"Дело о спасении телезвезды" - читать интересную книгу автора (Константинов Андрей)

ДЕЛО О ЗАБРОШЕННОЙ ДАЧЕ

«Скрипка Алексей Львович, 31 год, заместитель директора Агентства по административно-хозяйственной части. Убежден, что обладает врожденными талантами не только в области коммерции, но и в сфере журналистики. Требователен к соблюдению сотрудниками „Золотой пули“ правил внутреннего распорядка. Семейное положение — холост. Сверхкоммуникабелен. Внеслужебные отношения с сотрудницей Агентства Горностаевой В. И. довольно запутанные…»

Из служебной характеристики

Высунув язык, я прилежно рисовал на листе ватмана угрожающий плакат: отвратительная скрюченная «беломорина» перечеркнута красным крестом наподобие знака «Остановка запрещена». Рядом стоят: румяный я, нарисованный очень любовно, и румяный же Спозаранник, выписанный… ну, скажем, реалистично. Они оба провозглашают: «Черт с вами, курите! Но не отравляйте жизнь пока еще здоровым людям!»

Внизу приписано черным: «В соответствии с Указом президента курить на территории Агентства категорически запрещено!»

Отступив на шаг, я осмотрел свое произведение. Потом подошел и приписал к нижней надписи еще два восклицательных знака. Достали они меня, эти отравители атмосферы в Агентстве. И больше всех, между прочим, сам Обнорский, который упорно не желал расстаться с пагубной страстью и подписать многократно подпихиваемый мною приказ о материальной ответственности за курение в Агентстве. Потому что понимал, что больше всех платить придется ему.

Закончить свой труд я не успел, потому что в мой кабинет вошла Горностаева и, не успел я ее удержать, как она со стоном рухнула в кресло. Махнув рукой, я продолжил рисовать. А она немного последила за мной странным взглядом (у нее в последнее время все чаще какой-то странный взгляд) и сказала низким голосом (который тоже отчего-то стал низким только в последнее время):

— Леш, поговори с Обнорским.

— На тему?..

— На тему меня. — Она всхлипнула (что тоже стало в последнее время частым явлением). — Я больше не могу.

— Один мой знакомый очень боялся покупать жене белое и обтягивающее. И заставлял ее носить черное и просторное. Однажды они приехали в Запорожье и поймали машину, чтобы ехать к родственникам на Бабурку (это район такой). Жена села на заднее сиденье. А мой знакомый сел впереди. Когда они приехали и вышли, обнаружилось, что у жены сзади — огромная дыра на брюках. Оказывается, водитель долго возил на заднем сиденье протекший аккумулятор. Тогда-то мой знакомый понял — ни от чего в жизни нельзя застраховаться.

— Это ты к чему? — спросила она настороженно.

— Потом объясню. Так о чем я должен поговорить с Обнорским?

— Меня гноит Соболин.

— Это как? — спросил я и стал по-боксерски разминаться. — Кто смеет гноить мою женщину?

— Он поставил меня вне очереди, — серьезно и надрывно продолжала Горностаева. — Светкина очередь была заступать по психам…

Тут, пожалуй, самое время объяснить, что Соболин добился от Обнорского важного нововведения — все журналисты Агентства обязаны были отдежурить по неделе в должности «дежурного по ненормальным», которые все чаще одолевали «Золотую пулю» визитами, не говоря уже о письмах, факсах и телефонных звонках. Почетного права выслушивать весь этот бред лишены были лишь сам Обнорский, Агеева, да мы со Спозаранником. Но не из-за особой занятости вышеперечисленных. Просто опыт показал, что у нас четверых, как ни странно, совершенно не хватало такта и ума общаться с такими людьми. Скажем, Агеева, слушая человека (с кандидатской, между прочим, степенью), который рассказывал ей о новых способах тотальной слежки за ничего не подозревающими гражданами, — разоржалась так, что довела его до полного бешенства, и он расколотил всю посуду в кафе. Я собственноручно спустил с лестницы братка с поехавшей крышей — он утверждал, что барыга, которого он крышует, на самом деле — инопланетянин.

Из кабинета Спозаранника двоих увезли с сердечным приступом после перекрестного допроса, им учиненного. Что же касается Обнорского, то ему довелось принять всего одного клиента. Доподлинно никому не известно, что же между ними произошло, но Ксюша утверждает, что это была миловидная особа, считавшая себя ходячим «банком спермы» для великих людей. Видимо, в ее «список великих» попал и Обнорский. Во всяком случае, в тот день из кабинета шефа донесся такой рев и грохот, что наша охрана на всякий случай вызвала милицию, которая и увела растрепанную «банкиршу», а исцарапанный и всклокоченный Обнорский заперся в кабинете и до позднего вечера играл в нарды с Повзло.

В последнее же время с психами успешно конкурировали киношники во главе с шумным Худокормовым, которые расположились в «Золотой пуле» всерьез и надолго, дабы запечатлеть на кинопленке наши бессмертные творения — сборники новелл «Все в АЖУРе». Мы думали, что киношники отпугнут психов, но все вышло наоборот — психов в Агентстве стало еще больше. Видимо, они нашли своих «братьев по крови».

Горностаева продолжала:

— За эту неделю я выслушала семерых контактеров с инопланетной цивилизацией, двоих подвергшихся сексуальному насилию со стороны Президента, пятерых беременных от губернатора, причем из них двое — мужчины…

— Вообще-то сейчас осень, время обострений, — сказал я с состраданием. — Скоро будет легче…

Валя тихо заплакала.

— Леша, я ведь приличный репортер…

— Я, между прочим, тоже. Но, понимаешь, Валя… Есть такая работа — Родину защищать! В смысле обеспечивать бесперебойную работу нашего коллектива. И, как говорит наш любимый шеф, строить Собор мы должны сообща! Каждый камушек важен!

— Леша, я серьезно, — сказала она и заплакала громче. Это, кстати, тоже стало часто повторяться в последнее время, и я подумал, что надо бы поговорить с моим знакомым психоаналитиком. Бывшим замполитом, кстати говоря…

— А если серьезно, — сказал я, осторожно выписывая последний восклицательный знак, — просеивай информацию, отделяй мух от котлет. Может, что-то и попадется.

— В разговоре с забеременевшим от губернатора ветеринаром? — усмехнулась Валентина. — Да ты хоть раз…

В кабинет заглянула Завгородняя, прервав горностаевский порыв.

— Не целуетесь? — констатировала она удивленно. — Лады… Валька, тебя Соболин кличет.

Горностаева вздохнула и встала. Немного помедлив, она бросила на меня жалобный взгляд и направилась к дверям, утирая слезы.

— Валя, ты очень любила эту юбку? — спросил я.

— Почему «любила»?

— Ты села на баночку с тушью. И у тебя сзади теперь очень симпатичное пятно.

Горностаева ахнула и, изогнувшись, принялась разглядывать огромную кляксу на светлой юбке. Глаза ее вновь наполнились слезами. Я не мог остаться безучастным, особенно когда отметил, что Валя вопреки обыкновению (тревожный, кстати, факт) не обвинила в случившемся меня.

Я прищурился и сказал:

— Погоди-ка…— подойдя к креслу, я достал из его глубин полураздавленную пластиковую баночку с тушью. — Осталось еще немного. Повернись!

Через несколько минут бежевая юбка Горностаевой сделала бы честь любому модельеру, вручную расписывающему ткани, — нежные леопардовые пятна покрыли округлости моей дамы так естественно, как будто были там с момента покупки.

— Я с тобой пойду, — заявил я в припадке благородства и галантно предложил ей локоть.

В приемной Соболин разговаривал о чем-то с седоватым худым мужчиной в берете. Когда мы зашли, он, не обратив на меня никакого внимания, обрадованно заорал:

— Ну наконец-то! Вот, Василий Палыч, та самая Валентина Ивановна, о которой я вам рассказывал. Она вас внимательно выслушает и примет все необходимые меры.

Василий Палыч принялся недоверчиво разглядывать Валю. В особенности (что мне очень не понравилось) ее ноги. Осмотр его не удовлетворил, и он тихо зашептал Соболину:

— А вы уверены, что она… э-э… компетентна?

Мерзавец Соболин зашептал ему в тон:

— Доктор физико-технических наук.

Ведущий специалист спецотдела Администрации президента. У нас проходит педагогическую практику. — Он нагло подмигнул Валентине и громко сказал: — Валентина Ивановна, позвольте вам представить:

Василий Палыч Коровин. Физик-самоучка.

— Очень приятно, — мрачно улыбнулась Горностаева. И кивнула на меня: — Мой ассистент. Присаживайтесь.

Соболин наконец заметил меня и собрался было запротестовать, но я показал ему кулак, и он исчез.

— Я думаю, что нам следует разговаривать не здесь, — таинственно процедил Коровин.

— Полная звукоизоляция, тройное кольцо охраны, — компетентно успокоил его я.

Горностаева посмотрела на меня с благодарностью.

Коровин вздохнул и начал рассказывать.

На все про все мне хватило пяти минут.

Каширин вешал на стенку очередной портрет какого-то оскаленного монстра, а Зудинцев сидел за столом, внимательно изучая распечатки мобильных телефонов, когда дверь распахнулась и в нее, пропустив вперед секретного физика, зашел я. За нами плелась Горностаева. Указав физику на диван, я подошел вплотную к Каширину и сказал ему несколько слов. Он кивнул и вышел, а я повернулся к Коровину.

— Вот, Василий Палыч, наш секретный отдел. Сейчас все и решим.

Зудинцев посмотрел на меня внимательно, встал, присел к Коровину и молча пожал ему руку. Я сунул Михалычу несколько листков бумаги, исчреканных вдоль и поперек какими-то схемами, — те, что сунул мне перед этим сам секретный физик.

— Вот, полюбуйтесь, Георгий Михайлович… Спасибо Василию Палычу, а то бы так и не заметили. И кто бы отвечал?

— Да уж…— неопределенно сказал опытный Зудинцев.

— Как легко понять из этих расчетов, — продолжал я, напирая на слово.«легко», — Василий Палыч обнаружил критическую ошибку в электронных схемах наших ракет «земля-воздух». Да, Василий Палыч?

— Да, — скромно подтвердил Коровин. — Они не долетят.

— Докуда? — осторожно поинтересовался Михалыч.

— Ни докуда не долетят, — сокрушенно посетовал Василий Палыч.

— Нужно что-то срочно предпринимать, — пискнула Горностаева.

Зудинцев решительно встал и пошел к телефону. Набрав несколько цифр, он сказал в трубку металлическим голосом:

— Алло, пост номер один? Говорит Беркут. Немедленно отмените все пуски в квадрате ноль-пятнадцать!.. Не знаю. Как хотите! Это приказ. И немедленно соберите научный совет. Сейчас к вам подъедут.

Пока он разговаривал, Василий Палыч, побледнев от гордости, встал и расправил плечи.

— Спасибо вам, — с чувством сказал Зудинцев, повесив трубку, — товарищ… э-э…

— Коровин.

— …Товарищ Коровин. Вы согласитесь побеседовать с нашими научными специалистами?

— Ну разумеется…— горячо закивал физик. — Понимаете, плата наведения боеголовки в наших ракетах…

— Тс-с! Не здесь! — перебил его Михалыч.

— Да-да… Я понимаю.

Дверь открылась, и Каширин пропустил вперед двух санитаров и врача.

Здравствуйте, товарищи! — высокомерно поприветствовал их Василий Палыч и сухо пожал санитарам руки. — Поедемте, время не ждет. Георгий Михайлович, вы с нами?

— Нет-нет, — с сожалением отказался Зудинцев. — Не могу оставить пост.

Василий Палыч прищелкнул каблуками, и процессия вышла за двери.

А мы пошли в кафе. Когда мы утерли слезы и привели себя в порядок, я повернулся к Горностаевой. Ей отчего-то совсем не было смешно.

— Видишь, как просто? — спросил я у нее.

Но она не успела ответить — влетел Соболин.

— Везет тебе, Валюха, — хихикнул он. — Еще клиент подтянулся. Допивай, он тебя в отделе ждет.

Валя бросила на него такой яростный взгляд, что он примиряюще улыбнулся:

— Да ладно, сегодня же пятница! Это последний. Обещаю. На следующей неделе по психам дежурю я. Татьяна Петровна, кофейку…

Я кашлянул и, похлопав Горностаеву по руке, заявил:

— Соболин, будь друг, уступи его мне?

Соболин поглядел на меня, потом на Горностаеву и кивнул. Я поинтересовался:

— А что за клиент?

— Вот такой дед! Пчеловод!

Валя сидела за столом, подперев подбородок. Я расположился на диванчике, а «пчеловод» — дедушка, похожий на крестьянина с картины «Ходоки» — сидел посреди комнаты на краешке стула и робко излагал.

— Мы вашу «Явку с повинной» всегда читаем, Люська моя специально за ней на станцию ездит на велосипеде. А зимой — пешком.

— Люська — это жена ваша? — спросила Валя.

— Дочка. Я вдовец.

— Так что произошло у вас? — спросил я нетерпеливо.

— Да не произошло пока…— покачал головой дед. — Боюсь, что произойдет. Мы в Васкелово живем. Была дача. А как Верочка умерла, мы туда и вовсе перебрались. Люся у меня — инвалид второй группы, не работает. Пенсии у нас маленькие.

А за городом легче прожить, понимаете?

Огород посадили, кроликов завели, ну перебиваемся как-то…

Дед замолк и почесал лысину.

— Понимаю, — сказал я, начиная напрягаться. — И что же?

— Рядом с нами участок был заброшенный — на озере прямо, на отшибе. Там наши знакомые жили, старики совсем. Умерли в позапрошлом году, и стоял дом пустой…

А недавно там кто-то появился. Странные какие-то люди…

— Купили участок?

— Да нет, в садоводстве никто про них не знает. Участковому сказал — он обещал прийти, но, говорит, никак застать не может.

— И что же такого странного в этих людях?

Дед так тянул время и долго шамкал, что мне нестерпимо захотелось уже сейчас, не дожидаясь конца этой захватывающей истории, спустить его с лестницы.

Так вот ведь я и говорю. Во-первых, окна как стояли заколоченными, так и стоят. По дому опять же всегда какая-то работа есть, но никто не стучит, не пилит — тишина мертвая стоит. А по ночам ящики какие-то таскают, брезентом накрытые. И, главное… все время кто-то дежурит — вроде как охраняют. Но если кто приходит — не отзываются.

— Может, они там картошку хранят? — спросила Горностаева.

— Так ведь, может быть…— послушно кивнул он. — Да только позавчера загавкал мой Ганька в три часа ночи. Я и встал — все равно больше не засну. Смотрю в окно — к тому участку машина подъехала…

Оделся, пошел посмотреть. Спрятался за елкой — они ящики таскать стали.

— И что? — совсем уж нетерпеливо спросил я.

— Гранаты в таких ящиках возят, вот что! — неожиданно рявкнул дед. — В других, поменьше, — запалы, отдельно. А в этих — фанаты. РГД-5! Вообще-то я на Ржевском полигоне до пенсии служил.

— Угу, — сказал я, обрадовавшись тому, что пчеловод наконец-то дошел до сути. — Гранаты, значит… И что, дочка ваша тоже их видела?

— Нет, я ей не говорю. У нее сердце больное, чего волновать-то зазря?

Я уже открыл рот, но Горностаева предусмотрительно меня перебила:

— Получается, кроме вас, их никто не видел?

— Не знаю…— вздохнул дед.

— Слава Богу, — сказала Валя, когда пчеловод покинул Агентство.

— Почему? — спросил я. — Славный, по-моему, дедуля, да и тема вполне перспективная…

— Скрипка, ты что, чокнулся? — стала грубить Горностаева. — Какая еще «перспективная»? Ты что, не понимаешь, что это полный бред — гранаты, запалы?.. Ты же сам говорил: осень, пора обострений!

— А еще я говорил, что нужно «отделять мух от котлет», как выражается наш президент! — обиделся я. — И, по моему мнению, здесь есть за что зацепиться нормальному инвестигейтору! Вот и Соболин тебе подтвердит…— добавил я, увидев, что в кабинет входит Соболин.

Вовка изобразил крайнюю занятость и тут же попытался выскользнуть в коридор, но я железной рукой взял его за шиворот и быстренько, в трех предложениях, посвятил в суть дела.

Соболин помотал головой и вгляделся в висящую на стене карту Ленинградской области.

— Вот что значит «с кем поведешься»…— сказал он, почесав свою волосатую башку. — Да ну, Леха, чепуха это все. Васкелово — это ж тебе не Малые Говнюшки какие-нибудь! Место густонаселенное, все на виду… Ты что, не знаешь эту старую вохру? Да они на кого хочешь стучать готовы. На самом деле, кто-то возит стройматериалы, а что ночью, так халтурят, вот и все.

— В камуфляже? — спросил издевательски я.

Соболин ласково улыбнулся.

— Слушай, я у тещи на даче тоже в камуфляже хожу, и тесть в камуфляже, и сама теща. Удобно ведь.

Горностаева улыбнулась ему в ответ и засобиралась домой, но я не сдавался:

— Думаешь, этот дедуля приперся в город только для того, чтобы настучать на соседей?

— Ну он же не в ГУВД приехал, а к нам.

Значит, прославиться хочет… Топайте домой, я сегодня остаюсь — Обнорский просил подправить сценарий по моей новелле.

Приятного уик-энда.

Он легкомысленно щелкнул пальцем по карте и сел за компьютер. Валентина сгребла со стола в сумочку пару килограммов всяких женских мелочей и пошла к выходу.

Я пожал плечами — ленивцы. Одно слово, ленивцы.

Пройти через коридор было не трудней, чем преодолеть полосу препятствий какого-нибудь элитного спецподразделения.

На полу валялись кабеля и шланги, все подоконники были усыпаны окурками, во все стороны шлялись какие-то люди и орали так, будто на свете не существовало телефонов, а им всем непременно нужно было связаться с другим городом. Так в наших помещениях снималось кино, про нас же, любимых.

Все вопросы о том, каким образом киношники создадут мой неоднозначный образ, сами собой отпали, как только меня познакомили с исполнителем этой роли.

Стас Красневич произвел на меня столь неизгладимое впечатление, что я чаще стал поглядывать в зеркало, пытаясь обнаружить в себе те неисчислимые достоинства, которые он старательно изображал на съемочной площадке. И, кстати, я был чуть ли не единственным сотрудником «Золотой пули», который при виде «своего» персонажа не пускал ядовитую слюну и не исходил бешенством.

Мы прошли сквозь полосу препятствий с наименьшими потерями: Валя чуть не сломала каблук, а я опрокинул какой-то фонарь на столик гримера — только и всего. Благополучно выскользнув из Агентства, мы сели в мою машину.

Горностаева напряженно молчала. Нужно было разрядить обстановку.

— Был у меня один приятель, — начал я бодро, — учился на киноактера. И однажды ему досталась роль глухонемого. Он поставил перед собой задачу идеально подготовиться к съемкам и решил не разговаривать неделю. Мало того, он еще и ничего не слышал — поскольку вставлял в уши специальные затычки. Он уже начал находить особую прелесть в состоянии глухонемого, как вдруг выяснилось, что его жена полюбила другого мужчину и бросает его с дочкой, престарелой тещей и собакой породы бобтейл. Но выяснилось это лишь после того, как он вновь обрел способность слышать и говорить. И как ты думаешь, что он сказал первым делом?

Горностаева посмотрела на меня грустно и спросила:

— Что ты сказал?

Я понял, что нужно принимать более эффективные меры.

— Валя, тебе нужно взяться за это дело.

Валя, отвернувшись, смотрела в окно.

— Склад оружия в Васкелово? У всех на глазах? Чушь это, Леша, прав Соболин.

— А я считаю, что, просеяв информацию, можно выйти на что-то…

— Да не тот это случай, Скрипка, не тот. Вон у моего знакомого на даче вообще полтанка стоит. Участок такой в Синявино получил. И что теперь?

— Ладно, — мирно согласился я.

— Что «ладно»?! — совершенно нелогично взвилась Горностаева. — Сами хотите, чтобы у людей глаза горели, про Соборы всякие болтаете…

— Сейчас зажжем тебе глаза, — весело заявил я. — Поехали в «Пассаж» юбку покупать!

— Гад, — коротко сказала моя любимая.

Я засмеялся и повернул на Садовую.

Я стоял у примерочной с целой охапкой юбок. Когда с шумом раздвинулись занавески, мне стало видно Горностаеву в такой позе, что я поморщился и снова их задернул. Сунув в примерочную следующую юбку, я не удержался:

— Валь, а давай завтра на природу съездим? Суббота же!

— Давай, — сдавленно отозвалась Горностаева. Чего-то там у нее, видно, не застегивалось. — Агеева в Павловск приглашала…

Она вновь показалась в щели между занавесок, теперь уже в каком-то монашеском обличье. Я помотал головой.

— С Агеевой не поеду. Вот эту, — я подал ей очередную юбку.

— Ой, эта хорошо, — донеслось из-за занавесок через пару минут кряхтения и сдержанной ругани, — только блузки у меня к ней нет… Девушка, а подберите, пожалуйста, какую-нибудь белую блузочку, попрозрачнее…

Продавщица, стоявшая рядом, кивнула и отошла. А я, наоборот, зашел.

Такая — в одной легкой юбке и прикрывающая руками полную грудь — она нравилась мне гораздо больше. Совладать с собой мне помогло деликатное покашливание продавщицы. Пришлось выйти.

— Как насчет Васкелово? — спросил я.

Горностаева высунулась из примерочной и посмотрела на меня как на идиота.

Мне ничего не оставалось, как округлить глаза и разудало заявить:

— Покупаем! Только ничего не снимай!

Сидя в электричке, я разговаривал сам с собой. Эта привычка появилась у меня после истории с женщиной-вамп Ингой Дроздовской, из-за которой я чуть не приобрел раннюю седину и едва не потерял Горностаеву…

— Куда я еду? На этот простой вопрос довольно просто ответить— в Васкелово. А зачем? Вопрос некорректный, скорее, «в результате чего?» Ну и «чего»?

Очередной ссоры с Валентиной Ивановной Горностаевой. На почве?.. На почве отсутствия взаимопонимания и уважения друг к другу.

— Сам-то понял, чего сказал?

— Да не очень…

— Билет есть? — Этот вопрос донесся откуда-то извне, и я не сразу на него среагировал.

Показав контролеру билет, я вновь погрузился в себя, избрав другую форму внутреннего общения, — больно уж странно смотрела на меня сидящая напротив девушка с корзиной. Из корзины время от времени показывалась пушистая голова огромного кота. Кот посматривал на меня странным немигающим взглядом, и я мысленно стал обращаться к нему.

«В сущности, дело было так, дорогой котик! Мы приехали ко мне с твердым, как мне казалось, намерением незамедлительно заняться любовью. Зря зеваете, уважаемый, этим мы еще недавно занимались с очень большим удовольствием, но…

Что-то изменилось в последнее время, не зря я волновался. В самый ответственный момент Горностаевой приперло поговорить со мной о чем-то важном. Понимаешь, наши дамы частенько норовят завести беседу в самое неподходящее время…

Короче говоря, мне пришлось встать, принести «попить», отреагировать на «что-то покурить захотелось» и покивать на «прости, я что-то не в форме».

Не обязательно так нагло потягиваться, лохматое ты чудище, когда разговор идет о самом сокровенном…

Сперва она разрыдалась. Потом снова завела волынку про несостоявшуюся журналистскую карьеру и издевательства начальства. Затем изящно перешла на мою «толстокожесть» и отсутствие элементарной чуткости. Ну а дальше мы поругались.

Да, конечно, не следовало мне снова приводить в пример это злосчастное Васкелово, но ведь она первая заговорила об отсутствии настоящего дела!

И не надо жмуриться, глупый ты кот, — тут ведь дело принципа! Как говорит наш любимый Обнорский: «Расследований нет там, где нет расследователей!» А это значит, что нельзя отбрасывать информацию, какой бы глупой она ни показалась сначала. На это Горностаева сказала, что раз так, я должен был отправиться в Министерство обороны с безумным физиком Коровиным. А я позволил себе несколько грубое сравнение жопы с пальцем, заявив, что она их путает. Видимо, то, что мы лежали в постели, придало этой фразе некоторую двусмысленность — и Горностаеву понесло. Следуя извечной женской логике, она припомнила мне все: Ингу, жену профессора Бессонова, гримершу съемочной группы Лялечку и в довершение всего приплела туда же Завгороднюю, к которой я, видит Бог… Конечно, нахальное ты животное, я был не прав, напомнив про Гарри Два Ствола, но это же была чистая самооборона!

«Катись в свое Васкелово!» — сказала она и снова зарыдала. Вот я и качусь…

А на хрена? Сам не знаю».

Кот смотрел на меня с издевкой, было видно, что он со мной не очень-то солидарен.

«Станция Васкелово!» — сказал репродуктор.

Я встал и застегнул куртку.

— Умный у вас кот, — дружелюбно сказал я девушке с корзиной.

— Это кошка, — возразила она.

— А, ну тогда все ясно, — озадачил я ее окончательно и вышел из вагона.

Сверившись с адресом деда, записанным на бумажке, я заглянул во двор.

— Эй! Хозяева дома?

Залаяла собака. Из сарая, стоящего рядом с домом, вышла полная женщина, тяжело опираясь на палку.

— Вам кого?

— Вы Людмила? — догадался я.

— Да. А вы ко мне?

— Я вообще-то к Алексею Ивановичу.

Он дома?

— Нет. — Она отворила калитку и сделала приглашающий жест. — Папа в Сосново поехал, к сестре. Вечером вернется…

А у вас что-то срочное?

— Да нет, просто мимо проходил, дай, думаю, зайду.

Так заходите, чаю попьем. — Она вновь махнула свободной рукой.

— Нет, спасибо, — отказался я. У дома надрывался лохматый кобель, а может, и сука. «Собаки мне только не хватало», — подумал я, и вслух сказал: — Я пойду. А как к озеру пройти, не подскажете? Говорят, там очень красиво.

— Красиво, правда. А вот до поворота пройдете и налево — там сами увидите.

— Спасибо!

Я пошел по заросшей дорожке, совершенно не понимая, зачем я это делаю. За поворотом показалось озеро — такое красивое и печальное, что я тут же решил вернуться домой и помириться с Валей. Вот только посмотрю на этот дурацкий дом и поеду… Лучше бы я поехал сразу.

Я шел вдоль забора, тянувшегося до самого берега. Заметив кривую раздвоенную рябину, я забрался на нее и заглянул во двор.

На небольшом участке стоял заброшенный темный домик, ставни заколочены, тропинка к крыльцу притоптана, справа от дома небольшой сарайчик, дверь которого забита крест-накрест. Я посмотрел на крышу — труба не дымилась. Дом выглядел абсолютно нежилым.

Все было так, как и описывал старик.

Я спустился и пошел вдоль забора. На калитке висел новенький замок и сверкали крепкие недавно смазанные петли. В этом не было ничего странного, тем более преступного, и я еще раз подумал, что сейчас развернусь и уеду домой. Но тут, как на грех, мне на глаза попался крепкий чурбан, валявшийся под кустами. Я подкатил его к калитке и встал на него, взявшись руками за доски. Заглянув во двор, я заорал что есть мочи:

— Есть кто-нибудь?

Тишина. Я огляделся по сторонам, встал ногой на замок и перебрался через калитку.

Еще раз оглянувшись, спрыгнул. Фиг его знает, зачем.

Подойдя к дому, я громко постучал в дверь.

— Есть тут кто живой? Ау!

Снова никто не отозвался, и я несколько раз подергал дверь. Она была закрыта. Я спустился с крыльца и попытался заглянуть в наглухо забитые окна — ничего.

Я направился к сарайчику, с трудом пробираясь по заброшенным грядкам. Подойдя, я посмотрел в щелку. Из забитого окошечка под потолком в сарайчик пробивалось немного света — были видны лопаты, грабли, мешки с песком. Короче, ничего необычного.

Можно было ехать домой. Я выпрямился, и в этот момент началась гроза. Мне не повезло — молния угодила прямо в меня, да так, что из глаз посыпались искры, и я даже не успел удивиться самому факту этого природного явления в столь позднее время года. Короче говоря, я просто отключился. А может быть, и умер — какая разница…

Башка болела так, что, казалось, разорвется на части. Открыть глаза было очень трудно, на них кто-то приклеил по килограммовой гирьке. А когда я их все-таки открыл, то выяснилось, что прямо передо мной стоит человек в камуфляже, черной, надвинутой на глаза, шапочке и темных очках. Лица его не было видно из-за очков, поднятого воротника ватника и не желающего нормально работать зрения.

— Что вам тут надо? Кто вы? — почти вежливо спросил он. Звуки его голоса бухали по моим барабанным перепонкам, как фанфары военного оркестра.

— А… Я…— Мой мозг потихоньку идентифицировал этого мужика с «молнией» и искрами из глаз. Жаль, что это была не гроза. — Я из риэлтерской фирмы «Фазенда»…

Кажется, этот участок продается… Мне соседи сказали…

— Документы есть?

Я попытался пошевелиться, но у меня ничего не получилось — эта очкастая сволочь успела меня связать. «А то ты не проверил!» — подумал я и на всякий случай замямлил:

— У меня нет… Я дома оставил. У меня тут дача недалеко, на Широкой улице…

А вы кто — хозяин?

— Риэлтеры через забор не лезут…— мудро заметил очкарик и, словно прочитав в моих глазах упрек насчет проверки документов, полез в мой карман. — Сейчас разберемся…

В его руках появились мой мобильный телефон и портмоне. Открыв его, он достал удостоверение и присвистнул:

— Риэлтер, значит… Из Агентства журналистских расследований? — Он смачно сплюнул на пол. — Твою же душу мать…

Я прикрыл глаза, пока он смотрел на меня, играя желваками.

— Что дальше? — обратился он то ли ко мне, то ли к себе.

— Был у меня знакомый, — сказал я невинно, — промышлял по молодости скромным разбоем. Ходил вечерами на плохо освещенную платформу станции «Пискаревка» и вырывал из рук зазевавшихся дачниц хозяйственные сумки. Все было хорошо, и он даже ни разу не попался, но однажды в такой вот выхваченной сумке он нашел запечатанную папку с грифом «Совершенно секретно». «Что дальше?!» — спросил он таким же тоном, как и вы, любезный…— Мужик посмотрел на меня с изумлением. — Кстати, в КГБ, куда он отнес свою страшную находку, рассчитывая на серьезное поощрение, его сильно побили, а потом сказал и, что это — все шифры Северного флота. Долго он искал впоследствии ту злосчастную «дачницу», но это уже совсем другая история… Вам солнце глаза слепит, что вы в очках?

Мужик мотнул головой и, сорвав с себя шапку, быстро затолкал ее мне в рот. Потом вылетел из комнаты, крепко заперев дверь и прихватив мой мобильник. Я решил осмотреться. В доме было темно, сквозь заколоченные ставни пробивались узкие полоски света. Остатки обоев, полуразваленная печка, под которой сиротливо краснел спиралью доисторический рефлектор, да сломанный стул — вот и вся обстановка, не считая пружинной солдатской койки, к которой я был привязан. Причем привязан так себе — руки стянуты нешироким ремнем и прикручены к хлипкой спинке, ноги связаны моим же шарфом, один конец которого примотан к сетке.

Послышались какие-то звуки, будто кто-то звенит ключами или бряцает кандалами.

А потом под полом что-то бухнуло, и оттуда донесся загробный голос:

— Иваныч? Заводи свой драндулет и срочно сюда!.. Случилось! Спалились мы, вот что случилось!.. Как же, блядь, он выключается?..

Я был очень горд, что мой старенький «Сименс» работает даже в подполе, а в том, что незнакомец воспользовался именно им, я не сомневался — последняя его фраза могла относиться только к моему непокорному телефону.

Однако пора было прощаться с этим гостеприимным домом, и я стал принимать меры. Обернувшись, я увидел металлические шарики на спинке кровати. На одном из штырьков шарика не было — торчал только штырек с резьбой.

Я выгнулся, насколько возможно, стараясь зацепить кляп за этот штырек. После нескольких неудачных попыток шапка наконец зацепилась, и я смог отдышаться, а также прошептать несколько приличествующих случаю слов. После пяти-шести рывков мне удалось отодрать шарф, связывающий мои ноги, от сетки. Теперь нужно было дотянуться до рефлектора.

Сам себе напоминая Бонивура, я сполз с кровати, сильно рискуя вывихнуть плечо, но другого выхода у меня не было. Мужик пока что глухо бряцал в подвале чем-то металлическим, но я прекрасно понимал, что он вот-вот вернется.

Наконец мне удалось задеть рефлектор носком ботинка и немного подвинуть его к себе. Шарфик был уже и так безнадежно испорчен, поэтому, прислоняя его к раскаленной спирали, я думал только о джинсах. Шарф меня не подвел и быстро стал тлеть — через несколько мгновений я освободил ноги.

С грацией беременной каракатицы (которую я, кстати, никогда не видел, но почему-то ярко себе представлял) я взгромоздился обратно на кровать. В прихожей что-то грохнуло. Отчаянно спеша, я совершил какой-то невероятный кульбит, кувырнувшись вперед и пропустив ноги между связанных рук. Труднее всего проходила задница, но дверь уже открывалась, и я прибавил темп. Пытаясь отдышаться, я стал грызть ремень, связывающий руки, но дверь уже открылась, и мужик удивленно протянул:

— Прям Давид Копперфильд какой-то!

Ну сейчас мы тебя покрепче прикрутим…

Он вытянул руки вперед, видимо, опасаясь, что я двину его свободной ногой, но я неожиданно обнаружил, что, благодаря моим усилиям, спинка кровати совершенно расшаталась, и в моих связанных руках, откуда ни возьмись, появился выскочивший из нее прут.

Нужно ли говорить, что я вложил в этот удар всю силу, на которую был способен.

Он пришелся прямо по очкам, которые разлетелись на кусочки с таким хрустом, что я даже немного пожалел нос, на котором они сидели.

Мужик рухнул на пол, обливаясь кровью, а я помчался к дверям, разыскивая по дороге что-нибудь, обо что можно было бы разрезать ремень.

Выскочив в предбанник, я тут же наткнулся на топор, который после недолгой борьбы согласился укрепиться между моими дрожащими коленями лезвием кверху.

Через пару минут руки оказались на свободе. И первое, что они сделали, это торопливо забили крест-накрест свою несостоявшуюся темницу с пленником внутри.

Вогнав по самую шляпку последний здоровенный гвоздь, больше напоминающий сваю, я вспомнил, что вместе с мужиком замуровал и мобильник. Я был сильно разочарован своими умственными способностями, но сил на его извлечение у меня уже не было.

Я бросился к входной двери и попытался ее распахнуть, но тут меня ждало еще одно разочарование. Она была заперта, причем с моей стороны не было замка — просто замочная скважина и никакого ключа…

Пришлось вернуться за топором.

Но только я как следует размахнулся — за дверью послышались голоса.

— Может, там уже засада, а, Иваныч? — услышал я молодой срывающийся голос.

Я замер, а невидимый Иваныч рявкнул:

— Тихо ты! Старый, у тебя ключи?

Нужно было убираться. Но куда? Снаружи зазвенели ключи, и я попятился назад. Слава Богу, Старый не помнил, какой именно ключ подходит к этому замку. Поэтому у меня было несколько лишних секунд на исчезновение. Продолжая пятиться, я лихорадочно осматривал все щели, куда можно было бы запихнуться. Но все имеющиеся в наличии были для этого непригодны. Вдруг моя нога запнулась обо что-то, и я, невольно вскрикнув, повалился на пол, как куль с дерьмом. Перед моим носом оказалась щеколда на крышке подпола. Снаружи все затихло, и третий голос осторожно сказал:

— Вроде ноет кто-то…

— Открывай! Быстро! — скомандовал Иваныч.

Совершенно не соображая, что делаю, я откинул крышку подвала, швырнул туда топор и скользнул следом, больно ударившись обо что-то большое и остроугольное.

Задержав дыхание, я прижался к какой-то стенке — на ощупь казалось, что она сложена из деревянных или фанерных панелей.

Мне приходилось сдерживаться, чтобы не застонать, — нога болела страшно, и штанина, насколько я мог убедиться, основательно намокла от крови.

Дрожа от напряжения, я отыскал на земляном полу топор и попытался нащупать какую-нибудь скобу на внутренней стороне крышки, чтобы запереть ее изнутри. Но ничего такого мне не попалось, и я просто сжал топор покрепче и прислушался.

Наверху топтались несколько человек.

Пару раз они наступали на крышку, не пытаясь ее поднять, но я понимал, что рано или поздно они ее все-таки поднимут.

И что тогда будет…

Шаги удалились куда-то влево, и голоса принялись негромко переговариваться.

Я осторожно провел ладонью по стенке и обнаружил, что по высоте она заканчивается чуть ниже моего роста. Нагнувшись и пошарив руками по сторонам, я определил, что стою в узком проходе между штабелями каких-то ящиков. Вспомнив рассказ пчеловода, я понял, что это те самые ящики с оружием. Такое соседство подействовало на меня угнетающе. Зато обрадовало другое — на крышке одного из ящиков я нащупал что-то продолговатое и шершавое. Какая удача — это был фонарик! Есть Бог на свете!

Включив фонарик, я мгновенно оценил обстановочку — этот подпол был полноценным филиалом главного оружейного склада ЛенВО, на котором мне как-то приходилось бывать. Обширная, метров на тридцать квадратных, площадь была битком забита ящиками с гранатами, запалами, автоматами Калашникова и запчастями к ним. Между ящиками были оставлены узкие проходы, что меня несколько обнадежило, — здесь можно было держать оборону и с одним топором. Даже если у них было огнестрельное оружие, вряд ли они рискнули бы его применить, учитывая начинку подвала. Подумав об этом, я поостерегся осматривать подробно весь арсенал, поскольку был не очень-то опытен в отношении оружия.

Сориентировавшись, я понял, в каком месте подпола находился Очкарик, когда звонил по моему мобильному, и осторожно двинулся в сторону приглушенных голосов, зная на практике, какова акустика в этом домишке.

Тем временем наверху все затихло. Я уже успел испугаться, что меня открыли, но тут послышался тихий стон. Доносился он, естественно, из забитой мной комнатки. Шаги загрохали в ту сторону, и после паузы раздался сухой треск. Видимо, кто-то из новоприбывших засадил ногой по забитой двери.

Определив на слух, куда она распахнулась после этого удара, я снова назвал себя полным мудаком, поскольку понял, что десять минут назад забивал снаружи дверь, которая открывается вовнутрь…

— Лысый?! Ты чего?.. — заревел уже знакомый мне голос Иваныча.

В голове у меня так шумело от напряжения, что я слышал отнюдь не все, о чем разговаривали эти засранцы. Обливаясь потом, я как можно тише вскрывал ящики, понимая, что их содержимое — мой, возможно, единственный шанс. А наверху с пристрастием допрашивали успевшего прийти в себя Очкарика, которого они называли Лысым.

— Где же эта сука теперь? — недоумевал Иваныч.

— В ментовку бежит, как пить дать…— хрипел Лысый.

— А где тут ментовка-то?

— На станции есть менты, — вступил в разговор Старый.

— Что-то мы никого по дороге от станции не видели…— засомневался третий голос.

— Да они бы давно уже здесь были, — возразил Иваныч, и я понял, что он у них за старшего. — Ты не бил его, случаем?

— Не успел особенно. Сейчас — убил бы, падлу.

— Убил бы…— передразнил Иваныч. — Убийца хуев! Как же ты ключи-то ему просрал?

— Что, он у меня и ключи спер, паскуда?! — простонал Лысый. Я похолодел. — Не, ключи на месте…

— А кто ж тогда двери-то запер? А?.. — хохотнул третий и осекся.

«А вот это уже конец», — подумал я и услышал, как наверху кто-то вскочил.

— Старый, на чердак, быстро! — стал командовать Иваныч. — Васька, чулан проверь! Найдете — бейте сразу! Но без мокрухи, поняли?

Шаги загрохотали по всему дому.

— Вот дурак…— сказал Лысый.

— Ты-то умный, — оборвал его Иваныч. — Чего с товаром будем делать?

— Вывозить надо срочно.

— На чем, блядь, вывозить? Мы тут и за десять ходок все не вывезем!

— Главное, волыны вывезти и гранаты.

Остальное — как получится.

— Как полу-у-чится… Твою мать!

Тут «поисковая группа» вернулась в комнату, и я утроил усилия. Мне кое-что удалось отыскать, и теперь я лихорадочно соображал, что же мне с этим делать — времени у меня оставалось минуты две по самым оптимистичным расчетам…

— Нет нигде, — спокойно сказал Старый.

— Что же он, сквозь землю?.. — взвился Иваныч и замолк. — Ну, бля-а-а…

Я прямо-таки увидел, как он выскочил из комнаты и, остановившись перед крышкой подпола, присел на корточки.

За ним прибежали остальные, и даже, судя по кряхтению и стонам, притащился Лысый.

— Ты что, мудила, замок открывал? — близко-близко прошипел Иваныч, обращаясь, видимо, к Лысому.

— Хотел волын взять, припугнуть гандона…— заныл Лысый. — А он там греметь стал, ну я пошел проверять и…

— Кино…— хихикнул Иваныч и постучал в крышку подпола. — Эй, красавец!

Таиться дальше было ни к чему, и я сказал как можно спокойнее:

— Открывать не советую, я растяжку поставил…

— Молодец! — похвалил Иваныч. — Кто ж тебя научил?.. Ты что там, ящики какие-нибудь открывал?

Я промолчал, и правильно, поскольку вопрос, оказывается, адресовался Лысому.

— Всю последнюю партию…— прогнусавил тот. — Сам же сказал — пересчитать…

Иваныч тихо выматерился и снова обратился ко мне:

— Не темно тебе там, сынок, не холодно?

— Нет, спасибо, твой дебил мне тут фонарь оставил! Так что я и запалы нашел, и патроны, и рожки!.. Не извольте беспокоиться!

Руки затекли, но я должен был это сделать. Укрепив фонарь между ящиками, я тупо смотрел на автомат Калашникова с коротким прикладом, который положил перед собой на ящик с патронами. Рядом лежали затвор и заряженный магазин. Но я ни хрена не помнил, что куда вставляется.

«Ну давай, Леха, вспоминай военрука, двоечник хренов!» — я ругал себя последними словами, но толку от этого было немного. А Иваныч уже собирался поднять крышку… «Газоотводная… Так… Затвор…

Рычажок… Пружина…» Пальцы дрожали, пот заливал мне глаза. Чтобы потянуть время, я безостановочно тарахтел:

— Один мой знакомый служил в Чечне. И там его научили ставить растяжки.

Так после возвращения он всю квартиру оборудовал этими растяжками, говорил, что надежней любой сигнализации. Правда, вместо гранат он использовал другие устройства — то водой обольет, то краской заляпает… Первой, кстати, подорвалась теща. И все быстро пришлось свернуть.

— Не верится мне что-то, сынок, насчет растяжек…— подтвердил мои худшие ожидания Иваныч. — Да и оружие надо сначала к бою приготовить, а?

И тут у меня получилось! Я неожиданно ловко справился с газоотводной трубкой, влепил куда надо затвор и прищелкнул крышку.

— Так попробуй, чего там? — гостеприимно предложил я, воткнув рожок.

— Попробую, пожалуй…— добродушно сказал Иваныч.

Я передернул затвор, почти физически почувствовав, как патрон ушел в патронник.

— Будешь пролетать над Питером, не обосрись! — посоветовал я, сняв автомат с предохранителя и поставив его на автоматическую стрельбу (уроки нашего военрука вдруг всплыли в голове с предельной четкостью). — Город культуры все-таки!

— Слышь, Иваныч, он же бешеный, — зашептал Лысый. — Хрен его знает, чему их там в «расследованиях» этих учат?

— А, блефует, сука, — уверенно возразил Иваныч. — Умирать-то никому не хочется. Эх, етит твою мать…

Услышав, что он пытается поднять крышку, я что есть силы нажал на курок.

В крышке появилась дыра, и я на секунду увидел очумелое лицо Иваныча — худое, бородатое и до смешного испуганное. Он рухнул на пол, и я почувствовал себя каким-то Рэмбо и сдуру шмальнул еще разок в образовавшуюся дыру.

— Ты что, гнида, делаешь?!! — завизжал Лысый. — Там гранат штук триста, мы ж на воздух взлетим!

— Я и говорю — будете лететь, не срите, где попало!

— Эй, слышь? Чего ты хочешь? — торопливо заговорил Иваныч, по-прежнему уткнувшись мордой в пол.

Я сидел на земле с автоматом в трясущихся руках и тяжело дышал.

— Вызывайте УБОП! заорал я и вспомнил рассказы Обнорского, замуровавшегося как-то в подвале у одной сволочи, — к нему тогда привели подставного мента. — Они мне сунут три удостоверения, и я их впущу. А сами можете валить!

— Срываться надо, пусть пыхтит там, захлопнутый…— заговорил откуда-то издалека осторожный Старый, и по его говору стало понятно, что он блатной. — От этого погреба уже тайгой пахнуло.

— А ты за товар жопой своей расплачиваться будешь, придурок? — шумно отползая, прокряхтел Иваныч.

— Язык не бережешь, — спокойно ответил Старый, полностью оправдывая мои предположения. — Хлопотно жить будешь.

А на это я не подписывался. И работу свою сделал. Так что гони долю, я теряюсь!

— Вали! — зло крикнул Иваныч. — Бабки получишь завтра, как договаривались.

Вали отсюда!!!

— Мальчики, не ссорьтесь! — томным пидорским голосом пропел я. — И звоните в УБОП наконец. Я уже соскучился.

Наверху сплюнули, и раздался голос Старого: «Васек, теряемся!» Хлопнула дверь.

Я облегченно вздохнул — только блатных мне не хватало!

— Сынок, послушай, — после паузы заговорил Иваныч. — Там, где ты засел, — товар. Лимона на два баксов… Хочешь в долю?

— Хочу в УБОП! Там такие мальчики…

— Ах ты, сука!!! — заорал он, и его тень вновь показалась в проломе.

Не долго думая, я вновь полоснул очередью по доскам.

Наверху стало тихо, потом послышался громкий шорох — Лысый с Иванычем по-пластунски поползли в кухню. Усмехнувшись, я направился за ними, прямо под прогибающимися досками. Честно говоря, я едва удерживался от желания выпустить еще пару очередей…

Лысый надсадно кашлял, привалившись к стене.

— Эти-то, блатные, ушли…— просипел он. — А мы тут вроде как заложники у террориста. Нужен этот, как его… по телеку еще… специалист по переговорному процессу…

Он хрипло засмеялся. Иваныч переспросил:

— Кто-кто?

— А…— оживился Лысый. — Ну приезжает такой с мегафоном и давай террористов разводить. Мол, ваши требования выполняются, деньги везем, то-се… Родственников привозят, чтоб те их, значит, уговаривали.

— Родственников?.. — помолчав, протянул Иваныч. — Как там его зовут? Алексей…

Я сплюнул, вспомнив об удостоверении и мобильнике. А Иваныч, судя по шуму, вновь пополз на карачках. Остановившись на безопасном расстоянии от подпола, он ласково заговорил:

— Леш! Слышь, Леша!

— Чего надо? — отозвался я. — Телефончик УБОПа подсказать?

— Давай обсудим альтернативный вариант! — продолжал «переговорщик». — Ты сейчас на нервах весь. В запале. А у тебя небось мама есть или невеста?

— А при чем здесь невеста? — спросил я, «заглатывая наживку».

— Значит, свадьба скоро, так? — рассудительно заговорил Иваныч. — Деньги нужны… А у нас сто тысяч баксов для тебя отложены! Решили мы так! Может, это…

Обсудишь с невестой ситуацию? Пусть подъедет, поговорим, а?

— Ага, чтобы вы ее в заложники взяли? — недоверчиво протянул я. — Хрен вам!

— Да пойми ты, глупый, — жарко заговорил Иваныч, — нам заложники не нужны, нам вообще проблемы не нужны!

Нам товар нужен! У нас тоже дети дома, нам заработать надо! Давай невесте позвоним, а? Она у тебя кто?

— Воспитательница…— сказал я, вспомнив горностаевскую племянницу.

— Ну видишь! — обрадовался доморощенный психолог. — Небось нищая, как церковная мышь… Да и ты небось от ста кусков не отказался бы, а?

— Почему это нищая? — обиделся я. — У нее даже мобильник есть!.. Я ей на день рождения подарил, «бэушный»! — Я молил Бога, чтобы эти козлы мне поверили. — Ладно, дайте мой телефон!

— Э-э, нет, — сказал Иваныч и, судя по звуку, сел поудобнее. Расслабился…— Чтоб ты милицию вызвал? Ты номер скажи, а я с ней сам поговорю…

— А где гарантия, что она милицию не вызовет? — спросил я.

— Ну это уж мои заботы! — ответствовал Иваныч и мирно хихикнул.

— Ладно, — решился я. — Набирай…— и продиктовал номер горностаевской трубки. — Только при мне давай звони, чтоб я слышал!

— Ладно! — добродушно откликнулся Иваныч, и наверху запиликали кнопки.

Теперь мне оставалось только уповать на Вал юшки ну сообразительность.

— Алло? Валентина Ивановна? — закричал Иваныч, и я замер. — Это вас из медпункта беспокоят… Поселка Васкелово!.. Да! Да, насчет Алексея Львовича! Он тут случайно ногу сломал… попросил вас подъехать. Что? А сам он сейчас на перевязке, болевой шок, знаете ли… Да… Подъедете? Ага, адрес диктую…

Я привалился к ящику и закрыл глаза.

Впервые за весь день мне стало по-настоящему страшно. Валя-Валя, во что я тебя вписал? Дал бы телефон Шаха или Обнорского на худой конец… Но было поздно.

Объегорил меня Иваныч, и что теперь будет — одному Богу известно…

Иваныч кашлянул.

— Слышь, Леша, подъедет твоя раскрасавица. — Он был явно доволен собой. — Думаю, договоримся. Может, выйдешь, чайку попьем?

«Скрутят они Горностаеву, — подумал я. — Потому что Леша Скрипка оказался полным мудаком».

— Черта с два! — зло крикнул я. — Сначала деньги, потом и чайку можно!

— Ну как знаешь, — спокойно согласился Иваныч, предвкушая свой триумф. — Мы с ней так договорились: до станции сама доберется, а там позвонит.

Я ее встречу.

— Слышал, — вяло сказал я. Хоть бы стрельнул пару раз, пока они болтали — все бы лучше было…

— Может, свалим, пока не поздно? — зашептал Лысый.

Иваныч не обратил на него внимания.

— А когда свадьба-то, Леша?

Я не ответил. Мне было тошно…

Часа через два, когда наконец зазвонил телефон, я был уже на пределе. Сидя с автоматом в руках, я мысленно заклинал Валю не ездить ни в какое Васкелово, обидеться на меня смертельно и не ездить.

Иваныч стоял на крыльце, жадно затягиваясь «беломориной» и поглядывая на часы.

Зазвонил телефон, и он неуклюже нажал на «прием».

— Але?

— Але, это фельдшер? — спросила Горностаева.

— Да-да!

— Что-то почти ничего не слышно…

Але!

— Але, я вас слышу, вы где? — орал псевдофельдшер.

— Там помехи какие-то…— злилась Горностаева. — Выйдите на открытое пространство! Але, але!

Иваныч сделал несколько шагов по тропинке:

— Але!

— Вот сейчас чуть получше… опять пропали… Але!

— Але, слышно? — Иваныч сделал еще несколько шагов.

— Да еще отойдите, — просила Валя. — Там помехи какие-то… Але!

Иваныч подошел к калитке и завопил что есть силы:

— Але! Так лучше? Вы где?..

— Да, теперь хорошо!.. — сказала Горностаева и отключилась.

В ту же секунду с калитки на Иваныча обрушился боец СОБРа. А с забора ссыпались еще десятка полтора и побежали к дому.

Ничего этого я не видел. Да и слышал только отчасти. А узнал подробности уже потом, когда, обняв Валю, стоял у злополучного рефлектора. Только теперь я почувствовал, как страшно я замерз. Сквозь открытую дверь в комнату было видно, как офицер общался с Лысым и Иванычем. Рожи у них были те еще — они так и не пришли в себя после штурма. Иваныч, кстати, выглядел гораздо хуже Лысого. Видимо, бойцы отнеслись к нему не слишком нежно. Перешучиваясь и матерясь, они выносили из подпола ящики с оружием, а широкоплечий майор, с которым меня как-то знакомила Завгородняя, добродушно рассказывал:

— Тут, короче, такая фигня… Мы этих козлов давно пасли, только они в последнее время почуяли что-то и дислокацию сменили. Прежняя база у них в Орехово была.

Майор подмигнул мне и понизил голос:

— Знаешь, откуда они железо таскали?

Из Вологды! Там склады огромные, а этот Иваныч — прапор, недавно уволился. Но связи-то остались. Тут оружия, — он по-детски наморщил лоб, — миллиона на полтора баксов…

— На два, — поправил его я.

— Ну на два, — согласился он. — И представляешь, месяц, как мы их потеряли, — и тут Светка звонит! Помоги, говорит, подружке, у нее, мол, проблема! Каково?

И он громко расхохотался.

— Леш, мы скоро поедем домой? — устало спросила Валя.

— А ты не хочешь, как «приличный репортер», дождаться информации? — удивился я. — Ты же небось собираешься дать эксклюзивный материал в ленту новостей?

Но Горностаева посмотрела на меня странным взглядом (таким, который появился у нее в последнее время) и серьезно сказала:

— Не-а. Я на этой неделе дежурю по психам. А по ленте дежурит Соболин. Ему уже позвонили.

— Тогда поехали, — сказал я.

Всю дорогу до Питера я проспал как ребенок.

Сдерживая хохот, я смотрел на Мишку Модестова в камуфляжной форме. Со злобным выражением лица он тщательно прицеливался. По лицу его катились крупные капли пота, пока он прищуривал то один, то другой глаз. Наконец, закрыв оба, он стрельнул и выматерился.

Слева на него скептически поглядывала супруга — Нонка Железняк (тоже в камуфляже) — и качала головой. Потом, приникнув к прицелу и лихо дунув на мешающую прядку, она тоже выстрелила. Ее мишень упала.

Еще левее стрелял Кононов — после каждого выстрела он удивленно смотрел на не шелохнувшуюся мишень и озабоченно осматривал автомат.

Еще левей Каширин методично сажал одну пулю за другой — губы его шевелились:

— За Родину!.. За Обнорского!.. За двадцать восемь панфиловцев! За Зою Космодемьянскую… За янтарную комнату!..

Рядом с ним лежал Соболин — он жевал резинку и явно играл кого-то вроде Лимонадного Джо. Пытаясь стрелять небрежно, он попадал через раз. К тому же ему очень мешала раскинувшаяся в изящной позе Завгородняя, которая нежно внимала указаниям молодого старлея, показывающего ей, как нужно правильно целиться.

И, наконец, рядом со мной лежал Спозаранник. То и дело поправляя очки, он все делал по правилам, аккуратно сбивал все мишени и после каждого выстрела снисходительно смотрел на коллег.

К сожалению, Глеб Егорыч не замечал, что я внимательно слежу за его движениями и стреляю синхронно с ним, причем по его же целям. Инструктор, стоявший за моей спиной, усмехался в усы, но, повинуясь красноречивым жестам мстительной Агеевой, молчал.

Вся эта «войнушка» была плодом моих титанических усилий. Две недели я убеждал Обнорского, что журналистам необходима боевая подготовка. Но он, так и не сумевший простить мне «васкеловской кампании», только орал и брызгал слюной. Потом, когда я его все-таки уломал и с невероятным трудом договорился о стрельбах на Ржевском полигоне, возмутились все остальные. Но и их удалось успокоить административными методами. И вот теперь все получали удовольствие. Кроме, пожалуй, Горностаевой. С ней в последнее время творилось невесть что.

То и дело вздрагивая от канонады, она мучилась за стоявшим неподалеку столом, разбирая автомат. Над ней, совершенно озверевший, нависал Обнорский. Рядом, посмеиваясь, стоял Зудинцев.

— Ай!.. — кричала моя «невеста», пытаясь вытащить застрявший палец. — Что за черт! Мне его не вытащи-ить!

— Горностаева, ну что же ты такая тупая?! — горячился шеф. — Это же в пятом классе на НВП делают!

— А я болела! — хныкала Валентина.

— Показываю последний раз! — вырывал у нее из рук автомат Обнорский. — Рожок!.. Газоотводная!.. Защелка!.. Крышка!.. Пружина!.. Затвор!.. Теперь обратно!..

Горностаева ревела, обхватив голову руками:

— Я никогда этому не научусь! Лучше пристрелите меня, Андрей Викторович!

Я подошел к ним и мужественно сказал:

— Не троньте девушку, шеф. Не женское это дело…

— Да?! — издевательски воскликнул Обнорский. — А всяких мудаков из подвалов вынимать — женское?

Ответить мне было нечего. Выручил Модестов, который подошел к Обнорскому и практически уперся стволом ему в живот.

— Андрей, у меня что-то с прицелом, кажется…— сказал он невинно.

— Охренел?! — завопил Обнорский, отскочив в сторону и резко нагибая вниз Мишкин автомат. — Кому сказано — ствол должен смотреть в землю?!

Зудинцев утер слезы. А мы с Валей пошли к автобусу.

— Леш, — сказала она. — Я ухожу из Агентства.

— Да ну? — не слишком удивился я. — А куда?

— Не знаю, — призналась Горностаева.

— Может, замуж за меня пойдешь? — пошутил я. — А что, я прокормлю…

Она снова посмотрела на меня очень странно. Так, как смотрела все последнее время. И мне ничего не оставалось, как крепко ее поцеловать. С линии огня донеслись аплодисменты. А она снова заплакала.

Ночью, глядя на ее неуловимо изменившееся в последнее время лицо, я дал себе слово разобраться с этим. В смысле, с тем, что происходит с ней в последнее время. Не чужой же человек, в конце концов…

Я тихонько погладил Горностаеву по щеке, а она, не просыпаясь, прижалась ко мне и пробормотала:

— Пойду…

— Куда, — шепотом спросил я. — Куда ты пойдешь, дурочка?

— Замуж… Замуж за тебя пойду, — сказала она и, уткнувшись носом в мое плечо, сладко засопела.