"Елка" - читать интересную книгу автора (Станюкович Константин Михайлович)IВ этот поистине «собачий» вечер, накануне сочельника, холодный, с резким леденящим ветром, торопившим людей по домам, в крошечной каморке одной из петербургских трущобных квартир подвального этажа, сырой и зловонной, с заплесневевшими стенами и щелистым полом, мирно и благодушно беседовали два обитателя этой каморки, попивая из кружек чай и закусывая его ситником. Эти двое людей, чувствовавшие себя в относительном тепле своего убогого помещения, по-видимому, весьма недурно, были: известный трущобным обитателям под кличкой «майора» (хотя «майор» никогда в военной службе не служил) пожилой человек трудно определимых лет, с одутловатым, испитым лицом, выбритым на щеках, с небольшой, когда-то рыжей эспаньолкой [1], короткой седой щетиной на продолговатой голове и с парой юрких серых глаз, глядевших из-под нависших, взъерошенных бровей, и приемыш-товарищ «майора», худенький тщедушный мальчуган лет восьми-девяти с бледным личиком, белокурыми волосами и оживленными черными глазами. Мальчик только что вернулся с «работы», прозябший и голодный, и, утолив свой голод горячими щами и отогревшись, рассказывал майору о тех диковинах, которые он видел в окнах магазинов на Невском, куда он ходил сегодня, по случаю ревматизма, одолевшего «майора», надоедать прохожим своим визгливым, искусственно-жалобным голоском: «Миленький барин! Подайте мальчику на хлеб! Миленькая барынька! Подайте милостинку бедному мальчику!» Майор с сосредоточенным вниманием слушал оживленный рассказ мальчика, переполненного впечатлениями, и по временам ласково улыбался, взглядывая на своего сожителя с трогательной нежностью, казавшейся несколько странной для суровой по внешнему виду наружности майора. – Так ты, братец, находишь, что эта елка очень хорошая? – спрашивал майор своим сиплым, надтреснувшим баском, наливая мальчику новую кружку чая. – Страсть какая хорошая, дяденька! – с восторгом воскликнул мальчик и лениво отхлебнул чай. – Какая же она такая? Рассказывай! – Большущая… а под ей старик весь белый-пребелый с длинной бородой… а на елке-то, дяденька, видимо-невидимо всяких штучек… И яблоки… и апельсины… и фигуры… И вся-то она горит… свечей много… И все вертится… Я так загляделся на нее, что чуть было черта-фараона не прозевал… Однако, небось, вовремя дал тягу! – с веселым смехом прибавил мальчик и плутовато сверкнул глазами. – А зазяб очень? – Зябко было… Главная причина: ветер! – проговорил, напуская на себя серьезный, деловитый вид, мальчуган с черными глазами. – А то бы ничего… Два раза бегал чай пить… Да работа была неважная… Всего тридцать копеек насобрал… Погода!.. Вот что завтра бог даст! – Завтра ты не ходи! – после минутного раздумья сказал майор. – Завтра я выйду на работу! Это известие, по-видимому, не особенно обрадовало мальчика, и он заметил: – Да ведь ты нездоров, дяденька. – За ночь нога отойдет. А ты не ходи! – внушительно повторил майор. – Нечего шататься, да и заболеть по этой погоде недолго. Ты ведь у меня дохленький! – прибавил майор. – И то сегодня в своей кацавейке, небось, попрыгал… Никак уж простудился? И с этими словами майор, одетый в какую-то обтрепанную хламиду, заменявшую халат и покрывавшую его бурое голое тело, поднялся с табурета и приложил свою вздрагивавшую, грязную, но маленькую, видимо дворянскую руку к голове возбужденного и раскрасневшегося мальчика. – Ишь… горячая! – сердито проворчал майор и спросил: – Болит? – Не болит! – И нигде не болит? Смотри, Федя, говори правду. – Вот-те крест, нигде не болит! Только будто жарко немного. – А ты спать ложись. Я тебя укрою. Выспишься, и ладно будет! Мальчик послушался и, сняв с себя навернутое тряпье, лег на постель, устроенную из пустого большого ящика, поверх которого лежал соломенный тюфяк. Майор заботливо укрыл ребенка рваным одеялом и своим так называемым «пальто», изображавшим собой нечто рыжее, неизвестно какой материи. – Ну спи, спи теперь. – А ты? – И я скоро лягу. Несколько минут в маленькой каморке, освещенной скупым светом небольшой лампочки, царила тишина. Майор сидел на своем табурете у кривоногого стола, погруженный в какие-то думы. Товарищу его не спалось. Голова его полна была впечатлениями сегодняшнего дня, и он проговорил: – Дяденька! – Что тебе? – А должно быть, такая елка дорого стоит? – А ты думал дешево? – усмехнулся майор. – То-то я и говорю. Поди, рублей десять. Майор вместо ответа протяжно свистнул. – Двадцать, что ли? – И сто платят. – Ишь ты. Богатые покупают? – Да, брат. Нам с тобой такой елки не купить. А ты спи лучше! – Не хоцца, дяденька… – А ты все спи. Мальчуган замолк и вздохнул. Тем временем майор стал считать небольшую кучку медных денег, лежащую на столе. Оказалось всего сорок две копейки. Майор задумчиво покачал головой и тоже вздохнул. – А у тебя была елка, когда ты был маленький? – снова заговорил мальчик. Этот неожиданный вопрос, по-видимому, возбудил в майоре кучу воспоминаний из далекого прошлого, представлявшего такой резкий контраст с настоящим. Счастливое детство пронеслось перед ним каким-то светлым, радостным призраком и потонуло во мраке позднейших лет постепенного падения, воровства, пьянства и нищеты. И он раздумчиво ответил: – Была. – Каждое Рождество была? – Да… В сочельник всегда была… – И хорошая? – Чудесная… вроде той, какую ты сегодня видел… И майор, невольно увлеченный нахлынувшими воспоминаниями, стал подробно рассказывать, какие у него бывали елки, и как он, одетый в шелковую красную рубашку, танцевал и веселился вместе с другими детьми, такими же нарядными, и сколько было на елке игрушек, фруктов и конфет, и как их раздавала его мать, красивая, статная барыня… Мальчик слушал, как очарованный, словно сказку, этот рассказ, наполовину правдивый, наполовину прикрашенный фантазией павшего человека, желавшего осветить лучезарным блеском хоть далекое прошлое. И, когда майор замолк, мальчик несколько минут спустя спросил: – Это ты, дяденька, все наврал? У тебя таких елок не было? – Были!.. – ответил майор. – Ну? – с сомнением протянул мальчик. Майор понял, почему сомневался его товарищ, и пояснил: – Прежде я, Федя, богатый был… – Ишь ты… А теперь, значит, нищий! – недоумевал мальчик и вдруг грустно проговорил: – А у меня так никогда елки не было! – А ты хотел бы елку? – А то нет? – Так, может, и у тебя будет елка! – решительно произнес майор, и его сиплый басок зазвучал нежностью. В ответ на это мальчик недоверчиво усмехнулся, словно бы хотел сказать своему старому сожителю: «Ври, дяденька, больше!» – Однако довольно-то нам языки чесать. Давай лучше, братец, спать. И, потушив лампочку, майор улегся на свою убогую койку, прикрывшись всем своим гардеробом. В скором времени мальчик заснул, и громкое его дыхание раздавалось среди тишины. Но майор долго еще кряхтел и ворочался на жестком ложе. Мысль об елке для этого бездомного сироты, скрасившего печальные дни горемычной жизни майора, гвоздем засела в его голове. Недаром же он, старый пропойца, так привязался к маленькому существу и излил на него всю любовь своего сердца. Недаром же он стал менее пить с тех пор, как этот сирота был взят им от пьяной, развратной бабы, тетки мальчика, которая его била и с охотой отдала майору. И мальчик скоро полюбил своего доброго товарища и пестуна, никогда не обижавшего своего «дохленького» маленького приемыша… Разные планы о том, как добыть рубля два-три, чтобы устроить завтра елку, бродили в голове майора и казались несбыточными. Надежды на его засаленное прошение, с которым он ходил иногда по домам и в котором изъяснялись беды престарелого майора, отца многочисленного семейства, раненного на войне, казались слишком рискованными, ввиду скептицизма петербуржцев, бессердечия швейцаров, торчащих перед праздниками у дверей, и ввиду собственной его, далеко не респектабельной наружности, в особенности его сиво-багрового мясистого носа, не внушавшего большого доверия… А эти уличные подачки слишком малы, чтобы набрать такую сумму, какая требовалась. Но чем более казались недостижимыми мечты майора об елке, тем сильнее загоралось желание осуществить их и доставить радостный сюрприз единственному в мире существу, привязанному к нему, давно всеми забытому и презираемому. И майор заснул наконец неспокойным, тяжелым сном, но полный решимости, словно Наполеон перед Бородинской битвой. |
|
|