"Власов. Два лица генерала" - читать интересную книгу автора (Коняев Николай)

Глава четвертая

Конечно, нельзя сбрасывать со счетов ту особую бесчеловечность, что отличает генералов всех армий мира.

На штабных картах передвигаются ведь не живые люди, а полки и дивизии. И флажочки, обозначающие их, не багровеют от крови, если даже и гибнут в этих дивизиях люди.

Очень близко, почти у самой цели стояли на карте флажки наших дивизий. Всего пятнадцать километров с севера, всего пятнадцать с юга отделяли их от Любани. И так легко было передвинуть флажки на карте, а после этого почти незаметного движения – ордена, звания, слава…

Как же отдать в таких условиях приказ об отходе?

Невозможно…

В бесчеловечности советские генералы не уступали зарубежным, но было в них нечто, присущее только им.

Когда думаешь, сколько ума, сил, энергии было потрачено М.С. Хозиным в штабных интригах, становится страшно. Еще страшнее делается, [86] когда видишь, что, проявляя чудеса изворотливости, генерал спешил, по сути дела, к своей собственной гибели.

Ведь буквально через месяц, когда случится неизбежное и немцы приступят к ликвидации 2-й Ударной армии, генерал-лейтенант М.С. Хозин – «за невыполнение приказа, за бумажно-бюрократические методы управления войсками, за отрыв от войск…» – все равно будет смещен.

Так что же, какая злая сила гнала генерала к краю пропасти?

На примере карьеры Андрея Андреевича Власова мы пытались показать, как взращивались, как выковывались характеры советских генералов. Наши «сталинские полководцы» обучались лишь одному движению – вперед.

Это касалось и военной доктрины, не помешавшей, впрочем, сдать противнику половину территории страны, но прежде всего – личной карьеры.

Продвинуться в карьере после понижения удавалось немногим.

Исходя из этого, и нужно оценивать поступки и решения К.А. Мерецкова и М.С. Хозина.

Другое дело сам А.А. Власов.

Пока он– жертва штабных интриг. И дело тут не в каких-то высоких моральных качествах Власова, а просто в реальном раскладе сил.

Товарищ Сталин послал его освобождать Ленинград, а Мерецков, вместо того чтобы помогать ему, запер его в окруженной армии. Если бы Власов оставался в штабе Волховского фронта, возможно, он тоже сумел бы сплести нечто достойное его высокого звания, но – увы! – Кирилл Афанасьевич Мерецков лишил Власова возможности проявить талант в этой области.

Сейчас в руках у Власова была только армия. Армия была обречена на гибель, и вместе с нею обречен был и сам Власов. Андрей Андреевич понимал это, но свыкнуться с такой мыслью было трудно.

«Я сейчас выполняю ответственную задачу, – пишет он 26 апреля Агнессе Подмазенко. – Письмо от тебя ко мне и наоборот идет гораздо дольше, чем раньше, когда я был на старом месте. Что можно сказать о себе?… Бьем фашистов крепко и готовим им крепкие весенние подарки еще сильнее. Работаю, примерно, на той же должности когда был с тобой вместе, только объемом она гораздо больше, почетнее, ответственнее. Но ты прекрасно знаешь, что куда твоего Андрюшу ни пошлет правительство и партия – он всегда любую задачу выполнит с честью. Сейчас много работал, когда выпадает немного свободного времени, думаю только о вас мои дорогие (ты – и ребенок) – больше у меня нет никого близких моей душе в сердце». [87]

«Дорогой и милый Аник! – пишет он в тот же день жене. – Выслали тебе аттестат из штаба на получение денег с мая 1942 г. Получила ли ты его, как получишь, немедленно пиши ответ. На новом месте работа по объему стала больше, ответственнее и почетнее, но ты знаешь, моя любимая и дорогая Аня, что куда твоего Андрюшу ни пошлет правительство и партия – он свою задачу выполнит с честью. Все идет хорошо. Одно только беспокоит – это нет долго писем от тебя, хотя и знаю, что письма до меня идут гораздо дольше, чем раньше. Но все же хотелось бы иметь скорее. Ты не поверишь, как приятно и хорошо читать твои письма».

Власову всегда везло. Ему везло в Китае. Везло во время больших чисток. Сказочно везло в начале войны.

Но и феноменальная везучесть – увы! – уже не могла спасти его во 2-й Ударной армии, потому что армия была обречена.

Если раньше Власов и был улыбчив, это осталось позади. Лицо его становится чуть рассеянным, как у бухгалтера, который знает, что совершена растрата.

«Находясь при 2-й Ударной армии, – рассказывал на допросе майор И. Кузин, – Власов давал понять, что он имеет большой вес, ибо неоднократно говорил, что он имеет особое поручение Москвы и что он имеет прямую связь с Москвой. Во 2-й Ударной армии Власов хорошо дружил с членом Военного совета Зуевым и начальником штаба Виноградовым. С Зуевым они вместе работали до войны в 4-м корпусе. В беседе с Зуевым и Виноградовым Власов неоднократно говорил, что великие стратеги – это он по адресу товарища Мерецкова – завели армию на гибель. Власов по адресу Мерецкова говорил так: звание большое, а способностей… – и дальше недоговаривал, но давал понимать. Судя по разговору Власова, он не хотел никого понимать и хотел быть хозяином. Власов во 2-й Ударной армии не любил начальника особого отдела Шашкова. Это Власов не раз высказывал Зуеву, а один раз даже скомандовал Шашкову выйти из землянки…»

Майор Кузин, конечно, не литератор, да и показания в НКВД – весьма специфический жанр, но все же состояние Власова в окруженной армии передано здесь достаточно точно.

«Биограф» Власова майор К.А. Токарев говорит, что «Власов, не стесняясь, намекал нам, что в случае успешного наступления на Любань, Мерецков, как бывший начальник Генштаба, вновь будет отозван в Ставку, а он останется вместо него». [88]

Об этом же – свидетельство И. Левина:

«В двадцатых числах апреля 1942 года командир нашего кавалерийского корпуса генерал-майора Н.И. Гусев, вернувшись с первого совещания у нового командующего 2-й Ударной армией А.А. Власова, говорил нам, что у командарма есть твердое обещание Верховного усилить армию свежими частями с танками, самоходками, а также авиацией и дивизионными „катюшами“.

Рассказывая о прямой связи с Москвой, которую он якобы имеет, Власов, конечно, блефовал.

И блеф этот нужен был ему не столько для того, чтобы усилить свой авторитет – в штабе армии, как мы видим, Андрей Андреевич чувствовал себя полным хозяином, поскольку мог открыто высказываться по поводу полководческих талантов Мерецкова, поскольку мог выгнать из землянки начальника Особого отдела армии, – а для того, чтобы убедить самого себя.

Идея связи с Москвой становится в апрельские дни у Власова просто навязчивой.

Может быть, Власову казалось, что его доклад в Ставке сможет изменить ситуацию если не на Волховском фронте, то хотя бы в его собственной судьбе.

Быть может, он полагал, что в Москве, узнав о подлинном положении дел, предпримут соответствующие меры…

Быть может, рассчитывал просто напомнить о себе…

Видимо, с осуществлением навязчивой идеи установить через каких-то влиятельных покровителей прямую связь со Ставкой и связана отчасти командировка адъютанта Власова – майора Кузина в Москву.

Потом на допросе в НКВД майор Кузин скажет, что был командирован на станцию Сорочинская Чкаловской области, чтобы перевезти в село Ломакино Горьковской области супругу генерала – Анну Михайловну Власову.

Кузин ее и на самом деле перевез, но, похоже, что одним только этим цель его командировки не ограничивалась.

Из показания Агнессы Павловны Подмазенко мы узнаем, что 27 мая она получила письмо от Власова, сообщившего ей, что он командировал своего адъютанта, чтобы тот привез ее на фронт.

«Я по– прежнему тебя, даже крепче, чем раньше, люблю и жду тебя с нетерпением и жду, что ты мне подаришь,-писал в этом письме Власов. – Родной Алюсик! Как я жду твоего письма. Алик! Конкретно, чтобы лучше тебе ко мне приехать, это будет лучше в первых числах июня. Я и [89] сам уже заждался, но так будет, лучше. Потерпим, потом вознаградим себя сторицею. Надеюсь, что ты меня поняла и любишь по-прежнему. Не так ли? Может быть, уже ошибаюсь? Пиши. Жду ответа, и Кузин будет у тебя».

Даже понимая, что быт генералов на войне существенно отличался от окопного, даже допуская, что Власов был безумно влюблен в Агнессу Подмазенко, намерение ввезти любимую «жену» в окруженную, гибнущую армию, мягко говоря, вызывает недоумение.

Для того чтобы пойти на этот шаг, Власов должен был быть уверен, что в первых числах июня его судьба – командира гибнущей армии, изменится.

Все это наводит на мысль, что Власов хотел, минуя свое непосредственное начальство, передать в Ставку предложения, связанные с выводом из окружения 2-й Ударной армии. При этом – в успехе миссии Кузина Власов не сомневался.

Возможно, на том памятном для Власова совещании в Кремле 8 марта, Сталин говорил о каких-то резервах, о каких-то, как под Москвой, свежих армиях, которые будут использованы для освобождения Ленинграда, и сейчас Власов и предлагал план их использования{28}.

Снаряжая в командировку майора Кузина, Власов не знал еще, что катастрофа, постигшая советские армии в ходе харьковского сражения, делает бессмысленными любые предложения, связанные с выделением подкреплений. Вырвавшиеся на оперативный простор немецкие армии, оккупируя Донбасс, обширные области Дона, устремились к Сталинграду, и Ставка все наличные силы бросила в приволжские степи, чтобы остановить смертельно опасное наступление противника.

Но Власов тогда не мог знать этого.

К.А. Мерецков назвал потом своего заместителя «авантюристом, лишенным совести и чести».

Взгляд этот – взгляд из того времени, когда Власов был объявлен предателем. Этот взгляд – взгляд человека, желавшего позабыть, что в гибели 2-й Ударной армии есть и его вина.

И все же в чем-то Кирилл Афанасьевич прав. Авантюрная жилка, конечно же, была во Власове, и она удивительным образом уживалась с его поразительной, порою переходящей в преступную бездеятельность осторожностью. [90]

Характер Власова – это характер советского военачальника. Все в нем измято, придавлено. И это измятое, придавленное существует рядом с почти полной бесконтрольностью, неподотчетностью генерала, который мог, не считая, расходовать жизни солдат.

Впрочем, повторим, в этом Власов не был исключением. Попав в фактически окруженную армию, он повел себя точно так же, как повело бы себя в подобной ситуации большинство советских генералов того времени. И в этом его судьба, во всяком случае, до 22 июня 1942 года – дня неудавшегося прорыва из окружения, аккумулирует самую суть генеральской судьбы.

Прекрасной была цель. Освободить Ленинград, спасти от голодной смерти многие сотни тысяч людей.

Полководец, совершивший это в январе сорок второго, сделался бы народным героем. Но в январе сорок второго для этого полководцу и нужно было быть народным героем.

Увы…» Ни Кирилл Афанасьевич Мерецков, ни Михаил Семенович Хозин, ни сам Андрей Андреевич Власов явно не подходили на эту роль. Они не способны были возвыситься над заботами о собственной карьере, и в результате с ними случилось то, что всегда происходит с людьми, поставленными на гребне событий и не4 способными переломить течение.

Мерецкова от этой печальной участи, как мы уже говорили, спасла интрига Михаила Семеновича. Сам М.С. Хозин оказался навсегда сброшенным с командных высот.

Еще печальнее оказалась судьба Власова.

Впрочем, в последних числах апреля, когда еще можно было предпринять энергичные меры для спасения хотя бы части армии, до того дня, когда, заложив руки за спину, опустив голову, Власов будет стоять, словно нашкодивший школьник, перед крыльцом штаба 18-й немецкой армии, оставалось еще больше двух месяцев…