"Белая дорога" - читать интересную книгу автора (Коннолли Джон)

Глава 4

Человек по имени Лэндрон Мобли остановился и прислушался, его палец соскользнул с предохранителя охотничьего ружья. У него над головой с листьев хлопкового дерева сорвались крупные капли дождя, оставляя следы на массивном стволе. Справа от него, откуда-то из-под земли, послышались глубокие, резонирующие звуки — квакала лягушка-вол; красновато-коричневая сороконожка суетливо перемещалась вокруг носка его левого ботинка в поисках паука или другой снеди, в то время как парочка жуков-броненосцев беззаботно поедала свою добычу, не замечая надвигающейся угрозы. Некоторое время Мобли наблюдал за ней, с удивлением отмечая, как убыстрились движения сороконожки в последний момент: ее конечности и усики слились в одно пятно, а броненосцы, стремясь защититься, превратились в серые шарики. Сороконожка облепила одного из них всем телом и пристроила свои челюсти в том месте, где головка соединялась с тельцем, выискивая уязвимое место, чтобы впрыснуть яд. Результатом короткой борьбы, естественно, стала смерть броненосца, и Мобли вернулся к более насущному занятию.

Он прижал к плечу ореховый приклад своего «voere», сморгнул набежавшую капельку пота, припал правым глазом к оптическому прицелу; синеватая сталь дула винтовки тускло отсвечивала в позднем дневном свете. Справа снова раздалось кваканье, за ним последовал резкий клекот. Мобли вздохнул, описал винтовкой небольшую дугу, пока она не уставилась в заросли вяза и клена, с которых, подобно змеиным шкуркам, свисали засохшие лозы дикого винограда. Когда с вершины дерева взмыл коршун — его длинный черный хвост напоминал по форме вилку, белый окрас подбрюшья, лап и головы резко контрастировал с чернотой оперения крыльев, — охотник опять глубоко вдохнул, затем выдохнул, и мрачная тень накрыла птицу, неся с собой неминуемую смерть.

Его грудь взорвалась кровью и перьями, когда пуля 38-го калибра разорвала коршуна на взлете; секундой позже он рухнул в заросли ольшаника. Мобли опустил приклад и освободил патронник. Пятый заряд добавил птицу к другим его трофеям: еноту, виргинскому опоссуму, соловью, каймановой черепахе, которой он снес голову одним выстрелом, когда она вылезла на бревно и выставила ее погреться на солнышке всего в двадцати футах от того места, где стоял Мобли.

Он пошел к ольшанику и пошарил под деревьями, пока не нашел тушку птицы — ее клюв был приоткрыт, отверстие в центре его зияло багрово-черной раной. Он почувствовал удовлетворение, которое не испытывал прежде, почти сексуальное возбуждение, охватившее его от того что он совершил: не просто оборвал жизнь созданья, но словно вычеркнул часть красоты из мира, которому она принадлежала. Мобли прикоснулся к птице дулом винтовки, и ее теплое тело поддалось давлению, перья зашевелились, словно в тщетной попытке прикрыть рану, повернуть время вспять, заставить кровь наполнить сосуды, расправить простреленную грудь, чтобы коршун снова взмыл в поднебесье, поднялся до того момента, когда толчок стал бы мгновением сотворения, а не разрушения.

Мобли присел на корточки и аккуратно перезарядил ружье, затем опустился на ствол упавшей березы и достал из рюкзака бутылочку «Миллера». Он сдвинул кепку на затылок, сделал долгий глоток из горлышка. Его глаза не отрывались от того места, где лежал мертвый коршун, как будто охотник и в самом деле ожидал, что он оживет, окровавленный взмоет в небеса. В темной глубине своего нутра Лэндрон Мобли желал, чтобы птица была только ранена. Тогда бы он раздвинул листья и увидел бы ее, бьющуюся в агонии на земле: крылья напрасно трепещут в грязи, кровь льется из груди. Тогда бы он смог опуститься на колени, левой рукой обхватить горлышко птицы, вставить палец в пулевое отверстие, размыкать плоть, пока жертва еще бьется в руках, чувствовать ее тепло, раздирать мясо пальцем, пока, наконец, она не дернется в последний раз и не затихнет окончательно. Мобли сам стал бы тогда пулей, пронзающей тушку, силой, несущей смерть.

Он открыл глаза.

На его пальцах была кровь. Мобли взглянул вниз. Коршуна разнесло на куски, перья покрывали землю, в невидящих глазах отражались бегущие по небу облака. Лэндрон рассеянно поднес испачканные пальцы к губам, прикоснулся языком и ощутил запах коршуна, затем яростно заморгал, вытер руки о штаны дочиста, ощущая одновременно и смущение, и возбуждение от совершенного и вожделенного. Эти приливы накрывали его так внезапно, что он иногда даже не замечал ни их приближения, ни начала отливов, даже не всегда мог полностью испытать наслаждение.

Какое-то время он находил выход обуревающим его страстям на работе. Он мог прихватить какую-нибудь женщину из камеры и запустить пальцы в ее плоть, зажав рукой рот и раздвигая с силой ноги. Лэндрон Мобли был одним из полусотни сотрудников, которых Департамент исправительных учреждений штата Южная Каролина уволил в прошлом году за «противозаконные отношения» с заключенными. Противозаконные отношения! Мобли просто обсмеялся. Такими словами Департамент прикрылся в средствах массовой информации, пытаясь завуалировать то, что творилось на самом деле. Ну, понятное дело, были и такие бабы, которые по своей воле отдавались, кто из одиночества, кто от похоти или за пару пачек сигарет, «косяк» или кое-что посильнее. Это было, по сути, беспределом — не важно, как они это там назвали. Лэндрон Мобли был не из тех, кто церемонился с бабьем. И в женской исправительной колонии на Коламбиа Брод Ривер-роуд были те, кто смотрели на него не только с уважением, но и с ужасом, после того как он показал им, что может произойти, если они вздумают перечить или ослушаются старину Лэндрона. Лэндрона с его пустыми, холодными глазами, который стремился заполнить их пустоту отраженными эмоциями жертвы — будь то боль или удовольствие. Он не делал различия между двумя крайностями: чувства других не имели для него никакого значения; но больше всего, если уж говорить начистоту, его привлекала борьба и сопротивление, а потом принудительная, неминуемая капитуляция. Лэндрона, шастающего из камеры в камеру, высматривающего среди этих свернувшихся под жалкими покрывалами комочков ту, что послабее. Лэндрона, переполненного ядом, склоняющегося над худой, темной тенью, с силой отрывающего прижатую к груди голову, обездвиживающего жертву массой опускающегося на нее тела. Лэндрона, который стоит сейчас под дождем, среди надрывного кваканья лягушек. Кровь коршуна еще не остыла на его пальцах, ощущения кристаллизуются и залегают в памяти.

А потом одна из местных газетенок разузнала о некой Мирне Читти, над которой надругались, когда она отбывала шестимесячный срок за кражу кошелька. И тут началось расследование. Она и выложила все: как он заглядывал время от времени к ней в камеру, бросал на койку, потом раздавался звук расстегиваемого ремня, а затем наступала боль... Господи, какая ужасная боль! На следующий же день фамилии Лэндрона уже не было в платежной ведомости — уволили, а через неделю он уже получил уведомление об увольнении, но на этом дело не кончилось. На 3 сентября в Комитете по предупреждению правонарушений были запланированы слушания по делу, к тому же пошли слухи, что против Лэндрона и пары других охранников будут выдвинуты обвинения в изнасиловании. В общем, началась заваруха, и Мобли понял, что, если все пойдет таким чередом, ему крышка.

В этой ситуации было очевидно: Мирна Читти никак не должна дать показания в деле об изнасиловании. Он-то знал, что случается с тюремными охранниками, получившими срок: то, что он проделывал с женщинами, вернется ему стократно, а такая перспектива Мобли совсем не улыбалась. Если в суде прозвучат показания Мирны Читти, это фактически будет смертным приговором для Лэндрона, и его приведут в исполнение каким-нибудь черенком лопаты или длинной ручкой швабры. Мирну должны были выпустить 5 сентября — за сотрудничество со следствием ей скостили срок, — так что Лэндрон подкараулит ее, когда она притащит пожитки в свой дерьмовый домишко. А затем они поболтают немного, и, возможно, он напомнит ей, что она потеряла с тех пор, как старина Лэндрон перестал заглядывать к ней в камеру или таскать ее в душ для обыска на предмет контрабанды. Нет уж, рука Мирны Читти не коснется Библии, она не назовет его насильником, не то просто умрет на месте.

Он еще раз глотнул как следует из бутылки и изо всей силы пнул ботинком холмик земли. У Лэндрона Мобли было не так много друзей. Безмерно жадный в пьяном состоянии, он, надо отдать ему должное, и в трезвом виде щедростью не отличался, так что никто не мог подозревать в нем скрытой добродетельности. Уж такой он был — отщепенец, чужак, нелюдим. Его презирали за необразованность, склонность к жестокости, за миазмы его извращенной сексуальности, которые заполняли пространство вокруг него, как вонючий смог. Но особенности его натуры, с другой стороны, привлекали к нему тех, кто признавали в Мобли существо, благодаря которому они могли бы окунуться в мир порока, не утонув в нем целиком, — достаточно было только использовать полную извращенность этой твари как средство удовлетворения своих желаний без видимых последствий.

Но последствия наступали всегда, потому что Мобли был как плотоядное растение, которое завлекает жертвы соблазном сладких соков, а затем буйно расцветает, пока жертвы медленно погружаются в пучину того, чего они так вожделели. Порочность Мобли могла передаться в слове, в жесте, в обещании, она использовала слабость человеческой натуры, как вода, пробивающая трещину в бетоне, расширяя и углубляя ее, и тогда душа человека неминуемо низвергалась в тартарары.

Когда-то у Лэндрона была жена, ее звали Линетт. Она не была ни красавицей, ни умницей — жена как жена. И он мучил ее годами, как мучил и остальных женщин. Однажды он вернулся с работы, а ее не оказалось дома. Она ушла практически безо всего, прихватив только чемодан с самым необходимым, да немного наличности, которую Лэндрон держал в старом щербатом кофейнике на всякий непредвиденный случай. Он до сих пор помнил взметнувшуюся в нем волну гнева, чувство покинутости и предательства, когда его одинокий голос гулким эхом разносился в пустоте их аккуратного домика.

Впрочем, он добрался до нее. Мобли как-то предупредил ее, что произойдет, если она вздумает уйти от него, а в таких делах Лэндрон был человеком слова. Он разыскал ее в каком-то занюханном мотеле на окраине Макона, в Джорджии, ну, а потом они славно провели время. По крайней мере, он уж точно. Впрочем, Мобли не сказал бы этого про Линетт: когда он закончил с ней разбираться, она и сама ничего не могла толком сказать. Да и вообще, пройдет много времени, прежде чем какой-нибудь мужик взглянет на Линетт Мобли, не испытав при этом рвотных позывов.

Порой Лэндрон погружался в свой собственный мир фантазий: мир, в котором все эти линетты знали свое место и не пускались в бега, стоило мужу отвернуться; это был мир, где он по-прежнему носил форму и мог вытащить любую тварь из ее камеры, чтобы немного поразмяться; мир, в котором Мирна Читти все пыталась скрыться от него, а он настигал, настигал, настигал и хватал ее, разворачивал к себе лицом так, чтобы видеть эти карие глаза, полные ужаса, пока он заламывал ее ниже, ниже...

Топь Конгари вокруг него, казалось, куда-то отступила, ее границы стали размытыми, вокруг заклубился серо-зелено-черный туман, и только падающие на землю капли и крики птиц доносились до слуха Мобли. Но вскоре даже эти звуки перестали существовать для него, и в своем темном мире Лэндрон отдался собственному ритму.

Но Лэндрон Мобли не покинул Конгари. Отсюда он не уйдет никогда.

Топь Конгари была очень старой. Она уже была старой, когда доисторические охотники добрались сюда; древней, когда Эрнандо де Сото проходил здесь в 1540; и совершенно древней, когда местные индейцы вымерли во время эпидемии оспы в 1698. В сороковых годах восемнадцатого века поселенцы-англичане наладили здесь первую паромную переправу. Но только в 1786 году Исаак Хугер начал строительство системы паромов, с помощью которых можно было регулярно переправляться через топь. На ее северо-западных и юго-западных границах в грязи и расщелинах полегло немало рабочих, занятых на строительстве плотин, которые возводили в начале девятнадцатого века. А в конце его «Сент-Ривер Сайпрес Ламбер Компани» Фрэнсиса Бедлера начала вести в здешних местах заготовку леса, которая прервалась в 1915 году, но возобновилась полвека спустя. В 1969 интерес к этому делу снова проснулся, и вырубки продолжались до 1974, в результате чего среди местных жителей возникло движение за спасение окружающих земель, на части которых никогда не производили вырубок, и они представляли собой нетронутые остатки прежних лесов. В настоящий момент около 22 000 акров были отведены под Национальный заповедник, половина территории представляла собой древние леса, простирающиеся от Миерс Грик и Олд Блафф-роуд на северо-востоке до границ округов Ричленд и Калхаун на юго-востоке, где они вплотную подходили к железной дороге. Только один небольшой участок размером две на полмили остался в частном владении.

Он был как раз неподалеку от того места, где сейчас сидел Лэндрон Мобли, погрузившись в грезы о женских слезах. Конгари была его прибежищем. То, что он проделывал здесь в прошлом, среди деревьев, в грязи, никогда не беспокоило его. Наоборот, он наслаждался всем этим, память о том времени обогащала его сегодняшнее тусклое существование. Здесь время терялось, в нем оживали прошлые наслаждения. Нигде Лэндрон Мобли не был самим собой настолько, как здесь.

Неожиданно глаза Мобли открылись, но он не шевельнулся. Медленно, почти незаметно, он повернул голову налево, и его взгляд наткнулся на мягкий карий взор белохвостого оленя. Рыжевато-коричневый, пять футов в холке, с белыми полукольцами на горле и вокруг ноздрей и глаз. Его хвост ходил вперед-назад от возбуждения, открывая белизну подшерстка.

Мобли догадывался, что в округе водились олени. На расстоянии примерно с милю от реки ему попадались следы копыт, он замечал на тропах катышки их испражнений; погрызенные ветви кустарников или неровные зазубрины, оставленные оленьими рогами на стволах деревьев, лишний раз подтверждали, что в этих заповедных лесах они водятся, но Лэндрону никак не удавалось повстречаться с ними. Он почти утратил надежду, что за эту вылазку ему удастся подстрелить оленя, и вот он, прекрасный самец, уставился на него из-за могучей сосны. Не сводя с оленя глаз, Мобли протянул правую руку за ружьем.

Его рука нащупала пустоту. Озадаченный, он посмотрел направо. Ружье исчезло, небольшая вмятина на земле была единственным подтверждением того, что оно здесь действительно лежало. Мобли стремительно выпрямился и услышал, как олень издал свистящий тревожный храп, прежде чем скрыться в лесной чаще, мелькая поднятым хвостом. Но Лэндрон остался безучастным к его прыжку: «voere» было, пожалуй, самым ценным из всего его имущества, а сейчас его умыкнули, пока он развлекался со своим членом до состояния отключки.

Мобли в бешенстве сплюнул на землю и принялся рассматривать следы. Они обнаружились справа от него и привели к густому кустарнику, а дальше потерялись. На почве остались зигзагообразные узоры: судя по всему, вор был тяжелым человеком.

— Проклятье, — прошипел он. Затем повторил, громче:

— Будь ты проклят!

Он взглянул на следы еще раз, и внезапно на смену злости в его душу стал медленно заползать липкий страх. Он находится в лесах близ Конгари один и без оружия. Возможно, вор удалился в сторону болота, а может быть, оставался где-то поблизости и наблюдал за реакцией Лэндрона. Мобли пробежался взглядом по деревьям, по земле, но не обнаружил присутствия другого человеческого существа. Поспешно и настолько бесшумно, насколько возможно, он прихватил рюкзак и направился к реке.

Обратная дорога к тому месту, где он оставил лодку, заняла минут двадцать. Его продвижение порой замедлялось: Лэндрон старался избегать лишнего шума, к тому же он иногда неожиданно останавливался, чтобы ухватить хоть какие-то признаки возможной Слежки. Пару раз ему, казалось, удавалось приметить мелькнувшую среди деревьев фигуру, но, едва он замирал, замирал и мир вокруг него, а единственным звуком было непрерывное капанье воды, стекающей с листьев и веток. Но не обман зрения нагнетал страх в душе Мобли.

Птицы замолкли.

По мере приближения к реке он зашагал шире, его ботинки захлюпали, как от ходьбы по грязи. Он оказался в зарослях подлеска, ограниченного поваленными деревьями и остатками мертвых деревьев, которые стали прибежищем для дятлов и мелких млекопитающих. Часть этих завалов была следствием сокрушительного урагана «Хьюго», который в 1989 скосил значительную часть леса, но, тем самым дал импульс росту новых побегов. За последним рядом молодых деревцев Лэндрон Мобли разглядел темную поверхность реки Конгари, полноводной благодаря разливу Пидмонта. Он рванул сквозь невысокие заросли и очутился на берегу. Бородатый испанский мох, свисая с кипарисовых веток, щекотал затылок Мобли, пока он стоял как вкопанный недалеко от того места, где оставил лодку.

Его лодки теперь тоже не было на месте.

Но он заметил нечто другое.

Это была женщина.

Она стояла к нему спиной, поэтому Мобли не мог разглядеть ее лица. Белое покрывало окутывало незнакомку с ног до головы. Она стояла на мелководье, и края одеяния теребило течение. Мобли наблюдал за тем, как она склоняется, опускает руки в воду, зачерпывает ее ладонями, поднимает руки и дает воде пролиться ей на лицо. Он заметил, что под покрывалом на ней нет одежды. Это была грузная женщина. Когда она присаживалась на корточки, под натянутой тканью явственно обозначалась темная ложбинка между ягодицами; кожа выглядела шоколадом на фоне белоснежной глазури ее накидки. Мобли было даже испытал приступ сексуального возбуждения, только...

Только он не был уверен, можно ли назвать то, что было под тканью, кожей. Она вся была словно искромсана и напоминала собой не то чешую, не то коросту: будто из нее извлекли какую-то субстанцию или, наоборот, что-то налепили на нее, так что кое-где ткань покрывала даже прилипла. Это делало женщину похожей на невиданную рептилию, и сходство с хищником заставило Мобли слегка отпрянуть. Вот он пытается разглядеть ее руки, но сейчас они скрыты под водой. Медленно женщина продолжает наклоняться все ниже, теперь под водой не только ладони, но и запястья, локти, она низко наклонилась над водой. Ему слышно, как она выдыхает, словно от удовольствия.

Это первый звук, который издала странная женщина. Ее молчание сначала настораживали Лэндрона, затем начали злить. Он наделал больше шума, чем перепуганный олень, когда ломился через заросли к берегу, но женщина, кажется, не заметила или решила не подавать вида, что заметила его присутствие. Мобли, несмотря на плохое предчувствие, решил с этим покончить.

— Эй! — окликнул он ее.

Женщина не ответила, но ему показалось, что ее спина напряглась.

— Эй! — повторил он. — Я с тобой разговариваю.

На этот раз женщина разогнулась и встала в полный рост, но не обернулась. Мобли чуть прошел вперед, пока его ноги не оказались у самой воды.

— Я ищу лодку. Ты не видела?

Женщина стояла не шевелясь. Ее голова, подумал Мобли, кажется ему слишком маленькой по сравнению с крупным телом, пока до него не дошло, что голова абсолютно лысая. Под накидкой он видел остатки коросты на ее черепе. Он протянул руку, чтобы прикоснуться к ней.

— Я сказал...

Мобли почувствовал сильное давление со стороны левой ноги, вдруг она подогнулась под его весом, и лишь тогда до него дошел звук выстрела. Он свалился на бок, оказавшись наполовину в воде, наполовину на берегу, и уставился на остатки того, что было его коленом. Пуля снесла кость коленной чашечки, обнажив красно-белое месиво. Его кровь хлынула в реку.

Стиснутые зубы разомкнулись, и Мобли взвыл от боли. Он оглянулся. Поискал глазами стрелка.

В этот момент раздался еще один выстрел.

Вторая пуля, прошла сквозь его позвоночник в области поясницы. Мобли отбросило в сторону, он лежал на земле, наблюдая, как темное пятно расплывается вокруг его ног. Хотел шевельнуть ногой, но не смог: тело ниже поясницы больше не слушалось его. Лэндрон понял, что его парализовало, но при этом продолжал чувствовать боль, которая стремительно заполняла собой каждую клеточку его организма.

Мобли расслышал приближающиеся шаги и скосил глаза. Он открыл рот, чтобы в который раз выругаться (все неприятности, крупные и мелкие он встречал ядреным словцом), но что-то острое пронзило его плоть, распороло подбородок: крюк прошел через мягкие ткани, проколол язык и верхнее нёбо. Боль была ужасная, а наступившая агония превзошла огненную муку в нижней части туловища и в левой ноге. Он попытался закричать, но сейчас крюк удерживал его рот закрытым. Хриплый, надтреснутый звук — все, что вырвалось из его глотки. Давление, а с ним и боль усилились, когда его голова запрокинулась, и Мобли медленно поволокли к лесу.

Странно, сколько раз в жизни он причинял боль, но всю безмерность Боли понял только сейчас. С каждой секундой, она становилась сильнее и сильнее, хотя, казалось бы, сильнее некуда. Она держала его в сознании, как палач жертву, и Мобли в последние минуты жизни воспринимал мир вокруг себя едва ли не яснее, чем когда-либо.

Он видел перед собой сталь крюка, чувствовал языком его вкус, зубами — его твердость. Он попытался поднять руку, чтобы ухватиться за крюк, но сил уже не было, и пальцы едва скользнули по металлу, прежде чем рука обмякла и опустилась. Блестящий кровавый след оставался за ним на листве, на земле. С небес, словно темный саван, стал опускаться на него полог. Лес начал смыкаться вокруг него, и в последний раз он взглянул в сторону реки, где женщина сбросила свое покрывало и, обнаженная, повернулась к нему.

И глубоко внутри него, в темноте нутра Лэндрона Мобли, вожделеющего боли и мучений других, тьма женщин, покрытых коростой, опустилась на него, а он закричал из последних сил...