"Река вскрылась" - читать интересную книгу автора (Кармен Лазарь)IIУбаюкиваемый мерным покачиванием дрожек и закрытый со всех сторон от мелкого пронизывающего дождя, Иван обдумывал свою речь. Он взойдет на кафедру… Да неужели с русским народом возможно говорить с кафедры, с трибуны?… Неужели не надо больше собираться для обсуждения своих дел в темном лесу и горах?… Итак, он взойдет на кафедру и скажет… Что он скажет? «Я только что вернулся из Швейцарии! Я рвался сюда, к вам, чтобы стать в ваши ряды! Удивительные дела совершаются теперь на Руси! Вскрываются реки, скованные льдом! Трещит и вздымается лед! И вот-вот хлынут веселые весенние воды! И ни зловещее воронье, ни враждебные вихри и вьюги не скуют их снова! Товарищи!..» Он обдумывал свою речь и улыбался. Речь его должна была вызвать восторг, потрясти всю аудиторию и зажечь сердца… А она непременно должна потрясти всех. Недаром его считали одним из выдающихся ораторов… Дрожки с грохотом вкатились на Дворцовый мост. Под ним чернела в раме из огней холодная вода. Из-под моста с шипением вынырнул катерок с зеленым огоньком. Над водой из черной массы поднимался блестящий шпиль Петропавловской крепости. Внезапно сорвавшийся ветер донес до него обрывки разбитой знакомой музыки курантов – «Коль славен!..». «Почему их не уберут? – подумал Иван. – Скоро-скоро их уберут! Все старое, ненужное! Живая волна смоет гниль, труху, и зазвучат новые часы с новым, нерасстроенным механизмом!..» А вот недалеко университет! Его, Ивана, колыбель, aima mater! По обеим сторонам, прижимаясь к барьерам моста, текли вперед две рокочущие реки – студенты, рабочие, молодые девушки. Чем ближе он подвигался к университету, тем гуще становились эти реки. И вся эта масса стремилась в университет, освещенный сверху донизу. Он пылал в тумане, как ярко разведенный костер. В окнах его было видно много голов. Иван подъехал к главным дверям университета, отпустил извозчика и, с трудом пробиваясь сквозь непроницаемую стену из людей, вошел в прихожую. В прихожей бурлил поток и гигантской волной взмывал кверху по широкой лестнице, разбивался на десятки новых волн и разбегался в разные стороны по залам, коридорам, и стены университета дрожали от гула и шума. В воздухе висели восклицания: – Ради бога, пропустите! – Не напирайте так, задушите! – Товарищи железнодорожники, за мной! – звенел голос молодого безусого студента. Человек шестьдесят бородатых рабочих, в пальто, с зажатыми в руках барашковыми шапками и фуражками, с всклокоченными волосами, бросились вслед за ним. – Товарищи приказчики, за мной! – скомандовал другой студент. Обилье рабочих в массе молодежи приятно поразило и обрадовало Ивана. Он обратил внимание на серию плакатиков, прибитых к стене. На них было выведено карандашом: «Приказчики – в такой-то аудитории». «Учащиеся – в таком-то зале». «Социал-демократы – в таком-то зале». «Анархисты»… – О-го-го! Здорово, – воскликнул Иван и засмеялся. Ему очень хотелось послушать русских Равашолей и Луккерио. Но как ему ни хотелось послушать их, он предпочел им железнодорожников. Железнодорожники – герои дня. Приостановив, как по мановению жезла, все движение, они перерезали этим главную артерию страны и открыли глаза всем на один из могучих рычагов революции. Они заявили всем с усмешкой: «Глядите! Вы вот бились, бились, изыскивали всякие средства! А про нас забыли!.. Проглядели главную силу…» Сила их уже сказывалась. Правительство стало терять голову. Еще несколько дней – и по всей России пронесется голод. Он грозил не только подвалам и мансардам, но и дворцам и хоромам. Грозил цингой, тифом. Обеспокоенное правительство спешно скупало провизию для армии. То же делало городское общественное управление для больниц и богаделен. На сей раз тяжелая перчатка была брошена правительству, и эту перчатку бросили главным образом железнодорожники… – Где заседают железнодорожники, товарищи? – только и слышались расспросы. Ивану с большим трудом удалось взобраться на гребень трехсаженной волны, затопившей лестницу, и протиснуться в актовый зал. Громадный зал весь, от угла до угла, был заполнен публикой. Масса девиц и юношей стояли, вытянувшись, на подоконниках высоких окон, и казалось, они стоят на головах. На кафедре, выступавшей среди этого живого моря наподобие подводного островка и как бы напором воды вынесенной к стене, стояла кучка людей: несколько девиц, студент, трое молодых рабочих, – и из середины ее вылетало бурное пламя. Кто-то говорил страстно, горячо, – о либералах, которым не следует доверяться, о необходимости дальнейшей забастовки, о драконе, который корчится в агонии… Говоривший был не студент и не профессиональный оратор-интеллигент, а простой рабочий-юноша. Он был худощав, из-за потертого пиджачка его смело выглядывала нижняя бесцветная сорочка, застегнутая на груди белой стеклянной пуговицей. Острый угол его высохшего, но одухотворенного лица от яркого электрического света был красен, как медь, и все движения его – страстны и порывисты. Он не говорил, а с размаху бил по наковальне пудовым молотом, или, вернее, бросал в толпу тяжелые камни. Иван был поражен. Он перевидал сотни ораторов во всех государствах, слышал Жореса, Бебеля, Плеханова, пламеннейших итальянских ораторов, которых, как казалось, породил Везувий; он лично был прекрасным оратором, но такого он слышал впервые. Устами этого титана-юноши говорила и взывала к правде, совести и справедливости нищета, таящаяся по чердакам, подвалам и хатам, мрак и холод, – и он являлся лучшим выразителем их. Он выносил наружу все слезы, все язвы, все горе, накопившееся веками, и требовал возмездия, требовал суда. Голос его, громкий, не устающий, вырывался точно из глубочайших недр земли. «Кто он?» Его вскормила и вспоила сухой грудью нужда, и теперь, когда все поднялось и зашевелилось, она выслала его на трибуну. Сотни тысяч рук обездоленных матерей выставили его своим защитником и благословили его на борьбу. – Товарищи, – гремел он и протыкал раскаленный воздух, точно невидимого врага, крепко сжатым кулаком, – заявим, что нам не нужна эта Дума! Заявим, что мы не признаем ее представителей! Представители ее – самозванцы, потому что мы, народ, не уполномачивали их! Товарищи! Настало время!.. По залу заходили волны. Оратор завладел публикой; она срослась с ним, и, когда он кончил, она разразилась бешеным ураганом. |
||
|