"Плохие люди" - читать интересную книгу автора (Коннолли Джон)

Глава 7

Молох позволил им отдохнуть до конца дня, решив, что они поедут на север под покровом темноты. Утром Повелл и Шеферд направились к «Домашней кухне Мэри» и купили множество готовых блюд, которых им хватило на весь день. На обратном пути на Перри-авеню они остановились у винного магазина «Большой Гарри» и купили две бутылки «Вайлд Терки», чтобы согреться. Едва закончив тайные переговоры с Шефердом на кухне у Карен Мейер, Декстер и Брон воспользовались возможностью отдохнуть.

Молох знал достаточно много о Мейер по их прошлым делам и мог уверенно сказать, что эта дама редко принимает гостей. Ее дом был последним на улице и даже от соседнего коттеджа отделен стеной. Молох не был осведомлен, есть ли у нее любовник, но в холодильнике не было никаких фотографий, никаких маленьких знаков внимания или сувениров на полочке среди кулинарных книг. Он прошелся по ее кабинету, не обращая внимания на то, что оставляет отпечатки пальцев. Если они задержат его, у них и так будет более чем достаточно оснований вынести ему смертный приговор.

Кабинет сверкал чистотой, доступ к компьютеру оказался защищен паролем. Молох подозревал, что любому, кто попытается забраться в него без пароля, будет предоставлено всего две или три попытки, после чего компьютер начнет автоматически уничтожать память. Он изучил ее спальню и нашел коробку из-под обуви на платяном шкафу. В ней хранилась пачка писем от женщины по имени Джессика. Большинство из них выражали любовь, кроме самого последнего, датированного октябрем 1997 года, в котором приводились доводы в пользу разрыва их отношений. Джессика, похоже, встретила кого-то другого. Молох нашел забавным то, что Карен Мейер сохранила письмо о разрыве. Это показалось ему свидетельством склонности к мазохизму в личности мастера по изготовлению фальшивых документов. Возможно, какая-то ее часть даже получила удовольствие от того, что проделали с ней Уиллард и Леони, хотя Молох что-то сомневался в этом.

Ее тело все еще лежало на полу в подвале. Она продержалась дольше, чем он ожидал, и это его удивило. Он всегда считал Мейер прагматиком. Она должна была понимать, что ей придется рассказать ему обо всем, что она знает. Но что-то заставляло Карен скрывать нужные сведения так долго, что он стал опасаться, что она умрет раньше, чем сообщит ему о местонахождении его жены и сына. Она сочувствовала им. Молоху стало интересно, не были ли они с его женой в любовных отношениях. Сама эта мысль разозлила его.

Мэриэнн Эллиот. Она оставила ее имя почти нетронутым, лишь удлинила его, по сравнению с исходным Мариан. Это был умный ход, очень характерный для Мейер. Молох знал, что те, кто получал новые документы, иногда забывались в первые месяцы, не отзывались на свои новые имена и фамилии, когда к ним обращались, или подписывали чеки, договор на аренду или банковские документы своими старыми именами и фамилиями. Самый легкий путь избежать этого — дать им новые имена, которые начинаются с той же буквы, а лучше с двух первых букв их прежних имен. Так, Джеймс становился Джейсоном, Линда — Линдси.

Мариан стала Мэриэнн.

Его сына теперь звали Дэнни, а не Эдвард, как они договорились. Ну, возможно, «договорились» было не совсем подходящим словом. Его жена хотела что-нибудь простое и мальчишеское, но Молоху нравились официальные, строгие имена. Вот и верь суке, которая сбегает, да еще дает его сыну имя вроде Дэнни.

Молоха не особенно интересовало, что станется с мальчиком. Он может забрать его с собой, покидая остров, а может... оставить. Молох еще не решил. Но он точно знал, что никаких отцовских чувств по отношению к мальчишке не испытывает, но его жена должна узнать перед смертью, что в его власти сделать со своим сыном все, что он захочет. Он мог с легкостью отдать его сутенеру или насильнику-извращенцу, если решит, что сознание такой перспективы усилит мучения его жены перед смертью. Кстати, у него уже был на примете один извращенец, если дело дойдет до этого. В конце концов, им надо будет как-то расплатиться с полицейским. Это поможет ему держать рот на замке и даст им в руки факты, которыми они смогут шантажировать его позже, если вдруг мужика начнет мучить совесть.

Он перевернул обувную коробку и смотрел, как стопка фотографий рассыпается по неубранной постели Карен Мейер. Он переворошил их кончиками пальцев, переворачивая те, которые упали обратной стороной, пока не нашел одну, которая, как он предполагал, должна была находиться среди них. Его жена теперь была немного другой: ее волосы стали темнее, и, казалось, она старается скрыть свою природную красоту. Когда он впервые встретил ее в Билокси, она пользовалась косметикой так деликатно, что это произвело на него сильное впечатление. Опыт общения с официантками из казино позволял предполагать, что все они похожи на шлюх, рекламирующих продукцию фирмы «Мэри Кей». Теперь ее бледное, измученное лицо было совершенно не подкрашено, волосы прилизаны. Моментальное фото, снятое автоматом, свидетельствовало, что она долгое время плохо спала. Проницательный человек, взглянув на снимок дважды, заметил бы что-то от ее былой красоты, которую женщина старалась замаскировать, а человек, наделенный особыми способностями, мог бы заподозрить, что в прошлом она подвергалась унижениям и испытывала боль, которые и заставили ее предпринять такие шаги. Женщина обнимала мальчика, его большой палец поднят вверх, на голове — корона: это его день рождения.

Молох ее недооценивал, и именно это огорчало его больше всего, даже больше, чем само предательство. Он думал, что хорошо знает жену, настолько, насколько мог знать только он один, кто изучил все, что доставляет ей удовольствие и что причиняет боль. Он был уверен, что раздавил ее. Что она была такое? Вещь, которой можно пользоваться, часть фасада, чтобы обманывать тех, кто станет следить за ним, любящим отцом семейства, живущим в чистеньком домике с милой женушкой, маленьким сынишкой, который, несомненно, первый шаг на пути к дому, полному детей и внуков.

Молох не был обычным ненавистником алкоголиков, нападающим на них, и мелким садистом — тем типом, который в конце концов заставляет объект своей ненависти пойти против него с оружием в руках в неосознанном стремлении выжить. Нет, способность Молоха причинять боль — эмоциональную, физическую, психическую — была гораздо более изысканной. Боль, давление, нажим никогда не должны были становиться невыносимыми, и их надо было разнообразить приливами доброты и даже нежности, напоминаниями о любви, чувством защищенности, опоры, нужды в ком-то. И все же, черт дери эту суку, ей каким-то образом удалось скрыть от него существенную часть своей натуры, до которой он так и не смог дотянуться! Эти качества и позволили ей сбежать от него. Его сильно впечатлило то, каких успехов она достигла. Возможно, по своим способностям они были гораздо ближе друг другу, чем он мог себе представить.

Молох положил фотографию в карман своего пиджака, затем спустился вниз по лестнице и включил телевизор. Гвоздем программы новостей был сюжет о том, как ведутся поиски беглеца, как расширился район поисков. Теперь сеть поисков охватывала не только штаты, расположенные вдоль границы с Мексикой, но и все южные и северные, вплоть до Мэриленда. Хуже того, они раскопали сведения о соучастниках, и теперь ему, в дополнение к Уилларду, надо было беспокоиться и о Декстере с Шефердом. Их фотографии появились во всех программах новостей вместе со всеми известными кличками. Их дальнейшее использование в деле было довольно рискованным, но это можно было предвидеть. Добравшись до Мэна, они смогут завершить работу за несколько часов, а потом отправятся в Канаду. Большинство дорог через границу не патрулируются, и те, кто хочет устроить себе поездку в соседнюю страну, легко могут осуществить это предприятие, не ставя в известность чиновников. Декстер давно убедился в этом.

Декстер был очень умен. Вот почему ему было поручено управление организацией, как только стало очевидным, что Молоху предстоит встреча с судом присяжных. Куда бы ни направился Декстер, Леони и Брон последуют за ним. Что же до Шеферда, он был очень любопытной тварью. Похоже, он плывет по течению, не позволяя себе никаких острых ощущений — ни удовольствий, ни ненависти. Казалось, он очень мало получает от жизни, если не считать отдельных случаев, когда он урывал себе кусок из жизни других. В нем не было никакой сентиментальности, и, если он был честен в отношении кого-нибудь, это была честность человека, подписавшего контракт и старающегося держаться строго в рамках договора. Никакое вмешательство извне не могло аннулировать его, и Шеферд мог сделать все, что необходимо, чтобы выполнить соглашение в полном объеме.

Что же касается этих мужиков от сохи, Тэлла и Повелла, с мыслями о плантациях кукурузы, которые занимали место в их мозгах рядом с плохо скрываемой ненавистью к миру, Молох знал о них очень мало, кроме того, что Декстер ручался за обоих. Это были люди, готовые работать за деньги, и этого достаточно. Молох не знал, сколько денег из его наличных эта сука уже потратила, но оставшегося все равно будет достаточно, он был в этом убежден, чтобы поделить между ними, — пятьсот, а может, и шестьсот тысяч долларов. Самая трудная часть — побег, попутные убийства и определение места, где она скрывается, — были уже позади. Если повезет, они сделают свое дело быстро и разбегутся в разные стороны в течение двух дней. Если денег окажется меньше, чем они предполагают, Повелл и Тэлл пойдут в расход. Остальные поделят то, что останется. Молоху нужно только достаточно денег, чтобы покинуть страну. После этого он найдет возможность добыть еще денег. Возможно, он попросит Декстера присоединиться к нему, когда придет время.

Кроме того, Декстер со временем проникся духом фатализма, по наблюдениям Молоха, общим для людей. После многих лет, в течение которых человек совершал множество жестоких преступлений, чаша весов его самосознания все больше склоняется к тому, что и его самого ждет жестокая кончина. И это ощущение возрастает с каждым днем. Они слишком долго оставались в живых, чтобы мечтать о том, что смогут насладиться легким и приятным уходом со сцены. Декстер не стал менее осторожным, как это происходило с большинством людей его сорта, но он и не казался излишне осмотрительным. Однако этот фатализм, покорность судьбе были буквально написаны на его лице. Он выглядел как человек, который хочет уснуть, уснуть и забыться.

Молох заметил, как он разговаривал с Броном и Шефердом, но не стал вмешиваться. Он знал, о чем они говорили: об Уилларде, который сейчас спал в комнате напротив холла. Молох любил Уилларда и знал, что эта любовь взаимна. В мальчишке есть простота и чистота, которые так же прекрасны, как и он сам, и, в отличие от Шеферда, он будет предан до самой смерти. Молох мог только догадываться о том, что творилось в голове Уилларда, и порой подумывал о том, какие ощущения испытает, если сможет проникнуть в его мысли. Он опасался, что это будет похоже на временное проникновение в сознание паука, осознающего свои действия: там будут темнота, терпение, постоянно неудовлетворенный аппетит, который нельзя насытить, а также и любознательность, ярость и похотливость. У Молоха не было ни малейшего представления о том, откуда появился Уиллард. Не он разыскал мальчишку — скорее парень сам нашел его и увлекся им. Первый раз он подошел к Молоху в баре неподалеку от озера Саранак, но Молох ощущал его присутствие уже давно, потому что Уиллард постоянно попадал в поле его зрения всю предыдущую неделю. Молох не сделал ни единого движения в его сторону, хотя ложился спать с пистолетом в руках и запирал дверь в своем номере на все замки. Парень заинтересовал его, хотя Молох и сам не знал почему.

Потом, ровно через семь дней после того, как Молох впервые заметил его, парень вошел в бар и занял место на табурете напротив него. Молох видел, как он вошел, и за время, которое парню понадобилось, чтобы пройти от дверей к стойке, успел расстегнуть кобуру пистолета и под прикрытием стойки бара завернул пистолет в пару салфеток. Теперь он лежал у него между ног, указательный палец правой руки слегка касался курка.

Парень осторожно уселся на табурет и положил пустые руки на стол перед собой.

— Меня зовут Уиллард, — сказал он.

— Привет, Уиллард.

— Я наблюдал за тобой.

— Знаю. Интересно, зачем.

— У меня есть кое-что для тебя.

— Скажу тебе прямо, — сказал Молох, — я вовсе не собираюсь покупать у тебя то, что ты собираешься продать.

Парень никак не отреагировал на прямое оскорбление. Напротив, его брови лишь слегка вопросительно изогнулись, как будто он до конца не понял смысла этого замечания.

— Полагаю, тебе это понравится, — продолжал он. — Это здесь неподалеку.

— Я ем.

— Я подожду, пока ты закончишь.

— Будешь что-нибудь?

— Нет, я уже перекусил.

Молох закончил есть своего цыпленка с рисом, управляясь левой рукой, поскольку правая все еще была под столом.

Закончив, он оплатил еду и пиво, а потом велел Уилларду идти вперед. Он поднял свое пальто, обернул его вокруг пистолета и оставался за спиной у парня, пока они не вышли из бара на парковку. Был поздний вечер рабочего дня, поэтому там стояло всего несколько машин. Уиллард направился к красному «понтиаку», но Молох подозвал его к себе.

— Мы поедем на моей машине, — сказал он.

Он передал Уилларду связку ключей.

— Ты сядешь за руль.

Когда парень брал ключи, Молох сильно ударил его рукояткой пистолета и прижал к «понтиаку». Приставив пистолет к голове Уилларда, он обыскал парня, но не нашел ничего, даже мелких монет. Когда он шагнул назад, на лице Уилларда была кровь. Она сочилась из раны на голове, но лицо было совершенно спокойным.

— Ты можешь верить мне, — сказал Уиллард.

— Мы поедем туда, куда собирались, я помогу тебе промыть рану.

— Меня и раньше били. Заживет.

Они сели в машину, и Уиллард молча вел ее миль десять, пока они не оказались около Хай Фоллс Гордж. Он свернул с 86-го шоссе налево на неприметную дорогу, потом подъехал к тыльной стороне трехэтажного летнего домика, сложенного из кленовых бревен.

— Это здесь, — сказал Уиллард.

Он открыл дверь и пошел к фасаду здания. Молох следовал в полутора метрах за ним.

— Если что-то случится, все равно что, — я тебя убью, — предупредил Молох.

— Я же сказал: ты можешь доверять мне.

Уиллард опустился на колени и достал ключ из цветочного горшка у двери, потом вошел в дом. Он включил свет в прихожей так, чтобы Молох мог видеть, что они здесь одни. Несмотря на его заверения, Молох обыскал дом, используя парня в качестве щита, когда они входили в каждую комнату. Дом был пуст.

— Чей это дом?

Уиллард пожал плечами:

— Я не знаю их имен.

— Где они?

— Уехали в воскресенье. Они приезжают сюда по выходным. Иногда. Хочешь посмотреть, что у меня есть для тебя? Это в подвале.

Они подошли к двери в подвал. Уиллард открыл ее и включил свет. Там был еще один пролет лестницы, ведущей вниз. Уиллард спустился первым, Молох следовал за ним.

Возле задней стены стоял стул, на нем сидела девушка лет семнадцати-восемнадцати. Ее рот был заткнут кляпом, а руки и ноги связаны. Очень темные волосы оттеняли очень бледное лицо. На ней были черная футболка, короткая черная юбка и изорванные колготки в крупную сеточку. Даже в скудном свете лампочки Молох заметил следы побоев на ее руках.

— Никто не станет разыскивать ее, — сказал Уиллард. — Никто.

Девушка заплакала. Уиллард взглянул на нее в последний раз.

— Оставляю вас вдвоем. Я буду наверху, если тебе понадобится что-нибудь.

И через секунду Молох услышал, как дверь подвала закрылась.

Теперь, год спустя, Молох снова вспомнил ту первую ночь и связанную девушку. Уиллард чувствовал его, понимал его пристрастия, тайные мечты, потому что они существовали в такой же, хотя и глубоко скрытой, форме и у него самого. Девушка была для него презентом, знаком расположения, и он с удовольствием его принял.

Молох любил Уилларда, и Уиллард больше не сдерживал своих желаний. Да и мог ли он когда-либо обуздывать свой темперамент? Смерть женщины по имени Дженна и ущерб, нанесенный делу во время короткой остановки в пути во время побега, показали, что Уиллард все глубже проваливается во тьму, откуда уже никогда не сможет выбраться. Молох любил Уилларда, а Уиллард любил Молоха, и любовь диктовала им свои правила.

Да и вообще, Молох всегда знал это. А его жена еще только начала догадываться о том, что каждый мужчина убивает того, кого любит.

* * *

Дэнни устроил скандал, как делал это всякий раз, когда мать оставляла его на вечер одного. Наверно, потому что рядом не было любящего отца, думала Мэриэнн. Это делало его зависимым, может быть, более слабым. А она хотела, чтобы сын был сильным, потому что рано или поздно ему придется узнать правду о мире, который они оставили за спиной, и о мужчине, который был в ответе за создание этого ада. Но не только поэтому. В Мэриэнн говорил и материнский эгоизм: она устала. Устала от постоянного страха, устала оглядываться назад, устала оттого, что нет рядом человека, на которого бы она могла опереться. Она хотела, чтобы Дэнни вырос и стал сильным и жестким, чтобы мог защитить ее так же, как она защищала его. Но этот день, похоже, был еще очень далек.

— Куда ты идешь? — снова спрашивал он жалобным голосом, которым говорил всегда, когда чувствовал, что мир несправедлив к нему.

— Я уже сказала: иду поужинать.

— С Джо?

— Да.

— Мне не нравится Джо.

— Не говори так, Дэнни. Ты знаешь, что это неправда.

— Правда. Я его ненавижу. Он убил птицу.

— Мы уже обсуждали это, Дэнни. Ему пришлось ее убить. Она была ранена. Умирала. Ей было нестерпимо больно, и самое лучшее, что Джо мог сделать для нее, — это прекратить ее мучения.

Она отдала сыну чайку, которую Дюпре вырезал для него. Мальчик какое-то время рассматривал ее, а потом отшвырнул в сторону. Позже, когда Мэриэнн решила поднять ее с пола, оказалось, что чайка исчезла, но она заметила ее в шкафу Дэнни до того, как они вышли из дома. Ее сын был непростым малышом.

Машина подпрыгнула на кочке, фары заметались по придорожным деревьям. Ей было интересно, сумеет ли она привести в порядок то, что беспокоило ее с начала вечера, или же она должна оставить решение этого вопроса до утра.

Мэриэнн вышла из машины, чтобы долить немного воды в радиатор, и ее внимание привлекло место, где Джо похоронил чайку. Камень, который отмечал захоронение, был отодвинут, а земля разрыта, так что там зияла яма. Птицы не было, но она нашла кровь и кое-какие останки, раскиданные вокруг. Должно быть, какое-то животное выкопало птицу из земли, предположила она. Но в обед у Дэнни под ногтями были следы земли, а на вопрос, где он испачкал руки, мальчик просто не ответил.

Мэриэнн решила оставить все так, как есть. Она хотела получить удовольствие от вечера и не желала ссориться с сыном прямо сейчас.

— А Ричи будет у Бонни? — спросил он на прощанье.

— Конечно, — ответила Мэриэнн. Умственное развитие Ричи было не намного выше, чем у Дэнни, и мальчику очень нравилось, что взрослый мужчина слушается его. Это не так уж часто случалось с Дэнни, которому было трудно завести друзей и освоиться в школе.

Она повернула налево, к въезду во двор Бонни, и заглушила мотор. Дэнни отстегнул ремень безопасности и подождал, пока мама обойдет машину и откроет дверцу. На них упал сноп света, когда Бонни появилась на ступеньках крыльца. Ее волосы разметались по плечам, в руке она держала дымящуюся сигарету. Бонни Клайссен сильно досталось от жизни: сначала муж избивал ее, а затем сбежал с учительницей танцев, таким образом возложив на нее заботы о сыне, который всегда был и будет в полной зависимости от нее. В ее жизни были и другие мужчины, но все они в лучшем случае не подходили ей. А в худшем оказывались никчемными. Иногда Мэриэнн думала, что Бонни живет так, словно получает деньги за пролитые слезы. А три дня назад произошел несчастный случай, при котором погиб ее племянник Уэйн Кейди. Мэриэнн была на похоронах вместе со многими другими островитянами, видела, как гроб медленно опускается в могилу на маленьком кладбище около баптистской церкви. Сестра Бонни настолько помешалась от горя, что, когда настал момент бросить горсть земли, она упала на колени и зарылась лицом в могильную землю, словно тем самым могла проникнуть сквозь ее толщу, как сквозь толщу миров, чтобы обнять своего умершего мальчика.

В тот день Бонни старалась как могла поддержать сестру, но ей надо было быть сильной всегда: очень трудно поднимать калеку-сына в одиночку, зная, что он никогда не станет тебе опорой в старости — наоборот, всегда будет нуждаться в опеке. Большая часть фондов государственной программы поддержки психического здоровья, призванной помогать таким родителям, традиционно расходовалась на то, чтобы помещать душевнобольных детей в психиатрические клиники или специальные изоляторы, но Бонни отказалась от этого с самого начала. Через некоторое время государство стало выделять средства на содержание больных на дому, но сокращение фондов и высокая стоимость командировок его сотрудников на остров на регулярной основе привели к тому, что спустя несколько месяцев эти дотации прекратились. Мэриэнн неожиданно почувствовала прилив благодарности судьбе за то, что Дэнни не настолько зависим от нее и что в некотором отдаленном будущем она сама сможет обратиться к нему за поддержкой.

Бонни с самого начала очень хорошо отнеслась к ней, и Мэриэнн платила ей той же монетой настолько, насколько могла, забирая Ричи на вечер к себе, чтобы дать отдохнуть измученной заботами женщине, или отвозя его в кино вместе с Дэнни по выходным. Она никогда не обсуждала с Бонни свое прошлое, но знала, что эта женщина догадывается о многом, о чем никогда не скажет никому. Бонни слишком часто становилась жертвой дурных мужчин, чтобы с первого взгляда не угадать в своей новой знакомой такую же жертву мужского насилия.

— Спасибо тебе, — сказала Мэриэнн, держа руку на плече Дэнни.

— Никаких проблем, дорогая. Как дела, Дэнни?

— О'кей, — промямлил Дэнни.

— И только-то? Ну, хорошо, мы посмотрим, что можно сделать с твоим настроением. В доме тебя ждут поп-корн и газировка, а у Ричи есть несколько новых компьютерных игр, которые, я подозреваю, он до смерти хочет тебе показать. Ну, и как тебе такая перспектива?

— О'кей, — все так же монотонно повторил Дэнни, качнув головой.

Мэриэнн закатила глаза, а Бонни похлопала ее по плечу в знак сочувствия.

— Если не задержусь, то подъеду, чтобы забрать его. А если... Тогда сделаю это рано утром.

— Не беспокойся, дорогая. Хорошенько отдохни и развлекись!

Мэриэнн поцеловала Дэнни в щеку, обняла его и велела вести себя хорошо, потом пошла обратно к своей машине. Она помахала рукой на прощание, но Дэнни уже спешил в дом, и его мысли о ней, о том, как он сердит на нее, вскоре были забыты, потому что впереди его ждали новые игры.

Выехав на основную дорогу, она прибавила скорость и вскоре уже мчалась по Айленд-авеню. Мэриэнн припарковала машину напротив «Вкуснятины», откуда доносились звуки блюза, и глянула в зеркало, оценивая свой макияж. Она еще раз провела по губам помадой, распушила волосы и вздохнула. Ей тридцать два, и она идет на свое первое за много лет свидание.

С великаном.

Джо Дюпре ждал ее за столиком с кружкой пива. Он устроился в самой глубине зала, немного повернувшись боком, чтобы ноги не торчали в проход. И снова ее, как молния, пронзила мысль о том, насколько неуютно он должен чувствовать себя в любом месте.

Мало что подойдет ему. Все вещи оказываются ему слишком малы, слишком узки, слишком коротки. Он проводит жизнь, постоянно испытывая ощущение стесненности. Даже остров не достаточно велик для того, чтобы носить такого великана. Он должен жить на открытых пространствах, где-то в Монтане, где он сможет почувствовать себя карликом перед величием природы.

Джо поднялся, едва увидев, что она вошла в зал, и столик качнулся, потому что полицейский задел его бедром. Он наклонился, чтобы успеть поймать стеклянный стакан; вода расплескалась по столу, и одинокая красная роза в вазе в центре стола уронила лепесток ему на руку. Ресторан был полупустым, в основном там сидели местные, хотя она заметила и молодую парочку, которая тайком бросала взгляды на большого мужчину. Посетители. Как смешно, что, проведя здесь всего год, она оценивала гостей с материка как чужаков.

— Привет, — сказал он. — Я уже начал беспокоиться.

— Дэнни капризничал. Ему все еще не нравится, когда я ухожу куда-нибудь без него. Если бы он победил, то теперь сидел бы здесь и требовал себе жареной картошки и минералки.

— В этом нет ничего плохого.

Она вопросительно подняла бровь:

— Хочешь, чтобы я вернулась назад и привезла его с собой?

Джо поднял вверх руки, как бы защищаясь от нападения:

— Нет, ты права.

Он покраснел, быстро обдумал, не надо ли объяснить, что он имеет в виду, но потом решил, что это только поставит его еще в более неловкое положение.

На самом деле прошло уже очень много времени с тех пор, как Джо Дюпре последний раз находился в общественном месте с женщиной, и он полагал, что его опыт в этой области, довольно ограниченный, а если уж говорить начистоту, совсем заржавел. Женщины время от времени заигрывали с ним; обычно Джо Дюпре становился объектом женского внимания, когда, покидая остров, заходил в бары в Старом порту. Обычно он пил в городских барах до часу или двух ночи, потом звонил Торсону и просил паромщика заехать, чтобы прихватить его. Тот обычно не возражал: он все равно привык мало спать. В редком случае, когда Торсон не мог за ним приплыть, Дюпре нанимал водное такси или снимал небольшой номер на одного человека в дешевом отеле, где мог выспаться, сбросив матрас на пол и подложив себе под ноги подушки.

В барах, особенно таких, которые находились в стороне от туристских маршрутов, он иногда привлекал внимание женщин. Он слышал, как они обсуждают его вдвоем или втроем, смеются так, как смеются женщины навеселе, выдыхая винные пары и думая только о сексе, хихикая, взрываясь от смеха, говоря хриплыми от возбуждения голосами. Их веки тяжелели, глаза начинали косить, губки становились более пухлыми. Их комментарии проносились в пыльном воздухе бара:

— Интересно, а у него все большое...

— Руки и ноги. Надо всегда смотреть на руки и ноги...

Или вились, как колечки дыма между столиками:

— Я бы нашла местечко для него...

— Дорогуша, его «дружок» проткнет тебя насквозь, потому что просто не поместится...

...Пока, наконец, не достигали его слуха, и тогда, слегка улыбнувшись, он давал понять, что все слышит. После этого женщины начинали хихикать громче и чаще и оглядываться по сторонам. Или же ловили его взгляд на мгновение, и в ответном взгляде он читал скрытые обещания.

В некоторых случаях Джо принимал это безмолвное предложение и потом жалел об этом. В последний раз, когда такое случилось, он проводил женщину в ее небольшой домик в Сако, такой чистенький и дамский, что он почувствовал себя в нем еще более неуместно, чем где бы то ни было. Он боялся шевельнуться, чтобы не столкнуть китайскую куколку, одну из целой коллекции кукол с бледными лицами, которые, казалось, следили за ним из всех углов, изо всех шкафов и с полок. Она разделась в ванной и вошла в спальню в слишком тесном для нее лифчике и черных трусиках; немного жирка выпирало на боках и нависало над поясом. В руках дамочка держала сигарету; она держала ее во рту, когда расстилала постель, расстегивала лифчик, проводила руками вниз по бедрам, зацепив большими пальцами трусики, и те сползали вниз по ногам. Потом, не глядя на них, она сделала шаг в сторону; забралась в постель, подтянула одеяло к груди и, выпустив струйку дыма, смотрела, как он раздевается, сгорая от стыда и унижения.

Он не видел в ее глазах ни желания, ни страсти, ни даже искры любопытства — только возможность временного спасения от скуки, от себя самой и своих мечтаний. Она сделала последнюю затяжку, перед тем как раздавить окурок в пепельнице, и отбросила одеяло в сторону, приглашая Джо присоединиться к ней. Пытаясь неуклюже примоститься рядом с ней, он слышал, как под его тяжестью трещит каркас, ощущал стойкий запах табака, исходящий от подушек, чувствовал, как пять ее ногтей прочерчивают белые следы по его бедрам, а свободная рука устремляется к его члену...

Он оставил ее спящей; китайские куколки бесстрастно наблюдали, как он крался по дому, держа в руках ботинки. Он надел их, сидя на ступеньках крыльца, потом вызвал такси и вернулся в Старый порт. На лавочке возле паромной переправы Джо дождался рассвета, потом сходил в закусочную «Мисс Портленд» на Маргинал Вэй и позавтракал вместе с рыбаками, методично поглощая яичницу с беконом и держа голову низко опущенной, чтобы не встречаться взглядом ни с кем из тех, кто сидел в кафе. Когда паром Торсона подошел к докам, доставляя в город тех, кто работал здесь, Дюпре уже ждал их, изредка кивая тем, кто приветствовал его, пока, наконец, паром не опустел. Он занял место на корме, и, поскольку больше никто не появился, Торсон завел мотор и увез одинокого полицейского прочь из Портленда. Ветер унес запах духов, выпивки и сигарет, которыми пропиталась его одежда и волосы, избавляя его от напоминаний о грехах минувшей ночи.

С тех пор Джо больше не возвращался в бары Старого порта, да и в островных был редким гостем. Он не мог не заметить удивление в глазах официантов и в улыбке Дейла Зиппера, когда тот поднялся, чтобы поприветствовать женщину, сейчас сидевшую напротив него. Ему было все равно. У него и так ушел почти год на то, чтобы набраться смелости и пригласить ее на свидание. Ему нравился ее сын. Ему нравилась она. Сейчас она что-то говорила, но он так ушел в себя, что пришлось переспрашивать.

— Я сказала, что здесь трудно сохранить что-либо в тайне. Кажется, все вокруг узнают все о твоих делах еще до того, как ты сделаешь их.

Он улыбнулся:

— Я помню Дейва Махони. Ему уже было под семьдесят, и старый козел нацелился на одну вдовушку по имени Энни Джабар, которая жила в полумиле вниз по дороге от их дома. Между ними ничего не было, ничего кроме взглядов через стол во время игры в бинго, я полагаю, или случайного соприкосновения рук при покупке продуктов на рынке, но, вне всяких сомнений, она дала ему понять, что не против. Итак, однажды Дейву пришло в голову, что надо бы этим воспользоваться. Он надел свой лучший пиджак и брюки, набросил плащ и направился под дождем к дому Энни Джабар. Когда он добрался туда, она уже поджидала его.

Он покачал головой, пытаясь удержаться от смеха.

— Кто? — уточнила Мэриэнн. — Эта вдова?

— Нет-с! Его жена. Я не знаю, как почтенная мать семейства догадалась, но она пришла туда раньше своего муженька. Полагаю, она продиралась через лес, чтобы опередить его, а ведь была ненамного моложе Дейва. И, учти, старушка пришла не с пустыми руками: у нее было ружье. Да, ружье Дейва! Едва бросив взгляд на жену, старина Дейв развернулся на каблуках и потрусил обратно к себе домой. Он больше никогда даже не смотрел на ту вдовушку или на какую-нибудь другую женщину, кроме своей жены. Она умерла несколько лет назад. Поговаривали, что Энни Джабар, должно быть, надеялась, что они с Дейвом теперь смогут быть вместе, ведь его жена умерла. Но, насколько мне известно, с тех пор как жена преградила ему дорогу и заставила заглянуть в дуло его собственного ружья, он больше даже не приближался к вдовушке.

— Значит, он любил жену.

— Любил ее и боялся до полусмерти. Возможно, боялся даже мертвую, полагая, что она все равно сумеет найти способ вернуться и заявить права на него, если Дейв пойдет на сторону, а может быть, он просто скучал по ней больше, чем мог предполагать, пока она была рядом. Я иногда разговаривал с ним и думаю, остаток жизни он просто ждал момента, когда сможет присоединиться к ней. Должно быть, он понял, как сильно она любила его, раз готова была скорее застрелить мужа, чем позволить другой женщине увести его, даже когда ему было под семьдесят. Возможно, иногда мы любим кого-то настолько сильно, что готовы убить его.

Его внимание на мгновение отвлекло какое-то движение у дверей, так что Дюпре не успел заметить выражения лица Мэриэнн. А если бы он его заметил, их сегодняшний вечер мог бы внезапно закончиться, потому что он чувствовал себя не вправе спрашивать ее об этом. Вместо этого Джо следил за грузным мужчиной в красной клетчатой рубашке, который только что поужинал в обществе такой же полной жены. Супруги уже подошли к выходу. Покидая ресторанчик, мужчина кивнул Дюпре: отчасти это было приветствие, отчасти прощание. Мэриэнн взглянула через плечо, испытывая благодарность к незнакомцу за то, что он отвлек Джо, и мужчина успел улыбнуться ей до того, как жена резко пихнула его локтем в ребра и буквально вытолкала в дверь.

— Том Джеффи, — сказал Дюпре.

— Его отец управляет строительной компанией, да?

— Верно. Ему теперь около семидесяти, но он все еще не желает передавать управление фирмой своему сыну. Старик ему не доверяет. Том все еще верит, что он Великая Надежда Белых. На выпускном вечере, когда мы заканчивали колледж, он произносил прощальную речь. Том тешит себя мыслью, что он хороший оратор.

— И как тебе его речь?

— Ужасно. В сущности это было растянутое на много предложений «Пошли вы все на...», обращенное ко всем, кого он едва знал. После этого кто-то даже пытался сбить его на стоянке машин.

— Возможно, это было простое недоразумение.

— Нет уж, поверь мне, говорю это тебе как полицейский.

Она засмеялась, и в первый раз Дюпре почувствовал себя свободно. Маленький ресторан постепенно заполнялся, но здесь никогда не было кого-либо, кто остался бы стоять и ждать, когда освободится столик. Они говорили о музыке и кино, и каждый рассказал что-то о своем прошлом, но не слишком много. В случае Джо его скрытность была проявлением стеснительности, смущения и опасения, что его жизнь на острове может показаться скучной и отшельнической этой женщине с мягким южным акцентом, маленьким сыном и памятью о недавнем пребывании в местах, очень далеких отсюда.

А что же Мэриэнн? Да, причины ее немногословности были совершенно иными. Она очень мало рассказывала о своем прошлом, потому что все, что она могла ему рассказать в ответ, было ложью.

Они уже приступили к десерту, когда дверь ресторана открылась и вошла Салли Оуэнс. Она была одной из барменш в «Раддер», и так давно, что Джо помнил ее за стойкой столько, сколько помнил себя. Ходил слух, что в пору своей молодости она однажды протащила парня по всему бару только за то, что тот не добавил «пожалуйста», заказав себе выпивку. Теперь она была старше и немного спокойнее и довольствовалась тем, что бросала суровые взгляды на невоспитанных посетителей. Она быстро направилась к их столику и заговорила с Дюпре:

— Джо, пожалуйста, прости, что побеспокоила вас, но Локвуд занят возможным ограблением на Кемп-роуд, а Баркера тоже нет: он поехал вместе с пожарниками тушить горящую машину.

Дюпре не мог скрыть недовольства. Он же просил дежурных полицейских, чтобы сегодня его оставили в покое и дали ему немного свободного времени, даже если их завалит снегом, что вряд ли могло случиться при ясном небе. Конечно, не их вина, что машины загораются, а дома грабят, хотя, если они найдут людей, виновных в том и другом, у Джо Дюпре найдется пара «ласковых» слов для этих мерзавцев.

— Что такое, Салли?

— Терри Скарф в «Раддер», и не один. Он захватил с собой Карла Любея: они закадычные друзья. Я подумала, что ты должен знать об этом.

Мэриэнн заметила, как лицо Дюпре потемнело. На нем отразилось сожаление — напоминание о недавних событиях, которые он старается забыть, подумала она. Она знала историю о брате Карла Любея. Все на острове знали ее.

Рон Любей слыл мелким преступником со склонностью к воровству, которая развилась и привела его к участию в ограблении. В ту ночь, когда он умер, в его крови играл крепкий коктейль из гнилых понтов и алкоголя, и он завел его так, что парню захотелось пострелять. Для начала он принялся палить по окнам своих соседей, попав в стволы деревьев и в забор. К тому времени, когда Джо и Дэниэл Снеговик, который теперь уже на пенсии, появились возле дома, Ронни успел сползти по стволу дерева вниз, что-то бормоча себе под нос; его вырвало прямо на рубашку, брюки и ботинки.

Когда оба полицейских подняли его и встряхнули, Ронни взглянул на них, поднял пистолет и начал стрелять с уровня бедра. Снеговик упал вниз — пуля задела его левую ногу, — и после обязательного предупреждения, которому пьяный, впрочем, не внял, Дюпре выстрелил. Он целился довольно низко, чтобы попасть Рону в ногу, но пуля угодил в бедренную артерию. Дюпре сделал для него все, что мог, но в первую очередь его беспокоил раненый напарник. Снеговик выжил, Ронни Любей умер, а его младший брат Карл, который тоже жил на острове, так и не смог простить большого полицейского.

Мэриэнн не знала, кто такой Терри Скарф, но если он водил компанию с Карлом Любеем, то вряд ли был тем, с кем бы она хотела бы познакомиться. В первый месяц ее пребывания на острове, Карл пытался заигрывать с ней, когда она сидела с Бонни в баре «Раддер». Она отвергла его предложение выпить, и Карл принялся обзывать ее, потом попытался ухватить ее за грудь, чтобы как-то компенсировать обиду. Она оттолкнула его, а Джеб Баррис вышел из-за барной стойки и вышвырнул Карла на улицу. Молодой полицейский Берман в ту ночь был дежурным. Мэриэнн запомнила, что он был очень добр к ней и велел нахалу держаться от нее подальше. С тех пор она пережила лишь одну случайную встречу с Любеем-младшим, когда тот пришел в магазин. Когда Мэриэнн проходила мимо него на улице или видела его на пароме, он довольствовался тем, что просто смотрел на нее, буквально пожирая глазами ее грудь и низ живота.

— Я, пожалуй, лучше схожу взгляну, — сказал Дюпре, когда Салли кивнула на прощанье и вернулась в бар. — Ты простишь мне, если я отлучусь на пару минут? Я вернусь сразу же, как только смогу.

Он поднялся и мягко опустил руку ей на плечо, когда проходил мимо. Она погладила его пальцы и почувствовала, что он немного задержал руку, перед тем как убрать ее.

Дюпре направился вниз по Айленд-авеню прямо к островному причалу, напротив которого располагался бар «Раддер». К заведению была пристроена открытая терраса, которая летом заполнялась туристами, а сейчас пустовала. Внутри горел свет, и Джо видел полдюжины людей, пьющих и играющих на бильярде.

Зайдя в бар, он сразу же увидел Скарфа и Любея. Они сидели, наклонившись друг к другу. Любей поднял свой стакан, когда Салли вышла из маленькой кухни позади стойки.

— Эй, Сэл, у тебя есть какая-нибудь смесь, которая на вкус бы была похожа на голубого?

— Я не знаю, каковы голубые на вкус, — отрезала Салли, кивнув Дюпре, когда тот подошел ближе.

Любей поднял палец и протянул его женщине:

— Тогда лизни здесь, — и оба парня заржали.

— Как поживаете, мальчики? — спросил Дюпре.

Оба они одновременно обернулись, чтобы взглянуть на него.

— Мы тебе не мальчики! — рявкнул Любей. Его глаза были совершенно пустыми. Он немного покачнулся, стараясь сфокусировать взгляд на Дюпре.

— Да это же Веселый Зеленый Великан, — хохотнул Скарф. — Что-то не так, мистер Великан? Вы больше не выглядите таким веселым.

— Ты редкий гость здесь, Терри. Последнее, что я слышал, ты отбываешь срок три или пять лет.

— Меня амнистировали. За хорошее поведение.

— Судя по всему, в твоем случае ребята сильно ошиблись.

— А в чем проблема, офицер? — спросил Любей. — Я выпиваю со своим дружком. Мы никому не мешаем.

— Полагаю, вам уже достаточно.

— И что ты собираешься сделать? — спросил Любей. — Застрелить меня?

Дюпре взглянул на него. Любей выдержал взгляд сколько смог, потом отвел глаза в сторону; глупая улыбка блуждала на его лице. Дюпре снова переключился на Скарфа.

— Я хочу, чтобы ты, Терри, покинул остров. Паром Торсона отправляется через десять минут, и ты будешь его пассажиром.

Скарф взглянул на Любея, пожал плечами, потом сполз со стула и взял свое пальто.

— Зеленый Великан хочет, чтобы я покинул остров, Карл, так что я должен идти. Увидимся.

— Да, увидимся, Терри. Борись с властями.

Дюпре сделал шаг назад и смотрел, как Терри нетвердыми шагами направляется к двери, а потом еще раз обернулся к Любею:

— Ты приехал сюда на машине?

Любей не ответил.

— Я задал тебе вопрос, Карл.

— Да, на машине, — наконец ответил Любей.

— Дай мне ключи.

Карл порылся в карманах и нашел ключи от своей машины. Когда Дюпре протянул руку, чтобы взять их, Любей швырнул их на пол:

— Оп-па!

— Подними.

Любей нехотя слез с табурета, осторожно наклонился вперед, потом выпрямился. Дюпре помог ему удержаться на ногах, отнимая ключи. Едва встав на ноги, Любей оттолкнул руку полицейского:

— Убери свои лапы!

— Хочешь, чтобы я надел на тебя наручники? Я могу. Мы подгоним сюда катер, и ты проведешь ночь в камере.

Оценив такую перспективу, Любей принял единственно правильное решение: взял свое пальто и направился к выходу.

— Я пошел.

— Ты сможешь забрать ключи в участке завтра утром.

Любей лишь помахал рукой. За барной стойкой Джеб Баррис снял с себя фартук и сказал:

— Я подвезу его домой.

Дюпре кивнул:

— Да, пожалуйста.

Покинув бар, Джо отправился на причал. Он видел, как Терри Скарф и еще два человека, туристы, которые ужинали в ресторане, поднялись на борт парома и направились обратно в Портленд.

А с парома Скарф все смотрел и смотрел на удаляющийся остров и на одинокую фигуру Дюпре, пока причал не исчез в темноте.

Мэриэнн выпила за ужином два бокала вина, а Дюпре только одно пиво. Он предложил отвезти ее домой и пообещал, устроить так, чтобы ее машину поставили у дверей дома к восьми часам утра. Сидя на пассажирском сиденье «эксплорера», она молча смотрела в боковое окно. Дюпре хотелось думать, что она молчит, потому что ей хорошо, но он чувствовал ее печаль.

— Ты в порядке?

Мэриэнн кивнула, но ее губы дрогнули, и Джо понял, что она вот-вот заплачет.

— Прошло столько времени, ты ведь знаешь...

Он не знал и чувствовал себя глупо, потому что не знал, о чем она.

— С какого момента?

— С тех пор, как я в последний раз проводила чудесный вечер с мужчиной. Я уже почти забыла, как это бывает.

Он кашлянул, чтобы скрыть свое смущение и тайное удовольствие.

— Ты всегда плачешь в конце приятного вечера?

Она улыбнулась и смахнула слезы кончиками пальцев.

— Черт, у меня наверно вся тушь растеклась по лицу.

— Нет, ты выглядишь потрясающе.

— Врун.

«Эксплорер» свернул на дорожку, ведущую прямо к ее небольшому домику, и остановился перед дверью. Джо взглянул на Мэриэнн. Она посмотрела на него.

— Ты не хочешь зайти? Я сварю тебе кофе.

— Конечно. Кофе будет кстати.

Он прошел вслед за ней в дом и уселся на краешек дивана в гостиной, а она направилась прямо в ванную, чтобы подправить макияж. Выйдя оттуда, Мэриэнн сразу же отправилась на кухню и поставила чайник на плиту. Он зашипел.

— Извини, — крикнула она, — у меня только растворимый.

— Совсем как дома.

Она появилась в дверях, не вполне уверенная в том, что он имеет в виду.

Он перехватил ее взгляд.

— Нет, честно, это будет совсем как дома. Все, что я когда-либо себе готовлю, это растворимый кофе.

— Ну что ж, если ты так говоришь... Включи какую-нибудь музыку, если хочешь.

Он поднялся и подошел к стопке компакт-дисков. Проигрыватель JVC стоял на третьей полке книжного шкафа. Джо попробовал изогнуться, чтобы прочесть названия на дисках, но в конце концов вынужден был встать на колени, а потом просто лег на пол и начал водить пальцем по незнакомым названиям.

— Я не знаю ни одну из этих вещей, — сказал он, когда Мэриэнн вошла в комнату, неся на подносе две кружки кофе.

— Подумать только, какой ты серый, — рассмеялась она.

— Радио заменяет мне всю музыку, а я не так часто бываю на материке, как раньше. Слушай, а братья Дуби все еще поют вместе?

— Я слышала, что Майкл Мак-Доналд ушел, — сказала она.

— Да и у Саймона с Гарфункелем дела идут не очень хорошо.

Он почувствовал запах ее духов, когда Мэриэнн встала на колени рядом, и ее рука нежно провела по его волосам, когда она наклонилась вперед и аккуратно вынула диск из стопки. Джо положил огромную ладонь на диски, которые были ниже, удерживая их, чтобы они не рассыпались. Она поставила ярко-голубой лазерный диск, потом просмотрела номера, пока не остановилась на шестом. Раздались звуки медленного фанка.

— Похоже на Принца, — сказал Джо.

Она подняла бровь:

— Может быть, ты и не настолько серый, ты почти угадал. Это Максвелл. А песня называется «Пока в дверь не постучатся полицейские». Я полагаю, ты оценишь юмор.

— Хорошо, — согласился он. — Я имею в виду песню, а насчет юмора не вполне уверен.

Мэриэнн шутливо ударила его, потом поднялась и прихлебнула кофе, продолжая двигаться в такт музыке. Дюпре смотрел на нее, лежа на полу, потом резко качнулся и поднялся на ноги. Он взял свою кружку с кофе, автоматически схватив ее всей рукой вместо того, чтобы безуспешно пытаться просунуть палец в ручку. Какие маленькие вещи, подумал он. Надо все время помнить, какие кругом маленькие вещи.

Мэриэнн подошла к окну и выглянула на улицу. Она посмотрела на темные деревья, которые росли позади. Ее тело напряглось. Дюпре ждал, когда она заговорит.

— Птица, — начала она, и он почувствовал, как по спине пробежал холодок. Неужели она тоже заметила их отсутствие? Он немедленно вспомнил о своем разговоре с Эмерлингом и Джеком, и удовольствие от вечера растаяло, как дым.

— Птица, которую ты избавил от страданий...

Джо почувствовал некоторое облегчение, пока не подумал о Дэнни и о выражении его лица после того, как он убил птицу.

— Я уже говорил, мне очень жаль, что так случилось, — прервал он, — мне надо было заставить его уйти куда-нибудь.

— Нет, дело не в этом. Я думаю, что Дэнни выкопал ее после того, как ты ушел. Я думаю, что он выкопал ее и... что-то с ней сделал.

— Что именно?

— Я нашла кровь и перья. — Она не стала рассказывать о своем страхе, надеясь, что полицейский и так догадается.

Дюпре поставил чашку и встал рядом с ней.

— Он мальчик. Их очень интересуют такие вещи. Если хочешь, я могу поговорить с ним.

— Наверно, мне просто страшно.

— Он когда-нибудь мучил каких-нибудь животных?

— Я ругала его за то, что он швырял камнями в кошек, и он издевался над жуками и всякими насекомыми, но я не думаю, что он когда-нибудь намеренно и с удовольствием причинил боль кому-то живому.

— Ну, тогда хорошо. А может быть, на сей раз его простим?

Мэриэнн кивнула, но он снова почувствовал, что она где-то очень далеко от него, что она блуждает где-то в своем прошлом. Дюпре допил кофе и аккуратно поставил кружку обратно на поднос.

— Мне, наверно, лучше уйти, — сказал он.

Мэриэнн не ответила, но, когда он пошел, чтобы взять свое пальто, она протянула руку и мягко положила ее ему на плечо. Он почувствовал, какая у нее горячая рука, даже через рубашку. Мэриэнн взглянула вверх прямо на него, и выражение ее лица невозможно было понять.

— Извини, — виновато улыбнулась она. — Я же говорила, прошло столько времени. Я уж и забыла, как это все должно происходить.

Потом он наклонился к ней, согнувшись почти пополам, и коснулся губами ее губ. Они дрогнули, раскрываясь ему навстречу, и хрупкое тело прижалось к нему. Джо плохо помнил, как они оказались в спальне, как он срывал с себя одежду дрожащими, негнущимися руками. Он нашел ее по свету глаз и бледности кожи, по тающему запаху ее духов. Он целовал ее неистово и нежно и, может быть, впервые в жизни не чувствовал себя неуклюжим. Наверно, это и есть счастье? Джо не помнил себя счастливым, но сейчас он точно знал — это и есть счастье! Краткий миг, когда забыты боль и страх, и ночь отдала их друг другу, накрыв своим крылом.

А пока они занимались любовью, художник Джиакомелли сидел в своей студии. Настольная лампа бросала яркий свет на кисти, краски и холсты. Джек хотел выпить. Он очень хотел выпить, но слишком боялся напиться. Он хотел быть бдительным и подготовленным. После разговора с Дюпре и Эмерлингом художник направился на вечернюю прогулку вдоль заросших лесом троп, которые пересекались в центре острова, но так и не дошел до Места. Вместо этого он остановился в лесу из мертвых деревьев с корнями, которые уходили в болото, и посмотрел в глубь леса, где покоились руины старого поселения. Здесь все было тихо и неподвижно. Такой покой обычно воцаряется в дни позднего лета, когда небо затягивают тучи, жара становится гнетущей и невыносимой, а мир замирает в ожидании, что вот-вот разверзнутся небеса и польет дождь. Джек стоял на тропе, глядя сквозь ветви мертвых деревьев на болоте; их стволы стали серыми и согнулись, потому что мертвые корни больше не могли держать их прямо. Казалось, туман цепляется за них. Нет, не туман. Похоже, самое их медленное умирание теперь стало видимым, мелкие фрагменты соединились вместе в своего рода вуаль, которая накрыла и деревья, и землю под ними. Джек вытянул руки вперед, как будто хотел увидеть, как они становятся серыми, но они остались такими же, какими были, — живыми.

В тот день он не пошел дальше.

Теперь он сидел, уставившись на одну из испорченных картин, которые были по-своему лучше, чем что-либо из того, что он делал раньше. Казалось, волны перекатываются через тела, заставляя их слегка раскачиваться; по воде и камням бежала серебряная дорожка, которую он раньше не видел, потому что до этого момента она не была видна. В действительности Джек не мог бы ручаться, что добавлял лунный свет на этой картине, да и не было луны, даже проглядывающей из-за облаков на его работе.

Или на том, что он считал своей работой.

Молох проснулся.

На какое-то мгновение он подумал в полутьме, что все еще находится в тюрьме, потому что в камере на всех вещах лежал какой-то мутный отсвет, даже ночью. Он слышал, как храпят мужчины, слышал шаги. Он поднялся с пропитанной потом подушки и провел руками по волосам, потом заметил Уилларда, который теперь тоже проснулся и смотрел на него со своего поста у окна. Шторы были опущены, чтобы никто не смог подсмотреть за ними.

Ему снова снился сон, но на этот раз в нем не было женщины, не было убийства. Он был один среди деревьев: прогуливался по заросшей лесом тропе. Опавшие листья шелестели у него под ногами, лунный свет серебрил ветви деревьев. И все же, когда он взглянул вверх, то не увидел луны, а небо было темным от туч. Перед ним простиралась тьма, разорванная только тонкими смутными очертаниями ветвей бука, которые вонзались в землю, как копья великанов.

В темноте что-то поджидало его.

Я мог бы найти это место, подумал он, этот пейзаж из моего сна. Я очень хорошо знаю его, потому что видел его каждую ночь весь прошлый год, и всякий раз он становился все более знакомым. Я знаю там все тропинки, камни, береговую линию. И только эта тьма и то, что в ней таится, спрятаны от меня.

Но со временем я и это узнаю.

Он поднялся на ноги. Уиллард остался сидеть, уставившись на него.

— С тобой все в порядке? — спросил Молох.

— Декстер не любит меня, — сказал Уиллард. — Шеферд тоже.

— Им и не надо тебя любить.

— Я думаю, они хотят обидеть меня. Молох был благодарен темноте за прикрытие:

— Они не станут этого делать. Они будут делать то, что я скажу.

— Что ты скажешь, — эхом откликнулся Уиллард. Он говорил монотонно.

— Правильно. А теперь пойдем вниз, съедим что-нибудь.

Он подождал, пока Уиллард поднимется. На минуту они оба остановились в дверях, каждый, очевидно, не желая поворачиваться спиной к другому. Наконец Уиллард вышел, а Молох последовал за ним, так же, как когда-то, при первой встрече.

Я верю тебе.

Шел за ним к дому.

Они будут делать то, что я скажу.

Шел за ним к женщине.

Что ты скажешь.

И вместе с ним пойдет на вечные муки.