Ширли Конран Мужья и любовники

Пролог

«Это самая дорогая в мире грудь», — думала Лили, водя губкой по золотистой коже. Мыльная пена кружевными узорами спадала с ее округлых форм.

Жизнь Лили складывалась по-всякому, и грудь была для нее то паспортом, то разрешением на получение работы, то талоном на обед, а теперь и целым состоянием. Компания «Омниум пикчерз» оценивала ее грудь в семизначную сумму, которой определялся гонорар за исполнение роли Елены Троянской.

Лили вздохнула, отбросила губку и вылезла из ванны, неосторожно выплеснув целую лужу воды на розовый мраморный пол. Завернувшись в полотенце, она прошла в комнату. На маленьком столике стояло блюдо с нарезанным на дольки инжиром. Положив кусочек в рот, Лили скользнула взглядом по валявшейся здесь же газете.

«Кажется, 1979 год не стал удачным для президента Картера», — думала она, читая о нападении на американское посольство в Иране и захвате заложников.

Печально вздохнув, Лили отодвинула в сторону «Геральд трибюн» и вышла на балкон, откуда открывался вид на зеленоватые воды Босфора.

В азиатской стороне города так же приветливо светило солнце, и в его лучах мирно поблескивали «смит-и-вессон магнум», «узи» девятимиллиметрового калибра, «Калашников» и две ручные гранаты. Они лежали на шатком столике в небольшой комнате, где отчетливо чувствовался запах марихуаны.

Он отказался проносить весь этот груз через таможню. Ему дали необходимые инструкции, и на месте, в Стамбуле, все прошло гладко. В небольшом кафе на базаре он заказал две чашечки кофе, потом, сославшись на то, что кофе недостаточно крепок, отослал их обратно. Через несколько минут перед его столиком вырос человек в темном костюме. Они долго шли по узким запутанным улочкам, потом поднялись по грязной лестнице в небольшую темную комнату, где он показал свой паспорт. Из представленного ему оружия он выбрал три вида.

«Магнум», потому что из него можно было бы уложить наповал кого угодно, даже великана. Пулемет «узи» весил семь с половиной фунтов и был самым миниатюрным из всех пулеметов. «Узи» выстреливал 600 патронов в минуту, и их было легко достать. Человек выбрал также «Калашников» — за удобство в обращении и надежность.

Бог знает, как этот автомат оказался в Стамбуле — модель 56-го года, с деревянным прикладом, однако штуковина весьма полезная.

Теперь он сидел в комнате со всем этим хозяйством. Рядом лежали горкой насыпанные пули, моток нейлоновой веревки, стеклянная пол-литровая бутылка с прозрачным раствором, несколько хирургических бинтов, две карты города и номер журнала «Пипл».

Мужчина подошел к окну и стал медленно оглядывать противоположный берег в полевой бинокль. Показались пологие холмы, поросшие кипарисами и елями. «Слишком высоко взял», — подумал он и исправил ошибку. Теперь он увидел нагромождение зданий, увенчанных минаретами, — все еще высоко. Потом он наконец отрегулировал уровень, но коричневые, налезающие друг на друга дома были до странности похожи, и только возвышающийся в стороне дворец или мечеть служили ориентирами. Человек раздраженно уставился в карту, а потом вновь прильнул к окулярам. На этот раз он неспешно осматривал прибрежную полосу.

В конце концов со вздохом облегчения он обнаружил большое, терракотового цвета здание у самой кромки воды. Постепенно он переводил взгляд от одного окна к другому, начав с самых верхних этажей и потихоньку спускаясь все ниже и ниже. Некоторые из окон выходили на маленькие изогнутые балкончики, нависающие над водой, подобно белым птичьим клеткам. Вдруг створки одной из балконных дверей раздвинулись, и появилась Лили, обмотанная полотенцем золотистого цвета.

Мужчина уронил бинокль и схватил номер журнала «Пипл». Эти карие миндалевидные глаза, копна черных волос, проступающие сквозь ткань полотенца груди не узнать было нельзя. Он обнаружил даже больше, чем ожидал.

Лили вернулась с балкона в гостиную, положила в рот еще одну дольку инжира и прошла к платяному шкафу. Свободный белый льняной балахон, кажется, был единственным одеянием, в котором можно рискнуть пройтись по базару, не ощущая на себе каждую секунду прикосновение чьих-нибудь похотливых пальцев. Вчера, например, обернувшись, чтобы узнать, кто так бесстыдно ее хватанул, она увидела десятилетнего мальчишку. Лили сунула ноги в сандалии из змеиной кожи, скрепила копну черных волос старинным черепаховым гребнем и нанесла на лицо совсем чуть-чуть грима — к счастью, сегодня ей не надо будет фотографироваться. Оставив одежду и косметику валяться разбросанными в беспорядке по всему номеру, она постучала в соседнюю дверь.

— Это ты, Лили? Входи, милая. Я жду, чтобы это высохло. — Санди Бауривер (урожденная Фланган) заканчивала деликатную работу по реставрации маникюра. На одном из пальцев на прежнем слое лака образовалась едва заметная маленькая трещинка. В ее положении Санди не могла себе позволить появиться на людях, если что-то в ее внешности хоть на миллиметр отступало от канона. Лили прошлась по роскошной, отделанной парчой комнате и взяла в руки безвкусную диадему.

Лили осторожно водрузила украшение себе на голову.

— Как ты умудряешься ее носить, Санди?

— На заколках. Однажды я забыла про них, и эта чертова штуковина покатилась по площади Черчилля. — Она подняла глаза на Лили. — Тебе очень идет, милая. Может быть, сегодня ты побудешь «Мисс Мира», а я прошвырнусь по магазинам?

— Нет уж. Избавь.

Лили вернула корону на прежнее место. Санди любила сказать что-нибудь приятное, точно так же, как многие другие при любом удобном случае обожали сказать гадость. «Трудно даже поверить, . что она могла участвовать в жестоком состязании за эту гнусного вида побрякушку», — подумала Лили.

— Пошли, отыщем твою мамочку! — Санди усмехнулась при мысли о том, с какими двумя знаменитостями ей довелось путешествовать.

На верхней площадке огромной лестницы, ведущей в фойе отеля «Гарун аль-Рашид», Санди оперлась на руку Лили, и они вдвоем начали осторожно спускаться по скользким мраморным ступенькам. Внизу, у подножия лестницы, их поджидала небольшого роста изящная женщина в красном шелковом платье.

Джуди Джордан, издательница «Вэв!» — журнала для работающих женщин, отнюдь не была уверена, что ей доставляет особое удовольствие путешествие в компании двух самых красивых женщин мира, одна из которых является к тому же ее недавно обретенной дочерью. Лили росла сиротой, ничего не зная о своей матери. А Джуди сообщили, что ее малышка погибла во время боевых действий в Венгрии в 1956 году. Судьбы бывают весьма причудливы. Как бы там ни было, Лили и Джуди встретились. И теперь две взрослые женщины привыкали к тому, что они мать и дочь.

— Куда мы сегодня отправимся? — спросила Лили, когда все трое уселись завтракать.

— Вон туда! — махнула рукой Джуди. — Видите нагромождение куполов на холме? Это Топкапский дворец, где когда-то жили султаны Оттрманской империи. Вас обеих там будут фотографировать.

— Как! И меня тоже? — воскликнула Лили. — Но я не накрашена.

Джуди взглянула на нее, подумав о том, что именно терпение является едва ли не главной добродетелью матери.

— Я же предупреждала тебя вчера вечером, что нужны будут фотографии вас обеих. И ты чудесно выглядишь.

«Конечно, Лили чудесно выглядит, причем всегда, — с грустью подумала Джуди. — Я тоже чудесно выглядела, когда мне было столько лет, сколько ей сейчас. Я и теперь выгляжу неплохо, если соблюдаю диету, гуляю каждый день на свежем воздухе и пью вино только на Рождество. Но не так, как в возрасте Лили».

Джуди, несмотря ни на что, все еще производила впечатление юного, трогательного и беззащитного существа и знала об этом.

После года пребывания в роли матери Лили и недели совместного путешествия с восемнадцатилетней Санди Джуди пришлось признать, что сама она принадлежит к другому поколению, и от этого признания ей стало не по себе. Нет, конечно, она не ревновала, а просто чувствовала дискомфорт. И теперь она не сомневалась, что миллионы читательниц ее журнала точно так же переживают эту проблему.

Отдача всей себя без остатка идее журнала и умение вовремя прислушаться к собственным инстинктам принесли Джуди Джордан ее первый миллион долларов.

Из двух именитых попутчиц Джуди ее собственная дочь Лили причиняла ей гораздо больше беспокойства. Для Джуди элегантность всегда означала чистые волосы, простой и изящный костюм, а отнюдь не дорогие украшения, намеренно сделанные под побрякушки, или волосы, тщательно причесанные таким образом, чтобы выглядеть грязными и всклокоченными. Как бы то ни было, обретя свою потерянную дочь, Джуди перестала спорить до хрипоты с редактором отдела моды, когда та предлагала для публикации в «Вэв!» модели, представляющие собой некое подобие рыболовецких сетей.

Лили, сидевшая за столиком спиной к проливу, в свою очередь, корила себя за рассеянность.

И как только она могла забыть о назначенных на сегодня съемках?

Джуди и Лили всегда относились друг к другу с подчеркнутой вежливостью. Джуди просто не представляла себе, как можно быть невежливой с дочерью. Но, увы, настоящая мать плюет на вежливость. Она может накричать на дочь, устроить скандал, когда та отказывается под одеть теплые рейтузы, а потом вручить свою роскошную шубу, «чтобы девочке было в чем выйти». Мать, которая растит тебя, всегда пристает к тебе с калошами (надень, сними, опять надень), а ты нарочито игнорируешь ее или устраиваешь театральную сцену, но знаешь — она ворчит, потому что заботится о тебе. Каждую минуту между матерью и дочерью возникают тысячи невидимых постороннему глазу связующих нитей, создающих комфортное ощущение близости, которое, должно быть, испытывает щенок, когда он лежит, согревшись, в корзине под шерстяным одеялом. Без всяких объяснений мать знает, что ты любишь козий сыр и терпеть не можешь тетушку Берту. Ею изучены причуды твоего темперамента, и она умеет погасить искры гнева до того, как вспыхивает пожар.

Между Джуди и Лили существовали симпатия, уважение и даже зачатки трогательной дружбы, но — и обе они это осознавали — любви пока не было. Оставалось надеяться, что это и вправду только «пока». Лили смотрела на развевающиеся по ветру короткие светлые волосы Джуди. Она всегда представляла себе свою таинственную мать в образе тихой, доброй мадонны — чуть полноватой женщины в неизменном фартуке, всегда занятой приготовлением чего-нибудь очень вкусненького на старомодной газовой плите. Но, когда около года назад Лили удалось наконец найти свою настоящую мать, ею оказалась знаменитая, гордая в своем одиночестве женщина, а отнюдь не уютное домашнее существо из полугрез.

Обе они, и Джуди и Лили, были одиноки, и обе страдали от этого. И обе вели себя так, как, по их представлениям, должны вести себя мать и дочь.

Причем обе, даже не осознавая того, уже нанесли друг другу тысячи болезненных ударов. Лили приложила невероятные усилия, чтобы разыскать мать, но теперь ей непросто было разобраться в мешанине собственных чувств. Лили была прирожденной актрисой. Своей славой она была обязана в первую очередь природной одаренности, со временем отшлифованной и превратившейся в природное мастерство. Она почти всегда играла «со слуха», ведомая собственным чутьем, но самой ей казалась слишком подозрительной та легкость, с которой она могла ввести себя в любое состояние духа. Лили не хотела изображать любовь. Она стремилась к подлинному чувству. Стремилась к тому, чего всю жизнь была лишена: к материнской любви. И именно этой любви у Лили по-прежнему не было. Она ощущала это всем нутром, каждой клеточкой своего организма, но отказывалась смириться с тем, что так будет всегда.

Существовало еще одно обстоятельство, которое, как опасалась Лили, могло разрушить их с таким трудом выстраивающиеся взаимоотношения. Лили знала и по собственному опыту, и из наблюдения за работой других, что, когда режиссер просит актера сыграть любовь, из самых глубин существа вдруг поднимается приступ дикой ярости, за которым следует нервный срыв. Лили опасалась всколыхнуть совсем другие эмоции, вызванные прощенным, но не забытым предательством Джуди.

Лили наклонилась к Джуди.

— А после съемок я смогу отправиться за покупками? Мне хотелось бы приобрести ковер на Большом базаре.

— Хорошо. Только давай я поеду с тобой. Вдвоем легче торговаться. Тебе сбавят цену, если я буду стоять рядом с кислой физиономией. Вообще есть железное правило: надо предлагать им треть их цены и соглашаться на половину.

— Видишь ли, я просто хотела сделать тебе подарок: выбрать самый красивый на всем базаре ковер.

— Как мило с твоей стороны, Лили! Но ты же знаешь, в этом нет необходимости.

Когда-то Лили полагала, что ее настоящая мать должна быть точной копией столь любимой приемной матери — Анжелины. И так же бедна, как Анжелина. Лили надеялась, что сможет выказать любовь к матери, помогая ей материально.

Она не раз грезила наяву о том, как поведет мать в самый дорогой магазин и купит ей в подарок роскошную, первую в жизни шубу. Этот образ запечатлелся в ее мозгу, но неожиданно мать оказалась обладательницей миллионного состояния.

А Лили тем не менее все продолжала делать ей дорогие подарки, чем немало смущала Джуди.

Как, впрочем, смущали Джуди и любые проявления нежности, особенно прикосновения. Ее строгие баптисты-родители никогда не целовали и не ласкали ни друг друга, ни детей. Для них любое прикосновение было связано в первую очередь с сексом, а не с душевной привязанностью.

Лили осознавала одиночество матери, хотя та его яростно отрицала. Возможно, причиной этого одиночества было неотступное чувство вины.

Как бы Джуди ни оправдывала свои действия, сколько бы добрые друзья ни уверяли ее, что она ни в чем не виновата, один факт оставался неоспоримым: она бросила собственную дочь, когда той было всего три месяца.

Да, тому можно было найти множество оправданий. Джуди была всего лишь шестнадцатилетней студенткой, когда ее изнасиловали. Три богатые подруги помогли ей оплатить роды, а потом — воспитание девочки в чужой семье. Но, как ни старалась Джуди, сколько ни взваливала на себя непосильного труда, успех поначалу казался ей недостижимым миражем, и, в каком бы направлении она ни шла, дорога непременно оканчивалась тупиком. Она могла забрать дочь, только заработав на жизнь себе и ей.

Вполне возможно, что ей было бы легче достичь вершин, окажись Джуди по-женски более привлекательной. Стыдно сознаться в этом даже самой себе, но она ревновала к красоте Лили…

А мужчина на азиатской стороне города все продолжал, водя биноклем, продираться взглядом сквозь толпу мальчишек, продающих жевательную резинку и талисманы от сглаза, пока не обнаружил паром, за одним из столиков которого завтракали три знаменитые женщины.

— Джуди, возникли проблемы, — с места в карьер начал фотограф, встретивший их в Топкапском дворце. — В гареме невозможно снимать, это запрещено.

Люди, лучше знавшие мисс Джордан, обычно не употребляли в разговоре с ней слово «невозможно». Если же все-таки кто-либо допускал такую неосторожность, она, гордо задрав свой маленький носик, отвечала: «Только невозможные люди говорят — невозможно!»

На сей раз Джуди со всей категоричностью заявила:

— Мы должны провести съемку в гареме Статья уже сдана, заголовки согласованы, фотопленка сегодня же вечером отправится в Нью-Йорк, и снимки будут опубликованы в пятницу. — Она обернулась к гиду из Стамбульского туристического бюро. — В чем проблемы?

— Гарем огромен… — начал было тот.

— И неужели там не найдется места, чтобы мы могли сделать несколько кадров? Тем более что с вашим начальством все оговорено.

— Здесь, должно быть, какая-то ошибка. Фотографировать строжайше запрещено, так как ведутся реставрационные работы.

— И что, нет ни одной доступной комнаты?

— Пожалуйста, поймите меня правильно, мадам. Топкапский дворец — наша национальная гордость, и правительство будет страшно огорчено, если на снимках он предстанет не в лучшем своем виде. К тому же все самые красивые комнаты находятся в той части Топкапского дворца, которая открыта для посещения. Пойдемте, я вам покажу.

— О'кей! Давайте посмотрим! — Взглянув на часы, Джуди быстро прикинула, что времени хватит и на небольшую экскурсию, и на съемку.

— И что, это всегда так? — Санди все еще не хотелось верить, что излучающая сияние и блеск жизнь далекой звезды вблизи оказывается совсем не такой притягательной.

— Да, — ответила Лили. — Ты всегда куда-то спешишь и останавливаешься только в аэропорту. В сущности, ничего не видишь в своей жизни, кроме пыльных гримерок и съемочных павильонов. Ты не можешь сходить на дискотеку, потому что боишься проснуться назавтра с мешками под глазами, не можешь позагорать, иначе в одних кадрах окажешься светлее, чем в других, почти не можешь есть то, что едят все нормальные люди, чтобы не похудеть или не растолстеть. Ну так и что?! В чем, скажи мне, притягательность успеха?

— Девочки, пора готовиться к съемке, — прервала их Джуди. — Будем фотографироваться в столовой султана.

Она провела Лили и Санди в небольшую комнату, стены и потолок которой были украшены позолоченными рельефами с изображением лилий и роз, персиков и гранатов. Фотограф с озабоченным видом изучал показания экспонометра.

— Боюсь, что вся эта буйная флора на фотографиях выйдет размазанной, как овсянка по тарелке.

— Тогда давайте сделаем несколько кадров во дворе возле гарема. Там нормальное освещение, — предложила Джуди.

После того как съемка была закончена и пленка отправлена в аэропорт, Санди с фотографом вернулись во дворец, чтобы еще раз его спокойно осмотреть.

— В конце концов, милая, — заявила Санди, когда они с Лили выходили из сокровищницы султана, — не так уж часто мне доводилось видеть рубин величиной с голубиное яйцо.

Попрощавшись с Санди, Джуди и Лили уселись в автомобиль, с облегчением сбросили с ног туфли и попросили отвезти их на Большой базар.

Когда они уже выходили из машины, изящная сумочка Лили соскользнула с плеча, раскрылась, и все содержимое высыпалось наружу: серебряная мелочь, блеск для губ, письма… Лили стала поспешно запихивать все обратно, но Джуди успела заметить то, что ее страшно взволновало.

— Не спеши, Лили! — Голос Джуди дрожал от гнева. — Он все еще тебе пишет, да?

Лили уже открыла было рот, чтобы ответить, но промолчала. В конце концов, все, что бы она сейчас ни сказала, будет воспринято как ложь.

А Джуди не могла сдержаться:

— Неужели ты думаешь, что я не узнаю почерк своего любовника, хотя бы и после стольких месяцев?

— Джуди, я не могу заставить Марка не писать мне. Но я не поддерживаю с ним отношений. И у нас с ним никогда ничего не было, ты же знаешь…

— Но он хочет тебя, Лили, не правда ли? А меня он больше не хочет! — Джуди понимала, что ей необходимо остановиться, это было выше ее сил: слишком долго она копила обиды. — Не пытайся уверить меня, будто не знала, что Марк в тебя влюбился тогда, в Нью-Йорке. Не притворяйся, будто тебе неизвестно, какое впечатление ты производишь на мужчин. Ты, Лили, — самый знаменитый секс-символ мира! — Джуди наносила удар по самому уязвимому месту дочери.

— Ты несправедлива, Джуди! За кого ты меня принимаешь?

Но Джуди уже окончательно потеряла контроль над собой.

Ее захлестнули ревность, отчаяние и страх.

— За женщину, которая способна соблазнить любовника матери и разрушить дело матери, вот за кого! — бросила она в лицо дочери.

Из глаз Лили хлынули слезы ярости.

— Ты невыносима! Лучше бы я тебя никогда не встретила! Я не желаю больше тебя видеть!

Она развернулась, смешалась с толпой и исчезла. Джуди печально смотрела ей вслед. Их громкие, срывающиеся голоса, их лица, искаженные болью и гневом, остались незамеченными в шумной, суетливой толпе. Но обе женщины знали, что игра окончена. За считанные минуты хрупкая стабильность отношений, которую обе пытались установить, рухнула.

Мужчина с биноклем видел, что они ссорились, что Лили залилась слезами и исчезла за серыми каменными воротами базара. Он быстро двинулся за ней, расталкивая локтями прохожих, озабоченный лишь одним: не упустить Лили из виду.

— Где, черт возьми, может быть Лили? Она никогда не уходила одна так надолго!

— Вы же знаете, ходить одной для нее — высший шик, — напомнила Санди. Усевшись поглубже в кресло, она наблюдала, как тяжелая грозовая туча собиралась за минаретом. — Она ведь не переносит весь этот звездный антураж.

— Да, но она прекрасно знает, что через десять минут у нас назначена встреча с представителями агентства.

— Ну, может быть, она просто не хочет с ними встречаться. И вообще, почему бы нам не сходить поесть? — Санди поднялась со стула и затянула «молнию» на своем золотистом комбинезоне. — А Лили к нам присоединится, когда появится.

Но когда Джуди попыталась оставить Лили записку, консьерж кивнул на ключ от номера Лили, лежащий в ячейке.

— Мисс Лили ушла несколько часов назад и с тех пор не возвращалась. Нет, не одна. В сопровождении мужчины.

— Какого мужчины?

— Он не живет в нашем отеле. Может быть, турок. Я не помню, как он был одет. Кажется, в темный костюм. — Служащие самого дорогого отеля Стамбула говорили на безупречном английском.

— Как странно, мы же здесь никого не знаем, кроме людей из агентства, — задумчиво произнесла Санди, когда они прошли в столовую. Джуди молчала.

Пока сотрудники агентства в сверхвежливой манере обсуждали с ними деловые проблемы, на столе один за другим появлялись блюда с заманчивыми названиями: «Обморок святого» (баклажаны, фаршированные помидорами, луком, чесноком), «Наслаждение султана» (тушеная баранина с луком и томатами), «Женский пупок»

(пирожные с орехами и взбитым кремом). Потом свет был приглушен, а на сцене несколько пухлых женщин в полупрозрачных одеяниях начали исполнять танец живота. Их сменил пожиратель огня, а затем на сцене появился укротитель змей.

И до двух часов ночи, пока последняя кобра не улеглась обратно в корзину дрессировщика, Джуди не удавалось встать и уйти.

Вернувшись в отель, она забеспокоилась еще больше: ключ от номера Лили по-прежнему торчал в ячейке.

— Стамбул не тот город, по которому девушке стоит гулять с незнакомым мужчиной, — раздраженно заметила она, обращаясь к Санди. — Как бы ни была Лили сердита, она могла бы оставить нам записку. В конце концов, ей же самой будет неприятно, когда ее начнет разыскивать полиция. — Все более ощущая свою вину, Джуди добавила:

— Пожалуй, в полицию нам лучше пока не обращаться. Если Лили решила просто покрутить роман, мы поставим ее в смешное положение.

Санди кивнула.

Едва проснувшись, Джуди набрала номер Лили. Никто не ответил. Тогда, наспех запахнувшись в длинный шелковый халат, она заторопилась вниз, в приемную. Но вчерашняя смена уже ушла.

Новый дежурный, очень нервный молодой человек, наотрез отказался выдать ключи от номера Лили. Джуди потребовала, чтобы вызвали директора гостиницы, и вскоре они уже поднимались вдвоем по мраморной лестнице. Встревоженная, Санди осталась ждать их в коридоре, за двойной дверью номера Лили.

Джуди в сопровождении директора отеля, быстро пройдя через гостиную, распахнула дверь в спальню. Подушки оказались не смяты, равно как и простыни. Не вызывало сомнений, что постель оставалась именно в том виде, в каком ее оставила горничная, застелив сутки назад.

Санди вбежала в комнату и открыла дверь платяного шкафа. «Все ее вещи на месте». Она заглянула в ванную. На полочке перед зеркалом в беспорядке разбросана косметика, но в этом не было ничего необычного.

Санди вернулась в гостиную, где застала Джуди сидящей на корточках перед огромным, цилиндрической формы свертком в коричневой крафтовой бумаге.

— Лили, наверное, принесла это с базара.

— Может быть, человек, с которым ушла Лили, был торговцем коврами? — задумчиво произнесла Санди.

— А может, она просто встретила на рынке кого-нибудь из знакомых? — предположила Джуди.

Услышав тихий скрип двери, обе женщины радостно вскочили.

— Лили! Слава богу! Наконец-то… — В дверях стоял мальчик-посыльный с огромным букетом красных роз.

— Господи! Кому это пришло в голову присылать нам розы? Все знают, что мы завтра уезжаем? — в изумлении воскликнула Джуди.

Санди взяла у посыльного букет и с удивлением извлекла спрятанный туда конверт. Не распечатывая, она протянула его Джуди. Та пробежала глазами вложенную в конверт открытку и со стоном отбросила ее в сторону:

— Боже мой! Только не это!

Санди подняла открытку и медленно прочла вслух:

— «Оставайтесь в гостинице, пока отец Лили не даст о себе знать. Он должен будет заплатить выкуп».

— Ну вот, теперь мы хотя бы знаем, что случилось: Лили похитили, — прошептала девушка.