"Дело о вражеском штабе" - читать интересную книгу автора (Константинов Андрей)ДЕЛО О ПРОПАВШЕМ БИЗНЕСМЕНЕВетер пошевелил листву. Прошуршал… Звук был почти не слышен. Такой звук бывает, когда проводишь рукой по затянутой в капрон ноге… ты почти сходишь с ума от этого звука. И глаза смотрят на тебя в упор. Дерзкие глаза самой красивой девочки из десятого "а". Ветер прошуршал по опавшим листьям. Я выщелкнул за окно окурок. Красный огонек прочертил в рассветном сумраке кривую траекторию, брызнул снопом искр… Желтое пятно в начале проспекта стремительно приблизилось, приобрело форму «Волги» с плафоном на крыше. Тускло блестело лобастое стекло, блестел хромированный радиатор… там, за стеклом, сидела самая красивая девочка из десятого "а". Позавчера ей исполнилось тридцать семь. Я мигнул дальним светом. «Волга» притормозила, заложила крутой поворот через разбитые трамвайные пути, остановилась в нескольких метрах от моей «копейки»… Самая красивая девочка поставила на асфальт ноги в дорогущих туфлях. Ноги, обтянутые шуршащим капроном… Двадцать лет назад ты поцеловал эти ноги. И дерзкие глаза смотрели так, что ты сходил с ума… Всего каких-то двадцать лет назад. «Нельзя, — сказала она, когда твои руки скользнули выше, коснулись кожи над резинкой чулка, — нельзя, Сережа… не надо». Всего-то двадцать лет… семь с чем-то тысяч дней… полжизни. …Тридцатисемилетняя женщина в дорогущем кожаном плаще стояла на пыльном асфальте, растерянно смотрела на меня. Желтая «Волга» рыкнула движком, уехала. Я вылез из своей развалюхи. — Здравствуй. — Здравствуй. — Я опоздала? — Как всегда… — Да… действительно… Пригласишь в машину? Зябко. — А?… Да. Конечно… да. Ветер прошуршал по листве… зябко… бабье лето. Мы сели в машину. Я пустил движок. — У тебя есть сигареты? — Да, конечно… Не знал, что ты куришь… — Я, собственно, почти не курю… Щелчок зажигалки… ярко-алые губы, сжимающие сигарету… морщинка… Семье чем-то тысяч дней… «Ты во Внукове спьяну билета не купишь, чтоб хоть бы пролететь надо мной». — Владик пропал, Сергей… — Это я понял… Но чем я-то могу тебе помочь? — Но ты же мент… то есть… ты же… Сергей, помоги мне. — Я бывший мент, Вера… И почему ты считаешь, что произошло нечто худое? Может, просто загулял? — Его нет больше суток… его убили. — В милиции ты уже была? — Да… да. Там никому ничего не нужно. Там., они там… они… там… И она заплакала… Она заплакала. Уронила сигарету и заплакала, как плачут бабы во всем мире. Вмиг ничего не осталось от облика аристократичной петербурженки… самая красивая девочка с дерзкими глазами рыдала взахлеб, текла по лицу косметика, дымилась на резиновом коврике сигарета. Серое небо над Наличной улицей клубилось облаками с Балтики… и плакала женщина. Вот так началась для меня эта история… Впрочем, нет, началась она по-другому. Вчера, когда я закончил возиться с бумагами, потянулся, закурил и подумал: хватит на сегодня, — в кабинет вошел Шеф. — Хорошо, что ты на месте, — сказал Шеф. — Дело есть. С Обнорским я познакомился в Нижнем Тагиле, но эта совсем другая история… — Дело есть, — сказал Шеф. — На миллион? — спросил я. Работать сегодня мне уже совершенно не хотелось. — На сто баксов, — ответил он. — Пока… а потом, может, и побольше настучит. — О'кей. А в чем дело? — У меня сейчас дамочка сидит, жена нового одного. Так вот этот новый пропал. Ментам, сам понимаешь, наплевать. Ей посоветовали обратиться к нам… — Понятно, — вздохнул я. — Давно пропал? — Сутки. — Ну так, может, бухает где… мы-то при чем? — При том, что есть возможность заработать сотню-другую долларов. Пойдем, познакомишься с тетей. Я ей отрекомендовал тебя в высшей степени. — Ну пойдем… познакомимся. За сто баксов можно и познакомиться. Мы прошли по опустевшим к вечеру коридорам Агентства и вошли в кабинет Шефа. У окна стояла женщина. Она стояла спиной к нам… я не видел ее почти семнадцать лет… но узнал сразу. — Вот, Вера, — сказал Обнорский, — познакомьтесь… Она обернулась, глаза встретились. — …А ты чего встал в дверях? Проходи, Серега… вот, познакомьтесь: один из лучших наших сотрудников, в прошлом опер уголовного розыска Сергей Ложкин. У меня заколотилось сердце… как тогда… Глаза Верины смотрели на меня изумленно и спрашивали: ты? Это ты? Кроваво горела рябина осенью семьдесят девятого… Это — ты?… Да. А ты — это ты? — А это, Сергей, Вера… У нее проблема, и ей нужно… Обнорский посмотрел на Веру, осекся. Потом посмотрел на меня и снова на нее… И что-то понял. Иногда меня пугает эта его способность понимать то, о чем еще не сказано. — Вы знакомы? — спросил Обнорский с интересом. — Немного, — сказал я. У меня пересохло горло… как с похмелья. — Здравствуй, Сережа, — сказала Вера. — Ну вот и отлично, — бодро произнес Андрей. — Вы тогда сами обо всем и поговорите. Договорчик на проведение журналистского расследования оформим завтра, деньги — в бухгалтерию. Вера кивнула. И я узнал этот наклон головы… впрочем, я и не забывал его никогда… Андрюха еще что-то говорил. Вера кивала. Я стоял истуканом. За окном опускались сумерки. Вот так для меня началась эта история. Хотя… и это не правда. На самом деле она началась, когда… …Двадцать лет назад, в семьдесят девятом, Владик Завьялов первым достал двойник «Пинк Флойд»… Это было круто! У Владика все и всегда появлялось у самого первого. Папа у Владика был какой-то шишкарь. Чтобы Владик не фарцевал, папа все ему сам добывал. Джинсы, билеты в «Октябрьский», японские «Сейко», жевательную резинку… — «Стена», — сказал Владик, — двойничок «Пинк Флойд». Папахен и мамахен сваливают на дачу… В восемнадцать ноль-ноль (Ах, «Сейко» на руке!), папрашу без опозданий! — Я, наверно, опоздаю, — сказала самая красивая девочка. — А когда ты не опаздывала, Верунчик? — сказал Владик. — Ждать не будем. А я сказал: — Я за тобой, Вера, зайду. — На фиг, — сказал Владик, — вы с Сашкой обеспечиваете бухалово. На Карпинке у лесочка есть «Тамянка». На Карпинке у лесочка мы с Сашкой взяли портвейна. Из экономии. Чего за «Тамянку» два тридцать платить? Мы взяли портвейна и пошли к Владику. Посудины «ноль семь» оттягивали карманы. По дороге встретили Маринку, пошли вместе. — Восемнадцать оборотов, Марина, — сказал Сашка, поглаживая себя по оттопыривающемуся карману. — Опять вермуть какую-нибудь взяли? — Обижаешь, Мариша, — солидно ответил Сашка, — три семерочки. Напиток интеллигентных людей. — Ну ты стебок, Стариков, — сказала Маринка. — Я стебаюсь! Алели рябины… как здорово алели рябины в сентябре семьдесят девятого года! Я сорвал одну гроздь. — О… — сказал Сашка, — рябина — это хорошая закусь. — Ты что же думаешь? Он рябину на закусь сорвал? — сказала Маринка. — Нет, Саня, он эту рябинку Верочке хочет принести… А Верочка не клеится… Верочка на Владика запала. Ой, круто запала! Я ничего не ответил. Я начал ощипывать и бросать в рот ягоды. Они были горькими. …А Вера почти не опоздала… мы даже не успели выпить. Маринка делала бутерброды, Владик сидел у пианино, тренькал, напевал: «Рок-энд-ролл мертв… а я еще нет… Рок-энд-ролл мертв…» — Кстати, — сказал Сашка, — сегодня сорок дней. — Чего сорок дней? — Сорок дней, как погиб «Пахтакор». Они одиннадцатого августа гробанулись. — Ну ты стебок, Стариков… Я стебаюсь! — А ведь точно, — сказал Владик, отрываясь от инструмента. — Сорок дней… надо за это вмазать. Он снова положил руки на клавиатуру, спел: — «Пахтакор» мертв… а я еще нет. — Нуты стебок, Владик… Я стебаюсь. В прихожей мелодично пропел гонг. Маринка сказала: — Кажется, наша королева пришла… вдвоем открывать побежите, сопернички? — Я открою, — сказал я. — …а я-а еще нет, — спел Владик. Я вышел в прихожую. Снова пропел гонг. С календаря смотрела Пугачева, тренькало пианино… Я открыл дверь… Самая красивая девочка десятого "а" сказала: — Привет… я не опоздала? Она сказала: привет… и у меня забилось сердце. До сентября двухтысячного года оставалось еще больше семи тысяч суток… но тогда я этого не знал. Не мог знать. А если бы мог — не поверил. — …Итак, дорогие товарищи, — торжественно произнес Владик, — зачем мы сегодня собрались? — Бухать, — сказал Сашка. — Ну, Стариков, ты стебок… — сказала Маринка. — Нет, дорогой товарищ… Сегодня мы собрались, чтобы послушать альбомчик «Стена», написанный группой английских товарищей под руководством Коммунистической партии Советского Союза и Генерального секретаря Центрального Комитета дорогого товарища Леонида Ильича Брежнева лично. — Бурные, переходящие в овацию аплодисменты, — сказал Сашка. — Весь зал в едином порыве встает. Следует, конечно, добавить, что овация продолжалась несколько минут, но у нас на это времени нет. Потому как мы собрались бухать. — Правильной дорогой идете, товарищи! Из динамиков заморской стереосистемы «Филипс» пошла мощная волна звука. Портвейн «Три семерки» прокатился по пищеводу. Нам было по шестнадцать… мы еще ничего не понимали. Я смотрел в дерзкие глаза на разрумянившемся от портвейна лице. Я погибал. — Вот когда мы встретимся через год… — Э-э… через год мы все будем в стройотрядах… штудиусы. — Э-э, ребята, кстати… следующий год! Он же необычный. Он — олимпийский! — Ну и что? Этих олимпийских — каждые четыре года. Будет вам и восьмидесятый, и восемьдесят восьмой, и даже двухтысячный. — Ну… до двухтысячного еще дожить надо. — А в двухтысячном сколько же нам всем будет? — Нам будет по тридцать семь. — Ну ты стебок! По тридцать семь? Я стебаюсь… сто ко не живут. — Живут, — сказал Владик. — В двухтысячном году я буду человеком с положением… сделаю нормальную карьеру… все у меня будет. — Ну ты стебок, — сказал Сашка Маринкиным голосом. До двухтысячного года оставалось немногим больше семи тысяч суток. Всего половина жизни… мелочь. — Хорошо, — сказал я. — Давай по порядку, Вера. — А… с чего начать? — Чем занимается твой выдающийся муж? — А ты что — не знаешь? — спросила она с удивлением. — Владик, конечно, великий человек… и я, разумеется, просто обязан знать о его биографии все… Но, понимаешь ли, Вера, последние пять лет я провел в Нижнем Тагиле, а тамошние газеты ничего о Владике не писали. Странно… не правда ли? — Зачем ты так, Сергей? — спросила она. А потом без всякой логики добавила: — Я сильно состарилась? Страшная стала? — Нет, — ответил я. — Ты самая красивая девочка из десятого "а". — Ты все еще меня любишь? — Нет… Так чем занимался Владик? — сказал я. Слава Богу, она не обратила внимания на то, что вопрос поставлен как о мертвом. — Понимаешь, Сергей… после того, как все рухнуло… ну, развал Союза, ГКЧП это и прочее… Владик, как и все, стал заниматься бизнесом. — Понятно… как и все — бизнесом. — Наркотики? Оружие? — Не надо, Сережа… не надо иронизировать. Это ты всегда был упертый, как танк. А нормальные люди хотят нормально жить, зарабатывать. — Ну такой уж я стебок… А что за бизнес? — Основное направление — автосервис. Ремонт, запчасти, обслуживание. А сейчас ребята затеяли построить мощный автоцентр, взяли землю в аренду, вложили в это дело бабки. — Много? — Около трехсот тысяч баксов… для начала. — Ого! Не слабо… Ты сказала: ребята. У него есть партнеры? — Да, конечно… Костя и Казбек. Нормальные мужики. — Костя и Казбек… понятно. — Сережа, что тебе понятно? Что понятно? Позавчера вечером Владик вышел из дому, сказал — по делу… И все — нет. Пропал. Вот это тебе понятно? — Да… он сказал, куда поедет? К кому? Зачем? — Нет. — А ты не спросила? Она беспомощно пожала плечами. — Ясно… Знакомых, партнеров и так далее ты всех обзвонила? — Да, конечно… никто ничего не знает. — Он уехал на машине? — Да… «форд-скорпио»… новый… номер… Я задавал вопросы механически. Она механически отвечала. Я задавал положенные вопросы и думал о полоске кожи над резинкой чулка… Серые облака плыли над Наличной улицей. Расплывшаяся косметика превратила лицо в уродливую клоунскую маску… «Ты все еще меня любишь?» — «Да! Да, я безумно тебя люблю!» — Скажи, Вера… а любовницы у Владика не было? — Ты что, Сережа! Какая любовница? Ты меня удивляешь. — Да я и сам на себя порой удивляюсь… Извини, Вера, просто я такой вот циничный мент. И мой ментовский опыт подсказывает мне, что во всех этих делах есть три определяющих фактора: деньги, бабы, водка… В девяти случаях из десяти все бывает именно так. — Ты, — сказала она, — ты просто ревнуешь… ты завидуешь ему. «Завидовать-то, пожалуй, нечему», — подумал я. И в этот момент в Вериной сумочке запиликал телефон. А завидовать-то, пожалуй, и нечему. …Портвейн кончился. И тогда Владик достал из бара модной мебельной стенки «Вега» бутылку виски. — Вот, — сказал он, — виски! Папахену подарили… сейчас мы бухнем как белые люди!… Это вам не «Три семерки». — Ну ты стебок, — восхищенно сказала Маринка. — Виски нужно пить с содовой, — сказала Вера. — Ерунда… настоящие ковбойцы пьют в чистом виде, — сказал Сашка. — Слабо, Владик? — Нет, Шурик, не слабо… Учитесь, пока я жив, детишки. Владик отвернул винтовую пробку с непривычного вида бутылки… Девочка с дерзкими глазами сказала: — И я тоже… я тоже выпью чистого. — А остальные члены нашей комсомольской организации? — спросил Владик. Я пожал плечами: наливай. Сашка кивнул: наливай. И только Маринка сказала: — Я не буду. — Четверо — за, воздержавшихся — один. Па-а-ехали. Владик налил в фужер коричневатую жидкость. Я бросил в свой фужер ягодку рябины. — А за что пьем? — спросил Сашка. — За дам, — ответил Владик. — Попрошу джентльменов встать. Шел семьдесят девятый год. Нам было по шестнадцать, мы казались себе взрослыми, умными и очень крутыми… Мы — джентльмены — встали. Девочка с дерзкими глазами смотрела на Владика. Красная ягода рябины в фужере с виски… — За дам! — Ну вы ва-а-ще стебки! Рябинника скользнула в пищевод… дыхание у меня перехватило. Прямо напротив меня стоял с раскрытым ртом Сашка. Вид у него был изумленный… наверное, у меня тоже. И у Владика. И у Веры… но все же мы не умерли. Мы закусили и выжили. — Ну, как виски? — спросила Маринка. — Ничего виски, — ответил Владик. — Ага, — сказал Сашка, — ничего особенного… виски — оно и есть виски. А, Серега? — Да, — сказал я. Меня уже накрывала какая-то горячая волна. И голоса ребят как бы плыли, отодвигались… — Ну, — сказал Владик, — как говорят у нас в Шотландии: между первой и второй перерывчик небольшой. Предлагаю повторить. Есть возражения?… Нет. Па-аехали. Он снова налил виски. — Хи-хи-хи, — захихикал Сашка и потер руки. — Ты, Владик, стебок. — Нормально? — Ну! Мы выпили. И стали закусывать рябиной. — А что ты отцу скажешь, Владик? — спросила Маринка. — Про виски? — Папахену-то? А… придумаю чего-нибудь… испарилось, скажу. — Хи-хи-хи… испарилось! Хи-хи-хи… ну ты стебок. — Испарилось! Нормально? — Ну! Я тоже смеялся. И Вера смеялась своим глубоким сопрано. Нам было хорошо… мы были пьяны. Рябина казалась безумно вкусной. — Надо будет побольше рябины запасти на зиму, — сказал Сашка. — Ага… рябина хорошо под виски идет, — согласился Владик. — Сейчас мы пойдем запасать рябину… Мы только вмажем по третьей и все пойдем запасать рябину. — Я не буду, — сказал я. — И я не буду, — сказала Вера. — И ты, Владик, не пей. — Все будут пить! Сила советской комсомолии в кол-лек-ти-визме! Владик начал разливать виски. Я накрыл свой фужер рукой. — Ты чего, Серый? Это же виски! — Я не буду… И тебе не надо. — Ты чего, учить меня будешь? — Нет, не буду. — А мне кажется: ты собрался меня поучить. Так? Я промолчал. — Давай сюда, Верка, свою посудину, — сказал Владик. — Налью. — Влад, не надо. — Еще и ты будешь меня учить? Влад пьянел на глазах… Взгляд его сделался стеклянным, движения резкими. Таким я его еще не видел. — Ладно, — сказал Влад. — Ладно… хрен с вами. Я сам выпью. Мы вот с Саней выпьем. Да, Саня? И они с Саней выпили. И Влада понесло: — А на хрен вы тут сидите, раз не пьете? — Мы можем уйти, — сказал я. Вера кивнула. — Ты-то можешь, а вот ее я не отпускаю. — Влад, что ты несешь? — Я не несу… я раз-го-ва-ри-ваю… я тебя, Верка, предупреждаю! Чего ты из себя тут корчишь? Рассказать, что было на даче? — Влад! — выкрикнула Вера. — А… Влад! Ну, рассказать, как мы в постельке барахтались? — А ты подонок, Влад, — сказал я. — Ну ты стебок, — сказала Маринка непонятно про кого. — Подонок? Я подонок? А ну пошел вон из моей квартиры, урод. Валите все отсюда, кроме Сани… — Ну и слава Богу, — сказала вдруг Вера. — Пойдемте, ребята? — Все валите, — заорал Влад и ударил кулаком по столу. Попал по фужеру. Тонкое стекло лопнуло, из руки обильно хлынула кровь. Вскрикнула Маринка. — Во, кровь! — сказал Саня. — Нужно перевязать, — сказала Вера. — Вали, вали… без сопливых скользко… Саня перевяжет. И мы ушли. На улице было уже темно, сыпался мелкий дождь. Листва блестела в свете дождя. Мы остановились под фонарем. Настроение было гнусное. Как будто тебе плюнули в лицо. — Ладно, — сказала Маринка, — я пошла… пока, стебки. И она ушла, засунув руки в карманы куртки. — Погуляем? — спросил я неуверенно. — Дождь, — пожала плечами Вера. — И, если честно, нет настроения. — Давай пойдем на площадку… спрячемся в «теремке». — А у тебя сигареты есть? — Есть… кажется. — Я пошарил по карманам и достал пачку «Родопи». Выяснилось, что сигарета последняя. — Во! Есть… ты же не куришь. — Вот и хочу попробовать… — Как знаешь, — ответил я. И мы пошли на детскую площадку с песочницей, уродливой горкой и теремком. Теплый сентябрьский вечер на излете бабьего лета сочился дождем, а рядом со мной сидела самая красивая девушка на свете. Я прикурил сигарету и передал ей. Тогда, в семьдесят девятом, я еще не слышал «Окурочка», и слова «…сам пьянел от того, как курила ты „Тройку“ с золотым на конце ободком» были мне неизвестны. Но именно так я ощущал… «…Я пьянел от того, как курила ты „Тройку“ с золотым на конце ободком…» Дым сигареты смешивался с ароматом духов, лицо и губы освещались при неумелых затяжках… Я пьянел! И даже сейчас, через двадцать лет, через семь с половиной тысяч дней, мне все еще кажется, что я сижу рядом с ней в этом теремочке… шуршат листья, дымится последняя в пачке сигарета. …Из подъезда Владиковой кооперативной девятиэтажки вышли Владик и Сашка. Оба покачивались, оба несли по ведру. Правая рука Владика была кое-как перебинтована. — У-у, там места рябиновые, — горячо и громко говорил Сашка. — Точно рябиновые? — строго спросил Владик. — Рябиновые! А ягода, знаешь, какая крупная? — Ну… какая, например? — Во! — Сашка показал рукой нечто размером с картошину. — Это нам подходит, — сказал Владик. Пошатываясь, наши одноклассники прошли мимо нас. — Там рябиновые места, — продолжал рассуждать Сашка. — Крупная ягода! А вкус! — Да… каков у нее вкус? — И-зу-мительный, — торжественно сказал Сашка, побрякивая оцинкованным ведром. — Раз попробуешь — потом тебя за уши не оттянешь. Это у нас строго! — Эх, надо было рюкзак взять. — сказал Владик. — Зачем? — спросил Сашка и икнул. — Как — зачем? — удивился Владик. — Мы бы набрали по ведру, пересыпали в рюкзак и еще набрали бы по ведру. Шаги, голоса, бряцанье ведер потихоньку стихали. Места там рябиновые. В сумочке у Веры заверещал телефон. И я вдруг подумал: а что, если это звонит Владик?… Теперь уже, конечно, не Владик, а Владислав Игоревич. И все вопросы отпадут автоматом. И Вера, видимо, подумала то же самое. Она посмотрела на меня своими огромными глазами. Оттуда, из глубины двора на Гражданке. Я посмотрел на часы — 6.32. Если телефон звонит в седьмом часу утра… что-то ведь это означает? Она откинула крышку сумочки, взяла изящную, миниатюрную трубку. Снова растерянно посмотрела на меня. Я пожал плечами. — Алло! сказала Вера в трубку. И лицо ее изменилось, потускнело. Я понял, что чуда не произошло. Чудеса вообще случаются очень редко. Один раз на одну человеческую жизнь. Или чуть-чуть реже… Один раз на миллиард человеческих жизней. — Где? — спросила Вера. — Спасибо… спасибо, едем. Она выключила телефон и повернулась ко мне: — Машина нашлась… наш «форд». Стоит на стоянке возле бассейна «Спартак». — Поехали, — сказал я. — Посмотрим. Я включил передачу, и мы поехали. — Быстрее можно? — нервно спросила она. Я подумал, что спешить-то нам особо некуда… но не сказал. — Кто нашел машину? — Костик… Костя Базаров. Он в тех местах по утрам бегает. Он — один из партнеров мужа. — Рановато Костик Базаров бегает. — Какое это имеет значение? — Возможно, никакого… Машина, как я понимаю, закрыта? — Не знаю. Это не важно — ключи у меня есть. Специально взяла… как чувствовала. — Хорошо. — Чего же хорошего-то, Сережа? Мне не машина эта сраная нужна… мне муж нужен. Утром, по пустому городу, мы доехали быстро. Здоровенный, почти двухметровый, Костик Базаров с маленькой таксой на поводке встретил меня подозрительным взглядом. Он был в шикарном спортивном костюме и, как и положено бизнесмену, с сотовым… Моя «копейка» со сгнившими порогами, моя потертая кожаная куртка явно господину Базарову не очень понравились. Такса была настроена более дружелюбно, виляла своим куцым хвостом. Вера представила нас друг другу: — Константин. Партнер и друг Владика… Сергей, наш общий с Владиком друг… еще со школы… милиционер. — Бывший, — добавил я. Константин сказал: очень приятно. Но, кажется, приятно ему было не очень. Черный, новенький «форд-скорпио» за спиной бизнесмена выглядел игрушечкой. Мигала красная точка на «торпеде» — сигнализация. На переднем сиденье лежал сотовый телефон — неосторожно. Запросто разобьют стекло и украдут. — Открывай, Вера. Она вытряхнула на капот моих «Жигулей» все содержимое сумочки: косметическую дребедень, ключи от квартиры, телефон и прочее, прочее, прочее. — Вот! — она протянула мне брелок. Руки у нее слегка дрожали. Я взял, нажал… «форд» дважды пискнул, мигнул «габаритами», щелкнул центральный замок… и я распахнул дверцу. — Вообще-то, в таких случаях требуется участие эксперта-криминалиста, — сказал я. — Будем вызывать? — Не будем, — устало выдохнула Вера. — Ну-ну… телефончик его? — спросил я. — Наверно, его… это легко проверить. — Да, конечно… ну-ка, наберите его номер. Константин быстро пробежался по клавиатуре своего телефона… лежащий на переднем сиденье «Эриксон» бизнесмена Завьялова начал наигрывать какую-то мелодию. Вера смотрела на мурлыкающий «Эриксон» немигающими глазами… Звонок на ТОТ СВЕТ? Очень даже вероятно… очень. Телефон мурлыкал. Три человека и собака смотрели на него. — Прекратите, — выкрикнула Вера. Наши замечательные одноклассники с ведрами удалились — держись, рябина! Мы смотрели им вслед… или мы не смотрели им вслед. — Оставь докурить, — негромко сказал я. — А… да. Не пойму, чего хорошего в этой отраве? — ответила она и протянула мне сигарету. Упал, рассыпался столбик пепла. Я взял сигарету в губы и — ощутил привкус губной помады. И тогда я действительно чуть не сошел с ума. Сердце у меня заколотилось часто-часто… или, наоборот, остановилось?… Этого я не помню. — Вера, — позвал я хрипло. — Что? — Я тебя люблю. Сколько раз потом я пожалел, что сказал эти слова. Но тогда я их сказал… мои слова рассыпались, как пепел… «Я пьянел от того, как курила ты „Тройку“ с золотым на конце ободком…» — Я знаю, Сережа, — ответила она, когда пепел уже рассеялся. — Выйдешь за меня замуж? — сказал я очередную глупость, а она взъерошила мне волосы и ответила: — Сережка, нам с тобой по шестнадцать лет… О чем ты? — Не сейчас… а потом, когда положено… — Вот потом и разговор будет. — А Владик? — Что Владик? — Владик спрашивал у тебя? — Возможно… — И что ты ему ответила? — Серега, Серега, — покачала она головой, — запомни, что ревность мужчину не украшает. Я вдруг понял, что она значительно старше меня, умнее… ОПЫТНЕЙ. От этого стало не по себе… неуютно. Несказанное вслух «нет!» не прозвучало, но оно ПОДРАЗУМЕВАЛОСЬ. От этого было тоскливо. У шестнадцатилетних свои катастрофы… они огромны. — Я хочу тебя поцеловать, — сказал я. — Утешительный приз? Конфетка для мальчика? — сказала девочка с дерзкими глазами. И засмеялась, и добавила: — Я тоже хочу, чтобы ты меня поцеловал. Сколько потом было у меня женщин? Влюбленностей и Любовей… Приключений… Интрижек… Романов. Внебрачных половых связей, как пишут в медицинских памятках «Венерические заболевания»…Их было немало. Но никогда я не любил так, как в шестнадцать. Искренне, страстно и обжигающе. Впрочем, все это — пепел. Не надо, не надо, не надо бередить! И бредить — не надо. Все — пепел. …И пьянеть от того, как курила ты «Тройку» с золотым на конце ободком. Кроме телефона в «форде» мы обнаружили полотенце и плавки. И то и другое — влажное… Что ж — рядом бассейн Под креслом я обнаружил еще одну штуковину… но о ней я Вере пока не стал говорить. — А вы, Константин, каждый день здесь бегаете? — В общем, да, по возможности… — Значит, вчера вы «форда» здесь не заметили? — А вот вчера я как раз не бегал… дождь шел. — Ага, понятно… шел дождь… — А вы, простите, Сергей, в каком отделе или службе милиции работали раньше? — Я-то? Да я в паспортном столе сидел. Вера посмотрела на меня удивленно: — А мне говорили, что ты был опером в уголовном розыске. — Ерунда какая… это тебе не правильно сказали, — ответил я и улыбнулся таксе. Такса завиляла хвостом. — И что вы намерены предпринять? — снова задал вопрос партнер по бизнесу. — А что тут предпримешь? — сказал я. — Либо найдется человек, либо… ждать нужно. Вера отвернулась и стала смотреть в сторону. — Будем надеяться, что все в порядке, — сказал партнер. — Вы, Верочка, главное — не впадайте в отчаяние. Все будет хорошо. Я в это твердо верю. И Казбек тоже. Вот так, партнер по бизнесу в это верит. Твердо. — А сейчас уж извините меня, но… вынужден откланяться, дела. И он откланялся и ушел с таксой на поводке. Вера села в «форд». Я опустился рядом. Некоторое время мы молчали. — Ты убеждена, что у твоего мужа не было женщины на стороне? — Какое тебе до этого дело? Разве ты можешь мне помочь? — Не знаю… мне будут нужны деньги, средство связи — тот же самый телефон… возможно — пара помощников. — Сережа, ты возьмешься? — Я не могу тебе пообещать, что найду твоего Владика. Я только попытаюсь это сделать… а что получится — знать не дано. — Сколько денег нужно? — Пока не знаю… Закончим работу — разберемся. Пока мне требуется всего лишь информация. — Спрашивай… все, что смогу. — Я уже спросил: у него была любовница? — Господи, да что ты уцепился за эту мифическую любовницу? У него была… то есть есть я. Он любил меня… то есть любит. Неужели в тебе столько лет живет ревность? — Нет, просто мне интересно узнать, почему под водительским креслом валяется презерватив? — Презерватив? Какой презерватив? — Вот этот, — ответил я и бросил на «торпеду» импортную резинку в яркой упаковке. Вера с удивлением взяла его в руки. — Зачем Владику презерватив? — спросила она. — Ну вообще-то, презервативу можно найти разное применение, но основное… — Ох, не ерничай, Сергей… Ты уверен, что эта… ШТУКА… принадлежит Владику? — А вот эта ШТУКА (я постучал по «торпеде») принадлежит Владику? — Я не думаю, что у него есть любовница, — со вздохом сказала Вера. — Он не такой… — Понятно… — Да что ты заладил свое дурацкое «понятно»! Что тебе понятно? Ты не сумел построить свою жизнь и хочешь отыграться на моем муже. А он трудился всю жизнь… и добился положения: и социального, и материального… В семье все отлично. Сотрудники его уважают… А ты? Чего добился ты? Милиционер! Да еще отсидевший милиционер… Господи! Как правильно я все-таки сделала выбор тогда… — Да, ты толково сделала выбор. — Да, толково… Теперь иди, Сергей… Иди. Извини, что отняла твое время. Но… твоя помощь мне не нужна. Я найду к кому обратиться. Прощай. Передавай привет Обнорскому. Я вылез из салона «форда», аккуратно прикрыл дверцу. В моей «копейке» нужно хлопать дверью со всего маху. «Скорпио» бешено взревел мотором, рванул с места. Взвился с асфальта рыжий осенний лист, потянулся в воздушном потоке вслед за сверкающим автомобилем. Но, разумеется, отстал… опустился, вальсируя, на асфальт, замер. В моем кармане остался лежать сотовый телефон отличного семьянина и честного бизнесмена. Вот с телефона-то мы и начнем. Мы целовались не очень умело, но нежно. Ах, эта неумелая любовь несовершеннолетних! Еще во многом скованная стыдливостью и запретами… Однако в тот сентябрьский вечер мне было позволено многое. О, как много было позволено мне девочкой с дерзкими глазами в тот вечер. Позволено было моим рукам, моим губам, моим глазам. Был ли к тому времени у меня «сексуальный опыт»? О да… он у меня был!… В подвале, на продавленном диване. С пьянчужкой неопределенного возраста. Стоимость ее услуги составила «бомбу» бормотухи. Со всех!… Нас было пятеро. Так что «сексуальный опыт» у меня был, но вспоминать о нем мне противно до сих пор. А тот сентябрьский вечер, когда мы пришли к Вере домой, когда ее мать на дежурстве, а младший брат уже спал… когда мне позволено было так много… Этот вечер я не забуду никогда. Я помню, как был неловок… как не хотели поддаваться крючки на застежке лифчика… и как шуршит капроновый чулок под рукой… Я помню, как мне сказали: «Нельзя… нельзя, Сережа, не надо…» Если бы я оказался чуть более настойчивым в тот вечер? Смогло ли это что-нибудь изменить? И хочешь ли ты перемен сейчас? …Не надо бередить. И бредить — не надо. Ах, дерзкие глаза девочки из десятого "а". Все — пепел. Вот с телефона-то мы и начнем, решил я. Нынешняя сотовая связь хороша тем, что здорово поддается контролю. Не в смысле подслушивания, хотя и тут особых проблем нет, а в смысле того, что все звонки, которые вы делаете, фиксируются компьютером вашей сети. Время разговора, его продолжительность и номер абонента… то, что доктор прописал! Конечно, для начала я вышел на опера, который по долгу службы (но никак не «по велению сердца») должен осуществлять мероприятия по розыску пропавшего гр. Завьялова В. И…Я вышел на этого опера и попытался наладить контакт. Опер опера всегда поймет! Так, по крайней мере, я думал. Но видимо, сильно отстал за пять лет, проведенных в нижнетагильской зоне УЩ-349/13. Мой молодой коллега, конечно, и без моего представления понял, кто я такой. Журналистские «корочки» повертел в руках без интереса… выслушал и сказал: — Ну… ты же и сам все круто просекаешь. Может, сам и отработаешь этого бизнесмена? Ты же человек опытный… а у меня времени нет. — К опыту еще нужно приложить ксиву, а ее у меня, лейтенант, нет. Вот с этим (я щелкнул пальцем по удостоверению Агентства) я много не наработаю… Мне же сейчас реально придется телефоны и адреса пробивать… Как прикажешь это делать? — А как бандюганы без всяких ксив это делают? — сказал мне товарищ лейтенант. Сказал — и засмеялся… Действительно — смешно. — Бандюганы это делают на энтузязизьме, а мне их энтузязизьм ни к чему. Понимаешь? — Ну ладно, с пробивкой телефонов помогу, — великодушно сказал опер. Как раз этот вопрос я запросто мог решить сам, без его помощи. Помощь мне требовалась в другом, но я понял, что хрен ее дождусь. И оказался прав… Короче, я пошел журналистско-партизанскими тропами. Возможности мои были не особенно широки… несравнимы ни с реальными бандитскими, ни даже с ментовскими. Я, рядовой журналист, ни задерживать граждан, ни допрашивать не имею никакого права. Все те «вмешательства в личную жизнь граждан», которые неизбежны при проведении журналистского (и любого другого) расследования, возможны только с согласия этих самых граждан… Ну не любят граждане этого! Не любят — и все тут. Особенно если они не в ладах с законом. За сто баксов оператор сотовой сети выдала распечатку звонков Владика за интересующий меня период, то есть с того момента, как образцовый семьянин вышел из дому в последний раз, и до того, как телефон перекочевал ко мне. Всего звоночков оказалось шесть, а телефонных номеров — всего четыре. Разной продолжительности были разговоры. Но тем не менее все шесть звонков были сделаны за весьма короткий период — за вечер того самого злополучного понедельника. Последний звонок прозвучал в начале первого ночи, во вторник… Потом Владик на связь уже не выходил… Интересно, сколько он прожил после этого звонка? Пробивка адресов — дело рутинное. И для меня оно никакой трудности не представило — «дорожку» {пароль для адресной службы ГУВД (жарг.)} мой новый друг-оперок сообщил. Через час я сидел в своей конуре в Агентстве и обсасывал первую информацию. Итак, одиннадцатого сентября, около семи часов вечера, добропорядочный, не судимый бизнесмен вышел из своей трехкомнатной квартиры на Васильевском острове… сказал жене: по делу, мол… и исчез. Почти сразу после выхода из дому он сделал один за другим три телефонных звонка. Два — своим партнерам, с которыми, кстати, у него отличные отношения, — третий звоночек он сделал абсолютно мне неизвестной гр. Шурыгиной Антонине Викторовне, 1946 г. р., проживающей по адресу… Потом он опять звонил партнерам, а потом Митюхиной Елене Васильевне, 1950 г. р., проживающей… Так вот в деле и появились две дамочки… Но одной нашей красавице уже полвека. Другой и того больше. Навряд ли процветающий тридцатисемилетний бизнесмен покупал презерватив для встречи с одной из этих дам. Всякое, конечно, бывает… но навряд ли. Однако у пожилых дам бывают дочки, племянницы, внучки, в конце концов. Придется ехать в гости. Я зашел к шефу, чтобы доложить ситуацию, и — повезло! — застал на месте. Обнорский интенсивно трудился: лежал на диване и пускал дым колечками. Я лег на другой диван и стал ему помогать. На пару у нас получалось здорово… Вот такие мы стебки. Нет, теперь говорят — приколисты. — Ну? — сказал Обнорский, когда сигарета кончилась. Я рассказал ситуевину. Андрюха, немного подумав, решил: — Езжай. Только не один… Такие штуки мы уже проходили. Прихвати кого-нибудь. Из адреса отзвонитесь. Обязательно. В коридорах Агентства было еще тихо, пусто… «Прихватить кого-нибудь» не получилось. И я уже решил, что поеду один. В первый раз, что ли?… Нет, не в первый. Но в иные, забытые уже «разы» в кармане у меня лежала ксива со словами: «капитан Ложкин Сергей Иванович состоит в должности старшего оперуполномоченного», а под мышкой висел табельный ПМ. Я был тогда ВПРАВЕ обратиться за помощью к любому милиционеру, участковому, оперу… Как говорится: почувствуйте разницу… Я ощущал разницу оч-чень хорошо! И я бы поехал в адрес один, но на лестнице столкнулся с Шахом и Князем. Конечно, я был для них не авторитет… и вообще — в Агентстве без году неделя. Но я сослался на шефа, и они поехали со мной. По дороге ввел их в курс дела, избегая ненужных им подробностей. — Вопросы есть, коллеги? — спросил я. — Есть вопросы… коллега, — сказал Шаховский, выделив последнее слово. Видимо, это должно означать, что я — бывший мент — ему не коллега… И я со своей стороны считал точно так же: хоть Виктор Шаховский и не привлекался никогда к уголовной ответственности, но в оперативных документах РУОП его фамилия замелькала еще в самом начале девяностых. — Спрашивай, — ответил я. — А премию с этой супружницы барыжной ты за работу, коллега, обговорил? — Нет, — отрезал я. — Лохи, — пробормотал Шах и больше ничего не спрашивал, смотрел в окно. У Гвичия вопросов было больше: а сколько лет вдове? А не блондинка ли она? А как она «вообще, да»? Я ответил: лет вдове семнадцать. Блондинка. «Вообще»: 90-60-90. И Гвичия тоже замолчал… только причмокивал иногда. Глаза у него стали мечтательными, подернулись нежным туманом. Прежде чем ехать непосредственно в адрес, заскочили в местное РУВД… Повезло — застали нужного нам опера на месте. — Да, — сказал он, — звонили мне про ваше дело… лейтенант Иванов, кажется… так? — Да, — подтвердил я. Иванов — фамилия опера, который отфутболил меня в Василеостровском районе. — Ну а чего от меня-то вы хотите? — Как чего? Неужели непонятно?… Сходить с нами в этот адрес. Дело-то, скорее всего, об убийстве идет. — Ну во-первых, пока только о розыске пропавшего… Во-вторых, я туда уже сходил. — И что? — А ничего, меня и на порог не пустили. Шах хмыкнул, Гвичия изумленно вскинул брови. А я спросил… Я очень спокойно спросил: — Простите, Виктор… э-э… — Георгиевич, — подсказал опер, включая электрический чайник. — Виктор Георгиевич, вы здесь в каком качестве служите? — А там (кивок в сторону двери) висит табличка. На ней все написано… прочитайте. — Я читал. Там написано, что в этом кабинете работают опера уголовного розыска. Наш опер закончил манипуляции с чайником, поднял на меня взгляд и сказал: — Выйдите из кабинета… Я вас сюда не приглашал… пока. — Спасибо за помощь, — ответил я. — Пошли, мужики… По-моему, кто-то таблички на дверях перепутал. — Желаю успехов, — бросил опер. Мы вышли. Сказать по правде, мне было очень противно. Гвичия посмотрел на табличку и сказал: — Какой-то странный человек, да? Шах тоже посмотрел на табличку, сплюнул и сказал: — Лохи. Я не сказал ничего. Я не сказал ничего, я только подумал… но не сказал. …Дверь в квартиру, где находится телефон, зарегистрированный на гр. Шурыгину Антонину Викторовну, наводила на мысли о коммуналке и бытовом пьянстве: следы неоднократного и неумелого ремонта, висящий на проводах звонок, порезанная ножом дерматиновая обивка… Таких дверей я за годы пахоты в УР повидал немало. И мог даже предположить, что увижу за дверью. Гвичия начал давить на кнопку звонка. Делать это пришлось пять раз. Шаги за хлипкой дверью раздались тогда, когда уже нам показалось, что в квартире никого нет. Шаги были шаркающие, медленные… потом раздался кашель… потом дверь отворилась. На пороге стояла старуха в грязном халате и торчащих из-под него белых бязевых мужских кальсонах. Жиденькие волосы, характерный цвет лица, густой перегарный выхлоп… Все, как говорится, до боли знакомое. Я загодя приготовил свое журналистское удостоверение и придал лицу некое соответствующее профессиональное выражение. Все это оказалось лишним. Старуха посмотрела на нас мутными глазами, закашлялась и сказала: — С утра уже ходить стали… — Здравствуйте, бабушка, — вежливо сказал Зураб. — Ишь, внучек нашелся… басурманин… Спят они еще… — Старуха явно собиралась захлопнуть дверь, но я не дал. Я сунул ей под нос удостоверение и начал работать. Кое-что, впрочем, мне уже было ясно. — Мы журналисты, — сказал я. — А вы Антонина Викторовна? — Что надо? — Поговорить, Антонина Викторовна… Мы — журналисты. — Стрекулисты-журналисты… аферисты! На похмелку дашь? — Дам, — ответил я, доставая бумажник. Выражение глаз старой алкоголички стало гораздо более осмысленным или, по крайней мере, заинтересованным. Я вытащил пятидесятирублевую купюру. На эти деньги можно купить одну бутылку заводской водки, но Антонина Викторовна наверняка купит две бутылки паленой. …Деньги исчезли в кармане халата. — Может, внутрь пригласите? — спросил я. Старуха посторонилась, пропуская нас внутрь. Интерьер прихожей был именно таким, какой я себе представил, глядя на дверь. Тут ошибиться трудно. Вслед за старухой мы прошли в кухню, распугали тараканов. — Ну, говори, чего надо, — сказала хозяйка. — У вас в квартире есть молодые женщины? — Сказала же: спят еще бляди. — Дочери ваши? — Тьфу! У меня сыны… да и их не вижу: по тюрьмам они. — А что за бляди-то спят у вас? — Бляди как бляди… известное дело, Ленка со Светкой. — Комнату им сдаете? — Что я сдам? Сама в одной клетухе сижу, как в конуре, девяти метров нет… Сосед сдает — Колька Мареман. — А где сам Колька? — Кто его знает? Бывает раз в месяц — деньги получить… Но ко мне уважительно, нет-нет, а водочкой угостит… иной раз. — Понятно… А что за женщины — эти Ленка со Светкой? — Так говорю тебе: бляди. — Молодые? — Молодые прошмандовки… Старухе хер когда нальют, хоть им через блядство много деньжищ сыпется… Жадные, прости Господи. — Понятно. Мужики к ним сюда ходят? — Бывает, сюда. Но больше по вызову. Интердевочки. Гвичия брезгливо хмыкнул, раздавил ногой таракана. Я достал фотографию Владика, что дала мне Вера. На ней довольный, изрядно располневший Владик был снят на фоне новенького «форда». — Этого человека знаете? Бывал у девок? Антонина взяла фото, отодвинула руку подальше от глаз, после долгого разглядывания сказала: — Разве всех упомнишь? Не знаю, не скажу. — Понятно… Спасибо, Антонина Викторовна. — Спасибо в стакан не нальешь, — ответила хозяйка и вышла. Через минуту она, одетая в старый плащ, пошла за опохмелкой. То, что в квартире остались три незнакомых мужика, нисколько ее не смущало. Впрочем, что здесь можно украсть?… Шурыгина ушла, грязные завязки кальсон волочились за ней по полу. А мы остановились перед дверью, за которой жили Ленка со Светкой. Вполне возможно, за этой дверью нас ждет разгадка исчезновения бизнесмена Завьялова… Вполне возможно, что нет. Я посмотрел на своих коллег, кивнул и постучал по филенке. — Какого хуя? — раздалось из-за двери. Я постучал еще раз. На этот раз меня просто послали, назвали старой сукой. Обидно, не такой уж я и старый… Я постучал третий раз, а Гвичия медовым голосом попросил: — Откройте доброму человеку, а не то он вынесет дверь. После этого за дверью стало тихо. Затем послышалась какая-то возня, негромкий шепот… И наконец: — Кто там? — Конь в пальто, — рявкнул Шах. Я посмотрел на него зло. Навряд ли стоит начинать разговор таким образом. Тем более что женщины могут быть совершенно непричастны к исчезновению Владика. — Елена, — позвал я, — Светлана… откройте, пожалуйста. Мы журналисты, есть необходимость поговорить. Снова негромкое «шу-шу-шу» за дверью. — Если вы опасаетесь, можно вызвать милицию, разговаривать в присутствии милиционеров. Позвоните «02», мы подождем… Договорились? …Дверь открылась. За ней стояла женщина. Молодая, но уже со «следами бурной жизни» на лице. Я сразу сунул удостоверение: — Мы журналисты. Агентство «Золотая пуля». Меня зовут Сергей. Она смотрела испуганно. Козе понятно, что на журналистов мы не очень похожи. Я еще — туда-сюда, но за моей спиной маячили откровенно бандитского облика Шах и Зураб Гвичия — «лицо кавказской национальности». Доверия у нормальных людей такое славное журналистское трио не вызывает. — А что случилось? — спросила она. — Пропал человек, — ответил я. — Разрешите войти? — У нас тут… не прибрано. — Ничего. Мы явились без приглашения, так что вы не должны об этом беспокоиться. — Входите. Мы вошли. В комнате было действительно «не прибрано»: на журнальном столике стояли пустые бутылки из-под водки и шампанского. Остатки закуски. На полу, на спинке стула — одежда, белье… Вторая женщина сидела на смятой простыни единственного в комнате дивана, сжимала у горла ворот халата, надетого наизнанку. — Давайте познакомимся. Я — Сергей… Кто из вас Елена, кто Светлана? Еленой оказалась та, что открыла дверь. Светланой — сидящая на кровати. Я без приглашения присел на пустой стул. — Весьма приятно… Давайте сразу определимся: на наши вопросы вы отвечать не обязаны. Можете отказаться, вызвать милицию. (Я вытащил из кармана и протянул Светлане телефон, она вяло покачала головой.) Но лучше будет, если вы все же ответите. Понятно? Обе кивнули. Все движения Светланы были несколько замедлены. Я заглянул ей в зрачки, и все стало ясно: героин. — Хорошо… Жилье здесь вы снимаете. А прописочка у вас есть? — Н-нет, — ответила Елена. — Здесь нет. — Можно взглянуть на ваши паспорта? Разумеется, вы не обязаны мне их показывать. Я вас не принуждаю, только добровольно… Елена встала, подошла к вешалке и, покопавшись в карманах плаща, достала довольно-таки потрепанный паспорт. Светлана сидела неподвижно. Я раскрыл паспорт с гербом и надписью «СССР». Так… Русакова Елена Михайловна… серия… номер… 20 января 1977 года… поселок Горки… Хвойнинского района Новгородской области… русская… и т.д. Прописка — по месту рождения. Как я и думал. — Спасибо, — сказал я и вернул паспортину. Светлана по-прежнему сидела неподвижно. — А ваш паспорт, Светлана? — Я… не знаю… где он… — Если вы не хотите его показывать — ваше право. — Может… в сумочке? — сказала она хриплым, низким голосом. Елена взяла с кресла сумку, протянула мне. — Нет, откройте сами… Если, разумеется, Светлана не возражает. Русакова испуганно посмотрела на свою товарку… потом опрокинула сумку на постель. Господи, второй раз за день я вижу, как высыпают содержимое дамской сумочки. Точно так же, как и у Веры, в сумочке лежала косметика, но явно дешевая… ключи… записная книжка… На этом совпадения закончились: в сумочке у Веры не было паспорта, презервативов и, главное, шприца. Русакова испуганно посмотрела на шприц — на Светлану — на меня. Сплюнул за моей спиной Шах, вздохнул Зураб. Я взял в руки паспорт… Шуцкая Светлана Сергеевна… 20 марта 1974 года… поселок Лесной… Хвойнинского… Новгородской… землячка, значит. Прописка? Прописка питерская… Судя по всему — общага. Лицо на фотографии — совсем юное, красивое, жизнерадостное… Что же ты с собой сделала, Света?… Вторая фотография — в двадцать пять лет — отсутствует. Я швырнул паспорт на простыню. Он лег на то же самое место, где лежал, — слева от баяна {шприц (жарг.)}. — Вот мы и познакомились. А вот этого человека вы знаете? Я положил на стол фотографию Владика. Елена посмотрела и покачала головой. Я сразу понял: нет, не знает. — А вам, Светлана? Вам он знаком? Шуцкая молчала. Я повторил: — Светлана Сергеевна, вам знаком этот человек? Не глядя, она ответила: — Нет. — Возьмите в руки, посмотрите внимательно. Я думаю — знаком. Нехотя Светлана взяла в руки фото. Рукав халата задрался, обнажая вену со следами уколов… На фото она почти не взглянула, шепнула: — Нет, нет… не знаю. Зачем?… Отстаньте! Я встал, прошелся по комнате, по полу, покрытому грязно-серо-зеленым линолеумом. Окна в этих домах-"кораблях" почему-то сделали очень высоко — на высоте груди. За немытым стеклом стояли другие «корабли». Серые, одинаковые, как колумбарии крематория… Дымили трубы ТЭЦ, выбрасывая серые клубы дыма в низкое серое небо… Мне стало страшно. Серый город-крематорий с дымящими трубами смотрел тысячами своих слепых окон прямо мне в глаза. В серых коробках были заживо погребены тысячи таких вот Светок, Ленок, Олек, Дашек… тысячи спившихся старух, чьи сыны сидят в тюрьмах… тысячи пацанов, мужчин, женщин… детей. Я быстро, поспешно опустил глаза вниз… Внизу лежало серое асфальтовое пространство… От ларька медленно брела старуха. Белели из-под плаща мужские кальсоны, завязки волочились по земле. Я отвернулся от окна… В комнате ничего не изменилось. С недовольным видом стоял у дверей Щах, кривил губы Зураб, сидели на смятой постели две проститутки. — Ладно, — сказал я, — давайте подведем кое-какие итоги, барышни. Вы живете здесь без прописки… занимаетесь, как я понимаю, проституцией… Плюс есть еще одна проблема — героин. Нормальный криминальный фон. И вот на этом фоне вырисовывается фигура исчезнувшего — скорее всего, убитого — бизнесмена. Кстати, один из последних звонков в своей жизни он сделал сюда… Не Антонине же он звонил… Ну, что будем делать? Русакова сказала вдруг: — Свет, расскажи им… расскажи! Ну ты же ни при чем… а, Свет? Шуцкая качнулась вперед, сжала руки коленями, выкрикнула: — Я ничего не знаю! Отстаньте. Шах оторвался от косяка, шагнул, отбросил тупым носком ботинка пустую пивную бутылку и рявкнул: — Ты, путана ущемленная, колись… грохнула барыгу? — Тихо, Витек, тихо, — сказал я. Почти наверняка эта Света Владика не убивала. Но почти наверняка знает, кто это сделал. Вот-вот она начнет говорить Это я знаю точно. В комнате стало очень тихо. Шуцкая подняла на меня глаза, сказала: — Он звонил… звонил он, сука. — Владик? — уточнил я. — Да, Владик… Он позвонил ночью. У него всегда так — как приспичит, так все бросай — приезжай. Но я не могла. Понимаете?… Я была просто не в состоянии… Понимаете? — Понимаю, — кивнул я. Бабенка на игле — чего не понять? — И я сбагрила его Катьке. Вы Катьку знаете? — Катька живет в Автово? — наугад спросил я. Последний звонок Владик еде лал Митюхиной Елене Васильевне. Это телефончик установлен в Автово. — Да, — кивнула Светлана. — Значит знаете? — Не все… Что дальше, Света? — Ничего. Он меня обматерил, но Катьке все же позвонил. Я задал еще десяток уточняющих вопросов. Все то, что рассказала Щуцкая было очень похоже на правду. Мерзкую и обыденную. От обыденности она выглядела еще более мерзкой. Даже Шах помрачнел, когда Светлана рассказала, что вытворял с ней добропорядочный семьянин Владик Завьялов. А Зураб просто потемнел лицом. И Ленка приоткрыла рот. Видимо, товарка потому и не направила ее к Владику вместо себя, что пожалела землячку… Сбивчивый рассказ проститутки был похож на поток блевотины. Неужели Вера ни о чем не догадывалась? Я оставил Зураба сидеть со Светкой и Ленкой. И мы с Шахом поехали в Автово. Наверное, в этом была моя ошибка. Разве мог я предположить, что офицер ВДВ, выпускник Рязанского училища, воевавший в Афгане, раненый, награжденный… разве мог я предположить, что Зураб Иосифович даст себя обмануть проститутке, сидящей на игле? Не мог… Не мог я этого предположить. И я оставил грузинского князя с проститутками, чтобы присмотрел, чтобы не дал им связаться с Катькой… Зурабик «присмотрел». Мы с Шахом пересекли город. Мы выехали из одного района-колумбария, пересекли город и приехали в другой районколумбарий. Страшненький панельный пейзаж за окном моих «Жигулей» был все тот же… Универсальность новостроечных декораций ошеломляла: и дом оказался таким же. И подъезд. И квартирная хозяйка. И сама квартира, где Катька снимала комнату. Не оказалось только самой Катьки. Она ушла куда-то за десять минут до нашего появления. Мы с Шахом остались ждать. Мы просидели в машине почти час, когда зазвонил «Эриксон» семьянина Владика. Телефон, собственно, позванивал довольно часто. Какие-то голоса, мужские и женские, спрашивали Владислава Игоревича, Влада или господина Завьялова. Ничего удивительного в этом нет: у человека, занятого в бизнесе, есть масса контактов… И далеко не все знали, что Владик исчез. На этот раз позвонила Вера. — Сергей, это ты? — спросила она. — Я… извини, но телефон я прихватил случайно. Сегодня же верну. Куда его тебе привезти? — Господи, о чем ты? Очень хорошо, что ты его взял… Сергей, мне только что позвонила женщина… Она сказала, что Владик убит… — А что за женщина? — Не знаю, сказала, что ее зовут Кэт. Вот, значит, как!… Кэт… радистка Кэт… Яволь, геноссе Борман… — Сергей, ты слышишь меня? — Да, я тебя слышу. Что еще она сказала? — Она сказала, что Владик убит. — Это я понял. Что еще? Соберись, Вера. — Если я хочу знать, кто его убил и где его тело… тело… его тело… Веру заклинило, и она зарыдала… И тут уже я ничего поделать не мог. Оставалось только ждать, пока она успокоится. Я сидел в машине, слушал плач тридцатисемилетней женщины с потухшими глазами, курил и смотрел, как ветер гонит вдоль улицы опавшие листья. Мне хотелось вышвырнуть в окно телефон, вышвырнуть вон Шаха… Что ты делаешь? Что ты делаешь со мной, Вера? Плакала женщина, похрапывал задремавший Шах, ветер шуршал опавшими листьями… Звук напоминал нежный шорох капрона, когда ты проводишь по нему рукой… Тебе шестнадцать. Ты робок и дерзок. Ты полон надежды и думаешь, что впереди еще целая жизнь… А флот домов-"кораблей" все плывет. Куда он плывет? — Извини… извини меня, Сережа… Я больше не буду. — Ничего, все в порядке… — Его убили, Сережа… Эта женщина за две тысячи долларов может рассказать, кто убил и где находится… тело. — Понятно, — сказал я. — Вера, тебе нужно прямо сейчас идти в милицию, к лейтенанту Иванову. Рассказать ему все это, и тогда… — Я только что от него, Сережа! — Что сказал Иванов? — ЕМУ НИЧЕГО НЕ НАДО. Он пишет бумажки. Он пишет какие-то бумажки и говорит по телефонам. Помоги мне, Сергей. — Хорошо, что-нибудь придумаем… Я позвонил Зурабу. — Князь, — сказал я, — у девок была возможность позвонить этой радистке Кэт? — Кому? — спросил Зурабчик меланхолически. — Катьке этой. — Нет, конечно. Как можно, Сергей?! — То есть ты все время держал их в поле зрения? — Конечно, дорогой. — Никто из них из комнаты не выходил? — Нет… конечно. — И ты тоже не выходил? — Э-э… я… — Ну, выходил или нет? — спросил я, уже догадываясь. — Я… понимаешь, Сергей, выходил на минуточку… в туалет. — Огромное тебе спасибо, Зураб Иосифович. Ты очень помог. — …Что-нибудь придумаем, — сказал я. А ничего особенного и придумыватьто не надо. Все уже давно придумано. …Ровно в пятнадцать ноль-ноль Вера припарковала свою тачку имени товарища Генри Форда на проспекте Стачек напротив метро «Кировский завод». День хмурился, сочился слякотной моросью. Люди у метро текли непрерывным потоком. Подъезжали и отъезжали машины, сновали маршрутки. Место для встречи радистка Кэт выбрала удачное. Интересно, сама или кто-то подсказал? Если второе, то не исключены сюрпризы. В старые добрые времена я бы постарался привлечь к операции нескольких оперативников и «наружку»… Нынче у меня были Шах и Зураб… Мы заняли позицию минут за сорок до приезда Веры. Зурабчик — разведчик ВДВ — попытался оправдаться, но я был зол и сказал: — Князь, я в курсе, что грузины покупают дипломы инженеров, врачей, учителей, юристов… Но чтобы купить дипломчик об окончании Рязанского высшего военного воздушно-десантного училища… нет, не слыхал! Зураб хотел что-то сказать, но ничего не сказал. Обиделся. И стал смотреть в окно. Я подумал, что, может, зря я так: одно дело воевать с духами в Афгане. И совсем другое — здесь, с урками, насильниками, убийцами… Шел дождь, с запада все тянуло тучи, блестели зонты над потоком прохожих… Радистка Кэт появилась с опозданием в двадцать минут. Я засек ее сразу. Не столько по описанию, которое дали Светлана и квартирная хозяйка, сколько нюхом. Путана прошла мимо «форда» раз… другой… на третий быстро рванула заднюю дверцу и села за спиной Веры. Толково! Видно, смотрит западные боевички и считает, что все делает грамотно… — Пошли, — сказал я. Мы вышли из машины. Я даже дверцы не стал запирать — некогда… В комнате радистки Кэт мы нашли шприц. Оптимизма это не внушало: наркоманы бывают совершенно непредсказуемы… Я не мог исключить, что Катька-Кэт приставит к горлу Веры шило или опасную бритву и скомандует: гони! Я рванул правую заднюю дверцу, нырнул в салон. Радистка Кэт посмотрела на меня изумленно. Попыталась дернуться в левую дверь. Я не дал. А если бы сплоховал я, то на улице страховал Шах. — Сиди спокойно, Кэт… Куда теперь-то бежать? Тем более — деньги-то еще не получены. Ты ж за деньгами пришла? — Сдала ментам, сучка? — спросила Кэт Веру. На переднее сиденье сел Зураб. А Вера как-то по-детски пожала плечами. — Я не мент, Кэт, я журналист. — Да от тебя за версту псиной несет, мусор! — Мусор — это, пожалуй, ближе к истине. Но давай-ка сейчас не будем время терять… Слушай меня внимательно: ты попала… — Еще поглядим, — сказала она и сжала губы. — …ты очень крепко попала. Ты проститутка — раз! Ты на игле — два! Владик исчез, после того как позвонил тебе — три! Уже этого достаточно, чтобы закрыть тебя на трое суток. Поняла? Катька упрямо молчала, и это мне здорово не нравилось. Такой тип поведения мне знаком хорошо… Если не сломаешь сразу, потом намучаешься. Я продолжил: — Поехали дальше… Твой звонок госпоже Завьяловой зафиксирован на магнитофон. Там ты прямым текстом говоришь, что знаешь, кто убил и где спрятан труп. Вера вздрогнула. Зураб посмотрел на нее с жалостью. А у меня времени на жалость не было — я работаю. Я мусор. — Так что в самом лучшем случае — недонесение. Не знаю, как там по новому кодексу, а по старому статья 190. Наказание предусматривает до трех лет. Но это если недонесение, Кэт… это если всего лишь недонесение… Я немного помолчал. Атмосфера в салоне стала весьма напряженной. — Если недонесение, — продолжил я. — А если соучастие? Катька прикусила губу. Сейчас заговорит, понял я. — Я не убивала. — А кто убил? — А деньги? — сказала она. Стойкая все-таки деваха. — Вера, дай деньги, — попросил я. — В «бардачке», — тихо ответила Вера. — Зураб! Зураб открыл «бардачок», извлек пачку купюр, схваченных аптечной резинкой. Я бросил их на сиденье между собой и Кэт. Дождь резко усилился, забарабанил по крыше. Тонкая пачка баксов лежала на дымчато-голубом велюре. Потоки воды бежали по скошенному лобовому стеклу… На улице потемнело, а атмосфера в салоне сделалась почти невыносимой. Кэт взяла в руки пачку. Пересчитала… Потрясающее самообладание! — Ну допустим… допустим, я расскажу. Тогда ты отдашь мне бабки и отпустишь? Так? — Не-ет, родная… Ты мне впаришь, что убил Иванов… имя ты забыла, отчества не помнишь, а где живет — не знаешь… труп сброшен в Финский залив… так? И за это, золотце, ты хочешь две тонны баков? Так, родная, не бывает. — Чего же ты хочешь? — Для начала познакомиться, Кэт. Покажи-ка паспорт. — Нет с собой. Дома оставила. — Поедем домой, — сказал я и назвал Вере адрес. Вера пустила движок. Кэт нехотя расстегнула замочек сумки и вытащила паспорт. — Отбой, Вера… Радистка Кэт нашла свой аусвайс. Я пролистал паспорт… Екатерина Антоновна Стрельчук… номер… серия… 19 января 1979… Воронеж… прописка, соответственно, воронежская… Все как и должно быть, без неожиданностей. — Ну? — сказала она. Я опустил паспорт в свой карман. — Э-э, — сказала она. — Ты что, охренел в атаке? — Сколько стоит нынче чек черного {Героин}, Кэт? — По-разному, — пожала она плечами. — А тебе зачем? — Хочу знать. Киножурнал был такой: «Хочу все знать». Не видела? — Ну где как… от ста пятидесяти до двухсот. — Значит, от пяти до семи баксов. Здесь (я кивнул на пачку), таким образом, хватит на 400 чеков… Говори, Кэт… время-то идет. — Мне эти бабки нужны, чтобы скинуться {Вылечиться, избавиться от наркозависимости}… Понял? — Понял… Мне все равно, зачем тебе бабки. Мне нужно знать: кто, как, почему, когда и где убил Владика… куда дели труп? Вера стиснула руки на руле. Зураб сидел бледный. Густо пробивала кожу синяя щетина… Наверно, они считали меня сволочью, но на это мне было наплевать. — А гарантии? — спросила она. Нет, потрясающая баба. С таким характером она, может быть, сумеет скинуться… Такие случаи бывали. — Слушай, Кэт, не пори херню! Какие, к черту, гарантии? Даешь толковую информацию — получаешь бабки и свободу. После проверки, разумеется… Нет — едем в ментуру. Или — еще смешней? Я отдаю тебя партнерам убиенного раба Божьего Владислава. И тут она начала хохотать. Глупо, дико, с повизгиванием. Со страхом глядела на нее в зеркало Вера… Кэт хохотала, прижимала ладони к щекам, но остановиться не могла. — Парт… парт… не… рам, — вырвалось сквозь хохот. — Парт… не… рам. Потихоньку смех перешел во всхлипывание, а потом Кэт сказала: — Они же его и убили! Асфальт кончился, пошла грунтовка… Мокрые кусты вдоль дороги, пни, горы мусора… строящиеся по обеим сторонам дома. — Далеко еще? — спросил Зураб. — Нет, — ответила Вера, — рядом. Это были первые слова, которые прозвучали за всю дорогу от Стачек до северной окраины города. …После того как закончилась истерика у Кэт и прозвучали слова: «Они же его и убили», — началась истерика у Веры. Кто может ее осудить? Она и так держалась хорошо. Очень хорошо. У нее за спиной бывший одноклассник, бывший мент, разговаривал с проституткой об убийстве ее мужа… Здорово, да? Пока Зураб успокаивал Веру, я — такой уж я стебок, ребята! — быстро колол Кэт. В тот момент она была полностью сломлена, отвечала на вопросы легко, не вспоминала ни про гарантии, ни про деньги. …Владика убили Костик и Казбек. На квартире Костика. Пили. Трахали ее, Кэт, как могли и как хотели… Костик даже снял кое-что видеокамерой… Еще пили… Потом у них начался спор вокруг каких-то процентов, долей, рублей… Хрен поймешь, короче… Владик — урод паскудный, садист! — уж на что до секса охоч, но от процентов и долей завелся больше… Про нее забыли. Спорили. Орали. Потом Казбек и Костик начали Владика бить. Казбек — ножом. А она уже плевала на все на это — вмазалась… Под утро ее заставили мыть пол в гостиной и в ванной… В ванной крови было очень много. Все было в крови! И пол, и стены, и сама ванна. Еще там лежал туристский топорик… — Знаешь — маленький такой. Казбек и Костик снова выпили, стали обсуждать, что делать с телом. "…Отвезем на комплекс, — сказал Костик, — там в блоке "Б" полы совсем тонкие… под низ и — бетоном!… Хер кто когда найдет…" А Казбек ему в ответ: «Кто, мол, бетонировать будет?…» — «Мудак, — сказал Костик, — я ж сам бетонщик… всех делов на час-другой…» Тогда Казбек и говорит: «Хорошо, давай. А с этой сучкой чего? Она же все видела, блядь такая! Может… ее тоже?…» Но Костик сказал: «Не надо, она молчать будет. Ты, падла, молчи, поняла? А то кому менты поверят — тебе или нам? Ты молчи, сука, а то закроем…» И дали мне двести баксов… выгнали… больше ничего не знаю. Честно… я скинуться хочу, домой уехать… У меня мать там одна. Она больная, старая… Я скинуться хочу. СТРАШНО! — Далеко еще? — спросил Зураб. Он сидел за рулем. — Нет, — ответила Вера, — рядом. Впереди показались низкие, недостроенные корпуса. Вздымалась лапа экскаватора, стояли вагончики-бытовки. Зураб аккуратно объезжал выбоины на дороге. Навстречу нам проехал КамАЗ, обдал грязной водой из лужи… Трое мужчин в спецовках оранжево-голубого цвета оживленно спорили, совали друг другу какие-то бумаги. На голову над ними возвышался Костик. Бизнесмен. Партнер. Который верит. Твердо. Который еще и бетонщик. Мы подъехали. На нас никто не обратил внимания, все были увлечены производственным спором. Это здорово напоминало сцену из какого-нибудь фильмеца советской эпохи, «поднимающего сложные моральные-этические проблемы в жизни молодого советского рабочего». У нас никаких сложных морально-этических проблем не было. По крайней мере, у меня. Я приехал посмотреть на полы в блоке "Б". Всего-то. Потом один из прорабов (или бригадиров — я не знаю) увидел «форд». И что-то сказал Костику. Разумеется, он знал этот «форд». Костик обернулся. Спокойно так обернулся, солидно. Как и подобает бизнесмену. Как и подобает квалифицированному бетонщику. И даже сделал морду лица, которая должна означать: удивлен… приятно удивлен, Верочка… нет ли каких известий от Владика? Есть у нас, господин бетонщик, известия от Владика. Есть. Первой из машины вышла Вера, и Костик двинулся ей навстречу. А потом вышли мы с Князем. И Костик остановился. А в глазенках метнулось что-то… Страх? Наверно, страх. А потом из машины выбралась Кэт. И страх превратился в ужас. И респектабельное мурло закаменело. Я подошел в упор и спросил: — Где? Он молчал… Интересно, скулила ли такса, когда они убили партнера? Нужно будет спросить у Кэт. — Где блок "Б", господин бетонщик? — Там, — сказал он, но никакого направления не показал. Так и стоял столбом, опустив руки. — А Казбек где? — спросил я. — Не знаю… уехал. — Понятно… Ну веди, хоть блок "Б" посмотрим. И мы пошли смотреть могилу Владика — блок "Б". Вера не пошла, осталась у машины. Зураба я попросил остаться тоже — присмотреть за Кэт. За славной радисткой Кэт. Конечно, она не тянула на «17. Блондинка. 90-60-90». Но Зураб кивнул молча и остался. А мы с бетонщиком пошли смотреть блок "Б". Он шел впереди, я сзади. Он плелся как студень, шел, не разбирая дороги. По грязи, по лужам… Дорогущие ботинки шлепали, полоскались обшлага брюк. Блок "Б" оказался низким и гулким бетонным помещением. Совершенно пустым, безликим. Если бы я не знал, что этот блок стал могилой для человека, я бы просто заглянул внутрь — и вышел. Но теперь все в этой бетонной коробке носило иной смысл… Жалко ли мне моего одноклассника Владика Завьялова? Нет. Нет, мне нисколько не жалко моего одноклассника Владика. Я всего лишь бывший мент. Черствый, бездушный мент. Стебок. Мы вошли. Шаги гулко отдавались под низким бетонным сводом. В углу по стенке сочилась вода. Что будет в этом блоке? Гараж? Ремзона? Склад запчастей?… Я не знаю. Я знаю, что пока здесь могила садиста. — Вот, — сказал Константин, остановившись в углу. На бетонном полу выделялась «заплатка» размером полметра на полтора. …Элитный дом… Наверное, это означает, что дом населяет элита нашего высококультурного города: ученые, архитекторы, писатели, мыслители. — Элитный дом, — сказала Вера. Я не стал уточнять, какого рода элита живет в доме. Элита как элита… Бляди как бляди, сказала Антонина, когда получила полста рэ на похмелку… Мы вошли в подъезд с телекамерой над входом. Внутри, в застекленной будке, сидел охранник. Меня он изучил тщательно. Я подмигнул… Охранника звали Витя. В 1993 году Витя служил в ОМОНе. Ему вменяли 148-ю — вымогательство, но за недоказанностью Витек был оправдан. Брал его я и покойный нынче капитан Р. Я подмигнул, но Витек не ответил… А форма у него красивая, черная, с надписью «SECURITY» красным шрифтом в желтом круге. Чистый, не изгаженный лифт с большим зеркалом плавно, быстро и бесшумно поднял нас на восьмой этаж. Вера открыла стальную дверь квартиры: входи. Я замешкался на секунду… Двадцать с лишним лет назад самая красивая девочка с дерзкими глазами открыла простеньким ключом картонную дверь двухкомнатной «хрущевки» и сказала: «Входи… мать на дежурстве, придет часа через два». Я замешкался на секунду и вошел. Вспыхнул свет, освещая просторный холл с зеркалом во всю стену, с изящными бра, с подвесным потолком, с… Зеркало отражало красивую с бледным лицом женщину в кожаном плаще стоимостью с новые «Жигули». — Вот… здесь я живу. Кухня тоже была просторной. Пожалуй, она вместила бы четыре кухни, вроде той, где мы пили чай с вареньем двадцать с лишним лет назад… нормальная элитная кухня. — Выпить хочешь? — спросила Вера. «Я тебя хочу», — хотел сказать я. Но не сказал. А сказал другое: — Да, выпью. Она открыла бар. Там много разных бутылок стояло. Они искрились, сверкали, разбрасывали разноцветные лучики… Во, сказал Владик, виски!… Ну ты ва-а-ще стебок… — Ты что предпочитаешь? Водку, виски, коньяк? — Водку, — ответил я. — Какую? — спросила она, не оборачиваясь. — Все равно. Она брякнула бутылками. Я подошел сзади… я подошел сзади и ощутил запах ее волос. Вера замерла… а я уже начал терять контроль над собой. Я хотел эту женщину двадцать с лишним лет… И хочу сейчас. — Сергей, — сказала она тихо. — Что? — Нельзя… Нельзя, Сережа… не надо. Она обернулась ко мне. Глаза оказались совсем близко. В них не было ничего от той девочки из десятого "а". Порыв ветра обрушился на окно кухни. Крупные капли зазмеились по стеклу… Этого я, разумеется, не видел — я ощущал спиной. И ветер, и холодный дождь, и тяжелое шевеление Финского залива. Губы… вкус губной помады. Кажется, той же самой, что и двадцать лет назад… Снова рванул западный ветер с Финского залива… Это бред! Жена небедного питерского бизнесмена из 2000-го года никогда не станет пользоваться помадой, которая годится для шестнадцатилетней школьницы из 79-го. Губы… губы, губы! Вкус помады. И ветер с залива. Не слишком ли много для бывшего мента? …Нельзя, Сережа… не надо… Эти слова звучали в моей голове семь с половиной тысяч суток. А может быть, семь с половиной тысяч лет… Какая разница? Я поднял ее на руки и понес в спальню. Рука с шорохом скользнула по капрону колготок… И этот звук тоже был ОТ-ТУДА, из моей юношеской катастрофы. Из беды с запахом чужого виски… Я стал смел и опытен. Я легко справился с застежкой лифчика. Я пренебрег шепотом: не надо… нельзя… О, как я стал опытен! Как легко я сделал покорной тридцатисемилетнюю вдову с пустыми глазами. И захватил плацдарм на сексодроме мертвеца. Ты победил, бывший мент! Кого? Ты победил мертвеца! Вот такой уж я стебок! …Ветер моей грандиозной победы летел над Финским заливом. Ветер стучал в окно кухни. Мы пили водку, закусывали сардинами и орешками. Моя победа была огромна! — Почему ты не сделал этого тогда? — Потому что ты сказала «нет». — А разве я могла сказать «да»? — Не знаю… наверно, могла. — Ты не понимаешь… — Не понимаю… Налить тебе? — Налей… но все-таки ты ничего не понял. Мне было шестнадцать. Это совсем другое ощущение жизни. — Выпьем? — За что? — За другое ощущение жизни. Мы выпили. Мертвый голый бизнесмен Завьялов лежал в морге на Екатерининском проспекте. В пятнадцати минутах ходьбы от мест рябиновых. Интересно, стал бы он пить за другое ощущение жизни?… О, он был большой стебок, наш комсомольский вожак Владик. — А что ты понимаешь под «другим ощущением жизни»? — Долго объяснять. — Ты спешишь? — Нет, я никуда не спешу… но объяснять очень долго. …Отбойный молоток взломал бетонную «заплатку» блока "Б". От грохота заложило уши. Низкий свод отражал и усиливал звук. — Копайте, — сказал прокурорский следак. На меня он смотрел зло. Когда я позвонил в прокуратуру и сообщил о предполагаемом трупе, меня хотели послать подальше. Хорошо, ответил я, сейчас я позвоню на НТВ, в их присутствии вскрою пол и сам выкопаю труп. Перед телекамерами расскажу всю эту х… Вас устроит?… Через час они приехали. — Копайте. Две лопаты легко вошли в землю. Очень скоро, на глубине полуметра всего, обнаружился сверток из шелкового покрывала. Наружу торчала правая рука со шрамом от расколотого двадцать лет назад фужера… Так что я понимаю под другим ощущением жизни?… Долго объяснять. Из разреза халата выглядывала грудь с розовым соском. И дымилась сигарета в холеной, с ухоженными ногтями, руке. Стервенел ветер моей победы… Я взял сигарету из ее руки, затянулся и не ощутил вкуса помады. Тогда я затушил сигарету и сунул руку под халат. — Сережа. Если бы она сказала: нельзя. Но она не сказала: нельзя. Она сказала: Сережа-а… Утром я ушел. Внизу подмигнул омоновцу-security Вите. Но он мне не ответил. Он, кстати, в отличие от меня, несудимый. Так что вполне имеет законное моральное право смотреть на меня свысока. Гусь, блядь, свинье не товарищ!… Это точно. Я вышел из дома. Ветер моей победы сел в свою развалюху. На восьмом этаже «элитного дома» светилось окно кухни. Там темнела фигура девочки из десятого "а". Самой красивой девочки с дерзкими глазами. Я выехал со стоянки. Темное тело Финского залива в белых гребнях наваливалось на берег… — О, как долго, Сережа, — сказала она, когда я распластался рядом с ней на кафельном полу кухни. — После выпивки всегда долго. — А еще хочешь? — Чего: выпивки или секса? — Сереж-жа!… — Хочу, — ответил я, и мы сели выпивать. Мы много выпили, но я так и не смог опьянеть. А Вера — напротив. — Сначала все складывалось хорошо… Родители Владика купили нам однокомнатную квартиру. Папахен у него все умел добыть, пробить… везде у него был блат. Нам купили мебель, родня наделала подарков. После свадьбы мы уехали в Гагры… Там он мне и изменил в первый раз. В медовый месяц! Но тогда я этого не знала, на седьмом небе была. Это уж потом по пьянке он рассказал… А тогда все складывалось хорошо. Владик бойко делал карьеру в комсомоле. Черт знает, до каких высот он бы дорос… ан — Горбачев, ГКЧП, гуд бай, Советский Союз. Вот тогда-то и начались все проблемы: и пьянка, и бабы… и злость в нем появилась… Бил меня несколько раз. Мне бы тогда уйти. Но… к хорошей, я имела в виду — к сытой, когда заграничные шмотки, собственная «шестерка» и прочее… К сытой жизни быстро привыкаешь. А тут все бросились в бизнес, время было дурное, чумовое. Бабки посыпались бешеные… Просто сумасшедшие. И Владик как-то отошел, добрее стал. Хотя теплоты в отношениях уже совсем не было. Откуда ей быть? Но жили. С виду — счастливая семья. Бездетная, но счастливая… Жили. Многие мне завидовали: Канары, Париж, Стокгольм, иномарка… Никакой теплоты уже, конечно, не было. Но как-то все устаканилось. Владик вроде погуливать перестал… ну, думаю, перебесился. Господи, если бы я знала! — А как ты не знала? Вера помолчала, потом налила себе еще водки, выпила залпом, сказала: — А я и не хотела ничего знать! Понимаешь? Ты понимаешь? — Понимаю… ты не хотела. — Ты ни хуя не понимаешь. Что ты можешь понять? Ты знаешь, что такое одиночество? — Нет, не знаю. — А я звонила тебе… но ты же мент! О, ты Опер! Тебя хрен застанешь. Ты в бегах, ты с преступностью борешься… А как мне было тошно — ты знал? — Нет. Зачем ты мне звонила? — А как ты сам думаешь? — Я ничего не думаю, я — мент. Она заплакала. — Не плачь, — сказал я. — Все — пепел. Она продолжала плакать. Тихо, без пьяного надрыва. Из разреза халата виднелась грудь. Я встал и прошел в спальню — одеться. Ее и моя одежда лежала вперемешку. «Главное, — говорил знакомый опер, — не надеть впопыхах бабские трусы». Я оделся и вышел в кухню. Вера сидела, курила сигарету. — Куда ты? — спросила она. — Домой. — Прямо сейчас? — Да, Вера, сейчас… извини. Она поднялась, запахнула халат у горла. Движение было несколько ненатуральным, киношным. — Когда ты сказал, что не любишь меня больше, я сначала подумала, что ты лжешь. — Сначала я тоже так подумал. Она снова села. Тяжело, нетрезво. Подперла голову рукой. — Уходи. Что же ты не уходишь? А что, действительно, я не ухожу? Раньше это никогда — почти никогда! — не было для меня проблемой. Я уходил легко. Или не очень легко… Я забыл. — Ах да… я же еще с тобой не расплатилась… Сколько нынче стоят услуги частного детектива? Что ты молчишь? — закричала она. — Что ты смотришь, мент? Высота моей победы выросла до Эвереста! — Ты хочешь меня унизить? — спросила Вера тихо. — Нет, Вера… Я потратил сто долларов. — Сколько? — Сто баксов… сто долларов США. — Ты все-таки хочешь меня унизить… так? Показать, что я сука, падкая на деньги… Что же ты не учтешь, что я два раза тебе дала? Это тоже денег стоит. — Вера! — Если ты добавишь: Надежда и Любовь, то получится групповуха. Ты любишь групповуху, Сереж-жа?… А хочешь стриптиз? На сдачу. — Ладно, я пошел… — Подожди… баксы я сейчас принесу. Она вышла из кухни. Она шаталась. Ей хотелось, чтобы я считал ее пьяной. Видимо, так ей легче. Я вылез из машины. Ветер моей победы стих. По заливу катились волны с барашками на гребнях. В окне восьмого этажа элитного дома горел свет. Но женщина там уже не стояла. |
|
|