"Рассказы" - читать интересную книгу автора (Мелихан Константин Семёнович)

Кто как смеется

Один и тот же человек может смеяться по-разному, а разные люди могут смеяться одинаково.

Сколько раз я выступал в школах – реакция одна и та же: ученики смеются, но не понимают, а учителя понимают, но не смеются. И ещё замечания ученикам делают: «Ведите себя прилично! Не смейтесь! Это же встреча с писателем-сатириком!»

Когда я выступал перед больными, находящимися на принудительном лечении от наркомании и алкоголизма, они смеялись только в строго отведенных для этого местах, а именно: когда в рассказе попадалось слово «бутылка» (даже если она была пустая), или слово «травка» (даже если на ней загорали коровы).

А вот как реагируют на юмор женщины.

Одна женщина вместо смеха приговаривала:

– Точно-точно!

Другая улыбалась только одним углом рта, как будто у нее в другом углу зубов не хватало.

Ещё одна, полная такая, то есть стопроцентная женщина, смеялась всем телом. У нее от смеха все части тела тряслись! Потрясающая женщина!

А одна женщина на концерте так хохотала, что у нее элемент какой-то в амуниции лопнул. И она не поднималась со своего места до тех пор, пока все из зала не ушли и свет не выключили.

Помню своё выступление на каком-то празднике, не помню, в каком НИИ. Если обычно смеются после того, как что-то скажешь, то там смеялись – до того. Ну, такой хохот стоял, что я говорить не мог. Я даже подумал, что у меня непорядок с одеждой. Оказалось – все очень просто: они были пьяные в хлам. По случаю какого-то великого коммунистического праздника.

А вот как смеются солдаты. Много лет назад меня и ещё нескольких авторов пригласили выступить в одном стройбате. Представьте себе: огромный клуб, сидит тысяча одинаковых человек, два часа читаем им юмор, – гробовая тишина… В конце выступления командир стройбата встал, дал отмашку, и все зааплодировали. Потом он прошел к нам за кулисы и говорит: «Большое спасибо, что вы к нам приехали. Очень, – говорит, – понравилось» Мы говорим: «А почему ж тогда никто не смеялся?» А он говорит: «Вы знаете, они по-русски ничего не понимают!»

Самый неожиданный смех бывает на сборных концертах. Помню, после очередного номера конферансье объявил: «Сонату си-бемоль мажор испортил пианист Рябых!»

Самый тихий смех – читательский. Смех читателя слышен только ему одному. А для взрыва смеха требуются критически настроенные массы. Впрочем, в одном автобусе я приметил читателя, который смеялся довольно громко. Мне удалось подсмотреть, что за книжку он читает. Это была – «Экспериментальная хирургия». Глава называлась – «Пересадка человеку органов животных».

Но смеются не только зрители, слушатели, читатели и врачи. Смеются и сатирики – над тем, кто толкнул.

Перевод на другой язык – как переход через линию фронта: без потерь не бывает.

Помните, некогда популярную советскую песню:

Вот как перевели эти слова бразильцы:

А вот как перевели русскую частушку в одном вьетнамском журнале. Частушка была такая:

Вьетнамцы перевели так:

Ещё пример. Один студент получил задание перевести с английского на русский фразу о богатом фермере: «Ему принадлежали все коровы в стаде». Студент перевел так: «В своём стаде он имел каждую корову».

Из-за неточного перевода может вспыхнуть целый политический скандал:

– Я говорил в интервью радиостанции «Немецкая волна», что мы ввели «ограниченный воинский контингент», а они перевели – «контингент ограниченных воинов».

Впрочем, неточный перевод может и не дать разгореться политическому скандалу. Исторические слова Хрущева «Я вам покажу кузькину мать!» переводчики всегда переводили как «Я вас познакомлю с мамой Кузьмы».

Перевод может не только ухудшить оригинал, но и улучшить. Злые языки рассказывают, как писал великий нерусский поэт Расул Гамзатов. Он звонил по телефону своёму переводчику Науму Гребневу и говорил ему, примерно, следующее:

– Панимаешь, Наум, мне вот такое пригрезилось. Вот, панимаешь, летят птыцы, да? А они, может, никакие не птыцы, а солдаты…

– Сейчас возьму авторучку, – говорит Гребнев и сразу пишет:

То, что в оригинале вызывает слезы, в переводе может вызывать смех. Говорят, что трагедия Шекспира «Король Лир» на монгольской сцене шла под названием «Тугрик-хан».

Особенно смешным кажется перевод на близкий язык. С чешского – на словацкий. С ханты – на манси. С китайского – на тайваньский. Близкие языки уже сами по себе кажутся пародией друг на друга.

Взять – русский и украинский. Военные строевые команды:

По-русски: «Смирно!» А по-украински: «Струнко!»

По-русски: «Равняйсь!» А по-украински: «Шнуркуйсь!»

По-русски: «В две шеренги становись!» А по-украински: «Пан за пана ховайсь!»

Украинский понятен русским и без перевода (вероятно, потому, что это и есть настоящий русский). Можете проверить себя на этой украинской эпиграмме:

Но самый смешной перевод – со своего языка на свой же. Например, с русского письменного – на русский устный. Или с поэтического языка – на научный. Переведем на научный язык фразу «Наградите его поцелуем» – и у нас получится:

«Возьмите своё ротовое отверстие, раздвиньте его и переместите к ротовому отверстию партнера так, чтобы ваши носовые хрящи не соприкасались».

Перевод со своего языка на свой же, собственно, и есть пародия. Вот – пародия на басню:

С баснями вообще какая-то путаница. Такое чувство, что все басни написаны одним человеком. И жил этот человек тысячи лет назад. А потом его басни только переводились. С древнегреческого – на латынь. С латыни – на французский. С французского – на русский… Но тот, кто переводит басни, считает себя почему-то не переводчиком, а баснописцем.

Баснописца я бы сравнил с человеком, который переводит через дорогу старушек, а в качестве платы берет этих старушек себе в услужение на вечное пользование.

Ну, а самый лучший перевод – денежный. Впрочем, и он может быть смешным.

Как-то я получил из Всесоюзного Агентства по авторским правам следующую бумагу: «На Ваше имя поступил денежный перевод из Венгрии за публикацию в „Антологии русского сатирического рассказа“. В каких денежных единицах Вы хотели бы получить гонорар: в рублях, долларах, бонах, сертификатах и т. д.». Ниже стояла сумма: «2 руб. 15 коп.».

После этого я перестал удивляться, что такой-то советский писатель на что-то пожертвовал весь свой гонорар.