"Любовь и Рим" - читать интересную книгу автора (Бекитт Лора)

ГЛАВА II

Утром пришла рабыня с табличкой от Юлии — та приглашала подругу съездить на Марсово поле, просторную равнину между Фламиниевой дорогой и Тибром, где собиралась римская молодежь. Покрытая изумрудной зеленью, окруженная венцом холмов, застроенная портиками для защиты от солнца, ветра, холода и дождя низина в излучине реки была излюбленным местом отдыха горожан.

Быстро завершив утренний туалет, Ливия поспешила к отцу, чтобы спросить разрешения совершить прогулку. Признаться, далеко не все девушки столь часто и свободно покидали дом, как Ливия и Юлия, хотя бы и с охраной, а также в сопровождении наставников и прислуги: многие из них по воле отцов, опекунов или старших братьев вели жизнь затворниц. Но в доме отца Юлии было чересчур много детей, слуг, всякой родни, чтобы он мог уследить за каждым, а отец Ливии слишком любил свою дочь, чтобы отказывать ей в таком невинном развлечении, как прогулка по Риму.

У входа в атрий Ливия столкнулась с толпой клиентов — обедневших граждан и вольноотпущенников, вынужденных жить за счет подачек патрона, как правило, богатого и влиятельного аристократа. Здесь же девушка увидела Децима, который пришел в атрий раньше отца и теперь еле сдерживал смех, глядя, как клиенты шумят и чуть ли не дерутся друг с другом, пытаясь выстроить очередь к еще пустующему креслу господина. В отличие от многих других патрициев Марк Ливий платил щедро, но, к сожалению, только тем, кто действительно сумел оказать ему какую-либо услугу, потому нередко раздосадованные клиенты уходили ни с чем. Он ненавидел бездельников, глупцов и льстецов, как не терпел (даже тогда, когда на улице шел проливной дождь или лужи покрывались грязно-серой, точно гнилой зуб, ломкой коркой льда) нестиранных, плохо выглаженных тог, и, дабы составить о себе нужное мнение, несчастные клиенты изворачивались, как могли.

Отец вообще не признавал за людьми права на слабости, недостатки, а также мнение, отличное от его собственного, — это Ливия поняла достаточно давно. Потому и Децим всегда старался выглядеть покладистым и веселым.

Но сейчас, приветствуя сестру, он улыбался вполне искренне: его зеленые глаза радостно блестели.

— Куда направляешься?

— К отцу. Юлия приглашает меня съездить на Марсово поле.

Децим махнул рукой:

— Он в хорошем настроении. Разрешит! А мы собираемся в термы после того, как разгоним толпу прихлебателей. Что-то сегодня их слишком много!

Переговорив с отцом, Ливия отослала рабыню Юлии с ответным письмом и, наскоро перекусив инжиром и кашей, принялась собираться на прогулку. Она неподвижно сидела перед серебряным зеркалом, тогда как две рабыни укладывали ее прямые каштановые волосы в подобающую случаю прическу.

Каждой римлянке известно, что цвет лица сохраняют, умываясь ослиным молоком, румянятся кармином, волосы чернят составом из кипарисовых листьев, брови же подводят иглой, закопченной в дыму; пытаясь придать локонам светлый оттенок, используют уксусные дрожжи, масло мастикового дерева или сок айвы, смешанный с соком бирючины. Стройности фигуры добиваются, применяя корсет из тонкой кожи, тело моют знаменитым галльским мылом из козьего жира и буковой золы.

И хотя такие вещи осуждались добропорядочными римскими гражданами, женщины не были бы женщинами, если б не использовали все перечисленные средства. Незамужние находились в более сложном положении — им приходилось довольствоваться тем, что дала природа, и потому единственное, что осмелилась сделать Ливия, это провести по волосам и одежде пробкой флакона из оникса, в котором хранилось масло с ароматом пестумских роз.

Вскоре явилась Юлия во всем блеске своей красоты — в расшитой золотом тунике, палле, отделанной похожей на сверкающий дождь бахромой, и подруги тронулись в путь.

…Повозка о четырех колесах, запряженная сытыми мулами с пурпурными чепраками и узорчатой сбруей легко катилась по широкой дороге. Чтобы уберечься от пыли, девушки закрыли лица покрывалами, и Ливия глядела сквозь радужную ткань на зеленую дымку холмов и низко нависающие над землей облачные «крепости». Яркий солнечный свет делал все вокруг потрясающе ясным, даже обычно мутные воды бурного Тибра переливались синевой. Время от времени Юлия заставляла возницу погонять мулов, и тогда лицо обжигал горячий ветер и становилось радостно и легко.

«Вот они, сокровища, которые принадлежат всем, — думала Ливия, — и богатым, и бедным, и свободным, и рабам. Нужно только уметь их ценить».

Иногда их колесницу обгоняли покрытые роскошными коврами и украшенные чеканным серебром повозки богатых куртизанок, которыми те зачастую сами и правили. В этом случае Юлия принимала оскорбленно-неприступный вид и не пыталась соревноваться в скорости, как делала это, завидев знакомых и друзей.

Наконец подруги прибыли на Марсово поле, сошли на землю и не спеша направились к портикам, болтая обо всем понемногу.

— А как та рыжая рабыня? — вдруг спросила Юлия. — Торговец привел ее?

— Да. И она мне понравилась.

Ливия вкратце пересказала подруге историю Тарсии. По мере того как она говорила, лицо Юлии все больше меняло свое выражение.

— Вот это да! — возмущенно воскликнула девушка после того, как Ливия умолкла. — С варваром-то все понятно, чего от него ждать, но гречанка! Она просто потаскушка! Подумать только, самой предложить себя этому грязному галлу, отдаться ему прямо на земле! Представляю, как обрадовался варвар! Должно быть, он набросился на нее со звериной жадностью, а она только этого и ждала! Я рада, что бесстыдница поплатилась за свое распутство. Зря ты ее купила: после всего, что случилось с этой гречанкой, ей было бы самое место в лупанаре.

— Мне кажется, ты не совсем права. Рабы ведь тоже могут и страдать, и любить.

— Могут, — согласилась Юлия, — но это совсем другая «любовь», и она называется иначе, ты знаешь, как. Подумай, о чем образованная гречанка могла беседовать с галлом? Не о лошадях же или нелепых божествах его родины! Или полагаешь, она читала ему вслух стихи? Да она просто валялась с ним в траве, изнывая от похоти! На твоем месте я бы ни за что не приблизила к себе эту грязную рабыню!

— Да! — неожиданно жестко произнесла Ливия. — Я поступлю так же! Прикажу Эвении дать ей работу на кухне. Я ошибалась, представляя эту историю в ином свете.

— Конечно, — с легкой улыбкой превосходства промолвила Юлия, — я тебя знаю! Ты, должно быть, воображала, как гречанка и галл вместе любуются звездами! Кстати, галл тоже получил по заслугам. Ненавидеть римлян! Да что он понимает, этот варвар! Я считаю, наши мужчины правы: отношения подчинения одних народов другим — закон справедливости и развития мира! Если б не римляне, Галлия еще многие годы оставалась бы дикой страной, а ее жители — жалкими невеждами.

Девушки подошли к одному из самых больших, хотя еще не достроенных зданий — портику Юлиевой Загородки, перед которым компания молодежи собиралась заняться игрою в мяч.

Огромная ровная площадка была обсажена по краям буксами, миртами, а также лавровыми деревьями, в кронах которых шумел ветер. Утреннее солнце нестерпимо сверкало на медных и золоченых капителях колонн, вздымавшихся ввысь подобно огромному лесу.

В основном здесь собрались юноши и девушки, которых Ливия знала с детских лет. Правда, были и те, кого она видела впервые. Юлия тотчас завязала с кем-то оживленную беседу; Ливия, по обыкновению, держалась тихо и незаметно.

Перед началом игры девушки сняли покрывала и лишние украшения, отдав их рабыням, и остались в легких туниках. Сначала играли все вместе, со смехом отбирая друг у друга мяч и поднимая тучи пыли, потом разбились по парам, согласно жребию, и соревновались в количестве принятых и пропущенных подач. Ливий выпало играть вместе с незнакомым молодым человеком — они выступали против юной патрицианки Делии Лицины и жениха Юлии (к радости последней, он тоже оказался здесь).

С шапкой вьющихся, низко нависавших на лоб волос и крупными чертами лица Клавдий Ралла несомненно обладал мужественной внешностью, хотя, на взгляд Ливий, был слишком рослым и грузным. Двигался он тяжело и несколько неуклюже, Делия считала ниже своего достоинства выбиваться из сил, гоняясь за мячом, тогда как тоненькая, легкая как перышко Ливия бегала быстро, и партнер попался ей под стать — сообразительный и ловкий. Понимая друг друга без слов, они действовали слаженно, двигались в едином ритме и без труда отражали самые сложные удары. Лицо Ливий разрумянилось, зеленовато-карие глаза блестели, свободно подвязанные волосы разметались по плечам, и ветер обвивал вокруг колен ее тонкую тунику.

Они с завидной легкостью обыграли Делию и Клавдия, потом еще две пары противников и получили приз — красивую вазу с выпуклыми украшениями. Во время игры у Ливий не было времени разглядеть своего партнера, теперь же он подошел к ней, безмолвно протягивая сосуд. Девушка ожидала, что он спросит ее имя или же назовет свое, но он этого не сделал. Не стал и благодарить в изысканных выражениях за то, что она согласилась играть с ним в паре, как, возможно, поступил бы другой. И она тоже не знала, что сказать. Он не выглядел ни заинтересованным, ни смущенным и, к удивлению Ливий, почти совсем не запыхался от бега. В первый момент он показался ей ровесником, но потом она решила, что, вероятно, он старше ее на четыре-пять лет. Его лицо покрывал загар, куда более густой, чем у большинства римских юношей, глаза были темные, почти черные, красивого миндалевидного разреза, растрепавшиеся от ветра волнистые волосы отливали смоляным блеском. Простая белая туника, никаких знаков отличия, ни украшений, которыми злоупотребляют щеголи, — лишь кольцо-печатка на пальце. Интересно, кто он?

Вручив Ливий приз, незнакомец коротко кивнул и ушел, оставив ее посреди площадки с вазой в руках.

Девушке ничего не оставалось, как подозвать рабыню, отдать ей вазу и отправиться вместе с подругами в находящиеся поблизости термы.

…Смывая с разгоряченной кожи пот и пыль и рассеянно разглядывая налитые здоровьем и силой тела окружавших ее знакомых патрицианок, Ливия не переставала думать о незнакомом юноше, не удостоившем ее даже улыбкой. Девушка чувствовала себя уязвленной; к тому времени, как она вернулась к портику, ее настроение окончательно испортилось. Напрасно она согласилась играть в мяч и носиться по площадке как девчонка. Юлия же не стала! И Луцию Ребиллу, такому степенному и серьезному, не пришло бы в голову предаваться подобной забаве.

Ливия отошла от вновь собравшейся на площадке молодежи, встала между колонн портика и… затаила дыхание, внезапно услышав разговор двух мужчин, которые стояли за колонной, не видя ее.

— Кто эта девушка, вместе с которой я играл в мяч? — спрашивал один из них.

— Ливия, дочь Марка и сестра Децима Альбинов.

— А! — протянул первый. В его голосе явственно звучало равнодушие.

— Ты их знаешь?

— С Децимом я почти незнаком, а с Марком Ливием мы встречались. — Последние слова были произнесены с озадачившей Ливию иронией.

— Она — подруга Юлии Марцеллы, той, что выходит замуж за Клавдия Раллу. У Ливий тоже есть жених, хотя она далеко не так хороша, как Юлия. Но брак, конечно, очень выгодный. И потом, из таких мышек получаются хорошие верные жены. Добродетель — главное качество для супруги римлянина. Разве я не прав?

— Да, добродетель и красота, разумеется, тоже.

— Ну, красавиц-то полно и в других местах, тебе ли не знать, Гай!

Оба засмеялись, и этот смех больно задел Ливию.

«Да! — мысленно произнесла она с вызовом, обращаясь неизвестно к кому. — Я выйду замуж за Луция и буду ему хорошей женой. И Децим, и Юлия правы: пока человек мирится с привычной жизнью и не хочет перемен, он по-своему счастлив. Но стоит заглянуть за грань возможного, как ты теряешь покой. Я — мышка, и у меня будет свое мышиное счастье. С ткацким станком и верностью мужу, которого я не люблю».

Между тем толпа молодежи начала стекаться вглубь портика: обыкновенно здесь затевались жаркие споры, кто-то произносил речи… В то время Юлий Цезарь находился в Африке, сражаясь с остатками армии своего главного противника в борьбе за власть Помпея. Последний раз Цезарь был в Риме год назад, уже наделенный пожизненными полномочиями трибуна, делавшими его особу неприкосновенной и дающими всю полноту гражданской власти. Он так же имел право занимать должность консула в течение пяти лет, и некоторые дальновидные люди предрекали, что в один прекрасный день все закончится пожизненной диктатурой и ослаблением сената, превращением его в некий совещательный орган. Многие были недовольны тем, что Цезарь раздавал военным всевозможные, зачастую гражданские выборные должности, а кое-кого раздражала поздняя страсть пятидесятилетнего полководца к египетской царице Клеопатре. Вместе с тем Цезаря любил народ — мудрый политик действовал как демократ: щедро раздавал плебеям хлеб и не ограничивал роль народных трибунов.

Тогда как в центре собрания шли горячие споры, некоторые молодые люди сбивались в небольшие кучки и не принимали участия в общем разговоре. Волею судьбы внутри портика Ливия также оказалась рядом со своим недавним партнером по игре в мяч и его спутником. Они продолжали разговаривать, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Второго молодого человека Ливия, как выяснилось, знала: сын сенатора, он вел праздный образ жизни, посвящая время участию в модных литературных и философских кружках. Звали его Сервий Понциан; он был знаком и с Децимом, и с женихом Ливий, Луцием Ребиллом.

— Я не имею ничего против Юлия Цезаря, он великий человек и многое сделал для Рима, — говорил тот, кого звали Гаем, — я выступаю против диктатуры вообще, отрицательно отношусь к обожествлению чьей-либо личности. Одно дело построить крепкое здание и совсем другое — начать украшать его сверх всякой меры. Человек — не бог; дай ему единоличную власть, и все закончится одним: вместо выборов — назначение на должности своих лиц, сохранение привилегий тем, кого выгодно держать при себе. Кстати, ни один диктатор не может считать свое положение прочным — слишком уж он зависим от тех, кто помог ему прийти к власти.

— Что ж, — сказал Сервий Понциан, — так устроен человек: хотя и сознает, что ему никогда не обрести бессмертия, могущества и других совершенств богов, все равно будет стремиться достичь состояния, близкого к божественному.

Противоположность сущего и должного — вот в чем трагизм нашей жизни. Вспомни Гесиода:[5]

Путь нетяжелый ко злу, обитает оно недалеко.

Но добродетель от нас отделили бессмертные боги

Тягостным трудом: трудна, высока и длинна к ней дорога.

— Дух соперничества разрушителен, — задумчиво промолвил его собеседник, — гражданские войны, чем бы они ни закончились, не приведут к добру.

— Боишься очередного передела собственности в пользу военных? — спросил Сервий, на что заинтересовавший Ливию человек отвечал с изрядной долей презрения:

— Тебе известно: я настолько богат, что могу без особого ущерба пожертвовать казне четверть того, чем владею. Другое дело, я не хочу позволять государству вмешиваться в мои дела…

— Кстати, давно хотел спросить: ты остаешься в Риме?

— Пока не решил. Возможно, в ближайшее время уеду домой.

— А как же прекрасная Амеана? — с улыбкой произнес Сервий Понциан.

И тот, кого звали Гаем, со смехом продекламировал:

Выдался случай — скорей сбрасывай с шеи ярмо.

Право, одна только ночь тебе и будет тоскливой:

Всякая мука любви, коль перетерпишь, легка.

Услышав эти слова и смех, Ливия поспешно отошла и затерялась в толпе. И когда они с Юлией возвращались домой, на какой-то миг девушке почудилось, что этот мир с будто бы парящими в прозрачном воздухе белоколонными храмами, колыхавшимися по сторонам дороги сожженными солнцем травами, горящими зеленью парками и обжигающими порывами знойного ветра существует отдельно от ее собственного, застывшего в глубоком безмолвии, лишенного красок и тепла внутреннего мира. С трудом пересилив себя, Ливия спросила у ничего не подозревавшей подруги:

— Юлия, ты никогда не слышала о женщине по имени Амеана?

— О! — немедленно воскликнула девушка, и в ее возгласе было возмущение и любопытство. — Конечно, слышала, а ты — нет? Это одна из самых известных и бесстыдных римских куртизанок. Ее повозка обогнала нашу колесницу, ты не помнишь? Лично я запретила бы таким, как она, спокойно разъезжать по тем дорогам, какими следуют порядочные граждане!

— Я тоже! — с отвращением промолвила Ливия. Больше она не проронила ни слова, а вернувшись домой, вызвала Эвению.

— Хочу распорядиться насчет новой рабыни, — сказала она старой служанке — Дай ей работу на кухне или где-нибудь еще: здесь, в комнатах, эта девушка мне не нужна. Проследи за ней: если она неопрятна, неуживчива или ленива, я прикажу ее продать!

Эвения поклонилась, в ее лице не отразилось никаких чувств.

— Будет исполнено, госпожа.

…Вечером, во время ужина Марк Ливий сказал дочери:

— Как только Луций Ребилл вернется в Рим, мы назначим день свадьбы. Думаю, осень — самое подходящее время. Уверен, к тому времени война закончится, и Цезарь успеет отпраздновать очередной и завершающий триумф.

«Какое отношение имеет Цезарь с его триумфами к моему замужеству?!» — хотелось воскликнуть Ливий. Но она кротко промолвила:

— Хорошо, как скажешь, отец — И видя, что он одобрительно кивает, прибавила: — Мне надоело ждать. Приданое готово. Чем скорее ты выдашь меня за Луция, тем лучше.

И тут же потупилась, поймав удивленный, непонимающий взгляд возлежащего напротив Децима.

За четыре дня до наступления календ секстилия (28 июля) Ливия и Юлия перебирали приданое Ливий, сидя в возвышавшейся над колоннадой перистиля комнате второго этажа. Это без сомнения было самое прелестное помещение в доме, напоминающее сельский уголок. Снаружи шла оплетенная виноградом стена, под крышей свили гнезда ласточки; в небольшое оконце виднелись омытые огненным ливнем яркого летнего солнца древесные вершины с блестящими, точно отлакированными листьями. Снизу доносился навевающий дремоту шум воды — расположенный в центре перистиля фонтан рассыпал мириады радужных брызг.

В комнатке с источавшими прохладу каменными стенами блуждали дымчато-зеленые тени. Здесь не стояло иной мебели, кроме кровати из клена с изящным изгибом изголовья и маленького круглого столика-подставки о трех ножках. Но сегодня Ливия распорядилась втащить сюда два огромных, обитых бронзовыми пластинами сундука: кроме ворохов обычной одежды и белья в нем лежали очень дорогие вавилонские, индийские и египетские ткани, часть которых досталась Ливий еще от покойной матери.

Хотя в доме Юлии стояли такие же сундуки почти с таким же содержимым, девушка увлеченно рассматривала приданое подруги.

— Когда вернется Луций? — поинтересовалась она.

— Не знаю, — равнодушно отвечала Ливия, — отец говорит, скоро.

— Вам бы не мешало видеться почаще, — сказала Юлия. — Вы ведь, кажется, даже ни разу не целовались.

— Я и не собираюсь целоваться с Луцием!

— То есть как? — удивилась Юлия.

— А ты целовалась с Клавдием?

Юлия захихикала с явно притворной стыдливостью; ее глаза лукаво поблескивали в тени длинных ресниц.

— Ну… да.

— Разве можно целоваться до свадьбы?

— Не знаю; этого захотел Клавдий, а я так растерялась, что позволила. А уж если разрешишь один раз, то от второго никуда не деться. Хотя, признаться, я вовсе не считаю, будто в этом есть что-то дурное.

Некоторое время они молча складывали одежду.

— После столь долгой разлуки Луций обязан сделать тебе подарок! — заметила Юлия — А ты сплети ему венок из цветов!

Ливия вспыхнула:

— Еще чего! А ты плела Клавдию?

— Конечно.

— Мне кажется, ты его все-таки любишь, — задумчиво произнесла Ливия.

Юлия беспечно пожала плечами:

— Не знаю. Я уже говорила тебе: Клавдий мне нравится. Хотя иногда я думаю, мне также мог бы понравиться и другой человек.

— С другим ты тоже стала бы целоваться? — колко спросила Ливия.

Но Юлию не так-то просто было смутить.

— Может, и стала бы, если б он сделался моим женихом!

— Вообще-то супруги могут развестись, если захотят, — помолчав, сказала Ливия.

— Да, но, по-моему, на то должны быть веские причины.

— Какие?

— Измена, бесплодие…

— Хорошо, если б женщина могла не иметь детей, если не хочет, — заметила Ливия.

Юлия воровато оглянулась на дверь, а потом зашептала:

— Валерия говорит, такие способы есть, но не все из них безопасны, Лучше всего, когда оба супруга не желают иметь потомства. Но мужчины всегда хотят поскорее получить наследника: им ведь не приходится ни вынашивать его, ни рожать, ни кормить. Конечно, я вовсе не против завести детей, но только не сразу и не так, чтобы производить на свет по ребенку в год.

— Я тоже, — сказала Ливия.

Когда они сложили последние вещи и с грохотом закрыли крышки сундуков, она спросила подругу:

— Как ты понимаешь противоречие между сущим и должным?

— Никак. А оно существует?

— По-моему, да. Когда человек знает, что ему хотелось бы получить, и при этом осознает невозможность исполнения своих желаний. Имея мечты, мы, тем не менее, обязаны довольствоваться рутинной жизнью.

— И чего же ты хочешь? — спокойно спросила Юлия. Ливия неожиданно растерялась, не зная, что ответить.

— Я желала бы куда-нибудь съездить, что-либо повидать, но кто мне позволит! — наконец сказала она.

— А что, где-то можно увидеть то, чего нет в Риме? Здесь собраны все диковинки завоеванных стран. Многие из тех, кто путешествовал в Грецию, Египет или куда-либо еще, говорят, что все равно на земле нет места лучше, чем Рим.

Или ты хочешь побывать в холодных краях, где вечные льды и снега? Я никак не могу понять, чем ты недовольна? По-моему, ты и сама этого не знаешь!

— Знаю, — с неожиданной твердостью в голосе произнесла Ливия — Даже Децим, который всегда так весел и всем доволен, однажды сказал, что его не устраивает вечная предопределенность нашей жизни. Недаром он играет в кости тайком от отца! Кстати, Цезарю, которым восхищаются мои отец и брат, принадлежат такие слова: «Если хочешь поймать удачу, то на помощь судьбе должны прийти твои собственные усилия!»

— Откуда ты знаешь? — удивленно промолвила Юлия, на что Ливия отрезала не по-женски жестко:

— Слышала!

— Кто это говорит обо мне и о Цезаре? — послышался знакомый голос.

По лесенке поднимался Децим; он был возбужден больше обычного; складки тоги колыхались от взволнованных движений.

— Сидите здесь со своими сундуками и ничего не знаете! — начал он с порога. — Юлий Цезарь вернулся в Рим, чтобы отпраздновать очередной триумф — покорение Галлии, Египта, Понта и Нумидии! Хотя часть армии Помпея уцелела, это почти окончательная победа!

Как и следовало ожидать, новость не произвела на девушек особого впечатления. Тогда Децим прибавил:

— Ходят слухи, будут пиры для народа, множество театральных представлений и гладиаторских игр.

— Да здравствует Цезарь! — с восторгом воскликнула Юлия, любительница всяких развлечений, на что Децим со смехом произнес:

— Вот пример того, какой ценой покупается симпатия римлян!

— Я не люблю гладиаторские игры, — сказала Ливия. Юлия махнула рукой:

— Потому что тебе всегда всех жалко: и гладиаторов, и жертвенных животных, и распутных рабынь…

Между тем Децим приблизился к сестре, в зеленовато-карих глазах которой застыло неотступное ощущение неудовлетворенности, навязчивое желание перемен, отблеск тайного внутреннего сопротивления чему-то чуждому ее натуре. Децим решил, что это связано с предстоящим замужеством. Что ж, Ливий придется нелегко: она явно была из тех, которые хотя и могут отдаться нежеланному, но принадлежать ему не будут никогда.

«И все-таки рано или поздно ей придется смириться, — подумал молодой человек. — Кто из нас обладает стойкостью идти в своих желаниях до конца?! Да и возможно ли это в безостановочном и стремительном течении жизни!»

Слишком уж Ливия робка и послушна, чтоб воспротивиться воле отца. Даже он не решился бы…

— Луций Ребилл тоже вернулся в Рим, — сказал Децим. — Сегодня он будет у нас.

— Это хорошо, — с напряженным спокойствием отвечала Ливия.

Когда брат ушел, она пожаловалась подруге:

— Я даже не знаю, о чем говорить с Луцием! Юлия тут же нашлась:

— А ты не говори! Послушай, что он скажет тебе. Вскоре она ушла домой, оставив Ливию в одиночестве.

Последняя решила спуститься в свою комнату и немного полежать. Временами ей нравилось пребывать в сладком оцепенении, ощущать блаженное состояние расслабленного тела, распространявшееся и на душу. Это продолжалось недолго: спустя несколько минут девушка сообразила, что надо принарядиться к приходу жениха, и позвала рабынь. Она надела тунику из тончайшей белоснежной шерсти апулийских овец с золотой вышивкой по подолу, особенного, изящного покроя: у этой туники не было рукавов, она прихватывалась на обоих плечах застежками, подобно греческому эпомису. Наряд дополняли расшитые цветными каменьями остроносые башмачки.

Ливия задержалась, глядя на себя в зеркало и вспоминая, что сказал о ней Сервий Понциан. Конечно, она не красавица и все же… Кожа не бледная, но и не смуглая, как у Юлии, — теплого медового оттенка, чуть позолоченная солнцем, прямые каштановые волосы отливают шелком, брови тонкие, ровные, нос прямой, рост чуть ниже среднего для римлянки… Пожалуй, она слишком худа, да и грудь маловата, но это не так-то просто разглядеть под складками одежды.

И тут Ливий впервые пришло в голову, что, возможно, она совершенно безразлична Луцию и он женится на ней из чисто практических соображений. Как ни странно, эта мысль успокоила ее.

«По крайней мере, он вряд ли захочет меня поцеловать», — с облегчением подумала девушка.

Семейство Альбинов поджидало гостя в атрии, сидя возле непременного украшения парадного зала — стола с монументальными ножками в виде навечно застывших в злобном рывке крылатых чудовищ с оскаленными мордами и мощными львиными лапами, на котором стояла тяжеловесная бронзовая посуда. Луций Асконий Ребилл должен был явиться на обед, как водится, со своими рабами, хозяйские же, одинаково причесанные и одетые, выстроились у стены, молча ожидая приказаний господ.

Ливия сидела неподвижно, прямо держа напряженную спину. Едва Луций вошел в атрий, она поднялась с места, приветствуя жениха.

Луцию Ребиллу исполнилось тридцать лет: по меркам того времени — средний возраст; он был хотя и высок, но худ, отчего тога сидела на нем несколько мешковато. В детстве и ранней юности болезненный и хилый Луций привык посвящать большую часть времени умственным занятиям, потому в отличие от других молодых людей, неустанно упражнявшихся в гимнастических залах, был узкоплечим, не мускулистым — вкупе с русыми волосами, серыми глазами и бледной кожей это позволяло некоторым злоязычным согражданам говорить о его «неримской» внешности. Однако ничто не мешало ему обладать горделивой осанкой и полными достоинства, пожалуй, даже несколько высокомерными манерами. Улыбался Луций Асконий скупо и редко; его плотно сжатые губы свидетельствовали о силе воли. В отличие от Марка Ливия, слывшего прекрасным оратором, говорил он мало, зато умел пригвоздить противника к месту одним взглядом холодных глаз.

Было трудно поверить, но, подобно многим молодым патрициям, он десять лет отслужил в армии. Луций не любил рассказывать об этих годах — надо полагать, то были далеко не лучшие страницы его жизни. Зато теперь он мог начать политическую карьеру; в ближайшее время Луций надеялся (не без поддержки будущего тестя) получить должность квестора — сделать первый шаг на пути в сенат. Его отец был ближайшим другом Марка Ливия; поскольку он уже умер, молодой человек сам вел свои дела. Хотя все это было хорошо известно Ливий, она не могла ничего сказать о душевных качествах своего жениха: он оставался для нее загадкой.

…Сначала шла общая беседа ни о чем, потом мужчины в сотый раз обсудили победы Цезаря и положение в сенате. Это не заняло много времени, так как все понимали, что собрались здесь по причине, на первый взгляд, весьма далекой от политических проблем, хотя то, безусловно, тоже была политика, собственная внутренняя политика патрицианских кланов.

Перед обедом Марк Ливий и Децим деликатно удалились, предоставив жениху и невесте возможность поговорить с глазу на глаз. Молодые люди прошли в перистиль, остановились возле шумящего фонтана, и Ливий показалось, Луций взглянул на нее впервые за этот вечер, будто бы ненароком вспомнив о том, что она тоже находится здесь.

Вероятно, он все-таки вспоминал о невесте, потому что протянул ей украшенную искусной резьбой шкатулку из слоновой кости.

«Юлия оказалась права», — подумала девушка. Потом открыла шкатулку и тут же закрыла: та оказалась пуста.

Молчание было тягостным, почти нестерпимым, Ливия чувствовала, как что-то внутри сжалось и никак не хочет разжиматься. Девушке казалось, будто она стоит перед огромной глухой стеной, через которую во что бы то ни стало нужно перелезть, и, позабыв о совете подруги, произнесла просто для того, чтобы что-то сказать:

— Интересная была поездка?

— Я ездил по делам.

Опять наступила минута безмолвия, на фоне которого переливчатый звон струй фонтана звучал как грохот водопада.

— В Риме все только и говорят, что о Цезаре, — снова начала Ливия, увязая еще глубже. — Мне кажется, этот человек умеет оборачивать любое обстоятельство жизни себе на пользу. Говорят, он упал, высаживаясь с корабля на африканское побережье, — ведь это очень дурное предзнаменование! Однако он тут же обхватил руками землю и воскликнул: «Ты в моих руках, Африка!»

Пепельные брови Луция Ребилла поползли вверх; как большинство римлян, он считал вмешательство женщин в политику — пусть даже такое невинное! — недопустимым и ненужным. Но не подал вида, приписав сказанное наивности семнадцатилетней девушки, которая сама не знает, что говорит, и ограничился замечанием:

— Это всего лишь слухи. — И немного подумав, сказал: — Через несколько дней будут даны сценические представления, ты не желаешь посмотреть?

Ливия быстро кивнула, облизнув сухие губы.

— Конечно.

— А теперь, — спокойно заметил Луций, — не лучше ли пройти в дом?

Девушка облегченно вздохнула, напряжение отпустило ее. Во всяком случае, на сегодня со свиданиями наедине было покончено.