"Оккультные силы СССР" - читать интересную книгу автора (Колпакиди Александр)

Виктор Брачев. КРАСНОЕ МАСОНСТВО

Кто в наше время не знает или по крайней мере не слышал о думском и кадетском масонстве в России и той роли, которую оно сыграло в событиях 1917 года? Однако политическое масонство (Керенский и К0) — это всего лишь вершина айсберга, с которым столкнулся в начале века громадный и неповоротливый корабль российской государственности.

Проникновение в толщу русского материка масонской «подземной реки», неумолимо и методично размывающей глубинные основы традиционного русского самосознания, началось, конечно же, задолго до февральско-мартовских дней 1917 года. Продолжалось это проникновение и в послереволюционные годы, причем как до, так и после 1917 года видная роль здесь принадлежала практически неизвестным сейчас масонским (мартинисты, филалеты, розенкрейцеры) или масонствующим (спириты, теософы, софианцы) кружкам и группам российской интеллигенции. Непросто складывались отношения тайных интеллигентских сообществ и со спецслужбами. Особенно драматичный характер приобрели они в 1920-е годы. Об этом и пойдет речь в данной работе.

Масонская традиция утверждает, что первой попыткой легализации масонства в России (после запрета его в 1822 году) явилось посвящение в 1866 году в Копенгагене во Всемирное братство цесаревича Александра Александровича — будущего царя Александра III. Руководил его посвящением будущий тесть — датский король Кристиан IX.

Большого впечатления на воспитанного в национальном духе наследника российского престола масонская церемония, однако, не произвела. «Да, все это интересно, — заявил он, — но боюсь, что преждевременно в России вводить».

Тем временем работа по распространению масонского «света» в России уже шла полным ходом. Первыми освоили русскую почву в этом плане спириты.

Спиритизм (spiritus — дух) как вера в возможность появления в мире физическом духов загробного мира был известен еще в глубокой древности. Однако в современном его звучании он берет начало с 1848 года, когда проживавшую в американском городке Гайдесвиль семью Фокс стали беспокоить некие таинственные стуки в доме. Одна из дочерей, Кэт, вступила путем перестукивания в контакт с таинственным незнакомцем. Им оказался дух человека, убитого в этом доме 31 год назад. Сестры Кэт были признаны медиумами, или посредниками между миром духов и людей. Желающих вступить в контакт с духами умерших родственников оказалось немало, и у сестер Фокс появились последователи не только в Америке, но и в Европе.

В России первые спиритические сеансы были устроены в 1853 году и сразу же вызвали горячие споры. В 1875 году по предложению профессора Санкт-Петербургского университета Д. И. Менделеева была образована комиссия для изучения спиритических явлений. Членам ее были показаны два медиума, доставленные из Англии горячим пропагандистом этого учения профессором Н. П. Вагнером, — братья Петти и женщина-медиум Кляйер. Результаты их медитации оказались плачевными, и комиссия констатировала, что спиритизм есть не что иное, как обман и суеверие. Это, однако, нисколько не охладило приверженцев учения, в числе которых был и известный химик, академик А. Н. Бутлеров. Присущая спиритизму способность увлекать неофита чудесами и необычными для обыденного восприятия феноменами способствовала популярности этого явления.

Деятельным пропагандистом его был в начале века москвич Владимир Павлович Быков. Подписка на издаваемые им журналы «Спиритуалист», «Голос всеобщей любви», «Смелые мысли» и газету оккультно-мистического содержания «Оттуда» достигла 50 000 экземпляров.

К 1910 году число спиритических кружков перевалило за 3 500, из коих только в Петербурге функционировало не менее 1 000. Основной контингент последователей учения составляли служащие и чиновники (53 %), затем следовали сельские жители (27 %), лица свободных профессий (12 %) и духовенство (8 %). Полной неожиданностью для последователей учения явилось поэтому появление в конце 1912 года в журнале «Спиритуалист» большой статьи В. П. Чистякова «К чему мы пришли?», который объявлял спиритизм «орудием дьявола».

Дело в том, что уже с первых шагов оккультного кружка Быкова его руководителю пришлось буквально отбиваться от представителей различного рода масонских структур, предла-, гавших ему в обмен на крупную финансовую поддержку организовать у себя филиал масонской ложи. «Когда же мы, — пишет он в книге „Спиритизм перед судом науки, общества и религии“, — упорно отказывались от этого, представитель этой ложи пустил было в ход угрозы, обещаясь в недалеком будущем, когда их ложа обоснуется в России, стереть нас с лица Земли. Все эти переговоры происходили не один на один, а при свидетелях. Но когда не подействовало на нас и это, он оставил нас в покое, заявив вполне откровенно, что мы все равно своей деятельностью работаем им на руку».

Прозрение пришло в 1910 году, на всемирном конгрессе спиритов в Брюсселе, где русским делегатам было прямо заявлено, что только из-за отсутствия в России политических свобод и изобилия невежества и темноты в народе у них еще держится представление о Христе как о Боге. Во всех других странах спириты (за исключением двух небольших религиозных общин в Швейцарии) уже давно развенчали Спасителя и считают его обыкновенным человеком и даже рядовым медиумом. Более того, современный медиум-целитель Пиле из Дуэ якобы имеет больше оснований называться Христом.

«И эти страшные слова, — пишет В. Быков, — при взгляде на жирного, с лоснящейся физиономией француза Пиле, присутствовавшего при этой кощунственной речи, были громовым ударом для бедных русских делегатов от русского спиритизма, уже давно катившихся по наклонной плоскости, но еще бывших на некотором расстоянии от такого конца».

Так, к удивлению многих, вчерашний горячий пропагандист этого учения в одночасье превратился в его яростного ниспровергателя.

Повальное увлечение российской интеллигенции спиритизмом и столоверчением во многом облегчило восприятие ею более сложного религиозно-мистического учения масонского характера, каким является теософия.

Основу теософской мудрости составляет герметическая философия, названная так по имени Гермеса Трисмегиста (Трижды Величайшего) — легендарного автора учения, дошедшего до нас в 14 книгах (или их отрывках) египетско-греческого происхождения. В литературе эти книги получили название герметических (Гермес, как известно, древнегреческий бог, сопровождающий души умерших в загробный мир, и покровитель тайного знания). Само учение представляет собой сплав египетского многобожия, иудейско-христианского монотеизма и греческого философского идеализма. Его элементы встречаются практически во всех религиозно-философских учениях древности от брахманизма и древнееврейской каббалы до розенкрейцеров. В современном понимании теософское учение сложилось однако только во 2-й половине XIX века. Основоположником его является Елена Петровна Блаватская (урожденная Ган) — двоюродная сестра графа С. Ю. Витте, выдававшая себя за ученицу и посланницу великих буддийских мудрецов, якобы живущих в горах Тибета.

В 1875 году вместе с английским полковником Генри Олькот-том Блаватская основывает Теософское общество в Нью-Йорке, ставящее целью образование первоначального ядра будущего всечеловеческого братства, развитие сверхъестественных сил человека, изучение и пропаганду религиозно-философских учений древности.

Главной задачей человека современные теософы считают познание им Бога в себе самом путем добродетельной и созерцательной жизни. Важной составной частью учения является вера в перевоплощение человека и многократность его существования на Земле, а также стремление к созданию мировой универсальной религии. Бог в представлении теософов есть совокупность мира, проявление которого можно наблюдать во всей природе.

В России московское и петербургское теософские общества были созданы в 1908 году. Петербургское общество возглавила А. А. Каменская. Официальным органом общества являлся журнал «Вестник теософии». Среди русских последователей этого учения был и Н.К.Рерих, развивавший в своих произведениях мысль о легендарных Учителях человечества, постигших законы эволюции мироздания, и о не менее легендарной Шамбале, где якобы живут эти Учителя.

Многие теософы были членами масонских лож. Рерих был посвящен в одной из эзотерических масонских лож в Лондоне. Отдали дань увлечению теософией и масонством Андрей Белый, Вячеслав Иванов и другие поэты-символисты. Но официально теософы отрицают свою связь с масонскими ложами. Во всемирном братстве им отведена роль своеобразного идеологического прикрытия «вольных каменщиков».

Яснее всего темная духовная сущность теософии проявляется в ее отношении к христианству; теософы решительно отрицают божественность Христа, который для них не более чем медиум.

Весьма популярным среди российской интеллигенции предреволюционных лет было и учение антропософов, объединявшее в своих рядах последователей Рудольфа Штейнера (1861 — 1925) — генерального секретаря немецкого отделения Теософского общества. Он порывает с теософией и в январе 1913 года основывает собственное Антропософское общество с центром в г. Дорнахе (Швейцария). Считается, что антропософия — это теософия, так сказать, высшего порядка, предназначенная для тех, кто хочет внести в нее дух научного знания. «Она увлекала, — как писал Н. А. Бердяев, — более культурных людей».

«Русское Антропософское общество» в Москве было открыто уже 20 сентября 1913 года в день положения краеугольного камня будущего антропософского храма Гетеанума в Дор-нахе. Первым председателем Антропософского общества стал Б. П. Григоров, в 1921 году его сменил Т. Г. Трапезников.

10 октября 1913 года было зарегистрировано и петербургское отделение общества. Возглавила его жена путейского инженера Елизавета Васильева. Секретарем общества стал Борис Леман.

Среди наиболее горячих пропагандистов антропософского движения в России — Андрей Белый (Бугаев), его вторая жена Клавдия Васильева, М. Я. фон Сивере, О. Н. Анненкова, М. А. Сабашникова (первая жена М. А. Волошина), М. А. Столяров, В. О. Анисимова (Станевич), А. С. Петровский.

В 1923 году Теософское и Антропософское общества были формально закрыты, хотя фактически продолжали существовать вплоть до конца 1920-х годов. Первый серьезный удар по ним нанесли аресты 1927 года. Окончательно их добили в 1931 году, когда большая часть участников движения оказалась в ссылках и лагерях.

Активно подвизались в начале XX века на русской почве и духовно-мистические ордена: мартинисты, розенкрейцеры, рыцари-филалеты (друзья истины), иллюминаты.

Председателем петербургского отделения ордена иллюминатов был Фриц Дезор. Среди членов — А. Маркович, А. Лос-ская, А. Трояновский, М. Исаев, Н. Дондукова и другие.

Что касается ордена филалетов, то его генеральным делегатом в Санкт-Петербурге была Варвара Авчинникова-Архангельс-кая — член ложи-матери «Карма» (Возмездие) в Париже. Русское отделение ордена открылось в 1910 году. Общее же число его членов накануне Первой мировой войны достигло 1000 человек. Известны и названия первых петербургских лож ордена: «Северная пирамида» и «Северная звезда». С 1912 года, когда В. Авчинникова уехала в Париж, ее обязанности были возложены на отставного генерал-майора Н. Н. Беклемишева — директора Музея изобретений и усовершенствований в Санкт-Петербурге.

Из высокопоставленных особ, примкнувших к ордену, можно отметить великого князя Алексея Михайловича (брата Георгия) — руководителя Морского музея в Петербурге. Основным занятием филалетов, исповедовавших крайний мистицизм, было общение с потусторонним миром. Собирались они обычно в гостинице «Англетер». Последним руководителем ордена, занятия которого продолжались вплоть до осени 1918 года, являлся бывший дипломат, служащий Кредитного общества Александр Порфирьевич Веретенников (1870 — 1936). Деятельнейшим членом собраний был секретарь германского генерального консульства Юлиус Германн.

Большую активность проявляли в предреволюционные годы и коллеги филалетов — розенкрейцеры. Каббалистический орден Креста и Розы был воссоздан в 1880-х годах во Франции Станиславом Гуайта. Его последователи считают себя наследниками традиций знаменитого Братства розенкрейцеров XVI — XVII столетий.

Розенкрейцеры, отмечает исследователь ордена Ю. П. Граб-бе в книге «Корни церковной смуты», работают, состоя не в рядах масонства, а значительно выше его: «Если франкмасонство имеет задачей захват политической власти в мире, то розенкрейцеры, объединяемые, конечно же, тем же еврейским центром, работают над захватом мозга человечества».

Особенностью ордена является чрезвычайно скрытный характер его деятельности, при этом всемерно поощряется образование вокруг него различного рода свободных групп и ассоциаций, из которых розенкрейцеры и черпают свежие силы. Имеются сведения о действовавшей с 1906 года в Москве ложе «Астрея», стремившейся к сохранению спиритуалистических и мистических традиций древности. Великим мастером «Астреи» был Петр Александрович Чистяков. Из петербургских лож ордена известно о кружке Александра Каспаровича Кординга в Озерках, основанном 30 июня 1907 года.

Непременное условие посвящения в 18-ю розенкрейцерскую степень — успешное прохождение герметической науки у мартинистов.

Традиция связывает основание ордена мартинистов (1760 год) с деятельностью известного мистика XVIII века Мартинеса Паскалиса. Большой вклад в развитие учения и становление организационной структуры внесли во второй половине XVIII века ученики и последователи Паскалиса Ж.-Б. Виллермоз и Клод Сен-Мартен, именем которого и был назван орден.

Декларируемая цель мартинистов вполне в масонском духе: нравственное возрождение личности и всего человечества. Главное средство в ее достижении они видели в личном примере, в «духовно-нравственном подъеме своих членов», что обеспечивалось неустанными поисками духовного сближения с Божеством в лице Искупителя.

Пантаклем ордена мартинистов является черный круг с двумя пересекающимися треугольниками (светлой вершиной вверх и черной вершиной вниз). Главой ордена вплоть до своей смерти в 1916 году был знаменитый Папюс (Энкос Жерар).

Начало проникновения мартинизма в Россию относится к 1894 году, когда в Петербурге появился первый делегат ордена, однако заметным оно становится лишь благодаря деятельности полковника графа Валериана Валериановича Муравьева-Амурского (брата министра юстиции). Еще будучи военным атташе во Франции, он увлекся оккультизмом был принят в орден самим Папюсом (около 1895 года). По возвращении из Парижа Муравьев-Амурский основывает в Петербурге в 1899 году первую в России мартинистскую ложу, подчиняющуюся Верховному совету ордена в Париже.

К этому же времени относятся и сведения об увлечении мартинизмом Николая II. В начале 1900 года Анастасия Николаевна, герцогиня Лейхтенбергская, по поручению Николая II посетила во Франции некоего святого старца Филиппа Ансельм-Вашо из Лиона, чтобы убедиться в его чудотворной силе. Прибыв в том же году по приглашению в Петербург, лионский старец был не только осыпан милостями при дворе, но и приобрел огромное влияние на суеверную императрицу, которая его боготворила. Главная задача, поставленная перед старцем, заключалась в даровании царской чете наследника русского престола. Замечу, что аббат Филипп оказался не только «чудотворцем», но и видным оккультистом, членом ордена мартинистов.

В открытую им (при поддержке датского короля) в Царском Селе мартинистскую ложу «Звезда и крест» (руководство ею после 1905 года приписывается графу Мусину-Пушкину) были посвящены не только великие князья и ряд придворных, но и сам царь. На медиумических сеансах по желанию царя Филипп вызвал дух его отца Александра III, «советовавшего»

Николаю II поддерживать союз с Францией и подталкивавшего его к войне с Японией.

Разоблаченный — в результате сложной дворцовой интриги — руководителем русской агентуры во Франции полковником П. И. Рачковским как «агент масонов», аббат Филипп, предсказав рождение у царской четы наследника-сына, был вынужден в 1901 году возвратиться в Лион. Влияние «лионского старца» на царя было так велико, что в начале 1903 года он вновь получает приглашение посетить Россию. Проведя весну и лето вместе с семьей Николая II в Ливадии, аббат Филипп 25 ноября 1903 года был вынужден возвратиться к себе на родину, поскольку проводимые под его руководством спиритические сеансы вредно отражались на здоровье императрицы.

Через одиннадцать лет после смерти Филиппа, последовавшей в 1905 году, императрица не только не забыла его, но и упоминала в письме к Николаю II как «одного из двух друзей, посланных им Богом» (под вторым другом подразумевался, конечно, Григорий Распутин). Во многом странную и не всегда разумную дружбу царя с Францией объясняли тесными связями царя с парижскими орденами мартинистов и розенкрейцеров.

Частым гостем в Петербурге был и глава ордена Папюс, пользовавшийся огромным успехом в среде титулованной знати. Ближайшие родственники царя князья Николай Николаевич и Петр Николаевич (внуки Николая I и двоюродные братья Александра III), а также великий князь Георгий Михайлович, будучи мартинистами высокого посвящения, продолжали свои занятия в Царском Селе вплоть до 1916 года. Заядлым оккультистом был и великий князь Александр Михайлович (брат Георгия), возглавлявший в Петербурге накануне войны масонскую ложу розенкрейцерского толка, состоявшую из придворных аристократов.

Роль ложи-матери петербургских мартинистов в 1900-е годы играл масонский кружок актрисы императорской труппы Ольги Ивановны Мусиной-Пушкиной, куда, помимо В. В. Муравьева-Амурского, входили: ротмистр лейб-гвардии конного полка Д. Ф. Левшин, библиотекарь Зимнего дворца А. И. Леман, а также «братья», укрывшиеся за инициалами П. Н. и Н. Н. Туда же входил и сам Папюс. Первоначально кружок пытался воздействовать на императорский двор через аббата Филиппа, а после его отъезда из России действовал непосредственно через Папюса.

Из других мартинистских лож Петербурга следует отметить группу академика К. К. Арсеньева (редактор журнала «Вестник Европы»), который, в свою очередь, состоял в тесной связи с Папюсом. В этот кружок входили: бывший профессор Московского университета князь Е. Н. Трубецкой, шталмейстер двора его величества князь А. Н. Оболенский, член Государственного Совета С. К. Войналаченко, адъютант великого князя Сергея Михайловича гвардейский капитан С. М. Война-Пан-ченко, полковник В. Н. Андронников, княгиня В. Ф. Гагарина и др. Как и члены кружка Мусиной-Пушкиной, К. А. Арсень-ев и его «братья» также стремились воздействовать на двор, в частности, через шталмейстера А. Д. Оболенского. Есть сведения и о связях кружка Оболенского с английскими (через некую Мари Поле) и американскими масонами. Оккультичес-кие бдения в доме К. К. Арсеньева продолжались вплоть до его смерти в 1916 году. Особый интерес вызывает дьявологичес-кая ложа «Люцифер» (1910 — 1916) розенкрейцерского толка, куда входили увлекавшиеся декадансом представители творческой интеллигенции, среди которых были поэты-символисты: Вяч. Иванов, В. Брюсов, А. Белый, А. Петровский, а в период работы над мистической пьесой «Роза и Крест», возможно, и Александр Блок.

В 1900-е годы широкое распространение мартинистских лож в стране не подкреплялось, однако, сколько-нибудь серьезной работой по руководству их деятельностью со стороны генерального делегата ордена для России графа Муравьева-Амурского. Он относился к своим обязанностям весьма своеобразно: лож не открывал, посвятительных тетрадей не вручал и посвящал сам безо всякого ритуала и часто сразу в третью степень. Кроме того, граф много играл на бирже, причем котировку бумаг предыдущего дня ему безошибочно угадывала постоянно сопровождавшая его женщина-медиум.

На этой почве возник конфликт Муравьева с Папюсом (незадачливый граф обвинил последнего в люциферанстве), приведший к тому, что Муравьев вынужден был около 1905 года оставить должность. Она была вакантной вплоть до 2 мая 1910 года, когда генеральным делегатом ордена в России назначили еще одного графа — Чеслава Иосифовича Минского, хироманта и спирита, автора популярных брошюр по этой теме («Страдания самоубийцы в потустороннем мире», «Графология» и других). В Петербурге он поселился по адресу: Кузнечный переулок, дом 16/19, в квартире Е. К. Лосской, вдовы присяжного поверенного.

Главная задача, которая стояла перед ним, заключалась в объединении мартинистских лож в стране в рамках единой организации — русского отделения ордена, в связи с чем уже 9 июля 1910 года он представил петербургскому градоначальнику заявление с просьбой о легализации мартинизма в России. Впрочем, не дожидаясь разрешения, которое так и не последовало, Минский стал открывать ложи явочным порядком, щедро раздавая высокие масонские степени своим новым знакомым. К этому времени относится знакомство Минского с выходцем из Лифляндии бароном Григорием Оттоновичем Мёбесом (родился в 1868 году в Риге) — наиболее серьезным и глубоким из оккультистов России.

Г. О. Мёбес после окончания в 1891 году физико-математического факультета Петербургского университета оставил мечты о карьере и всецело посвятил себя изучению «тайного знания». Глубокий ум, прекрасное знание древних языков (греческий, латинский, древнееврейский), не говоря уже о языках новых, а также солидная математическая подготовка позволили ему создать фундаментальный «Курс энциклопедии оккультизма» в двух томах (вышел в 1913-м) — наиболее серьезное пособие по этому предмету не только в русской, но и западноевропейской оккультной литературе того времени. В 1906 — 1917 годах Мёбес — преподаватель математики в Пажеском корпусе и Николаевском кадетском корпусе. Его женой была Ольга Евграфовна Нагорнова, с которой он порвал в 1912 году, что не помешало ей играть впоследствии видную роль в мартинизме.

Серьезное отношение Мёбеса к оккультизму и глубина его познаний в этой области произвели впечатление на Минского, и, недолго думая, тот предложил ему степень «Неведомого начальника» (полное мартинистское посвящение) и почетный диплом доктора герметизма Высшей герметической школы в Париже. В конце 1910 года Мёбес становится генеральным инспектором (секретарем) петербургского отделения ордена, Генеральной ложей (ложей-матерью) которого стала «Великая ложа Аполлония Тианского», объединявшая вокруг себя малые ложи. Другая ложа-мать — «Святого Иоанна», открытая отставным судебным чиновником П. М. Казначеевым (1854 — 1920) во Владимире, была затем перенесена в Москву. Существовала и третья мартинистская ложа — «Святого Андрея» в Киеве, которой руководил С. К. Маркотун. Известно также о существовании русской мартинистской ложи в Маньчжурии, которая, впрочем, скоро была «усыплена».

Широкая известность Ч. И. Минского привлекла внимание царя. Прибыв в октябре 1910 года по его приглашению в Царское Село, Генеральный делегат ордена, как и его предшественник, аббат Филипп, стал вызывать дух Александра III. Облачившись в ритуальные одежды мага и заключив царя вместе с присутствующими в магический круг, с мечом в руке Чинский силился вызвать потустороннюю силу, определяющую судьбу России. В конце концов ему это удалось, и дух предсказал Николаю II великую войну и невиданные потрясения империи. Когда же заинтригованный царь осведомился о собственной судьбе и стал настаивать на ответе, то, как вспоминал позднее Чинский, раздался страшный шум, потух свет, и магический алтарь опрокинулся. Царь был разочарован.

Это обстоятельство, а также скандальная слава, которую приобрел Чинский своими денежными аферами, привели к тому, что его выслали в 1911 году под гласный надзор полиции в Белозерский уезд Новгородской губернии, в собственное имение Ко-чево. Продав его вскоре, Чинский в декабре 1913 года покинул Россию. Воспользовавшись ссылкой генерального делегата ордена, Мёбес постарался избавиться от опеки парижских руководителей, объявив в 1912 году об автономии русского мартинизма. Впрочем, московские «братья» во главе с Казначеевым не поддержали «бунт» Мёбеса, сохранили верность Парижу и продолжали под его руководством свою работу вплоть до июня 1918 года.

Что касается петербургской ветви мартинистов во главе с Мёбесом, то они образовали в 1913 году особую автономную цепь О. М. О. Р. с ярко выраженной тамплиерской окраской. В 1916 году цепь была преобразована в «Орден мартинистов Восточного послушания». Управлялся орден «Невидимым магистром», или Отцом (Мёбес). Его официальным представителем стал его ученик генерал-инспектор И. К. Антошевский (посвятительное имя Гиацинтус). Летом 1917 года, когда Ан-тошевского убили, его сменил на этой должности другой ученик Мёбеса — В. В. Богданов. Капитул ордена состоял из семи лиц. Официальным печатным органом русских мартинистов был оккультный журнал «Изида».

Декларируемая русскими мартинистами цель ордена заключалась в том, чтобы, с одной стороны, подготовить идущего к Высшему посвящению (программа-максимум), а с другой — расширить среднее эзотерическое образование непризнанных достойными посвящения. Скрытная деятельность их продолжалась вплоть до 1925 года, когда ими всерьез заинтересовалось ОГПУ.

Заслуживают внимания тесные связи мартинистов с другими масонскими группами, в том числе и заграничными. Первым из киевских мартинистов был посвящен в Итальянское политическое масонство («Великий Восток Италии») Сергей Константинович Маркотун. Получили масонское посвящение и видные деятели московского мартинизма Петр Михайлович Казначеев, его сын Дмитрий, Леон Гольторп, Юрий Константинович Терапиано и др. К «Великому Востоку Италии» принадлежал один из руководителей петербургских мартинистов в 1918 — 1919 годах — Борис Кириченко (Астромов).

Прямой угрозы для устоев Российской империи деятельность оккультистов, конечно же, не представляла. Тем не менее верные своему долгу чиновники Департамента полиции пристально следили за происходящим в этой сфере. В Особом отделе Департамента масонская тема была даже выделена в особое производство: «Переписка о последователях различных сект и религиозных учений, деятельность коих носит противоправительственный характер» (более 3 000 листов).

Из нее, в частности, видно, что уже в 1906 году попали «под колпак» агентов охранки мартинист П. М. Казначеев (кличка Дряхлый) и его сын Д. П. Казначеев. Не остались без внимания полиции и такие известные масоны-оккультисты начала XX века, как Ч. И. Чинский, Г. О. Мёбес, Н. Н. Беклемишев, П. А. Чистяков, Варвара Авчинникова-Архангельская, М. М. Ковалевский и другие.

В 1908 году руководитель зарубежной агентуры Департамента полиции в Европе А. М. Гартинг сумел внедрить во французскую ложу «Жюстис» «Великого Востока Франции» своего агента — некоего Биттара-Моненана, продержавшегося в этом качестве около 5 лет, пока тот не был разоблачен В. Л. Бурцевым. Благодаря донесениям Биттара-Моненана Департаменту полиции стало известно о приезде в Россию в мае 1908 года двух масонских эмиссаров из Парижа — Р. Сеншоля и Ж. Буле — с целью официального открытия ими в Петербурге и Москве двух масонских лож: «Полярная звезда» и «Возрождение», находящихся под юрисдикцией «Великого Востока Франции».

Это был новый поворот в развитии масонства, поскольку, строго говоря, мартинисты, филалеты, розенкрейцеры, как и другие оккультные сообщества, несмотря на масонский характер их деятельности, формально масонами как таковыми (то есть входящими в союз Великой ложи Англии или Великих Востоков Франции и Италии) не являются. Да и политикой оккультисты в качестве особой, так называемой «духовной», ветви масонства интересуются мало. Совсем другое дело — «Великий Восток Франции», чисто масонская организация, огромная роль которой в политической жизни Франции того времени была очевидна для всех. Не скрывали французские масоны и своего отрицательного отношения к русскому самодержавию, которое они называли «стыдом цивилизованного мира». Отсюда — резко возросший интерес охранки к деятельности российских масонских лож и их французским связям.

Первая масонская ложа во Франции для эмигрантов из России («Космос») была открыта еще в 1887 году. Среди первых членов ее — писатель А. Амфитеатров, земский деятель В. Маклаков и др. Несколько позже была образована и другая русская ложа в Париже — «Гора Синай».

В 1901 году под контролем парижской ложи «Космос» была открыта русская Высшая школа общественных наук, проработавшая до 1904 года. Среди ее слушателей было немало будущих большевиков, в том числе и молодой А. В. Луначарский, получивший в эти годы посвящение в одной из лож «Великого Востока Франции». Среди преподавателей школы — проф. М. М. Ковалевский, Г. С. Гамбаров, Е. В. де Роберти, М. М. Винавер, которые и составили ядро возрождающегося русского масонства. Октябрьская амнистия 1905 года и введение политических свобод в России привели к тому, что масоны-эмигранты не только получили возможность возвратиться на Родину, но и включиться в активную политическую борьбу в стране.

В то же время было бы неправильно видеть в появлении масонских лож в России исключительно французское влияние. История кружка «Беседа» (1899 — 1905) и «Союза освобождения» (1904 — август 1905), участники которых: В. Я. Богучар-ский, П. Д. Долгоруков, С. А. Котляревский, А. М. Колюбакин, Д. И. Шаховской и другие — входили в цвет «Великого Востока народов России», показывает, что это не так.

Заметной личностью среди русских «братьев» был в эти годы бывший профессор Московского университета известный социолог Максим Максимович Ковалевский, уволенный с работы за проповедь в своих лекциях конституционных идей. Он долгие годы (с 1887 по 1906 год) провел за границей, встречался и вел переписку с К. Марксом и Ф. Энгельсом и был одним из основателей Международного социологического института. Возвратившись в 1906 году в Россию, этот давний член французской ложи «Верные друзья» не только основал здесь «прогрессис-тскую партию», но и, победив на выборах, прошел в депутаты I Государственной думы. Ему же принадлежит инициатива организации в России в конце 1906 года первых временных «кадетских» масонских лож — «Возрождение» (Москва), которая была открыта 15 (28) ноября (члены: М. М. Ковалевский, В. А. Маклаков, Н. Н. Баженов, Е. В. Аничков, В. И. Немирович-Данченко, С. А. Котляревский, В. А. Маклаков) и «Полярная звезда» (Петербург, декабрь 1906 года). Московская ложа была создана в основном на бумаге. Настоящее ее открытие произошло только в январе 1908 года. Мастером-наместником московской ложи был выбран врач-психиатр Н. Н. Баженов, первым братом-наставником — князь С. Д. Урусов, оратором — адвокат С. А. Балавинский.

Совсем иная картина была в Петербурге, где «Полярная звезда», хотя и открылась в качестве временной ложи, сразу же оказалась в эпицентре политической жизни России. Уже через несколько месяцев она насчитывала 19 человек: князь Д. И. Бебутов, адвокат В. А. Маклаков, писатель и журналист В. И. Немирович-Данченко, адвокат М. С. Маргулиес, А. М. Ко-любакин, историки П. Е. Щеголев и Н. П. Павлов-Селиван-ский, другие представители петербургской интеллигенции. Большинство принадлежало к кадетам или сочувствовало им. Мастером-наместником «Полярной звезды» стал Ковалевский.

Видную роль в становлении русского политического масонства первых лет его существования сыграл князь Давид Иосифович Бебутов.

"Во время выборной работы в Первую Думу, — вспоминал позднее князь, — со мной очень осторожно заговорил Е. И. Кедрин о масонах. Заметив, что я очень заинтересовался, он признался, что сам масон и что имеются еще масоны в достаточном числе, чтобы принять новых членов. При этом он заявил мне, что и другие масоны уже обратили на меня внимание и если бы я захотел вступить в масонство, то согласны были бы принять меня, если выдержу установленный экзамен. (Речь идет о французской ложе «Космос», русские члены которой получили право самостоятельного пополнения своих рядов в России. — В. Б.)

Прием мой был назначен на 23 апреля (1906 года. — В. Б.). В этот день заседал еще третий кадетский съезд. Мне было назначено явиться в редакцию газеты «Страна» на Невском, д. 92, ровно в 2 часа. В передней встретил меня Кедрин, чтобы я не мог больше никого видеть, и провел через коридор в одну из последних комнат. Я знал, что прием в масонство сопряжен с тайным ритуалом, но в чем он состоял, мне не было объяснено, так как это составляет тайну для всех. Рассказывают про масонов всякие сказки о приеме, все это чистый вздор. Напротив: прием, должен сказать, производит сильное впечатление и основан на очень логическом принципе. Он совершается тайно, вступающий не знает до последней минуты, пока он не принят, кто такие другие масоны и кто его принимает. Это чрезвычайно важно на случай, если кто не принят, чтобы он не мог никого назвать. Самый прием имеет целью узнать человека, вызывая его на полную откровенность. Оставив меня одного, Кедрин удалился и, вернувшись, передал мне лист бумаги, на котором были написаны вопросы. Когда ответы мои были готовы, просмотрены и найдены удовлетворительными, то мне были завязаны глаза и какие-то двое увели меня в другую комнату. Проделан был весь ритуал приема, который отнял два часа. Должен сказать, что самый допрос производит страшно сильное впечатление, получается какое-то особенное настроение, какое-то желание отвечать на все с полной искренностью. Настроение такое приподнятое, что разве совершенно испорченный может кривить душой и не будет искренним в своих ответах. Словами этого нельзя выразить, это надо самому испытать, чтобы понять, что происходит с человеком. Такое же мнение я слыхал от других, когда они принимались.

Объявив и поздравив меня, по положенному ритуалу, со вступлением в масонство, каждый из присутствующих трижды поцеловался со мною. Когда я увидел близко знакомые лица, то был удивлен, ибо по голосам не мог никого узнать. Принимал меня профессор М. М. Ковалевский в качестве мастера-наместника, а затем присутствовали доктор Баженов, Кедрин, проф. Котляревский, проф. де Роберти, Маклаков и доктор Лорис-Меликов.

С открытием Первой Государственной думы и клуба кадетов все так были заняты, что о никакой организации не приходилось думать, и это, надо признаться, большая ошибка, что никто о дальнейшем не думал. Я твердо решил тогда, когда все наладится и войдет в нормальную колею, заняться серьезно организацией масонства. Мне всегда представлялось, и сейчас я в этом убежден, что только при надлежащей организации масонов и, конечно, при твердом решении участвующих подчиниться масонской дисциплине возможно достигнуть каких-нибудь реальных результатов".

В Петербурге Бебутов снял на Французской набережной дом, первый этаж которого был отдан им под клуб кадетской партии, а второй — под собрание масонской ложи. В январе 1907 года в нее был принят граф А. Орлов-Давыдов, оказывавший масонам большую финансовую поддержку. «Громадного роста, тучный, неуклюжий, Орлов-Давыдов, типичный дегенерат, отличался феноменальной глупостью, — отмечал Бебутов в книге „Русское масонство XX века“, — страшный тяжелодум и при этом имел привычку свое умственное мышление излагать громко и при всех». Терпели его в ложе, главным образом рассчитывая на его, как принято сейчас выражаться, «спонсорство».

Большинство масонов как в Москве, так и в Петербурге высказывалось за то, чтобы принадлежать к влиятельному в политических кругах Парижа «Великому Востоку Франции». Ковалевский, однако, был против и настаивал на присоединении к «Национальной ложе Франции» шотландского ритуала. Дело было, разумеется, не в том, что «Великий Восток» допускал в свои ряды атеистов, а «Национальная ложа» — нет. Главное, чем не устраивал шотландский ритуал русских «братьев», — незначительное политическое влияние этого направления в масонстве. Политическая власть, а отнюдь не нравственное усовершенствование рода человеческого волновало петербургских и московских «братьев».

В начале февраля 1908 года на квартире М. М. Ковалевского состоялось общее собрание русских масонов, на котором он вместе со своими ближайшими соратниками (Ю. С. Гамбаров, Е. В. Аничков, Е. В. де Роберти) вынужден был покинуть «Полярную звезду» и основать собственную ложу — «Космос» шотландского ритуала. С этого времени Ковалевский перестает играть сколько-нибудь заметную роль в русском политическом масонстве. Эта же участь постигла и доктора Н. Н. Баженова, возглавлявшего в 1906 — 1911 годы московскую ложу «Астрея», которая, надо полагать, тоже придерживалась шотландского ритуала.

В феврале 1908 года Бебутов и Баженов выезжали в Париж просить «Великий Восток Франции» об официальном открытии масонских лож в России. Встретили их там хорошо.

«Заявление наше, — вспоминал Бебутов, — было принято с большим вниманием, и Верховным Советом решено было командировать двух членов Верховного Совета гг. Буле и Сен-шоль (Boulet, Sincholl). Расходы по поездке мы обязались уплатить, по тысяче франков каждому. Одну тысячу принял на себя граф Орлов-Давыдов, а другую тысячу петербургская и московская ложи взяли на себя. Мы были представлены Верховному Совету. Гроссмейстером в то время был депутат Лафер — лидер радикалов в парламенте. Баженова и меня сразу возвели в 18-ю степень и очень с нами носились. Все поздравляли нас и желали успеха в наших начинаниях. Мы имели случай присутствовать на масонской свадьбе и видеть весь обряд венчания. Надо сказать, что самый церемониал и весь обряд чрезвычайно интересен и торжествен. Приезд французов в Россию был назначен на 8 мая того же 1908 года. Мы торжествующе вернулись: я в Петербург, а Баженов в Москву. По моем возвращении снова начались регулярные заседания и прием новых братьев. На первом же заседании, ввиду выбывшего Ковалевского, вновь были произведены выборы должностных лиц. Мастером-наместником решили выбрать Орлова-Давыдова, в надежде, что это понудит его давать широко на нужды масонов… Секретарем и казначеем снова был выбран я, оратором Маргулиес, первым наблюдателем Кедрин, вторым — барон Майдель. Заседания ложи происходили исключительно у меня. Все ведение дела поручено было мне, составление списков, выдачу денег и всякие сношения должен был делать я. Вновь вступающий должен был видеть только меня, и я должен был делать первое наставление и вводить на прием. Из осторожности я не имел дома никаких списков. Все имена я старался всегда держать в памяти, а пометки о взносе каждого делал в старой телефонной книжке и не против фамилии, а по заглавным буквам фамилии. Каждые три месяца я отчитывался, чтобы не трудно было запоминать всякую мелочь».

Наконец прибыли долгожданные посланцы «Великого Востока Франции» «братья» Сеншоль и Буле. Встречавшие их на вокзале Д. И. Бебутов и А. А. Орлов-Давыдов отвезли французов в гостиницу «Англетер». Напившись здесь кофе и дав Сеншолю и Буле возможность переодеться, они повезли их затем в «Кресты», в камеру к сидевшему там «брату» Мануэлю Маргулиесу, чтобы совершить над ним сокращенный ритуал посвящения высоких степеней.

«В три часа в этот же день, — вспоминал князь, — было назначено торжественное заседание для легализации и установления ложи. Когда мы вернулись из тюрьмы, то пришел в гостиницу Баженов. Завтракали мы в гостинице. После завтрака я поехал делать нужные приготовления, устраивать комнату, как это требуется по наказу. У меня в это время квартиры не было, так как старую квартиру я сдал ввиду отъезда дочерей, а новая еще ремонтировалась. У Орлова-Давыдова тоже шел ремонт, и мы решили воспользоваться квартирой Маклакова. Квартира его была еще тем удобна, что собрание стольких людей днем у депутата не вызывало особых подозрений. Все уже были в сборе с 2 часов дня. Я расставил столы и стулья, разложил все необходимые масонские предметы — словом, привел комнату в настоящий вид. Ровно в три часа приехали французы с Орловым-Давыдовым и Баженовым. Тут благодаря рассеянности Баженова случилось несчастье, которое могло иметь очень печальные последствия. Баженов забыл в автомобиле масонские книги, и шофер увез их в гараж. В гараже легко могли их заметить, начать рассматривать, и кто-нибудь легко мог донести о странных книгах; пришлось ехать выручать книги. Французов я провел в приготовленную для них комнату. Французы облачились, в ложе все заняли свои места. В этот день приглашены были также Ковалевский и отколовшиеся вместе с ним „братья“. Для них были приготовлены специальные места, как это полагается для гостей, сзади председателя. Я должен был вводить французов, а в ложе, в самых дверях, встретил их Орлов-Давыдов, как мастер наместник, с двумя братьями-наблюдателями. После обмена приветствиями Буле занял место мастера-наместника, Сеншоль место первого наблюдателя, вторым наблюдателем был поставлен Баженов, я занял свое место секретаря, а оратором в этот день был назначен Маклаков. Начался церемониал установления ложи. По совершении ритуала я огласил привезенную французами от Верховного Совета грамоту. Ложа получила название „Полярная звезда“. После этого все присутствующие начали подписывать клятвенное обещание в двух экземплярах, одно для нас, другое французы отвезли в Париж. Затем французы произнесли прекрасные речи. Им отвечал, как это полагается, брат оратор. После этого все были удалены. Остались только я, Орлов-Давыдов, Кедрин, Баженов, Маклаков и барон Майдель. Я и Баженов получили 18-ю степень, будучи в Париже. Названых лиц нужно было также возвести в 18-ю степень, чтобы имелось нужное число для шапит-ра (совет этой степени). Маргулиесу также была обещана эта степень, и нам было дано исполнить ритуал по его выходе из „Крестов“. Совет 18-й степени необходим для решения вопросов, которые не могут быть известны ложе. Все было кончено в 7 часов, а в 8 часов все собрались на обед к Донону. У Донона метрдотель, француз, мой хороший знакомый, очень умело отвлекал прислугу, делая всякие распоряжения, когда начались тосты. Обед прошел, так сказать, оживленно, что засиделись до трех часов ночи. На второй день мы возили французов показать город, обедали в ресторане „Медведь“ и в 11 часов поездом Николаевской железной дороги французы вместе с Баженовым уехали в Москву устанавливать там ложу. С ними поехал и Орлов-Давыдов. В Москве самый церемониал был сокращен ввиду немногочисленности членов, и, пробыв там только один день, французы уехали в Париж. Таким образом почти на глазах Столыпина и его многочисленной охраны, при всех строгостях всяких собраний, было организовано по всем правилам, с полным ритуалом масонство. Масоны посещали тюрьму, устраивали ложи в двух столицах, а правительство со Столыпиным ничего не подозревало».

В ноябре 1908 года русские масоны провели свой первый конвент или съезд в Петербурге и избрали Верховный Совет. Первыми членами его стали: князь С. Д. Урусов (председатель), Д. И. Бебутов, председатель 2-й Государственной думы Ф. А. Головин, адвокат М. С. Маргулиес.

Помимо «Полярной звезды» и «Возрождения», из русских лож «Великого Востока Франции» этого времени известны: «Северное сияние» (мастер-наместник Н. В. Некрасов), «Заря Петербурга» (мастер-наместник, известный народоволец Н. А. Морозов), «Киевская заря». Задача, которую ставил перед «братьями» Верховный Совет русских лож (председатель князь С. Д. Урусов, секретарь князь Д. И. Бебутов), состояла прежде всего в том, чтобы «обволакивать власть людьми, сочувствующими масонству».

Тем временем неосторожное поведение некоторых масонов привело к тому, что сведения о их принадлежности к масонству просочились в прессу, причем назывались фамилии Н. Н. Баженова, Е. И. Кедрина, М. С. Маргулиеса, Д. И. Бебутова. Воспользовавшись этим, наиболее радикальная часть «братьев» во главе с левым кадетом Н. В. Некрасовым добилась того, что на специальном совещании масонов в феврале 1910 года ими было принято формальное решение о прекращении своей деятельности (окончательное решение этого вопроса передавалось на усмотрение лож, которые предпочли «временно уснуть»). Сделано это было с одной целью — устранить из руководства Верховного Совета Бебутова и его ближайших друзей: Кедрина, Маргулиеса и других — всего 8 человек.

Очистив свои ряды от ненадежных лиц, инициативная группа во главе с Н. В. Некрасовым и А. М. Колюбакиным тотчас же развернула работу по воссозданию масонской подпольной организации. Обряд посвящения в «кадетское масонство» того времени подробно описал Н. С. Чхеидзе.

"Как-то раз — это было в 1910 году — ко мне подошел член Государственной думы Степанов, левый кадет, и спросил меня, не нахожу ли я возможным вступить в организацию, которая стоит вне партий, но преследует политические задачи и ставит своей целью объединение всех прогрессивных элементов; упомянул он при этом, что для вступления необходимо принятие какой-то присяги и что вообще это связано с некоторым ритуалом. О том, что это масоны, он мне прямо не сказал. Я не был знаком с характером этой организации, равным образом я мало знал и о масонстве вообще, но почему-то — не припомню теперь, почему именно, — сразу догадался, что речь идет о масонской ложе и тотчас же выразил свое согласие. Степанов указал, куда я должен прийти, — адреса я теперь не помню. В назначенное время я пришел. Меня ввели в отдельную комнату, где Степанов дал мне анкетный листок с рядом вопросов, на которые я должен был ответить (Степанов об этой анкете предупредил меня заранее), и оставил меня одного. Я сел писать ответы. Насколько вспоминаю, вопросы были следующие (приведу, что помню, вместе со своими ответами).

Как Вы относитесь к семье? — Признаю ее как ячейку, имеющую воспитательный и объединяющий характер.

Как Вы относитесь к человеческому прогрессу? — Признаю, что человечество идет к тому, чтобы стать одной семьей, к этому ведут объективные условия развития человечества, и считаю необходимым всеми силами работать над этим.

Ваш взгляд на религию? — Считаю, что нужно быть терпимым ко взглядам каждого.

Какие пути и методы международных отношений Вы признаете? — Считаю, что только пути мирного сотрудничества, что только общечеловеческая солидарность и стремление к взаимному пониманию являются основами, на которых должны складываться международные отношения.

Как Вы относитесь к войне? — Считаю, что метод решения международных споров путем войн должен быть навсегда и совершенно исключен из списка допущенных.

А если нападут на Россию? — Мы должны стремиться ликвидировать ее [войну] тем или иным мирным путем.

Какую форму правления Вы считаете наиболее приемлемой для России? — Республиканскую.

Других вопросов и своих ответов я не помню, но помню хорошо, что вопросов, имевших то или иное отношение к социализму и классовой борьбе, среди них не имелось. Этих тем не коснулся я и в своих ответах.

Когда я написал ответы, в комнату вошел Степанов, взял их и удалился, оставив меня ждать ответа. Я знал, что в это время ответы мои были оглашены в собрании ложи. Через некоторое время вошел Степанов, туго завязал мне глаза и провел куда-то, где меня усадили. Здесь мне был задан вопрос:

«Знаете ли Вы, где Вы сейчас находитесь?»

Я ответил: «На собрании масонской ложи».

В говорившем я тотчас узнал Некрасова — его голос мне был хорошо знаком. Вслед за тем Некрасов задал мне вопросы, повторявшие вопросы анкеты, я ответил в духе своих только что написанных ответов. Затем Некрасов предложил мне встать, я встал и услышал, что встали и все присутствующие. Некрасов произнес слова клятвы — об обязанности хранить тайну всегда и при всех случаях, о братском отношении к товарищам по ложе во всех случаях жизни, даже если это связано со смертельной опасностью, о верности в самых трудных условиях. Потом Некрасов задал, обращаясь ко всем присутствующим, вопрос:

«Чего просит „брат“?»

Присутствующие хором ответили:

«Брат просит света!» — вслед за тем Степанов снял мне повязку с глаз и поцеловал меня, нового брата. С такими же поцелуями ко мне подошли и все остальные из присутствующих. Последними, как я теперь увидел, были, кроме Некрасова и Степанова, еще член Государственной думы и присяжный поверенный А. Я. Гальперн, относительно последнего у меня некоторые сомнения, был ли он тогда; возможно, что был и еще кто-нибудь из тех, кого я назову дальше как членов малой ложи, помню, что всего было человек 5 — 6.

Да, позабыл, акт приема меня был сделан от имени «Великого Востока Франции».

Так я вступил в ложу. Заседания последней шли более или менее регулярно 2 — 4 раза в месяц; собирались на квартире какого-либо из членов; никаких ритуалов на этих собраниях не соблюдалось; состав несколько менялся — в общем руководствовались тем правилом, чтобы в ложе сходились люди, жившие относительно недалеко друг от друга, но число присутствующих было 6 — 8.

Совещания эти носили информационный характер; определенных докладов обычно не было; каждый передавал новую информацию — за эту последнюю я особенно ценил эти собрания. Из этого, конечно, не следует делать вывода, что я не признавал пользы этой организации и в других отношениях: я ее ценил как организацию, где могут быть выяснены те или иные общие прогрессивным элементам точки зрения на различные вопросы; такое согласование взглядов мне казалось политически весьма полезным. Наряду с такой информацией о событиях шла и взаимная информация об отношении к ним. Тут бывали и дебаты, причем обострения их всегда избегали; как только замечали, что разногласия не могут быть сглажены, что общую формулировку отношения к данному вопросу найти нельзя, то вопрос этот устранялся. Но по тем вопросам, когда имелось сходство отношения, резолюций не выносили, голосований не производили: все, что придавало бы собраниям сколько-нибудь связующий характер, было устранено".

Прошло всего несколько месяцев, и уже сам Н. С. Чхеидзе (в 1917 году он станет первым председателем Петроградского

Совета) вынужден будет, выполняя ответственное поручение масонского начальства, подыскивать подходящие кандидатуры для своей ложи. Сам Н. С. Чхеидзе был убежденный социал-демократ, меньшевик. Естественно, что едва ли не первой жертвой новоиспеченного «ловца душ» стал его ближайший коллега по партии Евгений Петрович Гегечкори — будущий премьер-министр Грузии в 1918 — 1921 годах.

«Это было, кажется, в 1909 году, — рассказывал последний Б. И. Николаевскому в Брюсселе, в 1928 году. — У нас, социал-демократических депутатов, сложились очень хорошие отношения со Степановым, Волковым, Некрасовым, с группой левых кадетов вообще. Несмотря на общую атмосферу, очень неблагоприятную для левых, они не только не сторонились нас, но даже как бы сознательно искали с нами связи. Причины этого я понял только после того, как Чхеидзе ввел меня в масонскую ложу. Первым разговор со мной завел на эту тему Чхеидзе, который после долгих колебаний, что чувствовалось по его подходам, сообщил мне, что именно эта группа левых кадетов предложила ему войти в ложу. Он спрашивал мое мнение и хотел, чтобы в ложу вошел и я. Я спросил, как относится к этому делу он сам. Чхеидзе ответил, что он уже дал согласие. Я, зная об отрицательном отношении партии ко всякого рода внепартийным объединениям, стал тогда расспрашивать более подробно о задачах масонской организации и мотивах его положительного ответа. Чхеидзе мне объяснил, что эта организация по своим задачам носит определенно революционный характер, что она стремится к насильственному перевороту, что она представляет из себя значительную силу, будучи довольно широко распространена в интеллигентских кругах, и что с нашей стороны было бы в высшей степени нецелесообразно остаться вне подобной организации, которая в будущем может сыграть весьма значительную роль; наоборот, если мы в нее войдем и постараемся оказывать воздействие на эту организацию, на ее политические мнения, в желательном для нас, социал-демократов, направлении, то это может быть очень полезно с точки зрения тех задач, которые станут перед нами — социал-демократами. При этом он сообщил, что выяснил, что в организацию не входят правые элементы (правее прогрессистов), и что для дальнейшего им было поставлено условие в неприятии таких элементов, и это условие руководителями организации принято. Эти соображения для меня решили вопрос, и я дал свое согласие».

После этого состоялась встреча Гегечкори с Волковым и Некрасовым. Последние подтвердили все сообщенное Чхеидзе: оставаясь непартийной, организация действительно стремится к тем же политическим целям, которые преследуют революционные организации.

После ряда таких разговоров произошло посвящение по обычной процедуре. "В назначенный день за мной приехал Волков и в карете повез меня куда-то в район Морской, где меня ввели в чей-то особняк — я до сих пор не знаю, чей он был (во всяком случае, не Набокова). Там меня оставили в отдельной комнате, куда ко мне пришел Некрасов, принесший анкетный лист. Я его заполнил. Помнится, что на вопрос: «Как вы относитесь к семье?» — я ответил: «Считаю ее свободным союзом личностей, связанных общностью интересов и культурного уровня». На вопрос: «Как вы относитесь к дружбе?» — «Считаю ее моральным обязательством, которое человек берет на себя по доброй воле и которое для него с этого момента является морально обязательным». На вопрос об отношении к войне я, оговорив о недопустимости изменческих действий, указал, что считал бы обязанностью стремиться к превращению войны в революцию. О религии — что сам отношусь к ней отрицательно, считаю ее опиумом, но в то же время рассматриваю ее как частное дело каждого.

Помню, что был еще вопрос о личной храбрости, о своей способности пожертвовать своею жизнью и интересами семьи для дела, которое я считаю общественно полезным. Я ответил, что этот вопрос кажется мне несколько неудобным: сказать «да» было бы слишком смело, самонадеянно, сказать же «нет» было бы несправедливостью по отношению к себе. Такого рода самопожертвование я считаю в известных условиях, т. е. если задача, во имя которой жертва приносится, соответствует той политической работе, которой я себя посвятил, необходимым, но говорить заранее о личной способности на подобный шаг нельзя: это выяснится, когда дело дойдет до действия.

Когда я заполнил анкету, за ней зашел Некрасов и забрал ее. Потом через некоторое время он же завязал мне глаза и повел в комнату, где заседали члены ложи. Здесь мне снова задали вопросы анкеты, на которые я отвечал уже устно в том же духе, что и письменно перед тем, после чего мне сказали слова клятвы, которую я повторил. В этой клятве было заявление об обязанности держать все, что относится к организации, в тайне от всех, даже самых близких людей и от семьи; о готовности принести в жертву интересы семьи и близких в пользу тех задач, которые преследует ложа; в этой же клятве говорилось, что если по моей вине тайна ложи разгласится и это повлечет за собою ее провал, то я признаю себя подлежащим смертной казни.

Всю эту клятву я произносил стоя с завязанными глазами; в наиболее патетических местах клятвы, например при заявлении о готовности пожертвовать собою, к моей груди приставляли шпагу. Во всей этой процедуре было что-то непри-ятножуткое; меня при этом ни на минуту не покидала мысль, что я делаю ошибку, вступая в эту организацию тайно от партии, скрывая этот свой шаг от последней, но в то же время вся она в целом, со всей своей необычностью для революционной, среды — я должен это признать — действовала на меня несколько импонирующе.

После принесения клятвы и того стереотипного вопроса, который приведен в рассказе Чхеидзе («чего просит „брат“»), мне сняли повязку, и все присутствующие подошли с поцелуями. Среди них были Некрасов (председатель), Степанов, Н. Д. Соколов, Г. Ф. Жданович (помню, его присутствие меня очень удивило), Чхеидзе, крупный сотрудник «Русских ведомостей» Обнинский (он был казначей ложи), некто Харитонов — старый революционер, Орлов-Давыдов.

Собрания ложи происходили регулярно каждую неделю, и я настолько увлекся этим делом, что не пропустил ни одного из них. Недоверчивое отношение, которое у меня было вначале, быстро рассеялось. Атмосфера братского внимания друг к другу, стремление оказывать «братьям» помощь во всех делах, отсутствие враждебности и борьбы — все это действовало подкупающе. На собраниях ложи обсуждали политические вопросы, обменивались мнениями о положении дел, о действиях, намеченных партиями, или о том, что сделать следует. Ложа сама решений не принимала, она только намечала их и вносила в форме предложений в Верховный Совет (через Некрасова). Нашей социал-демократической деятельности ложа не стесняла; ее решения нас не связывали — скорее она нам помогала, так как члены ложи из других партий помогали нашим выступлениям, например, давая нашим подписи под нашими запросами. Даже в таких мелочах они нас поддерживали, как аплодисменты при выступлениях, создавая в Государственной думе атмосферу успеха для наших выступлений".

Масонская ложа оказывалась полезной для социал-демократического дела. Вот один из наиболее ярких эпизодов, запомнившихся Е. П. Гегечкори. После роспуска Государственной думы на 3 дня в связи с Холмским земством социал-демократическая фракция внесла срочный запрос о нарушении Столыпиным основных законов; этот шаг вызвал недовольство буржуазной и даже левой печати; дескать, социал-демократы не справятся с задачей и должны уступить этот запрос кадетам, у которых имеются лучшие ораторские и политические силы (сами кадеты с внесением запроса опоздали).

"Ответственную речь фракция поручила мне, и тогда Некрасов, который вообще в это время сидел рядом с нами и был по существу на нашей стороне, а не на стороне кадетов, посоветовал мне обратиться к М. М. Ковалевскому, обещая, что тот поможет в подготовке выступления. Я обратился, и Ковалевский действительно помог всем, чем только мог: он работал весь день, перевернул всю свою библиотеку, пересмотрел все западноевропейские конституции, всех государствове-дов и дал мне такой обильный материал, что речь вышла блестящей, и даже кадеты были вынуждены признать, что социал-демократическая фракция оказалась на высоте задачи. Когда я благодарил Ковалевского за помощь, он мне ответил: «Это ведь мой долг в отношении близкого человека». Меня этот ответ несколько удивил: близким к Ковалевскому я никогда не был, видел его тогда чуть не в первый раз. Это мое недоумение сказалось и в моем рассказе Некрасову о приеме, который мне был сделан Ковалевским. Некрасов ответил в тоне Ковалевского: «Иначе он (то есть Ковалевский) и не мог поступить». Из этого я понял, что М. М. Ковалевский близок к масонской организации.

Между прочим, М. М. Ковалевский устраивал каждую Пасху особые пасхальные приемы, на которые собиралось человек до 40, туда он стал звать и меня, после того как я вступил в ложу. На них бывали все члены нашей ложи, и я думаю, что на этих собраниях вообще бывали одни только масоны. Там я встречал еще Колюбакина, Караулова, адвоката Бернштама (которого звали Умный Б. в отличие от другого Бернштама), Сидамонова-Эристова".

Организация, свидетельствует Гегечкори, была очень конспиративна и отнюдь не стремилась к непременному расширению своих рамок путем приема новых членов, относясь к этому делу с большим разбором. Она тщательно обсуждала новых кандидатов, многие из которых отвергались, если они не соответствовали предъявлявшимся к ним высоким требованиям. "Но при всем этом организация была очень активна и производила впечатление молодой, верящей в свое дело. Мы, социал-демократы, большой активности не проявляли, мы вообще смотрели на себя как на элемент, в известных пределах сторонний в этой организации, роль наша была больше созерцательной. Но главари из радикальной демократической интеллигенции вкладывали в свою работу много активности и энтузиазма. Сильно импонировало и то обстоятельство, что у организации были значительные средства, позволявшие ей не останавливаться перед крупными расходами на объезды провинции и т. д.

В заседаниях ложи члены ее откровенно рассказывали о всех делах организаций — рассказывали о социал-демократической организации и мы".

Конституирование масонской организации произошло на конвенте (съезде) русских масонов летом 1912 года в Москве. Председательствовал там Н. В. Некрасов. Вот что вспоминал об этом впоследствии А. Я. Гальперн: "Первым в порядке для конвента стоял вопрос о конституировании русской масонской организации. Были сделаны сообщения — докладчиком от Верховного Совета был Некрасов, — что в России имеется всего около 14 — 15 лож, из них в Петербурге 5, 3 — 4 в Киеве, 1 — 2 в Москве и по одной в Нижнем, Одессе и Минске, и что это число достаточно для выделения русских масонов в самостоятельную организацию наряду с другими Великими Востоками.

Предложение это встретило только слабые возражения. Некоторые сомневались, возможно ли совершить подобное выделение, не получив предварительного согласия от «Великого Востока Франции». На это сторонники немедленного решения вопроса отвечали указанием, что санкцию от Франции можно будет получить потом. По существу против предложения никто не возражал, и вторая точка зрения победила значительным большинством.

Зато большие споры разгорелись по вопросу о том, какое название надлежит присвоить организации: в этой связи поднялся спор между русскими и украинскими ложами. Подавляющее большинство конвента стояло за название «Великого Востока России»; Грушевский же требовал, чтобы в названии ни в коем случае не было слова «Россия». Он занимал в этом вопросе совершенно непримиримую позицию, отрицая вообще за Россией как государственной единицей право на целостное существование; его с рядом оговорок поддерживал Василенко.

Против Грушевского выступали все остальные, и спор, временами очень резкий, длился два дня. Самыми лучшими были выступления Колюбакина (который вообще производил подкупающее впечатление), Некрасова и Штейнгеля, который хотя и представлял Киевские ложи, но целиком присоединился к сторонникам российской ориентации. Крайними централистами выступали Степанов, Обнинский и я — я тогда был против даже федерации. Я выступил с очень резкой филиппикой против Грушевского и заявил, что было бы позором подчиниться его требованию и устранить слово «Россия». Выступление мое было настолько резким, что вызвало вмешательство председателя — единственное, которое сохранилось в моей памяти от всех трех конвентов, на которых я участвовал; он призвал меня к порядку, указав на недопустимость выражений, употребленных мною, при разговорах в братской среде. В конце концов было принято название «Великий Восток народов России».

Далее было принято решение поручить Верховному Совету выработать устав организации и разослать его для ознакомления ложам — с тем чтобы на следующем конвенте можно было его утвердить".

Генеральным секретарем Верховного Совета «Великого Востока народов России» стал член III Государственной думы, тверской земец Александр Михайлович Колюбакин (1868 — 1915).

Наряду с кадетами (А. М. Колюбакин, В. А. Степанов) и прогрессистами (А. А. Орлов-Давыдов, А. И. Коновалов) видную роль в сообществе играли также представители народнических партий (А. Ф. Керенский, П. Н. Переверзев) и меньшевики (Н. С. Чхеидзе, Н. Н. Суханов, Гиммер). Широко была представлена в масонстве творческая и научная интеллигенция (3. Н. Гиппиус, Марк Алданов (Ландау), Д. С. Мережковский, Б. В. Савинков, В. Немирович-Данченко, М. Волошин, академики В. И. Вернадский, С. Ф. Ольденбург, профессора Д. Д. Гримм, Е. В. Аничков, П. Б. Струве, А. Каминка, Г. Гамба-ров, С. П. Костычев, М. Таубе, А. В. Карташев, историк П. В. Ще-голев и др.), промышленники (Павел Бурышкин, Павел Штей-нгель, Степан Лианозов), банкиры (Дмитрий Рубинштейн, Абрам Животовский, Карл Ярошинский, Алексей Путилов), адвокаты (Оскар Грузенберг, Александр Гальперин, Максим Винавер) и журналисты (Иосиф Гессен, Михаил Корнфельд, Алексей Ксюнин, Борис Мирский (Миркин).

Широко была представлена в «Великом Востоке народов России» и русская аристократия: граф Иван Воронцов-Дашков, князь Сергей Голенищев-Кутузов, князь Сергей Горчаков, граф Алексей Игнатьев, князь Виктор Кочубей, князь Андрей Лобанов-Ростовский, князь Георгий Львов, граф Александр Мордвинов, князь Дмитрий Оболенский, князь Дмитрий Репнин и другие. Да что там русская аристократия, когда даже сам Николай II, по свидетельству бывшего ректора Московского университета А. А. Тихомирова, «был не без греха в масонстве и участвовал в черных мессах». «Кто знает, — замечал в связи с этим историк Ю. В. Готье, — быть может, в этом есть доля правды».

В 1913 году на втором съезде «Великого Востока» был принят устав организации, в основу которого был положен устав «Великого Востока Франции», однако, в отличие от последнего, ритуал посвящения, максимально упрощенный, предусматривал для «братьев» всего две степени: ученика и мастера. Деятельное участие в разработке устава, опубликованного в 1915 году в замаскированном виде в книге Е. Сидоренко «Италиан-ские угольщики», принимал библиотекарь Генерального штаба, известный впоследствии советский писатель С. Д. Масловский (Мстиславский). Генеральным секретарем Верховного Совета «Великого Востока» на этом съезде снова был избран левый кадет А. М. Колюбакин, убитый в начале 1915 года на фронте в результате несчастного случая. Его обязанности до лета 1916 года, когда состоялся третий (и последний) съезд «Великого Востока», исполнял Н. В. Некрасов. Новым генсеком на этом съезде стал А. Ф. Керенский. Однако в должности своей он пробыл недолго и уже в том же 1916 году передал ее А. Л. Галь-перну.

Новым в русском масонстве XX века явилось привлечение в орден женщин, среди которых можно отметить 3. Гиппиус, Е. М. Кускову и первую жену А. М. Горького — Е. П. Пешкову.

«Великий Восток народов России» имел откровенно политический характер, хотя и прикрывался фразами о «материальном и моральном улучшении», интеллектуальном и социальном совершенствовании человечества в качестве цели. Главной же задачей «братьев» являлось на деле объединение на широкой надпартийной основе усилий всех буржуазных и мелкобуржуазных партий, направленное на свержение самодержавия и разрушение Российской империи, на месте которой предполагалось создание федеративного государства или ряда государств (что-то вроде современного СНГ).

Что же касается пути, по которому масоны шли к своей цели, то он был вполне традиционен для их учения: «направлять через наших „братьев“ членов Думы ход нашей жизни».

Особенно активизировались масоны в годы Первой мировой войны, организовав в 1915 году так называемый «прогрессивный блок». Выдвинув лозунг создания «правительства национальной обороны» с участием «общественных элементов», они развернули с подачи французского и английского масонства оголтелую травлю сторонников сепаратного мира с Германией.

Среди лож «Великого Востока народов России» этого времени — «Северное сияние», «Истинные друзья Человечества» и «Малая медведица», в которую в 1912 году был принят А. Ф. Керенский. В эту же ложу входили такие известные политические деятели, как Н. В. Некрасов, М. И. Терещенко, А. И. Коновалов и Н. Д. Соколов. «Военную ложу» (генералы Свечин, Алексеев, Рузский, полковники Крымов, Теплов, Масловский-Мстиславский) возглавлял А. И. Гучков. Существовала и так называемая «Думская ложа» (она была самой многочисленной), задачей которой являлось объединение всех оппозиционных партий в Думе в борьбе за свержение самодержавия. Ну а целью «Литературной» ложи (В. Я. Богучар-ский, С. Д. Масловский-Мстиславский, А. А. Мейер, Н. Н. Суханов, А. В. Карташев) являлась работа с «левыми» журналистами и литераторами.

«Головку» русского политического, или, как его еще называют, кадетского масонства составляла тройка ее наиболее деятельных членов: Н. В. Некрасов, А. Ф. Керенский и М. И. Терещенко. В 1916 году к ним добавились еще два «брата» — А. И. Коновалов и И. Н. Ефремов, после чего «тройка» превратилась в масонскую «пятерку». Распределение ролей было следующим: Некрасов отвечал за связь с либеральной оппозицией, Керенский общался с радикалами и социалистами всех мастей, Терещенко вел работу среди военных, Ефремов и Коновалов — среди торгово-промышленных кругов. Душой русского политического масонства этого времени был князь С. Д. Урусов, через которого поддерживались тесные связи с «Великим Востоком Франции».

Проводниками масонского влияния в России накануне революции были: «Религиозно-философское общество» во главе с масоном А. В. Карташевым, «Общество английского флага» (Русско-английское общество) во главе с председателем Государственной думы масоном М. В. Родзянко, «Русское теософическое общество» во главе с А. А. Каменской, «Русское Антропософическое общество» во главе с его председателем Е. В. Васильевой, «Лига прав человека» (председатель Яков Рубинштейн), «Общество сближения между Россией и Америкой» во главе с Н. А. Бородиным и другие организации либерального и пацифистского толка.

Польский историк Людвик Хасс к 1913 году насчитал около 40 масонских лож в России общей численностью до 400 человек. К 1915 году их было уже до 600, объединенных в 49 ложах. Если же добавить к этой цифре ложи оккультного характера (розенкрейцеры, мартинисты, филалеты и проч.), а также членов зарубежных лож, то картина получается впечатляющей.

Несмотря на формально провозглашенную летом 1912 года независимость от французских «братьев», на самом деле связей с «Великим Востоком Франции» русские масоны никогда не прерывали. Утверждения ряда историков о том, что «Великий Восток народов России» был «неправильной», т. е. не признанной зарубежным масонским центром организацией, не соответствуют действительности. На самом деле это была, конечно же, самая настоящая «регулярная» организация ордена. Упрощение же ею устаревших к началу XX века некоторых особенностей масонского ритуала и отказ в целях конспирации от письменных протоколов и других бумаг дела не меняет.

Общие задачи организации, как их определял Гальперн, сводились к следующему: "стремление к моральному усовершенствованию членов на почве объединения их усилий в борьбе за политическое освобождение России. Политического заговора как сознательно поставленной цели в программе нашей работы не было, и если бы кто-либо попытался в задачи организации такой заговор ввести, то это вызвало бы протесты со стороны многих. Был, правда, целый ряд лиц, из них часть очень влиятельных, которые очень сильно к заговору склонялись — например, Мстиславский и Некрасов. Но в организации они свою точку проводили осторожно и закрепить ее в качестве официальной точки зрения организации не стремились. Борьба за свободу, конечно, входила в задачи организации; об этом говорилось даже в клятве, но конкретно средства и пути нигде сформулированы не были. Задачи личного усовершенствования для многих тоже играли весьма значительную роль… Для некоторых же эта сторона задач организации имела главное значение. Так, например, в Киеве преобладали в организации люди, для которых этические задачи стояли на первом месте.

Социалистической окраски программа организации не носила, но широким социальным реформам всемерно все члены сочувствовали и к социалистическому движению относились больше, чем терпимо. Я, пожалуй, назвал бы нашу организацию последним прибежищем великих идей 1789 года: лозунги «братство, равенство, свобода» у нас воспринимались в их наиболее первобытном — неискаженном и неусложненном виде.

Очень характерной для настроений подавляющего большинства организации была ненависть к трону, к монарху лично — за то, что он ведет страну к гибели. Это был патриотизм в лучшем смысле слова — революционный патриотизм. Наиболее сильно это настроение выступило, конечно, в годы войны, но в основе оно имелось и раньше. Конечно, такое отношение к данному монарху не могло не переходить и в отношение к монархии вообще, в результате чего в организации преобладали республиканские настроения; можно сказать, что подавляющее большинство членов были республиканцами, хотя республика и не была зафиксированным догматом организации".

Главными экспертами Департамента полиции по масонскому вопросу были в эти годы Г. Г. Мец и Б. К. Алексеев, регулярно составлявшие по его поручению свои обзоры-доклады на эту тему. Командированный во Францию Б. К. Алексеев вошел в контакт с руководителем «Антимасонской лиги» аббатом Жюлем Турмантэном, с помощью которого и предполагалось получать интересующую Департамент конфиденциальную информацию, почерпнутую из источников внутри самих французских лож.

За свое сотрудничество Турмантэн требовал денег. П. А. Столыпин, которому был сделан соответствующий доклад, вопроса не решил. Не решил его и царь, к которому обратился в декабре 1910 года товарищ министра внутренних дел П. Г. Курлов. Проявив живейший интерес к «проискам масонов», Николай II пожелал более внимательно ознакомиться с проблемой, для чего предполагалось устроить «отдельную аудиенцию». В январе 1911 года к делу был подключен проживавший с 1905 года во Франции бывший заведующий заграничной агентурой Департамента полиции Л. А. Ратаев. Уже в марте 1911 года им был представлен первый доклад на эту тему.

Убийство 1 сентября 1911 года Столыпина и последовавшая вскоре отставка Курлова привели к тому, что масонская проблема, которой эти деятели уделяли пристальное внимание, сразу же отодвинулась на второй план. Новое начальство, в отличие от старого, и в Департаменте полиции (директор С. П. Белецкий), и в МВД считало, что русские масоны — это главным образом безобидные оккультные кружки, не представляющие серьезной угрозы безопасности государства.

Записки о масонстве, которыми бомбардировал Л. А. Ратаев Департамент полиции, равно как и его проницательный вывод, что «в политике приютом масонов служит кадетская партия», никого здесь не заинтересовали. Невостребованным оказался и представленный им в Департамент предварительный список (88 человек) русских масонов. Похоже, о существовании настоящих масонов (деятели думской оппозиции, профессора, журналисты, адвокаты), объединенных в рамках «Великого Востока народов России» (1912 — 1918), в Департаменте полиции ничего не знали, а может быть, и не хотели знать.

Последняя записка Ратаева о масонах в Департамент полиции относится к февралю — марту 1916 года. Внимательно прочитав ее, тогдашний директор Департамента Е. К. Климович какого-либо хода этому документу так и не дал. Приближалась революция, и полиции было уже не до масонов.

Спириты, теософы, розенкрейцеры, мартинисты не скрывают антиправославной, шире — антихристианской сущности своего учения. Сложнее обстоит дело с софианством, или неоправославием, подрывающим под предлогом требований реформ православную церковь изнутри. Связь софианцев с масонством и розенкрейцерством не подлежит сомнению. Софиан-ство произошло из «семян, упавших с символической Розы и проросших в плодородной почве современного общества», — отмечал Ю. П. Граббе в книге «Корни церковной смуты».

Основоположник учения о Святой Софии — Владимир Соловьев (1853 — 1900), обладая гениальным умом, представлял собой в то же время, как полагают некоторые исследователи, «врожденно неполноценную личность с несомненными психопатическими чертами психической дегенерации. На слабых плечах своей телесной и нервно-психической неполноценности нес он тяжкое бремя яркой гениальности. Рано пробудившаяся и, „как жало во плоть“, всю жизнь мучившая Соловьева патологическая эротика, вместе с тлетворными влияниями неправославной, нецерковной мистики, извратили его религиозный мистический опыт, пленили его в прелесть и увели в бесконечность блужданий в поисках истины — вне церкви».

Даже если согласиться, что присоединение В. С. Соловьева к католической церкви 18 февраля 1896 года (в Москве, в домашней часовне о. Н. А. Толстого) было канонически неправильным, одна его идея «соединения церквей» (уния), не говоря уже о его учении о Святой Софии, ясно показывают, насколько далеко ушел он от ортодоксального, охранительного православия в духе отца Иоанна Кронштадтского.

Но именно это как раз и требовалось по условиям того времени, таков был тогдашний, говоря языком нашего времени, «идеологический заказ». Отсюда и энтузиазм поклонников В. С. Соловьева, не жалевших усилий для пропаганды «модернизированного православия» своего кумира. Не смутило их и появление некоей Анны Шмидт, объявившей себя в 1900 году «тварным воплощением» Святой Софии, а Владимира Соловьева — земным воплощением Иисуса Христа, чего тот, правда, не признал.

Характерно, что в качестве «тварного воплощения» Святой Софии у каждого софиолога был, как говорится, свой персонаж женского пола. Если для Андрея Белого воплощением Подруги Вечной выступала Маргарита Кирилловна Морозова (урожденная Мамонтова — жена промышленника и мецената М. А. Морозова), которую он впервые увидел на симфоническом концерте в 1901 году (само знакомство произошло только в 1905 году), то у Александра Блока в качестве таковой выступает Незнакомка, Прекрасная Дама — Л. Д. Менделеева, вдохновлявшая в те годы его поэтическую музу.

31 июля 1900 года В. С. Соловьев умер. Это дало сигнал для возникновения среди его поклонников небольшого кружка, члены которого ставили своей задачей развитие и популяризацию учения о Святой Софии. Собирались они в Москве в доме брата знаменитого философа, Михаила Сергеевича Соловьева. Среди членов кружка — поэт Андрей Белый, А. С. Петровский, С. Н. Трубецкой, Л. Л. Кобылинский (Эллис), сын М. С. Соловьева — поэт С. М. Соловьев. Бывали здесь и В. Я. Брюсов, Д. С. Мережковский, 3. Н. Гиппиус.

Центральной идеей, объединявшей этих людей, являлось учение Владимира Соловьева о Святой Софии как женственном начале в Боге, неустанными поисками «познания» которого они и занялись. Что же касается подходов к проблеме, то здесь его участники разошлись. Если одних интересовала ее преимущественно религиозно-философская сторона, базировавшаяся на учении гностика II века н. э. Валентина, то другие, напротив, перенося Святую Софию в область идейно-политическую, усматривали ее проявление в приближающейся революции в России.

Задача, которую они перед собою ставили, заключалась в идейной подготовке приближающегося революционного взрыва. Революции социально-политической, утверждали они, должна предшествовать «революция духа». Судя по тому, что в феврале 1917 года Русь, по меткому выражению Василия Розанова, «слиняла за три дня», задумка «революционеров сознания» вполне удалась.

Тем временем в 1903 году умирает М. С. Соловьев, и на месте его кружка возникает новая организация «Братство аргонавтов». Председателем «Арго» был поэт Андрей Белый. Среди членов — философы и поэты Л. Л. Кобылинский (Эллис), С. М. Соловьев, Г. А. Рачинский, П. И. Астров, А. С. Петровский, В. В. Владимиров, А. С. Челищев, М. А. Эртель, которые и составляли его основное ядро. Кроме них, собрания «Аргонавтов» посещали поэты К. Д. Бальмонт, В. Я. Брюсов, Ю. К. Балтрушайтис, философы М. О. Гершензон, Г. Т. Шпет, Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, В. Ф. Эрн и другие. В идейном плане «аргонавты» были продолжателями кружка М. С. Соловьева. Святая София, согласно их представлениям, «открывается» только индивидуумам, коллективному сознанию она недоступна. Индивидуум созерцает ее как владычицу мира, в мистическом восприятии она — «душа мира», но может раскрыться и как «душа человечества».

С «Братством аргонавтов» были тесно связаны русские символисты с характерным для них мистическим восприятием культуры (Д. Мережковский, В. Брюсов, К. Бальмонт, Вяч. Иванов, А. Белый и др.). У Д. Мережковского и 3. Гиппиус это вылилось в поиски некой новой религии, у Вячеслава Иванова и Андрея Белого — в разработку теории символов как знамения и средства выражения новой реальности. Близок к «Аргонавтам» был и Александр Блок, хотя, живя в Петербурге, он не посещал их заседаний. У Блока, отмечал А. Белый, едва ли не раньше других «братьев», «выработалось конкретное учение о Софии», в котором он исходил из гностической системы Валентина.

«Для нас символизм, — писал в 1909 году в статье „Культура и символизм“ Л. Л. Кобылинский (Эллис), — дорог более всего как путь освобождения, неизбежно ведущий нас к единству воли и знания и к примату творчества над познанием. Этим он сближается с сокровенным ядром последних глубоких мистических учений и великих религий, с заветнейшими устремлениями и положениями оккультной науки и практики, превращая самых высших из среды своих последователей в жрецов как бы новой религии, посвященных Откровения, высочайшего среди всех в наши дни».

Говоря об «Аргонавтах», следует иметь в виду, что это была свободная ассоциация людей искусства, литературы и науки, не связанная каким-либо уставом и не имеющая четко обозначенных контуров. А отсюда и непрочность, недолговремен-ность этого объединения. В 1910 году кружок «Аргонавтов» прекратил существование.

Одновременно с московским кружком и в тесной связи с ним работали петербургские софианцы, группировавшиеся вокруг Д. С. Мережковского и 3. Н. Гиппиус, квартира которых получила среди «братьев» название «логовище мысли». Здесь собирались С. Н. Булгаков, Н. А. Бердяев, А. В. Карташев, А. С. Ас-кольдов, И. М. Андреевский, Д. В. Философов, А. М. и С. П. Ремизовы, В. В. Розанов. Одной из излюбленных тем этой публики была теория «брака трех» (menage en trois), горячим пропагандистом которой выступал, в частности, Д. С. Мережковский.

Практическим воплощением этой идеи была некоторое время «тройка» — А. А. Блок, его жена Л. Д. Блок (Менделеева) и Борис Бугаев (Андрей Белый). «Л. Д. мне объясняет, — отмечал в связи с этим А. Белый в книге „Меж двух революций“, — что Александр Александрович ей не муж; они не живут как муж и жена; она его любит братски, а меня подлинно; всеми этими объяснениями она внушает мне мысль, что я должен ее развести с Александром Александровичем и на ней жениться; я предлагаю ей это; она — колеблется, предлагая мне, в свою очередь, нечто вроде menage en trois, что мне не симпатично. Мы имеем разговор с Александром Александровичем, где ставим вопрос, как нам быть. Александр Александрович молчит, уклоняясь от решительного ответа, но как бы давая нам с Любовью Дмитриевной свободу…»

Да и что ему оставалось делать, если, по признанию самой Любови Дмитриевны, «короткая вспышка чувственного его увлечения мной в зиму и лето перед свадьбой скоро, в первые же два месяца погасла, не успев вырвать меня из моего девического неведения, так как инстинктивная самозащита понималась Сашей всерьез». Отсюда — многочисленные любовные увлечения Л. Д. Блок. Наиболее сильное из них — К. Н. Кузьмин-Караваев, от которого она родила сына (это при живом-то муже, Александре Блоке!). Ребенок умер в 1912 году.

Любопытный штрих на тему нравственного облика этой богемы «серебряного века русской культуры» приводит в своих воспоминаниях поэт Максимилиан Волошин. Поэт Эллис (Л. Л. Кобылинский. — В. Б.) заговорил «при Брюсове: почему Вячеслав Иванов так восторгается Городецким (С. М. Городецкий, поэт. — В. Б.). Брюсов ответил ему: „Знаете, Лев Львович, нельзя быть таким наивным. Кто не знает, в каких отношениях Вячеслав Иванов и Городецкий?“ Эллис не вполне поверил и спросил приехавшего В. Ф. Нувеля. Тот засмеялся ему в лицо: „Вы совсем наивное дитя, несмотря на ваш голый череп. Наша жизнь — моя, Кузмина, Дягилева, Вячеслава Иванова, Городецкого — достаточно известна всем в Петербурге“».

Это было время, когда отношения Андрея Белого и четы Мережковских были наиболее близкими. «Они приняли меня на свои тайные моления, — вспоминал Белый в мемуарах „Начало века“, — их малая община имела свои молитвы, общие; было 2 чина; 1-х: чин ежедневной вечерней молитвы; и 2-х: чин служб: этот чин свершался приблизительно раз в 2 недели, по „четвергам“; во время этого чина совершалась трапеза за столом, на котором были поставлены плоды и вино; горели светильники; на Мережковском и Философове были одеты широкие пурпурные ленты, напоминающие епитрахили. В числе участников „четвергов“ в это время были: Мережковский, Гиппиус, Философов, Карташев, я, Татьяна Николаевна Гиппиус, Наталья Николаевна Гиппиус; вот и все: Мережковские одно время надеялись ввести в чин свой Бердяева и Волжского; но те скоро отошли от них».

Господствовавшая у Мережковских атмосфера «кадетской религиозной общественности» и «абстрактное направление» их кружка не вполне устраивали его членов. Во главе «оппозиции» встал В. И. Иванов, организовавший в ноябре — декабре 1905 года новое «братство», которое и становится с этого времени центром софианской жизни Петербурга. Помимо организаторов кружка (В. И. Иванов, А. Белый, А. Блок) собрания на квартире Иванова (в «Башне») посещали также А. Н. Бенуа, Н. С. Гумилев, Е. В. Аничков, В. А. Пяст, С. М. Городецкий, Лев Шестов, А. С. Аскольдов, Н. О. Лосский, А. Р. Минцлова.

Собирались «братья», как правило, по средам. Помимо обычного для таких собраний чтения рефератов на религиозно-философские темы случались на «средах» В. И. Иванова и масонские оргии, известные как «Дионисово действие». Во время черной смуты 1905 года, с укоризной отмечал в связи с этим В. Ф. Иванов, наши «богоискатели» и рыцари Св. Софии создавали «христианские братства борьбы» и оправдывали «освободительное движение» с его ложью, грязью, насилием и кровью.

«Мы были свидетелями, когда самые выдающиеся представители нашей интеллигенции, пресловутый „мозг страны“, устраивали мистерии с музыкой, песнями, плясками и вином, причащались кровью, выпущенной из музыканта-еврея, и посвящали восторженные стихи дьяволу», — писал он в книге «Православный мир и масонство». Факт, как оказалось, действительно имевший место 2 мая 1905 года на квартире петербургского литератора Николая Минского (Виленкина). «Где-то, кого-то кололи булавкой и пили его кровь, выжатую в вино под флагом той же мистерии — это только смешило», — свидетельствует в связи с этим Андрей Белый.

Кроме самого Вячеслава Иванова (в 1926 году он перешел в католичество) активное участие в работе кружка принимала и его жена — Л. Д. Зиновьева-Аннибал. Разыгрывая из себя дионисийскую натуру, она принимала своих гостей в «Башне» не иначе, как в красном хитоне. Широкой публике эта дама была известна скандальной повестью «Тридцать три урода» (СПб., 1907), в которой подробно описывается лесбийская любовь.

Усилия членов кружка были направлены на внедрение в общественное сознание идеи «свободной любви», или, проще говоря, подготовки сексуальной революции в нашей стране. В этом плане обращал на себя внимание доклад М. Волошина «Новые пути Эроса», прочитанный на одном из заседаний кружка в «Башне». В ходе возникшей затем дискуссии «дивно говорил» Вячеслав Иванов, энергично доказывавший, что «в сущности вся человеческая и мировая деятельность сводится к Эросу, что нет ни этики, ни эстетики — обе сводятся к эротике».

Среди увлекавшихся оккультизмом и спиритическими сеансами «братьев» был и поэт Валерий Брюсов. Вот что вспоминал об этом увлечении известного поэта В. К. Станюкович: "Как-то раз я зашел к Брюсову вечером, — пишет он (воспоминания относятся к 1894 году. — В. Б.), — он торопился к А. Лангу на спиритический сеанс и затащил меня к нему, зная мое отрицательное отношение к этим сеансам. В слабо освещенной комнате с темными портьерами мы нашли длинного, странного, с блестящими глазами Ланга. Он был один и никого не ждал. В торжественной тишине хозяин и Брюсов приступили к священнодействию. На дощечку, сквозь которую проходил карандаш, они положили правые руки, и он тотчас забегал по большому листу, расположенному на столе.

Как только лист исписывался, он убирался в сторону, а под ним оказывался чистый, готовый к дальнейшим откровениям. Быстро покрывались листы строками, написанными крупным почерком. Мягкий мрак и тишина кругом, а в круге света, падающего из-под низко опущенного абажура, склоненные фигуры над бегающими по белому листу руками. Я сидел в глубоком кресле, мне было уютно, и никакой таинственности я не ощущал. Продолжая так около часу, они остановились.

Спириты хотели и меня вовлечь в их мистерию, но я отказался, и мое явное неверие вызвало чрезвычайное раздражение Духа. Он начал покрывать очередной лист самыми отборными ругательствами, которыми никогда не осквернялись уста товарищей. Я начал хохотать и разогнал таинственную атмосферу уютной комнаты с мягкими темными драпировками, разомкнув руки товарищей. Дух, возмущенный моим присутствием, перестал двигать карандаш, и исписанные листы были приобщены к толстой груде прежних откровений.

Мы возвращались по темной Москве. Брюсов упрекал меня в нетерпимости и неверии. Убеждал меня в том, что Дух, а не он ругал меня. В этом я ему наполовину поверил (их было двое). Обещал никогда более не искушать Духа. Насколько помню, — замечает В. К. Станюкович, — эти общения с духами, совместно с Лангом, длились долго. Брюсов вообще интересовался областью тайного знания, а Ланг был убежденный спирит. Брюсов говорил мне, что стихи Ланга написаны не им, а духами lt;…gt; Ланг выступил со стихами вместе с Брюсовым в первом выпуске «Русских символистов» под псевдонимом Митропольский, а затем выпустил под фамилией Бедина книжку стихов «Одинокий труд»".

Самое удивительное, что увлечения своего Валерий Яковлевич не оставлял и в зрелые годы. "В эту зиму (1903 год. — В. Б.), — писал в своих воспоминаниях М. А. Волошин, — литературная молодежь обычно встречалась у Брюсова в старом фамильном доме на Цветном бульваре. Дом этот, очевидно, принадлежавший родителям Брюсова, находился на противоположной стороне, супротив тогдашних цирков Саломонов-ского и Никитина, на самой периферии московской «Субур-ры», описанной в рассказе А. Чехова «Припадок». Дом носил московский купеческий характер. Здесь, в небольшой белой столовой, рядом с гостиной, уставленной цветочными горшками, где «лопасти латаний рисовались на эмалевой стене» высокой изразцовой печки, собиралась у Валерия Яковлевича, в зиму, предшествующую основанию «Весов», московская поэтическая молодежь того времени. За чайным столом читали по очереди свои стихи и выслушивали критические замечания хозяина. Разговоры Брюсова, который в это время собирал ма-терьялы для «Огненного Ангела», были сухи, богаты, остры, осведомлены и часто вращались около оккультных тем. Его интерес к оккультизму был не только книжный. Незадолго до этого он сам, по-видимому, пережил оккультный роман.

"Меня интересовало, — рассказывал он, — как спиритические духи, т. е. те существа, с которыми мы разговариваем на спиритических сеансах, сами относятся к нам, как они видят и принимают человеческий мир. Я иногда ставил им вопрос об этом и получал ответы очень неожиданные:

— Так, как будто огонек в поле и около него тени.

В виде огонька они, значит, видят спиритический столик. Я пробовал спрашивать:

— А сколько же нас сидит около огонька?

Но у них не было явно ни восприятия лиц, ни числа. Ответы были самые противоречивые и разные:

— Один, пять — толпа…

Считать они совсем не умели. Мы занимались обыкновенно вдвоем с Лангом (Миропольским, поэма которого «Лестви-ца» напечатана «Скорпионом»). Постепенно у нас составился круг знакомцев, которые с нами беседовали. В этом круге сущностей они являли свои виды и планы на нас — и мы им в чем-то должны были помочь. В чем, так и осталось для меня неясным. Они начали нами руководить и давали нам ряд указаний и формул, носивших характер чисто магический, который часто трудно было исполнить. По смыслу их требований, необходимо было иметь в своем распоряжении обширное пустопорожнее место. Требование, которое трудно было осуществить в условиях городской жизни. Мне показалось, что этому мог бы удовлетворить большой чердак недостроенного дома. Я подал эту мысль, и они одобрили. У меня был на примете такой четырехэтажный, строящийся дом, хозяин которого был знакомым моей семьи. Я отправился к нему просить разрешения, и тут случилась первая странность. Этот человек, уже не молодой и почтенный, принял меня в отдельной комнате, и когда я ему изложил все мое дело и он поднялся со стула, чтобы ответить мне, — он вдруг упал — у него был удар и паралич языка. Ответа я так и не получил.

В другой раз все уже было устроено и разрешение получено — я ждал только Ланга, чтобы идти туда, он должен был зайти за мной. Но он не пришел ко мне, и сеанс не состоялся. Потом выяснилась вещь еще более странная: когда он шел по Цветному бульвару, какой-то прохожий, поравнявшись с ним, ударил его по голове тяжелым кирпичом, завернутым в клетчатый платок. Он потерял сознание и очнулся только через два часа в аптеке, куда его отнесли. Так и второй раз наш сеанс не состоялся.

Лишь по третьему разу нам удалось его устроить. Я расставил светильники, как нам было указано, начертил знаки и круг, но когда начал произносить заклинания, то рядом с нами упала тяжесть в несколько десятков тысяч пудов. Светильники наши были разбиты вдребезги и погасли, не понимаю, как чердачные балки вынесли этот удар и как мы сами не пострадали. Очевидно, я сам недостаточно тщательно замкнул круг или сдвинул один из светильников. Словом, эксперимент был неудачен, и наше общение с этой группой духов этим кончилось. Никто из них на сеансах с нами больше не разговаривал. Мы старались узнать о их судьбе, расспрашивая других духов, но ответы были странные, малопонятные. Нам отвечали: «Их нет. Они заперты» и раз даже — «Они умерли»".

Любопытна в связи с этим реакция Брюсова на провозглашенный Андреем Белым на одной из «сред» у Вячеслава Иванова масонский тост: «Пью за Свет!» «Брюсов, сидевший рядом со мной, — свидетельствует А. Белый, — вскочил как ужаленный и, поднимая свой бокал, прогортанил: „За тьму!“» Впрочем, такие «богомерзкие» выходки были обычным явлением в этой среде. «Я не выдержал, — вспоминал А. Белый, — вдруг за столом при всех сорвал с себя крест, бросив его в траву. А. А. (Блок. — В. Б.) усмехнулся недоброй улыбкой».

Сам Андрей Белый всю свою сознательную жизнь оставался глубоким и законченным мистиком. «Человек начинается там, — писал он, — где кончается слово, где слово свивается — там начинается оккультизм; и все мы — оккультисты lt;…gt; Оккультизм — это воздух, которым мы дышим; и изучение оккультистов без овладения жестами, без уменья их видеть, читать — есть дурная привычка. Назвавши себя оккультистом, не думаю, что я оккультист в полном смысле: тот смысл постигается в десятилетиях подвига упражнений, в конкретности и не лежит путь смысла в сентенциях об оккультизме». Воспаленное воображение поэта рисовало впечатляющие картины некоей вселенской мистерии, участники которой «строятся в им одним открытые знаки и образуют фигуры как в танцах; танцуют треугольники из людей, пересекаются в гексаграммы lt;…gt; если знак пентаграммы есть пять, то вхождение шестого в обряд пентаграммы обогащает в шесть раз возникающие возможности встречи lt;…gt; Но этого не поймут, о чем, собственно, говорю; обрываю слова…», — записывал он в своем дневнике («Записки чудака»). И далее следует обширный пассаж о месте оккультной символики в современном мире: «Священные фигуры — оккультные знаки нельзя созерцать безнаказанно (опрокинутый треугольник — не то, что прямой: опрокинутый — самосознание, обращенное к Духу, прямой — на себя); созерцание треугольника на калоше, которую топчем мы (знак божества!) есть пародия на обряд: и неспроста святым этим знаком давно штемпелюют калоши, и ежедневно мы топчем в грязи властный знак Божества. И это — дело „их“ рук…»

«Приступ медиумизма» и усиление антиправославных, антихристианских настроений у «аргонавтов» во многом были связаны с деятельностью в их среде А. Р. Минцловой — известно, что одно время она подвизалась в качестве помощницы известного теософа Рудольфа Штейнера. Порвав с ним, она появилась сначала в Москве, а затем в Петербурге в качестве представителя некой таинственной организации, судя по всему, ордена розенкрейцеров, и имела своей задачей создание «Братства Святого Духа».

"Минцлову, — писал в связи с этим Н. Валентинов, — дочь известного в Москве адвоката, я видел один только раз в кафе на Тверской улице: меня познакомил с нею приехавший из Петербурга Арабажин — двоюродный брат Белого. Она произвела на меня самое неприятное впечатление: толстый обрубок, грязные желтоватые волосы, огромный глупый лоб, узенькие свиные глаза, а главное — речи! За два года я привык говорить с символистами, к «воздуху» символизма достаточно принюхался и на всякие мистические «всмутки» уже не реагировал. Но Минцлова раздражала своими таинственными намеками вроде: «Как маловажно то, что вы говорите, в сравнении с тем, что вот здесь, рядом с нами, находится и нас слушает». — «О ком вы говорите?» — «Да зачем мне отвечать — ведь все равно вы этого не поймете. У вас нет для этого органов восприятия».

Минцлова была вхожа ко всем писателям, и особенно к символистам. В Петербурге она была постоянным гостем и другом Вяч. Иванова, а в Москве «обрабатывала» А. Белого. Осенью 1908 года Белый действительно бегал не только к «раввину» (М. О. Гершензону. — В. Б.), проникаться у него духом «Вех», — мысль его бежала и в другом направлении: он входил «в стихию теософических дум», штудировал «Doctrine Secrete» Блаватской, посещал теософический кружок Христо-форовой, где у него завязались отношения с Минцловой, уже прошедшей через антропософскую школу Рудольфа Штейне-ра. «Оккультистка» Минцлова была несомненно сумасшедшей, и она околдовала Белого".

Результатом медиумического затмения Андрея Белого стало появление (июль 1908 года) у него антирусского по своему духу, упаднического стихотворения «Отчаянье», заканчивающегося следующим пассажем:

Что это было затмение, свидетельствует появившаяся в 1909 году в журнале «Весы» большая статья А. Белого под названием «Штемпелеванная культура», где он восстает против засилья инородческих элементов в русской культуре.

Проштемпелеванный, т. е. прошедший сквозь цензуру биржевиков, интернационализм с пафосом провозглашается последним словом искусства морально шаткой и оторванной от народа группой критиков, негодует здесь А. Белый. Кто же эти критики?

«Главарями национальной культуры, — пишет он, — оказываются чуждые этой культуре люди lt;…gt; Чистые струи родного языка засоряются своего рода безличным эсперанто из международных словечек lt;…gt; Вместо Гоголя объявляется Шолом Аш, провозглашается смерть быту, учреждается международный жаргон lt;…gt; Вы посмотрите на списки сотрудников газет и журналов в России: кто музыкальные и литературные критики этих журналов? — Вы увидите сплошь и рядом имена евреев lt;…gt; пишущих на жаргоне эсперанто и терроризирующих всякую попытку углубить и обогатить русский язык». Рать критиков и предпринимателей в России пополняется «в значительной степени одной нацией; в устах интернационалистов все чаще слышится привкус замаскированной проповеди самого узкого и арийству чуждого юдаизма». «Ударяясь в космополитизм, — предупреждает Андрей Белый, — мы подкапываемся под само содержание души народной, то есть под собственную культуру». С резким протестом против «об-россиивания» и интернационализации русской культуры выступил в это же время и П. Б. Струве.

«Не знаменательно ли, — писал он в статье „Интеллигенция и национальное лицо“, — что рядом с „Российской империей“, с этим в глазах всех радикально мыслящих, официальным казенным чудовищем-левиафаном, есть тоже „российская“ социал-демократическая рабочая партия. Не русская, а именно „российская“. Ни один русский, иначе как слегка иронически, не скажет про себя, что он „российский“ (уже говорят. — В. Б.) человек, а целая и притом наирадикальнейшая партия применила к себе это официальное — ультра-осударственное название, ультраимперское обозначение. Это значит: она хочет быть безразлична, бесцветна, бескровна в национальном отношении lt;…gt; Для меня важно сейчас подчеркнуть, что ради идеала человечной и разумной государственности — русская интеллигенция обесцвечивает себя в „российскую“. Этот космополитизм очень государственен, ибо „инородцев“ нельзя ни физически истребить, ни упразднить как таковых, то есть нельзя сделать „русскими“, а можно лишь воспринять в единое „российское“ лоно, и в нем успокоить». «Но позвольте мне, — заявил П. Б. Струве, — убежденному стороннику государственности, — восстать против обнаруживающейся в этом случае чрезмерности культа государственного начала. Позвольте мне сказать, что так же, как не следует заниматься „обрусением“ тех, кто не хочет „русеть“, так же точно нам самим не следует себя „оброссиивать“». Мы, русские, также имеем право на свое «национальное русское чувство», и «не пристало нам хитрить с ним и прятать наше лицо». Однако погоды такого рода заявления не делали, и большинство представителей русской дореволюционной интеллигенции твердо стояло на космополитических, интернационалистских позициях.

«В кратких заметках, — отмечала в своих мемуарах А. А. Тургенева (первая жена А. Белого), — нельзя передать бредовую атмосферу, окружавшую группы людей в России, переживавших эти и подобные им происшествия в обстановке того времени. С разными оттенками эти настроения были свойственны многим кругам. И приезжая из Западной Европы, ты каждый раз был захвачен душевным богатством и интенсивностью московских разговоров до трех часов ночи, за остывшим самоваром; в Петербурге в „Башне“ Вячеслава Иванова они длились нормально до шести часов утра, но были более определенными, литературно-эстетическими. Но что следовало из этих разговоров? Они велись изо дня в день непрерывно, пока кто-нибудь из учеников не выдерживал и не начинал бунтовать, впадая в истерику, — такой тотчас отправлялся друзьями в деревню на поправку».

В 1910 году Минцлова неожиданно исчезает из поля зрения «братьев», оставив Андрею Белому аметистовое кольцо, по которому его должны были найти посланцы «братства». В 1912 году Андрей Белый увлекается антропософией и становится учеником и последователем Рудольфа Штейнера. Вместе со своей тогдашней женой Асей Тургеневой он покидает Россию и уезжает в Швейцарию, чтобы слушать лекции Учителя и принять участие в строительстве антропософского храма в Дорнахе («Иоанново здание»).

К этому времени в Петербурге и Москве уже вовсю действовала новая масонская организация — «Религиозно-философское общество» (РФО). Возникло оно в 1907 году и состояло в основном из последователей учения Владимира Соловьева и так называемых «обновленцев», требовавших «обновления» и реформирования Православной Церкви в духе времени, а то и вовсе замены ее учения неким «новым религиозным сознанием». Результатом этой кипучей деятельности «реформаторов» было резкое усиление нападок либеральной прессы на православное духовенство. Само же Общество быстро превратилось во враждебный всему русскому центр масонства.

Кого только не было на его собраниях — богоискатели, вла-димиросоловьевцы, раскаявшиеся декаденты, отважно либеральничающие священники, соборные анархисты, эсдеки, а также оккультисты всех мастей, теософы и антропософы. Само собой разумеется, студенты, курсистки, взыскующие Града Господня и просто ищущие.

Председательствовал на заседаниях петербургского отделения Общества профессор Санкт-Петербургской духовной академии масон Антон Владимирович Карташев. Среди наиболее активных членов РФО — масоны Д. С. Мережковский, Зинаида Гиппиус, Петр Струве, Александр Мейер, Д. В. Философов, Евгений Аничков и целый сонм сливок петербургской масонствующей интеллигенции.

Духовным и организационным предтечей Общества явились уже упоминавшиеся выше Религиозно-философские собрания 1901 — 1903 годов. Вот какое впечатление произвели они на только что возвратившегося в январе 1903 года из Парижа М. А. Волошина.

«Петербург и русская жизнь меня поразили, — пишет он в своих воспоминаниях. — Читался доклад В. В. Розанова на тему о возможности творчества в области церковных догматов. Читал доклад не Розанов, который никогда публично не говорил, а читал Мережковский по его рукописи. Нервный, женский и высокий голос Мережковского, трагический шишковатый лоб В. В. Розанова, который он молча и нервно охватывал властными пальцами, прикрывая глаза; бледные испитые лица петербургских литераторов, вперемешку с черными клобуками монахов; огромные седые бороды и живописные головы священников, лиловые и коричневые рясы; острый трепет веры и ненависти… над собранием. Это рождало смутные представления о раскольничьем соборе XVII века». Неудивительно поэтому, что в том же году собрания были закрыты. Однако идея их не умерла, воплотившись в заседания «Религиозно-философского общества».

Возглавлял петербургское отделение Общества с 1912 года Вячеслав Иванов, которого сменил в 1917 году А. В. Карташев. Секретарем была Ксения Половцева. «Мятежный дух» в Обществе постоянно поддерживала уже упоминавшаяся нами Зинаида Гиппиус — «святая дева с ликом бляди» (С. Соловьев), в отношении которой современники расходились, пожалуй, только в одном: гермафродит она или только лесбиянка.

Во главе московского отделения Религиозно-философского общества стояли: Г. А. Рачинский (председатель), Андрей Белый, В. А. Свенцицкий, С. Н. Булгаков, Н. А. Бердяев, Е. Н. Трубецкой. Церковное течение в софианстве представлял Сергей Булгаков. Наиболее же радикальная часть Общества группировалась вокруг В. П. Свенцицкого и его «Христианского братства борьбы» (1905), пытавшегося вести революционную работу под флагом христианских идей.

Результатом оголтелой проповеди «внецерковного религиозного революционаризма» стал очевидный накануне 1917 года раскол среди членов Общества. Еще в 1914 году в знак протеста против исключения В. В. Розанова вынуждены были покинуть его ряды С. А. Аскольдов (Алексеев) и П. Б. Струве. И уж совсем нетерпимое положение сложилось в петербургском Религиозно-философском обществе после «победоносного февраля», когда потерявшие всякое чувство меры «леваки» (А. А. Мейер, К. А. Половцева) попытались организовывать религиозные митинги на животрепещущие по тем временам темы: социализм и религия, Бог и наука, церковь и государство, революция сознания, религия и революция. Не менее любопытен и состав предполагаемых участников «народных митингов»: А. Ф. Керенский, Б. В. Савинков, А. В. Карташев, А. А. Мейер, Н. Д. Соколов, В. П. Соколов, Н. О. Лососий, Г. В. Плеханов.

Неудивительно поэтому, что деятели РФО не только не испугались «Великого Октября», но, напротив, основав (ноябрь 1919 года) в Петрограде так называемую «Вольную философскую ассоциацию» (Вольфила), можно сказать, удвоили свои силы в борьбе против ортодоксального православия и традиционных ценностей русского народа. В октябре 1921 года было открыто и московское отделение Вольфилы. Однако должного взаимопонимания с большевиками они не нашли, и в 1922 году многие активные деятели Вольфилы и Религиозно-философского общества были высланы из страны на «философском пароходе».

Антигосударственный, антиправославный, антирусский пафос «сливок» российской интеллигенции предреволюционного времени далеко не случаен. Корни его — в специфике исторического развития России и характере ее европеизации. Однако если до середины XIX века идеи скептицизма и неверия были характерны главным образом для аристократических кругов, то уже в 1860-е годы в связи с отменой крепостного права и быстрой капитализацией страны положение коренным образом меняется и болезнетворный вирус нигилизма все больше и больше начинает овладевать массами, практически беспрепятственно проникая в самую толщу народного сознания. Русская интеллигенция хотя и была создана Петром Великим, но настоящим духовным отцом ее был, несомненно, «неистовый» Виссарион Белинский. Да и само пущенное в широкий оборот с легкой руки популярного романиста Петра Боборыкина слово «интеллигенция» обозначало первоначально не всех, а только так называемых «передовых», «прогрессивно» мыслящих людей умственного труда, если и не преданных, то уж во всяком случае сочувствующих идеалам революции и освободительного движения.

«История русской революции, — отмечал в этой связи В. Ф. .Иванов в книге „От Петра I до наших дней. Русская интеллигенция и масонство“, — есть история передовой либерально-радикальной социалистической интеллигенции. История либеральной радикально-социалистической интеллигенции есть по преимуществу история масонства». Важно иметь в виду, что речь здесь идет не о всей, а только о либерально-радикальной интеллигенции. Ее и русской назвать-то по сути нельзя, настолько чужда была она своему народу.

«Мы люди без Отечества, нет — хуже, чем без Отечества. Мы люди, у которых Отечество — призрак», — писал «прогрессивно» мыслящий русский интеллигент Виссарион Белинский. «Мы не люди, а калеки, — вторил ему в „Вехах“ М. О. Гершен-зон, — сонмище больных, изолированных в родной стране, — вот что такое русская интеллигенция». «Весь XIX век, — констатировал Николай Бердяев, — интеллигенция борется с империей, исповедует безгосударственный безвластный идеал, создает крайние формы анархической идеологии». Антинациональный, антигосударственный характер мировоззрения, непримиримость, даже ненависть ко всему русскому, православному и преклонение перед Западом всегда являлось отличительной особенностью этого сорта людей.

«Безбожие было самой опасной болезнью не только моего поколения, но и тех, кто пришел после меня. Так же было и с патриотизмом. Это слово произносилось не иначе, как с улыбочкой. Прослыть патриотом было просто смешно. И очень невыгодно. Патриотизм считался монополией монархистов, а все, что было близко к самодержавию, полагалось отвергать, поносить», — вспоминала позже об этом времени А. Тырко-ва-Вильямс.

"Нас звали к борьбе с дворянством, которое было разгромлено постепенно реформами Николая I, Александра II, Александра III и Николая II, — отмечал Иван Солоневич, — с дворянством, которое и без нас доживало свои последние дни, и нам систематически закрывали глаза на русских бесштанников и немецких философов, которые образовывали нас и «чекой» и «гестапой». Нас звали к борьбе с русским империализмом — в пользу германского и японского и к борьбе с клерикализмом, которая привела к воинствующим безбожникам, к борьбе с русским самодержавием, на место которого стал lt;…gt; азиатский деспотизм. Нас учили оплевывать все свое, и нас учили лизать все пятки всех Европ — стран святых чудес.

Из этих стран на нас перли: шведское дворянство, польская шляхта, французские якобинцы, немецкие расисты, приперло и дворянское крепостное право, и советское. А кто припрет еще? Какие еще отрепья и лохмотья подберут наши ученые старьевщики в мусорных кучах окончательно разлагающегося полуострова? Какие новые «измы» предложат они нам, наследникам одиннадцативековой стройки?"

Даже далекий от русской национальной идеи кадет и масон академик В. И. Вернадский — и тот вынужден был отметить «безразличие» русской интеллигенции к одному из «величайших проявлений духовной жизни человечества — религиозной жизни» и отсутствие у нее какой-либо связи с государством. «Русская интеллигенция, — писал он в своем дневнике, — не была связана с государством, не ценила государственности, не понимала и не ценила великого блага — большого государства».

Трагедия русской интеллигенции состояла в том, что, увлеченная масонской проповедью равенства и братства народов и приоритета общечеловеческих ценностей, она либо попадала в конце концов в тенета мистицизма, теософии и каббалистики (розенкрейцерство, мартинизм), либо, что было еще хуже, — в беззастенчивые руки бесстыдных политиков так называемого «кадетского масонства» начала XX века. И то и другое было страшно далеко от нужд и интересов народа и самой интеллигенции.

Нет поэтому никаких оснований рассматривать, как это делают некоторые близкие к масонским кругам авторы, историю «вольного каменщичества» в России как демократическую, прогрессивную струю в русской культуре, русском общественном движении. И напрасно ссылаются адвокаты масонства на имена Н. И. Новикова, А. Н. Радищева, А. С. Грибоедова, А. С. Пушкина, П. А. Чаадаева и других выдающихся деятелей русской культуры, указывая на их принадлежность к братству «вольных каменщиков» как бесспорный, с их точки зрения, аргумент в пользу «прогрессивности» ордена. На самом деле принадлежность к масонству и увлечение мистицизмом лишь тормозили раскрытие творческого потенциала этих людей, и если им удалось оставить крупный след в русской культуре, то не благодаря, а вопреки «братству». Деятели русской культуры становились масонами, восприняв внешнюю сторону их деклараций, привлеченные заявлениями о стремлении к «усовершенствованию рода человеческого». Но как только им становились понятны истинные цели масонства, они — и Карамзин, и Пушкин, и многие другие — покидали ложи, чтобы никогда туда не возвращаться.

«Рабства враг А. Н. Радищев стоял бы не так одиноко на рубеже XIX века, если бы дебри розенкрейцерских премудростей не увлекли за собой таких выдающихся для своего времени людей, каким был Н. И. Новиков», — писал в этой связи историк С. П. Мельгунов. А ведь С. П. Мельгунова, который сам был близок к масонам (правда, политическим), в необъективности не обвинишь. Тем большую значимость приобретает его мысль о том, что вопреки широко распространенному мнению «русские масоны отнюдь не были передовыми борцами за культуру и новые общественные идеалы». Еще в меньшей степени как о передовых борцах за культуру и новые общественные идеалы мы можем говорить о «политическом» или «кадетском масонстве» начала XX века.

Как бы то ни было, масонская идеология в начале XX века пустила настолько глубокие корни в среде российской интеллигенции, что даже знаменитый большевистский террор 1920-х годов оказался не в состоянии сразу уничтожить ее быстрорастущую поросль. На сегодняшний день известно по крайней мере девять тайных масонских или полумасонских организаций, действовавших в 1920-е годы в СССР: «Единое трудовое братство», «Орден мартинистов», «Орден Святого Грааля», «Русское автономное масонство», «Воскресенье», «Братство истинного служения», «Орден Света», «Орден Духа», «Орден тамплиеров и розенкрейцеров». Шесть первых из них располагались в Ленинграде. «Орден Света» объединял в своих рядах московских «братьев и сестер».

Тесно связанные с московским «Орденом Света», «Орден Духа» и «Орден тамплиеров и розенкрейцеров» располагались соответственно в Нижнем Новгороде и Сочи. Дочерними ложами «Русского автономного масонства» были ложа «Гармония» в Москве и «Рыцари пылающего голубя» в Тбилиси.

Крупнейшей оккультной организацией 1920-х годов в Ленинграде был «Орден мартинистов», представлявший собой ветвь одноименного французского ордена. (О его дореволюционной истории рассказывалось выше.)

В основе учения мартинистов лежит оккультизм — особое направление религиозно-философской мысли, стремящееся к познанию божества интуитивным путем, путем психических переживаний, связанных с проникновением в потусторонний мир и общением с его сущностями. В отличие от своих «братьев» из «Великих Востоков» Франции, Италии и «Великого востока народов России» (А. Ф. Керенский и К°), преследовавших чисто политические цели, мартинизм ориентирует своих членов на внутреннюю духовную работу над самим собой, своим собственным моральным и интеллектуальным совершенствованием.

Это позволяет отнести мартинистов к особой, т. н. духовной или эзотерической ветви Мирового братства. Отличительным знаком русских мартинистов являлся круг с шестиконечной звездой внутри, основные цвета: белый (ленты) и красный (плащи и маски). Посвящения производились по примеру масонских с несколько упрощенным ритуалом. В 1918 — 1921 годах лекции по Зогаре (часть Каббалы) читал Г. О. Мёбес, по истории религии, с ярко выраженным антихристианским уклоном, — его жена Мария Нестерова (Эрлангер). С историей масонства слушателей знакомил Борис Астромов. Помимо чисто теоретических занятий в «школе» велась и практическая работа по развитию у ее членов цепи способностей к телепатии и психометрии.

Всего нам известны имена 43 человек, прошедших «школу» Мёбеса в 1918 — 1925 годах, в том числе известный военный историк Г. С. Габаев и поэт Владимир Пяст. Однако в целом состав ордена был вполне зауряден: юристы, бухгалтеры, студенты, домохозяйки, несостоявшиеся художники и журналисты — одним словом, рядовая, разочаровавшаяся в жизни и ударившаяся в мистику русская интеллигенция.

Неприглядную роль в судьбе ленинградских мартинистов сыграл Борис Викторович Астромов-Ватсон [Ватсон — это артистический псевдоним Б. В. Кириченко. Дело в том, что в начале 1920-х годов он окончил кинотехникум. Это дало ему возможность принять участие в съемках кинофильмов тех лет: «Красный партизан», «Чудотворец», «Скорбь бесконечная»] (наст, фамилия Кириченко), о котором уже шла речь в начале очерка. Выходец из обедневшей дворянской семьи, он уезжает в 1905 году в Италию, где поступает на юридический факультет Туринского университета. Здесь он становится учеником знаменитого криминалиста масона Чезаре Ломброзо. В 1909 году состоялось его посвящение в Братство (ложа «Авзония», принадлежащая к «Великому Востоку Италии»). В 1910 году Астромов возвратился в Россию, но в работе русских масонских лож, по его словам, участия не принимал. Посвящение его в «Орден мартинистов» состоялось только в 1918 году после знакомства с Мё-бесом. В 1919 году тот назначает Астромова генеральным секретарем ордена.

Трения, возникшие между ними, приводят к тому, что в 1921 году Астромов вынужден был уйти из ордена. Казалось бы, пути незадачливого генсека и мартинистов навсегда разошлись. Однако оказалось, что это далеко не так. В мае 1925 года Астромов неожиданно появляется в приемной ОГПУ в Москве и предлагает свои услуги по освещению масонства в стране в обмен на разрешение покинуть СССР. Разрешения на эмиграцию он не получил, зато его предложение по освещению масонства в СССР заинтересовало чекистов, тем более что, как оказалось, они следили за ним еще с 1922 года.

«Художественный» портрет Б. В. Астромова принадлежит перу известных ленинградских журналистов 1920-х годов — Л. Д. Тубельского и П. Л. Рыжей, писавших под псевдонимом братья Тур. В 1928 году по следам масонских дел ленинградского ОГПУ ими были опубликованы две статьи-фельетона: «Галиматья» — в «Ленинградской правде» и «Тень от нуля (Масоны в Ленинграде)» — в «Красной газете».

"Перед нами, — писали они, — фотографическая карточка: нечто вроде крылатого грифона, озаренного вспышкой магния, — кивер, доломан, шкура пантеры, кожаные рейтузы. На бледном изможденно-наглом лице зияют огромные жемчужные пустые глаза, холодные, серые как платина. Они похожи на две склянки эфира — кажется, вот-вот они испарятся к небесам. Лицо, сжигаемое тайными страстями аскета и негодяя. Это — Астромов, он же Ватсон, он же Кириченко. Это именно он в своем опереточном пышном наряде — юрист, лиценциат, мечтатель, золоторотец, окончивший академию в Италии с ученой степенью магистра иллюзорных наук, великий мастер ордена масонов.

Даже его родная мать (теща. — В. Б.) не может объяснить происхождение трех его фамилий. Вся его прошлая и настоящая жизнь покрыта пеленой таинственности, не совсем вспоротой даже ланцетом следствия.

Биография его заслуживает внимания. Он родился в разорившейся дворянской семье, учился в кадетском корпусе, из которого был выгнан за попытку изнасиловать учительницу французского языка. 1906 год застает его в Италии, куда он попал невесть каким путем. Во Флоренции он сходится с масонами и принимает обет вольного каменщика. Далее карьера его идет извилистыми странными путями. Он возвращается в Россию, где пытается организовать мистическое объединение. Мирно служит в страховом обществе «Саламандра». Между дел кончает юридический факультет (факт не подтверждается. Юридический факультет Астромов закончил еще в Италии. — В. Б.). Затем непосредственно поступает на службу в сыскное отделение (документального подтверждения не имеется. — В. Б.). Открывает игорный дом. Женится на баронессе Либен. Несколько лет Астромов живет На ее средства, окончательно подчиняя себе ее волю. Разорив ее, заставляет при посторонних играть роль жилицы, водит к себе на семейную квартиру женщин, живет с известной кокоткой из «Аквариума» Анжеликой Гопп. Награждает жену за четырехлетнюю совместную жизнь истерией.

Во время мировой войны Астромов занимается шпионажем и мародерством (документальные подтверждения отсутствуют. — В, Б.). Делает себе изрядное состояние на шарлатанских поставках каких-то корборундовых кругов для патронных заводов. Занимается искусными спекуляциями субтропическим рисом «индиго». В перерывах между сделками — совсем как в бульварном романе — Ривьера, Ницца, Иль-де-Франс. Томительные сумерки Ронсара. В один, как говорится, прекрасный день Астромов играет на бирже на повышение ман-ташевских акций и ленских шерри и проигрывает все, вплоть до трости и котелка. Спасаясь от долгов, устав от мирской суеты, он уезжает в качестве лесничего в лес, в имение знакомого помещика под Курском.

Революционные потрясения не меняют жизненного стиля Астромова. В революции он продолжает жить той же паразитической жизнью авантюриста. Высокомерный анатом любви, изысканный бульвардье, он мешочничает, возит в деревню граммофоны и ситец. Транспортирует обратно соль и муку. Насилует в деревнях девушек под лозунгом «улучшения породы». Необъяснимыми путями он получает академический паек в Доме ученых. Потом профессии его меняются с быстротой необыкновенной. Он занимается кустарной выработкой бальзамов и снадобий против клопов и тараканов, причем называет эти снадобья «Эликсир сатаны». Затем, при переходе к нэпу, он открывает масонское кафе «Веселый фарисей». Играет в ресторанном джаз-банде на саксофоне. Заведует прачечной от Комхоза. Наконец, устраивается инспектором в Губ-финотделе.

Меняя профессии как перчатки, он все чаще меняет женщин и жен. На вечеринке у масона Сверчкова он пытается насиловать присутствовавших там дам lt;…gt; Материальный достаток Астромова складывается из торговли, гороскопами по червонцу за штуку и из поборов подчиненных ему масонов. Великий мастер страдает манией величия: любит облачаться в странные одеяния, командовать и приказывать; написал два своих портрета в костюмах бенедиктианского монаха и маркиза XVIII столетия. Показывая их посетителям, скромно дает понять, что это его портреты в прошлых инкарнациях. Сообщает, что он живет две тысячи лет. Туманно рассказывает о своем происхождении от Наполеона I, подтверждая это своим наружным сходством с ним.

Великий мастер нечист на руку: продал мебель своей четвертой жены (третьей? — В. Б.), украл четыре фунта серебра у одной из масонок, украл старинный меч из приемной врача. Таков, — заключают авторы, — один из характерных представителей отечественного масонства в наши дни. Таков один из последних могикан крупного авантюризма типа Калиостро. Родись он веком раньше, он был бы Калиостро или де Рокке-том. Сейчас он — опереточная, смешная фигура".

Досталось от авторов статьи и коллеге Б. В. Астромова — С. Д. Ларионову. Места ему в фельетоне уделено, правда, значительно меньше, но яркость и выпуклость зарисовки от этого не пострадали.

«Подобно тому, как Калиостро сопровождал его друг и доверенный Петер Шенк, точно так же тенью Астромова являлся этот Ларионов, — пишут они. — Он происходил из семинаристов. Был одновременно студентом-медиком, студентом Консерватории по классу гобоя, актером фарса Сабурова, православным священником и, конечно, масоном. Когда Синод лишил его священнического сана, он принял католичество и быстро стал ксендзом одного из соборов. Это — авантюрист астромовского толка. И тот и другой сейчас — вымирающая, редкая порода бобров или марабу. Жестокие законы Дарвина действительны и в применении к поколениям авантюристов».

Как ни ярка характеристика Астромова, данная ему братьями Тур, она все же весьма пристрастна. Во всяком случае, к появлению Астромова на Лубянке и к его предложениям там отнеслись со всей серьезностью. Очевидно, что, несмотря на присущие ему недостатки, столь красочно описанные фельетонистами, он был достаточно умен и выглядел убедительно в глазах своих высокопоставленных собеседников из ОГПУ.

После допросов и бесед в Москве со «специалистами» ОГПУ (член коллегии Я. С. Агранов, начальник Секретно-оперативного отдела Генкин), Астромов прибыл в начале июня 1925 года в Ленинград, где и стал «работать» под контролем ОГПУ. Оперативную связь с ОГПУ (зам. начальника Райский) Астромов осуществлял через некоего Лихтермана, встречаясь с ним время от времени на конспиративной квартире по Надеждин-ской улице. Не возбранялось ему появляться в ОГПУ и по собственной инициативе, позвонив, правда, предварительно по соответствующему телефону.

Повышенный интерес этого учреждения к Астромову понятен, так как он «заложил» не только мартинистов, но и собственную подпольную организацию «Русское автономное масонство», генеральным секретарем которого и представился чекистам. Начало ей было положено еще в 1921 году. Именно тогда Астромов учредил собственную, независимую от Мё-беса масонскую ложу «Три северные звезды», куда вошли недовольные Учителем мартинисты.

Сделать это было не так уж и сложно, поскольку в результате проведенной в 1919 году Мёбесом реорганизации ордена мартинистов (введение так называемого «строгого послушания», или, проще говоря, строгой дисциплины) недовольных было много. Часть их группировалась вокруг А. Н. Семиганов-ского (старый мартинист, возглавлявший с 1916 года ложу «Зодиак»), исключенного Г. О. Мёбесом в 1919 году и основавшего после разрыва с Учителем собственный «Христианский Эзотерический орден» (1920 — 1923), — С. Д. Ларионов, Б. Л. Киселев, Н. Н. Молчанов, Н. П. Смирнов и другие. Часть пошла за Астромовым.

Членами его ложи вскоре стали: инженер-путеец М. М. Петров, инженер-архитектор П. Д. Козырев, бывший присяжный поверенный В. П. Остен-Дризен, художник Н. Г. Сверчков, киноартист С. Д. Васильев, бывший адъютант командующего Ленинградским военным округом Д. И. Аврова, служащий АРА в Ленинграде Р. А. Кюн, кинорежиссер Г. В. Александров, бывший инспектор Консерватории Г. Ю. Бруни, артист балета Е. Г. Кякшт. Б. В. Астромову удалось организовать четыре диссидентствующие ложи мартинистского толка — «Пылающий лев» (мастер стула В. П. Остен-Дризен), «Дельфин» (мастер стула М. М. Петров, наместный мастер А. Н. Вольский), «Золотой колос» (наместные мастера Н. А. Башмакова и О. Е. Нагорно-ва). Упражнения в передаче мыслей, столоверчение, гипнотические сеансы, лекции — таков приблизительно был круг их занятий.

В августе 1922 года представители этих лож учредили так называемую ложу-мать «Великая ложа Астрея» и объявили о создании новой, независимой от мартинистов организации «Русское автономное масонство» (члены: А. Н. Вольский, С. В. Полисадов, М. М. Севастьянов, В. В. Петров, А. Н. Остен-Дризен, Р. А. Кюн). Генеральным секретарем «Великой ложи Астреи» стал Астромов. Помещение ложи, оборудованное под киностудию, располагалось по адресу: улица Лассаля, д. 4/6, кв. 4. Что касается должности Великого мастера, которым был объявлен бывший директор императорских театров В. А. Теляковский (1861 — 1924), то она, судя по всему, оставалась вакантной, так как в ходе следствия Астромов вынужден был признать факт мистификации «братьев» в этом вопросе и подделку подписи Теляковского на официальных документах ложи.

На основании патентов, выданных Астромовым, были открыты две ложи за пределами Ленинграда: «Гармония» в Москве во главе с бывшим мартинистом Сергеем Полисадовым и «Рыцарей пылающего голубя» в Тифлисе во главе с братом Астромова Львом Кириченко-Мартовым.

Отношения Астромова с Советской властью в первые послереволюционные годы были весьма дружественными. «Пет-рогубчека, — вспоминал он позднее, — призвав наших руководителей и побеседовав с ними, выяснила, что наша организация стояла и стоит в стороне от политики и занимается философскими вопросами человеческого самоусовершенствования и перевоспитания lt;…gt; Следователь lt;…gt; Владимиров еще до революции был знаком с деятельностью Российского Автономного масонства. Поэтому, распросив нас и заслушав доклад Владимирова, председатель Петрогубчека Комаров махнул добродушно рукой: „Раз вы не против нас, то живите мирно, принося в своем маленьком масштабе известную пользу человечеству“».

"Я не буду касаться моего дальнейшего прохождения гражданской службы после демобилизации по болезни в начале 1920 года, — показывал 3 февраля 1926 года Астромов на допросе, — лишь расскажу происшедший у меня разговор с членом Президиума Коминтерна, а тогда Комиссаром Петрогуботдела Юстиции тов. Я. И. Анвельтом. Тов. Анвельт назначил меня в 1921 году юрисконсультом в Смольный. Тогда я пришел к нему и откровенно сказал, что я — масон, а потому, может быть, он передумает. Тот, пристально посмотрев на меня, сказал — «я знаю, что вы порядочный человек». И я был назначен. Этот разговор всегда можно проверить, т. к. т. Анвельт находится в Москве. Труднее проверить разговоры мои с Председ. Сов. Нар. Суда в Ленинграде тов. Филиповой, спрашивавшей меня неоднократно, почему я не вступаю в коммунистическую партию, потому что тов. Филипова, захваченная эстонским правительством и не желая попасть ему в руки, покончила с собой в 1923 году в Ревеле, но один такой разговор происходил в присутствии Нарсудьи тов. Арнольд, которая теперь служит в ВЦИКе и, наверно, помнит мой шутливый ответ: «Все равно я уже синдикалист. Ведь и Джон Рид — тоже синдикалист». Это был период моего увлечения масонством.

Каковы мои политические убеждения. Как масон — я гражданин мира, т. е. для меня теперь (во времена студенчества еще существовали) не существует национальных и государственных границ. Для меня все равны: русский, еврей, татарин, индус, китаец и т. д., француз, итальянец и американец; хотя тянет меня к Востоку. Как масон — я стремлюсь к счастью и прогрессу всего человечества, когда не будет ни войн, ни болезней, ни страданий; и вижу, что у нас, в СССР, через диктатуру пролетариата это будет со временем достигнуто в малом масштабе, т. е. в пределах СССР.

Значит, нужно стараться поскорее: а) изжить этот переходный период — диктатуру, и б) расширить советы до Всемирного Союза Советов всех освобожденных народностей".

Астромову даже удалось получить охранную грамоту для «Великой ложи Астреи» и помещения ложи «Аполлония Ти-анского» ордена мартинистов во главе с Мёбесом. Копия этого документа вместе с телефоном уполномоченного ЧК по борьбе с левыми партиями хранилась у председателя домкома масона С. Д. Ларионова.

Церемония посвящения в младшие степени ордена сводилась к следующему. Преклонив колена перед алтарем, неофит зачитывал соответствующий его степени отрывок посвятительной тетради, после чего председательствующий в белой одежде мага делал ему краткое наставление. Заканчивалась церемония приведением неофита к присяге, скрепляемой его подписью кровью из проколотого пальца.

По свидетельству М. М. Севастьянова, которого Астромов посвятил в 30-ю масонскую степень (4-я мартинистская), ему в ходе этого таинства пришлось не только поставить кровью оттиск указательного пальца у своей подписи под текстом клятвы с обетом молчания, но и поцеловать рукоятку ритуального меча и шестиконечную звезду на груди Астромова. Кроме того, в соответствии с оккультной традицией, тот нарисовал ему на лбу еще и изображение священной пентаграммы, т. е. пятиконечной звезды. Среди ленинградских оккультистов «школа» Астромова считалась магической, так как позволяла, по общему мнению, прошедшим ее «подчинять» себе окружающую среду, правда, не прибегая, в отличие от черной магии, к услугам темных, сатанинских сил.

Такова была в общих чертах организация Астромова, члены которой оказались втянутыми своим руководителем в крупную политическую игру. Некоторое представление о ней дает подготовленный им и его коллегой по ордену Севастьяновым 15 августа 1925 года по просьбе ОПТУ специальный доклад (о нем уже упоминалось в начале нашего очерка), целиком посвященный возможному сотрудничеству между большевиками и масонами.

При помощи ОГПУ доклад был перепечатан на машинке и отправлен в двух экземплярах в Москву, а копия его представлена в Ленинграде в местное отделение ОГПУ. Доклад Астромова был не его личной импровизацией на масонскую тему, а масонским ответом на интересовавшие «специалистов» ОГПУ конкретные вопросы. В первую очередь речь шла, естественно, о возможности использования масонской организации в интересах строительства коммунизма в СССР.

Развивая эту мысль, Астромов в своем докладе подчеркнул, что «конечно, масоны не претендуют на открытую легализацию, т. к. это будет скорее вредно, чем полезно для работы». И тогда, отмечал он, их смогут обвинить в «чекизме» или «рептильности», что непременно оттолкнет от масонства русскую интеллигенцию. Роль масонства должна была главным образом заключаться в том, чтобы убедить лучшую часть ее в «закономерности переживаемых событий, а следовательно, и неизбежности их».

Здесь, по его мнению, «реальная работа» «Автономного русского масонства» могла бы выразиться прежде всего «в укреплении в правосознании русской интеллигенции идей интернационализма и коммунизма, а также в борьбе с клерикализмом». В конечном итоге Астромов предлагал советскому правительству следующий «modus vivendi»: Советская власть терпит существование масонских лож и ячеек, входящих в союз «Генеральной ложи Астреи», не преследуя ее членов, а «Генеральная ложа Астрея» в свою очередь берет на себя обязательство «не иметь никаких тайн от правительства СССР и не находиться в связи или в союзе ни с одним иностранным масонским орденом».

Документ — что и говорить — примечательный. Но что или кто стоит за ним? Действительно ли Астромов сам додумался до идеи масонизации (при негласной поддержке правительства) если не всей страны, то хотя бы русской интеллигенции, или же эта идея была подсказана ему во время бесед со «специалистами» ОГПУ?

Ответить на этот вопрос непросто. Дело в том, что, заявляя в ходе следствия, что никаких других целей при создании своей организации, кроме «самоусовершенствования и самодис-циплинирования» ее членов, он не преследовал, Астромов был не вполне искренен. Во всяком случае, его попытки связаться с английским масоном Ломбартом Деритом — бывшим пастором англиканской церкви в С.-Петербурге, а также с ректором Туринского университета масоном Горрини позволяют предположить, что планы его шли несколько дальше работы «над собой» членов сообщества. Об этом же говорят переписка Астромова с Р. А. Кюном и его хлопоты начиная с 1923 года о получении заграничной визы.

Кюн был приятелем Астромова и членом его ложи. Эмигрировав в начале 1920-х годов в Америку, он попытался установить связь ленинградских масонов с тамошними «братьями», предъявляя им при этом подписанный Астромовым «диплом» или «патент» «Великой ложи Астреи» Автономного русского масонства. Но никакого впечатления на американских масонов бумаги Кюна не произвели.

«Вчера говорил опять с историком здешнего факультета (руководитель масонской ложи. — В. В.), — писал он Астромову из Америки. — Он шельма, очень образованный и недаром историк (масон. — В. В.). Очень трудно его убедить. Все эти дипломы — все не то, хотя они еще будут рассматриваться на заседании консилиума. Он говорит: почему? — 1) шотландский стиль; 2) египетский рисунок; 3) еврейские подписи lt;…gt; Должно быть не больше трех факультетов (степеней. — В. В.). И много, много еще ерунды, которой здесь больше нет давным-давно. Они говорят: таких обманщиков много на свете, почитали немного и лезут в ученые».

Как видим, Астромов отнюдь не собирался засиживаться на берегах Невы. И все же сама мысль о возможном сотрудничестве масонов с Советской властью принадлежит, судя по всему, не ему.

Здесь, скорее всего, были задействованы иные силы. Некоторый свет на них проливают показания масона Н. Н. Беклемишева, который свидетельствовал, что уже в конце 1925 года Астромов говорил ему о своем желании устроить в Москве «ложу с ведома Политуправления, чтобы работать совместно на сближение с западными державами». «Припоминаю, — показывал он 3 марта 1926 года следователям ленинградского ОГПУ, — что сначала Астромов приписывал эту идею некоему Барченко, а потом уже стал говорить от себя и, кажется, ездил по этому вопросу в Москву». Таким образом выясняется, что идея использования масонских каналов для сближения Советской России с западными державами была подброшена Аст-ромову А. В. Барченко, который, как мы уже знаем, вовлек в 1919 году в масонскую ложу Г. И. Бокия (могло, впрочем, быть и наоборот) и был, несомненно, связан с ОГПУ.

Правой рукой Астромова был наместный мастер московской ложи «Гармония» Сергей Полисадов, с помощью которого ему удалось выйти на своего коллегу из «Великого Востока Франции» В. И. Забрежнева, работавшего в середине 1920-х годов в Совнаркоме СССР. Ободренный этим, Б. В. Астромов дает С. В. Полисадову задание связаться посредством орденских знаков с А. В. Луначарским и редактором «Известий» Ю. С. Стекловым (Нахамкисом). Сам Астромов тоже не сидел сложа руки и сумел заинтересовать масонством заведующего отделом международных расчетов в Ленинграде члена ВКП(б) А. Р. Рикса и настойчиво искал встреч с бывшим следователем Петроградской Губчека К. К. Владимировым.

«Иисус Христос, — смущал Астромов работавших с ним чекистов, — самый первый христианин, можно сказать, был и первым масоном lt;…gt; Но его можно также назвать и первым большевиком. Хотя все это очень спорно lt;…gt; В нашем понимании Христос — самозванец. Мы чтим Бога как Архитектора Вселенной, как нечто отвлеченное, отвергая официальную религию и церковь. Масоны — скорее большевики, чем христиане».

Сведения о ленинградских масонских ложах, имевшиеся к этому времени в ОГПУ, сводились к тому, что среди их членов немало «высококвалифицированных научных как гражданских, так и военных сил, технических специалистов и пр. — лиц, занимающих крупные должности в советском аппарате, готовящихся выступить против Соввласти». Было известно также и о связях ленинградских лож с заграницей, в частности с масонскими ложами «фашистской Италии». Не остался без внимания чекистов и конспиративный характер работы масонских лож и их бешеная «борьба с „засильем жидов“, Соввлас-тью и ВКП(б)», а также попытки втянуть в масонство «отдельных членов партии, дабы проводить через них свою работу».

Летом 1924 года ОГПУ установило, что вождем ордена мартинистов в Ленинграде является Г. О. Мёбес, причем деятельную помощь ему оказывает «проживающая с ним М. А. Нестерова». Не было секретом для ОГПУ и имя руководителя Союза «Астрея» — Борис Викторович Астромов-Кириченко-Ватсон. 14 июля 1924 года ОГПУ сумело установить, что на квартире у П. П. Ишимерского собирается оккультный кружок, члены которого занимались вызовом духов и различного рода предсказаниями, в том числе и политического характера: «смерть тов. Троцкого от руки женщины», «приближающееся царство Николая III» и т. п. Наружным наблюдением была установлена связь этого кружка с Мёбесом.

В апреле 1925 года выяснилось также, что оккультист Г. В. Александров занимался «вербовкой людей в масонскую организацию, где посвящение производится только после длительного предварительного испытания, причем после посвящения производится тщательное наблюдение за вновь принятым, вплоть до его спальни». Члены кружка занимались развитием воли, строгим подчинением себе своих желаний. Было установлено также, что сам Александров, в свою очередь, является членом ложи Астромова.

2 июня 1925 года ОГПУ стало известно о существовании подготовительной масонской группы (20 человек), собиравшейся на квартире у Е. П. Вартапетовой-Бершацкой-Бареско-вой, которая вместе со своим братом А. П. Баресковым и являлась ее руководителем.

Семь месяцев продолжалась провокационная по своей сути деятельность Астромова, пока наконец работавшие с ним чекисты не поняли, что их подопечный явно не та фигура, с которой можно иметь серьезное дело. Инвалид второй группы (последствие контузии, полученной им в русско-японскую войну), Астромов пользовался у масонов незавидной репутацией не только неуравновешенного, но и лживого, морально нечистоплотного человека. Ни о каком уважении к нему со стороны учеников не могло быть и речи. Весь авторитет Астромова среди «братьев» покоился на присущей ему силе гипнотического воздействия на собеседника. В связи с этим среди части «братьев» даже распространилось поверье, что вся магическая сила Астромова заключается в семи длинных волосках на его лысом черепе под академической шапочкой, направление концов которых якобы регулярно меняется им с переменой направления астрального влияния.

Крайне неблагоприятные для Астромова показания относительно его морального облика дали в ходе следствия его теща О. Е. Иванова-Нагорнова и две первые жены: Л. И. Хальфина и баронесса А. Н. Либен. Особенно много нареканий вызывало практикуемое Астромовым принуждение своих учениц к вступлению с ним в половую связь в извращенных формах — так называемое «трехпланное посвящение», якобы распространенное в некоторых эзотерических ложах Западной Европы. В развитие этого сюжета стоит отметить, что в ходе следствия в представительство ОПТУ в ЛВО поступило заявление от Е. Л. Юр-гевич, просящей привлечь Астромова за оскорбление, «имевшее место на вечеринке у Н. Л. Сверчковой, где он пытался ее изнасиловать, а затем, пользуясь гипнозом, подчинил ее волю и принудил к противоестественному половому сношению с собой, а впоследствии неоднократно пытался склонить ее к тому же». Свидетельскими показаниями Н. Л. Сверчковой было установлено, что Астромов сожительствовал со своей ученицей К. В. Степановой-Михайловой, которая в свою очередь не только подтвердила этот факт, но и рассказала, что одновременно с этим тот сожительствовал и с актрисой Гарязиной и пытался сожительствовать с другими ее подругами.

Не одобрили «братья» и контактов Астромова с чекистами, справедливо подозревая в нем провокатора. Смута, возникшая в связи с этим в «братской» среде, закончилась в конце концов тем, что 16 ноября 1925 года астромовская ложа «Кубического камня» была закрыта «братьями», что означало фактическое исключение его из им же созданной организации.

22 ноября Астромову был предъявлен ультиматум о сложении им с себя звания генерального секретаря сообщества, который он вынужден был принять. 12 декабря 1925 года после долгих проволочек Астромов объявил об официальном снятии с себя «звания» члена «Генеральной ложи Астреи» и генерального секретаря. Это был конец Астромова, ибо как с частным лицом ни о каком сотрудничестве с ним ОГПУ уже не могло быть и речи. Теперь он мог интересовать чекистов лишь в качестве подследственного.

И действительно, 30 января 1926 года Астромов был арестован. Начались усиленные допросы ленинградских оккультистов — Мёбеса, Нестеровой и других.

"Эзотеризмом, — показывал Мёбес на допросе 28 апреля 1926 года, — интересовался с давних пор (могу сказать, с молодости). В 1910 году, имея уже вполне сложившееся эзотерическое миросозерцание, знакомлюсь с фон Минским, тогдашним делегатом ордена мартинистов парижского послушания; через два месяца посвящаюсь им в Неведомого начальника (полное март, посвящение); в конце 1910 (или в начале 1911), несмотря на снабжение меня Парижской Высшей герметической школой Почетным дипломом на степень доктора герметизма и очень почетное и доверчивое обращение со мною фон Чинским, я неофициально ухожу из ордена, недовольный поверхностным отношением к науке и Преданию большинства членов ордена, его печати, а также периодической печати дружественного с ним Парижского каббалистического ордена Креста — Розы. В 1911 — 1912 годах работаю самостоятельно, прочитываю несколько публичных лекций; в 1912 — 1913 читаю лекции у себя на дому. В этот период времени, собственно, и возникает у меня Автономный разряд мартинизма русского послушания (термин «русский» после Октябрьской революции заменен термином «восточный», и тот и другой термины фактически означали — «не зависящий от Парижа»), что не мешает мне в 1912 исполнить по просьбе Чинского два-три поручения по части справочной и по посвящению отдельных лиц. В конце 1912 (или в начале 1913) я официально сообщаю Папюсу, что я категорически утверждаю не только фактическую, но и формальную свою автономию и прошу провозгласить это печатно, что и выполняется журналом Initiation (правда, в очень мягкой и почтительной ко мне форме, но все же категорично) lt;…gt;

Вся работа по школе велась мною и М. А. Н. только в Ленинграде. Иногородних делегатов не имелось, и самый институт делегирования признается мною неортодоксальным и нецелесообразным, ибо его отрицательные стороны мне исторически известны, хотя бы на примере Парижского мартинизма.

Лично я работаю программно только с полноправными Нев[едомыми] начальниками], расширяя их философское миросозерцание и критико-исторические подходы к Преданию и к этиологии религиозных верований.

В общем плане работы своей идейно преследую нижеперечисленные цели: мне желательно заставить ученика в строгой постепенности самоанализа пересмотреть все свои знания, все свои верования, все свои привычки, все свои этико-эстетичес-кие подходы к жизни. Для облегчения этой работы я с ним рассматриваю сложный философский, научный, жизненный и т. п. материал в очень широких пределах — от грубейших суеверий почти дикого человека до тончайших методологических потуг человека высококультурного. Таким планом работы думаю развить в человеке, во-первых, сознательность, во-вторых, бодрое, мужественное отношение к жизни и спокойное довольство своим положением, как бы скромно оно ни было. Никаких догматических тезисов не навязываю, но как учитель ставлю обязательство работать по моему плану и вести себя согласно тому, что я считаю обязательным минимумом порядочности и серьезности.

На вопрос о том, как я отношусь к дивинации, отвечаю, что считаю уместным для работающих у меня проверять в жизни данные френологического, физиогномического характера, а также данные теории психологических «планетных» типов и так называемых «аналогично-групповых планетных» влияний. Что касается астрологии, то она, по-моему, интересна только с точки зрения ознакомления с ее терминологией, проникшей далеко за пределы учения о дивинации, а отчасти и с точки зрения истории религий. Лично я к астрологии отношусь ультраскептически, но годичный гороскоп для Северного полушария составляю, признавая за ним педагогическое значение в смысле указания на опасность тех или других человеческих слабостей: люди всегда лучше запомнят указание на определенные слабости, чем на слабости вообще, хотя бы эти определенные слабости были выбраны случайно.

На вопрос о том, какое я себе отвожу место как оккультисту и знаю ли я себе равного по эрудиции в этой области в пределах территории СССР, вынужден ответить, что самого себя судить не могу, а стараюсь только применить честно те скромные познания, которыми обладаю lt;…gt;

Раскрывать псевдонимы и называть своих учеников я не могу — не позволяет совесть".

Решительно отказалась выдавать своих учеников по «школе» и Нестерова:

"Руководила школой Старого восточного послушания, причем отвечала за правильность руководства перед Григорием Оттоновичем Мёбесом. Эта школа организована мною весной 19 года, и работала до последнего времени. Школа ставила своей задачей общеобразовательные цели и затем этико-эстети-ческое развитие. Устав и программа школы нигде не были зарегистрированы, и школа, следовательно, не является легальной. Ничего противного существующему строю в школе не преподавалось. Всего приблизительно через школу прошло человек 35. Школа отличалась текучестью состава.

Вопрос. Кто персонально являлись Вашими учениками?

Ответ. Отказываюсь назвать".

Принципиальная позиция отказа от «сотрудничества» со следствием, занятая руководителями мартинистов, заслуживает уважения. Однако придерживались ее далеко не все. Особенно неприглядно вел себя с этой точки зрения Астромов, который не только раскрыл личный состав ордена, но и «засветил» ряд других оккультных кружков Ленинграда, чего он, конечно, мог и не делать.

"Из других оккультных организаций мне известны:

1) Группа Лободы Георгия Осиповича, образовавшаяся из оккультного общества «Сфинкс», легально существовавшего до 1918 года. Как велико общество и состав его, мне неизвестно. Полагаю, что состав женский и занимаются там больше столоверчением и молитвословиями.

2) Остаток эзотерического Ордена восточного послушания Семигановского под названием «Внутренняя (эзотерическая) церковь». Руководят кружком священник Ларионов Сергей Дмитриевич и Киселев Борис Львович. У них ведутся лекционные занятия по истории оккультизма. Состава кружка не знаю.

3) Кружок Клочкова Григория Владимировича с антихристианским направлением. Он работает вместе с женой Патц-нер. Знаю, что после ухода из Ордена мартинистов у Клочкова бывал Трапицын с женой, который читал там лекции по истории буддизма.

4) Орден рыцарей Грааля под руководством некоего Гоше-рона-де-ля-Фосс. Занимаются они оккультизмом. Придерживаются чрезвычайно пышного ритуала. Предполагаю в них христианское направление.

5) Кружок доктора Барченко Александра Васильевича. В свое время он бывал в обществе «Сфинкс» и пытался с ним соединиться, но безуспешно. Из членов кружка Барченко знал Шандаревского Петра Сергеевича и Кондалайна А. А. Среди оккультистов Барченко не пользуется хорошей репутацией, так, например, могу указать на распространение им среди учеников рукописи, выдаваемой им за свою, которая есть не что иное, как плохой перевод с французского одной из книжек Элифаса Леви.

6) Знавал группу Ломана (жив[ет] на Адмиралтейском канале), занимающуюся также оккультизмом и принадлежащую к антропософии, т. е. учеников Рудольфа Штейнера.

7) Из одиночек-оккультистов знаю: 1. Наумова Александра Адельфиевича, ушедшего из кружка Ларионова и занявшегося магнетическим лечением знакомых; 2. Хлебникова Михаила Владимировича (?), у коего на квартире в свое время помещалось общество «Сфинкс»; 3. Беклемишева Николая Николаевича, который, думаю, за старостью оккультизмом уже не занимается.

8) Из одиночек масонов Великого Востока Франции знаю: а) Зарудного Александра] Сергеевича]; б) Морозова Николая Александровича; в) Грузенберга Семена Оскаровича; г)

Геккена Вениамина Григорьевича; д) Некрасова [Николая Виссарионовича]".

Уже находясь в Доме предварительного заключения, Астро-мов пишет 11 февраля 1926 года письмо И. В. Сталину, где развивает мысль об использовании «красного масонства» не только как объединения коммунистически мыслящих интеллигентов, но и как «форму и маскировку, которую мог бы принять Коминтерн».

"В поданном в авг. м. пршл. года вместе с управляющим мастером московской ложи «Гармония» Полисадовым докладе наблюдающему органу СССР о возможности совместной деятельности Авт.[ономного] рус[ского] мас.[онства] и коммунизма, — писал Б. В. Астромов, — была вскользь брошена фраза: «Красное масонство свободно могло бы существовать рядом с буржуазным — ведь существует же Профинтерн и Коминтерн рядом с рабочими и крестьянскими союзами, примыкающими к Амстердамскому соглашению» [Такой фразы в августовском докладе Б. В. Астромова 1925 года нет, хотя общий смысл его предложения передан им верно].

Теперь я хочу указать на красное масонство не только как на объединение коммунистически мыслящих, но как на форму и маскировку, которую мог бы принять Коминтерн. Ни для кого не секрет, что Коминтерн (негласное московское правительство и штаб мировой революции, как его называют на Западе) является главным камнем преткновения для заключения соглашений с Англией, Францией и Америкой, и следовательно, задерживается экономическое возрождение СССР.

Между тем, если бы Коминтерн был перелицован по образцу масонства, т. е. принял бы его внешние формы (конечно, упростив и видоизменив многое), ни Лига Наций, ни кто другой, ничего не осмелились бы возразить против его существования, как масонской организации. Особенно Франция и Америка, где имеются целые ложи с социалистическим большинством и где правительство большею частью состоит тоже из масонов (напр., президент Тафт, не бывший раньше масоном, сейчас же по избрании был посвящен в масоны).

Принятие Коминтерном масонской личины — совсем несложно и коснется лишь внешности. Каждая национальная секция его могла бы образовать отдельную ложу — мастерскую, а представители их (президиум) сформировали бы генеральную ложу.

Я удивляюсь, как рабоче-крестьянскому правительству раньше не пришло в голову воспользоваться этой старо-рабочей, профессиональной организацией, захваченной буржуазией. Конечно, реформировав ее и очистив ее, согласно духу и заветам ленинизма (ведь позаимствовали же рабочие организации идею скаутизма и завели у себя отряды пионеров). Тем более что Соввласть уже взяла масонские символы: пятикон.[ечную] звезду, молоток и серп.

Наконец, сама пропаганда ленинизма, благодаря масонской конспирации и дисциплине, могла бы вестись успешнее, особенно в странах Востока, где так склонны ко всему таинственному.

Все, что я здесь пишу, только отдельные мысли, необработанные и недетализированные.

Мне хотелось бы этими строками лишь дать толчок, пробудить Вашу творческую созидательную мысль.

А может быть, это Вас заинтересует. Тогда я готов служить своими знаниями и опытом в этой области, в качестве советчика-консультанта или как Вы найдете удобным".

Характерно, что себя незадачливый генеральный секретарь «Автономного русского масонства» видел «в качестве советчика-консультанта» при Сталине.

Жизнь, однако, распорядилась по-другому. Сразу же после ареста Астромова дошла очередь и до членов «Русского автономного масонства» и «Ордена мартинистов» во главе с Мёбесом. В ночь с 16 на 17 апреля 1926 года ОГПУ провело обыски на квартирах наиболее активных деятелей оккультных лож: Г. О. Мёбеса, М. А. Нестеровой, С. В. Слободовой, А. П. Барескова, В. Ф. Гредингера, Г. И. Лободы, С. Д. Ларионова, Г. В. Клочкова, А. Н. Патцнер, Н. Г. Сверчкова. «Улов» чекистов был ошеломляющим: огромное количество книг, масонских значков, мечей, шпаг, плащей, ленточек и других предметов масонского ритуала, которые были немедленно изъяты. Сложнее обстояло дело с масонским алтарем и молельней, обнаруженными на квартире у Мёбеса (Греческий пр.,

д. 13/3, кв. 5), который было решено оставить под сохранность хозяина. После этого ленинградских оккультистов стали то и дело вызывать на допросы в ОГПУ. Однако под арестом держали одного только Астромова. В отношении остальных было решено ограничиться подпиской о невыезде.

Характерно, что уже после ареста Астромова его ближайшие друзья: Георгий Александров, Николай Сверчков и Василий Гредингер пытались спасти организацию, преобразовав ее в ложу «Возрожденного Сфинкса», основанную уже на розенкрейцерских началах. Основу этого масонского сообщества должны были составить масоны, «оставшиеся от Астромова». Но было уже поздно.

20 мая 1926 года Астромову, Мёбесу и другим оккультистам было предъявлено официальное обвинение. История масонства в России, читаем мы здесь, показывает, что оно всегда было в услужении того или иного капиталистического государства и как течение выросло и развилось из усилий буржуазии, направленных на то, чтобы притупить противоречия, рождаемые классовой борьбой и капиталистической эксплуатацией. «Усилия буржуазии в этом направлении чрезвычайно разнообразны, и в маскировке классовых противоречий масонство занимает важное место, создавая в обществе атмосферу незыблемости капиталистического строя. Политика буржуазии делается не только в парламентах и передовых статьях. Буржуазия обволакивает сознание промежуточных слоев общества и вождей рабочих партий, парализуя их мысль и волю, создавая на их пути могущественное, хотя и не всегда заметное препятствие».

Масонство, подчеркивалось в обвинительном заключении, по существу своему является не чем иным, как «мелкобуржуазной переделкой католицизма, где роль кардиналов и аббатов играют банкиры и парламентские дельцы, продажные журналисты и адвокаты, а также прочие политические авантюристы. Разбавив католицизм и сократив небесную иерархию до одного лица — Великого архитектора вселенной, масонство приспособило к своему обиходу терминологию демократии: братство, гуманность, истина, справедливость, добродетель и в такой форме является важной составной частью буржуазного режима».

Вступление в масонскую ложу в буржуазных странах означает, как правило, приобщение к высшим сферам политики, так как именно здесь «завязываются карьеристские связи, создаются группировки и вся эта работа покрывается флером морали, мистики и обрядности lt;…gt; Масонство не меняет своей тактики в отношении коммунистической партии: оно не исключает коммунистов из своей среды. Наоборот, оно широко открывает перед ними двери, поскольку его политической функцией как раз и является всасывание в свои ряды представителей рабочего класса, дабы содействовать размягчению их воли, а по возможности и мозгов».

Опасения, что широкая огласка этого дела могла бы привлечь к нему внимание «еще не окрепших идеологически некоторых групп населения» СССР, привели к тому, что судьба ленинградских оккультистов была решена во внесудебном порядке. 18 июня 1926 года дело было рассмотрено Особым совещанием Президиума коллегии ОГПУ. Самое тяжелое наказание — три года концлагерей по ст. 61 УК РСФСР получил сотрудничавший с ОГПУ Б. В. Астромов, заподозренный чекистами в неискренности. По три года получили его коллеги: В. Ф. Гредингер и С. Д. Ларионов. Остальные 16 обвиняемых — Г. В. Александров, А. А. Егоров, А. А. Антонова, Н. 3. Кирюнов, Б. Л. Киселев, А. А. Наумов, С. В. Слободова, М. А. Нестерова, Г. В. Клочков, Г. О. Лобода, Е. П. Вартапетова-Барескова, М. А. Колокольцева, Г. С. Габаев, А. Н. Патцнер, А. В. Клименко, Г. О. Мёбес — отделались сравнительно легким испугом. Как «социально опасные элементы» они подлежали административной ссылке в отдаленные местности СССР сроком на три года. Н. Г. Сверчкову в связи с «временной отлучкой», а также А. П. Барескову, находившемуся в психиатрической больнице, обвинение предъявлено не было.

Судьба Мёбеса, отбывавшего ссылку вместе с Нестеровой, неизвестна. Что же касается Астромова, то местом его пребывания после отбытия наказания стал город Гудауты Абхазской АССР, где он устроился работать зав. лабораторией местного табачного завода. 10 июля 1940 года он был вновь арестован сотрудниками 2-го отдела ГУГБ НКВД СССР.

"Трудно поверить, — 5 января 1928 года писала «Ленинградская правда» в связи с делом Астромова, — что еще совсем недавно в Ленинграде функционировали четыре масонские ложи. Четыре самые настоящие, вполне серьезные масонские ложи с несколькими десятками членов, с магистрами, с мастерами, с посвящениями, клятвами, подписанными кровью, с уставом, заграничной перепиской, служениями, заседаниями и даже членскими взносами. Генеральным секретарем, магистром и инициатором этой «Великой ложи Астреи» — братства российских масонов был некто Астромов-Кириченко-Ватсон. lt;…gt; Для организации масонского ордена он окружил себя не только соответствующей бутафорией, но и компанией изуверов, обскурантов и мракобесов. Откуда-то он приискал для своего дела некоего Мёбеса — дворянина, автора многих оккультных книг и владельца крупнейшей в мире коллекции порнографических открыток. В анкете Мёбес на вопрос о социальном происхождении ответил, что происходит «от Адама». Каким-то образом Астромов раздобыл и старуху (М. А. Нестерову. — В. Б.), имевшую гипнотическое влияние на женщин — членов ложи и вымогавшую у них деньги и молчание.

Дело развивалось в порядке строгой последовательности. Упомянутый изысканный актив занимался вербовкой «вольных каменщиков», агитацией и пропагандой. Новые братья и сестры, в свою очередь, вербовали своих друзей. Отечественное масонство разрасталось. Нового посвящаемого приводили в комнату Великого магистра под таинственный свет старинных фонарей, среди библий, иероглифов, эмблем, «кафинских узлов» и пентаграмм. Ему демонстрировали пару-другую призраков, сделанных с помощью киноаппарата, несколько вертящихся столов, переламывали над ним шпагу, заставляли подписаться кровью и требовали членские взносы. Таким образом были посвящены покойный Теляковский, балерина (ошибка: надо артист балета. — В. Б.), несколько видных кинорежиссеров и артистов, сын придворного кондитера, библиотекарь, пара-другая счетоводов, десяток женщин без определенных занятий, поэты, славянофилы, интеллигенты, обыватели, бывшие офицеры, дворяне и даже пом. прокурора ЛВО Гредингер, оказавшийся впоследствии авантюристом и заявлявший, что он розенкрейцер и что он уже жил в нескольких веках на протяжении разных столетий.

Конечно же, происходили служения и собрания. Они заключались в мистических занятиях и, как гласит устав, «гармонизации» братьев с сестрами, то есть, попросту говоря, в самом настоящем блуде. В распоряжении ложи имелась обширная порнографическая литература lt;…gt; Однако, конечно, этой музыкой не ограничивалось истинное лицо масонской ложи. Кроме денежного вымогательства, здесь имелись и политические задачи: масоны мечтали о власти масонства на Руси и о постепенном совращении большевиков на путь масонства!

Но, пожалуй, самое примечательное во всей этой галиматье — это то, что внешне под нее подводится архиреволюционный «идеологический базис». Масоны писали льстивые письма нашим ответственным работникам и рядовым партийцам, в которых заверяли о своем горячем сочувствии Советской власти и Коммунистической партии. Более того, они заявляли, что задачи и цели масонства тождественны задачам и целям ВКП(б). Астромов пытался даже напечатать в «Прожекторе» статью «Великая Французская революция и масоны». Масонская ложа посылала своих наиболее красноречивых агитаторов к советским работникам, но — ясное дело — им не удалось завербовать ни одного партийца".

Характерной особенностью фельетонов является усиленный нажим (особенно это характерно для второй публикации Л. Тубельского и П. Рыжей — в «Красной газете») на моральную нечистоплотность «братьев» и «сестер». «Трудно, да и омерзительно описывать в газетной статье, — констатируют авторы, — все формы и разветвления масонской работы. Кроме телепатии и психометрии, в промежутках между антисоветской пропагандой, во всех этих ложах: „Пылающего льва“, „Дельфина“, „Золотого колоса“, „Цветущей акации“, „Кубического камня“ процветали самые противоестественные формы порока. „Пылающий лев“ на поверку оказывался всего лишь тлеющей собакой. Среди главарей масонской организации существовала так называемая любовная цепь, по которой все женщины переходили от одного главаря к другому в последовательном порядке. (В протоколах допросов этот факт не отражен. — В. Б.). Половые литургии у аналоев, радения среди кадильниц, похабнейший блуд в стиле Поль-де-Кока, среди стигматов божественного блаженства. Здесь, в этой масонской галиматье, лишний раз подтвердилось известное психологическое сочетание метафизики и эротизма, аскетическое богословие Фомы Аквината и вавилонский разврат Таисы всегда были связаны роковой близостью».

Вскоре после окончания «масонского дела» 1926 года ОГПУ вышло на след еще нескольких оккультных организаций. Едва ли не на первом месте среди них значился «Орден рыцарей Святого Грааля». Возглавлял его француз — Александр Габри-элович Гошерон-Делафос, подвизавшийся в 1920-е годы в роли контролера финансового контрольного отдела Губфо. Старейшими членами ордена были близкие друзья Делафоса: Николай Цуханов и Михаил Битютко, которые и составляли вместе с ним руководящий «треугольник» организации. Среди других «братьев» и «сестер»: художница М. А. Пуарэ-Пургольд, артистка театра А. И. Фогт, студентка ЛГУ Наталья Тарновская, музыкант А. А. Кенель, археолог Г. В. Михновский, композитор и музыковед Ю. А. Зандер. Фактически орден возник не ранее 1916 года, хотя первые посвящения в него А. Г. Делафос совершил еще в 1914 году (поэт Дмитрий Коковцов и Николай Цуханов). Дело в том, что к этому времени Делафос возвратился из поездки по Франции, где и был, видимо, посвящен, хотя на следствии он и отрицал этот факт.

Степеней посвящения в ордене было семь: паж, рыцарь, лебедь, страж, шеф, помощник, Учитель. Высшей степенью посвящения — Учитель — обладал Александр Гошерон-Делафос. Николай Цуханов и Михаил Битютко подвизались в качестве помощников (эдов). В свою очередь, каждый эд должен был иметь трех учеников — гардов (стражей), каждый гард — трех лебедей, каждый лебедь — двух рыцарей. Настольным руководством для членов ордена являлись: «Историческая традиция Святого Грааля» и «Великое наставление» как образец высоконравственного поведения рыцаря Святого Грааля. Истоки своего ордена члены его возводили к дому французских герцогов

Анжуйских, традиции которого якобы выражал потомок этого дома, глава ордена, Учитель Гошерон-Делафос.

Прием новых членов происходил при соблюдении соответственного ритуала, который состоял в том, что «треугольник» произносил ряд формул и заклинаний, а посвящаемый давал торжественную клятву — хранить тайны ордена и его название. На собраниях рыцарей перед посвящением и включением в магическую цепь новых членов глава ордена читал лекцию-наставление и рассказывал подробности своего посещения центра всей системы ордена, находящегося во Франции, где якобы производится такая же работа и подготовка к посвящению новых рыцарей. На торжественном собрании рыцарей «Святого Грааля» 8 мая 1927 года по случаю годовщины существования ордена в России Гошерон-Делафос сообщил о предстоящем приезде из-за границы представителя высшей системы ордена для обследования степени подготовленности рыцарей в Ленинграде и предложил усилить как занятия с учениками, так и связь между отдельными рыцарями. Одновременно он указал, что, если работа будет признана удовлетворительной, возможно последует денежная субсидия ордену и ежемесячное вознаграждение его членам.

Официально декларируемая цель ордена — «усовершенствование мыслительных и нравственных способностей» рыцарей «Чаши Святого Грааля» по мере их продвижения по лестнице степеней — не отличалась оригинальностью и была сродни целям, декларируемым другими масонскими сообществами всех времен. Легенды о Граале — чаше, в которую якобы стекала кровь распятого Христа, после того как римский центурион Лонгин пронзил копьем его грудь, и Парсифале — рыцаре, который удостоился высокой чести войти в братство Святого Грааля, — так же почитаемы у масонов, как и миф об Адонираме — строителе Соломонова Храма. Сам Гошерон-Делафос говорил своим ученикам о существовании некоего идеального центра Святого Грааля в полуразрушенном рыцарском замке Монсалват в Бретани во Франции, увидеть и войти в который могут только посвященные.

Мистико-религиозная философия, проповедуемая Гоше-рон-Делафосом, уходит своими корнями в средневековое сектантство, известное в литературе как манихейство — доктрина, исповедуемая еретическими движениями катаров, валь-денсов и альбигойцев. Помимо чаши в символике ордена присутствовали также крест и светящаяся пентаграмма.

В ночь на 15 июня 1927 года члены мистического братства были арестованы. При обыске у них было изъято большое количество оккультной литературы и богатый архив ордена: протоколы собраний, записи лекций, описания ритуалов при посвящении, а также рисунки разного рода оккультной символики.

В ходе следствия Гошерон-Делафос энергично отрицал факт своего посвящения и связывал образование ордена исключительно со своим интересом к европейскому средневековью и своей литературной работой. Собственно, так и должен был себя вести в ходе допросов эзотерист-масон, да и просто разумный человек. Немногословны были и другие члены сообщества. «Организация, если можно так выразиться, — заявил, например, Н. И. Цуханов на допросе 16 июня 1927 года, — существует как научно-философское течение с 1917 или с 1916 года. Впервые я узнал об этом из книг, название которых не помню. Несколько человек, как то: Битютко Михаил Михайлович, Пуарэ Марианна Александровна, Колокольцева Мария Александровна и семья Фогт: Анна Ивановна, Михаил Федорович и Федор Федорович объединились в то время и занимались вопросами оккультного характера с научно-философским подходом. Эта группа существует и до настоящего времени. Больше лиц, этим занимающихся, я не знаю».

Более откровенен был допрошенный в качестве свидетеля музыкант Юрий Зандер, отметивший антисоветский характер высказываний некоторых членов кружка (Цуханова, Михнов-ского). В целом же протоколы допросов арестованных поражают удивительной бедностью содержания. Понять это можно. Большой политики в деятельности членов кружка не было — одни обывательские разговоры. Что же касается оккультной, мистической стороны работы кружка, то она следствие интересовала мало. Еще меньше в ее раскрытии были заинтересованы сами арестованные.

Как бы то ни было, в обвинительном заключении по делу однозначно утверждалось, что «Орден Святого Грааля» является «организацией нелегальной и антисоветской», а посему следствие на этом основании было решено считать законченным, а предъявленное обвинение в преступлении, предусмотренном ст. 58-5 УК РСФСР, — доказанным.

Наиболее суровое наказание в соответствии с постановлением Коллегии ОГПУ от 8 июля 1927 года — 10 лет концлагерей — было определено А. Г. Гошерон-Делафосу, по 5 лет получили М. М. Битютко, Г. В. Михновский и Н. И. Цуханов. По 3 года концлагерей получили М. А. Пуарэ-Пургольд и А. А. Кенель. Более мягкое наказание — 3 года ссылки — ждало А. И. Фогт (Сибирь) и А. Я. Шляхтину-Адамсон (Средняя Азия). В отношении Ю. Н. Тюлина и 3. К .Ивановой дело было прекращено.

Суровость приговора, явно не соответствующая тяжести содеянного арестованными, не может не озадачить, но только на первый взгляд. Если же обратить внимание на то, что практически все подследственные «из дворян», то все становится на свои места. Да и позиция ОГПУ в отношении оккультистов к этому времени уже определилась, что не замедлило сказаться и на судьбе других групп масонского толка, действовавших в 1920-е годы в Ленинграде. Одной из них являлось «Братство истинного служения», известное, впрочем, и под другим названием — «Эзотерическая ложа».

В начале февраля 1927 года в ПП ОГПУ в ПВО стали поступать сведения о том, что в квартире № 28, дом 43-в по Кироч-ной улице, у Георгия Анатольевича Тюфяева, конторского служащего из недоучившихся студентов (3-го курса юрфака Петербургского университета) происходят собрания оккультистов, устроивших тайный оккультный клуб для совершения молитв и проведения спиритических сеансов. После проверки указанных сведений выяснилось, что они соответствуют действительности, поскольку на квартире Тюфяева происходят собрания членов нелегальной оккультной и религиозной организации, носящей название «Эзотерическая ложа».

Собрания происходили каждые 9 дней в специально приспособленном храме для совершения молитв, после которых устраивались спиритические сеансы. В них участвовали до 40 человек. «Братство истинного служения» возникло в начале 1925 года, а до этого существовало как оккультный кружок, члены которого занимались спиритизмом и изучением оккультных наук под руководством уже упомянутого Тюфяева и Владимира Германовича Лабазина.

Прием новых лиц производился по поручительству одного из членов «Братства». Вступающий приносил клятву верности «Братству» и брал на себя обязательство под страхом строгой кары хранить в тайне все происходящее в организации, а также само ее существование, не открывая этого никому, даже своим родственникам. После этого вступающий принимал посвящение в первую степень — ищущего. Всего существовало четыре степени посвящения: ищущий, идущий, ведущий, поучающий.

Вступающий в «Братство» проходил определенный курс оккультных знаний в специально составленных группах (согласно подготовленности его отдельных членов), причем члены одной группы не могли переходить по своему желанию в другую группу и должны были хранить в секрете все происходящее в своей.

Кроме того, члены «Братства» платили членские взносы в размере не меньше 1 рубля в месяц и по возможности вносили пожертвования на содержание храма. Считалось, что члены «Братства», находясь под покровительством архангела Рафаэля, должны строго выполнять все его распоряжения, которые передаются во время спиритических сеансов через дисковые беседы или медиумов.

Основной целью «Братства», доложил информатор ОГПУ, являлось практическое и теоретическое изучение эзотерических явлений посредством спиритических сеансов. «Братство истинного служения» имело рукописные материалы выработанных обрядов и ритуал, по которым совершались молитвы архангелам, формулы клятв и посвящений, а также специально сшитую одежду, одеваемую при молитвах всеми посвященными «братьями» и «сестрами».

Особый интерес у ОГПУ вызвали проповеди пастырей «Братства»: Георгия Анатольевича и Лидии Владимировны Тюфяевых, Владимира Николаевича Очнева-Лефевра и Александра Ивановича Сикстеля, энергично внушавших своим слушателям, что в течение веков происходит борьба между Христом и Антихристом. В России в 1917 году победил Антихрист и с силой распространяет свою власть, увлекая всех в непроглядную бесконечную тьму Черного треугольника. Постепенно, через организации, устроенные Антихристом на земле, он разрушает храмы и церкви, а руководителей их убивает и отправляет в ссылку.

Сами руководители — пастыри «Братства» не могут служить в советских учреждениях, потому что такой службой они поддерживали бы власть Антихриста. Членам же его от имени архангела Рафаэля разрешалось работать в советских учреждениях исключительно «за хлеб», чтобы не умереть с голода, и запрещалось участвовать в работе общественных советских организаций, так как этим они поддерживали власть Антихриста.

В конце марта были получены сведения, что ложа Тюфяева настолько заполнена, что не может принимать новых членов, для чего в квартире № 27 того же дома была срочно устроена новая ложа, где был оборудован еще один храм под руководством Алексея Алексеевича Разуваева. Одновременно по предложению Тюфяева проводилась большая кампания по вовлечению в ложу новых членов, главным образом из мистически настроенной молодежи.

В ночь на 13 мая ОПТУ произвело обыски у членов «Братства» и арестовало 15 наиболее активных его участников: Г. А. Тюфяева, Л. В. Тюфяеву, В. С. Берестина, А. И. Сикстеля, В. Н. Очнева-Лефевра, Е. И. Очневу-Лефевр, А. А. Разуваева, А. А. Разуваеву, Л. Н. Люценко, Н. А. Ольховскую-Ростову, М. П. Протасова, О. П. Грицнер-Варламову, Е. М. Калачникову, А. Д. Локтеву и В. Г. Лабазина. При обысках было изъято оборудование двух храмов, а также большое количество оккультной литературы, символических изображений, пасторская одежда, устав и печать «Братства», а также такие сугубо «мирские» предметы, как пишущая машинка и револьвер.

В ходе предварительного следствия выяснилось, что еще в конце 1924 года Г. А. Тюфяев, В. Г. Лабазин и М. Д. Нилов организовали кружок под названием «Научно-спиритическое общество», в который помимо них вошли Любовь Зюньзя, Надежда Радынская, Вера Лабазина, Аглаида Раттай, Эмиль Солтис и несколько девиц из соседнего интерната. Через некоторое время Тюфяев сообщил, что архангел Рафаэль требует от общества гармонии между его членами. Гармония эта должна была выражаться в телесной и духовной связи между мужчинами и женщинами кружка. «Сгармонироваться», согласно требованию архангела Рафаэля, должны были следующие пары: Тюфяев с Радынской, Нилов с Раттай, Солтис — с Ла-базиной, Лабазин — с Зюньзя.

Неофициально Тюфяев, пользуясь положением руководителя, пожелал «сгармонироваться» и с другими женщинами, в частности с двумя девушками из интерната. Последние от этого предложения, однако, отказались, переведя все в шутку. Больше их на заседаниях кружка никто не видел. Несмотря на претензии к Тюфяеву со стороны «сестер» и его трения с Ла-базиным, также претендовавшим на роль руководителя кружка, основное его ядро не только было сохранено, но и сам кружок непрерывно пополнялся за счет новых членов. Как видно из протоколов допросов арестованных, многие из них оказались втянутыми в кружок, наивно надеясь пообщаться таким образом со своими умершими родственниками, что вполне определенно обещал им Тюфяев.

Как бы то ни было, резкое возрастание численности кружка позволило Тюфяеву объявить в конце 1925 года о преобразовании его в «Братство истинного служения», численность которого, как уже отмечалось, доходила до 40 человек. Достоверные же сведения о членстве в «Братстве» ОГПУ удалось получить только в отношении 33 «братьев» и «сестер». Это «пасторы ложи № 4» Г. А. Тюфяев, Л. В. Тюфяева, А. И. Сик-стель, В. Н. Очнев-Лефевр, «пасторы ложи № 2 (базировавшейся в квартире № 27)» А. А. Разуваев и В. Г. Лабазин, казначей ложи № 4 В. С. Берестин, медиумы ложи № 2 Н. А. Ольховская-Ростова и Л. А. Зюньзя, медиум ложи № 4 Е. И. Крель, временный пастор ложи № 4 М. П. Протасов, «сестры» ложи № 4 Е. М. Калачникова, А. Д. Локтева, Е. И. Очнева-Лефевр, Н. И. Бутова, А. А. Разуваева, Н. А. Радынская, А. Н. Раттай, А. С. Кункевич, Т. В. Калачникова, А. М. Розенгейм, А. Н. Азбелева, М. М. Александрова, Е. И. Лапина, А. В. Козлянинова, Д. В. Титова, Т. В. Козлянинова, Л. П. Масленникова, Н. А. Аз-мидова, А. И. Мишина, «сестры» ложи № 2 Л. Н. Люценко и О. П. Грицнер-Варламова и, наконец, «брат» ложи № 4 М. Д. Нилов.

В ходе следствия Тюфяев вынужден был сознаться в мистификации «братьев» и «сестер». «Я признаю себя виновным, — заявил он, — в том, что обманывал „братьев“, поскольку сам не верил в правоту теософских учителей и высших духов». Относительно «высокопосвященных братьев» Эбрама-ра и Андрея он также вынужден был признать, что в действительности они не существовали и были использованы им для поднятия своего авторитета среди членов «Братства». Вынужден был он признать и неприглядность своего поведения в отношении «сестер» «Братства». «Я, — свидетельствовала „сестра“ Л. В. Шернспец, — участвовала в спиритических сеансах, устраиваемых Тюфяевым в помещении Государственного художественно-промышленного техникума и в квартирах по Пушкинской и Кирочной улицам, где оказалась под его влиянием». Оказывается, Тюфяев принуждал ее к половому сожительству, симулируя приказания архангела Рафаэля через диск. Фанатизм Лиды Шернспец был, однако, настолько велик, что она уже была намерена отдаться ему, но, вовремя узнав об обманах Тюфяева, ушла из «Братства».

Из допросов Ю. М. и В. М. Шернспец выяснилось, что они также оказались жертвами Тюфяева, который вымогал у них деньги и одежду, а В. М. Шернспец таким же образом принуждал к вступлению с ним в половую связь. Под давлением улик Тюфяев также вынужден был признать свою вину, что, пользуясь авторитетом братьев Эбрамара и Андрея, посылал от их имени письма членам «Братства» — Наталье Ольховской и Лидии Люценко с целью принуждения их к половой с ним связи.

В ходе следствия всплыл вопрос об отношении Тюфяева к ордену «Звезды на Востоке», члены которого Агния Разуваева, Анна Калачникова и Евгения Лапина подвизались в то же время и в качестве сестер «Братства истинного служения». Признав факт агитации его в это теософское оккультное сообщество, Тюфяев подчеркнул свое отрицательное отношение к нему. «Скажу так, — показывал он. — Впервые я узнал об этой организации от гражданки Агнии Разуваевой, которая и познакомила меня весьма спутанно с идеями ордена, показавшимися мне абсурдными lt;…gt; так как я совершенно не разделял мнения теософских учителей о каком-то пришествии на землю Христа, что является сущей утопией».

Видную роль в «Братстве» играл безработный артист драмы В. Н. Очнев-Лефевр. «Этот дом по Советскому проспекту, — писала „Красная газета“, — почти ничем не выделяется среди остальных. На нем нет ни памятной доски, ни геральдических гербов. Однако — кто бы мог подумать — еще совсем недавно в нем проживал Людовик XVI, король Франции и Наварры. Он проживал здесь до нынешних времен, пока не выбрал места не столь отдаленные, к северу от Ленинграда. Впрочем, настоящее имя Людовика XVI было Владимир Николаевич Очнев-Лефевр. Дворянин, сын придворного кондитера, он был одним из активнейших членов „Эзотерического ордена“ или „Братства истинного служения“. Этот орден был основан в 1924 году и работал вплоть до наших дней. Мистическое братство это возглавлялось неким Тюфяевым, отцом Георгием — бывшим дворянином, бывшим студентом, бывшим человеком. Очнев же играл в „Братстве“ роль перевоплощенного Людовика XVI, призванного спасти Россию и Францию lt;…gt; В одной из проповедей Тюфяев, между прочим, сообщил, что наряду с „Братством истинного служения“ существует „Черное братство“, где собираются слуги антихриста. И что на одном из этих „Черных братств“ он, Тюфяев, был и видел, как Зиновьев причащался кровью двухлетнего убитого ребенка».

Состав «Братства» — безработные артисты (Очнев-Лефевр, Люценко, Ольховская-Ростова, Калачникова, Зюньзя), вдовы и дочери бывших царских офицеров (Кункевич, Крель, Александрова, Грицнер-Варламова и другие) — практически все из дворян. Успех у этой специфической публики умело организуемых Георгием Тюфяевым «медиумических сеансов» и «трансов» вполне закономерен.

Несмотря на очевидное отсутствие серьезной «политики» в деятельности «Братства истинного служения», приговор Коллегии ОГПУ от 8 июля 1927 года был суров: Тюфяев — 10 лет концлагерей, Очнев-Лефевр, Лабазин, Сикстель, Берестин, Протасов — 5 лет, Тюфяева, Разуваев, Ольховская-Ростова — 3 года концлагерей, Грицнер-Варламова, Разуваева, Люценко, Очнева-Лефевр, Зюньзя, Крель, Лапина — 3 года ссылки (Средняя Азия). Локтева, Калачникова, Александрова и Кункевич были лишены права проживания в Москве, Ленинграде и ряде пограничных областей СССР сроком на три года.

"При ликвидации этой веселой компании, — отмечала «Ленинградская правда» в фельетоне «Галиматья», — можно только удивляться и разводить руками. Действительно, вот необыкновенное дело! Какой странный и нелепый парадокс. На десятом году революции в советской стране, в городе рабочей диктатуры — такие странные птицы. Поистине, нужно быть талантливым авантюристом, чтобы в век атомистических теорий, химического анализа, индустриализации, волго-донских каналов, гидростроительства, океанских перелетов, шедевров металлургии — проповедовать масонство. Да где еще — в Советском Союзе!

Но этот парадокс, если вглядеться в него поглубже, совсем не так удивителен, а пропитан печальной иронией. Это маленький парадокс, создавшийся в результате больших социальных перемещений. Масонская ложа в 1927 году — это последняя и диковинная форма, в которую вылились искания внутренней эмигрантщины и опустошенной обывательщины. Это последняя спазма изгоев революции, сиротливо шатающихся на историческом ветру, как недожатые колосья. Это одно из предчувствий выражения «бессильной активности» «третьей силы». И в небывалой нелепости этой масонской истории можно прочесть издевательскую иронию времени над историческим барахлом, забытым в наших днях прошедшей эпохой".

«Чем же по существу является советское масонство? — задавались вопросом братья Тур. — Оно является жалкой трагикомедией старой консервативной „великодержавной“ интеллигенции, которая осталась на старых идеологических позициях. Это один из ее последних, наиболее полно выраженных и четко окрашенных тупиков. Это — наиболее издевательское знамение ее распада. Это вырождение вылилось в карикатуру. И когда разворотили эту зловонную плесень, обнаружилось во всей отвратительной наготе потрясающее ничтожество этих спиритов, этих завонявшихся в самих себе дрянненьких брюзжащих великодержавных интеллигентов. Как клопы, понюхав персидского порошку, высыпали наружу, на листы следствия, все эти дворяне, генеральские вдовы, доктора богословия, спившиеся актеры, воспитанники кадетских корпусов, доценты христианской экзегетики, кокаинисты, кантианцы, идеалисты, старорежимные прокуроры, гвардейские поручики, апостолы чистого разума, предводители дворянства, пенсионерки, сестры милосердия, черносотенцы, потомственные и почетные скулодробители, доморощенные Пуришкевичи и Круше-ваны. Стало еще раз ясно, что они со всеми своими усилиями — абсолютное ничтожество, совершеннейший нуль, скорее тень от нуля. Стало еще раз ясно, что их уже ничто не спасет в их зачумленной моральной пустоте, даже высокий перст Рафаэля, даже небесный пуп Эбромара».

Из зарубежных откликов на дело ленинградских мартинистов удалось обнаружить лишь публикацию в издававшейся в Париже русской эмигрантской газете «Возрождение» за 2 и 3 июля 1926 года. Однако ничего нового по сравнению с архивными документами она не содержит.

Наряду с оккультными сообществами откровенно масонского характера широкое распространение в интеллигентской среде получили в 1920-е годы религиозно-философские кружки и группы, промасонская сущность деятельности которых хотя и не подлежит сомнению, но далеко не так очевидна для непосвященных. Крупнейшей из такого рода подпольных организаций интеллигенции Ленинграда являлось в те годы «Воскресенье».

Начало ей было положено в декабре 1917 года собранием инициативной группы сотрудников Публичной библиотеки на квартире философа Г. П. Федотова. Кроме самого Г. П. Федотова здесь присутствовали его коллеги, тоже сотрудники библиотеки: Н. П. Анциферов и А. А. Мейер с женами и Л. В. Преображенская. «Прочли молитву „Отче наш“, — вспоминала в этой связи жена А. А. Мейера Ксения Половцева, — кончили чаем и угощением. Решили и впредь так же собираться».

То, что начало кружку было положено сотрудниками Публичной библиотеки, не было, конечно, случайностью, так как уже в годы войны стараниями известных масонов Александра Мейера и Александра Браудо она была превращена в один из опорных пунктов «вольного каменщичества» в Петербурге. Как показывала на допросах в ОГПУ Половцева, именно Федотов стоял у истоков «Воскресенья», он же разработал, по ее словам, и «детальные тезисы», положенные в основу работы кружка. Тем не менее очень скоро на роль лидера рядом с ним выдвигается масон Мейер и сама Половцева, что имело далеко идущие последствия для организации.

В идейном плане кружок Федотова — Мейера был продолжателем традиций левого крыла Религиозно-философского общества, представленного такими именами, как 3. Н. Гиппиус, Д. С. Мережковский, А. В. Карташев, В. П. Свенцицкий, Е. П. Иванов, А. А. Мейер и др. Петербургское отделение Общества всегда было левее московского. Его наиболее видные члены — масоны Гиппиус и Мережковский — в свое время резко осудили «Вехи» и призывали народ к революции. Члены Общества исключили В. В. Розанова за признанные ими антисемитскими его статьи о «деле Бейлиса» («Андрюша Ющинский») и еврейском вопросе («Наша кошерная печать») в России, а Гиппиус яростно протестовала против «русского шовинизма» в годы Первой мировой войны и, в частности, против переименования Петербурга в Петроград. В отличие от своих московских коллег, петербургские члены РФО сознательно стремились теснее увязать свою деятельность с современным им общественным движением, ставя в центр внимания такие важные для русской действительности начала века проблемы, как преодоление разрыва между интеллигенцией и народом, между религией и социальной революцией.

Вот что вспоминал о зарождении кружка и его первых шагах Н. П. Анциферов:

"Я служил в эти дни в отделе Rossica в Публичной библиотеке. Ко мне обратился А. А. Мейер с предложением встретиться и вместе подумать. Встреча была назначена у Ксении Анатолиевны Половцевой в ее квартире на Пушкарской. Так возник кружок А. А. Мейера. Александр Александрович был очень красив, статен, высок, с тонкими правильными чертами лица, окаймленного густыми длинными волосами. Лицо нервное, одухотворенное, речь, сперва медленная, становилась все более страстной. Ксения Анатолиевна была также красива, с синими глазами и темными, просто причесанными волосами. Ее внутренняя жизнь была всегда напряженной lt;…gt;

В кружке Мейера было решено воздерживаться от споров. Кто-нибудь выдвигал какой-нибудь вопрос и начиналось обсуждение по кругу. В моем дневнике, сгоревшем в нашем домике в дни ленинградский блокады, я записывал все прения, и теперь по памяти мне трудно восстановить даже наши темы. Все же кое-что запомнилось. «Патриотизм и интернационализм» (правда того и другого), «Взаимосвязь понятий свобода, равенство и братство». Еще юношей в 1907 году я писал о свободе и равенстве как о ценностях отрицательных, не имеющих своего положительного содержания. Человек может переживать рабство, неравенство как болезнь общества. Но здоровье переживать нельзя. Переживание — это освобождение от рабства, от гнета неравенства. Так переживается не здоровье, а выздоровление. Братство — реальное переживание, оно имеет свое содержание в любви друг к другу и к чему-то высшему, стоящему над нами (Бог, родина). Еще обсуждалась тема «Товарищество и дружба». Это разные понятия (их теперь путают). Товарищей объединяет какое-нибудь дело (учение, борьба, труд). Друзей объединяет внутренняя жизнь человека. Дружба — глубоко индивидуальное понятие. Оно не исключает дела, но не сводится к нему. Что дает смысл жизни, ее наполнение: любовь, творчество, искусство, труд. Запомнилось мне своеобразное выступление Марии Константиновны Неслуховской (теперь жена Н. Тихонова). Она говорила о смысле грехопадения: «Адам и Ева вздумали приобрести самое ценное — познание добра и зла — без всякого труда, просто вкусив запретное яблоко». Труд для нас был основой нравственной жизни.

Собирались мы первоначально по вторникам, а потом решили встречаться в воскресные дни, чтобы иметь более свежие головы. Наши вечера напоминали собрания кружка Н. В. Станкевича строго трезвенным характером: только чай. Встречались самые разнообразные люди. Приходили и уходили. Бывали биолог Л. А. Орбели, художники К. С. Петров-Водкин и Л. А. Бруни, литературовед Л. В. Пумпянский, музыкант М. В. Юдина, бывал рабочий Иван Андреевич. Скромный и обаятельный человек, но фамилию его забыл. Постепенно кружок срастался и начинал менять свой характер: становился более религиозным. По инициативе Мейера и Половцевой собрания начинались молитвой. В нее были включены слова о «свободе духа». А беседа начиналась с пожатия рук всех собравшихся. Получался круг вроде хоровода. Мейер и Полов-цева всячески стремились придать собраниям характер ритуала. Отмечая годовщину 1-го собрания кружка, испекли хлеб и перед началом роздали его всем присутствующим. Это были дни голода. Меня, и в особенности мою жену, смущали эти тенденции.

Переменили и адрес собраний, но не в конспиративных целях. Мы подчеркивали, что у нас нет ничего тайного. К нам может прийти каждый желающий. Не помню, с какого времени мы стали собираться на Малом проспекте близ Б. Спасской в одноэтажном домике, двери которого не запирались. Приходившие приносили несколько поленьев, и, когда трещал огонь в печках, становилось уютно и создавалось особое чувство близости. Бывало, прежде чем разойтись, просили мужа Ксении Анатолиевны Павла Дмитриевича Васильева спеть нам что-нибудь. Голос у него был очень приятный, и пел он с большим чувством. В особенности хорошо выходила ария князя Игоря.

Не помню, у кого возникла идея издавать свой журнал. Не помню, кто дал средства. Это был 1918 год (начало). Свой орган мы назвали «Свободные голоса». Вышло всего два номера. Журнал вызвал резкую оппозицию Д. Мережковского и 3. Гиппиус. Они обвинили нас в том же грехе, что и А. Блока за его «Двенадцать»".

Уже в марте 1918 года кружок состоял из 18 человек. Это позволило его руководителям поставить вопрос об общественной роли кружка. Тогда же выносится постановление о пропаганде идей кружка и ведении массовой агитационной работы среди населения. С этой целью было решено издавать свой журнал — «Свободные голоса». За средствами остановки не было (частные пожертвования), и уже в том же марте месяце был выпущен его первый номер под редакцией Мейера и Федотова.

Содержание журнала отражало идейно-политические позиции кружка. Его статьи самым энергичным образом призывали русских людей к борьбе с большевизмом и взывали к патриотическим чувствам русской интеллигенции, побуждая ее к объединению во имя спасения родины. Со страниц журнала члены кружка как бы обращались к русским людям с предупреждением, что их родина, отечество, находится на краю гибели. Главная задача русской интеллигенции, считали они, заключается в том, чтобы возвратиться к вере и, выявив «слово русское», создать общий фронт против большевизма (статья Анциферова «Россия и будущее»). «К России, — развивал эту мысль Федотов (статья „Лицо России“), — приблизилась смерть. Отвернувшись от царицы, мы возвращаемся к страдалице, к мученице, к распятой и даем обет жить для ее воскресения».

«Магия интернационалистических лозунгов, — писал Мейер (статья „Интернационал и Россия“), — подкрепляемая усталостью населения, привела к развалу армии и к торжеству непрошеных гостей. Интернационал оказался новой державой, вмешавшейся в войну, союзницей Германии, являющейся крепким оплотом всей европейской социальной реакции. Лозунги Интернационала непримиримы с пониманием национальной культуры и любовью к Родине. „Единство трудящихся всех стран“ базируется на национальном обезличении, на ослаблении любви к нации, на угасании пафоса к личному и является полным отрицанием национального лица. Только религиозное понимание истории могло бы дать выход из противоречия между нациями. До тех пор пока социализм не подчинит свою общественную идеологию религиозной идеи личности, он будет служить целям, чуждым его собственной правде. Интернационал — это суррогат великого вселенского братства, который, соблазняя малых сил правдой мира и единения, делает из себя особую державу, подданные которой неизбежно становятся изменниками делу национального и всякого вообще творчества».

Такой же характер имел и второй номер журнала «Свободные голоса» (июнь 1918 года), после чего из-за опасения репрессий со стороны властей его издание было прекращено.

Ядро кружка в первые годы его существования составляли: Г. П. Федотов, А. А. Мейер, К. А. Половцева, М. В. Пигулевская, П. Ф. Смотрицкий, Н. П. Анциферов. Деятельное участие в нем принимали также историк И. М. Гревс, философ С. А. Алексе-ев-Аскольдов, родственница С. М. Кирова (сестра его жены) старая большевичка С. Л. Маркус, Н. И. Конрад, А. А. Гизет-ти, Н. А. Крыжановская, литературовед М. М. Бахтин, его брат В. В. Бахтин, Д. Д. Михайлов, антропософ Н. В. Мокридин, библиограф Л. Ф. Шидловский, пианистка М. В. Юдина, морской офицер С. А. Тиличев. «Этот кружок, — отмечала Е. П. Федотова, — никак не мог быть назван не только церковным, но даже и православным. Три протестанта, две католички, перешедшие из православия, несколько некрещеных евреев и большинство православных, но православных по рождению и мироощущению, а пока стоящих вне Таинства».

Никакой строго определенной политической ориентации кружок, судя по всему, не имел. Среди его членов было 2 коммуниста, 1 монархист, но большинство надеялось на эволюцию Советской власти. Путь, по которому решили идти кружковцы, был путь широкой пропаганды идеи религиозного возрождения, который только и мог, по их мнению, спасти Россию.

В конце 1919 года на одном из заседаний организации, разросшейся к этому времени до 25 — 30 человек, она получает название «Воскресенье» как символ воскресения, возрождения России.

К 1919 году ядро кружка (около 11 человек) выделилось в братство «Христос и свобода». В отличие от остальных, которые по-прежнему продолжали собираться по вторникам («вторичане»), члены братства стали собираться узким составом и по воскресеньям. Так продолжалось до 1923 года, когда произошел разрыв между кружковцами. Формальным поводом для него явился доклад Г. П. Федотова «О жертве», прочитанный им 6 марта 1923 года, после чего часть «вторичан» заявила, что эти вопросы им «слишком чужды, что они боятся и, вероятно, больше не придут». Вскоре после этого «вторники» прекратились. Что же касается «воскресений», то они продолжались вплоть до декабря 1928 года.

Главная задача, которую ставили перед собой участники кружка, заключалась в том, чтобы не дать большевикам возможности «уничтожения христианской культуры». По свидетельству Анциферова, члены кружка, разделяя экономическую и социальную программу большевиков, вместе с тем считали ее явно недостаточной для «обновления человечества и построения коммунизма», так как она игнорировала религию. Другими словами, они хотели соединить несоединимое, надеясь, что придет время, «когда 1 Мая встретится с Пасхальным воскресеньем». «Основная установка моя в вопросе религия и революция — сводится к следующему: религия не частное и не национальное дело, — отмечал Мейер. — Религия не может быть безразлична к историческим путям человечества. Христианская религия в принципе своем утверждает преодоление индивидуализма, и в этом главный путь смычки христианства с социальной революцией».

Члены кружка, особенно в первый период его деятельности, отрицательно относились к православию и православной церкви, полагая, что в рамках ее невозможно свободное развитие христианских идей. Этому же соответствовали и доклады, прочитанные на заседаниях кружка в 1921 — 1922 годах: об аскетизме, о церковных делах, о еврействе, о коммунизме, о собственности, о Василии Великом и др. «Для меня вторники, — отмечала Половцева, — это та лаборатория, где будет приготовляться идеология современной интеллигенции, которая учтет и религиозность, и коммунизм».

В 1920 — 1921 годах так думало большинство интеллигенции. Советская действительность заставила их вскоре если не переменить свои убеждения, то по крайней мере внести в них серьезные коррективы. «Я в свое время, — писала в этой связи Пигулевская 7 ноября 1922 года, — исповедовала такое убеждение: коммунизм строит здание, и строит без креста, но когда достроит до конца, мы сделаем купола, поставим крест, и все будет хорошо. Я так думала. Теперь иначе. Я знаю, что из ратуши церквей не делают. Теперь строится синагога сатаны, из которой — сколько колоколов ни вешай, ничего не сделать».

С весны 1920 года начинается процесс возвращения «вто-ричан» в лоно православной церкви. Инициаторы кружка все еще оставались вне таинства, но евреи крестились и попадали под влияние своих православных священников, обличавших Мей ера в «Мережковских ересях». Это заставило в конце концов и его самого также вернуться в лоно Православной Церкви.

С закрытием в 1923 году «Вольно-философской ассоциации» (Вольфила), которая использовалась как место встреч участников кружка и подбора подходящих кандидатов для его пополнения и высылкой за границу ее наиболее активных членов (Л. П. Карсавин, И. И. Лапшин, Н. О. Лосский и др.) возможности легальной деятельности «Воскресенья» резко сократились. Чтобы не привлекать внимания ОГПУ, в начале 1924 года решено было собираться не всем сразу, а поочередно, небольшими группами, на квартирах К. А. Половцевой, Г. П. Федотова, П. Ф. Смотрицкого, П. Д. Васильева, Г. В. и И. В. Пигулев-ских.

По инициативе или при непосредственном участии наиболее активных членов «Воскресенья» в 1924 — 1925 годах в Ленинграде был создан и успешно функционировал целый ряд интеллигентских кружков: «Содружество» (из студентов Института им. Лесгафта, руководитель А. А. Мейер), «Кружок переоценки ценностей» (руководитель Г. П. Федотов), «Религиозно-философский кружок» (из бывших студентов и преподавателей Богословского пасторского училища, руководитель А. А. Мейер), «Кружок медиевистов» (руководители И. М. Гревс и О. А. Добиаш-Рождественская), «Культурный уголок» (руководитель П. Ф. Смотрицкий). Однако в состав собственно «Воскресенья» как кружка за все время его существования было введено всего 32 человека: Елизавета Вахрушева, Анна Дмитрук, Алексей Максимович, Анастасия Дедок, Клавдия Некрасова, Тамара Арнсон, Анна Лишкина, Эмилия Лаббе, Татьяна Смот-рицкая, Юлия Цезарева-Боярова, Евгений Иванов, Мария Юдина, Евгения Тиличева-Оттен, Лев Пумпянский, Иван Гревс, Евгения Бахтина, Всеволод Бахтин, Ольга Дедок, Сергей Алексеев (Аскольдов), Николай Анциферов, Алексей Смирнов, Ольга Петрова (Менжинская), Татьяна Гиппиус, Вера Гиппиус, Николай Спицын, Вера Штейн, Иван Шилов, Самуил Дружкин, Вера Дружкина, Сильвия Зильберштейн, София Маркус.

В 1925 году Федотов уезжает за границу, и руководство «Воскресеньем» полностью переходит в руки Мейера. «Александр Александрович Мейер, — свидетельствует близко знавший его Д. С. Лихачев, — это колоссальная человеческая личность». Видный философ, он оказался в то же время неплохим организатором и умел привлекать к себе людей. Где бы ни появлялся этот человек, сразу же около него начинала группироваться интеллигентная молодежь.

"Ни как религиозный мыслитель, ни как просто верующий, Мейер не был ортодоксален, — продолжал Лихачев, — не любил «людей в мундирах», как говорил Достоевский. Мейер воспитывался в лютеранской атмосфере, но считал себя православным (похоронен философ на лютеранском Волковом кладбище). В своем учении о слове, об имени он близок М. Бахтину, с одной стороны, а с другой — имяславческой традиции. На Соловках, кстати, были заключенные из женского имяславческого монастыря, обитательницы которого все погибли поодиночке: их отказ назвать свое имя был расценен как контрреволюционная конспирация.

Самое главное в Мейере — это гениальность самой его личности. Он был способен, встав утром с постели, тут же начать разговор с соседом на общие философские темы. Когда в арестантской роте он читал лекцию, большинство публики не понимало, о чем он говорит, но покорены его обаянием были все.

Он больше состоял из мыслей, чем из тела, не распределяясь поровну меж телом и мыслью.

Распространяя себя на других, он не терял себя, был энергетически собран, как шаровая молния. Он воздействовал на людей всем целостно организованным внешним обликом, внутренне сопряженным с миром его идей. Помню, когда однажды на Соловках ему остригли волосы, он очень стеснялся этим нарушением гармонии внешнего и внутреннего.

Мейер не строил свою жизнь как художественное произведение, но артистизм мыслителя, обаяние учителя были свойственны ему в высшей степени".

По инициативе К. А. Половцевой уже в том же 1925 году принимается решение о развертывании целой сети кружков среди школьной молодежи для преподавания Закона Божьего, среди которых можно отметить кружок учительницы Е. М. Вахрушевой в школе первой ступени (б. Стоюниной), в котором занимались дети 12 — 13 лет.

После долгих споров к 1925 году среди членов кружка возобладала точка зрения Мейера, бывшего лютеранина, перешедшего в православие, о необходимости создания общего фронта представителей всех религиозных конфессий в борьбе против атеизма. На этом основании был даже разрешен доступ в «Воскресенье», наряду с православными, людям других вероисповеданий, если только они подходят под остальные требования «Воскресенья». В своем докладе на эту тему Мей-ер подробно изложил, как будет протекать эта совместная борьба, если такое объединение состоится. В виде иллюстрации к его докладу Половцева продемонстрировала слушателям графическую схему, согласно которой должны были быть созданы пять новых кружков: из католиков, лютеран, евреев и проч. Однако решение это вызвало резкие разногласия среди членов сообщества, некоторые из которых заявили о своем отказе от общей молитвы с иноверцами. Убеждения А. А. Мейера, что принятая в «Воскресенье» еврейка не может помешать общей молитве, так как она солидарна с православием и дала обещание креститься, — не помогли, и большая группа членов кружка (до 10 человек: П. Д. Васильев, Е. М. Вахрушева, Н. В. Пигулевская, В. В. Бахтин, В. П. Герман, А. Л. Лишкина, Е. С. Бахтина, Н. В. Спицын и другие) составила оппозицию руководителям кружка. Не считая себя вправе участвовать в общей молитве с иноверцами, они собирались с этой целью отдельно по средам на своих собственных квартирах.

«Воскресенье» не было ни чисто религиозной, ни тем более православной организацией, поскольку среди ее членов находились люди самых различных вероисповеданий. Вместе с тем не было оно и безобидной ассоциацией кружков интеллигентных людей, связанных общим культурным интересом, — речь, безусловно, может идти только о масонской структуре. На это намекал и сам Мейер еще в 1922 году, призывавший своих коллег «не захватывать власти… не строить партии, а создавать б. м. ордена, которые пробудили бы идею в своей жизни, которая потом даст эффект вовне». Промасон-ский характер «Воскресенья» нашел свое отражение и в символике этой организации: «Светоносный треугольник с Всевидящим Оком Провидения». По инициативе Мейера и По-ловцевой собрания кружка открывались молитвой (всего их было две), в которую были вставлены слова о свободе духа. Что же касается бесед по кругу, то начинались они со взаимного пожатия рук всеми собравшимися — знаменитая масонская цепь. «Мейер и Половцева, — подчеркивал Анциферов, — всячески стремились придать собраниям кружка характер ритуала».

"Когда я впервые начал посещать «Воскресенье», — показывал 3 января 1929 года на следствии Всеволод Бахтин, — и присмотрелся к тому, что там происходит, то для меня стало ясно, что «Воскресенье» — не просто кружок интеллигентных людей, связанных общим культурным интересом, а нечто, что почти можно назвать религиозной сектой. Об этом говорило существование своей обрядности: свои молитвы, свои праздники по кругу. Впечатление усиливалось тем обстоятельством, что руководители и члены, избегая говорить об этом подробно и полно, несомненно придавали этой обрядности очень большое значение. Я как новое лицо, естественно, захотел узнать смысл и происхождение обрядов, дабы не поступить религиозно, безответственно связывая себя с чем-то неизвестным. К моему удивлению, попытки расспросить встречали весьма уклончиво, а на настоятельные вопросы отвечали довольно решительным отпором. В частности, никоим образом нельзя было добиться, каково происхождение «своих» молитв. В результате у меня сложилось убеждение, что я не могу участвовать в религиозной жизни объединения, религиозное лицо которого мне неизвестно, и даже более того, со временем все более и более затемняется. Наряду с этим постепенно все крепло подозрение, что религиозные искания «Воскресенья» для меня, как для православного человека, неприемлемы. Подозрение, ибо повторяю, что ничего определенного в ответ на свои сомнения я добиться не мог.

Приблизительно так же, как и я, думали некоторые другие члены «Воскресения» (Васильев, Пигулевская, Вахрушева, Герман, моя жена). Так как у нас была потребность в религиозном общении и так как в «Воскресенье» она по указанным причинам не могла удовлетвориться, то мы решили собираться отдельно. К нам вначале примкнул Смотрицкий П. Ф., но очень быстро порвал с нами. Новое объединение по традиции не имело какого-либо названия, а именовалось днем недели, когда мы встречались, т. е. «Среда»! Особенностью «Среды» было то, что в нее входили только определенно православные люди, поддерживающие живую религиозную связь с Церковью. Внешним признаком этого должно было служить то, что каждый из участников «Среды» говел не реже двух раз в год. Задачей «Среды» было оказывать помощь друг другу в личной религиозной жизни, причем члены «Среды» воспринимались как лично близкие люди. Иными словами, «Среда» должна была быть маленькой религиозной общиной православных людей. Встречи наши мы посвящали чтению (Евангелие, духовная литература) и общей молитве. Из вошедших первоначально в «Среду» людей большая часть постепенно отходила, так что в 1928 году нас оставалось только четверо (я, жена, Вахрушева, Васильев), вернее, даже трое (я, жена, Васильев), и Вахрушева поддерживала связь нерегулярно. Тем не менее мы не прекращали наших встреч по средам, которые приняли, таким образом, совсем интимный характер (но сохранили общую молитву и чтение вслух)".

Явное желание Мейера превратить организацию в масонскую ложу привело в конце 1928 года к тому, что часть членов «Воскресенья» вынуждена была порвать с ним. Этому событию предшествовала попытка руководителей организации выявить предварительно наиболее близких им по духу людей.

2 декабря 1928 года после перерыва в деятельности «Воскресенья», устроенного из конспиративных соображений, на квартире Половцевой состоялось собрание, поставившее всех перед фактом перехода «Воскресенья» к новым методам работы. Присутствовали А. А. Мейер, П. Ф. Смотрицкий, К. А. Полов-цева, Е. П. Иванов и другие — всего 10 человек. В докладе о религиозном и культурном положении населения нынешней России Половцева осветила падение религиозности населения, уничтожение русской культуры и указала, какие обязанности в связи с этим падают на членов организации. Она предупредила, что для серьезной и успешной работы нужна сильная, дисциплинированная организация с членами, не считающимися с личным благополучием. В самом конце доклада она попросила высказаться, и если есть колеблющиеся, не желающие рисковать, то они обязаны об этом сообщить немедленно секретарю организации — Тамаре Наумовне Арнсон и раз и навсегда уйти из ее состава.

После этого Арнсон огласила новый устав «Воскресенья», смысл которого принципиально менял лицо и задачи кружка. «Воскресенье» было объявлено организацией людей разных вероисповеданий, религиозной лишь постольку, поскольку она занимается обсуждением религиозных вопросов.

В ходе обсуждения вопроса часть собравшихся (В. В. Бахтин, Е. П. Иванов, М. В. Юдина, Е. О. Тиличева, А. Г. Дмит-рук) выразили свое несогласие с тезисами и покинули собрание, заявив о выходе из кружка. Среди членов организации произошел, таким образом, раскол. Это было, как показали дальнейшие события, началом ее конца.

К этому времени Мейер и его коллеги уже находились под наблюдением ОГПУ. 8 декабря 1928 года был арестован Бахтин, 11 декабря — Мейер, а вслед за ними — и другие члены организации. Начались допросы.

В известной мере дело «Воскресенья» возникло как следствие дела «Братства преподобного Серафима Саровского», которое решилось постановлением Коллегии ОГПУ в октябре 1928 года. А уже в ноябре в ОГПУ стали поступать сведения о сборе средств и вещей в пользу осужденных. Заинтересовавшись этим сообщением, ОГПУ быстро установило, что занимались этим избежавшие суда коллеги осужденных: студент Института гражданских инженеров Лев Косвен, врач-психиатр Модест Моржецкий, лектор политпросвета Наталья Бурцева и преподаватель Педагогического института им. А. И. Герцена Александр Сухов. Все четверо были арестованы, после чего в ходе допросов (Косвен, Моржецкий) выяснилось, что, кроме ликвидированного ОГПУ «Братства Серафима Саровского» во главе с Иваном Михайловичем Андреевским, на свободе остаются члены еще одного интеллигентского сообщества, находившиеся с ним в тесной связи.

В результате следствие вышло на так называемое «Содружество пяти» (И. М. Андреевский, к этому времени уже осужденный, С. А. Алексеев (Аскольдов), В. Н. Финне, Н. А. Молоч-ковский и Б. В. Сланский), «составлявшее как бы коллегию по руководству „Братством Серафима Саровского“». В конце ноября 1928 года все они были арестованы. Не приходится отрицать сам факт близости Андреевского и других членов т. н. «Содружества пяти». Как и он, арестованные Молочковский и Финне были врачами-психиатрами, Сланский — студент медицинского института. Однако в том, что они составляли коллегию по руководству «Братством Серафима Саровского» и «Космической академии наук» (руководитель Э. К. Розенберг), члены которой к этому времени также были осуждены, — позволительно усомниться. Скорее всего, это был домысел следователей ОГПУ.

Сомнительно также и то, что «Содружество пяти» имело какое-то отношение (хотя бы и через Андриевского) к кружку бывшего бухгалтера Госторга Григория Тайбалина, как то утверждало следствие. Во всяком случае, сами арестованные этого не подтвердили, хотя и признали, что были осведомлены о существовании кружка.

В дальнейшем в ходе следствия выяснилось также, что осужденный по делу «Братства Серафима Саровского» бывший профессор Петроградского университета С. А. Алексеев (Аскольдов) входил наряду с ним в подпольную организацию под названием «Воскресенье». Каких-либо конкретных данных о составе этой таинственной организации не было, и только в результате длительного и, надо сказать, профессионального агентурного наблюдения ОГПУ удалось получить о ней необходимые сведения. Они-то и послужили основанием для проведенных в декабре 1928 года — январе — феврале 1929 года арестов членов этой организации и связанных с ней кружков.

Первое время после ареста в ходе предварительного следствия почти все арестованные отказывались от дачи показаний. Принципиальную позицию отказа от сотрудничества занял Мейер, отказавшийся от дачи каких-либо показаний по существу дела. Его примеру последовали Т. Н. Арнсон, К. А. Полов-цева, А. П. Смирнов, Е. В. Корш, Т. Н. Гиппиус, Б. М. Назаров, Э. А. Зыкова, Н. А. Александров, Г. Г..Тайбалин и Е. А. Тайба-лина, Б. В. Бахтин, И. А. Аполлонская-Стравинская, Т. М. Смот-рицкая, А. П. Сухов. Однако в дальнейшем такую принципиальную позицию выдержать удалось далеко не всем. Благодаря показаниям Всеволода Бахтина, Евгения Иванова, Павла Смот-рицкого и ряда других арестованных, согласившихся в конце концов на «откровенные» показания (правда, с условием не называть личностей), общая картина истории и функционирования организации прояснилась вполне.

В итоге следствию удалось обнаружить или проявить по крайней мере пять кружков ленинградской интеллигенции, общее руководство которыми восходило, согласно версии ОГПУ, к А. А. Мейеру: «Содружество», «Переоценка ценностей», «Кружок медиевистов», «Культурный уголок» и кружок Г. Г. Тай-балина. Сам факт их существования не подлежит сомнению. Менее очевидна центральная организующая роль Мейера и «Воскресенья» в их возникновении и деятельности. Даже в самом «Воскресенье» среди членов его не было должного идейного единства. Наряду с либерально-масонским ядром его во главе с Мейером и Половцевой достаточно сильные позиции в кружке имели представители энергично противостоящего ему православно-монархического направления. Правда, в «Воскресенье» они были в меньшинстве. Однако в ряде других кружков (Григория Тайбалина, Бориса Назарова, Ивана Андреевского (Хельфернак, «Братство Серафима Саровского»), Эдуарда Розенберга («Космическая академия наук») ситуация была принципиально иной, и тон в них задавали не либералы, а резко православные люди. Сбить их с толку было не так-то просто.

Как бы то ни было, притянув к «Воскресенью» более или менее с ним связанные (по крайней мере, идейно) кружки и группы, следствие получило возможность раскрутить на этом материале крупнейшее даже по тем временам «интеллигентское дело». Оказывается, как гласит обвинительное заключение, "в Ленинграде в течение ряда лет существовала подпольная контрреволюционная организация правой интеллигенции под названием «Воскресенье».

Во главе организации стояли бывшие активные деятели Петроградского религиозно-философского общества, и за все время своего существования организация насчитывала до НО членов.

«Воскресенье» было связано с парижской белой эмиграцией в лице активных политических деятелей: члена группы «Борьба за Россию» и председателя Всеэмигрантского национального комитета Антона Владимировича Карташева и активного деятеля Союза христианской молодежи в Париже — Георгия Петровича Федотова, которым регулярно посылалась информация о деятельности организации.

Лидеры «Воскресенья» из разных источников получали белоэмигрантские газеты и литературу.

Имея своей конечной целью свержение Советской власти, организация задачей текущего дня ставила создание крупного общественного движения против существующей политической системы.

Пытаясь создать такое движение, организация широко использовала религиозные и националистические настроения той интеллигенции, которая благодаря своему враждебному отношению к Советской власти оказалась выбитой из колеи общественной жизни.

Из этой интеллигенции организация по плану создавала целую сеть подпольных кружков, которыми руководили отдельные члены организации и для которых подлинные ее политические цели маскировались целями борьбы с культурной и религиозной политикой Советской власти.

Помимо систематической антисоветской пропаганды в своих кружках организация проводила широкую агитацию всюду, куда могли проникнуть ее члены (церкви, вузы, школы и частные квартиры) и распространяла антисоветские материалы, которые печатались силами и средствами организации".

Из ПО человек, прошедших за все время существования «Воскресенья» через его кружки и группы, к ответственности в конечном счете было привлечено всего 70. Материалы в отношении И. М. Гревса, О. А. Добиаш-Рождественской и Л. С. Косвена были выделены в самостоятельное производство. «По своему социальному прошлому, — отмечалось в обвинительном заключении, — члены организации — осколки бывшего дворянского сословия, уничтоженного революцией, среди них дети бывших помещиков, дворцовых чиновников, бывшие статские советники и их жены, бывшие офицеры, попы и монахи». И это правда. Перед нами действительно представители «старого дворянского класса», дореволюционной русской интеллигенции. Практически все обвиняемые — из дворян и имели высшее образование.

Однако наряду с попами (С. П. Мачихин, П. И. Жарков), монахами (Е. А. Зыкова, Г. М. Егоров) и бывшими офицерами (Н. А. Александров, С. М. Таубе, Г. Г. Тайбалин, А. В. Розеншильд-Паулин) по делу проходили библиотекари (В. В. Бахтин, Н. В. Стебницкая-Пигулевская — ГПБ), певец (П. Д. Васильев — бывший муж К. А. Половцевой), врачи (В. А. Дегтярева, М. Н. Мор-жецкий, Н. А. Молочковский), художница (С. Г. Венгировская) и студенты (М. М. Дитерихс, М. М. Волкович, Б. В. Сланский, А. Я. Максимович). Свыше трети кружковцев были преподавателями высших и средних учебных заведений Ленинграда. Это А. А. Мейер (Петроградский богословский институт), А. П. Смирнов (Институт истории искусств), Е. Л. Тенчинская (108-я сов. школа), А. В. Болдырев (ЛГУ), Б. В. Бахтин (33-я сов. школа), Н. А. Александров (108-я сов. школа), А. П. Сухов (Педагогический институт им. А. И. Герцена), А. А. Дедок (32-я сов. школа), Е. М. Вахрушева (51-я сов. школа), А. П. Алявдин (ЛГУ), П. П. Вальдгардт (Центральный музыкальный техникум), С. В. Приселков (доцент и проректор Академии художеств), О. В. Яфа (157-я сов. школа).

Очевидно, что острие репрессий второй половины 1920-х годов было направлено против наиболее активной, духовно развитой, думающей части старой интеллигенции.

Уже в мае 1929 года следствие по делу «Воскресенья» было закончено и за подписями начальника СОУ В. Р. Домбровско-го и ПП ОГПУ в ЛВО С. А. Мессинга ушло в Москву на рассмотрение коллегии ОГПУ. Участь обвиняемых была решена 22 июля 1929 года. Наиболее суровое наказание — 10 лет концлагерей — было определено А. А. Мейеру, Э. А. Зыковой,. П. Ф. Смотрицкому и К. А. Половцевой. А. М. Мишенов, С. П. Мачихин, Г. Г. Тайбалин, М. М. Бахтин, А. В. Болдырев, Т. Н. Арнсон, А. И. Голубинский, А. Я. Максимович, Е. А. На-зарова-Заржецкая, А. В. Розеншильд-Паулин, Н. В. Стебницкая-Пигулевская, Н. В. Спицын и П. П. Сланский получили по 5 лет концлагерей. По 3 года получили: В. В. Бахтин, Б. В. Бахтин, Л. А. Барышева, П. П. Вальдгардт, М. М. Волкович, Т. Н. Гиппиус, В. С. Грузова, А. Л. Лишкина, Н. А. Молочковский, К. И. Некрасова, А. П. Сухов, Б. В. Сланский, М. М. Таубе и С. М. Та-убе, В. Н. Финне, О. В. Яфа, В. П. Герман, В. Ф. Штейн, Е. Л. Тенчинская, Н. П. Анциферов. Более мягкое наказание — 3 года ссылки — было определено А. А. Дедок, И. Н. Дукельс-кой, Е. С. Бахтиной, Н. Б. Бурцевой , С. Г. Венгировской-При-селковой (урожд. Коган), С. В. Приселкову, Е. П. Иванову, А. А. Катениной, М. Н. Маржецкому, А. Ф. Мушниковой, Т. М. Смотрицкой, Е. А. Тайбалиной, Е. Н. Харламовой, М. И. Шалиско, Г. М. Егорову, М. К. Гринвальд, Е. В. Корш, П. И. Жаркову, И. А. Аполлонской-Стравинской. 3 года концлагерей получила В. А. Дегтярева, но ввиду преклонного возраста подсудимой наказание ей было смягчено — 3 года ссылки. В отношении остальных: Е. О. Оттен-Тиличеевой, М. М. Дитерихса, К. Н. Кареева (сын известного историка) и других — решено было ограничиться условным наказанием — лишением их права проживания в Москве, Ленинграде и ряде других городов СССР с обязательным прикреплением к определенному месту жительства сроком на три года.

Крупную роль в русском масонстве 1920-х годов играл «епископ церкви Иоанновой, каббалист, хиромант, иерофант», известный поэт и скульптор Борис Михайлович Зубакин (Эдвард) (1894 — 1938). Сам Зубакин-Эдвард определял себя как свободномыслящего мистика-анархиста и христианина.

Еще в 1911 году из числа своих товарищей по 12-й С.-Петербургской гимназии он организовал первую в своей жизни масонскую ложу — «Лоджиа Астра». Среди ее членов: В. Владимиров, О. Богданова, Е. Розанова. Собирались, как правило, на даче Зубакина, сочиняли и пели масонские гимны, изучали оккультную литературу. В 1913 году Зубакин знакомится с руководителем ложи розенкрейцеров в Санкт-Петербурге — уже упоминавшимся Александром Кордингом — и вступает вместе со своими друзьями в его организацию. В 1915 году А. Кординг умирает, передав руководство орденом Б. М. Зубакину.

В 1922 году Зубакин был арестован и вскоре освобожден. Это сразу же дало основание тогдашним властителям умов московской интеллигенции заподозрить в нем провокатора и агента ОГПУ. Современные исследователи не дают однозначного ответа на этот вопрос. В 1929 году Б. М. Зубакина высылают в Архангельск. 3 февраля 1938 года он был расстрелян.

«По матери, — показывал 31 декабря 1922 года Зубакин, — наш род английский, Эдварды, мистики, масоны. Мистикой интересуюсь с детства». Отвергая предъявлявшиеся ему обвинения в принадлежности к контрреволюционной организации и в 1922-м, и в 1929-м, и в 1937 годах, он неизменно подчеркивал, что с 1913 года принадлежал к духовно-религиозному мистическому братству неорозенкрейцерского характера, являющемуся тайной церковью Иоанновой, отличающейся «отсутствием политической идеологии, духовно-каббалистическим вероучением, целью».

"Почему было «нелегальным»? По исторической традиции всегда маленькие (по своей природе не могли быть большими) группы — так наз[ываемые] братства, — церкви Иоан-новы были тайны и интимны, желая жить в тишине и не подвергаться обвинению официальных церковников в ереси, чтоб не слыть еретиками.

Какие были условия принятия в братство?

А) Изучение (многолетнее) каббалистического учения арканов, каббалы. В) Принятие и выполнение нравственно] и физически] особой школы. С) Принятие сана — рыцаря Духа (КА) и алтаря = диакону церкви Иоанновой и алтаря: Дарохраните-ля (ОР) = пресвитеру: Высокого или Ведущего = первосвященнику, епископу (по-греч[ески] иерофанту). Были 2-е, 3-е и более, — Братьями т[ак] ск[азатъ] «по доверию» слушающих курс, но не принявших пока сана. Ибо целью было всем быть на уровне «ВА» третьей степени нравствен[ного] пути и духов[ного] сана.

Было свое богослужение — и форма — таинства принятия сана, почти не соблюдаемая последние годы".

Собственно история ордена в изображении Зубакина выглядит следующим образом. "В 1913 году мы назывались «Лоджиа Астра» = звездная обитель церкви Иоанновой (или капелла), С присоединением к нам старика каббалиста Кординга стали называться «Эль-а» («Эль» — по древнееврейской каббале = имя Бо-жие, т. е. носители имени Божия, его основ — Альфы = "А")". С Кордингом «высокое счастье» заниматься каббалой, арканами (система герметических наук) и мистической философией он имел вплоть до 1916 года. "Занятия с ним меня совершенно поглотили. Теперь уже я, Владимиров (связь с ним я утерял с 1917 и что с ним, увы, не ведаю) и Волошинов уже не мечтали с прежним пылом попасть во Французский оккультный институт. Мы уже с пренебрежением относились к слову «масон» (пренебрежение это у меня неизменно и до сих пор).

Мы решили, что мы сами достаточный институт во главе с Кордингом и Владимировым. К нам примкнул д-р Злобин, быв-[ший] репетитор Волошинова (пропал без вести с конца 1916года), мой гимназический учитель А. Ал. Попов (в 1917 уехал к родным в Уфу и с тех пор ни слуху ни духу) и приятель Волошинова Георгий Ченцов, Шандаровский Петр Сергеевич, Бржезинский (имени не помню). С 1917 года связи с ними не поддерживаю (почему, объясню ниже), имел сведения, что они в Петербурге.

Мы сами открыли свою школу. Это значило, что я (заместитель умирающего от неизлечимой болезни Кординга и почти никому не показывающегося) и Волошинов читали лекции по философии мистики и по каббале.

Мы мечтали съехаться все у меня в Озерках по ж. д. и жить общежитием.

Были мы недотрогами, как мимозы, боялись любопытствующих, теософствующих дам и молодых бездельников — стремившихся к нам влезть в душу".

Вскоре к ним примкнул отец Б. М. Зубакина — Михаил Зубакин, первая жена Б. Зубакина — Евгения Пшесецкая и другие. Через знакомого Б. М. Зубакину было обещано знакомство с Г. О. Мёбесом — представителем ордена мартинистов в России, однако воспользоваться его лекциями он не смог, ибо в 1916 году был мобилизован в армию и «совершенно сдуру» пошел на войну. «Патриотом, как понятно, я не был. Я был и есть мистик-анархист, мечтающий о небольшой интимной мистически-философской общине», — отмечал Б. М. Зубакин.

В начале 1916 года Б. М. Зубакин и его друг В. Н. Волоши-нов объявили себя преемниками (через Кординга) христианского розенкрейцерства: "Духовным орденом, государствова-ниеми школой-институтом «Lux Astral is». Установили четырехгодичный курс школы (1-й год — символика и введение, 2-й год — каббала и магия, 3-й — мажорные арканы и 4-й — минорные арканы), себя объявили «ВА» (Ведущими в Астральную мудрость) и, так как их было очень мало, почти всех своих учеников включили в совещание или «Верховный совет Духовного рыцарства LA». Уход в конце февраля 1916 года Зу-бакина на фронт надолго выключил его из кружка.

Все дело теперь осталось на Волошинове. Он придумал печать с египетским ключом и буквами, вел занятия с учениками, магнетизировал больных, занимался самообразованием и подбором оккультной библиотеки. Цель кружка его руководители видели в том, чтобы «создать общежитие либо в сельской местности, либо в двухкомнатных соединенных вместе квартирах, создать духовную общину, обитель, коммуну „рыцарей Духа“, Грааль — „Монсальват“. Жить и молиться вместе». Собственно, это было в миниатюре осуществлено в 1913 — 1917 годах в Озерках и на квартире Волошинова.

В 1918 году семья Волошинова переехала к Зубакину и художнику А. Буйницкому под Невель. Возникла «коммуна-церковь». «Эль» Буйницкий пытался организовать «Капитул» нового розенкрейцерства «LA», т. е. собрание-общежитие образцовой ячейки братьев высшей, третьей степени. В 1920 году коммуна распалась. Буйницкий и Волошинов ушли из нее. Зубакин пытался самостоятельно воссоздать общину из оставшихся, но ничего не вышло. В 1924 году он и Л. Ф. Шевелев объявили о прекращении деятельности кружка. «Братья» разошлись. Деятельность «Лоджии Астра» как целого прекратилась. Остались лишь персональное учительство и надежда когда-нибудь вновь воссоздать обитель-общежитие. Братство «Лоджия Астра» стало «странствующей церковью Иоанновой».

В 1927 году Зубакин уходит, по его словам, на покой, назначив своим духовным преемником Шевелева, однако фактически это произошло едва ли раньше 1929 года, то есть времени его высылки в Архангельск.

С 1929 по 1936 годы организация работала, по крайней мере формально, под руководством Леонида Федоровича Шевелева, умершего в 1936 году. Его преемником стал Яков Онисимович Монисов (расстрелян в 1938 году). Духовное руководство движением по-прежнему осуществлял Б. М. Зубакин. Н. Н. Леон-гард (агент ОГПУ), В. А. Пяст (Пестовский), проф. В. К. Боч-карев (Вязьма), М. А. Жуков (Ленинград), Н. А. Мещерская, А. С. Шевелева, К. С. Шевелева, К. Л. Журавлев (Ленинград), Е. Н. Штарк-Михайлов отошли к этому времени от сообщества. Однако основное ядро кружка в составе Я. О. Монисова, Ф. Ф. Попова, Н. А. Геевского, а также А. П. и Е. А. Ракее-вых — продолжало, судя по всему, функционировать. Деятельным последователем учения Зубакина оставалась все эти годы его личный секретарь Анастасия Ивановна Цветаева.

Конец наступил 26 января 1938 года.

"Слушали: дело № 13602, — гласит выписка из протокола состоявшегося в этот день заседания тройки ОГПУ, — по обвинению Зубакина Бориса Михайловича, 1894 г. рожд., уроженца г. Ленинграда, бывшего дворянина, бывшего офицера царской армии, беспартийного, за контрреволюционную деятельность арестовывавшегося органами НКВД в 1922 и 1929 гг., осужденного к 3-м годам высылки в Северный край, скульптора.

Обвиняется в том, что проводил и был организ[атором] и руководителем] антисоветской мистическ[ой] фашистской] и повст[анческой] организ[ации] масонского направления, ставил себе задачей сверж[ение] сов[етской] власти и установл[ение] фашистского] строя.

Постановили: Зубакина Бориса Михайловича — расстрелять".

3 февраля 1938 года приговор был приведен в исполнение.

Из провинциальных лож неорозенкрейцерского «Ордена Духа» (Невель, Смоленск) наибольший интерес по составу участников и их дальнейшей судьбе представляет минская ложа «Stella» (1920 год), куда входили художник Павел Аренский, Леонид Никитин и кинорежиссер Сергей Эйзенштейн.

В том же году, уже в Москве, к ним присоединились актер Михаил Чехов, театральный режиссер Валентин Смышляев и ряд других «сливок» московской так называемой «творческой интеллигенции». В 1921 году рыцарями «Ордена Духа» становятся актер МХАТа Юрий Завадский с женой.

В Москве занятия Зубакина с рыцарями были продолжены, причем большое внимание почему-то уделялось беседам на тему «Незримого Лотоса», якобы расцветающего в груди посвященного. «Несомненно, в Незримом Лотосе что-то есть, — кощунствовал в связи с этим Михаил Чехов. — Вот возьмите собачек. Мы не видим ничего. А они что-то друг у друга вынюхивают под хвостиками».

Вскоре «братья-рыцари» начинают отходить от Зубакина, чтобы положить начало новой масонской организации, известной как «Орден тамплиеров» («Орден Света»), или масонская ложа А. А. Солоновича.

У истоков этой организации стоял Аполлон Андреевич Карелин (1863 — 1926), более известный в своем кругу под эзотерическим именем рыцаря Сантея. Популярный писатель на темы из русского общинного быта, он начинал как народник, позже перешел к эсерам, а к 1905 году окончательно сформировался как анархист.

Эмигрировав за границу, читал лекции в организованной русскими масонами Высшей школе социальных наук в Париже, где и был, видимо, посвящен в «вольное каменщичество». В Россию Карелин вернулся осенью 1917 года с репутацией теоретика анар-хо-коммунизма. Здесь он сразу же был введен в состав ВЦИКа и развернул кипучую деятельность: была учреждена Всероссийская Федерация анархистов и анархо-коммунистов, создан «Черный крест» (организация, оказывавшая помощь анархистам) и знаменитый клуб анархистов в Леонтьевском переулке.

Весной 1924 года кружок был реорганизован в «Орден Света», руководителем которого несколько позже стал А. С. Поль — преподаватель Экономического института им. Плеханова. Братья, посвященные ранее в «Орден Духа», автоматически перешли в разряд его старших рыцарей высших степеней. Всего их было семь, и каждой из них соответствовала определенная орденская легенда: об Атлантах, потомки которых якобы жили в подземных лабиринтах в Древнем Египте, об Зонах, взявших на себя роль посредников между миром Духов и людей, о Святом Граале — священной чаше с кровью Христа и тому подобном. Символом ордена являлась восьмиконечная голубая звезда — олицетворение надзвездного мира восьми измерений.

Отличительным же знаком рыцарей второй и последующих степеней была белая роза — олицетворявшая возвышенность и чистоту помыслов «братьев». Дочерней организацией ордена в Москве была ложа «Храм искусств» и «Общество милосердия» (руководитель — В. Р. Никитина), где и группировались художественные и артистические круги масонствующей московской интеллигенции. В Нижнем Новгороде и в Сочи действовали филиалы московской организации — соответственно, «Орден Духа», куда входили студенты агрономического факультета Нижегородского университета (М. А. Владимиров, С. Н. Раева и другие, всего 12 человек — прошедших по так называемому «нижегородскому делу» июля — октября 1930 года) и «Орден тамплиеров и розенкрейцеров» (Н. А. Ладыженский, Я. Т. Чага).

Учение московских мистиков не претендовало на оригинальность и представляло собой сплав гностицизма, теософии, розенкрейцерства, средневекового тамплиерства и оккультной египтологии.

Одним из центров практического воплощения мистического знания членов ордена стала в 1923 — 1924 годах Белорусская государственная драматическая студия в Москве, среди преподавателей которой подвизались в эти годы Ю. А. Завадский, В. С. Смышляев, П. А. Аренский. Первоначально студия была создана при МХАТе. Однако в связи с тем, что его основная труппа гастролировала за рубежом, в качестве опекуна студии утвердился 2-й МХТ.

Уже первый спектакль Белорусской студии — «Царь Максимилиан» по А. М. Ремизову (1924) — был решен в форме средневековой мистерии с использованием рыцарской символики. В таком же мистическом духе был решен и второй спектакль — «Апрометная». Во 2-м МХТе мистическая идеология его руководства сказалась прежде всего в постановке «Золотого горшка» Э.-Т. А. Гофмана (переработка П. А. Аренского, художник Л. А. Никитин). Неудивительно, что спектакль этот так и не был пропущен цензурой.

Одним из центров кружка в эти годы помимо музея Кропоткина была квартира Л. А. и В. Р. Никитиных в доме на углу Арбата и Денежного переулка (д. 57). По словам пианистки И. В. Покровской, там «читали стихи А. Блока, К. Бальмонта, Н. Гумилева, рассказывали легенды и сказки, читали доклады на разные художественные и мистические темы, как то: иероглифы в Египте, Врубель и его творчество, портрет и его развитие. С этими дакладами выступал Никитин. Были музыкальные номера и чай lt;…gt; По прочтении докладов бывал обмен мнений. Жена Поля пела lt;…gt; Я играла и аккомпанировала».

Главным источником пополнения личного состава ордена, членами которого стали в эти годы Н. К. Богомолов, Д. А. Бем, Л. И. Дейкун, Г. И. Ивакинская, А. Е. Смоленцева, Н. А. Ладыженский, Н. И. Проферансов, И. В. Покровская, В. И. Сно, А. В. Уйттенховен, его жена И. Н. Уйттенховен-Иловайская и другие, по-прежнему оставалась московская творческая интеллигенция; художники, музыканты, литераторы. Попадались, впрочем, и недоучившиеся студенты — Илья Рытавцев и даже бывший морской офицер Евгений Смирнов.

Сами московские тамплиеры нисколько не сомневались в своей принадлежности к сообществу, ведущему начало от средневекового ордена храмовников или тамплиеров (основан в 1118 году в Иерусалиме). Стремлением подчеркнуть эту преемственность можно объяснить и парадные одежды «рыцарей» — белые льняные плащи с красным восьмиконечным крестом и белые холщовые пояса — символ чистоты помыслов у тамплиеров.

Однако настоящими тамплиерами, восходящими к традиции ордена Рыцарей Храма, члены московского «Ордена Света», конечно же, не были. И тамплиерство, усвоенное ими благодаря А. А. Карелину, имело, скорее всего, не исторический, а общекультурный характер. Не принадлежали «братья-рыцари», судя по всему, и «ни к одной ветви масонства, хотя какие-то связи Карелина с „Великим Востоком Франции“ (или сходной системой) и представляются возможными», — писал А. Л. Никитин в книге «Тамплиеры в Москве».

В то же время нельзя не учитывать, что символика божественного света, которой придерживались московские тамплиеры, является едва ли не основной в учении «вольных каменщиков». Уже только на этом основании их вполне можно записать «по масонскому разряду». Сближает их с масонами и особый пиетет перед Евангелием от Иоанна, Апокалипсисом и особенно перед образом Иоанна Крестителя, день которого является, как известно, главным праздником для масонов. Не следует забывать и о том, что в древнем шотландском обряде 17-й градус — «Рыцарь Востока и Запада» — также отмечен почетным знаком восьмиугольника. На лицевой стороне его изображали обычно агнца с книгой Семи Печатей. Ассоциировались же они как с Апокалипсисом, так и с печатями мистического молчания из масонских легенд.

На масонскую сущность «Ордена Света» указывают и семь ступеней его внутренней структуры: ведь действительных степеней и в шотландском масонском обряде насчитывается тоже семь: ученик, подмастерье, мастер, тайный мастер, рыцарь избранник Девяти, князь розенкрейцер (соответствует 18-му градусу), рыцарь-кадош (соответствует 30-му градусу). Да и в специальной литературе связь масонства с тамплиер —ством в общем-то не вызывает больших сомнений. Споры, скорее, идут здесь о формах и времени передачи традиций, нежели о самом факте ее существования.

Можно, таким образом, констатировать, что идейные установки и этические нормы, положенные в основание «Ордена Света», роднят его «братьев-рыцарей» не столько со средневековыми тамплиерами, сколько с «вольными каменщиками» нового и новейшего времени. Неприязнь к православию и традиционным русским национальным ценностям, поиски некоей новой философии, призванной синтезировать анархическое мировоззрение с мировоззрением раннего христианства, широкая пропаганда необходимости организации коммун, артелей и союзов анархистского толка не оставляют сомнений относительно масонского характера «Ордена Света».

Именно так и воспринимали его современники. Заслуживает внимания свидетельство скрипача Большого театра 3. М. Мазеля о посещении им вместе с М. А. Чеховым «заседаний масонской ложи в Москве». О масонской ложе Солоновича, в которую его приглашали в 1924 году московские «братья», показывал на допросах в ОГПУ руководитель «Братства Серафима Саровского» в Ленинграде Иван Андреевский.

Критика большевизма велась «братьями-рыцарями» явно с масонских позиций, так как в революции они видели не «диктатуру пролетариата», а «духовное и социальное преображение человека, раскрытие всех его потенциальных сил и способностей, победу Света над Мраком, Добра над Злом». Обескураживающие реалии советской действительности не только ставили их в оппозицию к большевистскому режиму, но и показали ошибочность прежних представлений о скором и, главное, легком осуществлении масонского идеала. «Человек, — писал Солонович, — есть „Гроб Господень“, освободить который можно только новыми крестовыми походами Духа, для чего и нужны новые рыцарские ордена — новая интеллигенция, если хотите, которая и положит в основу свою непреодолимую волю к действительной свободе, равенству и братству всех в человечестве».

К этому времени Алексей Александрович Солонович — преподаватель МВТУ им. Баумана — был известнейшим в своем кругу теоретиком мистического анархизма. Его лекции в Кропоткинском музее, где он возглавлял секцию анархистов, или на дому — пользовались большим успехом у слушателей. После смерти Карелина 20 марта 1926 года Солонович становится духовным лидером не только ордена, но и всего движения. Наиболее крупным и, к сожалению, не сохранившимся теоретическим трудом Солоновича является его трехтомное исследование «Бакунин и культ Иалдобаофа» (одно из воплощений Сатаны), ходившее в машинописном виде по рукам среди членов сообщества. Солонович был разочарован результатами Октябрьского переворота 1917 года. Большевики, доказывает он в своей книге, растоптали идеалы Октября, «предали», «задушили» революцию, последними вспышками которой он считал Кронштадтский мятеж и крестьянские восстания 1921 — 1922 годов.

Московские тамплиеры, по А. Л. Никитину, просто обязаны были заполнить тот ваккуум, который образовался в духовной жизни общества в начале века, и подобрать ту паству, которую потеряла в это время Русская Православная Церковь. Со стороны населения, особенно образованных классов, православная церковь вызывала очевидную неприязнь из-за своего «обскурантизма», сотрудничества с государством в области запретительной и доносительской, а также своим сопротивлением реформаторским ожиданиям русского общества, считает он. Не пожалев черной краски для Православной Церкви, которая «не сумела объединить общество и противопоставила себя науке, которая бурно развивалась в XIX веке», в качестве ориентира для наиболее адекватной оценки роли «Ордена Света» в духовной жизни страны Никитин выбрал итальянского масона Дж. Гамберини.

И выпады Никитина против Православной Церкви, и его пассажи о «новой вере», о «новой религии», которые якобы были нужны русским людям (каким? Уж не Вячеславу ли Иванову сотоварищи?), и его рассуждения о «множестве людей», увлеченных «одним из наиболее понятных для европейцев идеалов нравственной чистоты — рыцарством», озадачивают. Очевидно, он не только глубоко вжился в тему, но и, быть может, сам того не замечая, впитал в себя и основные мировоззренческие установки «братьев-рыцарей». А они, как мы знаем, независимо от того, в какие бы бутафорские одежды ни рядились: тамплиеров ли, мартинистов или розенкрейцеров — в принципе одни и те же и легко вписываются в простую, но емкую формулу — граждане мира.

"Сейчас я понимаю, — пишет А. Л. Никитин, — что все они жили по заветам Ордена — по тем же заветам, по которым жили и действовали члены московского кружка Новикова и Шварца в конце XVIII века, «работавшие над камнем» — над собственной личностью, чтобы освободить от уз невежества, себялюбия и других пороков ту божественную искру, которая должна указывать каждому дорогу к свету истинного знания и любви, помочь противостоять распаду личности.

Собственно говоря, это и было самым важным в том деле, которое начиналось на «воскресниках» у Никитиных на Арбате разговорами о культурных и духовных ценностях, с катастрофической быстротой выпадавших из круга тогдашней жизни, с ее варварской идеологией «обостряющейся классовой борьбы». На собраниях в кружках не только читали легенды, о которых мы еще будем говорить. Здесь велись беседы о самовоспитании, борьбе с собственными недостатками, о необходимости овладения знаниями и мастерством в избранной сфере деятельности, чтобы через нее преобразовывать к лучшему окружающий мир, воспитывать нравственное чувство". Яснее и не скажешь.

Разгром «Ордена Света» и связанные с этим аресты во многом были подготовлены борьбой, которую развернули в конце 1920-х годов против А. А. Солоновича его противники во главе с видным анархистом А. А. Боровым. Стремясь во что бы то ни стало убрать Солоновича из Кропоткинского музея и «захватить» его, Боровой со своими сторонниками — так называемые «политические» анархисты не стеснялись в средствах, выставляя в печати Солоновича и Кропоткинский комитет во главе с В. Н. Фигнер и С. Г. Кропоткиной (вдова анархиста) как цитадель реакции и черносотенства.

Апофеозом разнузданной кампании против московских анархо-мистиков стала статья Юрия Аникста против Солоновича, опубликованная в 1929 году в парижском анархическом журнале «Дело труда». Отрекомендовав его как «отъявленно-|го антисоветчика и антисемита», Аникст припомнил командору помимо уже известной нам рукописи о М. А. Бакунине едва ли не все его прегрешения перед Советской властью, начиная от симпатий к кронштадтским мятежникам 1921 года и кончая принадлежностью к зарубежному масонству — словом, весь тот букет, который скоро будет предъявлен ему уже в качестве официального обвинения.

Первый «звонок» для анархо-мистиков прозвенел еще в ноябре 1929 года, когда ОГПУ была арестована группа молодежи во главе с Н. Р. Лангом, работавшая при библиотеке Кропоткинского музея над библиографией трудов П. А. Кропоткина. Однако по-настоящему за них взялись только в августе — сентябре 1930 года. 7 августа был «изъят» Н. А. Ладыженский, 14 августа в Мацесте арестовали Н. И. Проферансова — одного из руководителей сочинского филиала ордена. Наиболее же крупная волна арестов пришлась на 11 сентября 1930 года, когда за одну ночь были арестованы Е. Г. Адамова, Г. И. Аносов, Н. К. Богомолов, Ф. Ф. Гиршфельд, Г. Д. Ильин, И. В. Покровская, Н. Н. Ру-сов, А. И. Смоленцева, А. А. Солонович, И. Н. Уйттенховен (Иловайская), Н. В. Водовозов, Ю. Г. Завадский, И. И. Леонтьев, В. Н. Любимова, Е. Н. Смирнов, Н. А. Никитина, В. Ф. Шишко. 14 сентября были арестованы Д. А. Бем, Е. К. Бренев и И. Е. Ры-тавцев. 15 сентября — Г. К. Аскаров, А. А. Поль. 16 сентября — Л. А. Никитин, 24 сентября — В. И. Сно, 25 сентября — И. Е. Корольков, 26 сентября — Е. А. Поль, 7 октября — А. В. Уйттенховен и Н. А. Леонтьева, 11 октября — А. В. Андреев, 13 октября — П. А. Корнилов, 1 ноября — В. Р. Никитина. Всего по делу проходили 33 человека.

На допросах некоторые члены сообщества пытались затушевать его подлинную сущность, делая упор на несерьезном, игровом характере «Ордена Света». Успеха, однако, эта тактика не имела.

Уже в ходе следствия выяснилось, что ряд арестованных, несмотря на приятельские отношения с «рыцарями», сами таковыми не являлись. Так, Н. Н. Русов, И. В. Покровская, Г. К. Аскаров, как вынуждено было признать следствие, никакого отношения к организации Солоновича не имели. Категорически отрицала свое участие в ордене и Н. А. Леонтьева. Немногословными были и показания А. И. Смоленцева, В. Р. Никитиной, И. Е. Рытавцева.

Судя по всему, сами следователи не слишком интересовались орденскими делами. Главное внимание их было сосредоточено на констатации нелегального характера собраний и антисоветских высказываниях членов кружка. К моменту ареста ОГПУ, уже давно следившее за московскими анархо-мистиками, имело среди них своего агента — некоего Я. К. Шрайбера (Шрей-бера). Существенную помощь следствию оказали и сами арестованные (Ф. Ф. Гиршфельд, И. В. Покровская, Н. В. Водовозов, В. Ф. Шишко), которые не только дали откровенные показания, но и охотно изобличали своих несговорчивых товарищей. Сознался и «командор» ордена Солонович.

Обвинительное заключение по делу "контрреволюционной организации «Орден Света» (дело № 103514, 1930 год, по первоначальной нумерации) за подписью помощника начальника 1-го отдела СО ОГПУ Э. Р. Кирре было утверждено 9 января 1931 года, а уже 13 января Особым совещанием Коллегии ОГПУ (С. А. Мессинг, Г. И. Бокий в присутствии прокурора Р. П. Катаняна) была решена и участь арестованных: А. А. Солонович, П. Е. Корольков, Г. И. Аносов, Д. А. Бем, Н. И. Проферансов — по 5 лет тюрьмы. 5 лет лагерей получил Л. А. Никитин, по 3 года тюрьмы — И. Н. Уйттенховен, П. А. Корнилов, В. Н. Любимова, Е. К. Бренев. На этот же срок, но уже концлагерей были осуждены А. С. Поль, В. Р. Никитина, К. И. Леонтьев, Е. Н. Смирнов, Е. Г. Адамова, Н. А. Леонтьева, А. И. Смоленцева. Трехлетняя ссылка была определена Н. К. Богомоловой-Николиной, Е. А. Поль, Н. А. Ладыженскому (Западная Сибирь), А. В. Андрееву (Урал), Н. А. Никитиной (Средняя Азия), А. В. Уйттенхо-вену и И. Е. Рытавцеву (Северный Край), Г. Д. Ильину (Восточная Сибирь). В отношении сотрудничавших со следствием Н. В. Водовозова, Ф. Ф. Гиршфельда, И. В. Покровской, Н. Н. Русова, В. Ф. Шишко и Г. К. Аскарова дело было прекращено. Та же участь постигла в конце концов и дело Ю. Г. Завадского, за которого хлопотали К. С. Станиславский и А. С. Енукидзе.

Говоря о масонах и оккультистах в СССР, не обойтись без сюжета и о так называемой «Кремлевской ложе». Для начала, так сказать, для затравки, небольшой отрывок из диалога, состоявшегося в декабре 1982 года между московским писателем Феликсом Чуевым и бывшим председателем Совнаркома СССР Вячеславом Молотовым. «Сейчас много разговоров идет о масонстве. Говорят, что у нас в стране тоже есть масоны», — заводит разговор Чуев, «Наверное, есть. Подпольные. Не может не быть», — отвечает Молотов. «И про вас говорят, что вы тоже масон». — «Масон давно. С 1906 года», — улыбается Молотов, имея в виду время своего вступления в РСДРП. «Существует мнение, что масоны есть и среди коммунистов», — не отстает от него Чуев. «Могут быть», — допускает Молотов. «И вот говорят, что в Политбюро Молотов был главным масоном». — «Главным, — отзывается Молотов. — Да, это я между делом оставался коммунистом, а между тем успевал быть масоном. Где это вы копаете такие истины?»

Разговор этот не случаен, поскольку тесная связь (по крайней мере, внешняя) масонства с большевизмом бросается в глаза.

«Под знаменем масонской звезды, — писал в 1932 году председатель Архиерейского собора Русской Православной Церкви за границей митрополит Антоний, — работают все темные силы, разрушающие национальные христианские государства. Масонская рука принимала участие и в разрушении России. Все принципы, все методы, которые большевики применяют для разрушения России, очень близки к масонским. Многолетнее наблюдение над разрушением нашей Родины воочию показало всему миру, как ученики подражают своим учителям и как поработители русского народа верны программе масонских лож». Что же касается еврейства, то иудаизм, по его мнению, «исторически связан с масонством самыми тесными узами в своей ожесточенной борьбе с христианством и в масонских устремлениях к мировому владычеству».

Определенный вклад в разработку этого вопроса внесли русские историки — эмигранты Н. Свитков (Ф. Степанов) и В. Ф. Иванов, пользовавшиеся конфиденциальными источниками информации, полученной из кругов, близких к французскому политическому масонству. «В 1918 году, — писал В. Ф. Иванов, — над Россией восходит пятиконечная звезда — эмблема мирового масонства. Власть перешла к самому злобному и разрушительному масонству — красному во главе с масонами высокого посвящения — Лениным, Троцким и их приспешниками — масонами более низкого посвящения: Розенфельдом, Зиновьевым, Парвусом, Радеком, Литвиновым… Программа борьбы „строителей“ сводится к уничтожению православной веры, искоренению национализма, главным образом великорусского шовинизма, разрушению быта, русской православной семьи и великого духовного наследия наших предков».

«Для торжества масонских идеалов, — отмечал он, — нужно было убить душу русского народа, вырвать у него Бога, национально обезличить, затоптать в грязь его великое прошлое, развратить молодое поколение и воспитать новую породу людей без Бога и Отечества, двуногих зверей, которые, выдрессированные укротителем, покорно засядут в масонскую клетку».

По наблюдениям Иванова, уже в начале 1930 годов Россия превращается в «самое чистое и самое последовательное масонское государство, которое проводит масонские принципы во всей их полноте и последовательности». Международное масонство и социализм, по его мнению, «дети одной и той же темной силы. Цель масонства и социализма одна. Они только временно разошлись в методах действий».

Характерно, что убеждение в общности целей масонов и большевиков разделялось и самими «братьями».

Читатель уже знает из «масонского дела», возбужденного в январе 1926 года ОГПУ против ленинградских «братьев», о весьма любопытном документе, адресованном правительству СССР. Датирован он августом 1925 года и принадлежит перу генерального секретаря «Автономного русского масонства» Бориса Аст-ромова. А говорилось в нем следующее: дорога и цель вольных каменщиков и коммунистов одни и те же — «обращение человечества в единую братскую семью… Преследуя одни и те же цели, признавая справедливыми и подлежащими проведению в жизнь одни и те же воззрения, коммунизм и русское масонство совершенно не должны подозрительно смотреть друг на друга, наоборот, пути их параллельны и ведут к одной цели». Разница, по мнению Б. В. Астромова, только в «методах действий», т. к., в отличие от революционного пути, которым идут большевики, «путь русского масонства — это путь медленной интеллектуальной работы, путь тихой сапы». А враги у большевиков и масонов, отмечал Астромов, одни и те же — национальные и религиозные предрассудки, классовый эгоизм, частная собственность. Суть сделки, которую он предлагал большевикам, заключалась в том, что в обмен на «негласную легализацию» в стране масонских лож «братья» взяли бы на себя обязательства содействовать «перемагничиванию» русской интеллигенции на сторону Советской власти, так как «стремления коммунизма совпадают в общих чертах со стремлениями русского масонства». Сопоставим теперь эти рассуждения масона Астромова, заподозрить которого в черносотенстве едва ли возможно, с высказываниями на эту тему противников масонства — Василия Иванова и митрополита Антония. Совпадение взглядов, как видим, поразительное.

Теперь самое время возвратиться к разговору Феликса Чу-ева с Молотовым. Возник он неспроста, так как Вячеслав Михайлович уже давно находится «под подозрением». Что же касается масонства двух других большевиков, И. И. Скворцова-Степанова и С. П. Середы (работал в рязанской ложе), то оно считается бесспорным. Факт принадлежности Льва Троцкого к масонству подтвердила покойная ныне писательница Нина Берберова, много лет работавшая с масонскими архивами и установившая имена 660 русских масонов начала XX века. На заданный ей во время визита в СССР в сентябре 1989 года прямой вопрос: «Был ли Троцкий масоном?» — она ответила: «Был, 6 месяцев в 18 лет». Со своей стороны, автору этих строк удалось обнаружить в архиве бывшего КГБ СССР свидетельство принадлежности к «Великому Востоку Франции» А. В. Луначарского. «Под подозрением» находятся Карл Радек и Николай Бухарин.

Наконец, нельзя не упомянуть и о масонской ложе «Ар э Тра-вай», в которую якобы входили Ленин, Зиновьев и другие большевики. И хотя документального подтверждения эти сведения пока не получили, каких-либо препятствий для вхождения большевиков (по крайней мере, до 1917 года) в заграничные масонские ложи не было. Ведь, как и их коллеги меньшевики, все они были социал-демократами, входили в одну и ту же партию — РСДРП, хотя и принадлежали к разным ее фракциям. Активное же участие в работе масонских лож меньшевиков, как и вообще социалистов Европы и Америки, никогда не вызывало сомнений.

Так что не зря в интеллигентских кругах середины 1920-х годах говорили, что в Москве-де существуют две масонские сатанинские ложи — в Кремле и в Кропоткинском музее. Что касается последней (ложа Алексея Солоновича), то о ней мы уже знаем. Другое дело — «Кремлевская ложа». Не исключено, как полагает Андрей Никитин, что упоминание о ней содержит «намеки на реальные обстоятельства». Более определенен был в этом вопросе эмигрантский историк Василий Иванов, который не только отвечал утвердительно на вопрос относительно существования «Кремлевской ложи», но и уверенно называл ее Великого магистра: им был, по его сведениям, Карл Радек. Приводит он и отрывок из письма К. Б. Радека к Великому магистру «Великого Востока Франции» (начало 1930 годов) с просьбой повлиять через американских масонов на правительство президента Рузвельта, побудив его к скорейшему дипломатическому признанию СССР. Заслуживает внимания и факт посещения М. Н. Тухачевским в начале 1930 годов одной из масонских лож в Риме, о чем сообщает на основании масонских источников югославский историк 3. Ненезич в своей книге «Масоны в Югославии» (1984).

И тем не менее никакой «Кремлевской ложи» обнаружить, при всем старании исследователей, не удается. Другое дело — «чекистская ложа» в Москве, существование которой — вполне доказанный факт. Возникновение ее напрямую связано с биографией известного советского чекиста, начальника 9-го управления ГУ ГБ НКВД Глеба Ивановича Бокия. Оказывается, еще в 1919 году в бытность свою председателем Петроградской ЧК, Глеб Иванович был посвящен в масонской ложе «Единое трудовое братство», возглавляемой учеником оккультиста Ж. И. Гурджиева доктором А. В. Барченко, расстрелянным в апреле 1938 года. Что же касается Г. И. Бокия, то переведенный в начале 1920-х годов в Москву, в аппарат ОГПУ, он становится с этого времени ведущим специалистом по «масонскому вопросу» в этом ведомстве. С тех пор мимо него не проходит ни одно масонское дело, раскручиваемое по линии ОГПУ. Он непременный участник коллегий ОГПУ, выносивших приговоры по масонским делам. «Убрали» Бокия в 1937 году, обвинив в организации, как это ни странно, масонской ложи, куда входило более 20 человек, в том числе такие представители партийно-советской элиты, как член ЦК ВКП(б) И. М. Москвин, заместитель наркома иностранных дел СССР Б. С. Стомоняков и другие. Самое любопытное, что проверка в 1956 году этого дела подтвердила: Г. И. Бокий действительно занимался в ОГПУ «изучением структуры и идейных течений масонства», давая, таким образом, косвенно понять, что «ложа» была.

И это действительно так. Дело в том, что, перебравшись в 1921 году в Москву, где он возглавил Криптографический отдел (СПЕКО), занимавшийся прослушиванием и расшифровкой переписки иностранных посольств в Москве, Г. И. Бокий перевел в 1925 году в Москву и А. В. Барченко. Здесь Александр Васильевич при поддержке Глеба Ивановича возглавил лабораторию нейроэнергетики Всесоюзного института экспериментальной медицины. Лаборатория занималась паранормальными явлениями (взрывы, передача мыслей на расстоянии и прочее) и субсидировалась по линии ОГПУ. Что касается масонской ложи «Единое трудовое братство», то она была организована, или, вернее сказать, воссоздана в Москве в том же 1925 году после доклада Барченко о Шамбале на собрании заинтересованных лиц.

И состав ложи, и время возникновения этого оккультного сообщества в недрах ОГПУ — 1925 год — время самых интенсивных переговоров генерального секретаря «Русского автономного масонства» Астромова со «специалистами» из ОГПУ на предмет использования масонских лож в интересах советского государства — все это, конечно, не случайные совпадения. Да и сама идея открыть масонскую ложу с ведома и под контролем ОГПУ была подброшена Астромову, как мы уже знаем, «неким Барченко».

Как бы то ни было, открытое чтение лекций Барченко по оккультизму сотрудникам ОГПУ и телепатические сеансы на Лубянке — это действительные факты нашего недавнего прошлого, как, впрочем, и обнаруженная у Бокия при аресте коллекция засушенных мужских половых членов, в магическую силу которых он, несомненно, верил.

Желание выйти на легендарную «Шамбалу» и установить контакты с Учителями было у масонов из ОГПУ настолько велико, что они предпринимали в 1920-е годы отчаянную попытку организовать экспедицию на Гималаи и даже совершали с этой целью предварительные рекогносцировочные поездки на Алтай. Стоит, видимо, упомянуть, что вскоре после этого пристальный интерес к Тибету проявляют нацистские спецслужбы, организовавшие туда три экспедиции СС под личным патронажом Гиммлера и Розенберга. Никаких Учителей, не говоря уже о входе во «внутреннюю полость Земли», они, конечно же не обнаружили. Не нашел их и Н. К. Рерих, которому помогал спецотдел Бокия, хотя он и утверждал, что его экспедиция, как никто другой, была близка к цели. Но это уже несколько другая история.

Двойственное, противоречивое чувство вызывают духовные искания русской интеллигенции. Стремление выйти за пределы серой повседневности бытия и погрузиться в волшебный мир ирреальности, потусторонности в общем-то понятно и даже в какой то мере естественно для человека, особенно когда речь идет о людях одаренных, творческих. Понятно и стремление сообразительных людей, тоже по-своему творчески одаренных, используя эту склонность человека ко всему таинственному и необычному, плодить различного рода новые религии, новые ложи и ордена. Поражает другое — удивительная легкость, с какой самозваные «учителя» находили и находят себе паству в нашей стране, хотя, казалось бы, прежде чем войти в ту или иную ложу или оккультный кружок, стоило бы задуматься, а что или кто стоит за проповедниками тайного знания, новой веры и новой религии. Любопытная параллель — среди граждан, пострадавших при крахе печально известной «МММ», по данным газеты «Известия», подавляющее большинство составили люди с высшим образованием.

Спириты, теософы, мартинисты, филалеты, розенкрейцеры, софианцы… Пути разные, но цель одна — эрозия национального самосознания народа, причем главный удар всегда направлялся против «живущей силы Руси» — ее государственности и православия. Никогда не являлось тайной для русских людей и то, какие силы стояли и стоят до сих пор за проповедниками «новой веры», «новой религии» и «общечеловеческих ценностей».

«Мировой закулисе» никогда не была нужна сильная единая и великая Россия. «Россия начала XX века, — отмечал в связи с этим В. Н. Ильин, — оставалась единственной в мире страной, где кроме банкиров, профессоров и адвокатов были еще и святые, почиталась святость». Впрочем, продолжает он свою мысль: «Европа не имела бы ничего против Сергия Радонежского, она, может быть, простила бы России ее Кремлевские соборы, если бы эта православная Россия не строила при этом в Сормове своих паровозов, не имела бы Балтийской и Николаевской верфей, не разрабатывала бы Донецкий бассейн lt;…gt; Но, оказывается, в России есть и то и другое».

Не стоит поэтому удивляться неподдельной радости наших западноевропейских «союзников» в связи с революционными событиями 1917 года. «Нет больше России! — с удовлетворением констатировал в своем дневнике британский посол в Париже Ф. Берти. — Она распалась, и исчез идол в лице императора и религии, который связывал разные нации православной веры. Если только нам удастся добиться независимости буферных государств, граничащих с Германией на востоке, т. е. Финляндии, Польши, Эстонии, Украины и т. д., сколько бы их ни удалось сфабриковать, то, по мне, остальное может убираться к черту и вариться в собственном соку!»

Как видим, «сфабриковать» «независимые государства» уже удалось. Хотя в покое Россию оставлять, конечно же, никто не собирается. «Надо сказать, — вынуждена констатировать вдова великого князя (внука Александра III) Тихона Николаевича Ольга Куликовская, — что мир Запада ненавидит православие». Но ведь «России без православия нет», как справедливо утверждал Н. А. Бердяев. Немало недругов у него и в самой России. Дух неверия, вражды и богоборчества по-прежнему царит в умах нашей так называемой «прогрессивной общественности».

Трагический и во многом поучительный опыт духовных исканий ее непосредственного предшественника — российских интеллигентов предреволюционного времени и первых лет Советской власти по-прежнему остается невостребованным.