"Дело о картине Пикассо" - читать интересную книгу автора (Константинов Андрей)ДЕЛО О ВЛЮБЛЕННОЙ КЛЕПТОМАНКЕЯ точно знаю день и час, когда пойму, что сошла с ума. Это будет пятница, восемь вечера. Будет лить дождь, я потеряю заколку от волос, и все прохожие, наверное, будут видеть во мне облезлую кошку. Эту заколку очень не любил один человек: он говорил, что с распущенными волосами под дождем я выгляжу как прекрасная нимфа. Или он говорил — как наяда? Неважно. Этот человек — из прошлой жизни. Он тогда тоже не знал, что однажды со мной начнут происходить поистине мистические события. Вернее, так мне казалось поначалу, что это просто мистика. Я ведь тоже не знала, что однажды в пятницу, в восемь вечера, я окончательно пойму, что сошла с ума. За двадцать дней ДО ЭТОГО… — Ну? И замолчал. Как умер. Это «ну?» я узнаю из тысячи других невразумительных междометий. «Ну?» — ласково спрашивал шеф в коридоре, и любой из сотрудников Агентства, случайно попавшийся на пути венценосному «золотопульцу», за секунду должен был сообразить, с какой ноги утром встал Обнорский и является ли это «ну?» просто мимоходным приветствием или потянет за собой выяснение обстоятельств совершенного проступка. Причем о факте проступка на тот момент младший по званию коллега — и это, с учетом ласковости вопроса, было самым ужасным — мог и не подозревать. Дурацкую привычку начинать разговор с междометий переняли у шефа и другие наши сотрудники. Нонна Железняк как-то призналась, что когда после очередных разборов полетов на планерке Спозаранник зависает над ней со зловещим «ну?», ей хочется снова забеременеть и уйти в декрет с четвертым ребенком. Причем, забеременеть тут же, от любого. — …Ну? — еще сильнее нажал в трубке Обнорский. — Что — «ну?» — Я пыталась оттянуть время, лихорадочно соображая, что я умудрилась натворить. Прошедшие два дня я по поручению Соболина наводила контакты с новыми источниками. После того как в июле начальник ГУВД Павлинов ушел в отпуск и не вернулся (в смысле — не вернулся на должность), в Управлении произошли большие изменения. Новый московский начальник провел некоторую чистку кадров, и на разных местах — важных для Агентства с точки зрения получения и проверки информации — оказались новые люди. С двумя из трех нужных людей у меня все получилось сразу. Один через десять минут разговора заверил, что открыт для общения с очаровательными журналистками, только вопросы сотрудничества с прессой удобнее решать не в чиновничьих кабинетах, а где-нибудь на нейтральной территории, например, в баре. Я с ним была абсолютно согласна. Другой в конце беседы, взяв меня под руку и проводив аж до дежурного на выходе, трепетно вздохнул: я страшно напоминала ему жену, безвременно покинувшую его в молодые годы; с тех пор он очень одинок, все не может встретить новую вторую половинку, а тут я… Я еще никогда в жизни никому не напоминала покойниц, но я помнила о задании Соболина, а главное, о том, что он милостиво разрешил мне после знакомства с новыми источниками не заезжать в Агентство, а проводить остатки рабочего дня по собственному усмотрению. А усматривала я в эти дни поход в парикмахерскую и на массаж. А вот с третьим источником у меня не вышло ничего. Гееобразный майор Парубок (это ж надо — полная дискредитация фамилии!), в отличие от первого источника, сразу заявил, что с журналистами намерен общаться только через пресс-службу. А с некоторыми журналистками (равнодушный взгляд на мою маечку) и вовсе никак не намерен. С голубыми я общаться не умею — кроме своего парикмахера Жеки (с Женькой Мирзоевым мы — одноклассники, его нестандартную ориентацию я заметила еще в девятом классе: при виде любого красивого парня его азиатские глаза-миндалины становились блудливо-порочными, наполнялись влагой). «Придется, Вовка, эту Дивчину тебе брать на себя», — сказала я сразу запаниковавшему Соболину. — …Есть проблемы? — вкрадчиво спросил шеф. Я не помню случая, чтобы Обнорский сам звонил мне домой. Если я была нужна срочно, меня обычно отыскивала его секретарь Ксюша. А может, вдруг решила я, он из другого города звонит? Ведь я пару дней не заглядывала в приемную и потому не знала, на месте ли Андрей. Последние полгода у нас в Агентстве активно развивались два новых проекта, и Обнорский вместе с Повзло, Кашириным и Кононовым мотались по земному шару: от Киева до Усть-Илимска. А поскольку исчезали они всегда неожиданно, увозя с собой авиабилеты с открытой датой, никогда не было известно, кто в какой момент присутствует в конторе, а кого нет. Может, и сейчас сидит себе шеф где-нибудь в украинском шинке и тоскует: не дозвонился ни до Скрипки, ни до Лукошкиной и хочет хоть чей-то родной голос услышать, узнать, как у нас дела… — В Агентстве, Андрей, все в порядке. Ты когда будешь? В моей трубке повисла напряженная тишина. Или это — помехи? — Андрей! — закричала я в телефон. — Ты когда будешь? — Где? — в голосе Обнорского мне почудились обескураженные нотки. — В каком смысле — «где?». — Это я тебя спрашиваю — где буду? — А я у тебя хочу узнать — «когда?». — Что — «когда?». Андрей, обычно говорящий четко, отрывисто, сейчас странно растягивал слова, делал длинные паузы. «Батюшки! — вдруг сообразила я. — Да он же пьяный!» Ну конечно, обычно так старательно выговаривают слова Кононов с Кашириным, когда не хотят, чтобы кто-то заметил, что они выпили. Вот это номер! Здесь нам не разрешает, чуть ли не обнюхивает всех по понедельникам, а сам… Хотя, если разобраться… Я ведь не знаю, чем они там занимаются. И если он там уже неделю сидит, а проблемы сложные, то поневоле запьешь. — Ничего, Андрей, бывает. Ты только не забудь аспирина выпить. Шипучего. Мне Васька говорила — помогает. В смысле — разжижает кровь. Снова тягостная тишина в трубке. — Света…— через некоторое время вдруг с каким-то даже облегчением сказал Обнорский. — Ты… выпила? — Когда? — обалдела я: на часах было девять утра. — Вчера. Я прикусила язык. Вчера я вообще не была в офисе. Что он имеет в виду? А Обнорского вдруг разозлило мое молчание. — Ты бы уж лучше, Завгородняя, коль решила следить за мной, что-нибудь серенькое надевала, чтобы с сумерками сливаться. А то светишься в красном — как фонарь… — Что-о? — поперхнулась я кофе, забыв о том, что он только что с плиты. И он отключился. Звонок был ранний. В смысле — ранний для меня. Трудоголик Спозаранник, наверное, уже подруливает к офису. Я не люблю рано вставать, поэтому Соболин не требует от меня приходить в Агентство к десяти, а отправляет обычно на пресс-конференции — они раньше одиннадцати не начинаются: ведь пресс-секретари, в основном, из недоделанных журналистов и тоже спать по утрам любят. Звонок был странный, и я решила, что надо мной в очередной раз сгущаются тучи. Мысль о пьянстве шефа я отбросила быстро: пьяный Обнорский — это все равно, что плачущий большевик. Тогда — что? Честно говоря, в последнее время отношения с шефом у меня не очень-то складывались. После случая в Репино. Тогда Андрей неожиданно появился на пляже в тот самый момент, когда я, абсолютно голая (мои шмотки раздавил чистящий пляж фейдер), требовала — в качестве компенсации — штаны с проштрафившегося тракториста. Я была так зла на этого пропахшего соляркой придурка, да и на этого — зашедшегося в гомерическом хохоте — Обнорского, что чуть не упала, отшвыривая в сторону рваный шелк. И упала бы. Но Андрей поддержал меня почти на уровне песка… Потом, правда, я искренне решила, что та незатейливая интрижка должна была сблизить нас с Андреем. И потому всячески подчеркивала, что мы с ним — носители маленькой тайны. Но Обнорский от этого почему-то только злился. Объективности ради надо сказать, что отношения с шефом после этого разладились не только у меня. Чуть не уволилась, разругавшись с шефом, Лукошкина. Периодически дерзила ему Агеева, солидарная со мной и Анной. Часто дулся на шефа Коля Повзло… А, может, наоборот: все у меня — хорошо, и этот странный утренний звонок — обычный дружеский розыгрыш? Так, подкрашивая глаза, рассуждала я, собираясь на работу. В коридоре меня перехватила Агеева. — Светуся, золотце, выручай! Просто разрываюсь на части: завалили работой — продыха нет. И все валят и валят, вешают и вешают… Как в теплый Киев ехать, искать под цветущими каштанами голову Горделадзе, так Каширин с Повзло, командировочными в гривнах, а как пропавших синяков по холодным помойкам — так Марина Борисовна со своими девочками. А еще справки, а еще новеллы… Тут не то что постареешь до времени, скоро вперед ногами вынесут… Нет, надо искать спонсора и завязывать с этим Агентством. Марина нервно закурила и присела на обшарпанный коридорный диван. Но при виде проходившего мимо Князя она лучезарно улыбнулась: — Гамарджобат, сихварули чеме! Любит наша Марина все-таки чернявых мужичков. Гвичия картинно встал на носки, раскинул руки в сторону, как в лезгинке, и таким образом плавно засеменил в буфет. — Как ты думаешь, — хихикнула Агеева, — Зурик сойдет за спонсора? — Аск! — одобрительно кивнула я. — У него там, небось, в заначке либо чайная фабрика в Зугдиди. либо цех по переработке мандаринов в Сухуми. — Сухуми — это Абхазия, — машинально поправила Марина. — Да? — удивилась я. — Кто бы мог подумать… А это что — не Грузия? Агеева на секунду задумалась, но я, вспомнив о возможном отпуске в сентябре, снова спросила: — А Ялта? — Ялта — уж точно не Россия. — Ну ничего себе! А мама моя в юности всегда в Ялту ездила и говорила, что это — русский город. — Ну, это когда было… Еще до Хрущева. — Ба, девчонки, да вы никак геополитикой увлеклись, — тормознул возле нас Каширин. — Нет, Родька, ты только подумай: уже на бархатный сезон некуда съездить! — искренне возмутилась я. — Ничего, я скоро вас всех в Аргентину приглашу на свое ранчо. Совсем Родька одурел от своего наследства. — А я — патриотка! — заявила я ему. — Брось, Светик, небось опять паспорт заграничный просрочила, а в ОВИР лень идти. В ОВИР действительно идти не хотелось, но и поддаваться Каширину не было настроения. Поэтому я встала, завершая разговор, и направилась к своему кабинету. Но Агеева придержала меня за руку. — Света, ты же дала согласие помочь… — Да? — изумилась я: вроде про море и мандарины говорили. — А что случилось? — Да понимаешь, у меня Соболина заболела, а в Агентство сейчас одна дама едет — кто-то у нее там пропал; она так рыдала по телефону, что я толком ничего не поняла. Может, ты хоть первичную информацию снимешь, а? — Так у нас же из отдела Горностаева откомандирована с психами работать! — Мне совершенно не светило вытирать слезы какой-то незнакомой даме: небось, мужик бросил, а она — сразу в розыск. — Да бедную Вальку уже Глеб припахал: она в заповеднике какое-то убийство расследует. Света, ну что ты за человек, выручить не можешь? — Ладно, только с условием, что эта твоя, дама — не из «Китеж-града». Марина фыркнула, вспомнив недавний скандал в Агентстве, чмокнула меня в щеку, и мы вместе пошли в ее кабинет. Прием посетителей — самая неприятная нагрузка, но, к сожалению, по воле Обнорского, мы все вынуждены по очереди этим заниматься. Нормальные люди в «Золотую пулю» обращаются крайне редко, но если такое и бывает, то их проблемы решить нашими силами невозможно. Обычно они просят найти какого-нибудь пропавшего без вести родственника — поскольку на милицию у них надежды уже не осталось. В свое время Анюта Соболина, затосковавшая, видно, в архивно-аналитическом отделе по живой работе с людьми, так активно начала поиски одного пропавшего человека, что сама не заметила, как вляпалась в почти криминальную историю. Оказалось, что исчезнувший человек был убит, причем убит по самой банальной причине — из-за квартиры. А фирма, оформлявшая сделки купли-продажи недвижимости, по сути оказалась фирмой-убийцей; тихой Соболиной каким-то невероятным образом удалось выяснить, что уже не первый раз люди, продавшие свое жилье с помощью риэлтеров «Китеж-града», потом бесследно исчезают. В общем, поняв, что журналистка верно идет по следу, руководство риэлтерской конторы приняло решение скомпрометировать Соболину. И это им удалось. Бедную Соболину обвинили чуть ли не в вымогательстве. Что творилось в Агентстве! Обнорский рвал и метал. Аня ходила как тень. Народ «Пули» разделился на тех, кто верил Соболиной, и на тех, кто считал, что она запятнала «полковое знамя»… Я, честно говоря, ни секунды не сомневалась в том, что Анюта ни в чем не виновата. А она так убивалась… Я однажды не выдержала и говорю Железняк: «Раз кто-то сомневается, надо просто проверить Соболину на детекторе лжи. Установить датчики на голове, на груди и где гам еще их устанавливают?.. И не давать пользоваться „Рексоной“, подсунуть какой-нибудь другой дез…» Но Нонка рассудила так, что если повести Соболину в милицию подключать к детектору, то Анька, наоборот, решит, что ей уж точно никто не верит: возьмет, мол, еще после этого и повесится. И Нонна придумала другую идею: спрятать Соболину где-нибудь за границей (предварительно инсценировав ее убийство), не сообщив даже мужу… В общем, в итоге все обошлось, но с тех пор особого энтузиазма в поиске потеряшек за сотрудниками Агентства не наблюдалось. Однако я обещала Марине… Пришлось отменять поход к Жеке. — Какая жалость, роднуля, — запричитал Женька. — А я только сегодня хотел тебе одного парнишу показать. У Феклы в мужском зале такой клиент появился: ноги, походка… Хотел с тобой посоветоваться… — Жека, а не боишься, что отобью? — Фу на тебя! — Да ладно, шучу, — рассмеялась я. — Мы с тобой, подружка, никогда не пересечемся. А я завтра забегу. — Давай, в любое время — без записи. У меня такая кассета с Борей Моисеевым появилась — закачаешься… Отрыдав положенное и выпив всю нашу валерьянку, посетительница наконец смогла что-то внятно объяснить. У нее, Юлии Николаевны, есть в Самаре любимая подруга — однокурсница Алла. После Политеха они виделись всего несколько раз, но постоянно созваниваются, знают все друг о друге. В Самаре Алла вышла замуж, у нее родилась дочка. И вот девочка выросла и решила учиться в Питере. Поскольку Юлия Николаевна не замужем, а квартира, оставшаяся ей от родителей, весьма вместительна, то она сама и предложила Алле: пусть Оленька на время учебы поживет у нее. «Может, и ты тогда скорее ко мне в гости выберешься», — смеясь, сказала она подруге. Порешили. И вот вчера Оля приехала. Оставила вещи и тут же помчалась в свой институт. Из института позвонила и сказала, что обо всем договорилась в деканате: завтра ей нужно сдать деньги на коммерческом отделении и вопрос с зачислением будет решен (экзамены она сдала уже в своем городе — в филиале питерского института). — После меня она еще перезвонила Алле в Самару, — снова вытерла набежавшие слезы Юлия Николаевна, — и после этого — пропала. Ко мне домой она не вернулась… Мы помолчали. — В милиции были? — спросила я. — Не берут заявление, — сглотнула женщина комок. — Говорят, у этих молоденьких девочек есть такая особенность — исчезать на день-два и появляться, когда сами захотят. Они просто не знают нашу Оленьку… — Ну вы, извините, ее тоже до этого ни разу не видели, — вставила я. — Это не важно. Я знаю Аллу. И верю ей. Оля — тихий, домашний ребенок. Она, понимаете, не такая, как вы…— Юлия Николаевна выразительно глянула на разрез моего мини-платья и покраснела. — Извините… Ей ведь нет еще и семнадцати, в октябре только исполнится. Я пропустила мимо ушей ее реплику. Я представила себе эту Олю — провинциальную тихоню, которая элементарно просто, выбравшись из-за маминой печки, могла забрести с новыми подружками куда-нибудь в ночной клуб, потом — в гости. Хотя… Все могло быть и не так. — Я не хочу вас обидеть… Она — не наркоманка? — Ой, что вы! — замахала женщина руками. — Она даже не курит. Я понимала, что Юлия Николаевна, не знавшая Олю лично, могла завышать ей оценки, но женщину по-человечески было жалко: подруга присылает ей единственного ребенка, а тот исчезает. — Деньги за учебу были при ней? — уточнила я. — Да, — кивнула женщина. — Она думала, что в тот же день придется платить. А вы что думаете?.. — Я ничего не думаю. Я пока просто спрашиваю. Здесь каждая деталь может играть важную роль. Эта фраза успокаивающе подействовала на просительницу. Она уважительно посмотрела на меня, впервые обвела взглядом кабинет. Потом как-то очень долго задержалась взглядом на фотографии в рамочке, стоящей на соседнем столе: Аня и Вовка Соболины с маленьким Антошкой гуляли по дорожкам Павловского парка. — Кто это? — не к месту спросила женщина. — Мои коллеги. Главный репортер и главная розыскница Агентства. Семья Соболиных. От этих высоких титулов, которыми я наградила ребят, Юлия Николаевна еще больше присмирела и даже носом перестала шмыгать. — Ну, пожалуй, я все у вас спросила. Теперь давайте фотографию вашей Оли. — Да в том-то и дело, что у меня ее нет, — снова расстроилась женщина. — Как нет? — Так получилось, что Алла за эти годы прислала мне всего пару фотографий дочери, но там она еще дошкольница. — Ну и как же мы будем искать вашу Олю? — А по приметам — нельзя? — Может, лучше у матери срочно фото получить? — Ой, что вы! Алла же ничего еще не знает! Ну как мне, посудите, ей такое сказать? — Да ведь такое же не скроешь! — У Аллы, к счастью, нет домашнего телефона, а с работы и от соседей она не может звонить часто. Вот я ей пока и говорю, что Оля либо в институте, либо уже спит, уставшая… Только на вас и надежда, Светлана Аристарховна! Да, ситуация. Спасибо вам, Марина Борисовна, удружили. Я выразительно глянула на Агееву. Та моментально уткнулась в монитор своего компьютера. Вот уж поистине: кто людям помогает, тот тратит время зря. Юлия Николаевна, увидев мое недовольное лицо, стала быстро описывать Олю: — Маленькая такая, худенькая. Темные короткие волосы, темные глаза… На этом приметы заканчивались. Особых — не было. — Ну не знаю…— Я закурила. — Полгорода таких девушек. Может, она на кого-нибудь похожа? Ну на певицу, на актрису. На Анжелику Варум, например, или на Зару? — Похожа, — с готовностью подхватила Юлия Николаевна. — Вот на эту карточку, — и она кивнула на семейное фото Соболиных. — Что — на всех сразу? — Нет, — смутилась посетительница. — На девушку. Она, правда, здесь в профиль и старше Оли. Но сходство есть. Такая же незащищенная… Да, хорошие «особые приметы». Посетительница засобиралась. Я за ее спиной показала кулак Агеевой и, простившись, отправилась в свой кабинет за сумочкой: мы договорились пообедать вместе с моей новой подружкой Асей. Но в кабинет в поисках Соболина заглянул Обнорский. Я вспомнила наш утренний разговор, поправила ремень на своем сером платьице и прошлась вокруг Андрея: — А так — хорошо? Шеф читал вчерашнюю информационную ленточку и глянул на меня поверх очков. — И так хорошо, и по-другому. Я же говорил: тебя ничем не испортишь, — и он снова уткнулся в текст. Я обиделась на такое откровенное равнодушие: сам же просил, чтобы я ходила в сером. Я села за компьютер, но уже через секунду не выдержала и глянула на Обнорского поверх монитора. — И вовсе я за тобой не слежу. — А что же ты сейчас делаешь? — рассмеялся Андрей. — Смотришь исподтишка, как я читаю информации, следишь за выражением моего лица, так? Разноса боишься? Зря. Хорошо вчера отработала кражу картин из военно-морского училища, молодец! Выкрутился, ничего не скажешь. Но я решила не сдаваться: — А чем тебя мое красное платье не устраивает? — Да все меня устраивает, — вроде как даже раздраженно сказал шеф. — Ходи ты как сумеречная дива, или светись, как фонарь — лишь бы работала хорошо… Жаль вот только, что с тобой по-хорошему нельзя. Стоит только похвалить, как ты сразу начинаешь капризничать, садиться на голову. Тебя, Света, постоянно нужно держать в узде. И он, недовольный, вышел из кабинета. Какой свинтус! Сначала дурилку мне утреннюю устроил, а потом ни с того ни с сего нахамил средь бела дня. Я не знала тогда, что ТОТ день еще не наступил. Что это пока — цветочки. За месяц ДО ЭТОГО… Сопля малохольная! Сначала ее согнуло пополам так, словно подлый хоббит неожиданно воткнул свой деревянный меч прямо ей в солнечное сплетение. Потом она изрыгнула весь свой утренний завтрак — йогурт с вишней, омлет и что там еще едят по утрам пьющие красавицы? А потом уткнулась своей роскошной физиономией прямо в центр белой раковины общественного туалета на «Ленфильме», собираясь, похоже, захлебнуться. — Где это ты вчера так набралась? — Рядом у соседней раковины я пыталась замыть блузку. Аська высвободила свою симпатичную мордашку из-под струй хлорной воды, провела рукой по мокрому лицу: — Спасибо, Светик, уже лучше. Ну злости у меня на нее не хватает! Сидит себе, зеленая, на корточках, и не соображает, что у нас с Беркутовым только-только все начиналось. Он увидел меня на площадке, махнул рукой в сторону оператора — «стоп, камера!» — и вальяжной походкой героя-любовника первой столицы подплыл к нам с Аськой. «Вы — Света?.. Я давно вас ждал, чтобы познакомиться. Я читал сборники „Все в АЖУРе“, сценарий и был уверен, что Ася — это не вы! Хоть и режиссер, и Обнорский настаивали. Так вот вы какая — Света… Так вот какая ты — моя красавица-коллега Снежана Прибрежная». В этот момент актриса Инга Карасева, играющая героиню нашей Анечки Соболиной, закричала: «Ребята, Барчик плохо!» Ася Барчик — студентка Театрального института и якобы мой двойник. В последнем меня уверяют все в Агентстве и на съемочной площадке, кто хоть раз видел нас вместе. Чушь собачья! Я не верю в абсолютное внешнее сходство двух человек (если, конечно, они не однояйцевые близнецы). И лишний раз убедилась в этом, когда нас с Аськой познакомили на совместной пьянке актеров съемочной группы, играющих в новом телесериале журналистов из вымышленного агентства «АЖУР», и их прототипов — нас, сотрудников «Золотой пули». Встречу эту Обнорский задумал давно, лишь только приступили к съемкам первых серий. Но была одна загвоздка. Уже вовсю шли натурные съемки, а продюсеры с главрежем все никак не могли найти актрису на роль моей Снежаны Прибрежной. И в Москве искали, и в Питере, и по театрам, и по киноинститутам — впустую. Обнорский злился. Ребята на работе меня подкалывали: «Ну, Светка, не родилась, видно, вторая такая красавица в России! По всему, придется тебе самой свою героиню играть…» Я отмахивалась, хотя ситуация интриговала и меня: да что же это такое? Героини, что ли, перевелись? И вот однажды Обнорский пришел на планерку страшно довольный. Все, говорит, нашлась Прибрежная. И не вторая красавица, а первая. А через неделю мы познакомились. …Мы, наверное, целую минуту молча рассматривали друг друга в коридоре Агентства, где происходило братание актеров с прототипами своих киногероев («Зудинцев прибыл?» — выспрашивал через головы наш Георгий Михайлович, а потом долго и доброжелательно жал руку актеру Юрию Птичкину. «А Глеба Спозаранника разве не будет? На задании?..» — расстроенно заглядывай в кабинеты актер Михаил Беляк, играющий в сериале нашего главного расследователя). Потом Соболин скажет, что в тот момент мы с Аськой были похожи на двух породистых собак, принюхивающихся друг к другу при первой встрече. А Агеева еще позже добавит, что на самом деле, говоря о собаках, Вовка, подчеркнул их половую принадлежность. Я заметила в руках Аси букет. Она перехватила мой взгляд и протянула цветы. — Это — вам… Тебе!.. — И, вздохнув, добавила: — Я так и знала: мне никогда не сыграть такую. И она чмокнула меня в щеку. Ася пахла моими духами. Барчик оказалась страшной болтушкой. За час я узнала про нее все. Родилась в Ленобласти, в городе Запорожье («Мы, Светочка, с местными девчонками называли себя запарижанками»). Воспитывалась у бабушки (отца не было с рождения, а мама рано умерла). А когда не стало и «бабуси», оказалась в детдоме. Там было весело. Аська хорошо училась, на школьных вечерах пародировала друзей и воспитателей: все считали, что одна ей дорога — в артистки. В общем, была любимицей. Но еще до Театрального Ася в 17 лет победила в местном конкурсе красавиц и попала «на Россию». А уже там обошла всех «Мисс Тула» и «Мисс Тверь». В Театральном ее заметили еще на первом отборочном туре (в тот год не хватало героинь), и на остальных она уже появлялась формально. Когда шел отбор актеров для съемки сериала, она была на Кипре со своим другом, поэтому ее так долго не могли отыскать. — А кто твой бой-френд? — спросила я. — Да какой «бой»! — фыркнула Ася. — Ему уже полтинник. Жирок, залысины — все как полагается. — Он, по всему, тебе не очень нравится? — меня удивила ее пренебрежительная интонация. Я не могла вспомнить, чтобы хоть раз в жизни спала с теми, кто мне не нравился. — Мне очень нравится его счет в банке, — отмахнулась Ася. — Моя новая однокомнатная квартира на Васильевском. Цветы, подарки. За это я могу раз в неделю и потерпеть его худосочный росток. — Аська звонко расхохоталась. — Знаешь, Света, у меня были и женатые, и хромые, и черные, и высокопоставленные. Я давно все про них поняла. И ты запомни: в мужчине важнее не твердая мошонка, а тугая мошна. С Асей было просто. Ее непосредственность, даже грубоватость, цинизм были милыми, незатейливыми. Мы были во многом схожи. Курили одинаковые сигареты «Вог» и любили шампанское-брют. Обожали раннюю весну и тихо умирали в дождливые октябрь и ноябрь. («Уже даже август, Света, это все равно, что вечер воскресенья»). И при этом — я настаиваю! — мы были не похожи. Я слушала ее невесомую болтовню и пыталась представить Асю в роли моей Прибрежной. Что-то не складывалось. Ася казалась чуть ростом ниже, чем я. В отличие от меня — любительницы шелковых блузок, туфель на высоком каблуке, — она была «джинсовой девочкой»: носила брюки, куртки, ботинки «барбудос». Но это, несомненно, было не столь важным. Может, меня смущало, что она — стриженая брюнетка? Но для съемок это тоже не имело значения: любой светлый парик исправлял ситуацию (главреж сериала считал, что Прибрежная, как и я, должна быть блондинкой). Тогда что?.. Постоянно мимо нас прохаживались актеры сериала. Я видела, с каким любопытством они посматривали в нашу сторону. Пару раз я сделала попытку ответить на их призывные взгляды, но Ася цепко держала меня в своем узком кругу. — А Беркутова, что, нет? — невпопад спросила я у Барчик. — Нет, и слава Богу! Он мне на площадке надоел, москвич выпендрежный. А ты, что, интересуешься? — вроде как даже с ревностью переспросила она. — Да, в общем-то, любопытно взглянуть на человека, который будет играть Обнорского, — искренне созналась я. — И смотреть нечего. Во всяком случае… Он тебя не стоит, предупреждаю. — Да? — изумилась я. — А кто стоит? — Никто не стоит! — решительно казала Ася. — Ни один мужик! Даже Обнорский, хоть я его сегодня первый раз увидела. — Ну ты даешь! — развеселилась я. — Что же мне теперь — без мужиков сидеть? — Знаешь, Света, — вдруг торжественно сказала Ася, — я убеждена, что крепче женской дружбы нет ничего на свете! Я, конечно, ничего не имела против веселого девичника, но как же… — А секс? — Секс? — переспросила Ася. — «Без секса жить нельзя на свете, нет!» — пропела она приятным низким голосом. — Секс, конечно, нужен. Но ведь не со всеми же мужиками секс хороший получается… «Бедная Ася», — вспомнила я ее спонсора. — Секс, Света, он разный бывает. И — с разными. И — по-разному… Странно. Ася не выглядела прожженной потаскушкой. И при этом от нее откровенно тянуло каким-то жизненным опытом, которым даже я не владела. — У тебя есть подруга? — спросила Ася. — Есть. Вася. Подруга из детства. — Все, отбрасываем первую букву и твоей подругой навсегда становится Ася. Я лишь на секунду почувствовала себя предательницей по отношению к Василиске. Но тут же отбросила эмоцию-иголку в сторону. Хоть Аська и младше меня, тем не менее мы вполне могли бы стать неплохими подругами. — И где же это ты все-таки так вчера надралась? — снова спросила я, отряхивая с блузки капли воды. — Во-первых, не так уж и надралась: посидела с девчонками в баре, сначала — по коньячку, потом — шампанского… — Да ты ополоумела! Кто же градус понижает? Всем известно, что… — …Во-вторых, ты же вчера не взяла меня с собой… — Я ведь тебе объяснила: встреча с «источником». Важную информацию доставала для «Пули». Мне даже Скрипка под это дело денег дал. — Знаю я этих источников! Небось, с твоей груди глаз не спускал весь вечер. — Ну и не спускал. А как же? Он же не педик. — Лучше бы он был педиком, — вдруг зло сказала Ася и, вытерев лицо, направилась к съемочной площадке. — И, пожалуйста, не ходи за мной, — вдруг жалобно сказала она. — Не могу при тебе работать на камеру. За восемнадцать дней ДО ЭТОГО… Юлия Николаевна звонила по пять раз на дню. Я упросила знакомых розыскников из ее района принять заявление, но дело не продвигалось. Хочешь — не хочешь, а пришлось ехать в Олин институт. К счастью, секретарь приемной комиссии, порывшись в компьютере, вспомнил «некую Рожнову из Самары». — Да, экзамены она сдала заранее, появилась в назначенный день. Но деньги за первые два семестра не принесла, поэтому в наших списках уже не значится: все зачисленные студенты приступили к учебе. Секретарь комиссии не вспомнил ничего странного в поведении девушки в тот день: немного волновалась, но ведь и все так. Как я и предполагала — полный ноль в расследовании. Скучая, я побрела по институтским коридорам. Первокурсники безошибочно выделялись веселой бесшабашностью, громким гомоном. Нестреляные птицы! Возле курилки я подошла к пестрой стайке вчерашних школьниц, спросила про Олю. — Да, я помню ее, — с готовностью откликнулась одна из птах. — Я за ней была в очереди в приемную комиссию, она меня потом еще подождала, и мы вместе вышли из института. — А потом? — Потом, возле рынка, она пошла к таксофону: сказала, что надо маме и тете позвонить. И мы попрощались. — А возле рынка ты больше никого не запомнила? — Да там разные люди были — рынок все-таки. Один кавказец на старой «пятерке» все к людям цеплялся: предлагал довести недорого в любую точку города; наверное, частным извозом промышляет. Но я на метро пошла… А Оля потом в институте не появилась, передумала, наверное. Дорого у нас все-таки учиться. Слова про кавказца с «пятеркой» мне совсем не понравились. Но и это ничего не меняло в скудной информации, собранной до этого. По всему, еще одно дело о пропавшей девушке можно отнести в разряд «глухарей». За десять дней ДО ЭТОГО… С утра из дома позвонил Жека: — Светка, ты чего не идешь? Я, представляешь, с тем парнем познакомился; ну, который у Феклы подстригается. Не поверишь, мать, он — мент! Никогда не думал, что «наши» в ментовке работают. Класс! Игорь зовут. Чуешь, какое имечко — И-горь! Ну прямо — князь! Зайди хоть глянуть. Он стал раз в неделю к нам в салон заходить, по пятницам. Чувствую, Светик, все у нас получится… Я так хочу вас познакомить. Можно я про тебя ему расскажу, про своего «тайного агента»? — Не перестарайся, Жека. Еще спугнешь. Вдруг заревнует? — Что ты, Света, зуб даю, что он — «наш». — Я рада за тебя, Женька. Только плохо слышу. Что у тебя там за музыка орет? — «Орет»! — передразнил с обидой Жека. — Это мой любимый гей — Джимми Соммервиль. — Ладно, не обижайся: у меня же слуха нет. Я забегу на днях. Этот день был относительно свободный, и я решила навестить свою старинную приятельницу. Четыре года назад мы вместе принимали участие в конкурсе «Мисс Бюст-98»: я победила, а Муза стала вице-мисс. Потом она вышла замуж за какого-то бизнесмена, и он в качестве свадебного подарка преподнес ей некий изначальный капитал для создания собственного бизнеса. Поразительно, но Музка оказалась очень предприимчивым человеком. Она создала модный дом «Афродита», где десятка два специально обученных барышень создавали красивые аксессуары женской одежды. Тончайшие шифоновые шарфики и палантины, вышитые гладью, стоили в разных бутиках города от двухсот до тысячи долларов. Популярность изделий «Афродиты» была настолько велика, что у Музы некоторое время назад даже начались неприятности. В частности, один из известных питерских модельеров подал в Арбитражный суд исковое заявление на «Афродиту»: Муза, мол, со своими мастерицами нарушают исключительные права истца на запатентованный метод вышивки гладью. У моей приятельницы в тот период было много проблем, мы на какое-то время даже перестали вместе пить кофе. Но умница Муза в той конкурентной борьбе победила. А огласка конфликта между двумя модными домами лишь обернулась хорошей рекламой, упрочив Музины позиции. И сегодня, как я слышала, она вовсю собирала новую коллекцию для поездки в Париж — на выставку моды pret-a-porte. Муза при виде меня закудахтала: — Светуся, как я рада тебя видеть! И как ты вовремя пришла. Я как раз собиралась посылать тебе приглашение на презентацию новой коллекции. Господи, если бы ты знала, как я волнуюсь. Ведь половина работ сделана по моим эскизам. Меня просто колотит всю от страха. Представляешь, жена губернатора обещала быть… Муза носилась по собственному кабинету как торпеда: одновременно она разливала нам кофе, отдавала распоряжения секретарю, подписывала приглашения. Настоящая деловая женщина. Мы немного поболтали, вспомнили общих знакомых, и я ушла, унося в сумочке красивую открытку — приглашение на два лица. Вечером ко мне забежала Аська. Меня уже не удивляла ее манера являться без звонка. «Меня ведь может не оказаться дома», — увещевала я ее поначалу. «А я всегда чувствую: дома ты или нет», — отмахивалась моя новая подружка. И действительно, не было случая, чтобы она ломилась в пустую квартиру. Я в этот момент перебирала вешалки в шкафу, решая, в чем пойти на презентацию. Аська заглянула в шифоньер через мое плечо и ахнула: — Света, какое платье! Еще бы: Аська безошибочно определила мой лучший наряд — красное платье, которое несколько месяцев назад я за бешеные деньги купила в Гостинке на галерее высокой моды. — От Сони Рикель, единственный экземпляр! — Самодовольства мне не занимать. — А можно мне померить? — Пожалуйста, не жалко. Странно, но Аське это роскошное платье не шло. Может, из-за того, что она была ниже ростом. Она разочарованно смотрела в зеркало. — Да, как на корове седло… — Может, украсить чем? — пыталась я подбодрить подругу. Аська порылась в моих шкатулках и выбрала серебряный гарнитур: браслет, серьги и цепочку с моим знаком зодиака, который мне подарила Агеева. — Да, так лучше, — похвалила я. — А что толку? — вдруг окрысилась Аська. — Ты же не берешь меня на эту презентацию. — Ну, во-первых, на презентацию я сама в этом платье пойду, — наконец сделала я выбор. — А во-вторых, я тебе уже говорила, что иду на выставку с Беркутовым. А потом «Стрелой» мы едем в Москву на выходные: Андрей пригласил меня на свою премьеру в театре. Аська закурила и молча уставилась в окно. Я только сейчас заметила, какой у нее упрямый лоб — как у молодого бычка. — Света, он тебя недостоин. — А тебе-то что? — Моему терпению приходил конец. — Давай я сама буду определять — с кем мне встречаться, а с кем — нет. — Но я — твоя подруга, — упрямилась Аська. — Я должна тебя предупреждать об опасности. Я хотела поставить зарывающуюся Аську на место, но в этот момент мне позвонила вернувшаяся из очередной командировки Василиса. — Светик, ты не заболела? Мама говорит, что ты вчера была очень бледной и голос — хриплый. Спасибо, что не забыла поздравить ее с днем рождения. Твой букет лилий до сих пор как будто только что срезан. Только мама говорит, что ты даже не посидела с ней: она-то специально эклеров напекла. Что, на работе запарка? Или все время Беркутов отнимает? Я закусила губу. И — не верила своим ушам. Еще за день до дня рождения Нины Дмитриевны я очень хорошо помнила о том, что Васьки нет в городе и нужно непременно поздравить ее маму. А вчера напрочь забыла об этом. И вспомнила только сегодня днем. И даже побаивалась Васькиного звонка, потому что не люблю оправдываться. — Эй, ты там что — уснула? — Вася, встретиться бы надо. — Я не готова была тут же сознаться в своем грехе. И уж тем более обсуждать при посторонних здоровье Нины Дмитриевны. А с головой — в этом я была уверена — у Васиной мамы было не все в порядке. Старческая забывчивость — кажется, это называлось болезнью Альцгеймера. Мы договорились встретиться через пару дней в баре «Антракт». — Ты что — и в поезде поедешь в этом платье? — снова завела свою шарманку Аська. — Нет, — отрезала я, давая понять, что разговор о моей поездке в Москву закрыт. — Я переоденусь у Музы — хозяйки выставки. А в поезде поеду в костюме. За восемь дней ДО ЭТОГО… …Мы выпили уже по три чашки кофе. Васька даже уже перестала горячиться. — Света, уверяю тебя: у мамы с головой все в порядке. Ну мне-то ты можешь верить? Я же специалист! — А мне ты поверить можешь? Я не была у Нины Дмитриевны! И уже извинилась перед тобой за это. — Тогда кто к ней приходил? — Думаю, что а — к ней никто не приходил; б — приходила какая-нибудь ее подружка, а она в тот день много думала о тебе и обо мне, а потом у нее все в голове перепуталось. — А цветы кто подарил? Твои любимые — лилии? — Может, та подружка и принесла? Может, у нее они тоже — любимые? — Прекрати пороть чушь! Ты на что намекаешь? Ты что считаешь, что я не способна продиагностировать старческое слабоумие? — Способна. Но — не у собственной матери. — Света, мы сейчас с тобой поссоримся, — опять закипятилась Василиса. Безнадежно влюбленный в меня несколько лет бармен Слава, понимая, что у нас с подругой серьезный разговор, никого не пускал к нам в кабинет. И только периодически менял пустые кофейные чашки на полные. Какое-то время мы сидели молча. Потом Васька поднялась. — Ты когда в Москву уезжаешь? — Завтра вечером. — Ладно, до понедельника. Только знаешь, Света… Ты какая-то странная стала. Не родная. Отодвигаешься как-то… Ты как будто… придвигаешься, — вспыхнула я. Мы вышли на Фонтанку. Над водой ползли туманы от лесных пожаров в области, пахло гарью. Мы шли вдвоем, но чувствовалось, что каждой из нас было одиноко и тоскливо. Как будто мы шли в разных направлениях. Оставалось всего метров двадцать до Ломоносовского моста, когда сзади мы услышали хриплое прерывистое дыхание, и остановились. В двух шагах от нас стоял запыхавшийся бармен Слава. В руках он держал крошечное блюдце из-под чашки от кофе. — Вот…— смущенно протянул он мне фарфоровый кружок. — Вы вчера унесли в сумочке из бара чашку. Я подумал — не комплект. Возьмите и блюдечко…— и Слава, ссутулив плечи, поплелся назад к «Антракту». — Ты начала воровать из баров чашки? — мертвым голосом спросила Василиса. — Вася, я не была вчера в «Антракте»! Василиска смерила меня презрительным взглядом и бросилась наперерез машинам. — Я думаю, что у мамы моей была именно ты. Только почему-то врешь. Тормознув «девятку», она быстро села в машину, гулко хлопнув дверцей. Этот звук прозвучал над гнилой водой как выстрел. Кажется, его называют контрольным. За семь дней ДО ЭТОГО… Выставка-презентация Музиных шарфиков проходила в ее выставочном зале и начиналась поздно — в половине одиннадцатого. Предполагалось, что торжество будет идти всю ночь, и гости разъедутся лишь к утру. Да, в понятии «бомонд» моя приятельница разбиралась отменно. Светским хроникерам было чем заполнять свои неряшливые пухлые блокноты. Важной персоной из приглашенных явно считался вице-консул по культуре консульства Франции в Петербурге (его Муза обхаживала больше всех). Депутаты разных мастей шумной стаей крутились возле ломящихся столов. Среди гостей были замечены потертый временем рок-музыкант, страшно популярный и не сходивший со страниц музыкальных журналов лет пятнадцать назад; страшно популярные нынче актеры из телесериала «Менты» (некоторые из них оказались знакомы Беркутову, и они радушно обменялись похлопываниями по плечам); модный художник, издающий модный питерский журнал; было много длинноногих девиц — то ли манекенщиц, то ли моделей (мы обменялись с ними лучезарно-фальшивыми улыбками); и еще куча других — известных и не очень — людей… У нас с Андреем было мало времени до «Красной стрелы», поэтому, обойдя столы стороной, я сразу направилась к экспонатам выставки. Да, Музе было чем гордиться. Невесомые шифоновые палантины всех цветов радуги и их производных оттенков висели на изящных кронштейнах, были художественно присборены на худощавых пластиковых манекенах, подвешены к специальным легким петлям, кое-где спускающимся с потолка. К тому же по залу кружили «живые манекены»: несколько Музиных девиц на себе демонстрировали изящество и красоту этих изысканных аксессуаров одежды. Но главным в этих палантинах была все-таки вышивка. Золотошвейки «Афродиты» добились невиданного эффекта: машинная гладь с обеих сторон ткани выглядела абсолютно одинаковой. Уж каким там особым натяжением нитей катушки и шпульки это достигалось, я не знаю, только перспективы вышивки отлетных деталей одежды (воротнички, манжеты, шарфики) подобным методом были невиданными. Молодец, Муза Веселовская, что и говорить! Запрокинув голову, я невольно залюбовалась одним из палантинов, тихо раскачивающимся в такт шагов скользящих мимо людей. Он был дымчатого цвета — с дымчатыми же букетами цветов. Однако вышивка не сливалась с основным фоном шелкового полотна, а была яркой, выпуклой. Все цветы были вышиты одной и той же серой шелковой нитью, при этом складываюсь полное впечатление, что незабудки в букете были голубее, ромашки — белее, а маки и вовсе полыхали всеми возможными производными от красного. Как-то Муза пыталась мне объяснить, что этот эффект достигается разными наклонами и длиной стежков (мол, учились этому у самих владимирских мастериц, вышивающих белым — по белому), и все же я была не готова к подобному. Аи да Муза! — Примерь! — Хозяйка бала решительно сдернула палантин с воздушной петли. — Только осторожно, — шепнула она мне на ухо, — это — мой лучший образец, единственный экземпляр… Она виртуозно обмотала мое красное платье дымчатым шелком, осторожно завязав концы палантина на бедре, и отошла в сторону. Стоявшие рядом с нами гости ахнули. — Муза, продай! — мне не хотелось расставаться с этим роскошеством. — Я же тебе русским языком сказала: единственный экземпляр! Девчонки пытались повторить узор на другом палантине — жалкие копии получаются. Это как вдохновение: либо есть, либо нет. Так что это теперь — выставочный экземпляр. Раритет! — И мне не продадите? Народ вокруг нас расступился, и Муза расцвела от удовольствия маковым цветом: возле нас стоял сам губернатор. Он как всегда был высок, улыбчив, только, как показалось мне, слегка погрузнел за последнее время. Светские хроникеры тут же выставили диктофоны, защелкали камеры фотоаппаратов. — И вам… Уж простите, — смущенно сказала Муза. — Любой другой даже подарить могу… — Тогда я его у тебя украду! — встряла я в их разговор под дружный взрыв смеха окружающих. Губернатор тоже улыбнулся: — Берегите шедевры, Муза Гурьевна. Такие красивые молодые женщины уж если поставят перед собой цель — ни перед чем не остановятся. И губернатор, одобрительно кивнув моему серо-красному изваянию и взяв под локоть хозяйку вечера, пошел здороваться с высокопоставленными гостями. А я, с сожалением сняв палантин и передав его одной из Музиных помощниц, направилась в кабинет Веселовской переодеваться: мы договорились, что я оставлю у нее до понедельника свое платье от Сони Рикель. На выходе из ночного клуба, где меня поджидал Беркутов, в тени за колонной я заметила чернявого молодого человека. Мне показалось отдаленно знакомым его лицо. Но, заметив, что я всматриваюсь, юноша полностью отошел в тень. За пять дней ДО ЭТОГО… В понедельник из Москвы я вернулась одна: у Беркутова питерские съемки начинались только в четверг, и он остался в столице на несколько дней утрясать график своих театральных постановок, сказав на прощание, что даже не знает, как дожить ему до этого четверга. С вокзала я заехала домой и в Агентстве оказалась только к обеду. Горностаева быстро глянула на меня в коридоре и отвернулась. Как-то очень бледно выглядит Валя в последнее время, подумала я машинально. А вот Соболин… Соболин посмотрел на меня так, словно у меня на лице была маска из клубники. — Чего уставился? Соскучился? Вовка встал от компьютера, обошел вокруг меня, разглядывая с невыразимым изумлением. — Кол проглотил, я спрашиваю? — Ты что… газет сегодняшних не читала? Ничего не знаешь? — А что я должна знать? Я только что с поезда. Вовка положил передо мной три номера понедельничных газет: «Смену», «Известия» и «КоммерсантЪ» — последние две были вывернуты питерскими страницами наружу. Три заметки были жирно обведены красным маркером. Я быстро пробежала глазами по заголовкам: «Гладь для дамы бубей», «"Афродита" лишилась своего раритета», «Незабудки исчезают в полночь». — Что это? — Я почувствовала легкое беспокойство. — Да ты хоть на снимки посмотри, — печально сказал Соболин. Две из трех заметок сопровождались фотографиями. На обеих… была я. Только в одном случае я стояла фактически одна (другие гости были скрыты размытым фоном) — упакованная в серый палантин; на другом — я же, в том же палантине, но уже кокетливо поглядывающая на губернатора (задник этого снимка тоже был размыт). — И что? — успокоилась я. — По-моему, я неплохо получилась. — Подпись к снимку прочти хотя бы…— Вовка как будто даже устало вернулся к своему столу. — «"Тогда я его у тебя украду!" — сказала журналистка „Золотой пули“ Светлана Завгородняя хозяйке вечера Музе Веселовской… К концу презентации раритетный экземпляр исчез с выставки», — прочитала я вслух. — Вовка, что это значит? — А то и значит: сначала наша красавица грозит известному модельеру воровством, если та по-хорошему не продаст шарфик, а потом этот шарфик, стоящий немереных зеленых, благополучно исчезает с выставки в неизвестном направлении… — Ты что хочешь сказать?.. — прошептала я. — …Только то, что сказал. Дело приобрело огласку, сама видишь, фотодокументы налицо. Ты — главная подозреваемая. — Ты что, действительно считаешь, что это я украла? — я аж поперхнулась. — Ничего я не считаю! — отмахнулся Соболин. — Только Обнорский уже с утра помчался к Парубку. — А Парубок-то тут при чем? Это дело районных ментов. — В том-то и дело, что из-за скандала — сам губер был на выставке! — дело из района городу передали. А Парубок, сама говорила, испытывает к тебе личную неприязнь. — Зато тебя будет любить долго и крепко, — от злости я воспользовалась запрещенным приемом: Соболин был устойчивым гомофобом. Вовку передернуло: — Чем язвить, лучше бы подумала, как отмываться будешь. — А почему это именно я должна отмываться? Там больше ста человек гостей было. Этот палантин все видели, все руками щупали. Может, его губернатор спер! Муза ведь ему тоже отказала в покупке! — Совсем чокнулась! — Вовка снова вскочил из-за стола. — Сиди и никуда не двигайся. Скоро шеф вернется. В кабинет вбежала запыхавшаяся Лукошкина. — Света, не волнуйся, я все знаю. И — помогу. — Нет уж, мои дорогие! В нашей «Пуле», похоже, самому себя защищать придется. И подписку о невыезде я еще пока никому не давала… В подъезде я чуть не смела с ног Барчик. — Ты почему трубку отключила? — обиженно спросила она. — Я даже не. знаю, вернулась ли ты из Москвы. — Аська, тут такое творится… Пока мы ехали в машине, я сбивчиво рассказала ей о том, что произошло на презентации, и о том, что написали утренние газеты. — Ну и гады! — Аська даже кулаки сжала. — Я думала, что только в актерской среде бывает такой сволочизм. А Соболин твой — последний гад! Как он вообще посмел так с тобой разговаривать!.. Ты сейчас куда? — К Музе, конечно. Надо же узнать подробности. Заодно и платье заберу. — Тогда подбрось меня до «Ленфильма», — засобиралась Аська. Потом немного помолчала и тихо спросила: — Света, а у тебя с Беркутовым уже… было? Ты с ним… спала? — Нет, я с ним в ладушки в Москве играла, — разозлилась я; нашла время глупые вопросы задавать. — …Вот не послушалась меня — потащилась с этим Беркутовым сначала на выставку, потом в Москву, вот все так и получилось… — Да Андрей-то тут при чем? — это я прокричала ей уже в спину. — Не строй из меня идиотку! — Муза закуривала очередную сигарету, откладывала ее в пепельницу, забывала об этом и тащила из пачки новую, снова прикуривала. — Я не утверждаю, что ты — воровка. Я просто сказала следователю, что меня удивило, когда ты вдруг еще раз попросила примерить палантин. — Я не трогала его второй раз! Муза стала нервно бегать по кабинету. — Света, ну вспомни, пожалуйста, это поможет следствию… Ты подошла ко мне где-то через час после отъезда губернатора… (Знаешь, я все-таки всучила ему маленький голубой шарфик — в подарок жене…) И попросила еще раз примерить палантин. Я рассмеялась и сказала: бесполезно, все равно не продам. — А я? — Я не верила своим ушам, но почему-то испытывала мазохистское желание дослушать этот бред до конца. — Ты? Ты взяла палантин и обернула себя им точно так, как я тебе до этого показала. Я еще тебе сказала: смотри, мол, Светка, как тебя состарило неисполнимое желание… — Я что — в тот момент старой была? — ахнула я. — Не старой, а ниже ростом. К старости ведь люди всегда мельчают в параметрах. — Ниже ростом? С чего бы это? — Не знаю. Ниже — и ниже. — Как сейчас? — Я встала. — Нет, сейчас ты нормальная. — Значит, тогда это была не я. — Ну, знаешь…— Муза раздраженно смяла сигарету. — В таком случае, сейчас перед тобой тоже не я, а кто-то другой. — Не исключено…— хмуро буркнула я. Какое-то время мы посидели молча. Поразительно, но бред, который несла Муза, меня просто завораживал. До этого я никогда не замечала за собой особой любви к мистике, но сегодня с каким-то непонятным вожделением я хотела знать все новые и новые детали этой невероятной истории: вот я методом телепортации одновременно оказываюсь в разных концах света, вот я на глазах изумленной публики улетаю в окно на метле… — А мой спутник?.. Во второй раз рядом со мной был мой спутник? — Нет, ты была одна. — Правильно, потому что он ушел со мной. В первый раз ушел. И не вернулся. Потому что сел в вагон московского поезда. А поскольку телепортировать умею только я, то он сидел со мной в вагоне, а я в это время — туда-сюда, туда-сюда… — Света…— осторожно спросила Муза, — а ты уверена, что… ездила в Москву? — Все! С меня хватит! Отдавай мне мое платье, и я ухожу. Муза, как ужаленная, подскочила с кресла. — Знаешь что, Света, если у меня украли дорогой палантин (а я, заметь, до этого часа тебя не подозревала), то это не означает, что в отместку лишь за возможную вероятность подозрения можно валить с больной головы на здоровую и начать подозревать в воровстве меня… Муза так лихо завернула, что я не поняла ни слова из того, что она сказала. — Что ты несешь? — У меня нет твоего красного платьица. И ты это прекрасно знаешь. Потому что ты, видно, передумала оставлять его у меня и ушла с выставки именно в нем. Как-то всего этого было уже много. Я встала, медленно убрала в сумочку сигареты и взглянула на приятельницу уже только в дверях. — Запомни, дорогая. Я уходила с твоей идиотской выставки в костюме! Английский такой — пиджачок и юбочка. У пиджака — одна пуговичка, у юбочки — маленькая шличка. Все — темно-оливкового цвета. Знаешь, ягодки такие бывают — оливки. С косточками или с анчоусами. Иногда — с лимоном… — …Прекрати этот фарс! — взвизгнула Веселовская. — В красном платье! — …Для тех, кто не понял: в кос-тю-ме! Темно-олив-ко-вом! И я шарахнула дверью. Напротив Музиного офиса был сквер. Лишь только я выскочила из подъезда, как с одной из лавок поднялся мужчина и пошел мне наперерез. Парубок! Только его мне сейчас и не хватало. Я резко дернулась в сторону, сделав вид, что не узнала его, но Игорь Сергеевич решительно преградил мне дорогу. Тогда я взяла сумочку под мышку и с вызовом протянула ему обе руки: — Не стесняйтесь! Захлопывайте свои наручники. Он улыбнулся, взял меня под руку и повел к своей насиженной скамейке. — Зачем же сразу так? В наручниках ходят преступники. А вы — всего лишь свидетель. Правда, один из самых важных свидетелей. — Свидетель? — обалдела я. — Не подозреваемая? — А кто вам сказал, что вас подозревают? Муза Гурьевна? — мягко улыбнулся Парубок. Я устало откинулась на спинку лавки. Кто бы знал, как я устала за сегодняшний день. — «Подозревают» — это мягко сказано. Все просто уверены, что этот чертов палантин свистнула я. — И вы очень расстроились. С Веселовской вот, видно, поссорились… — А вы бы не расстроились? — Я бы просто отбросил эмоции и стал рассуждать здраво. К тому же, Светлана, вы, оказывается, совсем не знаете Уголовно-процессуальный кодекс. Надо будет при случае сделать Обнорскому замечание. — Я — журналист, а не милиционер. — Во-первых, вы — красивая женщина, а потом уж — журналистка… Батюшки, с каких это пор геи стали делать комплименты женщинам? — …Хотя — журналистка «Золотой пули», — продолжил Игорь Сергеевич. — И должны бы знать, что подозреваемым считается человек, которого взяли на месте преступления с поличным. Либо если на него указали другие люди: видели, мол, как он воровал. А вас видели только примеряющей этот палантин. — …И угрожающей хозяйке выставки украсть его, если не продаст… — Да, это вы, Светлана, конечно, погорячились, — искренне рассмеялся Парубок, и я впервые обратила внимание на то, какая у него хорошая, открытая улыбка. — Но и это, к счастью, ни о чем не говорит. В смысле — ни о чем плохом. Ведь покинув выставку, вы тут же «Красной стрелой» уехали в Москву: вагон №3, место №11. И не исключено, что кто-то из гостей после полуночи еще видел этот палантин на выставке. Главное — найти этого человека. Я бы на вашем месте с этого и начал… Я поняла, что Парубок не терял время зря — иначе откуда бы ему знать даже номер моего спального места в вагоне. Я облегченно вздохнула: хоть кто-то мне верит. — Но их там было больше сотни! Все ходили, выходили, жевали, пили. Каждый до утра успел пообщаться друг с другом по многу раз. Попробуй потом вспомнить, когда ты кого видел — до полуночи или после. С одной стороны у всех — коллективное алиби, с другой — все на подозрении. — Вы разумно рассуждаете, Светлана. И все-таки это шанс. Поговорите с теми, с кем вы успели на выставке пообщаться, кто дольше всех вас видел. Мы со своей стороны тоже работаем, но ваша помощь была бы бесценной. Я с благодарностью посмотрела на Игоря Сергеевича. В этот момент позвонил мой мобильник. Васька слегка извиняющимся голосом (ведь мы очень плохо расстались в пятницу) спросила: — Ты поссорилась с Беркутовым? — С чего ты взяла? — Тогда почему так быстро вернулась из Москвы? — Вернулась, как и планировала, сегодня утром. На том конце провода повисла нехорошая тишина. Васька кашлянула, словно у нее перехватило горло. — Света…— она говорила медленно, словно подбирала слова, — я боюсь за тебя. По-моему, тебе надо лечиться. Поверь мне, как психологу. Патологическое вранье без выгоды для себя — это болезнь. — С чего ты взяла, что я вру? — я начинала тихо ненавидеть свою подругу. — С того, что ты вообще не ездила в Москву! — Что-о? — То! Ты физически не смогла бы так быстро обернуться. А в субботу в обед я видела тебя в бутике на Невском. Ты мне даже рукой сквозь витрину махнула. Мне очень жаль, Света, но ты — бессовестная лгунья!.. Игорь Сергеевич внимательно слушал меня. (Последний звонок Васьки был настолько нелепым, что, даже дав отбой, я еще какое-то время молча сидела на скамье, не умея собраться с мыслями.) Он сам подтолкнул меня к этому разговору: «Новые проблемы?» Я начала со странного звонка Обнорского, перешла на «тронутую» Нину Дмитриевну, заразившуюся от нее дочь, не забыла даже про чокнутого бармена с его кофейной чашкой… — Я так и понял, что не все здесь так просто…— задумчиво сказал Парубок. — Поверьте, Света, так не бывает: чтобы в одночасье все ваше окружение вдруг… сошло с ума. Я — материалист и в мистику с чертовщиной не верю. Скорее, кому-то очень хочется выбить вас из седла: доказать, что сумасшедшая — вы. — Но — кому? — Это нам и предстоит выяснить… А пока рекомендую вам все-таки встретиться с кем-нибудь из участников той презентации. — …Игорь Сергеевич, а почему вы мне верите? — запоздало спросила я. — Не знаю. Опыт. Интуиция. Или просто не верю в то, что красивые женщины так глупы: сначала пригрозить воровством, а потом это воровство и совершить. Как-то это очень примитивно. Он помолчал, затушил сигарету. — А потом… Знаете, Света, у нас с вами, оказывается, есть общие знакомые. С некоторых пор я тоже подстригаюсь у вашего мастера — у Евгения. Поскольку с Музой я уже наобщалась вдоволь, то сразу направилась к знакомому фотокору Тофику Абдуллаеву, чьими фотографиями были украшены криминальные заметки утренних газет. Тот даже не чувствовал за собой никакой вины. — Светик — это же мой хлеб. Я отщелкал две пленки, сдал их в наше агентство, а уж купят снимки или нет — дело не мое. Я даже не знаю, вышли ли мои снимки сегодня в газетах. Я положила перед ним две газетные вырезки. — Да, моя работа. Особенно горжусь, что успел нажать на камеру, когда к тебе губер подошел. Смотри, как ты улыбаешься хорошо. Тофик, как выяснилось, до этого ничего не знал о моих проблемах, а выслушав меня, лишь развел руками: извиняйте, мол… — А негативы у тебя сохранились? — Зачем тебе? — Хочу посмотреть, кто на замытом фоне. — Это я тебе и без негативов покажу, — и Абдуллаев «открыл» фото на компьютере. Снимки сразу видоизменились. Теперь уже на них кроме нас с губернатором появились другие гости: вот художник-редактор с рюмкой водки в руке, вот — с заискивающей улыбкой — хозяйка Муза… А это кто? На обоих снимках на заднем плане стояла молодая девушка, зачарованно смотрящая прямо в объектив. Лицо ее показалось мне отдаленно знакомым, но — убейте меня! — я не могла вспомнить, кто это. — А ты укрупнить можешь? — спросила я Тофика. — Нет проблем. — И он начал виртуозно работать «мышкой». Однако при увеличении задний план расползался, и черты лица той девушки только расплывались. Ничего не получалось. — Кого хоть идентифицируем? — наконец спросил Тофик. — Не знаю, — расстроенно ответила я. — Ну ты даешь, — обиженно сказал Тофик, — целый час ищем того, кого сами не знаем. Однако мой коллега, видно, вошел в раж охотника и продолжал щелкать другими кадрами пленки. Так мы проработали еще около часа, пока на одном из кадров не нашли то, что искали. На этом фото я тоже была, но как раз размытой, покидающей зал. Зато девушка, хоть и вполоборота, была видна достаточно четко. Мне хватило одного беглого взгляда… Батюшки! — Аня! Соболина! — Которая? — Тофик заглянул мне через плечо. — Да вот же — Анька! — я ткнула пальцем в экран. — Но откуда она взялась на выставке? Я ее там не видела… — Она там была всего минут десять, — как-то вдруг смутился Абдуллаев. — А ты так была увлечена собой в палантине… — А ты знаешь нашу Анюту? — Это не ваша Анюта, — снова смутился Тофик. — Это моя подружка. Оля. Она попросилась со мной на выставку. Девочка из провинции, ни разу не была на светском рауте. — А чего так смущаешься, если подруга? — Да понимаешь… Она еще маленькая. Ей только семнадцать в октябре исполнится. Ну так получилось, она живет у меня… — Ну ты даешь. — Да у нас, Света, все серьезно. Я жениться собираюсь. Вот тысячу долларов соберем и выйдем из подполья. — А зачем вам эта тысяча? — Тут, понимаешь, такая история вышла. Она приехала учиться в Питер, а у нее сумочку у рынка срезала. А эту тысячу у нее родители чуть ли не пять лет собирали… Я когда ее встретил, она аж сознание от слез теряла. Я ее подвести хотел, а ей и ехать-то некуда: в Питере только подруга матери, а Оля сказала, что, скорее, умрет, чем сознается в пропаже денег… Смутные сомнения стали закрадываться в мою душу. — А твоя Оля случайно не из Самары? Не Рожнова? — Рожнова, — обалдел Тофик. — А ты, стало быть, тот кавказец с рынка? Частный извозчик? — Что ты обзываешься? — обиделся Тофик. — Знаешь, как у нас мало платят? Вот и приходится подрабатывать… — Абдуллаев, да тебя убить мало!.. Из-за этой вашей тысячи долларов две женщины скоро в ящик сыграют. Дурак неумный! Соображать же надо!.. Мы еще минут десять переругивались, и Тофик пообещал мне, что лично, на правах жениха, позвонит Юлии Николаевне и Алле и во всем повинится за двоих. Уходя, я последний раз глянула на монитор. Как все-таки эта Оля похожа на нашу Соболину. Уже собираясь закрыть файл, я заметила сбоку от Оли-Ани молодого человека, который, как я вспомнила, прятался в конце презентации от меня за колонной. Второй раз у меня возникло ощущение, что лицо его мне знакомо. Но думать над этим мне было уже не интересно. Оля нашлась! За два дня ДО ЭТОГО… Совет Парубка не дал результатов. Два дня я беспрерывно общалась с теми, кто видел меня на презентации. Я опросила с десяток людей. Все они выражали мне сочувствие по поводу случившегося, но все путались во времени. Одни уверяли, что будто бы им кажется, что я была на празднике с ними до утра («Ну как же, Светочка, мы еще пили с вами часа в три ночи на брудершафт»); другие помнили меня в самом начале праздника, еще до приезда губернатора; как и во сколько я уходила — не помнил никто. Эти два дня я не появлялась в Агентстве, отключила мобильник, дома попросила маму не звать меня к телефону. Я даже не хотела думать о том, что происходило на работе. Парубок тоже не объявлялся. Вечерами я пыталась тщательно разобрать все мистические события минувших дней, но они рассыпались мозаикой, никак не желая складываться в единую логическую картину. Да и какая логика могла быть в том, что кто-то мечтал свести меня с ума… В ТОТ день… Наступила пятница. Я поняла, что не могу больше находиться в изоляции. Я злилась на Обнорского. Обижалась на бросивших меня Василису и Аську. Не понимала, почему не найдет меня Шах. Я должна была, наконец, выйти из подполья. И пусть меня уволят. Для себя внутренне я уже поняла, что после всего случившегося, после разговора с Соболиным вряд ли смогу работать в «Пуле». Сама не смогу. Но до этого я должна была встретиться и объясниться с Обнорским. Лично встретиться. И — без предупреждения. С утра пошел мелкий дождь. Наступало самое противное для нас с Аськой время года. Еще торговали бабули у метро последними — до заморозков — георгинами. Еще квартиры и офисы хранили — до включенных батарей — тепло уходящего лета. Но небо уже затянуло обложным дождем. Август — не август, сентябрь — не сентябрь. Вечером я натянула на себя джинсы, тонкий шотландский пуловер и поехала к дому Обнорского. Я буду стоять у этого подъезда, пока он не выйдет из своего джипа. Итак, была пятница. Восемь вечера. Лил дождь. Я потеряла заколку от волос, и все прохожие, наверное, видели во мне облезлую кошку. Хотя когда-то один знакомый мне человек говорил, что под дождем я выгляжу, как лесная нимфа. Или — наяда?.. А вдруг он не приедет? А вдруг его вообще нет в городе? Я поняла, что встретиться неожиданно не получалось. Тогда я с сожалением набрала номер его мобильника. — Андрей? Это Светлана. Нам обязательно нужно поговорить… Сегодня. Сейчас. Андрей помолчал, а потом устало сказал: — Ты ведь только что мне звонила: зачем повторяешься, я же все понял. Стой, как и стоишь, возле моего подъезда. Я уже подъезжаю… Я стояла с мокрыми распущенными волосами возле подъезда шефа и думала о том, что смертельно устала от всей этой мистики. Сзади меня темнел проем его парадной. Впереди мигнули фары его машины. Я поежилась. Буквально кожей почувствовала приближение смутной угрозы. Я не знала тогда, что в этот миг мистика закончится. Что я действительно пойму, что сошла с ума. Лампочка у подъезда качнулась на ветру, и я увидела, что навстречу мне шагнула… я. Я была в красном платье от Сони Рикель. Мои длинные светлые волосы, не любящие заколок, свободно струились по плечам. Я улыбалась мне моей особой улыбкой, которой в одно мгновение могла смести на пути и Зураба, и Бориса-купца, и валаамского аборигена Марэка, и даже самого Обнорского. Я улыбалась сама себе этой улыбкой. Я торжествовала над всем миром. И кровь от этого торжества просто застыла в жилах. Я не заболела? Я в своем уме? — Ты заболела, Света. Ты не в своем уме! — сказала я себе своим голосом и, отодвинув меня же самою плечом в темный угол парадной, сделала шаг в сторону первой ступеньки лестницы. — Хватит уже, Ася! — сказал кто-то из угла голосом Парубка. — Поиграла и — хватит!.. Мы сидели с Аськой и Игорем Сергеевичем в его машине у подъезда Обнорского. Андрея, оказавшегося в парадной в тот момент, когда я тихо сползала по стене, Парубок отправил домой, обещав через десять минут все объяснить. Обнорский, увидев меня в двух лицах, в состоянии полного раздвоения личности, только махнул рукой: — Игорь Сергеевич, я так устал от нее! Что бы она ни сказала… Я устал от нее. …Аська была уже без парика. Ее короткие черные волосы упрямо топорщились крутыми завитками. Прямо при Парубке она начала в машине сдирать с себя мое платье, только из-за тесноты и многочисленных пуговиц это не получалось. Она твердила, как заведенная: — Забирай! Оно все равно на мне, как на корове седло. — …Игорь Сергеевич, — помолчав, спросила я. — Вы когда все поняли? — Заподозрил еще тогда, на лавочке. Меня заинтересовала история, в которой вы, Света, за месяц приобрели новую «верную подругу», рассорившись с той, с которой дружили двадцать лет. Я встречался с Василисой. Она, Света, действительно переживает за вас. Я сглотнула ком. Прости меня, Васька! — Потом навел справки про Асю, — продолжал Парубок. (Аська при этих словах дернулась в машине, но тут же застыла). — Ася, оказывается, еще в детдоме… подворовывала. Не корысти ради, спортивного интереса для… Некая разновидность клептомании. — Я не хотела… Я хотела быть, как Света, — горько вздохнула Барчик. — Она завидовала вам, Света. Вашей красоте. Удачливости. Легкости. — Я — легко живу? — вспомнила я весь кошмар минувшего месяца. — Так Асе казалось. Она хотела побыть в вашей шкуре, что ли… Хотела даже в некотором роде заменить вас в этой жизни. От имени вас поздравлять с днем рождения Васину мать. Пить кофе в вашем любимом баре, выслушивая комплименты бармена. Кокетничать с Обнорским по телефону (Ася ведь хороший голосовой имитатор). Для этого она и придумала весь этот карнавал. К тому же, Света… э-э… вы ей понравились. И она вас ревновала. И к Беркутову, и к Обнорскому… Хотела поссорить с обоими… Поверьте, я в этом кое-что понимаю…— Мне показалось, что Парубок покраснел (хоть и было темно). Какое-то время мы сидели молча. Только Аська пыхтела, все еще пытаясь освободиться от платья. — Значит, тот первый, странный разговор Обнорского… — Это Ася звонила вам. Поэтому Андрей ничего и не понял, когда вы стали приставать к нему с вопросами о любимых расцветках платья… Я досадливо поморщилась. Я ведь почувствовала тогда странную растяжку в его словах. Вот что значит — нет слуха. — А когда вы окончательно поняли? — продолжала я. — Вчера. Но до этого я — после вас, кстати, Света, — побывал у фотографа Тофика. И он показал мне снимки, которые вы тоже рассматривали. Только вы, Света, заинтересовались девушкой и совсем не обратили внимания на молодого чернявого человека рядом. — Я обратила внимание. — Но не узнали в нем… переодетую Асю. Как же я не догадалась! Те же внимательные глаза, тот же упрямый лоб, как у молодого бычка… — А Ася в тот день все время ходила за вами следом. А потом повторила все те же манипуляции с палантином. И ушла с выставки в вашем платье и в шифоне. — А дальше? — А дальше, вчера, я поехал на съемочную площадку, разговаривал с актерами. Рассказал о своих подозрениях Беркутову. Он, кстати, Света, по-моему, не на шутку в вас влюблен, — улыбнулся в темноте Парубок. — И Андрей предложил мне остаться, поскольку съемочная группа праздновала день рождения Барчик. — Так это вы — «школьный приятель» Беркутова? — удивленно переспросила Ася. — Да, и тоже с детства люблю маскарады. Андрей порылся в реквизитах и нашел для меня приличную шкиперскую бороду и усы… Так вот. Я увидел, как эта девочка, прожившая много лет в детдоме, со слезами принимала цветы, подарки. Понял, как ей не хватает дома, тепла, подруг… Понял также, что она хочет стать хорошей актрисой и постоянно примеряет на себя разные роли… — Но как вы убедились… в главном? — снова спросила я. — Я обратил внимание на то, что на Асе был серебряный гарнитур. В частности, цепочка с тельцом. Это ведь ваш знак зодиака, Света? А у Аси должна быть дева. Мы еще какое-то время помолчали в машине. В это время мне позвонила Муза. — Света, ты не дуешься? Перестань. — Твой палантин нашелся. — Да фиг с ним! Тут такие дела!.. Мне из Парижа факс пришел. До них как-то дошли твои снимки из газет. Ну где ты и губернатор рядом. Текст они, наверное, не читали… Ну извини… В общем, администрация парижской выставки дает мне льготные условия по аренде стендов, а также предлагает помощь в знакомстве с возможными партнерами. Но… При одном условии: что именно ты будешь вживую демонстрировать палантины на выставке. Света! Это такая удача для нас обеих. Контракт на год! Соглашайся! Выручай! Хоть сейчас сразу не отказывай. У нас на раздумье — сутки. А дальше — Париж, Канны, Бретань… Белые пароходы… — Новые проблемы? — второй раз за эти дни спросил Парубок. — Да нет. Нет проблем. Как я все-таки устала за эти дни. — У меня предложение, — сказал Парубок. — Дело — к ночи. Я развезу вас по домам. Утром вы, Ася, возвращаете палантин Музе Гурьевне. А вы, Света, должны хорошенько выспаться и — в «Золотую пулю». Разговор с Обнорским я беру на себя. — Спасибо, Игорь. …Возле дома меня ждала… Аня Соболина. Она, рыдая, бросилась мне на шею. — Света, ты такое для меня сделала! Ты даже сама не знаешь, что ты сделала для меня… — Аня, да что произошло? — у меня не было сил даже удивляться. — Света, ведь ты же Олю Рожнову нашла? — Да, а при чем тут ты? — Ой, Света! Мама ведь мне никогда ничего не рассказывала. Она развелась с моим отцом, когда я была маленькая (она говорила, что мой отец умер). А отец, оказывается, уехал в другой город, на Волгу. Там женился, у него родилась дочь… Два месяца назад, ты знаешь, у меня умерла мама. Я думала, что у меня теперь кроме Вовки и Антошки больше никого нет на свете. А как оказалось, есть отец и сестра Оля. Ты ведь, наверное, не знаешь, я до замужества была Рожновой. Света, ты для меня такое сделала! Я только сегодня все узнала… И Аня снова заплакала. Теперь, как я уже понимала, от счастья. — Света, я побегу машину ловить: у меня мужики одни дома остались. Они знают, что я, не дозвонившись, к тебе поехала. Завтра Алла Михайловна прилетает, Юлия Николаевна будет, Тофик с Олей. Ты придешь? Я подняла голову и взглянула в светящиеся окна своей квартиры. Я знала, что в черной августовской ночи этого города мерцают сейчас и другие светлые квадраты: окна Соболиных, Парубка, Аськи, окна Обнорского. Выстраиваясь в теплую желтую вереницу, они представились мне огнями красивого уходящего вдаль белого парохода. Уходящего в моря с теплыми течениями к далеким новым берегам… «Картинка» с этим морем была настолько реальной, что я просто физически ощутила соленую влагу на щеках и губах. Брызги волн? Соленый ветер?.. Вот только я не могла рассмотреть в этом ярком видении… себя. Я — где? С кем? С веселыми, но незнакомыми людьми на палубе этого парохода или — на берегу с родными мне Шахом, Анютой, Родькой, Князем? Те, с палубы, улыбались и манили: «Давай с нами!» Эти, на берегу, стояли с грустными лицами: «Останься!» Нонка таращила глаза, пытаясь вглядеться вдаль. Обнорский виновато хмурился. Где же я-то? — …Света! Ты — что? Ты придешь? — Анюта поежилась на холодном ветру. Я увидела ее словно уже со стороны. — Беги, Аня, замерзнешь. Я очень за тебя рада. И обязательно приду. — Я еще раз взглянула на окна-иллюминаторы. — Как только вернусь из ОВИРа… |
|
|