"Затрашние заботы" - читать интересную книгу автора (Конецкий Виктор)

– 2 -

Трюм сейнера был маленький, тесный. Здесь густо пахло свежей еще краской, олифой, суриком, новой кирзой сапог, пеньковым тросом. За тонким бортом плескала вода. Когда недалеко проходило какое-нибудь судно, вода за бортом плескала сильнее, скрипели между бортом и причалом кранцы. Облака на далеком небе в четырехугольнике люка покачивались, и у края люка появлялась встревоженная морда корабельного приблудного пса Айка, названного так то ли в честь президента Эйзенхауэра, то ли потому, что пес часто скулил что-то вроде: «Айяйуй».

Айк имел нрав веселый, туловище поджарое, даже тощее, и был очень легок на ноги. Сейчас Айк скучал, сидя в полном одиночестве на палубе, и проходящие невдалеке суда пугали его.

Заметив рыжую острую морду пса, Вольнов неизменно подбадривал его, говоря:

– Спокойно, Айк!

Вольнов и боцман проверяли в трюме снабжение.

– Мешки хлорвиниловые?

– Сто штук.

– Мешки джутовые?

– Сто. Их по десять на судно, товарищ капитан?

– Да, черт бы их побрал… Кальсоны теплые? Считай прямо пачками… И у меня имя есть: Глеб Иванович.

– А где они, кальсоны?

– Кажется, в простыне завязаны были… Посмотри под спасательными поясами…

– Здесь. Десять пачек… Их теперь, пожалуй, и в настоящей прачечной не отстираешь…

– Флаги национальные?

– Девятнадцать, товарищ капитан.

– Как девятнадцать? Их по две штуки на каждое судно должно быть.

– Здесь больше нет… А чего они большие такие? Будут у нас ниже борта болтаться, да?

– Ты не разговаривай, боцман, а ищи.

– Здесь только колпаки поварские… наматрасники… Нет флагов больше, товарищ капитан!

– Черт! Посмотри их цену в реестре.

– Есть… флаги… три тысячи семьсот четыре рубля девяносто копеек…

– Меня сейчас кондрашка хватит, Боб!… Дай сюда реестр! Флаги национальные – шестьдесят один рубль пятьдесят копеек, а ты стоимость комплекта международного свода сигналов смотрел. В следующий раз держи глаза в руках, понял?

– Понял… И как только вы в одиночку смогли все это принять и погрузить?

– Сам удивляюсь.

– Душно, товарищ капитан, здесь… Разрешите, я еще одну лючину отодвину?

Вольнов не ответил. Ему вдруг захотелось бросить всю эту груду неразобранной, плюнуть и уйти в город, в Петрозаводский городской сад, и посидеть там на зеленой скамейке под пыльной листвой, послушать песенки с танцплощадки или почитать газеты в читальном павильоне.

Боцман, утопая сапогами в грудах ватных подушек, пробрался по трюму к комингсу, одной рукой поднял и отодвинул тяжелую лючину. Стало светлее. На потной, мускулистой спине боцмана заблестели капли пота.

Боцман шумно подышал в люк, вернулся, присел на корточки возле Вольнова и спросил:

– Воскресенье сегодня, да, товарищ капитан?

– Это точно.

Рябое, как луна в телескопе, лицо боцмана засветилось надеждой.

– Не сияй, Боб Степанович, – сказал Вольнов. – Все воскресенья до самой Камчатки будут теперь для нас понедельниками.

– Есть, – сказал боцман. И потух.

– Рукавицы с кожаными наладонниками?

И все пошло по-старому. Вольнов смотрел в ведомость и ставил птички возле наименований предметов, а боцман лазал по загроможденному до самой палубы трюму, отыскивал и считал вещи.

Часам к пяти вечера они закончили проверять снабжение. Не хватало, кроме флага, пары резиновых сапог, трех полотенец и десятка брезентовых рукавиц. Вольнов обозлился. Флагманский капитан заставил его принять снабжение на десять судов отряда, потому что на эти суда еще не прибыли команды, а склады отказывались хранить имущество. И все это барахло навалили без всякого разбора ему в трюм. И кладовщики, конечно, обжулили его рублей на шестьсот. Вольнов даже не ругался. Он тихо сидел на ящике с мылом и время от времени повторял:

– Ищи, боцман, резиновые сапоги!… Ищи, боцман-мат, рукавицы!… Вперед на запад. Боб!… Не могли же они меня так надуть… Я, конечно, хреновый интендант, но…

Боцман деловито сопел и копал в разных углах трюма шурфы.

«Он похож на собаку, – думал Вольнов. – Только совсем другую, нежели Айк. На коротконогую собаку с длинными ушами. Есть такие лохматые добродушные собаки, которых можно за хвост таскать сколько душе угодно. Они обожают выкапывать мышей из нор… Они упрямы и честны, но малость незадачливы. А вообще он славный парень…»

– Боб, – сказал Вольнов. – Хватит искать. Давай-ка вылезем и покурим.

Боцман сразу же перестал рыться в груде спасательных кругов, вытер со лба пот и сказал:

– И вот здесь, в этом трюме, когда-нибудь будет биться рыба, да?

– Да, – сказал Вольнов, – обязательно. Они вылезли на палубу сейнера, и Айк облобызал им сапоги.

Вечерело. Небо вспухло и посерело. Пахло сыростью, и это было приятно после духоты трюма. Вдоль причалов судостроительной верфи покачивались десятки других таких же маленьких сейнеров. Похожих друг на друга, как бывают похожи только близнецы. Скрытый мысами Петрозаводск ничем не выказывал своего присутствия. На востоке, над Онежским озером, повисла мутная завеса дождя. Завеса приближалась. Перед ней спешил ветер, рябил воду. Из трубы лесопильной фабрики дым шел вниз, а не вверх и окутывал хилые елки на холмах. С другой стороны причала, у входа в ковш судоверфи, торчали из воды останки деревянной баржи, похожие на старинную варяжскую ладью

– Наши идут, товарищ капитан, – сказал боцман.

По причалу шли трое матросов с мешками на плечах. Позади них катился механик. Он нес какие-то шланги. А матросы тащили продукты. И все они торопились, поглядывая в сторону озера, в сторону приближающегося дождя.

– Называй меня Глебом Ивановичем, – сказал Вольнов. – И закрывай трюм. Намочит сейчас все дождем.

– Есть, Глеб Иванович, – послушно сказал боцман.

– Сосиски, сардельки, печенки и маленькие собачонки, – сказал Вольнов без улыбки. И боцман, и матросы были еще очень молоды. Они всего второй раз собирались идти в море. Они были курсантами средней мореходки, должны были набирать плавательный ценз и практиковаться на этом перегоне. И вот с ними предстояло идти через всю Арктику на Камчатку.

– Вы думаете, они сосиски и сардельки получали? – спросил боцман с наивной радостью.

Теперь Вольнов засмеялся.

– Сплошь печенки и маленькие собачонки, – повторил он. – Сплошь.

Боцман затягивал трюмный люк брезентом. Айк кусал его за штаны и мешал работать.

– Положи под брезент весло, – сказал Вольнов. – Тогда вода не будет скапливаться в провисе. Она будет скатываться, как с палатки. Все ясно?

– Ага, – сказал боцман.

«Из этого парня выйдет толк, – подумал Вольнов. – Он очень хочет стать настоящим моряком, и он им станет, даже если ему никто не будет помогать, потому что Боб умеет хотеть. Самое трудное в жизни – уметь чего-нибудь по-настоящему хотеть… Чекулин тоже станет хорошим моряком… А вот Корпускул – это вопрос. До чего же точно ребята умеют давать прозвища… „Корпускул есть Корпускул“, как сказал бы механик. И больше ничего не надо прибавлять. Он станет моряком, только если капитаны позаботятся об этом и не побоятся утруждать себя беспощадностью. Да, именно утруждать, потому что это совсем не легко и не просто быть беспощадным».

Вольнов смотрел на матросов. Первым шагал Чекулин – здоровый, с румянцем во всю щеку, мягкий, но физически сильный парень. Чувствовалось, что он вырос в дружной семье и любит родителей. Как-то по-особенному пахнет от тех юношей, которые жили с хорошей мамой и хорошим папой и хорошей младшей сестренкой. Такие парни любят писать письма и легко, без натуги их отправляют. Они не носят конверты с собой по две недели и не завязывают узелков на платке, чтобы не забыть их отправить.

– Боб, у Чекулина сестренка есть? – спросил Вольнов.

– Да, а вы откуда знаете? – сказал боцман. – Она этой зимой корью болела.

– Я, брат, все знаю, – сказал Вольнов.

За Чекулиным, низко согнувшись под тяжестью мешка, шагал Корпускул. Фамилия его была Емельянов, но никто так его не называл. Он был бледный, не курил и больше всего на свете любил спать. «Скучный тип, как сплошной забор», – сказал о нем однажды боцман. Боцман сказал это прямо в лицо Емельянову, – но тот даже не отмахнулся. Наплевать ему было на то, что он скучный.

– Пойду им навстречу, – сказал боцман. – У Корпускула, видно, мешок сильно тяжелый.

Он накинул ватник на голые плечи и полез на причал.

– Механику помогите, – сказал вдогонку Вольнов.

Даже отсюда, издалека, было видно, что старик не может поспеть за матросами, хотя и старается изо всех сил. Вольнов отвернулся, ему тяжело было это видеть.

С озера, фырча дизелем, нацеливался в ворота ковша незнакомый сейнер. Ветер догнал его, вывернул и рванул флаг на гафеле. Сейнер еще чаще застучал двигателем.

– Черт! – сказал Вольнов. – Откуда он и кто там капитан?

Сейнер бежал почти вплотную возле затонувшей баржи. Варяжский форштевень баржи можно было достать с его борта рукой.

Вольнов устроился поудобнее под навесом шлюпочного чехла и принялся наблюдать за незнакомым сейнером, поглаживая от хвоста к голове Айка. Вольнов был уверен, что сейчас произойдет что-нибудь интересное. Нельзя на таком ходу влетать в этот ковш. Из-за угла причала не видны камни и буй возле них. Как только сейнер вырвется из горла ковша, ему придется давать самый полный назад, корму судна забросить влево, потому что винт у него правого шага. Да еще ветер навальный будет, когда шквал подоспеет…

Все затихло вокруг, ожидая дождя. И стал слышен далекий зуд электропилы на фабрике. Берег был пустынным. И суда вдоль причалов стояли очень молчаливые какие-то, пустынные. То ли команды поуходили в город, то ли на судах ужинали. Первые капли дождя горохом посыпались на трюмный брезент. И в такт им четко и дробно простучали по доскам причала сапоги матросов. Матросы по одному спрыгивали вниз. И под Вольновым мягко заколебалась палуба.

– Пацан прыгнет, а пароход уже на борт ложится, – пробурчал Вольнов себе под нос. – Хороший пароход, прямо авианосец…

Ветер ударил сильным и холодным порывом. Из-за угла причала вынесся незнакомый сейнер. Вольнов только теперь разобрал его бортовой номер: «МРС-7».

– Подвинься, капитан, – сказал механик, поспешно опускаясь рядом с Вольновым. От механика потянуло запахом пота и мазута. Старик тяжело дышал, но на его губе, как всегда, висела разжеванная сигарета. Две пуговицы на поясе брюк расстегнулись, торчал клок синей рубахи.

– Сейчас он даст полный назад и завертится, как селедка на сковородке, – прохрипел механик, кивая на «МРС-7».

– Абсолютно точно, Григорий Арсеньевич, – мягко и одобрительно сказал Вольнов. – Я этого и жду.

Вольнов видел старика насквозь. И старик, наверное, знал об этом, но все равно часто говорил то, чего не следовало говорить. Сейчас он хотел показать, что все отлично понимает в сложностях морской жизни, что он во всем по-прежнему разбирается, что он честно сдал экзамены по техминимуму, что он не подведет Глеба там, впереди, во льдах.

Дождь пошел сильнее. Ровный шум разбивающихся о воду брызг приглушил стук двигателя на «Седьмом». Кто-то очень длинный и сутулый стоял на его верхнем мостике и крутил штурвал.

– У меня клык качается, – сказал механик и сплюнул сигарету за борт. – Качается, понимаешь, капитан, у меня зуб. Туды его в качель.

– Один момент, – сказал Вольнов. – Мне кажется, у них не в порядке рулевое управление.

«Седьмой» все-таки развернулся и теперь шел почти под прямым углом к причалу. Длинный человек на его мостике отчаянно крутил штурвал.

– Судя по всему, он хотел швартоваться к нам. И все еще хочет, – сказал механик, шепелявя, потому что одновременно раскачивал свой клык указательным пальцем.

– Боцман! – крикнул Вольнов. – Кранцы на правый борт!

Ему ответил только шум дождя, ветра и тревожный лай Айка. Очевидно, боцман и матросы уже спустились в кубрик и не слышали.

«Седьмой» приближался.

– Да. Конечно. У него не в порядке рулевое управление, – сказал механик. Он уже забыл про свой клык и сидел, стиснув толстые, широко расставленные колени черными крепкими пальцами. На палубе «Седьмого» суетились люди. Вольнов выскочил под дождь, вжав голову в плечи, и подхватил тяжелую автомобильную покрышку, которая служила вместо кранца.

– Осторожней, Глеб! – крикнул механик запоздало.

Вольнов совсем близко увидел сварочные швы на борту «МРС-7». И на миг стало жутко – так стремительно и неумолимо надвигался и вырастал этот чужой борт. Но Глеб все-таки шагнул ему навстречу со скользким кругом покрышки в руках. Он швырнул тяжелую резину в узкую щель между бортов и отскочил.

…Короткий гулкий удар, заелозившая под ногами палуба, стеклянный звук лопающихся леерных стоек и – совсем рядом – незнакомые лица матросов на палубе «Седьмого».

– Приехали! – сказал длинный на мостике «Седьмого» и вдруг засмеялся, откинув назад голову без фуражки, с мокрыми, налипшими на лоб волосами.

Вольнов зло и монотонно сыпал на длинного грубые слова.

– Хватит латыни, – сказал длинный, продолжая смеяться.

– Заткнись! – заорал Вольнов.

Механик деловито и невозмутимо осматривал повреждения, его руки мягко ощупывали рваную сталь стоек, мерили стрелу прогиба у вмятины, похлопывали по закрутившемуся от удара стальному поясу на привальном брусе. Механик бормотал свое неизменное: «Руль есть руль… Да, без рулевого управления худо… Руль есть руль…» Рядом топтались матросы, покачивали головами с видом бывалых знатоков аварий, переругивались с матросами «Седьмого», подражая своему капитану.

И всех их сек и сек холодный дождь. Он пузырился на воде, и вода побелела, взъерошилась, шквальный ветер прогонял по ней короткие судороги.

Длинный слез с мостика, подошел к Вольнову и сказал:

– Больше не шуми на меня, а? – и опять захохотал. И поднял воротник своего заграничного морского плаща с погончиками.

– Акт! – сказал Вольнов.

– Всегда готов! – сказал длинный, как пионер на линейке. – Только пойдем под крышу, я боюсь бронхит заработать… Эй, старпом! Привяжи покрепче веревку к причалу! Занеси носовой швартов во-о-он на тот пал, понял?

– Есть! – четко сказал старпом длинному и сразу принялся раскручивать вертушку с тросом. И по тому, как все четко и быстро делалось на палубе «Седьмого», было ясно, что капитан здесь умеет не только шутить и называть трос «веревкой»…

Они спустились в кубрик и сели за стол. Вольнов вытер намокшие волосы полотенцем. Пришел механик, нацепил очки в железной оправе и уселся сочинять акт.

Длинный молчал и больше не смеялся.

Вольнов тоже молчал и стучал по столу пальцами.

Потом, головой вниз, кособоча зад и повизгивая от неудобства, спустился по трапу рыжий и мокрый Айк.

– Как звать этого кабысдоха? – спросил длинный.

– Айк, – сказал Вольнов сквозь зубы.

– А тебя как? – спросил длинный.

– Вольнов.

– Слушай, Вольнов, а чего ты такой небритый? У тебя же борода с рыжинкой, а это некрасиво… Небритость подходит только твоему Айку.

– Слушай, ты, как там тебя, – сказал Вольнов. – Какое, собственно, тебе дело до моей бороды?

– Ни-ка-ко-го! – раздельно сказал длинный и опять засмеялся. – А свое судно я еще не принял с завода и долбанул тебя только потому, что соединительная скоба на штуртросе застряла в какой-то щели под рубкой и руль стал ходить только по семь градусов на борт.

– А зачем на таком ходу ты в ковш полез?

Длинный оживился, отобрал у стармеха карандаш, поискал глазами бумагу, не нашел ничего, кроме акта, перевернул его и стал набрасывать схемку. Механик даже в затылке почесал от такого нахальства.

– Вот, видишь… Ветер был с зюйд-веста, и шел сильный шквал… Он выбрасывал судно на ребра затонувшей баржи…

– И тогда ты дал самый полный вперед? -Да.

Это было красиво, но рискованно: за полный ход можно было сесть в тюрьму, а за выброс на баржу отвечал бы завод.

Длинный перевернул бумажку с актом и, не читая, подписал его: «Капитан „МРС-7“, капитан дальнего плавания Яков Левин».

– Так вот, Вольнов. Ты не злись, у меня не было другого выхода, чтобы спасти суденышко.

А Вольнов уже не злился. Чего нервы портить, если акт уже подписан.

– Но почему вы хохотали, я понять не могу, – сказал Вольнов. Звание «капитана дальнего плавания» произвело на него впечатление.

– Это мне тоже интересно: почему ты смеялся… И подпиши второй экземпляр, – ворчливо сказал стармех. На него романтические звания не произвели никакого впечатления. И потом, у него болел зуб.

– Честно говорить? – спросил Левин и сощурился.

– Конечно, – сказал Вольнов, протягивая ему второй экземпляр акта.

– Я всегда смеюсь, когда чувствую себя неудобно. Это потому, что я не нахал. Но, правда, я бы очень хотел им быть. Нахалам легче живется, как говорил мой старый и мудрый дядя Изя…

«Он может говорить без всякого акцента, – подумал Вольнов. – Есть такие евреи, которые иногда специально говорят так, как он сейчас. Такие евреи очень хорошо умеют рассказывать еврейские анекдоты. Он, кажется, славный парень. Только нервный».

– Да, смех есть смех, – глубокомысленно сказал механик.

– Что ты так уставился на мои руки? – спросил Левин у Вольнова. – Думаешь, я подпишу что-нибудь не то? – Он вдруг помрачнел. – Ты мне грубил, а я шутил. Но у всего должны быть границы, ты меня понял?

– А вот слабо вам подраться, полярные капитаны, – сказал механик добродушно и ухмыльнулся.

– Григорий Арсеньич, дорогой, не говори глупости, – попросил Вольнов. – А ты, Яков Левин, не мрачней. Я действительно смотрел на твои руки. Руки много говорят о хозяине… Я как раз по ним решил, что ты, должно быть, нервный.

– Ох уж эти мне домашние психологи, – сказал Левин. – Запомни, у меня не нервы, а двенадцатидюймовые троса… Ну ладно, я к тебе по делу пришел. Флагман приказал снабжение получать. Когда начнем?

– А ты из какого отряда?

– Из второго.

– Значит, вместе поплывем?

– Наверное. Так когда начнем?

– Поужинать надо, – сказал механик.

– Начальство поужинает потом, – сказал Левин и подмигнул Вольнову.

– А у тебя что, горючее есть? – спросил Вольнов.

– Наивный и оскорбительный вопрос, – сказал Левин и встал. Он был очень длинный. – Значит, сейчас я пришлю старпома за снабжением, а потом прошу ко мне вас обоих.

– Я не пью, – сказал механик. – Я теперь только наклейки на бутылках читаю.

– Прискорбно за вас, папаша, – сказал Левин. Сзади к нему подобрался Айк и ухватил зубами за край плаща. – Отпусти меня, Рыжий Мотль, – деликатно попросил Левин. И ушел.