"Рыцари с Черешневой улицы, или Замок девушки в белом" - читать интересную книгу автора (Кирицэ Константин)ГЛАВА ПЕРВАЯНаступила жаркое лето. Ребята убегали с утра на речку, и безлюдные дворы улицы смолкали, словно обессиленные зноем. К вечеру городок оживал, но ненадолго, и с наступлением темноты снова все замирало: городок послушно подстилал свои улочки под ноги влюбленных. Лето стояло душное, тянулись каникулы, маленький городок цепенел в бездействии и скуке. Больше всего томились ребята: духота, отупение и впереди ничего интересного. Было время, жители городка — и стар и млад — увлеченно обсуждали приключения чирешаров — Рыцарей с улицы Черешен. Но слава, как известно, вещь недолговечная: быстро растет, но еще быстрее тает. А тем более в таком городке, где звон разбитого стекла с мгновение долетает из центра до самой окраины. И больше всех негодовал по этому поводу курносый, вихрастый мальчишка по имени Тик. Каждый вечер он отправлялся в парикмахерскую «Гигиена» в поисках восторженных слушателей, но там чаще всего никого не было, и Тик оставался ни с чем. Скрывая огорчение, он всегда выслушивал одну и ту же ироническую фразу, брошенную парикмахером, отцом Дана: — У жителей этого городка, почтенный, два недостатка: не бреются и не любят своих детей. И Тику делалось легче на душе. Но больше, чем зной, сонливость, безделье, угнетали чирешаров неожиданные расставания. Виктор отправился в молодежный лагерь за границу, Ионел отдыхал где-то вместе с родителями, Урсу участвовал в спортивных соревнованиях, а остальные — Мария, Дан и Лучия — убивали время как могли: читали, писали, мечтали… И впереди ничего увлекательного… Так, наверное, и тянулись бы дни тоскливой чередой, если бы однажды Тик не отправился в школу — потолковать со сторожем, дедом Тимофте. На школьном дворе он сразу же заприметил незнакомого мужчину, который прохаживался вместе с дедом. Тик сперва не очень-то и удивился, хотя прежде он никогда не видал этого человека в городке. Дед же — судя по всему — был очень рад встрече. Но потом малышка Тик увидел нечто такое, что захватило его целиком: у фонтана посреди двора стояла… девушка! Смуглая, с короткими, вьющимися волосами, в белоснежном платье. Как человек ума трезвого и практического, Тик сразу же задал себе вопрос: «Кто она такая?» Он уже вел себя как заправский разведчик (хотя никто таких поручений ему не давал) и тут же решил незаметно прошмыгнуть во двор и, примостившись там в подходящем месте, тайком понаблюдать за девчонкой. Никто лучше Тика не знал все видимые и невидимые закоулки школьного двора, все входы и выходы; в мгновение ока он перемахнул через забор и, ловко проскользнув между кустами и клумбами, застыл в треугольной нише под каменной лестницей. Из этого темного убежища он стал жадно разглядывать удивительное явление в белом. А черноволосая девочка, задумавшись, спокойно стояла у фонтана. Проказник Тик не замедлили съязвить: «Точь-в-точь как моя сестрица! Тоже небось стихи читает…» А когда девушка в белом вдруг тряхнула головой и резко вскинула руку, он и вовсе сделал нелестный вывод: «Девчонка, видать, малость того… — И сразу же спохватился: — А может, просто оса привязалась…» Но тут незнакомка отошла от фонтана и, проходя мимо, ехидно заметила: — Что за бездарные шпионы в этом городке! Тик просто рот открыл от удивления. Правда, тут же опомнился и, показав нахальной девчонке язык, обиженно пробормотал: — Ишь, воображала! Ты еще пожалеешь… Трудно сказать, что он имел при этом в виду. Но так или эдак, новостей, да таких, что удивят любого, теперь было целый короб. А это тоже, в конце концов, что-нибудь да значило. Вот так и случилось, что именно курносый мальчуган по имени Тик принес своим друзьям удивительную весть: в городке появилась незнакомка — находчивая, странная смуглянка в белоснежном платье. Тику позарез нужен был собеседник, и он тут же нашел его. Им оказался Дан. Впрочем, иного выбора у него не было: с Марией, своей старшей сестрой, он повздорил еще с утра из-за каких-то жалких цветочков, вернее, из-за того, что без спросу оборвал в саду самые красивые цветы для гербария. В ответ не упреки сестры он назвал ее завидущей, а потом упорно молчал, хотя сестра продолжала возмущаться, все больше и больше повышая голос. При этом он строил такие уморительные рожи, что любой карикатурист или клоун позеленел бы от зависти. Своего приятеля Урсу мальчуган просто не нашел: тот каждое утро уходил на реку и усиленно тренировался. Дан сосредоточенно читал, лежа в тени старого орехового дерева. Тик громко кашлянул и, засунув руки в карманы, прошелся несколько раз мимо дерева. Но друг и бровью не повел. Тик, обиженный его молчанием, тут же придумал способ возмездия. Самым невинным голосом он проговорил как бы про себя: — Какая жалость! Такой симпатичный малый! Дан невозмутимо перевернул страницу. — А может, ему отрежут не всю ногу, а только по колено. Спасибо и на том. Книголюб как ни в чем не бывало перевернулся на другой бок. — Подумать только — лучший парикмахер в городе… Дан подскочил словно ужаленный: — Кто? Что случилось? — и отбросил книгу подальше. — А, и ты тут! Я и не заметил… Знаешь… — Какая нога? Какой парикмахер? Что случилось? — Нога? Парикмахер? Ты что? — Тик пожал плечами. — Ты же сам только что сказал, что придется отрезать ногу лучшему парикмахеру в городе? Ты что, издеваешься, кнопка? — Я? Да когда я такое говорил? Тебе приснилось, что ли? Я говорил о собачке Ифрима. Она сломала ногу, а ты-то ведь знаешь, что это была за собака… — А парикмахер? Ты же говорил, что… Ох и вздую же я тебя! — Во-первых, не родился еще тот, кто меня вздует. А во-вторых, когда я увидел, что тебя ничуть не волнует судьба собачки, я подумал: «Ну возможно ли, чтобы этот безжалостный парень был сыном лучшего парикмахера в городе?» Ты просто злишься на меня, вот и перевираешь мои слова и еще наскакиваешь. И не называй меня, пожалуйста, кнопкой. Уж если обзывать человека с курносым носом, так можно назвать его либо мопсом, либо… ослом. — А разве бывают курносые ослы? — Бывают, правда, ты не из курносых… Дан оказался в ловушке. От чтения его оторвали, разговор о собачке и парикмахере кончился ничем, а тут еще и оскорбляют. Продолжать было ни к чему. И он примирительно сказал: — Выкладывай, что задумал. Не зря же ты сюда явился, курносик. На этот раз прозвище звучало ласково. Тик решил отказаться от мести. Самое время было перейти к главному. — Как будет «Белый арап»[2] в женском роде? Дан ответил недоуменным взглядом. Опять подковырка? — Ну, если ты опять за свое, так и знай — я читаю, — сердито отрезал он. — Да не шучу я, честное слово! Мне действительно нужно знать, как будет «Белый арап» в женском роде. Голос Тика, его лицо выражали предельную искренность. Дан поверил ему. — А ты разве не знаешь? — Не знаю, как лучше: арапка, арапиха или арапчиха. — Наверное, арапиха. — Ну нет. Это не звучит. — Тогда арапка. — Тоже не то. Грубо как-то. — А собственно, для чего тебе это нужно? — спросил Дан, теряя терпение. — Кого ты имеешь в виду? Кто эта арапка? — Ага, сообразил наконец! Я встретил ее на школьном дворе. То есть не встретил, а… как бы тебе объяснить… мы тайно следили друг за другом. Хотя мне-то казалось, что слежу только я. — Да говори же наконец! О ком речь? — Если б я знал… — И Тик рассказал о неожиданной встрече на школьном дворе. Дан слушал внимательно, не прерывая, хотя любопытство его с каждой минутой возрастало. — А ты уверен, что она не здешняя? — Это так же верно, как и то, что сестрица моя здешняя и такая же противная, как все остальные. Кстати, они и похожи, — добавил он, вспомнив ссору у цветника. — Обе арапки и обе против меня. Уж лучше назову ее Белой арапихой. — А почему обязательно белой? — Видел бы ты, какое у нее платье… Белое-пребелое. — Наверное, почудилось, она-то ведь черненькая. — А хоть бы и так. Все равно Белая арапиха. — Она давно в нашем городе? — Не знаю, должно быть, несколько дней. — Почему ты так думаешь? — Сужу по тому, как она уверенно ходит по двору и по улице. Сразу видать, что это дело для нее привычное. — Вот как! Несколько дней в нашем городе и даже не попыталась познакомиться с нами, — удивился Дан. — Должно быть, много о себе понимает. — Она еще вздумала смеяться над нами: сказала, что в этом городке шпионы бездарные. — Значит, она уже про нас слышала и, заметив тебя, решила над тобой поиздеваться. Говорит загадками. Видно, не дура. — Глупа как пробка. Я ей еще покажу! — опять вспыхнул Тик. — Зачем же так? Надо действовать осторожно; поставим ее на место, а если она хорошая девчонка… — Воображала она, — настаивал Тик и тут же спросил: — А как мы можем поставить ее на место? Слегка только… — Давай напишем ей письмо, — предложил Дан. — Только кто будет почтальоном? — Я, кто же еще! Могу заменить целое почтовое отделение, если хочешь. — А ты знаешь, где она живет? — Узнаю прежде, чем ты напишешь письмо. Дан сел писать письмо, а Тик приступил к исполнению обязанностей детектива. Странная фигура ковыляла в сумерках по улочкам неподалеку от лицея: низенького роста, в рваной одежде, с повязкой на глазу, в куцем берете и с толстой палкой в руке. Здоровый глаз внимательно обшаривал дворы, крылечки домов, сады. Наконец «нищий» уселся на краю тротуара и принялся грызть семечки, разглядывая обоими глазами (повязку он незаметно приподнял) крыльцо противоположного дома. А там смуглая девчонка в белом платье разговаривала с высокой, поджарой старухой. Одноглазый без особого труда догадался, что беседа носит отнюдь не дружелюбный характер. Но так как слова до него не долетали, а ему очень хотелось узнать, о чем они спорят, он снова надвинул повязку на глаз и, сильно прихрамывая, тихо перешел улицу и примостился на кромке тротуара. — Я уже говорила тебе, Лаура! — раздался строгий старушечий голос. — Нечего тебе встречаться с нашими озорниками. Пойми это наконец! — Бабушка, я очень тебя прошу! Очень… — раздался звонкий девичий голос. — Гуляй сколько хочешь, — продолжала старуха спокойнее, — но никаких знакомств. Ни в коем случае. Твой отец оставил тебя тут под моим приглядом… Это касается меня. Я не собираюсь ни просить, ни советовать — не разрешаю, и все! — Но папа говорил… — При чем тут папа! Мне лучше знать, как надо воспитывать детей. Я и его в люди вывела. И он тоже хорош! С каких пор сюда не наведывается. И снова послышался девичий голос: — Но подумай сама, бабушка! Столько времени — и все одна! Это же пытка. Знала бы, так лучше бы с папой уехала. — Я же вот живу одна — не жалуюсь. И не смей больше говорить об этой поездке с отцом, не то рассержусь. Сама знаешь, куда он отправился… — Прости меня, бабусенька. Я не хотела обидеть тебя. Сказала так потому, что папа меня научил говорить всегда правду… «Ну и бабусенька! — размышлял про себя одноглазый. — Настоящая баба-яга…» Некоторое время он ничего не слышал. «Что там происходит?» — думал он, не замечая, что девушка в белом внимательно разглядывает его. В это время из подворотни выскочил тупомордый злющий пес и, не испытывая ни малейшей жалости к несчастному калеке, залаял на него. С крыльца донесся голос девушки: — Бабусенька, нет ли у тебя краюхи хлеба? Перед домом сидит какой-то бродяга, слепой, хромой и к тому же совсем глупенький, бедняжка… Одноглазый почувствовал себя совсем несчастным. И пес лает как оглашенный, и девушка его заметила… Ну что, спрашивается, ему оставалось делать? Он медленно поднялся, проковылял два шага и, пнув ногой противного пса, пустился наутек, да так шустро, что никакой собаке не угнаться. В один миг очутился он — как был, в повязке и лохмотьях, — перед домом Дана. — Тебе чего тут надо, бездельник? — напустилась на него мать Дана. — Убирайся, пока собак не спустила!.. — Ну что ты, мама, зачем так, — начал было Дан, с опозданием заметив вошедшего во двор бродягу и узнав в нем своего товарища. — Как это зачем! Связался со всякими проходимцами! Пошел отсюда! А ну, Гривей, Азор, ату его! И Тику пришлось исчезнуть, хотя он прекрасно знал, что псы эти существовали только в воображении женщины. На улице он снял повязку и, перемахнув через забор, снова оказался во дворе. При этом, однако, штаны его изрядно пострадали и являли жалкий вид. Дан выслушал историю со старухой и злобным псом, посочувствовал незадачливому детективу, а потом прочел «с выражением» письмо, над которым трудился целый день: — — Ну и лгунишка, — прервал его Тик. — Ты же ни разу не видел ее. — Так это же письмо. Слушай дальше… — Я же говорил тебе, что она смуглая… — Умолкни!.. — Как бы не так! Я же говорил тебе, что у нее черные волосы… — Тсс!.. — Нет, — ответил Тик, поверив шутке друга. — А вот насчет «неведомого юноши»… — Тихо!.. — А ведь у нее и в самом деле голос будто колокольчик. Откуда ты узнал? — Чутье поэта. — Мда… — усомнился Тик. — Где же было это самое чутье, когда ты писал про белокурые локоны? — Не придирайся и слушай дальше… «Позволь же, о прекрасная незнакомка, предложить тебе прийти на свидание, которое я с таким трепетом и надеждой назначаю тебе. Завтра в шест часов вечера приходи в городской парк, к скамье, что стоит перед памятником того, кто так непревзойденно воспел любовь, — великого Эминеску…» Ну, что скажешь? Дерево и то откликнулось бы на такое письмо. Только как его вручить? — Ну, это моя забота. Когда ты мне его отдашь? — Немного погодя. Или лучше завтра с утра. Лишь бы она не узнала, кто писал. Будь осторожен. — А если она и в самом деле придет? Что тогда? — Если придет? Тогда вот что. Мы влезем на большой дуб за памятником. Приготовим записку и, когда она уже насидится вдоволь, кинем ей. — А что мы напишем в записке? — Что-то вроде… — Блеск! Дан, я заблуждался, думая, что ты тюфяк… Теперь я вижу — котелок у тебя варит! Пока! Дан недоумевающее глядел ему вслед. Опять, что ли, издевается этот сорванец? Да нет, похоже, что говорил от души… |
|
|