"Ночью в темных очках" - читать интересную книгу автора (Коллинз Нэнси)

10

Презрение метрдотеля можно было пощупать руками. Сама мысль, что она посмеет войти в его ресторан в джинсах и кожаном пиджаке, наполняла его негодованием.

– Мадемуазель вас ждет, – чопорно заявил он. – Прошу вас за мной.

Главный официант повернулся с военной четкостью и зашагал в главный зал. Соня пошла за ним, разглядывая крахмальные скатерти и нетронутые столовые приборы тонкого фарфора и дорогого хрусталя. Хотя зал казался пустым, вокруг слышался тихий гул вежливых разговоров.

Метрдотель подвел ее к столу, стоящему точно под большой хрустальной люстрой, чуть покачивающейся и позванивающей. За столом сидела Дениз Торн в клетчатой мини-юбке, белых сапожках в пол-икры, в замшевой куртке с бахромой и бесформенной широкополой шляпе. Кажется, ее наряд не казался метрдотелю неподходящим.

– Спасибо, Андре. – Дениз улыбнулась, и метрдотель чопорно поклонился. Дениз обратилась к гостье: – Не хотите ли присесть?

– Я мертва?

– Что заставляет вас думать, будто я могу ответить на ваш вопрос?

– Потому что вы мертвы.

– Вы все время это утверждаете. Но у вас моя плоть и мои воспоминания.

– Но я не вы. Я не Дениз.

– Так кто же вы? Призрак? Переселившаяся душа? Демон?

– Я... я не знаю.

– Но вы знаете, что вы – не я. Почему вы так уверены?

– Потому что вы – там, а я – здесь.

– Очень научный подход.

– Ладно! Пусть я не знаю, кто я такая и как меня зовут. Разве это теперь важно? Ваш отец меня отверг, а ваша мать думает, что вы мертвы.

– Они и ваши родители тоже.

Соня покачала головой:

– Мой отец – насильник-вампир. Моя мать – сточная канава Лондона.

– А Другая? Это ваш сиамский близнец или нежелательный квартирант? Или это вы?

– Слушайте, я это все уже проходила. Может быть, все не так просто и ясно, как объяснял Жилярди. Я это поняла еще тогда, когда Панглосс уговаривал меня объединиться с ним Но я не Другая, и я не Дениз Торн.

– Вы видели, на что была похожа Другая, когда полностью взяла верх, когда ваша личность не функционировала. Это та Другая, которую вы знаете?

– Послушайте, что вы хотите, чтобы я признала? Что я – игра воображения Дениз Торн? Что Другая – это моя личность, а не отдельная? Ладно, я признаю все эти возможности, но я не знаю, правда ли это. Может быть, я синтез личностей Дениз и Моргана. Черт возьми, откуда я знаю, что вы – Дениз?

– Действительно, вы этого не знаете. – Дениз поднесла к губам бокал, и капля упала на скатерть, окрасив ее яркой краснотой.

Соня бросилась вперед, вцепилась в безмятежное лицо Дениз, и кожа слезла с вязким и липким звуком. Женщина улыбнулась Соне:

– Пора сбрасывать маски, – сказала женщина в зеркальных очках. – Притворство кончилось.

– Эй, Моу! Тут для тебя еще один!

Брок поднял глаза от бутерброда с яичницей и салатом. Служитель, ухмыляющийся негр, вкатывал в подвал морга новую тележку.

– Вот блин! Не может уже человек позавтракать, чтобы ему не помешал очередной труп!

– Ты же знал, что работа опасная, когда нанимался, – пошутил служитель и сунул Броку планшетку с листом бумаги. – Распишешься за эту куклу?

Моу Брок быстро нацарапал свои инициалы и время доставки, не выпуская из рук бутерброда и чашки с кофе.

– Женщина?

– Ага. И красотка, если кому нравятся выпотрошенные. Патологоанатом сказал, что зайдет через часок. Пока, Моу.

– Ага, пока.

Брок глотнул прямо из термоса и просмотрел рапорт медэксперта с места происшествия: белая женщина, личность не установлена, возраст приблизительно двадцать пять лет. Черт, опять стрельба.

– Поехали, милочка, – вздохнул он. – Устроим тебя на покой. Ты же не виновата, что помешала мне завтракать.

Морг был построен в годы великой депрессии, и возраст его был заметен. Стены были выложены кафельной плиткой, кроме тех мест, где плитку отковыряли от скуки сторожа, и там был виден окаменевший клей. Где не было кафеля, была нержавейка. Эхо здесь было, как в Мамонтовой пещере, и скрип колес каталки усиливался до очень неприятного звука.

Брок завел каталку в небольшую ярко освещенную прозекторскую рядом с кладовыми. Ее почти всю занимал стол из нержавеющей стали, желоба для стока вдоль стен и висящий с потолочной балки микрофон.

Брок быстро переложил подопечную на прозекторский стол и начал до болезненности интимный процесс раздевания трупа. Каждый предмет одежды надлежало пометить, прицепить ярлык и зарегистрировать на случай, если ребята из судебной медицины потребуют дальнейшего расследования. Когда это будет сделано, дальше ее будет раздевать патологоанатом.

Он расколет ей череп и обнажит складки и ложбины мозга, откроет грудную клетку как оконные жалюзи, подкинет на ладони печень и легкие, осмотрит холодный ком утробы в поисках следов насилия или мертвого эмбриона. Тогда, и только тогда, ее передадут Броку. После того как будут открыты все ее секреты, он тщательно зашьет раны, сделанные убийцей и прозектором, чтобы близкие могли ее опознать.

Его называли Портной. В глаза – никогда, но он все равно знал свою кличку. И не имел ничего против. Искусство обращаться с иглой он унаследовал от деда с материнской стороны, который всю жизнь проработал швейником. Пусть зовут как хотят, он свою работу делать умеет. Тот хмырь, что был здесь до него, выпускал этих бедняг в таком виде, как из фильма про Франкенштейна.

Он глянул на лицо трупа. Действительно, красотка. Этой хотя бы пуля в череп не досталась. Вот этого он действительно не любил. Три пули почти в упор. Тот, кто это сделал, угробил отличный кожаный жакет, не говоря уже о женщине, которая была внутри. Он надеялся закончить работу, пока не началось посмертное окоченение. Забавная штука: солнечные очки так и остались у нее на лице.

Пиджак удалось снять почти без труда, и обнажилась кожа рук. Наркоманка – понятно. Пыталась, наверное, кинуть наркодилера, а это народ нервный. Брок аккуратно сложил пиджак. У него такой был когда-то, еще в колледже, и он, помнится, его много лет носил.

Он потянулся к очкам на глазах покойницы. Одно стекло треснуло, но не выпало. Посмотрим, какого цвета были у нее глаза.

Тело дернулось, но Брока это не удивило. За много лет, пока он раздевал и зашивал мертвецов, он много видел дергающихся трупов. Иногда они шевелились, как марионетки в неумелых руках. Один однажды даже сел. Это просто задержанная реакция мускулов, как у мертвой лягушки на удары током в школьном кабинете биологии.

Холодная рука покойницы охватила его правое запястье. У Брока перед глазами поплыли темные круги, как если посмотреть на лампу и отвернуться. Он тупо глядел, как резко дернулся живот трупа. Раз. Другой. Почему-то Брок увидел, как сидит в своем старом «шевроле» и ругает не заводящийся мотор. Покойница кашлянула и выбросила полные легкие черной крови. Брок почувствовал, что бутерброд в животе борется за свободу.

Он попытался выдернуть руку, но труп не отпускал. И тогда он заорал, и вопль многократным эхом стал отдаваться в ушах. Покойница бросила его руку, чтобы сесть, и Моу Брок пулей вылетел из качающихся дверей морга.

Соня Блу села на прозекторском столе, осторожно переплетя руки на животе. Непонятно, что сделал с ней серафим, но это помогло. Хотя и не слишком быстро. Она передернулась при мысли, что могла бы прийти в сознание с электрической пилой в мозгу.

Чудесное воскрешение там или что, а чувствовала она себя более чем хреново. Голова была полна горящей воды полночного цвета. Когда она сползла со стола, ее снова потрясла судорога. Пол под ногами наклонился.

Нет! Не здесь! Не сейчас! Тут через минуту будут люди.

На глаза попался сложенный пиджак, и Соня застонала, увидев дыры от пуль. Черт, если бы хоть изоленту найти...

Она вышла, шатаясь, из морга, и пошла по коридору в погрузочную, откуда похоронщики забирали дорогих усопших. К счастью, в этом именно морге она уже бывала и потому знала расположение помещений, так что сбежать было просто.

Она едва осознавала страшную боль в животе, но это уже было не важно. А важна была только злость. Она питалась этой болью, создавая ненависть, хрустальную в своей чистоте. Ярость распускалась экзотическим ночным цветком. И ненависть давала силу.

Она слышала пение сирен ненависти, звавших отпустить вожжи и отдаться ее едким объятиям. Раньше она бы сразу испугалась, взволнованная порожденными этой ненавистью видениями. Она бы полностью потеряла контроль, а потом, когда ненависть утолилась бы, обвинила Другую в зверских поступках. Сейчас, впервые с тех пор, как ее переделали по образу сэра Моргана, она не стала отказывать себе в удовольствии самой насладиться яростью.

Она приняла ненависть, как часть себя самой, естественную, как дыхание или мочеиспускание. Ощутила силу, рождаемую гневом, ласкающую змеиными языками и электрическими искрами. Глянув на свои руки, она увидела, что они покрыты коркой черно-красной слизи.

Соня шла по ночным улицам, невидимая, но ощутимая. Ее путь был отмечен ударной волной, захватившей окружающих, как кильватерная волна линкора подхватывает гребные лодочки.

Мать дала ребенку пощечину, а когда он заплакал, дала еще одну, посильнее.

Мальчик ущипнул грудную сестренку так, что на беззащитной коже остался синяк.

Усталая домохозяйка глянула на стойку с кухонными ножами, потом на мужа, развалившегося перед бормочущим телевизором.

Тощий молодой человек в роговых очках и стриженный так коротко, что через щетину просвечивала кожа, отодвинул на окне шторы и подошел к шкафу, где за одеждой были спрятаны две винтовки, пять пистолетов и пятьсот патронов.

Двое любовников, сцепившись в объятиях среди сбившихся в кучу простыней, вдруг начали ссориться.

Домашний пес завыл, прижал уши и цапнул хозяина за руку до крови.

Соня Блу ощущала свою работу, как не может ни один человек. Она была по-своему вместе с каждым, кто реагировал на ее стимул.

На каждом ее шагу происходили десятки вспышек. Некоторые разражались сварливыми тирадами, другие были куда более грубы. Но не она создавала злобу и недовольство у этих случайных незнакомцев; она лишь давала им вырваться наружу. Панглосс был прав: в каждом разуме, которого она касалась, были семена саморазрушения. Люди жаждут истребления, своего или врагов – безразлично. С каждым таким взрывом Соня становилась сильнее, и чужую ярость она включала в свою.

Каким-то уголком души она сопротивлялась этому небрежному посеву раздора, пыталась заставить себя услышать что-нибудь еще, кроме поющей в жилах жажды крови. Она шла по городу, запуская тысячи семейных свар, пьяных драк, закулисных ссор, изнасилований. Она слышала полицейские сирены и прерывистый вой «скорой» в ответ на эпидемию огнестрельных и ножевых ран. И хорошо. Это даст ей нужное прикрытие. Она автоматически увернулась от полицейской машины, вынырнувшей из-за угла с мигающими фарами и включенной сиреной.

Соня захохотала, и ей показалось, что небо вздрогнуло.

– Клод! Клод? Клод?

Имя, хотя искаженное гулким эхом, казалось знакомым. Кажется, это его так зовут. Он попытался открыть глаза и посмотреть, кто зовет, но глаза будто эпоксидкой склеили. Какой дурак мог устроить такую шутку? Он потянулся снять с глаз клей, но руки не отзывались. Как будто движешься под водой.

– Клод!

Вялость начала исчезать, сменяясь таким ощущением счастья, что Клод почти испугался. Когда же он попытался подумать, чему он так рад, голова стала распухать, в глазах забилась пульсирующая боль.

Зачем думать? Просто радуйся.

Слова эти в голове ощущались приятно, хотя и не принадлежали ему. Похоже было на добрый совет, так чего упираться? Клод откинулся в удобном кожаном кресле, решив последовать предложению, сделанному без голоса, и стал осматривать обстановку. Он был в роскошно обставленных апартаментах, одетый в смокинг. Клод попытался навести глаза на резкость, но резкий удар болевого скальпеля пронизал лобные дозы мозга.

– Просто радуйся, – предупредил дружелюбный не-голос.

– Я так рада, что все так сложилось, а ты? Теперь мы можем побыть одни.

Кто-то к нему обращается. Женщина. Нет, девушка. Но где она? Он боялся оглянуться, чтобы не вернулась боль.

Дениз сидела на кровати. Раньше ее вроде бы там не было. Она выглядела точно как в его сне. И робко улыбалась, краснея.

– Мои родители так рады, что ты меня нашел. Отец тебе хорошо заплатит. – Она улыбнулась ему, и комната замелькала. Дениз была одета в длинную развевающуюся мантию на голове золотая диадема. – Полкоролевства – достойная награда тому, кто нашел пропавшую принцессу.

Диадема исчезла, но мантия осталась. Она была девственно-бела, а спереди пенилась кружевами и атласными лентами. Клоду до боли хотелось ее потрогать.

Дениз встала и подошла к Клоду. Он не мог ни заговорить, ни шевельнуться, ни думать. Он мог только смотреть, как эта красавица опускается к нему на колени. Мантия преобразилась в подвенечное платье с фатой. Клод провел пальцами по кружевам и перламутровым пуговицам. Наяву. Все это наяву.

Конечно, наяву. Просто радуйся.

Но как же Соня Блу? Ведь она же – Соня Блу?

Дениз у него на коленях вздрогнула.

– Я так счастлива, что ты избавился от этой ужасной женщины! От той, которая всюду ходила и говорила, что она – это я. Мир не слыхал подобной глупости! Она же даже не была на меня похожа!

Дениз наклонилась, поцеловала его в щеку, и он забыл, что не назвал имени Сони вслух.

Он уже очень давно не занимался сексом и сейчас с неловкостью понял, как у него сильно встал. Он боялся, что Дениз обидится, когда эта штука в нее упрется. Но она была такой близкой, такой теплой. Он вдохнул ее запах и удивился, ощутив аромат чайных роз. Розами пахла его тетушка. Совсем не тот аромат, которого ожидаешь от краснеющей нимфетки-принцессы.

Кожа Дениз стала прозрачной, показался череп. Девственный размах подвенечного платья покрылся плесенью, будто долго лежал в подвале. Из голых орбит смотрели на него глаза без век.

Вопль не вырвался наружу, а остался мертвой тяжестью у него в груди.

– Что с тобой, Клод? Ты опять думаешь об этой ужасной женщине? – Дениз снова облеклась плотью и чистым атласом. – Ты же знаешь, как это на тебя действует, а когда ты огорчаешься, огорчаюсь и я. Ты же не хочешь меня огорчать?

– Нет... не хочу... конечно.

– Вот и хорошо. Я не хочу, чтобы ты думал об этой ужасной женщине. Понимаешь?

Он кивнул. Лицо черепа с виноградинами ободранных глаз исчезло из памяти.

Подвенечного платья уже не было, а вместо него явилось короткое белое неглиже. Хотя шифон скрывал ее тело, Клод понял, что под неглиже она голая. Он задышал прерывисто, на лбу выступил пот. Дрожащими руками он погладил ее волосы.

Он давно уже ничего в жизни не желал. Эта жизнь обманула его во всех его надеждах: спортивная школа, карьера профессионального футболиста, достойная работа. Нет смысла желать того, чего никогда не получишь, в результате тебе достанутся только разочарование и неудовлетворенность. Он хотел Дениз, хотел с той минуты, как увидел ее во сне, но это было невозможно. Дениз – это тень, и желать ее так же бессмысленно, как в том старом фильме, где полицейский влюбляется в портрет убитой женщины.

Не-голос был прав. Сомнениям нет места. Если Дениз Торн на самом деле не существует, так что с того? А если бы и была, то ей сейчас было бы тридцать пять, а не семнадцать – подумаешь, важность! Вот она, настоящая, живая и молодая прямо сейчас, и вот только это и важно. Почему-то для него исполнилось желание его сердца, и дураком надо быть, чтобы растратить его без толку.

Он встал, держа на руках Дениз. Она положила голову ему на плечо, и его накрыло ласковым ароматом ее волос. Клода приятно удивила сила собственных рук и ног. Не было ни пульсации в голове, ни ноющих мышц, будто он был вознагражден за свое решение избавлением от боли.

Дениз была как лекарство, проникающее ему в кровь с каждым вдохом. Он ощутил радость во всем теле, будто каждая клетка была заряжена. Ему хотелось раствориться в ее теле и никогда уже не возвращаться в реальность.

Они лежали рядом на матрасе. Клод был сперва нерешителен, но она так прижималась к нему, извиваясь, что его страхи обидеть ее рассеялись. Дениз дразнила его быстрыми, птичьими поцелуями, пока дыхание его не стало отрывистым и сердце не забилось в унисон с пульсацией в паху.

Они лежали голые, хотя он не помнил, чтобы они раздевались. Но это его не тревожило. Он никогда не любил этот этап, когда постепенно открываются физические недостатки. Обнаженное тело Дениз излучало тепло, рассеянное сияние, которое отвлекало от подробностей, и она смотрелась неясно, как фотография кинозвезды на задней стенке шкафчика.

Он вошел в нее, затаив дыхание, чтобы не напугать. Но страх оказался напрасным. Она ахнула и подняла бедра ему навстречу, острыми ноготками вцепившись ему в ягодицы. Потом она забилась под ним в дикой страсти, с каждым ударом шипя и стеная.

Он боялся извержения до введения – давно уже ничего не было, – но после первых движений успокоился, уверенный, что пройдет дистанцию.

Дениз прилипла к нему, обхватив его ногами. Ее крики и шепоты переходили в стоны и дрожащие вздохи, и по временам казалось, что это не она, а кто-то другой. Клод не обращал внимания. Он будто ехал верхом на скользком дельфине, обхватив руками и ногами бешено вертящееся тело, летящее по волнам. Он ощущал подступающий оргазм и бился, чтобы его сдержать. Он не хотел, чтобы скачка кончилась. Клод открыл глаза в жажде наполнить их видом Дениз.

У нее больше не было глаз. На Клода глянули его отражения в двух темных стеклах. Длинные светлые волосы извивались щупальцами актинии, которая меняет форму.

– Нет!!!

Поздно. Темнота уже окрашивала ее волосы. Она улыбнулась обнажив клыки, но это его не испугало; а испугало его то, что у него все еще стоял. Он должен был потерять эрекцию, как только понял, что под ним такое; у него должен был опасть, как сдутый шарик, а он все еще был твердым Клод попытался оттолкнуться от нее, но Соня притянула его назад.

– Ты же этого всегда хотел? – осклабилась она, поддавая бедрами ему навстречу. Они были сиамскими близнецами, соединенными в паху предательским куском плоти.

– Целуй меня, Клод, целуй!

Она оплела его руками, притягивая лицом к своему ждущему рту. Клыки были цвета старой слоновой кости. Клод не мог понять, что с ним сейчас случится – рвота или оргазм.

Соня неподдельно удивилась, когда он сомкнул руки на ее горле. Пальцы сжались крепче, и он грубо вбил себя ей между ног. Она билась под ним, пока он пытался выдавить жизнь у нее из легких, одновременно вбрызнув ее в чрево. Она размахивала ногами, полосовала ему ногтями лицо, но он не останавливался. Интересно, отвалится ли у него под пальцами ее голова.

Обман, обман! Надо было знать! Слишком это было хорошо для правды. Хотела из меня Ренфилда сделать? Я тебя убью за это, сука!

Лицо Сони Блу исчезло, будто кто-то переключил каналы телевизора. Клод глядел на голую пожилую женщину, бьющуюся в его хватке. Лицо ее, несмотря на смазанный грим, сбитый набок парик и выпученные глаза, было знакомым.

Озадаченный Клод ослабил хватку на ее горле, и, не успев сообразить, что же происходит, забился в оргазме. Он не почувствовал, когда она проникла ему под череп и сдавила мозг.

Жуткий приступ клаустрофобии накатил на Кэтрин Колесс, когда мертвец рухнул на нее мешком.

Она будто была погребена под массой плоти; запах пота и семени оглушал. Она вывернулась, из ее губ вырвался прерывистый вой.

Легкие были набиты обломками лезвий и битым стеклом. Кэтрин осторожно тронула горло – оно было уже размера и цвета спелого баклажана. Она поглядела на тело Клода. Надо было убить его, как только увидела. Так поступил бы Эзра. Но нет, надо было попытаться его перевербовать. На случай, если у Торна есть умные мысли, как от меня избавиться.

Не было достаточной для него кары за то, что он с ней сделал. Никто, никто на свете не смел с ней так обращаться! Она открыла рот, чтобы обругать мертвеца, но добилась только боли и нечленораздельного мычания.

Ее руки взметнулись к горлу, ощупывая дрожащими пальцами вспухшую плоть. Нет! Не может быть! Она задрожала, глаза наполнились слезами. Нет-нет-нет! Страх уступил место ярости, она набросилась на холодеющее тело Клода, молотя его так, что появились посмертные синяки. Потом в изнеможении вытянулась на разоренной кровати, ничего не видя от слез, и остатки семени Клода потекли по бедру.

Что же случилось? Она составила правильный сценарии, организовала должные стимулы и иллюзии. Где же была ошибка? У нее было все под контролем, как всегда...

Но ведь это не так, сама знаешь.

Как тебе понравилось, Кэти-Мэй? Как тебе твой первый оргазм?

Она зажала уши руками. Не стала открывать глаза. Она узнала этот голос и боялась того, что может сидеть на кровати и на нее смотреть. Она молилась, чтобы это ушло прочь.

Но я не могу уйти, Кэти-Мэй. Я всегда с тобой. Всегда, как и обещала.

Зачем ты здесь? После всех этих лет – зачем?

Времена меняются. Обстоятельства тоже. Я пришла тебя предупредить. К тебе идут гости. Один из них уже у ворот.

Кэтрин знала, что Салли исчезла раньше, чем она открыла глаза Исчезла ли? Как бы там ни было, а Салли была права. Она чувствовала приближение посетителя. Что ж, пришла пора встретить этого гостя.

Соня Блу стояла у ворот особняка Кэтрин Колесс, разглядывая ярко освещенную подъездную дорожку и цепь вооруженных охранников, патрулирующих зеленое пространство возле дома. Колесс либо страдает паранойей, либо ждет нежелательных гостей.

Соня перескочила стену, не обращая внимания на битое стекло, вмазанное сверху в раствор. Эти штуки хороши против папарацци или просто любопытных, но не против того, кто вернулся из мертвых.

Колесс умело выбрала убежище. Дом стоял в фешенебельном пригороде за полосой магазинов и типовых ресторанов, отделявших город от его сателлитов. К фасаду дома изгибалась дорожка, усыпанная ракушечником и обсаженная миртами. Днем это поместье могло бы сойти за обыкновенную твердыню привилегий. Но ночью... ночью – совсем другое дело. Ухоженные газоны переливались в свете прожекторов, установленных на деревьях, и одинаковые охранники обрисовывались четкими силуэтами.

Так как же действовать? Лобовая атака или незаметное проникновение? А, какого черта... не время для тонкостей.

Дорожка хрустела под ногами.

Что ж, сука, давай посмотрим, как ты меня попробуешь остановить на этот раз. Давай, чего ты ждешь? Приглашения с золотой каймой?

Прожектора мигали и тускнели, как рождественские огоньки. Соня ощущала радость ярости, от которой волосы шевелились на голове, искорки отскакивали от пальцев. Без света. Темнота, бурлившая у нее внутри, была отрицанием света, звука, жизни. Свет нетерпим – и не может существовать – в ее присутствии.

Запах пса она почуяла раньше, чем увидела зверя. Семьдесят фунтов немецкой овчарки вылетели из кустов, метя ей в горло. Соня перехватила собаку в воздухе, поймала за шкирку как щенка. Смерть пса была мгновенной.

– Шайтан? Шайтан, что там?

Колесник стоял на краю полосы света, всматриваясь в темноту, держа «узи» наготове. Прожектора замерцали, и он нервно оглянулся.

– Шайтан? Шайтан, ко мне!

Труп собаки вылетел из темноты в лицо колеснику, сбив его на землю. Короткое стаккато его «узи» снесло верхушку куста и разбило ближайший мигающий прожектор.

Оглушенный колесник столкнул с груди мертвую собаку. У него шла кровь носом, в горле тоже был вкус крови. Слышался собачий лай, бежали люди. Кто-то над ним склонился, и охранник увидел пару своих отражений в темных очках. Господи, ну и глупый же вид.

Его нашли висящим на гладких перевитых ветвях мирта; удавкой служили его собственные выпущенные кишки. Некоторые из охранников – те, кто еще не проходил обработки Желанием Сердца, – поглядев, как он болтается елочной игрушкой, решили, что сейчас самое время делать ноги. Выдуривать сбережения у старух и шугать журналистов – одно дело, а это – совсем другое. И они успели искренне удивиться, когда их коллеги открыли огонь, расплескивая внутренности беглецов по газону.

Собаки зарычали, завыли, натягивая поводки и щелкая зубами. Один доберман стал нюхать размазанные останки дезертиров. Немецкая овчарка сунула нос в красное месиво, и доберман впился клыками ей в плечо. Через секунду собаки сцепились в рычащий ком схватки, перегрызая друг другу глотки и отрывая яйца.

Когда один из колесников допустил ошибку, попытавшись вытащить свою собаку, и потерял три пальца, остальные открыли огонь по псам, разрывая их на части автоматными пулями. Рычание боя сменилось визгом, собаки забыли о драке и попытались выскочить из-под огня.

Когда дым рассеялся, на газоне лежали три мертвых добермана и четыре немецкие овчарки. Четвертый доберман, который начал драку, был еще жив, хотя у него в позвоночнике сидела пуля. Он лежал среди мертвой своры, жалобно визжа и пытаясь подняться. Один из колесников прикончил его короткой очередью.

Четверо колесников уставились на кучу мертвых псов людей. Прожектора замигали, потускнели, вспыхнули и погасли.

– Надо возвращаться в дом. Без прожекторов нам тут делать нечего.

– А Деннингс? – прошептал охранник с искалеченной рукой и бледным от болевого шока лицом.

Остальные посмотрели на выпотрошенного товарища, висевшего на дереве.

– Может, его, это, хоть срезать оттуда?

– На фиг. От Деннингса уже никакой пользы.

– Да, но...

– Но что «но»?

– Где его автомат?

Огонь автомата разметал их как пластиковые мешки с пенорезиной и клубничным желе. Соня восхитилась бьющим из ее рук хаосом. Неудивительно, что они так любят эти штуки. Она продолжала стрелять, пока не щелкнул пустой магазин, потом отшвырнула автомат. Лужайка из газона дорогого пригородного дома превратилась в скотобойню.

Когда Соня коснулась ступеней крыльца, лампа над дверью вспыхнула двойной яркостью и – пых! – перегорела, брызнув дождем матового стекла.

Соня прошла мимо роскошной зеркальной рамы в стиле псевдорококо. Безглазые херувимы с детскими лицами глядели на нее из позолоченных виноградных гроздей. Она остановилась посмотреть на свое отражение.

Она была Шивой, она была Кали. Она была всем, что есть в природе темного и страшного, обожаемого и презираемого, почитаемого и отвергаемого. Она как в ножны была заключена в оболочку тьмы цвета свежего кровоподтека. Эта оболочка рябила и колыхалась медузой, и на глазах у Сони выпустила щупальце, вслепую шарящее в воздухе, будто в поисках добычи. Она знала, что ищет это щупальце, и знание это не взволновало ее и не встревожило.

Ни вины, ни угрызений совести не было. Излучаемое ею зло не было инфернальной сущностью, придуманной теологами за столетия попыток снять с себя вину. Нет, это было всего лишь человеческое зло. Конечно, оно было выделено и очищено до такой степени, что стало метафизическим эквивалентом ракетного топлива, но источник его был не дьявольским, а смертным.

Нобли могут на этой сохраняемой энергии жить без подзарядки столетиями. Но Соня была неоконченным сосудом, она не умела должным образом синтезировать эмоции, почерпнутые из других. Ей грозила перегрузка и непроизвольный взрыв, и потому надо было сбросить заряд, пока этого не случилось. Но как это ни делаешь, все равно опасно.

Она вспомнила слухи насчет того, что гитлеровские лагеря смерти, сталинские чистки и фермы перевоспитания красных кхмеров были побочными эффектами таких взрывов. В Реальном Мире не происходит ничего, что не отразилось бы в полужизни человеческих существ, и какая-то часть ее сущности по-прежнему не хотела выпускать зло на невинных.

Соня оскалила клыки и состроила гримасу в зеркало. Так-то лучше. Нет больше смысла притворяться, верно? Так где ты, сука? Выходи и дерись лицом к лицу, как подобает монстру.

(Я в кабинете. Третья дверь слева.)

Соня вздрогнула, забыв зеркало и отражение. Голос был отчетлив и ясен, будто Колесс стояла бок о бок. Значит, она подготовилась, да? Отлично. Соня чувствовала себя викингом-берсерком, ошалевшим от кровопролития и неизбежности смерти. Она отметила, что с нее градом течет пот и руки дрожат. Огонь внутри и огонь снаружи. Так просто было бы отдаться этой злости, что пенится и шипит в ней, броситься в битву, завывая, как погибшая душа в аду...

Надо действовать осторожно и думать головой. В последний раз когда она отдалась бездумной злости, это чуть не обошлось ей в последние остатки здравого рассудка. Но соблазн был велик. Наполняющая сила раздувала ее, как кожаный мяч, накачанный до предела. Что будет с ней – и с теми, кто рядом с ней, если она взорвется?

В кабинете погас свет, хотя ей это было безразлично. Хоть бы был яркий полдень при открытых шторах.

Кэтрин Колесс сидела на краю большого дубового стола, занимавшего почти всю комнату. Она была одета в брючный костюм серебристой парчи, вокруг шеи был повязан розовый шарф. Аура вокруг нее дрожала, как горячий воздух над летним асфальтом. От излучаемой ею ненависти Соня чуть не замерла в экстазе.

(Ты мне причинила море хлопот. Надо было тебя убить на месте, как предлагал Торн.)

Соня вздрогнула. Надо было соблюдать осторожность, держать над собой экран. Колесс бывала у нее в голове и знала, как повернуть нож для максимального эффекта. Они были на дистанции прямого удара, но это было не важно. Когда удар будет нанесен, это будет сделано не на физическом уровне.

– И почему ты этого не сделала? Зачем было держать меня в живых? Просто от жадности?

Колесс с таким видом, будто тема ей неприятна, перебирала руками завязанный под горлом шарф.

– Или дело в другом? В том, что у нас с тобой есть что-то общее?

Колесс окаменела, глаза ее полосовали Соню как скальпели. Голос прозвучал прямо у Сони в голове:

(Замолчи! Замолчи, Мерзость!)

Соня схватилась за голову, в глазах помутнело от прогремевшего под черепом грома. Если она еще раз так сделает, у меня мозги вытекут через уши, хоть я и вампир. Ладно, какого черта...

– Ага, не все ведь обезьяны живут в зоопарке? А может, и не все монстры надежно сидят под замком?

Еще одна молния раскаленной боли, и Соня чуть не откусила себе язык.

– На этот раз я не накачана наркотиками, Колесс, и я все вижу. У тебя есть сила – признаю, – но нет знания. – Она желчно усмехнулась, вспомнив инфернальную мудрость Панглосса. – Что ты сделала со своими способностями? Охмуряешь больных и задуренных людей, чтобы отдавали тебе деньги, а если ты сработаешь небрежно – то и жизнь. Какое убожество! Это как лазером гравировать открытки.

Колесс не попыталась опровергнуть эту инвективу, но мысли ее щетинились злобой и неловкостью.

– Отчего ты молчишь? – спросила Соня, показывая зубы, и улыбнулась еще шире, увидев побледневшее лицо Колесс. – А где Хагерти? Санитар, которого схватили твои зомби? Где он?

Ответная улыбка Колесс была более чем неприятна.

(Да здесь он... и он тебя ждет.)

Она показала на огромное вращающееся кресло за столом. Соня протянула руку и повернула кресло к себе. Она знала, что увидит, не хотела этого видеть, но не могла заставить себя отвернуться. Голос Колесс слился в белый шум.

(Слишком... гад... раздавил гортань... так просто сунулась ему в голову и аневризму – р-р-раз! Как перезрелый помидор. На самом деле оказала ему услугу. Она могла прорваться в любой момент и где угодно, он бы, скажем, ехал на машине, влетел бы в школьный автобус, например...)

Клод распростерся в кресле, голый. Кожа его приобрела голубой оттенок, кровь отстаивались в ногах и ягодицах. У него был потрясающе беззащитный вид; лицо обвисло, половые органы сморщились.

Соня закрыла ему глаза, коснувшись пальцами прохладного лба.

(Он присматривал за тобой, и ты решила оказать ему ответную услугу. Не вышло.)

Голова Сони резко повернулась к Колесс. Лицо Кэтрин сменилось сгустком мерцающего белого света, с каждой секундой усиливающегося. Соня ощутила, как ее собственная энергия сгущается в защитный клубок, как у кобры.

Из силового поля, окружившего Кэтрин Колесс, протянулись длинные змееподобные щупальца. Она была похожа на горгону, гипнотизирующую свою жертву. Щупальца застыли на миг в воздухе, потом как бичи свистнули, опускаясь на голову Сони и погружая острия в сияние цвета кровоподтека.

Замок был очень стар. Он стоял на вершине крутой горы, глядя на безрадостное ущелье, где бежала на дне серая лента горного ручья. Вокруг бушевала гроза, и темные коридоры замка озарялись простынями молний. Комнаты были заставлены тяжелой резной мебелью под покрывалами. Пыль покрывала огромные портреты на стенах трехдюймовым слоем. Рваной марлей свешивалась из всех углов паутина, лениво покачиваясь на сквозняках.

Истребительница вампиров стояла в главном холле, держа ковровую сумку с инструментами своего ремесла. Кучер-крестьянин высадил ее у подножия дороги, ведущей к замку, и уехал, нахлестывая коня, предоставив ей остаток пути пройти пешком. Поздние сумерки сгущались в ночь. Ей надо было найти чудовище и пронзить его в логове, пока не стало слишком поздно. Сотни людей пали жертвами его ядовитого прикосновения, и пришла пора положить конец дьявольскому царству ужаса.

Истребительница направилась в подвалы, где, по легенде, находились фамильные склепы. Темнеющее небо вспыхивало молниями, и вновь все проваливалось во тьму. Истребительница шла вниз по винтовой лестнице, одной рукой держа над головой керосиновую лампу, сжимая сумку в другой.

Подвалы были темны, пахли плесенью и сырой землей. Слышно было, как разбегаются от света лампы крысы. Пищали и возились над головой гирлянды нетопырей.

Она подошла к массивным железным воротам, запертым тяжелой цепью с замком. За ними простирались древние своды, где пряталось днем чудовище и откуда выходило каждую ночь насыщать свою противоестественную похоть и распространять свою мерзкую заразу среди слабых и невинных. Истребительница отставила лампу и достала из сумки молоток и зубило. Приставив острие зубила к замку, она стала бить молотком. На пятом ударе замок сломался, и железные ворота на ржавых петлях распахнулись внутрь.

Времени оставалось немного. Истребительнице надо было спешить, чтобы застать монстра спящим в гробу. Склеп оказался большим подземным залом с многочисленными каменными саркофагами. Какой же из них логово вампира? И как успеть вовремя поднять тяжелую мраморную крышку? Истребительница шла от могилы к могиле с высоко поднятой лампой, и в груди у нее начинал сгущаться страх.

Здесь! Вот она! Только один саркофаг не был запечатан плитой. Свет лампы блеснул на темном полированном дереве гроба. На нем была золотая эмблема – огромный нетопырь с развернутыми крыльями и разинутой пастью, держащий в когтях мужчину и женщину. Непонятно было, каким чувством охвачены эти крошечные человечки – ужасом или восторгом.

Она встряхнулась, избавляясь от чар, которые будто бы источал золотой нетопырь. Сжимая серебряное распятие, осиновый кол и свой верный молот, истребительница откинула крышку гроба, укрепляясь духом против того зла, что лежало внутри.

– Сюр-р-приз! – воскликнул вампир, вскакивая из гроба, как чертик из табакерки и хлопая тортом по лицу истребительницы.

Она отшатнулась. Глаза залепило тестом и кремом. Истребительница рукой отбросила забившую глаза и ноздри массу, яростно отплевываясь.

– Ты и в самом деле думала, что я дура! – рассмеялась Соня Блу, вылезая из ящика. – Неужто ты надеялась, что я попадусь на эти третьесортные иллюзии? – Она вцепилась пальцами в края саркофага, и он сухо треснул у нее в руках. Обломки Соня сунула под нос Кэтрин. Это был пенопласт, крашенный под мрамор. – А ты посмотри вот на это! – Она бросила Кэтрин в лицо горсть паутины. – Сахарная вата!

Схватив сумку Колесс, Соня высыпала ее содержимое на пол.

– Подумать только, ты была у меня в голове и ничего не поняла! – Она показала на чеснок, четки и святую воду, неодобрительно покачивая головой. – Прав был Жилярди: ты просто недоразумение.

Ухватив Колесс за воротник, Соня вздернула ее на ноги.

– Ты не с той женщиной связалась, проповедница. Ты выпустила то, чему никогда не следовало выходить на свободу.

Колесс глядела на выступившую на лбу вампирши испарину. Соня была похожа на женщину в сильном приступе малярии, и от нее шел жар, как от чугунной печи.

Пусти,шепнула Другая. Отпусти меня. Это будет правильно, разве ты не чувствуешь?

Она чувствовала, и это ее больше всего тревожило. Перегрузка действовала на сущность, живущую в ее снах, не меньше, чем на ее физическую форму. Ее рвали на части попеременные волны невыносимой стужи и кипящего жара. Ей показалось, что слышен запах перегорающих цепей у нее в голове.

Отпусти меня на волю. Отпусти или нам обеим конец.

– Нет.

Раздался звук сотни гневных голосов, и в склеп ворвались крестьяне с длинными горящими факелами над головой, зловеще размахивая вилами и косами.

– Смерть вампиру!

– Смерть чудовищу!

Вампирша бросила истребительницу и зашипела от злости. Она бросилась бежать, но сельский священник встал у нее на пути, воздев над головой взятое из церкви распятие. Вампирша отшатнулась от поднятого креста и съежилась, закрывая руками голову от его сияния.

– Хватай ее!

– Бей!

– Убийца! Дьявол!

Грубые руки схватили рычащую и бессильную вампиршу, притиснули к стене. Красные лица расступились, пропуская истребительницу.

– Дайте-ка мне. – Истребительница держала над головой меч. На глазах у изумленных крестьян лезвие превратилось в голубое пламя. Они благоговейно ахнули, но не ослабили хватку.

Вампирша зашипела, задергалась, пытаясь вырваться, но тщетно.

Колесс приставила острие над сердцем вампирши и вогнала лезвие.

Вампирша вскрикнула, выгнулась дугой, когда меч пронзил сердце. Колесс положила обе руки на рукоять и вогнала клинок глубже, пока тело вампирши не оказалось приколото к стене. Из глаз вампирши показалась кровь, а вампирша смеялась.

– По-пожалуйста, миссус Колесс, не протыкайте меня этим уж-жасным мечом!

Это был и не был голос Сони Блу.

– Вот теперь ты это сделала, – вздохнула вампирша, вынимая меч из своей груди. Крестьяне с факелами затрепыхались в воздухе и исчезли, как голограммы. – Теперь ты наконец достукалась.

Кэтрин Колесс снова была в своем теле, хотя и не помнила, как они расцепились. Наверное, это Блу выбросила ее из своего сознания. Кэтрин не ожидала, что вампирша будет так сильна. Она собиралась проткнуть незащищенную психическую сущность Блу так же легко, как лягушку острогой. Впервые в жизни Колесс встретила противника не слабее себя.

Блу стояла в центре силового поля, и оно колебалось и рябило вокруг нее зловещим мыльным пузырем. Глаза Кэтрин глядели только на Блу – та подняла руки, будто в экстатическом общении с порожденной ею тьмой.

Колесс знала, что надо бежать, но не могла шевельнуться. В оцепенелой зачарованности она смотрела, как растет голова Сони Блу, становится размером с рекламный воздушный шар. Очки, закрывавшие измененные глаза, растворились, открывая бездонные ямы и лилово-черные туманности, клубящиеся в их глубине. От пальцев вампирши отлетали, танцуя, сине-зеленые искры, вырисовывая странные узоры в пахнущем озоном воздухе.

Кэтрин Колесс пережила такой отклик на зло, исходящее от вампирши, что это было даже сильнее сексуального позыва. На краткий миг двери восприятия Кэтрин Колесс распахнулись. Живущий в ней Притворщик вышел из укрытия. Часть ее сознания, считающая себя Кэтрин Колесс, съежилась при виде своего демонического дополнения. У Притворщицы была гладкая кожа цвета корицы, две пары грудей, одна над другой, с крошечными мышиными глазками вместо сосков. Несмотря на свою монструозную непохожесть, Притворщица была невероятно знакомой, и Кэтрин тянуло назвать эту тварь по имени, но ее гортань не могла произносить слов.

Кэтрин вывернулась из видения раньше, чем могла бы рассмотреть тварей, извивающихся в складках губ суккуба. Блу по-прежнему стояла в середине своего пузыря, в глазах клубилась темнота, губы благосклонно улыбались.

(К чертовой матери. Сейчас я ей башку разнесу на фиг.)

Кэтрин выдвинула верхний ящик стола, стараясь не зацепить мертвое тело Клода. «Люгер» лежал на месте, заряженный и готовый к действию. Когда-то пистолет принадлежал Зебулону. Когда работаешь на ярмарках, он иногда бывает необходим. Впоследствии он использовался как доказательство военного прошлого («Снял его с мертвого фрица») и как символ поддержки Американских Ценностей при контактах с Национальной Стрелковой Ассоциацией. Очень хорошо, что она не послушалась Эзру и не выбросила оружие.

Щелкнув предохранителем, она прицелилась Соне в голову. Чем убивают вампиров, она точно не знала, но никто и ничто не выдержит, если его мозги расплескать по комнате.

Пистолет в руке дернулся, и Кэтрин увидела выползающую из дула пулю. Все шло медленно, как под водой.

Вот нос пули уткнулся в шкуру пузыря, окружившего ее врага. На шкуре появилась ямочка, она стала медленно прогибаться внутрь. У Кэтрин возникло видение: она сама зажигает спичку, сунув перед этим голову в духовку газовой плиты.

Услышав очереди на лужайке перед домом, Векслер понял, что пора рвать когти. Чтобы выяснить, в чью пользу счет, ему не надо было глядеть в окно.

Все тело ныло, а голова будто была набита опилками, сметенными с грязного пола бара. Одеваясь и проходя мимо зеркала, Векслер старался не глядеть, чтобы не видеть, что она с ним сделала.

Гримаса через час прошла, но лицевой тик, искажающий его черты в маску смерти, случался каждые десять минут. Он заметил свежие царапины от ее ногтей, исчертившие ему спину, плечи и живот. Член покраснел и распух, но половое возбуждение здесь было ни при чем. Последний раз такое суровое обращение с ним случилось в шестом классе, когда Векслер сдрочил двенадцать раз подряд.

Сколько времени он провел под ее контролем? Часы? Дни? Уже одного того, что она экспериментировала с ним как с марионеткой, достаточно, чтобы послать все к чертовой матери. И «Елисейские поля» туда же. Ради Бога, пусть его презирают коллеги, лишь бы избавиться от этой крашеной твари.

Начали возвращаться подавленные воспоминания, слава Богу, нечеткие и без звука. Он смотрел, как он обслуживает Колесс, смотрел, как смотрит зритель порнографический спектакль, только без полового возбуждения. Орган стоял – такой же твердый как был, – но никакого удовольствия при этом не было.

От охватившего стыда Векслера чуть не вырвало. Его превратили в живой вибратор.

Он с трудом натянул штаны, с облегчением вздохнул, найдя в кармане ключи. «БМВ» припаркован за поворотом перед домом. Если повезет, можно удрать, пока эти два создания ужаса будут Драться внизу – как в фильмах про чудовищ, которое он в детстве смотрел.

Он заберет из банка все деньги и возьмет билеты на первый же самолет, летящий куда угодно: Рагнун, Мехико, Дюссельдорф – да любая малярийная дыра будет лучше, чем еще одна ночь в объятиях Кэтрин Колесс.

Он осторожно стал спускаться по толстому ковру лестницы, в одной руке держа туфли от Гуччи, в другой – ключи от машины. Все было тихо-тихо. Нет, стой! Показалось, что из кабинета слышны неразборчивые женские голоса, но он не узнал, кто говорит.

Вдруг у него поджало мошонку, яички попытались вползти в живот, лицо перекосило в жутком подобии усмешки. Эффект был потрясающий – один из ведущих популярных психологов страны превратился в типичного старого похабника – подмигивающего, подталкивающего локтем. Да, надо будет залечь на дно, пока не пройдет лицевой тик. С такой рожей ему ни одной книжки не продать.

Трава была мокра от росы и много еще от чего, но сейчас было не до брезгливости. Векслер бросился к машине. Что ж, все же удача ему не изменила. Он готов был засмеяться, но боялся повторения спазма.

Есть. Есть. Пробился. Пробился.

Ударная волна свалила его наземь.

Он лежал в середине бешеного пожара, и этот огонь не опалял ни мяса, ни костей, но выжигал разум. Что-то сунулось в голову как пальцы, вертящие вязальные спицы, обнажая мягкое и извивающееся на дне его души. У этого «чего-то» были глаза цвета киновари и очерченный кровью разинутый рот.

Резкая боль в груди повторила такой же спазм в голове. Векслер свалился возле своей машины с разорванным желудочком сердца.

Он был первой, но не единственной жертвой непонятной эпидемии остановки сердца, разразившейся в то утро.

Прозекторы и врачи «скорой помощи» говорят, что время между двумя часами ночи и пятью утра – как раз то, которое большинство людей выбирает для прихода в этот мир или ухода из него.

После тяжелого дня, наполненного перебиранием бумаг в офисе и скольжением вдоль колючих проволок правил внутреннего распорядка, жертвы ложатся спать, и в самом глубоком забытье, куда и сны не приходят, сердце отказывает. Некоторые успевают проснуться и понять, что случилось, другие – нет. Вполне естественное явление.

Когда же власти собрались на совещание с записями и картами, чтобы попытаться найти систему в эпидемии сумасшествия и смерти, отметившей эту ночь, получились концентрические круги вроде тех, которые описывают взрыв атомной бомбы.

Радиус две мили. Собаки выли как погибшие души в пекле, а соседские кошки вопили как обиженные младенцы. Дети просыпались в слезах, крича, что над их кроватками витала «женщина с красными глазами».

Радиус одна миля. У четырех эпилептиков случились припадки, причем одному из них ранее диагноз эпилепсии не ставился. Миссис Даррен Мак-Клинток, вдова, страдающая хронической бессонницей, утверждала, что видела у себя на заднем дворе очертания женщины, облитой кровью.

Радиус полмили. Девять звонков в «скорую помощь» по поводу сердечного приступа, в четырех случаях наблюдалась мгновенная смерть. Три приступа случились у людей, ранее на сердце не жаловавшихся. Выжившие пациенты при опросе сообщали о кошмаре, где участвовала «женщина с красными стеклянными глазами».

Радиус три квартала. Два случая самоубийства; обе жертвы характеризуются друзьями и родственниками как «полностью нормальные». Мистер Джексон Маркс, тридцати восьми лет, встал с кровати, не разбудив жену, прошел к себе в кабинет и снес себе череп из пистолета, который купил год назад для защиты от грабителей. Синтия Энн Файф, пятнадцати лет, когда ее видели последний раз, сидела у себя в комнате и смотрела «Поздно-поздно ночью».

Точное время смерти неизвестно. Родители нашли ее в восемь часов утра. Она села в ванну и вскрыла себе вены маникюрными ножницами.

Радиус один квартал. Ноэль Лэндри, тридцати четырех лет заснул перед телевизором в одиннадцать часов вечера. Его жена Элизабет, зная, что он сам проснется, когда станция прекратит работу, пошла спать. Лэндри действительно проснулся но перед тем как подняться наверх, взял дробовик из чулана. Он застрелил свою жену и двоих детей (четырех и шести лет), а потом сунул дуло себе в рот.

Эпицентр...

Соня не знала, что случится, когда заряд будет сброшен, но этого она никак не ожидала.

Кэтрин Колесс стояла, подняв раскинутые руки, как ребенок, играющий во Франкенштейна. Зеленоватая субстанция сочилась из ноздрей, рта, глаз и пальцев проповедницы. Это вещество слегка люминесцировало, как дешевая маска Хеллоуина. В вязкой массе Соня узнала эктоплазму, хотя и в количествах, не имеющих прецедента в истории паранормальных явлений.

Она буквально изливалась из Колесс как из гротескных игрушечных монстров, у которых течет слизь из всех отверстий, если игрушку сдавить.

Эктоплазма извивалась и пузырилась, невидимые руки придавали ей человекообразную форму. Соня шагнула назад, дальше от фантомов, возникающих из этой гущи.

Среди них был угловатый мужчина с ястребиным лицом, в комбинезоне, и женщина с пустыми дырами на месте глаз. Женщина прижимала к груди недолепленного младенца. Бесформенная кучка пустолицых и пустоглазых детишек, соединенных как бумажные куклы, плыла хвостом за фантомной матерью.

Призрачные старики с растущими из рук ходунками и жертвы рака могли бы сойти за живых, если бы не восковой глянец кожи.

Над всем этим антуражем господствовал призрачный образ высокого холеного мужчины с лисьими манерами. Костюм-тройка сросся с кожей, а из рук исходили отростки, напоминающие Библию и микрофон. Соня поняла, что это Зебулон Колесс, покойный муж Кэтрин.

Последней поднялась из неестественной плазмы крупная фигура. Соня с запозданием узнала размытые черты Клода. Она отодвинулась дальше в тень – ей не хотелось к нему прикасаться.

Настала жуткая тишина, как покой в глазу урагана. Комнату озарял странный зеленоватый свет, исходящий от собравшихся призраков. Они пахли смесью древесного дыма, копченой свинины, белого джина и увядших роз.

Колесс заморгала, будто просыпаясь от глубокого сна. Казалось, ее сбивает с толку наполнивший комнату колдовской свет. Когда же она увидела размытые лица вокруг себя, здравый рассудок оставил ее.

Клодообразный призрак схватил ее за руки. Она очнулась от оцепенения, попыталась изо всех вырваться, но безуспешно. Только парик на сторону съехал.

Из мертвых ртов раздался прерывистый звук, будто вертятся лопасти скоростного вертолета. Мертвые смеялись.

Зебулон Колесс отделился от толпы, окружившей его вдову. Широким взмахом руки проповедник показал на жену. Его губы шевелились, производя искаженное подобие человеческой речи. Будто крутили не на той скорости иностранный фильм.

Соня была недостаточно посвященной – или недостаточно мертвой, – чтобы понять его речь, но догадалась, к чему он клонит. И Колесс тоже поняла – если судить по выражению лица.

Будто ставя точку в конце своего тезиса, тень Зебулона Колесса сунула руку с Библией в лицо Кэтрин и исчезла, поглощенная порами ее кожи.

Тело целительницы забилось в судорогах и обмякло. Клодоподобная тень отпустила его, и оно рухнуло на пол. Остальные призраки столпились вокруг, наблюдая за ее судорогами и подергиваниями.

Кэтрин Колесс подняла голову и ухмыльнулась мертвым. Рот был Кэтрин, но улыбка не ее. Глаза повернулись к Соне, но глядела не Кэтрин. Колесс сумела подняться на шаткие ноги – вдруг оказалось, что она не умеет стоять на каблуках. Она шла как пьяная, глаза и губы дергались, как у куклы в руках неумелого чревовещателя. Зебулон был мертв чуть больше года. Не очень много с точки зрения мертвых, но достаточно, чтобы он забыл, насколько сложно координировать плоть.

Собратья-мертвецы прижались к Кэтрин Колесс, на лицах было ожидание. От горящего в их глазах энтузиазма по коже у Сони побежали мурашки.

Рот Кэтрин Колесс открылся, раздробленная гортань произнесла звук, который мог быть и словом.

– Пмит.

Она повела ухоженной рукой, пальцы дергались.

– Прите.

Рука согнулась в клешню.

– Примите, – забулькал почти-голос. Рука исчезла в животе Кэтрин Колесс.

Через секунду она появилась, скользкая от крови, зажимая кусок розовых внутренностей.

– Примите, – произнес торжественный голос Зебулона. – Сие есть тело мое.

Бледные руки сомкнулись на протянутой требухе, развевающейся как жуткий праздничный вымпел. Громко зазвучал хриплый смех мертвецов, когда детишки Скаггов схватили кишки своей сестры и закружились вокруг нее в хороводе, украшая, как майский шест лентами.

Руки Колесс ушли глубже в тайны ее плоти, предлагая собравшимся призракам самые вкусные кусочки.

Папаша Скагг вцепился в печенку дочери, лучистыми пальцами ощупывая циррозные шрамы. Мама Скагг, получив почки своего дитяти, залила персидский ковер кровью и почечной жидкостью.

Клоду была презентована матка, а Джорджу Белуэзеру досталось легкое. Миссис Баркер, выбросившая по настоянию Кэтрин свой инсулин, получила желчный пузырь. Мистер Уинклер, спустивший в унитаз таблетки нитроглицерина, был награжден полным набором грудей. И мертвецы все толпились вокруг Кэтрин, желая принять участие в общем пире.

Соня смотрела, как раздает Кэтрин Колесс куски своей плоти – как любящая бабушка хэллоуинские конфеты внучатам.

Когда последний из фантомов получил свою долю, Колесс обернулась к Соне и уставилась пустыми глазницами с давно отсутствующими глазами. Она стояла, ожидая, чтобы Соня подошла и взяла свой фунт мяса. Соня подумала, сколько же на самом деле осталось внутри целительницы, которая здесь перед ней стояла. Наверняка немного: к концу Зебулон раздавал пригоршни чего-то серого. Она оглядела толпу призраков, сновавших по комнате, каждый лелеял свой сувенир. Соня покачала головой и шагнула к двери. Жажда мести испарилась, оставив только тяжесть в животе.

Колесс была похожа на уродливое пугало, из которого вытряхнули соломенную набивку. Кожа повисла пустым мешком. Сущность Зебулона выдавилась из пустых глазниц как третьесортный джин в потустороннем полиэстере. Он воспарил под потолок, хмуро глядя на то, что осталось от его жены.

Пустотелая женщина покачнулась, лишившись сверхъестественной силы, что поддерживала иллюзию жизни. Она подняла алые пальцы к слепому лицу, нижняя челюсть отвисла в пародии на вопль. Звука не было, потому что у нее больше не было ни горла, ни легких.

Сколько же он оставил? Ровно столько, чтобы она поняла, что с ней сделали.

Кэтрин Колесс рухнула, как взорванный дом, внутрь себя. Призраки замерцали, их лица потекли, и мертвецы стали таять. На глазах у Сони Зебулон Колесс, Клод, семейство Скаггов слиплись воедино, как воск свечи, и через секунду комната плавала по щиколотку в зеленоватой жиже. Фосфоресценция эктоплазмы уже исчезала, и через час ее нельзя будет отличить от плесени.

Соня глядела на труп, лежащий среди собственных внутренностей. Тело Колесс было невредимо, если не считать изуродованной шеи. Судмедэксперту очень трудно будет объяснить этот случай самоубийством.

Векслер лежал на траве, прижав к сердцу ключи от машины. Он был бос, и пара дорогих туфель лежала на траве, уже погубленная росой. Лицо Векслера было растянуто в грубой пародии на классическую маску греческой комедии. Соне он напомнил того безвестного бродягу, которого бросили на огороженный корт.

Она сдвинула тяжесть на плече и попыталась взять ключи от «БМВ». Векслер не отпускал. Тогда она опустила ему на руку каблук и в ответ на хруст костей улыбнулась.

Надо было спешить – скоро приедет полиция. Соня оглянулась через плечо на особняк и заметила отблески пламени в нижнем этаже.

Открыв багажник, она положила туда тело Клода. Импровизированный саван она соорудила из шторы, взятой в кабинете. Другой шторой она подожгла дом.

В долгосрочной перспективе будет лучше, если не возникнет вопросов об истинной природе кончины Колесс. Одно дело – загадочная смерть, совсем другое дело – смерть необъяснимая.

Соня последний раз остановилась перед тем, как сесть за руль машины Векслера. Уже почти светало, и в утреннем воздухе витал пьянящий аромат смерти.

Телеведущий с безупречной прической и совсем без морщин на лице улыбнулся в камеру номер один:

– ...и наши поздравления счастливым родителям в зоопарке!

Улыбка чуть погасла, но не исчезла совсем. Ведущий понизил голос, показывая, что сейчас будет серьезное сообщение.

– Полиция города и служба пожарной охраны по-прежнему озадачены событиями, которые уже получили название «безумная ночь». Сегодня, между полуночью и рассветом, в городе и пригородах произошло беспрецедентное число домашних драк, попыток самоубийства, изнасилований, уличных нападений и поджогов. Не менее пятнадцати человек погибло, и сорок пять получили повреждения различной степени тяжести.

– Власти сообщают, что ведется расследование инцидента, получившего название «Гайанский спектакль», который имел место в доме Кэтрин Колесс, телепроповедницы с неоднозначной репутацией. Сегодня утром там произошел пожар третьей категории. Пожарная команда обнаружила следы массового убийства. Подробности пока не сообщаются, но считается, что миссис Колесс погибла в огне. Также среди погибших числится популярный психолог и лектор доктор Адам Векслер, автор бестселлера «Делиться, заботиться и любить».

– Так какой же ожидается уик-энд, Скип?

– Похоже, ясный, Фред, почти без шансов на дождь.