"Все мертвые обретут покой" - читать интересную книгу автора (Коннолли Джон)

Глава 15

— Папа, почитай мне сказку.

— Какую сказку ты хочешь?

— Смешную, про трех Медведей. Медвежонок в ней такой смешной.

— Хорошо, почитаю, а ты должна спать.

— Ладно.

— Читаю одну сказку.

— Одну, и я буду спать.

При вскрытии тело сначала фотографируется, в одежде и без. Могут производиться рентгеновские снимки отдельных участков тела, чтобы установить, есть ли в мягких тканях раздробленные кости или инородные предметы. Фиксируются все внешние характеристики: цвет волос, цвет глаз, рост, вес, состояние, в котором находится тело.

— Медвежонок широко раскрыл от удивления глаза и сказал: «Кто-то ел мою кашу и доел ее всю!»

— Всю-всю!

— Всю-всю!

Внутреннее обследование производится сверху до низу. Но в первую очередь исследуется голова. Проверяется целостность ребер. Рассечение в виде буквы Y выполняется от плеча до плеча, разрез проходит над каждой грудью, затем идет от верха грудины до лобковой области. Вскрывается сердечная сумка и в результате анализа взятой из нее крови устанавливается группа крови жертвы. Из тела извлекаются сердце, пищевод и трахея. Каждый орган взвешивается, осматривается и членится на образцы. Для проведения анализа берется жидкость из плевральной полости грудной клетки. Образцы тканей подготавливаются для исследования под микроскопом.

* * *

— А потом Златовласка убежала, и медведи ее больше никогда не видели.

— Прочитай еще раз.

— Нет, мы же договорились. Я читаю только одну сказку. На другую у нас нет времени.

— У нас есть еще время.

— Не сегодня. В другой раз.

— Нет, сегодня.

— Нет, отложим чтение на следующий раз. Это не последний вечер, и сказка не последняя.

Обследуется брюшная полость, чтобы определить, есть ли повреждения. Затем извлекаются органы. Проводится анализ жидкостей из брюшной полости, и каждый орган взвешивается, осматривается, и из него делаются срезы. Анализируется содержимое желудка. Берутся образцы для токсикологического анализа. Как правило, соблюдается следующий порядок извлечения органов: сначала печень, затем селезенка, надпочечники, с почками, желудок, поджелудочная железа и кишечник.

* * *

— Какую сказку ты читал?

— "Златовласка и три Медведя".

— Снова?

— Снова.

— Не хочешь рассказать что-нибудь и мне?

— А что бы ты хотела услышать?

— Что-нибудь развратное.

— Таких историй у меня в голове полно.

— Я знаю.

Исследование гениталий проводится для выявления возможных повреждений или инородного материала. Берутся вагинальные и анальные пробы, и любой инородный материал собирается и отправляется в лабораторию для исследования на ДНК. Удаляется мочевой пузырь, и образец мочи отправляется на токсикологическую экспертизу.

* * *

— Поцелуй меня.

— Куда.

— Целуй все — губы, глаза, шею, нос, уши, щеки. Целуй меня везде. Мне нравится, когда ты меня целуешь.

— Предположим, я начну с глаз и стану продвигаться вниз.

— Хорошо, так и быть, согласна.

Череп проверяется на наличие возможных повреждений. Производится рассечение черепа от одного уха через всю голову до другого уха. Удаляется кожа и обнажается череп. Для вскрытия черепа используется пила. Мозг осматривается и вынимается.

* * *

— Почему так, как сейчас, у нас не может быть чаще?

— Не знаю. Я хочу, но не могу.

— Ты так мне нравишься. Пожалуйста, Сьюзи...

— Нет... Я чувствовала спиртное на твоих губах.

— Сьюзен, я не могу сейчас говорить об этом. Не сейчас.

— А когда? Когда мы сможем об этом поговорить?

— Как-нибудь в другой раз. Я ухожу.

— Останься, пожалуйста.

— Нет, я вернусь позднее.

— Пожалуйста...

На курорте Рехобот-Бич в Делавэре вдоль берега тянется длинная набережная. С одной ее стороны пляж, а с другой — галерея игровых автоматов стоимостью в 25 центов, хорошо известных с детства: игра на очки в шарики, которые нужно закатывать в лузы; скачки железных лошадок по наклонному треку — победителя ждет игрушечный мишка с глазами-пуговками; игра «Рыбак», где ловят «рыбу» удочкой с магнитом вместо крючка.

Арсенал игр, согласно духу времени, пополнился шумными компьютерными играми и устройствами, имитирующими космический полет. Но, несмотря на эти нововведения, Рехобот сохраняет больше очарования, чем расположенные дальше по побережью Дьюи-Бич и даже Бетани. От мыса Кейп-Мей в Нью-Джерси паромы ходят до Льюиса, а оттуда в пяти-шести милях к югу находится Рехобот. Но подъезжать в город с этой стороны на автомобиле не лучший вариант, потому что придется ехать мимо бесконечных торговых центров, магазинчиков всех мастей и закусочных, которыми усеяно шоссе номер один. Значительно приятнее ехать через Дьюи вдоль побережья, любуясь песчаными дюнами, протянувшимися на десятки миль.

С этой стороны путь в город лежит через живописное озеро, мимо церкви, на главную улицу Рехобота, где магазины, бары и рестораны размещаются в старинных деревянных домах, на верандах которых можно сидеть со стаканчиком в руках, наблюдая, как хозяева прогуливают вечерней порой своих собак.

Когда-то давно мы решили отпраздновать вчетвером повышение Томми Моррисона и выбрали Рехобот, чтобы провести там выходные, хотя, если верить молве, там любили тусоваться геи. Мы остановились в гостинице «Лорд Балтимор», где царили комфорт и старина, переносившие постояльцев в другую эпоху. А неподалеку, через квартал, в «Голубой Луне» веселились в свое удовольствие толпы бронзовых от загара дорого одетых мужчин.

Незадолго до этой поездки я стал напарником Уолтера Коула. Я подозревал, что Уолт активно тому способствовал, но этой темы никогда не касались. С согласия Ли он отправился в Делавэр вместе со мной, Томми Моррисоном и моим другом по академии Джозефом Бонфиглиоли (спустя год он погиб, преследуя грабителя, похитившего восемьдесят долларов из винного магазина). Каждый вечер ровно в девять Уолтер звонил Ли узнать, как дела у нее и детей.

К тому времени мы были знакомы с Коулом, наверно, года четыре. Встретились впервые в одном из кафе, облюбованном полицейскими. Я был тогда молод, только закончил учебу и подавал большие надежды. Уже тогда мне прочили, что о моих заслугах будут писать газеты. И написали... спустя много лет, но кто бы мог предположить тогда, в связи с какой трагедией мое имя станет известно...

Уолтер был коренаст, костюм на нем не выглядел будто с иголочки. А борода напоминала о себе проступающей на щеках и подбородке синевой уже спустя час после бритья. Он заслужил репутацию упорного, дотошного сыщика, чьи вспышки озарения давали толчок, казалось, зашедшему в тупик делу, когда лимит удачи, отпущенный почти каждому расследованию, был на исходе.

Уолтер был страстным любителем чтения и поглощал знания с такой же жадностью, с какой в некоторых племенах съедали сердца врагов в надежде стать храбрее. Наши литературные вкусы сходились. Нам обоим нравились гангстерские рассказы Раньона, произведения Вудхауса, Тобиаса Вулфа, Рэймонда Карвера, Дональда Бартелма, поэзия Э.Э. Каммингса и, как ни странно, творчество графа Рочестера, аристократа времен Реставрации, страдавшего от своих слабостей: пристрастия к спиртному, женщинам и неспособности быть достойным мужем.

Как сейчас вижу Уолтера, прогуливающегося вдоль пляжа по набережной Рехобота с фруктовым мороженым на палочке. На нем шорты цвета хаки и кричащей расцветки рубашка навыпуск; его сандалеты шлепают по припудренному песком деревянному настилу, и соломенная шляпа защищает от солнца голову с уже начавшей пробиваться лысиной. Уолт был воплощением довольства, но я знал, что ему постоянно не хватает Ли, чем бы он не занимался: шутил ли с нами, изучал ли меню, просаживал ли деньги на автоматах, таскал ли потихоньку чипсы из пакета Томми или плескался в прохладных волнах прибоя.

Я знал также, что в жизни Коула маленькие радости и красота знакомого и привычного приобретали новый, глубокий смысл, даря истинную радость. Такая жизнь не могла не вызывать зависть.

В первый раз я увидел Сьюзен Льюис в универсальном магазине старого образца «Лингос Маркет», где сельскохозяйственная продукция и полуфабрикаты продавались наряду с дорогими сырами и фирменными изделиями собственной пекарни. Это был семейный магазин, где работали сестра, брат и их мать, маленькая седая женщина с кипучей натурой, как у пса терьера.

Наутро после нашего приезда на курорт я выполз в «Лингос» купить кофе и газету. Сухость во рту и дрожь в ногах напоминала о бурно проведенной ночи. Она стояла у прилавка и заказывала себе кофе, фасоль и орешки. На ней было желтое летнее платье. Я отметил собранные в хвост пышные волосы и глубину синих глаз. Она была невероятно, сказочно красива в то утро.

Мой же вид не выдерживал никакой критики. Тем не менее она мне улыбнулась. Я встал за ней к прилавку, и от меня, должно быть, несло перегаром.

В тот же день я снова увидел ее, на этот раз у бассейна. Она вышла из воды и отправилась переодеваться, а я в это время пыхтел в лодке-тренажере, стараясь выгнать остатки хмеля. В последующие день-два я замечал ее то там, то здесь: в книжном магазине, где она рассматривала обложки обманчиво увлекательных триллеров; или она проходила мимо прачечной самообслуживания с пакетом пончиков; я видел ее с подругой в окне бара «Ирландские глаза»... но как-то вечером наши пути пересеклись на берегу. Она стояла на моле спиной к набережной: позади Сьюзен шумела играми и голосами галерея автоматов, а перед ней разбивались волны прибоя.

Она была одна и увлеченно наблюдала за белеющими среди тьмы пенными бурунами. Если не считать галереи и палаток с едой, где крутилась публика, пляж выглядел поразительно пустынно.

Я подошел и встал рядом. Она оглядела меня и улыбнулась:

— Теперь вам получше?

— Слегка. Вы застали меня не в лучшее время.

— Да уж, я носом чуяла это «не лучшее время», — поморщилась она.

— Извините. Если бы я знал, что встречу вас, я бы приоделся, — ответил я совершенно серьезно.

— У меня тоже случались плохие времена.

Вот так все и началось. Сьюзен жила в Нью-Джерси и каждый день приезжала в Манхэттен, где работала в издательстве, а каждую вторую неделю отправлялась на выходные в Массачусетс навестить родителей. Год спустя мы поженились. А еще через год у нас родилась Дженнифер. Три года мы прожили хорошо, а потом все пошло наперекосяк. Думаю, в этом есть моя вина. Когда мои родители поженились, они хорошо представляли себе, какую дань требует от брака жизнь полицейского. Отец сам жил такой жизнью и видел, какой отпечаток служба накладывает на жизнь тех, кто работал рядом. Мама тоже не заблуждалась на этот счет. Ее отец служил в штате Мэн помощником шерифа и вышел в отставку прежде, чем издержки его профессии стали непомерно велики.

Сьюзен такого опыта не имела. В семье, где росли еще трое детей, она была младшей. Ее и ныне здравствующие родители, а также остальные члены семьи в ней души не чаяли. Когда ее не стало, все они перестали со мной разговаривать. Даже во время похорон мы словом не перемолвились. После смерти Сьюзен и Дженнифер мне словно преградили доступ в поток жизни, обрекая болтаться в темной стоячей воде.