"Форсаж" - читать интересную книгу автора (Харрисон Колин)Женская тюрьма Бедфорд-Хиллз, Нью-ЙоркНарисуйте идеально синее небо, а потом обрамите эту невозможную голубизну двойным сорокафутовым проволочным забором с двойной обоюдоострой спиралью поверху. А по углам зоны добавьте вышки, на каждой охранник в серой форме, вооруженный AR-15, – скорострельность двести пуль в минуту, убойная сила 350 ярдов. Теперь взгляните внутрь этого ограниченного пространства, на газон, который подстригают несколько женщин в темно-зеленой униформе, и дальше на беспорядочное скопление кирпичных зданий, иные, вроде госпиталя, уже столетние, отчаянно требующие ремонта, с оконных рам сыплется краска, щербатые кирпичные стены… И дальше, на женщин в зеленом, толкающих тележки с бельем к психиатрическому отделению западного крыла. Там – другие женщины в зеленом: либо в депрессии, либо душевнобольные (включая мадам из северной части штата Нью-Йорк, лишившую жизни своих четверых детей). Сидят, смотрят телевизор, безостановочно раскачиваясь, – результат побочного эффекта лекарств. А теперь переведите свой взгляд, минуя здания, где эти женщины спят в крошечных комнатушках (украшенных картинками, вырезанными из журналов, письмами из дома, маленькими алтарями, посвященными детям и семье), на тюремный корпус, где ожидают своей участи самые горемычные в женской тюрьме. На верхнем этаже находятся камеры с приговоренными к смертной казни, возможность такого исхода для них вполне вероятна благодаря официальной кампании нынешнего губернатора штата Нью-Йорк. Этажом ниже – стерильные ясли. Здесь расположены шестнадцать комнат для женщин, которые попали в тюрьму уже беременными, и тех, кто забеременел от своих мужей во время тюремных свиданий (что противоречит правилам, но случается) или, тоже не бог весть какое чудо, тех, которые понесли от охранника в надежде добыть с его помощью сигареты, наркотики, еду, косметику и – только не путать с сердечной привязанностью – внести приятное разнообразие в плотские утехи с женским полом (лесбийские связи в тюрьме не в диковинку; поцелуи, объятия и ласки, даруемые языком и пальцами). Затем следуют маленькие отдельные комнаты, где размещаются женщины со своими новорожденными. Здесь они учатся нянчить, кормить, менять пеленки и баюкать их. А теперь представьте коридор, мрачный, но безупречно чистый, и стройную с хвостом темных волос женщину двадцати семи лет, волочившую швабру по линолеуму. Хорошенькая ли? Скорее нет, но что-то такое было в Кристине Уэллес, что останавливало внимание. Возможно, глубокая сосредоточенность, предполагающая врожденный ум. Еще вы заметите печаль на ее лице, хотя она старается ее скрыть. Девушка не хочет никому нравиться и вообще не расположена к общению. И хотя у нее дьявольски привлекательная улыбка, улыбается Кристина редко. Она бы и рада доверять людям, но не получается. Держи язык за зубами, если тебя не довели или если не влюблена, говорила она себе частенько. Прислушиваясь к шуму, она сразу поняла, что в яслях происходит своего рода ритуал по случаю расставания женщины с ее новорожденным – бесчеловечная процедура, через которую проходят все заключенные. Попросту говоря, ребенка у матери отнимали. Кристина, вонзив ногти в ручку швабры, чтобы справиться с волнением, подошла поближе к приоткрытым дверям комнаты, где Шанель прощалась со своим сыном Нушоном. Администратор родильного отделения, добрая женщина лет за сорок, передавала мальчика на воспитание его родственнику, пока не освободят его мать. Шанель в глубокой скорби прижалась к Нушону, он же, не понимая, что происходит, теребил желтую заколку в ее волосах. Шанель привезли в Бедфорд-Хиллз беременной. История незамысловатая: они с сестрой как-то вечером вышли купить по шоколадке и встретили двух мужчин. Те подошли к ним и спросили, где живут такие-то. Девочки, понимавшие что почем, почуяли, что могут подзаработать на этом деле, и после кратких переговоров проводили мужчин к дому, о котором те спрашивали. Когда они постучали, дверь открыл полицейский, только что арестовавший его обитателей за изготовление и продажу крэка. Девушкам назначили разных общественных адвокатов – один был прагматиком, другой – дураком. Шанель попался дурак, свежеиспеченный выпускник юридического факультета Гарварда. Ее сестра согласилась на сотрудничество с обвинением и получила год. Адвокат Шанель убедил ее в том, что ей нечего бояться, поскольку она невиновна, и дело должно рассматриваться судом присяжных. Впервые в ее жизни белый мужчина с высшим образованием был озабочен ее судьбой. И она согласилась на его предложение. Присяжным понадобилось всего сорок минут, чтобы признать ее виновной, Приговор был вынесен в соответствии с суровыми эдиктами рокфеллеровских законоположений о наркотиках, ей грозило от трех лет до пожизненного заключения. – Ну все, достаточно, – вздохнула администратор родильного отделения, делая знак, чтобы ребенка забрали. Шанель вновь прижала ребенка к груди. – Вы все знаете, что я Но ребенка осторожно отняли. Больше не смотри, сказала себе Кристина. Она вновь двинулась по коридору, таща за собой швабру вдоль той же линолеумной дорожки. Почему то, что вначале было невыносимым и с чем она научилась справляться, сейчас снова превращалось в неразрешимую проблему? Годы в тюрьме тянулись как десятилетия; время убивало ее так же, как других женщин, они становились сгорбившимися, болезненными, ожиревшими и морщинистыми, без надежды, детей и зубов. Только через три года комиссия по слушанию дел о досрочном освобождении вспомнит о ней. Прошло четыре года. Конечно, семь лет – минимальный срок, если тебя обвиняют в сговоре с целью использования украденного имущества. Максимальный срок по этой статье – двадцать пять лет. Будешь плохо себя вести, добавят срок – элементарно, и каждая вторая заключенная, отсидевшая семь лет, возвращалась по решению комиссии обратно в тюрьму. Если ты пытаешься заручиться хорошими рекомендациями за примерное поведение, научись соглашаться со всеми и во всем да помалкивать. Да, горестно думала она, я бессловесна и совершенно А еще ей нужен был пластиковый стаканчик для анализа мочи. Да, тот самый маленький одноразовый стаканчик, который использовался в родильном отделении, проклеенный изнутри, так, чтобы моча не протекала. Ей очень был нужен этот стаканчик; вот уже две недели она думала, как его раздобыть. Конечно, охранники ее потом достанут. Но ее и надзирательницы доставали: пихали ее в душевой, переворачивали камеру вверх дном во время обысков, конфискуя книжки, единственное ее имущество в тюрьме, представлявшее для нее ценность. Ну да ладно, хрен с ними и плевать на все это. Страшнее было то, что если план не сработает, то досрочного освобождения ей не видать. Однако это все будет потом, а беда с Мейзи – здесь и сейчас. Кроме того, Кристина вела себя Кристина не могла допустить, чтобы это произошло. Они понимали друг друга. Она была сильнее Мейзи, по крайней мере выглядела сильнее. Когда они лежали вместе, голова Кристины на черных увядших грудях, она чувствовала себя примиренной с жизнью и, вдыхая знакомый запах талька, которым Мейзи присыпала подмышки и между ног, забывала о своем одиночестве. Мейзи была слишком хорошей. Она хотела только любить и быть любимой. Даже призналась однажды Кристине, что хотела бы лечить детей наложением рук. Жалела, что таким даром не обладала. В коридоре Кристина миновала Кэти Бодин, революционерку эпохи войны во Вьетнаме, которая в 1981 году вместе с сообщниками ограбила инкассаторскую машину «Бринка». Нынче эта уже пожилая женщина благородной внешности по-прежнему занималась агитацией, но только в пользу заключенных, зараженных вирусом СПИДа. Как-то друзья Бодин пытались вызволить ее из Бедфорд-Хиллз, пробив грузовиком цепное заграждение. Не вышло. Большинство же женщин сидели здесь за преступления гораздо менее экзотические, например, торговлю наркотиками или членовредительство. Большой процент попал за убийство. Почти всегда своих любовников или мужей. Иногда собственных детей. Спрашивать напрямую, кто что совершил, было не принято, однако все про всех знали. Многие из обитавших здесь девятисот женщин были знакомы друг с другом еще по городской жизни, и население тюрьмы включало целые династии сестер или кузин, или, не забавно ли это, здесь даже сидели бабушка, внучка и дочка. Кристина начала продвигаться вместе со своей шваброй в сторону кухни родильного отделения, где Дора мыла пластиковые бутылочки для кормления. – Эй, вот и я, – произнесла Кристина тихонько. – Достала? Дора, крупная женщина лет пятидесяти, подняла на нее глаза. – Нет, мисс Мецгер заперла кладовку. – Ну, тогда я сама попробую. – Ой, миленькая, ты лучше не пытайся, – прошептала Дора. Эта женщина отбывала пожизненное заключение за то, что бросила телевизор на голову спящего мужа, а затем еще и подожгла его. – Все думают, что ты пожалеешь, – предупредила Дора. – Если они тебя поймают, то это проступок третьей категории. Швырнут в шизо, и никто о тебе не позаботится, девочка. Думаешь, ты там свои книжки сможешь читать? Или свою гимнастику делать? – Он собирается засадить Мейзи в шизо. – Ну, наверняка мы этого не знаем. – Нет, я знаю. Он уже не раз угрожал ей, он прекрасно помнит, что у нее скоро свидание с детьми. Вот и давит. Вся ее семья должна прийти в субботу. – Знаю, – кивнула Дора. – Но это слишком опасно. – Можешь позвать мисс Мецгер? – Слушай, я не думаю… – Дора, просто позови, и все. Женщина зашаркала по коридору, а Кристина встала рядом с дверью, ведущей в кладовку, где хранилось все необходимое для родильного отделения: запасы одноразовых подгузников в огромных упаковках, громоздившихся до потолка, а также коробки с сосками, присыпками и мазями от опрелостей, электрические молокоотсосы для сцеживания грудного молока и многое другое, включая, как ей было известно, стаканчики для анализа мочи. – Кристина? – послышался из коридора строгий голос, за которым последовало начальственное позвякивание ключами. Мисс Мецгер, помощник администратора родильного отделения, плотная женщина лет сорока с красными кудряшками, по мнению Кристины, слишком много времени уделяла работе и слишком мало практиковалась в делании детей. – Дора мне сказала, что возникла какая-то проблема в кладовой. – Я тут заметила, что у вас не хватает подгузников, – сказала Кристина. – Хм. Я так Эта красотка выглядит так, будто хочет совокупиться с собственной губной помадой, подумала Кристина. – Давайте посмотрим, хорошо? – Может быть, сначала закончишь мыть пол? – Закончу, закончу, только разберемся с подгузниками. Мисс Мецгер открыла дверь кладовки и отошла в сторону. – По мне, так все в порядке, – сказала мисс Мецгер. Кристина вздохнула. – У нас в отделении останется восемь новорожденных без Нушона? – Да. – Я слышала, в четверг появятся еще двое. Мисс Мецгер кивнула. – Да, так. – И до следующего завоза подгузников остается двадцать семь дней? – В общем-то, я не… впрочем, надо посмотреть, – Мисс Мецгер вытащила карманный календарь, испещренный пометками и напоминаниями о деловых встречах. – Да, ровно двадцать семь дней, и, – она махнула рукой в сторону полок с подгузниками, – я уверена, что у нас их вполне достаточно. – Нет, мисс Мецгер, мне так не кажется. – Но почему? – Видите ли, на каждого ребенка уходит семь подгузников в день, – начала Кристина, входя в кладовку; стаканчики для анализа мочи находились на полке на уровне ее головы. – Приблизительно это так – семь подгузников в день умножить на двадцать семь, будет сто восемьдесят девять на Мисс Мецгер важно кивнула. – О кей, я понимаю. – Но через два дня появятся еще два ребенка, и даже если предположить, что каждый прибудет с некоторым запасом подгузников, вам потребуется… двадцать четыре дня умножить на семь, умножить на два, что составит триста тридцать шесть подгузников. Тысяча пятьсот двенадцать плюс триста тридцать шесть будет тысяча восемьсот сорок восемь. В больших упаковках по тридцать две штуки в каждой. Но чтобы у вас не было проблем, нужно пятьдесят восемь упаковок этого размера, а я насчитала только пятьдесят четыре. Мисс Мецгер тупо уставилась на полки с подгузниками. – Но все гораздо сложнее. Троим из детей уже почти три месяца, и где-то через месяц им понадобятся подгузники меньшего размера, ну, скажем, недели через две. Если они слишком тесные – начнется сыпь. Стало быть, для Мисс Мецгер сделала шаг в сторону полок, нахмурилась, и в этот момент Кристина сунула в карман один из стаканчиков. – Но если вы закажете больше подгузников малого размера, то тогда мы сможем вычесть двести семьдесят три из первоначально необходимых нам тысячи восьмисот сорока восьми для новорожденных, что составит тысячу пятьсот семьдесят пять. Делим это число на тридцать два, количество в каждой упаковке, и получаем сорок девять целых и две десятых упаковок с подгузниками для новорожденных. У вас в наличии пятьдесят четыре, следовательно, если вы закажете еще подгузников малого размера, у вас определенно не будет в них недостатка. – А, теперь я вижу, – сказала мисс Мецгер неуверенно. – Но если вы не – О-о… – Конечно, вы – Что? Говори! – Мисс Мецгер явно проявляла признаки беспокойства. – А вот что. Я обратила внимание, что грузовик приезжает или в десять утра, или в два часа дня, предугадать время его прибытия… – Ну и что из того? – прервала мисс Мецгер. – Можно, я продолжу? – А можно обойтись без грубостей? – Это как раз то, что я больше всего не люблю. – Кристина взяла швабру в другую руку. – Так вот, грузовик каждые шесть недель завозит коробки с бумажными салфетками для столовой, где нас кормят тем, что они называют Ее аккуратно накрашенные брови взметнулись вверх от неожиданного вопроса. – Думаю, что да. – Вот, мисс Мецгер, и – Ну что ж, Кристина, скажи, если уж тебе так охота, – зевнула администраторша. Кристина наклонилась и приблизила к ней лицо. – А то, что мне – Ты это прямо сейчас просчитала? – Я вчера проходила мимо кладовой и увидела подгузники. Можно прикинуть на взгляд. – О, – сказала мисс Мецгер, приходя в себя. – Не сомневаюсь, что мы бы и сами это обнаружили. Кристина быстро шагала в сторону тюремной больницы, где через пятнадцать минут ей следовало закончить уборку, никому, впрочем, не нужную. Хорошо хоть, что ей нравилось подметать, всегда нравилось, поскольку это ее успокаивало. Перед амбулаторией стояла длинная очередь женщин, ожидавших раздачи ежедневной дозы AZT, метадона или прозака или что они там принимали для поддержания жизни. Лекарства приносили и в шизо, если вспоминали об этом. Все говорило о желании Он сказал Мейзи, что раз в месяц она будет делать ему минет. Первый сеанс назначен через минуту за больницей. Мягкий Ти имел слабость к большим женщинам, и Мейзи, которая от тоски и отчаяния незаметно расползлась больше чем на триста фунтов, пробуждала в Мягком Ти великую похоть. Чем необъятней была его жертва, тем значительней его завоевание. Куда ему до понимания материнской натуры Мейзи и необыкновенной щедрости ее сердца, красоты, спрятанной под полудюжиной ожоговых шрамов – они остались на лице от электрического утюга. Несколько десятков лет назад ее разукрасил так пьяный отец. Ну а Мейзи сходила с ума при мысли, что она должна ублажать Мягкого Ти. Как-то она признавалась Кристине, что никогда не была способна проделать такое с мужчиной, ее просто тошнило. Когда она была девочкой, что-то подобное проделывал с ней ее дядя. Забыть об этом Мейзи не удалось. Что, если она подчинится Мягкому Ти и разрыдается? Он тогда взбесится и в любом случае отправит в шизо. Глядя на Мейзи и видя в ее глазах безумный страх, Кристина решилась. Она рискнет. Сначала она подумывала об оружии – достать заточку, если очень захотеть, можно, но потом… Мягкий Ти легко с ней справится, к тому же за нападение на охранника она проторчит в шизо не один месяц. Какая от этого польза Мейзи? Его надо перехитрить. Мягкий Ти поджидал в укромном местечке за больницей. Он стоял, упершись руками в жирные бока. Появление Кристины было неожиданным. – А где Мейзи? – Проблемы с расписанием. – Она что, не придет? – Не-а. Его лицо вытянулось. – И она послала тебя об этом сказать? – Нет. – А чего пришла тогда? Я доложу, что ты здесь торчала. – Я здесь вместо Мейзи. Я тебя обслужу. Но ты от нее отстанешь. Мягкий Ти тупо уставился на нее, переваривая новость. – Хорошо, девка, но придется Земля была замусорена осколками, окурками, презервативами. Мягкий Ти, в отличие от других охранников, никогда не требовал от женщин вагинального секса. Он потер живот и задрал рубашку. – Ну, давай, иди к папочке, – сказал охранник, растопырив пальцы на боках. – Мог бы и сам расстегнуть штаны, козлина. – Нет уж, давай сама. Она встала коленями на жесткий кусок фанеры, валявшийся на земле. Никто их видеть не мог. Она вытащила пенис Мягкого Ти, толстый, короткий, вонявший одеколоном, и склонилась к нему… Быстро его возбудила. Член затвердел. Она стала двигать головой взад и вперед. Губы ее онемели. Неужели в былые времена это ее возбуждало? – Хорошо, – прохрипел он, – вижу, что тебе нравится. Она бы ему ответила, да рот был занят. – Врешь, вижу, что нравится. Она откинулась назад. – Думай о голых бабах, педрила. Он пригнул ее голову и засмеялся. – Ну, ты даешь, девка, ты и впрямь умеешь. Она продолжала, изо всех сил, быстро. – Сожми, сожми Она подставила лицо и стала обладательницей бесценной спермы. – Хорошо, – сказал Мягкий Ти, шлепнув ее членом по щеке. – Пойди, приведи себя в порядок. – Он засмеялся и застегнул штаны. Потом потянулся и ущипнул ее за щеку. – А ты сучка хоть куда, верно. – Потом бросил на нее жесткий взгляд. – В следующий раз я хочу видеть улыбку. Когда Мягкий Ти исчез за углом здания, начиналась его смена, Кристина вынула из кармана стаканчик, соскребла его твердым ободком с щеки семя, не все, но уж не меньше двух чайных ложек. Затем закрыла стаканчик, аккуратно надев крышку, замотала его липкой лентой, потом левым рукавом рубашки вытерла язык и зубы, а правым губы и щеки. Напоследок плюнула – изо всех сил. Несколько женщин, зная о том, что она задумала, наблюдали издалека за ходом событий. Вот Кристина с мрачной решительностью направилась к административному зданию. Долорес, молодая доминиканка, подбиравшая граблями траву, крикнула: – Значит, получилось? Кристина кивнула. – Здорово, молодчина, – отозвалась Долорес. Кристина вошла в здание администрации. – Я хочу поговорить с начальником, – сказала она охраннику по прозвищу Кольца – он носил их на каждом пальце обеих рук. – Зачем? – По важному делу. – Он занят. – Я слышала, что кое у кого из женщин есть сильные наркотики. Кольца посмотрел на нее с подозрением: за долгие годы службы каких только небылиц не наслушался. Но и Кристина кое-что знала. С некоторых пор героин поступал из Мексики, дешевый и чистый. Проникал и кокаин. Если кто-то из женщин умрет, то первым, кого возьмут за задницу, будет он. И сделает это сам начальник тюрьмы, крепко сбитый коротышка, седовласый, коротко стриженный, с репутацией умного, сурового, не лишенного справедливости человека. Дело в том, что он хотел стать начальником одной из мужских тюрем штата, эта должность считалась в некотором смысле политической. Чтобы занять ее, требовался безупречный послужной список. Женщины-заключенные, умирающие от передозировки героина, не входили в планы коротышки. – Сначала скажи мне, в чем дело, – сказал Кольца. – Нет. – Кристина покачала головой. – Мне нужно видеть самого начальника. Охранник взял ключи и клипборд, отомкнул зарешеченную дверь и исчез за ней, не забыв замкнуть. Через минуту он вернулся. На лице его застыло изумление. – Хорошо. Она шла по коридору из цементных блоков в кабинет начальника тюрьмы, ощущая кожей кондиционированный воздух. Тот стоял возле стола, низенький, в скверном костюме. – Присаживайтесь, мисс Уэллес, вы… – Я хочу с вами поговорить, но вовсе не о том, о чем я сказала Кольцам. Начальник тюрьмы поднял руку, пытаясь ее прервать. – Нет, подождите, подождите, начальник, позвольте мне сказать, – произнесла она. – Мягкий Ти терроризирует женщин. – Мистер Томас? – Мистер Томас. Он требует сексуальных услуг. Начальник тюрьмы присел. – Это очень серьезное обвинение. – Я Начальник тюрьмы чувствовал, что Кристина была исполнена решимости. – Продолжайте, – сказал он. – Он принуждает женщин к оральному сексу. – Вас? Она выдержала его взгляд. – Меня. – Когда? – Минут пять назад. Начальник рассеянно кивнул и провел руками по столу, будто сметая свое раздражение. – Вы же понимаете, мисс Уэллес, что при отсутствии прямых доказательств у меня есть только ваше слово против его. Кристина ликовала – сейчас коротышка решит, что она растерялась, коли молчит. Не торопись, говорила она себе, поиграй на его нервах. Теперь давай! – У меня есть доказательства. Начальник сложил руки на груди. Он слышал и не такое. Рука Кристины скользнула в карман. – Вот кое-что в подтверждение Начальник взял маленький пластиковый стаканчик, отклеил ленту, заглянул внутрь и кивнул. Затем поднял глаза на Кристину. – Ну что ж, все понятно, – сказал он. – Что? Вы что, не собираетесь реагировать? – Я, между прочим, Она не верила своим ушам. Неужели он намерен прикрыть мерзавца? – Что? – вырвалось у нее. Она с отвращением вспомнила о том, что только что ей пришлось вынести, – Значит, то, о чем мы будем говорить, важнее того, о чем я вам рассказала, начальник? – Завтра вы должны предстать перед судом, мисс Уэллес. – Перед судом? – Верховным судом штата. – Я ничего не понимаю. – Похоже, ваш адвокат с вами не связалась. – Никто мне ничего не говорил, – выдохнула она, испугавшись по-настоящему. – Они что, хотят добавить мне срок? Но ведь это… – Да нет же. нет, – прервал он ее раздраженно. Он протянул Кристине бумагу. Это было письмо из офиса окружного прокурора Манхэттена… Вам надлежит доставить Кристину Уэллес, заключенную № 95g1139-112D в Верховный суд штата Нью-Йорк, округ 47, в связи с ходатайством № 440.10. Ожидается, что ходатайство об освобождении данной заключенной и отмене приговора будет одобрено судом. Мы не смогли связаться с семьей заключенной. Пожалуйста, сообщите заключенной о предстоящем изменении ее статуса и подготовьте ее к скорому освобождению. Она подняла глаза на начальника. Он молча кивнул, губы сжаты. Кондиционер в окне что-то невнятно бормотал. Кристина перевела взгляд на письмо. Свои семь лет она получила отчасти благодаря миссис Бертоли, адвокату с мясистым лицом, одной из своры продажных защитников Нижнего Бродвея, которой удалось пробиться в более высокий эшелон. Почему прокурор написал это письмо? Она едва помнила его. На вид ему не было и тридцати, он ковырялся во всех мелочах ее жизни, чтобы понять, почему молодая женщина стала преступницей. В отличие от миссис Берто-ли, которая не проявила никакого интереса к ее судьбе, она являлась на процесс, чтобы отработать гонорар. (Его заплатил Рик из денег, заработанных для него Кристиной.) Кристина отказалась сотрудничать с обвинением, и ее признали виновной по всем пунктам. Она покорно приняла приговор, усмотрев в нем логический результат жизни, вышедшей из-под контроля. – Так меня выпускают? – спросила она, стараясь скрыть дрожь в голосе. – Да, – ответил начальник бесстрастно. – Но послушайте, ведь такого не бывает. – Да, обычно не бывает. – Не могу в это поверить. Глаза начальника были холодны. – А я могу. Вечером в камере при свете тусклой лампочки она упаковывала свои вещи в черный пластиковый мешок для мусора. Их было немного. Несколько книг, пленки с музыкальными записями, пять пар трусов, две пары брюк, три футболки, одно безобразное платье, пара кроссовок, лифчик из почтового каталога, щетка для волос, зубная щетка, зубная нить, тампоны и маленький пузырек с аспирином. Косметики у нее не было. Среди бумаг – фотографии ее матери и покойного отца и старая записная книжка с именами тех, кто был в ее прежней жизни. Отношений она ни с кем не поддерживала, хотела про всех забыть и чтобы все забыли про нее. Мейзи стояла, наблюдая, и тихо плакала, слезы скапливались в асимметричных ложбинках на ее щеках. – Может быть, ты придешь навестить меня? – Я не смогу, Мейзи, – ответила Кристина. – Я буду по тебе скучать, но я никогда не вернусь сюда обратно. Мейзи протянула ей маленький флакончик духов. – Больше мне нечего подарить. Кристина продолжала собираться. – Ничего мне не нужно дарить. – Такой, как ты, я раньше не встречала. Ты совсем не похожа на остальных. – Я такая же, как все, Мейзи. – Ты сегодня такое сделала. Об этом все только и говорят. Мягкого Ти выволокли днем из конторы и забрали ключи. – Мейзи бросила взгляд вдоль коридора, затем посмотрела на Кристину, глаза ее лучились нежностью, она ласково улыбалась. Кристина покачала головой. – Не могу, Мейзи. – Ведь в последний раз. – Не могу. Душой я уже не здесь. Кристина посмотрела на потолок, ей была знакома каждая трещинка, каждый готовый обвалиться кусочек штукатурки. Еще одна ночь, и она больше никогда не увидит эту камеру. Мейзи подступила к ней поближе. – В последний раз? Я поплачу о Мейзи позже, сказала себе Кристина. – Прости, Мейзи, но сейчас у меня на уме другое. Мейзи вздохнула. – Ты собираешься вернуться к мужчинам? – Это не то, о чем я в данный момент думаю. – Знаю, но мне просто интересно. – Мейзи, мне правда сейчас не до того. – Кристина повернулась к ней. Большие, спокойные глаза Мейзи были устремлены на нее. – А я не сомневаюсь, что вернешься, – сказала Мейзи, в ее голосе звучала любовь. – Уж такая ты – Посмотрим. – Мне ли не знать? Может быть, она права, наверняка права. Неспроста же дрожали иногда у Кристины коленки, когда она думала о мужчинах. – А я по ним скучаю, – сказала Мейзи. – Скучаю по моему Робби, он отец моего младшенького, самый крупный мужчина из тех, кого я знала. – Да, знавала я парня, у которого было полно мускулов, – откликнулась Кристина. – Тот козел, из-за которого я сюда и попала. – Ты никогда об этом не рассказывала. – Кое-что я тебе рассказывала, Мейзи, то, что могла. – Слыхала о Катише? Ее освободили после четырех лет отсидки, а потом она позвонила одной из наших и сказала, что у нее было аж десять мужчин в первую неделю на воле. Кристина кивнула: ей говорили. – Ты собираешься позвонить своей мамуле во Флориду? – Очень хотела бы, но, возможно, с этим не стоит торопиться. – Не уверена. – Она по тебе так скучает. Кристина уронила мешок на пол. – Может быть, я не скажу ей, что меня выпустили. Мейзи нахмурилась в недоумении. – Тяжелый случай. Кристина посуровела. Да, тяжелый. День ее условного освобождения был так далек, что она не позволяла себе думать о жизни в Манхэттене. Но теперь, по прошествии всего лишь нескольких часов, мысли одолевали ее. Нужны будут деньги, это точно. На тюремном счету лежало немногим более трехсот долларов, если ей удастся как-то прожить на эти деньги пару недель, все будет нормально. Она найдет работу и снимет комнату в центре города, возле Первой или Второй авеню. Начнет все сначала. Постарается не дергаться. С людьми будет разговаривать осторожно. А прожить можно и на гроши, тратить каждый доллар с оглядкой, больше ничего. Ей хотелось пройтись по улицам, посмотреть на витрины магазинов. Она купит себе маленький приемник, будет лежать на кровати и слушать WCBS-FM, станцию, крутящую старые хиты, читать журналы в книжном магазине, ходить в кино, просто балдеть в кресле с кока-колой и попкорном. Ей хотелось увидеть фильм с Джеком Николсоном, любой фильм, где он играет. Да. Еще она примет ванну, первую ванну за четыре года, такую горячую, как только можно вытерпеть. Она будет любоваться прелестными детьми в парке. Куда ушло время? Она попытается стать другой. Женщиной, которая настороже. В длинном темном пальто, из тех, которые можно купить в комиссионке в Виллидж за сорок баксов, с глубокими карманами. Достаточно просторном, чтобы в нем утонуть. Она будет гладить собак. Будет подметать пол. Подметать свой пол опять и опять. Может быть, ей удастся арендовать жилье с дощатым полом, который она сможет покрасить. В розовый или светло-зеленый, возможно. Потом стол. Пусть будут простой дубовый стол. Небольшой, со стулом. Она купит миленькое бра, когда сможет себе это позволить. Очень миленькое. Так много вещей, о которых надо подумать. Заведет кошку, станет краситься дорогой помадой; читая газеты, будет возмущаться редакционными статьями. Выйдет замуж за миллионера. Ха. Зажжет свечу, чтобы наблюдать за пламенем. И будет очень осторожной, это обязательно. Не станет с кем попало болтать, много о себе рассказывать. Возможно, сделает стрижку, купит солнечные очки. Она была уверена, что люди Тони Вердуччи станут ее разыскивать, наблюдать за ней. Она найдет себе жилье и скажет хозяину, что отопление должно быть хорошим. В тюрьме из-за холода стены в декабре покрывались льдом; половина женщин каждую зиму заболевала воспалением легких, кашляли и отхаркивались в уборных, особенно больные СПИДом. Что еще? Еще вино. Она будет пить его маленькими глотками, и пусть оно ударит в голову. Она не выпивала четыре года. Первый бокал, может быть, под кусок баранины или цыпленка. А пьют красное вино с цыпленком? Она не помнила. Это не важно. Напиться допьяна, вот чего ей хотелось. И хороший кофе. Не слишком много, всего пару чашек, это помогает думать. Сигареты тоже. Сколько захочет, но не больше пяти в день. Она пойдет в книжный магазин «Стренд» и поищет старые книжки. Пороется в историческом отделе, как раньше. Среди книг чувствуешь себя в безопасности. Хорошо бы прочитать последнюю биографию Чарльза Диккенса. Она собиралась найти какую-нибудь дерьмовую работу и жить на сущие гроши. Жить тихо и правильно. Покупать только качественную еду и держать ее в холодильнике. Овощи, и фрукты, и снятое молоко. Хороший хлеб. Может быть, немного сыра. Свежая морковка. Грейпфруты. Она скучала по луку и хорошей мексиканской еде, по хумусу, чесноку, хрустким яблокам, а еще по запаху химчистки и свежей газете, которую до нее никто не читал, хорошему шампуню и сэндвичу с копченой индейкой. Сто лет как не глазела на лимузины на Плаза-Отель, не имела собственного телефона, забыла вкус настоящего масла. Она мечтала, чтобы большая мужская рука нежно гладила ее шею вверх и вниз. И о моменте, когда мужчина целиком внутри тебя, когда тебе не хочется ни о чем думать. Ни о чем. Ездить в лифтах и смотреть, как зажигаются зеленые огни светофоров, слушать позвякивание велосипедных звонков – сколько вещей, о которых хотелось подумать, и сколько – о которых думать было тревожно. Почему, ради всего святого, манхэттенский окружной прокурор решил ее освободить? Ведь она |
||
|