"Белая дорога" - читать интересную книгу автора (Коннолли Джон)

Глава 23

Я ехал в Колумбию в полной тишине, не включая музыку. Казалось, что я медленно дрейфую вдоль дороги И-26 северо-западнее Дорчестера, и округа Колхаун; огни немногочисленных машин, проносящихся по встречной полосе мимо меня, напоминали светлячков, летящих параллельно друг другу и постепенно меркнущих на расстоянии или исчезающих за поворотами дороги.

Повсюду здесь росли деревья, и в темноте за ними скорбела земля. Почему бы и нет? Она была отравлена собственной историей, переполнена телами мертвых, которые лежали под листьями и камнями: британцы и колонисты, конфедераты и унионисты, рабы и хозяева, захватчики и их жертвы. Если поехать на север, в Йорк и Ланкастер, там можно найти следы, оставленные когда-то ночными разбойниками, их лошадьми, скачущими галопом по грязи и воде под белыми попонами, забрызганными грязью. Всадники гонят их вскачь, уничтожая все вокруг; пробивают выстрелами новое будущее, оставляя свои души в грязи под копытами коней.

Кровь мертвых изливается в мир и облаками затуманивает реки, стекает с гор и лесов, с кленов и тополей, раскрашивает кизил, рыбок в реке, всасывается через их жабры. Речные выдры, которые вылавливают рыбу из воды, заглатывают вместе с ней и кровь людей. Кровь вливается и в майских жуков и мошек, которые темными роями носятся над Пидмонтским мелководьем — там, где мелкая рыбешка жмется ко дну, чтобы не стать добычей солнечников, которые охотятся на нее, скрываясь в тени листьев водяных лилий. И красота белых цветов маскирует уродливые паукообразные стебли.

Здесь, в этих водах, солнечный свет создает странные узоры на воде, не зависящие ни от течения реки, ни от ветра. Это мелкие серебристые рыбки, которые кружатся в потоке света. Он отражается от поверхности ручьев, ослепляя хищников и заставляя их видеть огромное чудище вместо легкой добычи. Эти болотистые места — райское место для мелкой рыбы, хотя пролитая когда-то кровь нашла ходы даже в эти места.

Не потому ли вы остались здесь, Терезий? Не потому ли маленькая квартирка номер восемь не носит следов вашего присутствия? Потому что вас нет в городе, нет того, что составляет вашу сущность. В городе вы всего лишь один из преступников, отбывших наказание; еще один бедняк, убирающий за более богатыми, чем он, наблюдающий за их растущими аппетитами и тихо молящийся своему богу за их спасение. Но это всего лишь фасад, не так ли? Ваше подлинное нутро совсем иного свойства. Ваша сущность чужда этому миру. Она проживает в мелких заболоченных озерках, тая от мира то, что вы стремились скрыть все эти годы. Это вы. Вы загнали их, разве не так? Ведь это вы их караете за то, что они совершили когда-то? Это ваше место. Вы узнали, что они натворили, и решили заставить их поплатиться за это. Но потом на пути встала тюрьма, и вам пришлось ждать, чтобы продолжить свое дело. Я не виню вас. Вряд ли человек может спокойно смотреть на то, что содеяли эти твари, и не испытывать жгучего желания наказать их любыми доступными средствами. Но это уже не подлинное правосудие, Терезий, потому что, совершая то, что вы делаете, нельзя добиться справедливого отмщения за преступление Мобли и Поведы, Ларуза и Труэта, Эллиота и Фостера. Подлинное правосудие не может быть осуществлено без раскрытия этой тайны.

И как быть с Марианной Ларуз? Ее несчастье заключалось только в том, что она родилась в этой семье и была отмечена печатью преступления своего брата. Не подозревая об этом, она взяла его грехи на себя и была за это наказана. Ее нельзя было наказывать. С ее смертью был сделан шаг в сторону, в то место, где справедливость и жестокость уже не отделимы друг от друга.

Значит, вас надо остановить и поведать, наконец, миру историю о том, что случилось на Конгари, потому что иначе женщина с покрытым чешуей лицом все так же будет бродить по ночам среди кипарисов и дубов тенью, которая иногда мерещится в темноте, но которую никто не видит. Она все так же будет разыскивать свою сестру, чтобы обнять ее, стереть кровь и грязь с ее лица и тела, смыть страдание и унижение, стыд, страх и боль.

Топи — я проезжал теперь совсем близко от них. Мою машину слегка занесло, затем я почувствовал, как она накренилась в сторону, выехала на обочину, подпрыгнула на неровной земле, потом снова выбралась на дорогу. Топи — это своеобразные предохранительные клапаны: они всасывают в себя паводковые воды, собирают дождевую воду и осадки и влияют на уровень влажности в прибрежной зоне. Но реки все продолжают течь через них, а следы крови все никак не исчезнут. Они смешиваются с водой, которая добирается до берега моря, здесь они попадают в темные воды у границы соляных озер и, наконец, вливаются в море. Вся земля, весь океан отравлены кровью. Одно-единственное преступление может пустить корни и оплести ими всю природу; и весь мир может измениться, неузнаваемо преобразиться под влиянием всего одной-единственной смерти.

Огни — свет фар ночных путников, горящие дома, тлеющие поля. Стук копыт лошадей, почувствовавших запах дыма и заметавшихся в панике; всадники, мечущиеся под дождем, пытаясь поймать и закрыть им глаза, чтобы животные не видели пламени. Но, едва свернув, они попадают в ямы — темные провалы с черной водой в глубине. Появляется еще больше огней, столбы огня, вспыхнувшего от выстрелов из глубины этих воронок; крик женщин тонет в реве огня.

Графство Ричленд — река Конгари течет на север, а я следую вдоль нее по дороге, с трудом продвигаясь вперед; мое внимание поглощено тем, что меня окружает. Я двигаюсь в сторону Колумбии, на северо-запад, приближаюсь к развязке, но не могу думать ни о чем, кроме девушки, лежащей на земле со сломанной челюстью. Она вот-вот потеряет сознание.

— Прикончи ее.

Она моргает.

— Прикончи ее.

Я уже больше не я.

— Убей ее.

Ее глаза расширяются. Она видит, как опускается камень.

— Убей ее.

Она мертва.

Я снял номер в «Клауссенс Инн» на Грин-стрит, в здании бывшей пекарни около площади Четырех Законов, неподалеку от университета Южной Каролины. Принял душ и переоделся, потом снова позвонил Рейчел. Мне нужно было услышать ее голос. Когда она ответила, ее голос звучал так, будто она немного выпила. Она приняла стаканчик «Гиннесса» — друга беременных женщин — с одной из своих подруг из общества имени Одюбона, и он сразу же ударил ей в голову.

— Это железо, — сказала она. — Мне это полезно.

— Так говорят обо многих вещах. Обычно это неправда.

— Что там у тебя происходит?

— Все по-старому, все по-старому.

— Я волнуюсь за тебя, — сказала она, и голос ее изменился. На сей раз он не был тягучим, и в нем не осталось и намека на то, что она выпила. Я понял, что Рейчел опять сыграла со мной шутку. Это была всего лишь маскировка, как будто законченное произведение искусства, написанное старым мастером, хотели замазать, дабы спрятать или сделать так, чтобы его не узнали. Рейчел хотела напиться. Она хотела быть счастливой и беззаботной, слегка навеселе от стаканчика пива, но все было не так, как должно быть. Она беременна, отец ребенка далеко на Юге, и вокруг него постоянно умирают люди. В то же время человек, который ненавидит нас обоих, пытается выбраться из тюрьмы (его проклятия и зловещие пророчества все еще раздавались у меня в мозгу).

— Все хорошо, — соврал я. — У меня все в порядке. Дела подходят к концу. Я уже во всем разобрался. Я, кажется, понял, что происходит.

— Расскажи мне, — попросила она.

Я закрыл глаза, и мне показалось, что мы лежим рядом в темноте. Я чувствую тонкий запах ее кожи, ее тело рядом с собой...

— Не могу.

— Пожалуйста. Поделись со мной, что бы это ни было. Мне нужно, чтобы ты со мной чем-нибудь делился, чтобы ты прикоснулся ко мне, был со мной хоть как-то.

И я рассказал ей.

— Они изнасиловали двух молодых женщин, Рейчел, двух сестер. Одна из них была матерью Атиса Джонса. Она забили ее камнями насмерть, а вторую сожгли заживо.

Она не отвечала, но я слышал, как она дышит.

— Эллиот был одним из них.

— Но ведь он вызвал тебя туда. Он просил тебя помочь.

— Просил.

— Все это была ложь?

— Нет, не совсем. Правда не всегда лежит на поверхности.

— Тебе надо уехать оттуда. Уезжай.

— Не могу.

— Пожалуйста.

— Я не могу, Рейчел, ты же знаешь, что не могу.

— Пожалуйста...

Я сидел в кафе «Вчера» на Девин-стрит. Звучала песня Эмили Харрис. Она пела, и надтреснутый голос Нила Янга сливался с ее голосом. Во времена Бритни Спирс и Кристины Агилеры было что-то утешающее и странно трогательное в голосах этих двух стариков. Они пели о любви и мечтах, о возможности одного последнего танца. Рейчел бросила трубку в слезах. Я не мог чувствовать ничего, кроме вины за то, что позволил втянуть себя в это, но отступить уже не мог.

Я поел в зале, потом подошел к бару и уселся на стул у стойки. Под плексигласом на стойке лежали фотографии и старые рекламки, выцветшие от времени. Полный мужчина в подтяжках кривлялся перед камерой. Женщина держала в руках щенка. Парочки обнимались и целовались. Мне стало интересно, помнит ли кто-нибудь их имена.

Возле бара мужчина с бритой головой, на вид лет около тридцати, увидел меня в зеркале, затем обернулся и тут же уставился на свое пиво. Наши глаза случайно встретились, он не смог скрыть, что узнал меня. Я продолжал сверлить взглядом его затылок, разглядывая мощные мускулы шеи и плеч, бугры мышц на спине, тонкую талию. Постороннему наблюдателю он мог бы показаться мелким, женственным, но он был жилистым. Такого трудно свалить ударом, а если и свалишь, он сразу вскочит. На его плече я заметил фрагмент татуировки — краешек, выступающий из-под рукава майки, но ниже на руке ничего не было. Бугры мышц и сухожилия напрягались и расслаблялись, когда он сжимал и разжимал кулаки. Я наблюдал за тем, как он бросил второй взгляд в зеркало, потом третий. Наконец он сунул руку в карман своих выцветших, слишком обтягивающих джинсов, швырнул на стойку несколько долларовых монеток и спрыгнул с высокого стула. Парень направился в мою сторону, все еще сжимая и разжимая кулаки, так что даже старик, сидевший рядом с ним понял, что происходит, и попытался остановить его.

— Я вам чем-то мешаю? — спросил он.

В кабинках по обе стороны от меня разговоры затихли, все вокруг смолкло. В левом ухе парня блестела серьга, изображающая индейца со сжатым кулаком; брови высоко поднялись, а голубые глаза на бледном лице метали молнии.

— А я полагаю, что это вы напрашиваетесь на знакомство со мной, судя по тому, с какой страстью вы разглядывали меня в зеркале, — парировал я.

Справа от меня какой-то мужчина прыснул в кулак. Бритоголовый тоже это услышал, потому что его голова дернулась в том направлении. Смешок тут же стих. Он снова посмотрел на меня. Теперь бритоголовый пристукивал ботинками все более воинственно.

— Не искушай меня, мужик... — это была уже явная угроза.

— Да и не думал даже, — невинно ответил я. — А вы хотите попробовать?

Я послал ему свою самую подкупающую улыбку. Лицо бритоголового покраснело, и казалось, он на меня сейчас набросится, как вдруг рядом с ним раздался тихий свист.

Появился человек постарше с зачесанными назад длинными темными волосами и твердо ухватил моего собеседника за плечо.

— Оставь его, — посоветовал он.

— Но он назвал меня гомиком! — запротестовал бритоголовый.

— Он всего лишь пытался разозлить тебя. Пошли.

Какое-то мгновение бритоголовый пытался вырваться из твердого захвата, потом в сердцах плюнул на пол и рванулся к двери.

— Я должен извиниться за моего юного друга. Он очень чувствительно относится к такого рода вещам.

Я кивнул, но не подал вида, что узнал человека, стоявшего передо мной, — агента младшего Ларуза, человека, который ел хот-дог на слете сторонников Роджера Боуэна. Он знал, кто я, и следил за мной. А значит, он знает, где я поселился, и, вероятно, подозревает, почему я здесь.

— Мы пойдем своей дорогой, — сказал темноволосый.

Он наклонил голову, прощаясь, затем повернулся, чтобы уйти.

— До скорой встречи, — ответил я.

Его спина замерла.

— С чего вы взяли? — спросил он, слегка повернув голову так, чтобы я мог видеть его профиль: прямой нос, продолговатый подбородок.

— У меня чутье на такие вещи, — объяснил я.

Мой собеседник в раздумье потер переносицу указательным пальцем.

— Вы забавный человек, — усмехнулся он, отбросив притворство. — Мне будет жаль, когда вы покинете нас.

Затем он вышел из бара вслед за бритоголовым.

Я вышел оттуда спустя двадцать минут вместе с кучкой студентов и оставался среди них, пока не дошел до угла Грин и Девин. Я не заметил и следа тех двоих, но, без сомнения, они где-то рядом. В фойе «Клауссенс Инн» джазовая музыка, включенная на полную мощность, перекрывала голоса людей. Я кивнул, пожелав спокойной ночи молодому человеку за стойкой. Он кивнул в ответ, оторвавшись от чтения учебника по психологии.

Я позвонил Луису из номера. Он ответил осторожно, не узнав номера на дисплее.

— Это я.

— Как дела?

— Не фонтан. Похоже, за мной «хвост».

— Сколько?

— Двое. — И я описал ему сцену в баре.

— Их нет рядом?

— Полагаю, что они где-то поблизости.

— Ты хочешь, чтобы я пришел?

— Нет, оставайся с Киттимом и Ларузом. Есть что-нибудь для меня?

— Наш друг Боуэн приходил сегодня вечером, провел некоторое время с Эрлом-младшим, а потом довольно долго говорил с Киттимом. Они, должно быть, считают, что сумеют схватить тебя там, где им захочется. Это была ловушка, с самого начала.

Нет, не только ловушка. Это было гораздо больше, чем просто ловушка. Марианна Ларуз, Атис, его мать и ее сестра — то, что случилось с ними, было реальным, ужасным и никак не связанным ни с Фолкнером, ни с Боуэном. Это и есть подлинная причина, по которой я был здесь, причина, по которой я остался. Все остальное не важно.

— Я буду на связи, — пообещал я и положил трубку.

Мой номер выходил окнами на фасад здания на Грин-стрит. Я снял матрас с постели и расстелил его на полу, беспорядочно набросав на него вещи. Затем разделся и улегся вплотную к стене под окном. На двери была цепочка, перед ней стоял стул, а мой пистолет лежал на полу возле подушки.

Она удалялась отсюда куда-то — белое сияние среди деревьев, пронизанное бледным светом луны. За ней река была украшена сверкающими звездами, которые проносились по течению мимо окружавших реку деревьев.

Белая дорога — везде. Это — все. Мы идем по ней, мы сходим с нее.

Пора спать. Пора спать и видеть во сне, как тени двигаются по Белой дороге. Спать и видеть девушек, которые падают и мнут белые лилии, умирая. Спать и видеть изуродованную руку Кэсси Блайт, появляющуюся из темноты.

Идти спать, не зная, где находишься, — среди потерянных или найденных, живых или мертвых.