"Рассказы" - читать интересную книгу автора (Мелихан Константин Семёнович)

Ворон и дева

Ворон появился у нас где-то в классе седьмом. Темный, мрачный, парящий над жизнью, одним словом – Ворон.

Поступки его часто казались лишенными логики, но это потому, что мы не видели так далеко, как видел он. Я был его единственным и, как мне казалось, лучшим другом.

Друзьями обычно становятся случайно. Случайно стал моим другом и Ворон. Когда он впервые пришёл к нам, директор школы Андрей Григорич или, как мы его звали, Андрей Горыныч, обвел взглядом класс и, увидев, что я сижу один, сказал:

– Вон там свободное место, Воронихин.

На что он ответил:

– Люблю свободу!

А к нам Ворон перешёл, как он выразился, из умалишенной школы-интерната. Сначала я думал, что та школа была нормальной, пока Ворон в ней не учился, а умалишенной стала, когда он в нее пришёл. Но потом я понял, что как раз наоборот: пока Ворон в этой школе учился, она была нормальной, а когда он из нее ушел, стала умалишенной, потому что лишилась такого ума. Причем Ворона в ту школу сначала не принимали, благодаря тому, что он никак не мог сдать в нее экзамены. Там нужно было сдать все экзамены на двойки, а Ворон почему-то сдавал на пятерки. Но, к счастью его матери, у нее там нашелся один хороший знакомый, и Ворона туда по блату приняли за крупное денежное вознаграждение.

Мать Ворона все не знала, как от него отделаться. Отца-то легко бросить, а ребёнка – тяжело: в обычный интернат тогда принимали только сирот и детей алкоголиков. А попробуй докажи этим бюрократам, что ваш ребёнок – круглый сирота и сын алкоголиков.

Когда его мать мчалась на поезде в большое и светлое будущее с артистом калужской филармонии, Ворон бежал из интерната в своё маленькое и светлое прошлое.

Отец его узнал обо всем, только когда вернулся из плавания. А забрать Ворона из того интерната оказалось ещё сложней, чем туда устроить. Поэтому Ворон убегал до тех пор, пока его не перевели в нашу школу. Любая затея Ворона вызывала у меня восхищение. К примеру, химия, которой он вдруг увлекся. Карнавальные жидкости, пузатые пузырьки, изящные колбочки. Книга «Маги и алхимики средневековья» в кровавой обложке.

Правда, к химии я быстро охладел, – так же, как и быстро ею загорелся. Наверно, потому, что сквозь пар из реторты не видел цели. В отличие от Ворона. Да и как цель, установленную на границе жизни и смерти? И тем более – как до нее добраться?

Никто не мог превзойти Ворона и в единоборстве – даже ребята из старших классов. Несмотря на то, что он был невысок и не отличался физической силой, у него была потрясающая сила воли, с которой не мог справиться никто, – иногда даже он сам. Эта душевная энергия сметала все на своём пути, пугая противника бесстрашием, а возможно, и безрассудством.

Учился Ворон неровно. Одну четверть получал сплошные пятерки, а другую – сплошные двойки. Причем двойки его никогда не огорчали, а пятерки никогда не радовали. Да их ему и показывать-то было некому. Отец долгое время находился в плавании, а соседка, которой он поручил присматривать за сыном, не могла с ним сладить, махнула на Ворона рукой, и он зажил совершенно самостоятельной жизнью. Отец оставлял ему запас чистого белья на три месяца, а еду Ворон готовил сам. Иногда, впрочем, есть ему надоедало, и он жил только на пустом чае.

Теперь – о другом событии, которое произошло примерно в то же время.

Недели через две после прихода в наш класс нового ученика к нам пришла новая учительница.

Александра Семеновна Ш., молодая, высокая, с каштановым душем волос, нам всем очень понравилась: она сразу заявила, что оценки по литературе ставить нельзя, что литературой надо просто наслаждаться, а не зубрить вырванные из текста куски и дрожать в ожидании, что тебя спросят.

– Но поскольку высокое начальство хочет, чтобы оценки ставились, – закончила свою вступительную речь Александра Семеновна, – я буду их ставить. И только хорошие.

Горыныч не мог нарадоваться на новую учительницу, потому что раньше у нас по литературе была самая низкая успеваемость в районе, а с приходом Александры Семеновны она поднялась на недосягаемую высоту.

Время, конечно, многое стирает с памяти. Остаются только какие-то отдельные картинки, часто не самые лучшие, мелкие, но въевшиеся в память глубоко, глубоко… Вот одна из них.

Победа весны. По реке плывут облака. Песня поднимается над нами, как флаг. Её не спеть одному, её можно спеть только хором. Ворон сидит на камне, отвернувшись от всего мира. Александра Семеновна лежит, подложив под спину лужайку. Сквозь пальцы её рук и ног растут цветы и травинки. Картинка называется практические занятия по русской поэзии.

Однажды она велела нам написать сочинение на свободную тему.

– Но начинаться сочинение обязательно должно следующими словами, – сказала она и, сверкнув икрами, обсыпанными золотистой пыльцой, вывела на доске: «Больше всего я люблю…»

Ворон написал первым. Долго пишет тот, кто не знает, о чем писать. А Ворон, видно, давно уже все продумал.

– Ты что, уже написал? – спросила она, подходя к Ворону.

Ворон молча кивнул.

Я посмотрел в его тетрадь: к четырем начальным словам было добавлено лишь три.

Она поднесла тетрадь к самым глазам, чтобы, наверно, никто больше не видел, что написано на этой странице и что написано на её лице.

Кто-то сказал, что тайна – это нечто слишком малое для одного, достаточное для двоих, но слишком большое для троих. Вскоре уже весь наш класс гордился тем, что именно в нашем классе Александра Семеновна встретила наконец хорошего человека.

Из школы они всегда шли вместе. В одной руке он нес свой портфель, а в другой – её. Не знаю, о чем они там говорили и говорили ли вообще. Впрочем, один их разговор мне удалось подслушать. Но об этом чуть позже.

Если мы гордились этим неземным чувством двух совершенно противоположных по полу и возрасту людей, то учителя не могли этого перенести.

По школе поползли грязные слухи. Когда директору сообщали новые волнующие подробности, он отвечал какой-нибудь цитатой из Шекспира. Ответ получался убедительный, но непонятный. Александру Семеновну он почему-то ставил выше всего педсовета. Наконец слухи доползли до роно. Директор отбивался как мог, сотрясая стены РОНО уже не только Шекспиром, но и другими классиками. Однако в РОНО больше доверяли классикам марксизма-ленинизма и нашу учительницу перевели в другую школу.

Это был тяжелый удар. И для Ворона, и для Александры Семеновны.

Между тем судьба уготовила им ещё одно испытание. Года через полтора после того, как Александру Семеновну перевели в другое место, я зашел к Ворону. Дверь была приоткрыта, и я невольно зацепил обрывок их разговора.

– Подождите. Зачем за него выходить?

– Я и так поздно выхожу. Чего ж ещё ждать?

– Меня подождите.

– Ну, допустим, через несколько лет тебе будет восемнадцать. Но мне-то уже будет тридцать три. Ты меня никогда не догонишь, Ворон!

Неделю после её свадьбы он не ходил в школу. А потом пришёл с потемневшим взглядом, как с поминок. Да, свадьба – праздник для одного и похороны для другого.

Печальная развязка, не правда ли?

Мой друг теряет свою любимую, а я теряю своего друга.

Не знаю только, почему он бросил меня.

Когда я окончил школу, мои родители решили вернуться обратно в Ленинград. Мне надо было поступать в институт. Точней, это надо было моим родителям. Да и что за жизнь для молодого человека в провинциальном городе?

Накануне отъезда к нам домой неожиданно зашел Ворон.

Слезы навернулись мне на глаза. Я сразу простил Ворону все свои обиды, написал ему на тетрадном листке свой ленинградский адрес и велел непременно приезжать. Мы обнялись, я полез в грузовик.

Машина тронулась, и я обернулся назад, чтобы помахать Ворону на прощание.

Но он уже шагал прочь.

Последнее, что я увидел, был тетрадный листок, который Ворон вынул из кармана и бросил на дорогу.

Порыв ветра подхватил мою жалкую бумажку и понес её вместе с остальным мусором.

Я закончил институт. Женился. На этом можно было бы поставить и точку, если бы не письмо, которое я получил от своего бывшего одноклассника Н.

Он спрашивал, как я живу, рассказывал о себе, приглашал в гости. Была в этом письме, между прочим, и такая фраза: «Александра Семеновна умерла».

В тот же день я послал ему ответ, полный вопросов. Но больше мой товарищ ничего не знал.

Прошло несколько лет.

И вот однажды на Невском проспекте я сталкиваюсь с молодой женщиной.

Невский проспект – это вторая Нева-река. Невский проспект – это река людей, которая течет в обе стороны. Если вы очень хотите кого-нибудь встретить, отправляйтесь на Невский проспект. На Невском проспекте встречаешь человека, которого не видел лет двадцать, и человека, с которым простился двадцать минут назад.

И вот я встречаю на Невском проспекте женщину – девочку из параллельного класса.

– Ну, как ты?

– Замужем.

– За кем?

– А, ты его не знаешь!

– А что Ворон?

– Ничего о нем не слыхала.

– Александра Семеновна, знаешь, умерла.

– Да, – сказала она, – отравилась.

Прошли ещё годы.

Как-то по служебной надобности попал я в город моего детства.

Времени у командированного, как известно, целый вагон, и я решил заглянуть в родную школу.

Сердце заметалось, когда я увидел наш старенький школьный дворик с облокотившимися на забор пожилыми липами, а за ними двухэтажное зданьице из больших светлых кирпичей.

В школе стояла учебная тишина. На лавочке возле гардероба сидела женщина лет пятидесяти и читала толстую книгу: видно, ждала внука.

Я присел рядом.

– Простите, а Андрей Горыныч ещё здесь работает?

– Директор-то? – ответила женщина, поднимая на меня глаза. – Нет, в другой город уехал.

– А давно?

– Давно уж. Как учительница одна тут померла, так и уехал.

Я поднялся, чтобы уйти, но женщина вдруг сама добавила:

– Сильно много снотворного выпила.

– Это – чем она отравилась?

– Не отравилась, – поправила меня женщина и заложила пальцем книгу, – а отравили. Да вы садитесь. Она же молоденькая была. Тридцать три годочка только и было. Муж её к парню одному приревновал. Ну и судили его, конечно.

– Мужа-то?

– Ага, мужа. Он все клялся на суде, что не виновен. И тут парнишка этот восемнадцатилетний врывается. «Я, – кричит, – её отравил!» Ну, и влепили ему!..

– Высшую меру наказания?!

– Да. Только не самую высшую, поскольку на лицо явное убийство на ревностной почве, но срок приличный – пятнадцать лет.

– Так он, значит, сейчас сидит?

– Сидит, любезный. Но, говорят, за примерное поведение и хорошую работу скостили ему несколько лет.

– Так, он, значит, должен выйти скоро.

– Какое там! Отказался он раньше срока выходить. «Сколько, – сказал, – мне положено, столько и отсижу». В это время прозвенел звонок, и школа наполнилась веселыми юными голосами. Да! И мы так же старались первыми выскочить из класса. Я грустно усмехнулся и вышел вон.

Раза два я писал Ворону туда письма, но он так и не ответил.

С того времени, как я окончил школу, прошло лет двадцать. Было летнее утро в Петергофе.

Я возвращался домой от своей знакомой. Не поспев на электричку, отходившую в Ленинград, я слонялся по платформе с тонкими, витыми колоннами, и вдруг увидел его…

Даже через сотню лет я узнал бы Ворона!

Прежде чем я успел открыть рот, Ворон повернул ко мне голову и, протянув руку, буднично сказал:

– Ну, как живешь?

– Так себе, – пробормотал я.

Заметив мое смятение, он сказал:

– Вот такие дела. Женился?

– Женился, – ответил я. – И развелся. И опять женился.

– А я просто женился, – сказал Ворон.

– А жена где?

– Сейчас подойдет.

Я огляделся – рядом никого не было. Наступило тягостное молчание.

– Вы в Ленинграде живёте? – наконец спросил я.

– Зачем нам ваш Ленинград? Мы живем там, куда не идут поезда.

– А?..

– А здесь проездом.

Тут подошла моя электричка. Конечно, можно было бы сесть и на следующую, но Ворон уже протянул мне руку.

– Прощай, Ворон, – сказал я и, собрав по крохам улыбку, вскочил в вагон.

Уже в окно я увидел, как к Ворону подошла молодая женщина.

«Жена», – догадался я.

И тут меня прошиб пот.

Женщина мне кого-то очень напоминала. Вот только её лица я не мог разглядеть.

Я прильнул к запыленному окну.

«Осторожно, двери закрываются!» – прошамкал динамик.

И вдруг женщина повернулась!..

Это была она. Сомнений быть не могло. Электричка тихо поехала.

Да, но ей должно быть сейчас уже за пятьдесят! А здесь – лет тридцать пять!..

Больше я не встречал ни Ворона, ни Александру Семеновну.

И вообще, её ли я тогда встретил?

Помню только, что весь путь до Ленинграда я сидел потрясенный, ничего не замечая вокруг. Сами собой стали выплывать строчки из пушкинской сказки. Это была любимая сказка Ворона. Он знал её наизусть:

Перед ним, во мгле печальной, Гроб качается хрустальный, И в хрустальном гробе том Спит царевна вечным сном. И о гроб невесты милой Он ударился всей силой. Гроб разбился. Дева вдруг Ожила. Глядит вокруг Изумленными глазами, И, качаясь над цепями, Привздохнув, произнесла:

«Как же долго я спала!»