Недавно я получил вести от родичей из-за моря. Они, удрученные моей судьбой, собрали большое войско, чтобы помочь мне отвоевать свои земли. Я не хочу больше быть королем только по имени. Завтра же мы отправляемся в поход. Попрощаемся же навеки.

-- Прощай! Удачи тебе, о Финварра! -- искренне проговорил Брандан.

-- Прощай! Удачи тебе! -- эхом повторил Уриен.

Финварра долго всматривался в их глаза, потом лицо его дрогнуло, словно от боли. Он приложил руку к сердцу и поклонился до самой земли -- не как король, а как последний нищий. Обняв Эдайну за плечи, он взмахнул рукой, и оба исчезли.

XVII.

Спустя несколько месяцев к Брандану верхом на чудесном коне явился вестник, одетый в зеленое. Он привез бесценные дары и привет от короля Финварры и поведал, что тот изгнал карликов из своих пределов и воцарился во славе. Эдайна правила вместе с ним, став первой смертной королевой эльфов.

Уриен беспечально дожил до глубокой старости, и терпеть не мог, когда при нем ругали эльфов. Брандан же до конца своих дней так и не взял жены, ибо слишком сильно любил Эдайну. Он не оставил наследников, и после его смерти все земли отошли церкви.

На этом кончается древнее предание о короле Финварре и похищеной невесте.

История о том, как сэр Лайонел ошибся

I.

Сэр Лайонел, один из рыцарей Круглого Стола, был добрым человеком и доблестным воином. Его призванием было уничтожать злобных чудовищ, где только он их не встретит. Немало потрудился он, очищая землю от мерзких тварей, всю жизнь провел в тяжких странствиях. Сэр Лайонел отличался скромностью, потому о подвигах его не сложено песен. Но историю о том, как легко ошибиться, он не раз рассказывал в назидание всем, кто хотел послушать.

Однажды сэр Лайонел, как всегда в одиночестве, странствовал вдоль западного берега Англии. Земли, которые он проезжал, были унылы и пустынны, и у рыцаря часто не находилось даже места для ночлега. Погода стояла хмурая и промозглая, сырой, не по-летнему холодный ветер пробирал до костей. Сэр Лайонел истосковался по теплу очага. Он был бы рад даже нищей рыбацкой хижине, лишь бы посидеть под крышей, у огня, рядом с людьми. Рыцарь слыхал, что где-то неподалеку должно быть аббатство, и велика была его радость, когда как-то под вечер он заприметил вдалеке серые стены.

Уже смеркалось, когда сэр Лайонел подъехал к аббатству. Оно было совсем небольшим и, судя по виду, очень бедным. Тропинка, ведущая к воротам, так заросла крапивой, что рослый конь сэра Лайонела по самую грудь погрузился в зеленое море. У ворот сэр Лайонел помедлил и огляделся вокруг. Его печалило и настораживало здешнее запустение, но другого места для ночлега все равно не было. И закованый в железо кулак рыцаря гулко застучал по двери.

Устало откинувшись в седле, сэр Лайонел принялся ждать. Но там, за воротами, торопиться не собирались. Прождав довольно долго, сэр Лайонел снова забарабанил в дверь и закричал:

-- Эй! Святые отцы! Есть здесь кто живой?

Немного погодя он услышал медленные шаркающие шаги, а затем хриплый голос пролаял:

-- Убирайся! Не мешай нам молиться Господу!

-- Прости, что прервал вашу молитву, святой отец, но мне нужен приют на ночь, -- вежливо ответил рыцарь.

-- Поди прочь, попрошайка! Нам некуда пустить тебя и нечего дать. Давай, проваливай!

-- Так-то вы принимаете странников! -- гневно воскликнул сэр Лайонел. -- Да ты знаешь, с кем разговариваешь? Открывай, или я разнесу ваши гнилые ворота и половину аббатства заодно!

Послышалось поспешное шарканье, загремели запоры, и в дверях появился тощий хмурый старик в грязном балахоне, подпоясанном веревкой. Он взглянул на статного белого коня, богатые доспехи, посмотрел на длинный меч у пояса рыцаря, и принял самый подобострастный вид.

-- Прости, высокородный сэр, -- проговорил он гораздо вежливее. -Откуда мне было знать, что здесь рыцарь? Я думал, это какой-нибудь нищий. Добро пожаловать в нашу скромную обитель!

-- Что, нищего ты бы не впустил? -- спросил сэр Лайонел, грозно сдвинув брови. -- А как же помощь бедным? Я вижу, здесь не очень чтят эту заповедь.

-- Милорд, мы сами нищие, и нам неоткуда ждать помощи. Но мы не жалуемся, о, нет, не жалуемся! На все воля Божья!

И, молитвенно воздев очи к небу, привратник впустил рыцаря за ворота.

Внутри обители царило еще большее запустение, чем снаружи. Пустынное подворье окружали приземистые строения из грубого серого камня. Сэр Лайонел спешился и протянул поводья монаху. Тот принял их с раболепным поклоном.

-- Отведи коня на конюшню и позаботься о нем, как должно, -- велел рыцарь.

Монах снова поклонился, собираясь выполнить приказ, но в голове сэра Лайонела мелькнуло подозрение, и он поспешно добавил:

-- Погоди, я сам пойду с тобой и за всем присмотрю.

Он был опытным воином и хотел точно знать, где его конь. Мало ли что может случиться?

Конюшня аббатства была пуста, не считая тощего ослика, ютившегося в дальнем углу. Под ногами чавкала гнилая солома. Сэр Лайонел помог монаху расседлать коня и завести его в денник. Пока рыцарь обтирал и чистил коня, монах принес ведро воды и охапку прошлогоднего сена.

-- Это все, что у вас есть? -- нахмурился сэр Лайонел. -- Быть может, ты поищешь получше и найдешь немного овса?

Старик понурился и жалобно заглянул рыцарю в глаза:

-- Милорд, овес давно съели мы сами. Бог свидетель, это лучшее, что я смог найти!

-- А почему прошлогоднее? Взгляни, оно же серое и жесткое! Как можно таким кормить коня?

Монах совсем сжался:

-- В этом году у нас нет сена. Прости, милорд, я не виноват!

Сэр Лайонел махнул рукой, не желая больше спорить. Он подождал, пока старик задаст коню корм, и спросил:

-- Где ваш аббат? Я хочу его видеть.

-- Отец-настоятель с братией только что сели за трапезу. Пойдем, я провожу тебя.

II.

Трапезная скупо освещалась чадящим светильником. За грубым деревянным столом сидел отец-настоятель и четверо монахов. Все они были худы, лица их носили явные следы недоедания. Едва сэр Лайонел вошел, на него устремились любопытные и немного испуганные взгляды. Потом, по знаку аббата, монахи встали и низко поклонились. Настоятель еще раз внимательно посмотрел на рыцаря и проговорил:

-- Добро пожаловать, сын мой, в нашу скромную обитель. Давно не принимали мы такого благородного гостя! Я -- отец Бертран, настоятель аббатства.

Сэр Лайонел в ответ поклонился и назвал себя. Отец Бертран вежливо попросил гостя разделить с ними трапезу, заранее попросив прощения за ее скудность. Перед рыцарем поставили деревянную миску, наполненную жидкой капустной похлебкой, аббат прочитал молитву, и все принялись за еду. Сэр Лайонел подивился жадности, с которой монахи накинулись на пустую похлебку. Когда с ней покончили, один из монахов принес полкаравая черствого серого хлеба и кусок засохшего сыра. Каждый получил по небольшому ломтю того и другого. Сыр и хлеб исчезли в одно мгновение. Смекнув, что это все, сэр Лайонел осмелился спросить:

-- Святой отец, сегодня ведь вторник? Разве нужно во вторник так строго поститься?

Отец Бертран тяжко вздохнул и ответил:

-- Нет, сын мой. Но нищета наша так велика, что в постные дни мы совсем не едим. А хлеб обычно бывает на нашем столе только по воскресеньям.

Глаза у монахов были голодные, и сэр Лайонел почувствовал вину за то, что отнял у несчастных часть их и без того скудной доли. Стараясь не задеть ничьих чувств он сказал:

-- Святой отец, пошли кого-нибудь на конюшню, где остались мои пожитки. Там есть кое-какая еда, и я был бы рад поделиться ею с вами.

От этих слов монахи оживились. Один из них тут же выскочил из-за стола и побежал на конюшню. Вернувшись вскоре с большой холщовой сумой, монах с поклоном подал ее сэру Лайонелу. Рыцарь извлек из сумы увесистый окорок, мешочек сухарей, флягу вина и положил все это на стол. Монахи уставились на эту нехитрую снедь так, словно она была из золота. Один только отец Бертран при виде еды сохранил остатки самообладания.

-- Сын мой, -- неуверенно пробормотал он, -- мы не можем бездумно пользоваться твоей щедростью. Места здесь дикие и пустынные, и тебе негде будет пополнить свои запасы...

-- Пустяки, святой отец, -- перебил его сэр Лайонел. -- Обо мне нечего беспокоиться. Я человек бывалый и не пропаду, что бы ни случилось.

Не слушая возражений аббата, он нарезал ветчину толстыми сочными ломтями и, подавая пример, взял себе один. Худые руки несмело потянулись к окороку. Отец Бертран вздохнул:

-- Ты щедр, милорд! Пусть Господь вознаградит тебя за доброту!

Пока монахи жадно поглощали ветчину с сухарями, сэр Лайонел налил каждому по стакану вина, не забыв и про себя. Сытная еда и доброе вино преобразили монахов: на лицах появились довольные улыбки, голодный блеск исчез из глаз. Святые отцы от всей души поблагодарили рыцаря за невиданно обильный ужин, пожелали ему покойной ночи и удалились, оставив наедине с аббатом.

III.

Когда монахи ушли, сэр Лайонел встряхнул флягу:

-- Здесь есть еще вино, отец Бертран. Почему бы нам не посидеть за стаканчиком и не побеседовать?

-- Охотно, сын мой, -- улыбнулся аббат.

Сэр Лайонел наполнил стаканы и осторожно завел разговор о том, что разбудило его любопытство:

-- Я немало поездил по свету, бывал во многих монастырях и аббатствах, но, честно признаюсь, первый раз вижу святых отцов в таком бедственном положении. Прошу тебя, поведай, отец Бертран, в чем его причина?

Отец Бертран помолчал, заглянул в свой стакан, отпил немного вина и только потом ответил:

-- На все Божья воля! Быть может, Он послал нам эти испытания дабы укрепить наш дух. Не мы одни бедствуем, сын мой. Вся округа голодает, и те крестьяне, что раньше исправно доставляли нам хлеб насущный, теперь не могут прокормить даже свою семью. Если б ты знал, милорд, сколько детей умерло за последний год! Наша обитель никогда не была богатой, и у нас нет золота, чтобы послать кого-нибудь туда, где можно купить еды. Так и перебиваемся, и неустанно молим Господа отвратить от нас свой гнев.

-- А отчего случился такой голод?

-- Причины самые обычные. Плохой урожай прошлой осенью, суровая зима, поздняя весна, сырое и холодное лето. В этом году хлеба будет еще меньше, и немногие доживут до следующей весны...

-- И часто такое случается в ваших краях?

-- Впервые на моей памяти. Бывали, конечно, неурожайные годы и раньше, но чтоб такое...

Отец Бертран умолк, погрузившись в невеселые думы. Молчал и сэр Лайонел, размышляя о том, что услышал. Не верилось ему, что Господь может так сурово карать своих детей. Где это видано, чтобы монахи съели даже овес с конюшни!

-- Позволь спросить еще об одном, святой отец, -- снова заговорил рыцарь. -- Нет ли в ваших краях чудовищ, великанов, драконов и прочих отродий нечистого?

Аббат удивленно посмотрел на него:

-- Почему ты спрашиваешь, милорд?

-- Потому, что всю свою жизнь я посвятил тому, чтобы очистить от чудовищ христианские земли. И, где бы я ни странствовал, везде задаю этот вопрос. К тому же, не буду лукавить, не верю я, что ваши беды посланы Богом. То, что ты рассказал, куда больше напоминает козни дьявола. Потому я и хочу узнать, нет ли в округе его слуг.

Отец Бертран немного подумал, а потом ответил:

-- Я слыхал об одном таком создании, что живет неподалеку... Но, право, не думаю, что оно повинно в голоде. Это чудовище живет в пещере в прибрежных скалах и питается одной рыбой. Рыбаки называют его Вулвер.

-- А как выглядит этот Вулвер?

-- О, весьма неприглядно! Телом он схож с человеком, но повыше, и сплошь покрыт бурой шерстью, голова же у чудища волчья.

-- Оборотень! -- воскликнул сэр Лайонел и перекрестился.

-- Не думаю. Скорее, ошибка природы. Но, как бы то ни было, Вулвер никогда не причинял людям вреда.

-- Мой опыт говорит о другом, -- возразил рыцарь. Подобные твари недаром внушают нам страх и отвращение: вид их гнусен, но сущность -- еще того хуже. Зло -- их стихия, они им дышат и питаются. Многим из них нет нужды совершать злые поступки. Одно то, что Вулвер живет рядом с вами, могло быть причиной неурожая. Я уже двадцать лет истребляю чудовищ и, поверь, знаю о чем говорю!

Отец Бертран во все глаза смотрел на него:

-- Ну... Если ты так уверен... Конечно, опыт в таких делах стоит немало! И что ты собираешься делать?

-- Расскажи мне, где живет Вулвер, и завтра же я отправлюсь туда, покончу с проклятым чудовищем и привезу тебе его голову. Вот увидишь, голод сразу же прекратится!

-- Хвала Всевышнему, пославшему нам тебя! -- воскликнул аббат и принялся объяснять дорогу к пещере Вулвера.

IV.

Утром сэр Лайонел отстоял с монахами мессу и собрался в путь. Перед отъездом он уговорил отца Бертрана принять в дар почти все золото, бывшее у него при себе, и взял с аббата обещание немедленно отправить посланца за хлебом и другими припасами. Отец Бертран со слезами на глазах благословил его.

-- Возвращайся, сын мой, мы будем молиться за тебя, -- проговорил на прощанье аббат.

-- Я вернусь еще сегодня и привезу тебе голову чудища! -- крикнул в ответ сэр Лайонел и выехал за ворота.

Путь его лежал вдоль берега моря, мимо маленькой деревушки, к пещере Вулвера. Сэр Лайонел ехал, низко надвинув капюшон на лицо -- с неба моросило не переставая. Серые волны, рябые от дождя, с мерным шелестом вгрызались в берег. Пахло солью и гнилыми водорослями. Тут и там виднелись мрачные скалы, изъеденные морской водой. Миновав деревню, сэр Лайонел стал внимательно осматриваться вокруг, ибо цель его близилась. Завидев раздвоенную скалу, покрытую слоем сухих водорослей, он спешился. Там была берлога Вулвера, и рыцарь не хотел раньше времени предупреждать его о своем появлении.

Коня не к чему было привязать. Сэр Лайонел приказал ему ждать не сходя с места. Вышколенный боевой конь застыл, словно беломраморная статуя, недоверчиво косясь на море. Рыцарь проверил, легко ли выходит из ножен меч, и направился к раздвоенной скале, стараясь ступать как можно тише.

Запах гнили становился все сильней, а вскоре к нему прибавился и другой -- запах тухлой рыбы. На пути сэра Лайонела все чаще начали попадаться кучки рыбьих костей и чешуи. Смекнув, что это остатки пиршеств Вулвера, рыцарь удвоил осторожность. Он долго не мог разглядеть, где же вход в пещеру, а когда, наконец, заметил, то поразился, как кто бы то ни было может жить здесь. Это был узкий лаз, не больше двух футов вышиной, выходящий к самому морю. Волны то и дело с рокотом заползали в пещеру, и рыцарь поежился, представив себе, как сыро и холодно должно быть там, внутри. Он невольно посочувствовал Вулверу, по доброй воле живущему в таком отвратительном месте.

Сэр Лайонел поплотнее закутался в плащ и, пригнувшись, начал протискиваться между холодными, осклизлыми камнями. Футов десять он прополз на четвереньках, потом ход расширился, и ему удалось встать во весь рост. Вскоре каменные стены расступились, пол резко пошел вниз, и рыцарь, вверив себя Господу, неслышно спрыгнул в логово Вулвера.

К его удивлению, в пещере не царил кромешный мрак, да и пахло не так скверно. Свет и воздух проникали внутрь через многочисленные трещины в скале. Сэр Лайонел извлек меч из ножен и огляделся. В дальнем углу пещеры лежало что-то темное и мохнатое. Это и был Вулвер.

Сэр Лайонел, умевший, когда нужно, подкрадываться не хуже кошки, подобрался к чудовищу вплотную и, держа наготове меч, стал с интересом рассматривать его. Вулвер спал, свернувшись клубком, и больше всего походил на огромную собаку. Во сне он тихонько поскуливал и постанывал, словно ему снилось что-то очень страшное. Бурая свалявшаяся шерсть клочками покрывала его исхудалое тело. Более жалкое создание невозможно было представить. Это было совсем не то, что ожидал увидеть сэр Лайонел. Рыцарю стало не по себе от того, что он должен был сделать. Медленно, словно нехотя, он занес над Вулвером меч -- и остановился. Потом опустил меч. Он не мог убить спящего Вулвера, хоть и понимал, что так будет проще. Это было бы подло, это было бы недостойно. Пусть эта жалкая тварь, по крайней мере, сможет защищаться. И сэр Лайонел, проклиная в душе свою неожиданную слабость, отступил на пару шагов и крикнул:

-- Эй, ты! А ну, вставай!

Вулвер подскочил, словно ошпаренный, прижался к стене и испуганно воззрился на меч в руке рыцаря. Его тощее тело сотрясала дрожь, желтые глаза от ужаса стали огромными, как плошки. Не пытаясь защититься или убежать, он глядел на сэра Лайонела так, как смотрят на палача -- с безнадежной тоскливой мольбой. От этого взгляда по спине у рыцаря побежали мурашки, а голос его предательски дрогнул, когда он снова закричал:

-- Я пришел убить тебя! Защищайся!

Но Вулвер и не думал бороться за свою жизнь. Он рухнул на колени и, глядя в глаза рыцаря пронзительным жалобным взглядом, стал стонать и заламывать руки. В движениях Вулвера было столько человеческого, что сэр Лайонел невольно отступил еще на шаг назад. Все его существо возмущалось против такого убийства. Но тут он взглянул на отвратительную волчью морду Вулвера, на огромные клыки, торчащие из пасти, и сердце его охватил гнев. Перед его мысленным взором промелькнули невинные дети, умирающие от голода. И сэр Лайонел, не давая позорной слабости вновь охватить себя, ринулся вперед и одним ударом снес Вулверу голову с плеч.

V.

Хмурый и недовольный собой, сэр Лайонел выбрался из пещеры с головой чудовища в руке и побрел к своему коню. Приторочив голову к луке седла, он повернул коня в сторону аббатства.

Едва миновав деревню, сэр Лайонел повстречал двух рыбаков, возвращавшихся домой с уловом. Завидев рыцаря, они опустили свою ношу на землю и склонились в низком поклоне. Сэр Лайонел милостиво кивнул им и хотел уже проехать мимо, как вдруг заметил, что рыбаки во все глаза смотрят на голову Вулвера.

-- Вот уж не думал, милорд, что в наших краях водятся такие огромные волки, -- изумленно проговорил старший рыбак. -- Вот славная была охота!

-- Волки? -- переспросил сэр Лайонел. -- Это не волчья голова, любезный. Это голова Вулвера. Слыхал о таком?

Рыбаки разинули рты, потом побелели от ужаса и медленно перекрестились. "Значит, не таким уж безобидным был этот Вулвер! -- подумал про себя рыцарь. -- Вон как они перепугались одной только головы его!".

Меж тем рыбаки заметно погрустнели, а тот, что был помоложе, спросил:

-- А зачем ты убил его, милорд? Разве он что-нибудь натворил?

-- А ты что, как будто жалеешь его? -- спросил удивленный сэр Лайонел

-- Еще бы, милорд! -- бесхитростно ответил юноша. -- Он ведь был нашим кормильцем!

-- Как это -- кормильцем?!

-- О, милорд, не было на свете никого, добрее Вулвера, хоть вид у него и неприглядный! Он, как мы, ловил рыбу, и не только для себя. Уже много лет бедняки и вдовы почти каждое утро находили у себя на крыльце его подарок -отменную свежую рыбину. А когда случился неурожай, и люди голодали и умирали, Вулвер спас многих -- если б не его рыба, может, все мы были бы уже мертвы.

-- А с чего ты взял, что рыбу приносил вам Вулвер? -- нахмурился сэр Лайонел.

-- Кто же, как не он, милорд! Только он мог рыбачить в любую погоду, даже когда мы не решались из-за шторма выйти в море. Он не любил показываться людям на глаза -- может, стеснялся, что такой некрасивый, может, еще почему. Но многие видели, как он приходил по ночам, а утром на пороге всегда лежала рыба. В последнее время он стал приносить еще больше -видно, хотел, чтобы всем хватало.

Сэр Лайонел вспомнил, как поразила его худоба Вулвера, и похолодел. Теперь он понял -- несчастный так отощал потому, что последним куском делился с людьми.

-- Ты говоришь правду? -- хмуро спросил он у юноши.

-- Да, милорд, -- ответил тот, испуганно опустив взгляд.

-- Он не врет, милорд, -- вмешался в разговор старший рыбак. -- Любой в деревне скажет о Вулвере то же самое.

Сэр Лайонел глядел на уродливую голову и молчал.

-- Так за что ты убил его, милорд? -- несмело повторил свой вопрос молодой рыбак.

-- Я и сам себя об этом спрашиваю, -- еле слышно пробормотал сэр Лайонел. Не сказав больше ни слова, он вонзил шпоры в бока коня и поскакал прочь.

VI.

Сэр Лайонел скакал во весь опор, не разбирая дороги. Мир плыл перед его глазами, а в ушах раздавались предсмертные стоны Вулвера. Непоправимость содеянного еще больше растравляла боль. Сэр Лайонел чувствовал себя гнусным убийцей, слезы текли по его лицу при мысли о том, что он сделал. Окровавленная голова Вулвера, висевшая у седла, моталась взад и вперед, мертвые глаза смотрели на рыцаря с немым укором.

Наконец, впереди показалось аббатство. Сэр Лайонел сдержал бег коня, вытер слезы и медленно въехал в ворота. Навстречу ему спешил улыбающийся отец Бертран.

-- Сын мой, ты вернулся! -- радостно воскликнул аббат. Тут он заметил голову Вулвера и добавил еще радостней:

-- Я вижу, ты вернулся с победой! Пойдем же, послушаем твой рассказ о битве!

Сэр Лайонел медленно спешился, еще раз посмотрел на мертвую голову и упал перед аббатом на колени.

-- Отец мой, я хочу покаяться! -- прошептал он, закрыв лицо руками. -Я совершил отвратительное злодеяние!

Отец Бертран встревоженно воззрился на рыцаря, улыбка его потускнела.

-- Что случилось, милорд?

-- Я ошибся, -- с трудом заговорил сэр Лайонел. -- Я ошибался с самого начала. Мне казалось, что я уничтожу злобное чудовище, а вместо того я убил благороднейшее существо! И все потому, что в гордыне своей полагал, что мне дозволено решать, кто достоин жить, а кто -- нет!

-- О чем ты говоришь, сын мой? -- растерянно спросил отец Бертран.

Тогда сэр Лайонел поведал ему все, что узнал у рыбаков. Он плакал, сокрушался и умолял святого отца назначить ему самую суровую епитимью. Но на аббата его рассказ не произвел особого впечатления.

-- Милорд, -- сказал он мягко, -- ты, право, преувеличиваешь свою вину! Пусть этот Вулвер был не таким уж злым -- все равно он был чудовищем! Я и не знал, что в деревне принимают его подарки -- не то я бы давно им запретил. Надо же! Кормиться нечестивыми трудами какого-то Вулвера! Так что утешься и забудь об этом.

-- Ах, святой отец, -- возразил рыцарь. -- Если б ты видел, как жалобно смотрел он на меня! Боюсь, я никогда не смогу забыть такое!

-- Будет, будет. Ты покаялся, и грех, если он и был, тебе отпущен. Поднимись с колен, милорд!

Сэр Лайонел неохотно поднялся.

-- У меня есть еще один долг. Скажи, как нам похоронить его голову? Я не успокоюсь, пока не предам ее земле!

-- Похоронить? -- удивленно поднял бровь отец Бертран. -- Думаю, в этом нет нужды, сын мой. К чему хоронить голову твари, лишенной души? Брось ее в море, да и дело с концом!

Сказав так, он тут же попятился, ибо рыцарь прожег его гневным взглядом, способным испепелить всю обитель.

-- Ну и черствое у тебя сердце, святой отец! -- процедил сэр Лайонел сквозь зубы. Не удостоив больше аббата ни словом, ни взглядом, он вскочил на коня и помчался прочь.

Сэр Лайонел похоронил голову несчастного Вулвера в соседнем лесу и прочитал над ней все молитвы, какие знал. Он навсегда запомнил суровый урок: внешность, уродливая или благородная, не имеет значения. Добро и зло часто таятся там, где не ждешь.