"Ультиматум губернатору Петербурга" - читать интересную книгу автора (Константинов Андрей, Новиков Александр)

Глава четвертая. Последний аккорд

Семен Ефимович Фридман посмотрел на часы. Пора, до передачи осталось два часа. Начиная с этого момента у него все было расписано по минутам. Рассчитано и перепроверено. Ошибки быть не должно. Цена ошибки — пять миллионов долларов США. И — провал операции. Если положить на весы Терминатора эти два понятия, что перевесит?

А если положить на одну чашу весов тридцать пять килограммов зеленых бумажек, а на другую десятки, сотни оторванных ног, что перевесит?

Семен Ефимович встал и, нисколько не хромая, пересек комнату. Швейцарский чудо-протез позволял совершенно скрывать хромоту. Хромал Семен только до сегодняшнего дня. Протез он получил полгода назад. Тогда, когда он еще и думать не думал о приходе Черной Галеры… Нет, значит, думал! Думал, раз продолжал маскироваться, хромать. А теперь — все! Нет больше безногого, хромого, УБОГОГО. Нету! Пусть ищут его по ярко выраженной, не поддающейся маскировке примете. Рассылайте по всей совковой Расее, по Интерполам рассылайте свои малявы: Разыскивается Фридман Семен Ефимович, 1953 года рождения… Особая примета: хромота, вызванная отсутствием ступни левой ноги.

Ищите, менты совковые и вся мусорня международная. Долго вам искать. Потому что вместо Фридмана начал жить на свете некто Тихонов Александр Михайлович, 1952 года рождения. Без малейшей хромоты. Зато с роскошными усами а-ля генерал Руцкой. Нет, усов еще нет, их только предстоит наклеить. Ну, это дело недолгое. Терминатор сел у старомодного трюмо и принялся за работу. Получалось быстро и ловко, ведь делал это Семен не впервые. Сначала, — когда фотографировался на паспорт, потом — когда снимал эту квартирку.

Он готовился четко, продуманно, методично. Он предусмотрел двойную замену внешности, квартиры, машины. Двойную полноценную замену документов в полном объеме: свидетельство о рождении, паспорт, аттестат о среднем образовании, военный билет, трудовая книжка. Свидетельство о расторжении брака, водительское удостоверение, даже профсоюзный билет. Все это было в комплекте на фамилию Тихонова. А в комплекте документов на Закрайнего Леонида Антоновича имелся в придачу диплом об окончании Львовского государственного Университета, но отсутствовало водительское удостоверение. Вместо профсоюзного билета был партийный. Несуществующей ныне КПСС.

Все документы были подлинные, с переклеенными фотографиями. Выполнены на весьма высоком уровне. Мало-мальски серьезную экспертную проверку они, конечно, не выдержали бы. Но на уровне участкового — запросто.

Терминатор посмотрел в зеркало и остался доволен. Привет, двоюродный братец Руцкого. Еще покажем совкам, а? Гражданин Тихонов лихо подмигнул зеркалу. Он встал, вернулся в дальний угол комнаты и снова подошел к зеркалу. Ну, где хромота-то? Все, ни одна сука никогда не назовет его УБОГИМ. Никогда!

Он надел плащ, купленный на раскладушке у метро, и старый берет. «Зиг-Зауэр» положил во внутренний карман, рядом с чужим паспортом. В левый наружный легла граната. Гражданин Тихонов был готов к выходу в свет. До получения тридцати пяти килограммов долларов осталось девяносто четыре минуты.

— Прости меня! Если только ты сможешь… прости меня.

Она молчала. Смотрела мимо него странными глазами. Он никогда не видел у нее таких глаз.

— Что же ты молчишь? Почему, родная, ты молчишь? Скажи мне хоть что-нибудь…

Он целовал ее пальцы, растоптанные каблуком армейского ботинка. Она молчала. Он пытался понять выражение ее глаз. И не мог, потому что в них не было никакого выражения. Он опустился на пол возле ее голых ног и закрыл глаза… Уже проснулась, полная беды… Он уткнулся лицом в ее колени… Не хочешь пойти в РУБОП? — Нет…

— Прости меня ради нашего сына…

Она закричала. Она закричала так, что он отпрянул. Голая, избитая женщина в наброшенной на плечи мужской кожаной куртке кричала и зажимала разбитый рот руками. Крик бился о стены подвала, ломался, дробился, замирал. И звучал снова. УБИЙЦА, МАМА!

Морской пехотинец, разведчик-диверсант, сидел на залитом кровью полу и с суеверным ужасом смотрел на голую седую старуху. Она что-то кричала беззубым ртом. Он не понимал слов. Вернее, он отказывался понимать смысл этих слов… Не хочешь пойти в РУБОП? — Нет! Он зажал уши. Он закрыл глаза. Он знал, что это не поможет. Крик пробился, вошел в него и превратился в простые слова:

— Не будет! Ребенка не будет.

…Не хочешь пойти в РУБОП?

Семь оперативных групп ФСБ, направленные в район Первомайского, приступили к поиску. Район был разбит на квадраты, и автомобили с экипажами, составленными из офицеров службы по борьбе с терроризмом и бойцами РОСО «Град», начали колесить по проселкам в надежде обнаружить домик-пряник Терминатора. Один экипаж, в котором находился руководитель поиска, направился в Первомайское. Цель: встреча с местным участковым, с администрацией. Участковый, молодой накачанный капитан, был дома, играл с шестилетним сыном. Визит сотрудников ФСБ воспринял как нечто совершенно естественное. Как будто ему ежедневно приходилось общаться с подполковником, заместителем начальника службы БТ.

— Видел я этот дом, — сказал он сразу.

— Где? — быстро спросил подполковник Спиридонов.

— Сейчас, — ответил участковый. — Дайте сообразить.

Он задумчиво смотрел на фотографию, с которой улыбались четверо террористов. Спиридонов терпеливо ждал. Капитан потирал подбородок, его шестилетний сынишка выглядывал из-за спины отца.

— Черт! — сказал участковый. — Не могу сообразить… Знаю, что видел, но где? Тут ведь последнее время знаете сколько понастроили? И все дворцы, и публика весьма специфическая. Понимаете?

— Понимаю, — ответил Спиридонов. Эту специфическую публику он знал и поэтому мог представить, как трудно приходится с таким контингентом простому капитану милиции.

— Кстати, — добавил он, — никого из этих людей не встречали?

— Нет, — покачал головой участковый. — Память на лица у меня хорошая. Запомнил бы. Черт! Ну где я этот дом видел?

— А вот эти номера автомобилей? — спросил подполковник, протягивая листок бумаги, на котором были выписаны номера и марки автомобилей членов группы Терминатора.

— Нет, — сказал участковый. — Ничего мне эти номера не говорят.

Он потер подбородок, посмотрел на подполковника извиняющимся взглядом. Спиридонов ободряюще улыбнулся капитану и подмигнул его сыну. Честно говоря, ему было не до улыбок.

— Все! — просиял вдруг капитан. — Вспомнил, товарищ подполковник.

— На карте можете показать?

— Не только на карте. Я вам на местности его предъявить могу.

— Отлично. Но начнем все же с карты, — сказал Спиридонов и снова подмигнул мальчугану. Теперь уже с другим настроением.

Они быстро развернули на кухонном столе топографическую карту местности. Прижали ее заворачивающиеся края чайными чашками. Капитан уверенно ткнул пальцем в долинку с небольшим озером и впадающим в него ручьем:

— Здесь. Строений на этой карте никаких не обозначено, но в натуре они присутствуют. Новые Русские строятся быстро.

— Да уж, — согласился Спиридонов. — Как там с дорогой?

— Нормальная дорога. Доедем без проблем. Тут всего-то километров шесть. От силы — семь. Я собираюсь?

— Да, — ответил подполковник. — Было бы желательно.

Из комнаты выглянула полная светловолосая женщина в домашнем халате. Лицо у нее было не особенно приветливое.

— Я, Люся, ненадолго, — сказал ей капитан. — Вот товарищам из…

— Прокуратуры, — быстро вставил Спиридонов. Капитан посмотрел на него удивленно, но понял и поддержал:

— …товарищам из прокуратуры дорогу покажу.

— Извините, что мужа у вас забираем, — сказал подполковник женщине. — Но, к сожалению, нам без Валентина Сергеича никак не обойтись. Мы действительно ненадолго. — Он повернулся к капитану:

— Я подожду вас в машине. В салоне оперативного «жигуленка» подполковник коротко бросил:

— Есть, мужики! Квадрат Д-4. Коля, дай-ка мне связь.

Через тридцать секунд Спиридонов сказал в микрофон:

— Я — первый. Информация для всех: домик расположен в квадрате Д-4. Дорога и строения на нашей карте не обозначены, но реально они существуют. Я выезжаю туда. Всем экипажам следовать в квадрат Д-4. Ориентир — безымянное озеро. Ближе трехсот метров к домам не приближаться, вести скрытое наблюдение. Всех, пытающихся покинуть район, задерживать. Помнить об особой опасности террористов. Постоянно информировать меня об изменении обстановки. Вопросы есть?

Вопросов не было. Спиридонов опустил микрофон на колени. Наконец-то, подумал он. Он еще не знал о задержании в Санкт-Петербурге Ливера. Не знал, что в этот самый момент следаки закончили осмотр подвала на Расстанной и позволили двум капитанам-взрывотехникам извлечь рюкзак с тротилом из ямы.

Он закурил и приготовился передать сообщение об обнаружении объекта «Дача» в управление. Пока подполковник формулировал информацию, из дома выскочил участковый. Он быстро шел к машине с сотрудниками ФСБ. Вид у капитана был встревоженный.

Усидеть в машине Мишка не смог. По всем расчетам выходило, что Пернатому пора возвращаться. Если, конечно, он не нарвался на засаду. Мишка выкурил сигарету и вылез из «москвича». Чертыхаясь, подсвечивая себе зажигалкой, он нашел в сумке с инструментом нож в пластмассовых ножнах. Сунул его в карман. Усмехнулся чему-то про себя.

Ну, готов? Готов, готов… Тогда чего же ты медлищь? Решение принято, двигай. Ладно, не торопи, сам знаю.

Мишка матюгнулся и пошел. Он шел медленно, осторожно, прислушиваясь к звукам ночного леса.

Что-то шевельнулось в душе. Он вспомнил, как шел по другому лесу… Это было тысячу лет назад. Над головой светили другие звезды. А из оружия у него тоже оставался один нож. Автомат он оставил раненому десантнику. Мишка даже не знал его имени, только кличку — Дрозд. Выстрелы он услышал, когда прошел уже километр, а может два. Значит, желтые вышли к броду. Быстро они, подумал тогда Мишка. Стрельба продолжалась минут двадцать. Потом грохнула граната… еще одна. И все. Тишина. Прощай, Дрозд. Тогда он не знал, что встретится с десантником еще раз. И как встретится… До лагеря он дошел за шесть часов. Они выдвинулись вперед и встретили желтых в русле высохшей речки. Сработали нормально, чисто… Все было кончено в две минуты. В кожаном мешке одного из желтых нашли голову Дрозда.

Это было тысячу лет назад. Мишка Гурецкий шел по ночному лесу Карельского перешейка и думал, что он всю жизнь обречен идти под звездами — неважно какого полушария! — и сжимать рукоятку ножа. Господи, спросил он себя, да когда же это кончится? И сам себе ответил: никогда. Это судьба. Ты выбрал ее сам. Или она выбрала тебя. И каждый раз она будет выбирать тебя снова и снова. Вкладывать в твои руки нож, автомат или десятизарядный карабин, из которого ты выстрелишь всего один раз… А после утопишь в Обводном.

…Гурецкий насторожился. Он вдруг почувствовал присутствие человека рядом и замер, пытаясь оценить уровень опасности.

Еще через несколько секунд он услышал шаги, тяжелое, хриплое дыхание, металлическое бряканье.

Истопник шуровал своей кочергой вовсю. Угли в боку разгорелись. Жгли. Истопник втыкал кочергу в сердце, проворачивал… Идти было все тяжелей. Иногда мелькала мысль: не донесу. Не смогу.

Нет, сволочь, донесешь! Донесешь и сдашь Сохатому с рук на руки. Она должна жить. Она будет жить. У нее нет ни одной смертельной травмы. А Сохатый доставит ее в больницу. Господи, когда кончится этот подъем? Терпи, Наташа, терпи… Мы скоро придем. Все будет в порядке. Потерпи немного… Эй, истопник, ты совсем одурел! Тормозни, дай мне донести ее, а потом делай что хочешь. Мне нужно дойти до Мишки… а потом…

— Давай, Леха, — сказал Мишка. Он появился из ниоткуда и взял Наташу на руки. Птица обессиленно опустился прямо на дорогу. Звякнули стволы ружей, тускло в слабом свете звезд блеснула вороненая сталь. Пот тек по его лицу, дрожали ноги.

— Закурить есть, Сохатый?

— Есть. Только давай с дороги уберемся. Что с ней?

— Ее надо в больницу…

— Сам вижу. А ты как?

— Я нормально, — ответил Птица через силу. Он отполз с дороги на четвереньках, ружья тащил за собой волоком. Только сейчас он понял, что донести Наталью до машины не смог бы.

Птица привалился спиной к камню. Валун холодил тело сквозь свитер, а проклятый истопник все шуровал своей кочергой.

— Мишка, — позвал он негромко. — Здесь где-то неподалеку Финт к дереву привязан.

— В трех метрах от тебя. Что будем с ним делать?

— Ничего, — выдохнул Птица. — Я обещал… Дай сигарету.

— Ну-ну… держи.

Щелкнула в темноте зажигалка, огонек осветил бледное Лехино лицо. Он затянулся. Небритые впалые щеки кривились от боли. Замычал за спиной Финт.

— Заткнись, — бросил в темноту Мишка. — Слушай, Леха…

— Нет, это ты слушай, — перебил Птица. — Значит, так, Сохатый… Наталью нужно в больницу, избили ее эти звери сильно.

Он замолчал, затягиваясь сигаретой, собираясь с силами.

— Ребенка не будет… Гурецкий скрипнул зубами.

— Не будет… Ты сейчас, не мешкая, беги за машиной. Наталью давай мне… С ближайшего телефона позвони в ЧК. На Расстанной, в подвале дома N 40, взрывное устройство. Взрыв в двадцать три тридцать. Сколько сейчас?

— Ровно десять.

— Еще можно успеть. А, Миха? Гурецкий осторожно опустил тело женщины на руки Птицы.

— Наверное, можно, Леха. Держись. Я быстро. Он снял куртку, накинул ее на ноги Натальи и исчез в темноте. Птица закрыл глаза. Снова замычал за спиной Финт. Застонала Наталья.

— Потерпи, девочка моя, — прошептал он и погладил ее по голове. — Теперь недолго. Сейчас Мишка пригонит тачку, поедем в больницу… потерпи, девочка. А Сеньку я найду. Я обещаю. Никуда он не денется. Только бы ЧК меня не опередила.

Через семь минут на дороге остановился «москвич». Гурецкий выпрыгнул и быстро подошел к ним.

— Ну, как?

— Нормально.

Гурецкий посмотрел на Птицу долгим испытующим взглядом.

— У меня есть индпакет. Можем вколоть ей противошокового.

— Пока не надо, — ответил Птица. — Индпакет твой я заберу.

Вдвоем морпехи уложили Наталью на заднее сиденье «москвича».

— Давай прощаться, Сохатый, — сказал Птица.

— Постой, брат, — резко вскинулся Мишка. — Есть некоторые вопросы.

— Время, Миха…

— Через пять минут я буду в Первомайском, оттуда позвоню. А сейчас объясни, что произошло. И что ты собираешься делать?

— Ладно, давай сигарету…

Морпехи закурили. Птица все время посматривал на Наталью.

— Ну, — сказал Мишка вопросительно.

— Короче, так, — начал Птица. — Засады там не было. Странно, но факт… Дуче уже слинял, так что застал я одного прапора. Извини, Сохатый, но лопатка твоя там осталась.

— Пальцы?

— Твоих нет.

— Спасибо, Пернатый, — язвительно произнес Мишка. — А твоих?

— Это не имеет значения.

— Леха, не дури. Мы еще сможем…

— Ни хера мы уже не сможем. Слушай внимательно. Мне терять нечего, слишком много на мне всего. Никакая явка с повинной не поможет. Дадут лет двадцать, ну — десять… какая, к маме, разница? Из зоны я живой не вернусь.

— Мудила! — перебил Мишка. — Ты не сядешь. У меня есть каналы.

— Молчи. Дай договорю. Сдаваться я не пойду, понял? А Сеню мне достать позарез надо. С Прапором я рассчитался, тут все ясно… — Птица вдавил окурок в землю. — А Семен… Короче, если я его не достану, жить спокойно не смогу. Тем более что Ваня мне перед смертью намекнул, где гражданина Фридмана можно найти…

— Давай так, Леха, поступим: твоего Дуче я сам достану…

— Брось, Мишка. И так я тебя втравил. Учти, у комитетчиков к тебе тоже вопросы будут.

— На вопросы я отвечу. А Семен…

— Семен мой, — резко сказал Птица. — Все, Мишка, езжай. Время.

— Хорошо, — произнес Гурецкий после паузы. — Поступай как знаешь. Но сейчас лучше всего отсидеться. Запомни адрес: Сестрорецк, улица Воскова, 106, квартира номер… Солодов Борис Михайлович. Юлькин брат, хирург, отличный мужик. До Сестрорецка здесь рукой подать. Передашь от меня привет, он спрячет.

— Спасибо, — сказал Птица. — Езжай.

— Не гони коней. Что с этим? — Мишка кивнул головой в сторону Финта. — Надо кончать гада.

— Надо бы, — начал Птица. Финт замычал, задергался. — Но я слово уже дал.

— А я нет, — сказал Мишка. — Я слова не давал.

— Брось, Сохатый. Лучше сдай его в ФСБ.

— Поздно, Леша. Эта гнида уже слышала адрес сестрорецкий. Сдаст.

Финт опять разразился мычанием. Видимо, оно должно было означать: я хороший, я не сдам. Верьте мне, мужики.

Птица промолчал, Сохатый сделал шаг в темноту, растворился в ней. Через несколько секунд раздался резкий хруст и мычание стихло. Птица стоял у машины неподвижно. Он знал, что произошло в темноте у него за спиной.

Мишка вернулся. В руке он нес веревку, которой был привязан Финт.

— Ну, вот и все, — сказал он. — Теперь надо ехать. Адрес запомнил?

— Да, спасибо. Езжай, Сохатый. Прощай.

— Хрен тебе, а не прощай. Рвешь когти в Сестрорецк, к Борису. Я, как только шум поутихнет, начинаю готовить ксивы… Все!

Гурецкий пожал Лехе руку и сел в машину. Птица молча смотрел сквозь стекло на смутно белеющее пятно. Такой он увидел в последний раз любимую женщину.

«Москвич» рыкнул движком, вспыхнули фары. Гурецкий выставил в приспущенное окно руку, взмахнул ею. Птица не ответил.

— Есть проблема, товарищ подполковник, — негромко сказал капитан, наклонившись к Спиридонову.

Подполковник вылез из машины. Что-то в этом духе он ожидал.

— Слушаю вас, Валентин Сергеевич.

— Убийство… На той самой даче.

— Откуда информация? — спросил Спиридонов спокойно.

— Только что позвонил сторож. Там несколько вилл, и господа новые русские держат вскладчину мордоворота с овчаркой.

— Кто убит?

— Неизвестно.

Подполковник Спиридонов матюгнулся сквозь зубы. Вообще-то, это было ему не свойственно. Но новость была значительно хуже, чем он мог предположить. Похоже, подумал Спиридонов, Терминатор рубит концы. А мы снова опаздываем.

— Валя, — сказал подполковник, — а женщина? На той фазенде, по оперативной информации, держат женщину-заложницу.

— Не знаю. Сторож в истерике, ничего толком объяснить не может.

— Ясно. Ну что, едем?

— Мне бы нужно в прокуратуру сообщить и…

— Валентин Сергеевич, время у нас ограничено. Случай совершенно особый. С прокуратурой мы сами свяжемся.

— Ну, коли так… — Участковый сел на заднее сиденье к двум бойцам «Града». Машина тронулась. Пятеро мужчин в салоне напряженно молчали.

Гаишник взмахнул жезлом. Патруль ГИБДД, усиленный двумя офицерами ФСБ, перекрыл дорогу в том самом месте, где Гурецкий и Птица свернули с трассы полтора часа назад. Место было удачным: они контролировали и транспортный поток на магистрали М10, и все автомобили, выезжающие с проселка. Зеленый «москвич-2140» как раз и появился из леса. За все время это был первый автомобиль, выезжающий из предполагаемого района Терминаторовой дачки. Перспективный, с точки зрения офицеров ФСБ.

Гаишник взмахнул светящимся жезлом, и «москвич» послушно остановился. «Вот вас-то мне и надо», — подумал Гурецкий. Никогда в жизни он не радовался так инспектору ГАИ. Он легко выскочил из машины.

Офицер ФСБ в штатском оценил координированность движений крепкого, высокого мужика. Он стоял в трех метрах за спиной и чуть сбоку от инспектора, держал под правой рукой АКСУ. Второй комитетчик сидел за рулем оперативного «жигуленка». Готовый к действию автомат лежал у него на коленях. По крайней мере один из четырех разыскиваемых по делу Терминатора прошел специальную — и очень неслабую — боевую подготовку. Вероятно, все преступники вооружены. Воробьев, помимо всего прочего, имел реальный боевой опыт в Юго-Восточной Азии.

Осложняло ситуацию то обстоятельство, что брать их нужно только живыми. Задачка, мягко говоря, не очень…

Офицер ФСБ не видел в темноте лица выпрыгнувшего из салона «москвича» мужчины. Но по росту, комплекции, это вполне мог быть Воробьев или Фиников. Гаишник вскинул ладонь к фуражке. Водитель «москвича» опередил его, начал первым:

— У меня в машине раненая женщина. Это первое. Второе: в двадцать три тридцать в Питере должен произойти теракт. У вас есть связь с ФСБ?

Значит — он! — понял офицер службы по борьбе с терроризмом. Он передвинул предохранитель Калашникова и быстро переместился вперед. Водитель «москвича» заметил его движение, но стоял спокойно, не пытался чего-либо предпринять. Все это ничего не означало…

Ты можешь не думать о смерти, но она помнит о тебе всегда! Раненая женщина в салоне автомобиля вполне уже могла держать всех на мушке. Палец на спусковом крючке АКСУ напрягся. Сотрудник ФСБ сделал еще шаг, и ствол автомата почти уперся в живот неизвестного.

— Представьтесь, пожалуйста, — громко сказал комитетчик.

Фраза была условной, оговоренной заранее. Произносилась она для инспекторов ГИБДД. В напарнике офицер ФСБ был уверен. Даже не оборачиваясь, он уже знал, что тот все понял и приготовился к активным действиям. Лишь бы менты не подвели. Опыта у ребят никакого, степень опасности они вряд ли осознают. В лучшем случае, пьяных вязали, а из пистолета стреляют раз в год. Лишь бы не подвели.

— Представьтесь, пожалуйста, — громко сказал комитетчик.

— Документы в наружном правом кармане, — ответил Гурецкий. Он переложил их туда загодя, специально для контакта с сотрудниками ФСБ.

— Я не тот, за кого вы меня принимаете. Оружия нет. В салоне действительно раненая женщина. В городе готовится теракт.

Офицер ФСБ уже видел, что перед ним стоит не Воробьев и не Фиников. А еще он видел, что мужик не так уж спокоен, как хочет казаться. Однако и мандража в нем нет.

— Лейтенант, — приказал комитетчик, — проверьте документы.

Инспектор приблизился, опустил руку в правый карман неизвестного. Вытащил бумажник. За их спинами раздался негромкий хлопок. Второй сотрудник ФСБ вышел из «жигулей». Инспектор, подсвечивая себе фонариком, раскрыл бумажник:

— Гурецкий Михаил Александрович, — прочитал он вслух.

— Михаил Александрович, — сказал комитетчик, — согласитесь, что ситуация нестандартная. Мы вынуждены принять…

— Понимаю, — сказал Мишка и вытянул вперед руки.

Щелкнули наручники.

— И все же я советую поторопиться. В двадцать три тридцать произойдет взрыв. Взрывное устройство установлено в жилом доме. Адрес…

Офицер ФСБ посмотрел на часы. Матюгнулся.

— Ладно, — подвел он итог, — откройте заднюю дверь машины. Вы понимаете, что…

— Да, понимаю. В четыре ствола вы уработаете любого.

Стволов на самом деле было три, один из гаишников так и не расстегнул кобуру. Напряжение уже несколько отпускало, но опасность все еще нельзя было исключить полностью.

Гурецкий медленно повернулся, сделал шаг к своему «москвичу». Скованными руками он осторожно взялся за ручку двери. Ствол АКСУ прижимался к его боку. Ствол другого автомата и ПМ гаишника были направлены на машину.

Мишка осторожно открыл дверцу «москвича». Луч фонаря осветил седую женщину с пустыми глазами.

Со стороны Первомайского приближались фары легковухи.

Птица сидел на земле в трех метрах от трупа бывшего лагерного кореша. Он курил оставленную Мишкой сигарету. Нужно было вставать, заниматься делом, но делать ничего не хотелось. Вернее, просто не было сил. Становилось холодно. Млечный путь лежал через все небо. Яркая россыпь звезд над головой выглядела совершенно нереально. Впрочем, вообще все, что происходило за последнее время, было более чем нереальным, казалось дешевым заокеанским триллером. Такое мог насочинять голливудский дуэт из ненормального сказочника и полупьяного репортеришки бульварной газеты.

В тишине послышался шум автомобильного двигателя. Ночью звук разносился далеко. Где находится машина, определить было невозможно. Шум приближался, нарастал. Вскоре между сосен мелькнули огни фар. Машина ехала сюда. Не спеша Птица затушил сигарету и спрятался за валуном. Труп Финта с дороги не было видно.

Когда «волга» проехала мимо, Леха выглянул из-за укрытия. В салоне машины сидели пять человек. Похоже, ребятки едут на нашу дачку. В таком случае, вы опоздали, мужики. Но все равно надо отсюда уходить. Скоро здесь станет горячо.

Птица встал, подошел к телу Финта. Разглядел, что шея вывернута неестественным образом. Точно так же когда-то Сохатый сломал шейные позвонки желтолицему, который таскал в кожаном мешке отрубленную голову старлея из ВДВ. Птица постоял над мертвым телом Финта. Ему нисколько не было жаль подонка. В глубине души он даже был благодарен Сохатому за то, что тот сделал. Впервые ему пришла в голову мысль, что Мишка специально назвал сестрорецкий адрес в присутствии предателя. Таким образом, мосты были сожжены и приговор Финту подписан. Мишка разрешил за него эту проблему. Спасибо, брат…

Птица содрал с коченеющего тела кожанку. Его куртка осталась на Наталье. Вместе с китайским револьвером в наружном кармане. Хрен с ним. Не испытывая чувства брезгливости, он надел кожанку мертвеца, обследовал карманы. На войне как на войне. Жизнь не оставляла ему никакого выбора. А может правильнее: Смерть не оставляла выбора? Какая, в конце концов, разница? И кто может провести границу между Жизнью и Смертью? Еще живой, Леха Воробьев уже ощущал себя мертвецом. Его убили вместе с сыном в подвале этой проклятой дачи.

Птица взял тело Финта за ноги и потащил в глубь леса. Он совершенно не напрягался. Девяностокилограммовое тело как будто не имело веса. Маленькую ложбинку среди камней он нашел метрах в ста от дороги. Запихнул туда труп, умышленно небрежно прикрыл лесным мусором: листьями, хвоей, ветками. Если до снега кто-нибудь не натолкнется случайно — а кому здесь шастать? грибы-ягоды кончились — над падалью потрудятся птицы и звери. Спи спокойно, падаль!

Через несколько минут Птица вернулся за ружьями. Некоторое время раздумывал: какое взять? Потом повесил на плечи оба. Вышел за поворот, из-за которого была видна дача. Вокруг и возле дома стояли уже четыре автомобиля. По двору ходили люди.

Надо было сжечь мерзкое гнездо, подумал он с опозданием. В чистом холодном воздухе голоса разносились далеко. Он различал даже отдельные фразы. «Тебе это нужно? — спросил Птица себя. — Нет, это мне не нужно. Мне нужен только Сема Фридман. Только он. Все остальное уже не имеет значения…»

Вперед, морпех! Здесь делать больше нечего. Сколько отсюда до славного курорта Сестрорецка? Пожалуй, километров тридцать-сорок. Если упереться рогом, то до утра можно дойти. Попутки исключены. Электрички тоже. Вперед, морпех. В Аду дороги мощеные, а движение одностороннее.

Звонка Терминатора ждали. Он позвонил ровно в двадцать три ноль-ноль. В помещении радио— и электронного контроля включились магнитофоны, система определения абонента начала поиск. Эксперт-психолог посмотрел на дисплей часов на панели и удовлетворенно кивнул: педантизм Терминатора точно укладывался в схему его личности.

— Слушаю вас, — произнес эксперт. Он мог с вероятностью девяносто девять процентов предсказать первую фразу Фридмана. И она прозвучала почти слово в слово:

— Я — Терминатор. Вы готовы?

— Разумеется. Мы всегда выполняем свои обязательства, — ответил эксперт. Затылком он ощущал взгляды нескольких старших офицеров ФСБ. Сегодня в помещении службы контроля присутствовало почти все руководство Управления. Сегодняшнему разговору с Терминатором придавали огромное значение. Тактика этой беседы вырабатывалась на оперативном совещании около часа. Решающим тут было мнение экспертов. Работа уже подходила к концу, когда из Первомайского отзвонился подполковник Спиридонов. Он сообщил об обнаружении на тайной базе Терминатора почти шестидесяти килограммов тротила. Двести девяносто девять тротиловых шашек, доложил он. Плюс восемь детонаторов, батарейки, будильники, скотч и провода. Арсенал Терминатора практически был ликвидирован. Где-то на Гражданке стояла еще одна мина. Ее поиском уже занимались более сотни сотрудников ФСБ и пять обученных собак. Эксперты-психологи заявили, что бомба на Гражданке не может быть в рабочем состоянии. Их аргументы были не очень понятны непосвященным, но убедительны. Вот так!

Больше сотни офицеров и натасканные на ВВ собаки уже исследовали подвалы по всей территории Гражданки. В первую очередь они обходили подвалы панельных домов с балконами и детской площадкой со стороны фасада. Все милицейские службы города были оповещены о возможном появлении в районе Гражданки Фридмана, Воробьева, Финикова или Колесника. Вероятность взрыва была сведена к минимуму, но не исключена полностью.

Сообщение подполковника Спиридонова стало переломным моментом. Вот тогда-то и появилось новое предложение по реализации дела. И внес его эксперт-психолог. Оно было неожиданным, дерзким и нетрадиционным. Оно вызвало споры, но психолог умел отстаивать свою позицию.

— Если вы, товарищи офицеры, убеждены, что сумеете предотвратить взрыв на Гражданке… — начал он.

— Минутку, — перебил его полковник Костин. — Если вы, Олег Васильевич, обратили внимание, я говорил только о том, что мы обеспечиваем высокую интенсивность поисков и плотное оперативное прикрытие района. Вероятность успеха наших действий — процентов восемьдесят-девяносто. Но десять-двадцать процентов риска остаются.

— Благодарю вас, товарищ полковник, за замечание. Я обратил внимание на произнесенные цифры. Хочу только добавить, что вероятность успешного захвата преступников при передаче денег, наверное, не выше? Возможно, значительно ниже.

Костин промолчал. Он был профессионалом высокого класса и понимал, что преступники наверняка предложат выгодную для них и крайне неблагоприятную для задержания схему передачи выкупа. С целью увеличить шансы захвата террористов служба БТ выдвинула предложение провести передачу денег по частям. Но эту идею сходу зарубили все те же эксперты.

— Нет, — сказали они. — Терминатор на это не пойдет. Попытка навязать ему свои условия вызовет вспышку агрессии.

— Так вот, — продолжил эксперт, — коли мы можем надеяться на то, что не дадим нашему другу Терминатору подорвать дом, то, в свете последних событий, я хочу предложить ему сдаться.

В кабинете начальника управления мгновенно стало тихо. Все собравшиеся здесь, люди обладали огромным опытом оперативной работы и сами в какой-то степени были психологами. Каждый из них подумал, что эксперт хватил лишку. Предложить сдаться старому уголовнику, ныне террористу, на котором уже столько смертей… нонсенс!

— Продолжайте, пожалуйста, Олег Васильевич, — сказал в тишине генерал-лейтенант Егорьев.

— Спасибо, Евгений Сергеевич, — кивнул эксперт головой с большими залысинами. — Я понимаю, товарищи офицеры, о чем вы сейчас подумали. Но мое, вернее, наше с Николаем Анатольевичем предложение (эксперт указал рукой на своего коллегу, и тот согласно наклонил голову) основано на знании особенностей психики индивидуума, о котором идет речь в данном случае. Суть в том, что это, безусловно, больной человек. Я не буду забивать вам головы мудреными словами, кто захочет — посмотрит наше заключение… Так вот, Терминатор сейчас живет только своей идеей. Только ею! Деньги, которые он хочет получить в виде выкупа, не являются главным стимулом. Более того, в сравнении с выстраданной, так сказать, сверхзадачей, получение денег в его представлении — величина ничтожная. Это преамбула… А вот суть предложения (эксперт обвел внимательным взглядом всех присутствующих): я в разговоре с Терминатором доказываю ему, что он уже проиграл. Бесспорно и абсолютно.

— То есть, — уточнил полковник Костин, — вы раскрываете ему все наши козыри?

— Да, — кивнул эксперт. — Именно так. Отлично понимаю ваши сомнения. По классическим канонам оперативной деятельности противнику карты не открывают. Так?

— В общем, так, — ответил за всех Егорьев. — Но иногда для дела бывает полезно поступить наоборот. Все зависит от конкретной ситуации.

— Именно о таком конкретном случае я и говорю. Мы доказываем Терминатору, что его Великая Идея обречена на провал. Мы выбиваем почву у него из-под ног. Отнимаем, по сути, смысл жизни.

— Вы, Олег Васильевич, уверены, что сумеете его убедить? — мягко спросил Егорьев.

— А вы, Евгений Сергеевич, уверены, что сумеете его взять? — жестко сказал эксперт. Такой тон в разговоре рядового эксперта с начальником Управления был явно недопустим. Но генерал-лейтенант не обратил на это внимания.

— Нет, — сказал он. — Я не уверен.

— И я, — улыбнулся эксперт. — Я тоже не могу дать стопроцентной гарантии. Но, думаю, что стоит попробовать. Шансы на успех у нас есть.

Олег Васильевич снова обвел взглядом присутствующих, а потом произнес фразу, никак не вязавшуюся с этим строгим кабинетом:

— Ну че, мужики, неужели мы этого шиза не заделаем, а?

Невзрачный щуплый мужичок с большими залысинами в несколько минут отменил сложную и небезопасную операцию.

И вот теперь он разговаривал с Терминатором.

— Разумеется, — сказал Олег Васильевич. — Мы всегда выполняем свои обязательства, Семен Ефимович.

Пауза. Эксперт удовлетворенно слушал тишину в трубке. Он совершенно сознательно обратился к Фридману по имени-отчеству. Этим как бы сбивался высокий накал контакта, принижалась и развенчивалась грозная фигура Терминатора.

— Называй меня Терминатор, — выдохнула трубка.

— Да будет вам, Семен Ефимович, — сказал эксперт. — Зачем нам в голливудские сказочки-то играть? Тротил мы ваш весь изъяли на дачке в Первомайском. Шестьдесят кэгэ без одной двухсотграммовой шашки. Ну да она тоже у нас… Что вы молчите?

Терминатор тяжело дышал в трубку. Крутились магнитофоны. Пятеро мужчин смотрели в затылок Олегу Васильевичу.

— Мой ответ вы услышите через тридцать минут, — сказал наконец Семен твердым голосом. Это далось ему нелегко.

— Это вы про заряд на Расстанной, сорок? — невинно поинтересовался невзрачный пятидесятилетний мужик, который даже не носил воинского звания. — Так мы его уже обезвредили. На Гражданке тоже.

Теперь Терминатор замолчал надолго. Удар он получил сокрушительный. Эти десять килограммов тротила с заведенным будильником почему-то показались ему важнее тех шестидесяти, что изъяли чекисты на даче.

— Приходите-ка лучше к нам, Семен Ефимович, — доброжелательно сказал эксперт. — Адресок-то наш знаете? А хотите, мы машину пришлем? Вы ведь сейчас с Московского вокзала звоните…

Офицеры за спиной психолога переглянулись. Он как будто почувствовал их беспокойство и предостерегающе поднял руку.

— Я серьезно говорю, Семен Ефимович, приходите. Вы одинокий, больной человек, нуждаетесь в нормальном общении…

В трубке раздались гудки отбоя. Офицеры услышали их через динамики магнитофонов. Эксперт медленно положил трубку на аппарат.

— Пережал, Олег, — бросил Егорьев и быстро вышел из кабинета.

Вслед за ним помещение радио и электронного контроля покинули остальные. Все они уже корили себя за то, что пошли на поводу у эксперта.

Ночь на Северо-Западе, ночь. Вызвездило. Похолодало. Холодные пальцы северного ветра перебирают дребезжащие струны проводов. Странная звучит мелодия… Похожая на скрежет металла по стеклу. Похожая на шепот нелегала. Ночь.

По городу идет Терминатор. Идет глубоко несчастный человек на швейцарском чудо-протезе, который никогда не заменит ноги, потерянной на повале в Коми. Он жадно всматривается в темень над невской водой. Пусто. Тихо. На Черной Речке ни одного огня. Хиросима, — бормочут губы пшеничными усами господина Руцкого.

Идут по подвалам панельных хрущоб на Гражданке офицеры ФСБ. Хлюпает вода под резиновыми сапогами завода «Красный треугольник». Свет фонаря выхватывает надпись на стене: 666. Знак Зверя. Число Зверя. Суть Зверя. Свет фонаря выхватывает повешенную собаку с выколотыми глазами.

По ночному лесу вдоль магистрали М-10 (она же Е-95) идет человек с двумя ружьями за спиной. На дороге в Ад нет указателей и километровых столбов. Мимо не пройдешь… Расстояние? Да рядом. Ад всегда рядом. Человек в кожаной куртке, снятой с убитого, идет быстрым и неслышным шагом. Здесь хорошо. Здесь нет мин и не надо смотреть под ноги. Приклады ружей торчат из-за спины, как обломки деревянных крыльев…

Кружит по Гражданке микроавтобус с сотрудниками ФСБ и Васькой Лавровым. Нет, бормочет Ливер, не здесь. И не здесь. И не здесь. Не помню… не узнаю… Третий час мотается «форд» по улицам и внутри кварталов. Разрешили Ливеру для пользы дела забить косячок. Пыхнул Вася беломориной, поплыл по салону горьковатый дым анаши. Здесь, заорал Ливер, где-то совсем рядом! Вот этого мужика помню. И он указал на неоновую человеческую фигурку над казино «Гудвин».

Спит в больничной палате Наталья Забродина. Вскрикивает во сне, стонет. Ей снятся армейские ботинки Ваньки Колесника. И слышится крик неродившегося мальчика: УБИЙЦА, МАМА! А у дверей палаты два офицера «Града» не спят.

Вливает в себя самогон лесник Приозерского лесничества Афанасьев. Льет и не может опьянеть.

И все вспоминает Надежду. Руки ее, губы ее И смотрит на спящего сына, и видит в лице его черты матери. Скрипит Афанасьев зубами, курит одну за другой «Приму». И в душе у него — мрак.

Постанывает в объятиях женатого опера Алка Лангинен. Но кажется ей, что это консульский работник Игорь Лапин. Сладко Алке. Висит над ней глубокая бархатная ночь Эллады, плещет Эгейское море. От опера пахнет пивом.

А в своей гостиной курит сигару депутат ЗАКСа Сергей Палыч Коротков. Он достает листы бумаги из картонной папки со своими инициалами и каплей крови на обложке. Комкает, не читая, бросает в камин. Бумага вспыхивает, чернееет и исчезает в пламени. Огонь отражается в глазах двух ротвейлеров.

Ночь над Северо-Западом. Бесконечная осенняя ночь.

— Зря вы так себя ведете, Гурецкий, — сказал подполковник Спиридонов устало. — Вы, видимо, еще не поняли, в какую скверную историю попали. Вы знаете санкции по статье…

— Нет, разумеется, не знаю. А какое это имеет отношение ко мне?

Время приближалось к полуночи, Спиридонов допрашивал Мишку уже сорок минут. Кроме них в комнате находились еще два офицера ФСБ и бывший прапорщик ВС РФ. Формально Колесник пока считался неизвестным, требовалось проводить опознание.

Ванька сидел в кресле, а из его головы торчала саперная лопатка. Зрелище не для слабонервных… Но Спиридонов сознательно допрашивал Гурецкого в трех метрах от трупа: пусть смотрит! Уже минут через двадцать допроса подполковник понял, что видом трупа Мишку не пронять. Он слегка удивился толстокожести бывшего морпеха. Спиридонов просто не знал, чего насмотрелся Сохатый в одной из стран Юго-Восточной Азии.

— Пока у нас нет доказательств вашей причастности, — сказал подполковник. — Но сам факт вашего появления здесь, инициалы М.Г. на черенке этой лопаточки… Вам, Михаил Александрович, не кажется…

— Кажется и доказано — разные вещи. Не так ли, Виктор Михайлович? — перебил Мишка нагловато.

— Так, так… Но когда мы соберем доказательства, будет поздно. Сейчас вы проходите как свидетель. Пытаетесь помочь своему другу. Но упорно не хотите понять, что становитесь таким образом пособником террориста и убийцы.

— Относительно убийцы, — сказал Мишка, — не факт. Алексей рассказал мне, что когда он пришел сюда, то обнаружил вот этого жмурика уже с лопаткой во лбу. Мои якобы инициалы? Ну, извините… Мне почему-то кажется, что сей инструмент принадлежит Михаилу Горбачеву. Как вам версия? Мне кажется — вполне.

Офицеры ФСБ переглянулись. Гурецкий продолжил:

— Террорист… Скажите, можно ли назвать террористом человека, которого принудили к противоправным действиям, похитив жену? Под угрозой убийства беременной женщины? Ребенка, кстати, убили. Жену изувечили.

Мишка замолчал, потер лоб, как делает это человек, потерявший какую-то важную мысль. Комитетчики молчали, ждали.

— Как бы вы повели себя в такой ситуации, товарищ подполковник? — сказал наконец Мишка, устало и равнодушно.

— Сейчас речь не обо мне, — ответил Спиридонов.

— Конечно, не о вас. Вы защищены погонами положением, авторитетом и собственной службой безопасности мощнейшей силовой организации…

— А вы знаете, Гурецкий, что сегодня утром при попытке задержания подельника вашего друга погиб наш сотрудник? У него остались жена и маленький сын. Он тоже был… защищен погонами.

«Теперь ясно, кого выносили утром из квартиры Семы», — подумал Мишка. Вслух он сказал:

— Мне очень жаль. Мне тоже доводилось терять товарищей. Я вас понимаю, товарищ подполковник.

— Где сейчас Воробьев, Михаил? — спросил Спиридонов после долгой паузы. За его спиной сидел в кресле мертвый негодяй с саперной лопаткой во лбу. Перед ним лежали на полу пятьдесят девять килограммов восемьсот граммов тротила. А за тротиловой баррикадой сидел Михаил Гурецкий, пособник террориста Воробьева.

— Не знаю, — мотнул головой морпех. — Думаю, уже далеко.

— Чушь, Михаил Александрович, — сказал Спиридонов. — Район блокирован. Труп свежий. Воробьев где-то рядом. Скоро мы начнем прочесывание, и тогда… Ну, решайтесь!

Гурецкий молчал. Он понимал, что если район закроют достаточно плотно, то шансы у Птицы невелики. Но все же есть. А если ему немного помочь?

— Хрен с вами, — сказал Мишка. — Сейчас Леха пешочком шлепает на Выборг. Есть у него там человек…

— Адрес? — спросил Спиридонов.

— Вот этого не знаю.

— Зря, Михаил Саныч, — Спиридонов смотрел внимательно. — Сделали один шаг, делайте и другой. Это не предательство. Чем раньше ваш друг окажется у нас, тем меньше дел успеет на себя повесить. А если он окажет помощь следствию то мы, в свою очередь, поможем ему. Наши возможности небеспредельны, но достаточно велики.

Мишка молчал, изображал тяжелое раздумье.

Спиридонов тоже молчал, знал: пережимать нельзя.

— А, черт! — Мишка махнул рукой. — Наверное, вы правы. Но адреса я действительно не знаю. И показать не смогу.

Полковник Спиридонов смотрел на него тяжелым взглядом.

После того как Ливер дал приблизительную привязку к месту, дело пошло быстро. Указать дом он так и не смог, но район поиска был локализован. В течение получаса там собрали достаточное количество людей и всех собак. В ноль семнадцать коккер-спаниель Вилли обнаружил последнюю мину. Снова, как и на Расстанной, в дело вступили взрывотехники. Заряд был установлен точно так же, только вместо листа жести яму закрывал присыпанный песком кусок фанеры. Да будильник не был заведен. Белая цапля на циферблате стояла на одной ноге. Что-то в этом было.

Заряд изъяли тайно, не прибегая к эвакуации жильцов. На дно ямы положили высокочувствительное сигнальное устройство, закрыли листом фанеры и присыпали песком. Недалеко от подъезда встал ЗИЛ — фургон с красной надписью «Аварийная» на борту. Внутри разместились шесть бойцов РОСО «Град». Непрерывно мигал зеленый огонек на дисплее приемника сигнала. Если безумный Терминатор все же задумает активизировать ВУ, на дисплее вспыхнет красный.

В ноль тридцать две генерал-лейтенант Егорьев доложил губернатору о нейтрализации последнего заряда.

Блок ЗАС[16] в корпусе смольнинского телефона начальника УФСБ превратил его речь в мешанину хаотичных, не поддающихся дешифровке, сигналов. ФАПСИ[17] неоднократно проводила эксперименты по проверке криптостойкости переговоров по спецтелефонам. Все попытки взломать кодирование с помощью мощных быстродействующих ЭВМ неизбежно оканчивались провалом. Голос генерал-лейтенанта Егорьева пробежал от аппарата в Большом Доме на Литейном до Смольного и там, в аналогичном телефоне на столе губернатора, снова превратился в нормальную человеческую речь. Яковлев давно ждал этого звонка.

Продолжая заниматься повседневной работой, которую отложить на завтра, на потом невозможно, он постоянно держал руку на пульсе операции Терминатор.

Губернатор снял трубку и услышал голос начальника УФСБ.

— Добрый вечер, Владимир Анатольевич, Егорьев на связи.

— Что нового, Евгений Сергеевич?

— Есть хорошие новости: опасность терактов ликвидирована. Изъяты все остатки взрывчатки, которой располагали преступники.

Губернатор почувствовал мгновенное острое облегчение. Такое бывает, когда видишь во сне кошмар… и вдруг просыпаешься и осознаешь, что это только сон.

Он молчал, молчал и Егорьев. Генерал-лейтенант догадывался, какие чувства переживает сейчас губернатор.

Электронная начинка блока ЗАС перемалывала тишину на линии спецсвязи. Электронике было все равно, никаких эмоций она не испытывала.

— Спасибо, Евгений Сергеевич, — сказал наконец Яковлев. — Я могу понимать ваши слова однозначно: банда разгромлена, угрозы теракта больше не существует?

— К сожалению, нет, Владимир Анатольевич, — ответил начальник УФСБ, и губернатор мгновенно насторожился. — Однозначно мы можем говорить только о том, что изъята вся взрывчатка. Относительно полного разгрома ОПГ… часть преступников еще на свободе.

Егорьев сделал паузу. Он ожидал дополнительных вопросов, но губернатор промолчал, и начальник УФСБ продолжил:

— Угроза терактов ликвидирована, ситуация под контролем. На свободе остаются два члена банды. Их задержание — вопрос самого ближайшего времени. Думаю — нескольких часов. В крайнем случае ближайших суток. Сейчас они в таком положении, что серьезной опасности не представляют.

— Хорошо, — сказал губернатор. — Я думаю, Евгений Сергеевич, что ваши люди, задействованные в этой операции, заслуживают благодарностей… Вы подготовьте, пожалуйста, соответствующие документы.

— Разумеется, Владимир Анатольевич… но пока не время. Я бы только хотел напомнить, что в ходе операции погиб наш товарищ…

— Да, я помню. Капитан Рясков. Что я смогу для него, вернее — для семьи, сделать? Может быть, с квартирой?

— Благодарю. Квартирный вопрос, действительно, у Славы не очень… Если бы было можно…

— Можно, Евгений Сергеевич, можно. Это тот случай, когда не можно, а нужно. Я отдам соответствующие указания.

Снова в разговоре обозначилась пауза. Оба собеседника понимали, что одержана всего лишь тактическая победа. Что завтра, или послезавтра, или через месяц они вновь могут оказаться перед лицом очередной кризисной ситуации. Их задача — сделать все, чтобы этого не случилось.

— Евгений Сергеевич, — сказал Яковлев. — Я думаю, нам необходимо провести встречу по результатам этого дела. Проанализировать все возможные каналы поступления взрывчатки в город, определить наши наиболее уязвимые места и еще раз просмотреть механизм противодействия.

— Эта работа ведется постоянно, Владимир Анатольевич. Каждое террористическое проявление становится объектом пристального внимания.

— Я не сомневаюсь, Евгений Сергеевич. Но, тем не менее, считаю необходимым утроить внимание к этой теме. Распорядитесь подготовить материалы для меня. И документы на погибшего капитана.

— Все документы будут готовы уже сегодня. Они говорили всего три минуты. Операция была завершена не полностью, преступники оставались на свободе… Время для награждений еще не пришло. Еще не закончились ревизии в армейских частях и на складах, которые проводили офицеры из штаба округа совместно с военной контрразведкой. Еще не был похоронен капитан ФСБ Вячеслав Рясков.

В ноль тридцать пять Егорьев положил трубку на аппарат цвета слоновой кости с двуглавым орлом на диске. Он посмотрел на группу офицеров — своих заместителей и начальников служб, потом достал из шкафа бутылку коньяка и пузатенькие стопки. Разлил. Выпили молча, не чокаясь. Одна стопка-бочонок осталась стоять на столе. Капитану Ряскову при жизни вряд ли довелось бы когда-нибудь пить коньяк в компании полковников и генералов… Сейчас он был с ними. Равный среди равных.

Помолчали. Ты можешь не помнить о смерти, но она думает о тебе — всегда.

— Ну, мужики, — сказал генерал-лейтенант, — сейчас всем отдыхать. А в семь ноль-ноль прошу быть на службе.

Губернатор откинулся на спинку кресла, прикрыл веки. Несколько секунд он сидел совершенно неподвижно. Давила усталость. Все нормально, говорил он себе, все нормально. И усталость, и дефицит времени — хронические, нерешаемые вопросы, постоянные спутники любого руководителя высокого ранга.

Владимир Анатольевич открыл глаза, сильно сжал ладонями и помассировал лицо. Все нормально. Потом он снял трубку и набрал номер. Он знал, что жена не спит. Возможно — разбирает книги. На госдаче в Комарове, которую занимала семья губернатора, так и лежали стопки неразобранных книг. Опять проклятый дефицит времени… Ирина сняла трубку почти сразу.

— Это я, — сказал он, стараясь говорить как можно более энергично и бодро. Понимая, что жену он обмануть не сумеет: тридцать четыре года вместе, любой интонационный оттенок знаком. Что тут скроешь?

— Здравствуйте, губернатор, — сказала она.

— Здравствуй, губернаторша. У меня есть добрые новости.

— Хвались, коли добрые.

— Все в порядке, Ирина… Взрывов не будет.

— Слава Богу… я так боялась.

Над большим старым домом на берегу Финского залива завывал ветер. Дом назывался государственная дача… любой новый русский назвал бы ее лачугой. Там, среди нераспечатанных стопок книг, ждала его любимая женщина.

— Слава Богу… я так боялась. Когда ты будешь дома?

— Скоро… надо бы еще поработать немного.

— У меня тоже есть добрая новость, Володя, — сказала она.

— Ну, хвались, Ириша…

— Скоро ты станешь дедом, Владимир Анатольич.

Он прикрыл глаза… сквозь легкое потрескивание в трубке телефона услышал повизгивание. Понял, что рядом с Ириной стоит и смотрит на нее внимательными блестящими глазами большой черный ризеншнауцер… тоже не спит, ждет.

— Скажи мне это еще раз, Ира.

— Не прикидывайся, ты все услышал… дед. Он промолчал, понял, что улыбается. Ишь ты — дед!

— Ты устал, Володя. У тебя голос усталый. Тебе обязательно нужно отдохнуть. Хотя бы элементарно выспаться.

— Губернаторы не спят, Иришка, — преувеличенно строго сказал он. Перед глазами было улыбающееся, но и грустное одновременно лицо жены.

— Не знаю, как губернаторы, а вот их жены точно не спят, — ответила Ирина. — Приезжай поскорей, Володя. Я пирог испеку.

— Хорошо, я скоро буду… но ты не жди, ложись. Все уже нормально, Ириша. Все уже замечательно. Все кончилось.

…Прозвучали гудки отбоя. Госдача, которая стала теперь его домом, осталась где-то далеко-далеко. Там его ждет любимая женщина, скоро по кухне поплывет запах пирога… Губернатор Санкт-Петербурга сидел и сжимал в руке телефонную трубку. Он отлично понимал, что ничего не кончилось.

Гудки все звучали, за ними угадывался напряженный ритм пятимиллионного мегаполиса, в котором живут и ждут своего часа десятки или сотни больших или маленьких терминаторов. Десятки или сотни зомбированных кукол и кукловодов. Ничего еще не кончилось!

Яковлев положил трубку на аппарат. Стало тихо.

«Ничего еще не кончилось, — сказал он сам себе. — Ничего. Но мы потягаемся… мы еще посмотрим — кто кого!»

Наматывалась на поскрипывающий кабестан[18] ржавая цепь. На Черной Галере выбирали якоря. Похмельный петух дремал на рее. Невское течение развернуло низкий корпус. Весла вспенили воду у бортов. Лопнула гнилая веревка, и рухнул за борт висельник. На него не обратили внимания, и распухший труп скоро отстал, скрылся в темени. Галера проносилась под сводами питерских мостов, едва не задевая их низкими мачтами, мимо гранита набережных, мимо доков и подъемных кранов… Прочь! Прочь из этого города!

Галера уходила, оставляя на берегу своего одноногого капитана. Неудачник — это всего лишь балласт.

В Финском заливе поставили паруса. Пошли ходко, зарываясь форштевнем в холодную черную воду.

В пять ноль три локаторы пограничной службы засекли уходящий в Балтику объект. Скорость составляла около шести узлов. Сигнал был слабый. Скорее всего, парусная яхта, решили дежурные операторы. Поскольку на запрос неизвестное судно упорно не отвечало, на перехват вышел ракетный катер. Корабельный локатор тоже обнаружил нарушителя. Отметка на экране была слабенькой и размытой.

Уже через девять минут катер вышел в точку перехвата. Луч прожектора шарил по воде, по белым гребешкам волн. Меняя курс, пограничники прошли по квадрату несколько раз. Ни с чем вернулись на базу. Один из матросов заявил, что слышал в море петушиный крик. Ему, разумеется, не поверили.

В семь двадцать три рулевой-моторист с буксира «Мощный» заметил у Английской набережной утопленника. Труп выловили. На место приехали эксперты и следак прокуратуры. Насильственный характер смерти был очевиден, на шее утопленника сохранился обрывок веревки. Дело так и осталось нераскрытым.

Когда Птица вышел к Сестрорецку, его уже качало от усталости. Он переставлял ноги, как механическая кукла, и со стороны сильно напоминал пьяного. Особенно этому способствовала щетина на разбитом лице. Он шел больше восьми часов. Старался двигаться параллельно дороге, чтобы не сбиться, не потерять направление. Он не знал, сколько километров прошагал. Может, тридцать. Может, сорок. Может быть, тысячу… Движение по дороге и параллельно ей — не одно и то же.

Иногда Птица приближался к трассе метров на пятьдесят. Иногда забирался глубоко в лес. Ему приходилось огибать болотца, камни, заросли. Шум автомобилей, свет фар служили хорошими ориентирами. Все время слева от себя он ощущал жизнь ночной трассы. Дважды видел милицейские посты на дороге. Не без основания Птица предположил, что посты поставлены из-за него. Он прошел мимо. Проскользнул, проскочил, отлично понимая, что все это до поры, до времени. Если ФСБ начнет охоту всерьез, долго бегать не придется… Это в криминальных книжонках нынешних борзописцев придурковатые, вечно нетрезвые чекисты умеют только делать мерзости или строить козни добрым демократам в белоснежных одеждах. У-у-у, суки какие! А на самом деле…

Птице еще во время службы доводилось пересекаться с сотрудниками КГБ СССР. Даже поверхностные служебные контакты с комитетчиками оставляли сильное впечатление. А однажды взвод морской пехоты принимал участие в совместных учениях с ныне уже несуществующим отрядом «Вымпел»[19]. «Вымпел» был создан для проведения диверсионных и террористических операций в глубоком тылу вероятного противника. Наверное, теперь врагов у России нет, раз «Вымпел» стал не нужен. Морские пехотинцы тогда обороняли причал, который должны были захватить и взорвать парни из «Вымпела». Птица помнил, чем закончилась та операция… Да, если за него крепко возьмутся — все. Либо пуля, либо, скорее всего, тихое, грамотное задержание. Ладно, лучше об этом не думать.

Он шел как заведенный. В активе у него был опыт ночных марш-бросков в чужом тылу. Умение маскироваться, оставлять ложный след, обходить засады. Навыки сохранились. Это, видимо, на всю жизнь. Недаром говорят, что бывших разведчиков не бывает.

А в пассиве у Лехи Воробьева был возраст, отсутствие серьезных тренировок. А еще сломанные ребра и сотрясение мозга. Хуже всего было то, что Птица находился на своей земле. И если бы он напоролся… Либо сдаваться. Либо ствол в рот. Сдаваться он не собирался. Вступать в бой не имел права.

Он целеустремленно шел навстречу своей судьбе. Боль в боку уже не ощущалась — истопник устал. Становилось все холодней, изо рта валил белый парок, вырывался почти невидимым облачком и таял. Часам к пяти утра трава стала покрываться инеем. На лужах появился ледок. Сверкали звезды.

Он не знал, сколько прошел и сколько еще осталось. Опыт показывал, что все оценки на глазок могут дать немалую ошибку. Он шел по серебрящемуся от инея мху и материл в душе эту красоту: следы четко пропечатывались, легко читались. Он бы предпочел дождь и ветер. Самая подходящая погода для диверсанта. Самая неподходящая для собак. Привал он сделал только однажды. Забрался подальше от дороги, выкурил сигарету и попил воды из ручья. Вода была ледяной.

Около семи утра он все же дошел до Сестрорецка. Его слегка шатало. Сейчас он был легкой добычей, с ним мог бы справиться обычный милицейский патруль. Все действия Птицы были уже чисто автоматическими. Он выбрал подходящее место и спрятал ружья. Надежно привязался к месту. Стволы ему еще пригодятся. Или не пригодятся? Загадывать нечего. Исходить нужно из того, что поставленная задача должна быть выполнена. Так его учили.

Он критически осмотрел свой тайник. Подумал — без собак не найти. А упавший ствол дерева более-менее защитит от дождя. Если бы был АК, о таких пустяках можно было бы и не думать. Калашников можно спрятать в болото, в ил, в песок… потом вытащить и сходу пустить в работу. Ружья придется чистить.

Птица вышел к вокзалу, осмотрелся: здесь можно запросто нарваться на ментов. Вид у него не внушает доверия. В одном из привокзальных киосков он купил бутылку водки и справился, где находится улица Воскова. Оказалось — рядом. Он зашел за ларек, обильно смочил водкой ворот свитера, отпил граммов пятьдесят и вышвырнул бутылку в кусты.

Дом Юлькиного брата он нашел быстро. Снова внимательно осмотрелся, потом зашел в подъезд. Третий этаж, квартира номер тридцать два. Дверь без глазка. Большая по нашим временам редкость. Ну, господин хирург, встречайте гостя — беглого убийцу и террориста. Птица нажал кнопку звонка. Если хирурга нет дома, придется отлеживаться где-нибудь на чердаке или в подвале. Товарный вид от этого не улучшается. Кроме того, ментура любит проводить рейды по чердакам и подвалам. А если хирург дома, но и на порог его не пустит? Возможно такое? Вполне.

За дверью Птица услышал шаги. Значит, дома… Стоп! А почему ты решил, что это он? А если жена? Сын? Дочь? Дед-брат-сват?

Дверь распахнулась. Высокий мужик с аккуратной бородкой и цепкими глазами смотрел на Птицу из дверного проема. Из квартиры доносился аромат кофе. Почему-то Леха сразу понял, что перед ним Борис Михайлович Солодов. Позднее он догадается — по глазам. У Юльки такой же внимательный и слегка ироничный взгляд.

Хозяин молчал. Наверняка он уже уловил запах водки и оценил внешний вид неожиданного визитера. Сейчас захлопнет дверь.

— Доброе утро, — хрипло сказал Птица. — Вам привет от Михаила Гурецкого.

— Доброе, — ответил хозяин. — Заходите. Птица вошел и прислонился к стене. Солодов закрыл дверь.

— Вы всем так запросто открываете? — спросил Леха.

— Да, — сказал хозяин.

Птица почувствовал, что ему нужно сесть. Ноги дрожали, голова плыла от выпитой водки и от домашнего тепла. Он собрался и произнес в лоб:

— Меня зовут Алексей, можно — Леха. Я скрываюсь, меня ищут. Мишка сказал, вы поможете.

22 октября ежедневная питерская газета «Новый Питер» опубликовала статью под названием «Внуки Железного Феликса». Буквы заголовка были как бы сплетены из колючей проволоки, текст — из патологической ненависти и лжи. Едко и, казалось бы, правдоподобно газетка рассказала о нападении сотрудников ФСБ на уважаемого человека, узника совести в прошлом и бескомпромиссного борца с коррупцией в настоящем. По мнению автора, нападение являлось тщательно продуманной провокацией с далеко идущими последствиями. И цели, и последствия провокации излагались более чем туманно, но с весьма зловещими намеками. С обязательным упоминанием тридцать седьмого года, Лаврентия Палыча и принудительной психиатрии. Блюдо знакомое.

А уж эпизод нападения гэбистских боевиков нужно процитировать: «Автомобиль с депутатом Государственной Думы вели от Санкт-Петербурга. Боевики выбирали место для нападения. Репутация Степана Матвеича не позволяла применить к нему испытанные средства: фабрикация уголовного дела, обвинения в измене (как поступили чекисты с борцом за экологию Никитиным) или слив компромата. Даже трутни (извините, опечаточка, разумеется — труженики) с Литейного понимали, что подобные методы в случае с всенародно уважаемым депутатом не пройдут. С чекистской прямолинейностью они выбрали вариант грубого физического давления.

В безлюдном месте они организовали засаду, заблокировали дорогу груженым лесовозом и с оружием в руках набросились на помощников и охранника народного депутата. Законопослушные граждане сдали официально зарегистрированное в МВД оружие. После этого они были подвергнуты издевательствам и зверскому избиению (редакция располагает копиями медицинских заключений). Вслед за чекистской акцией устрашения старший из террористов начал оказывать психологическое давление на Степана Матвеевича. Сильно боятся красно-коричневые предстоящих выборов в ЗАКС! Они готовы пойти на все, чтобы лишить нас нашего главного завоевания — СВОБОДНЫХ, ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ ВЫБОРОВ».

Далее следовали призывы не дать прорваться Шариковым в ЗАКС. И обещания информировать уважаемого читателя о дальнейшем развитии этой грязной истории. Однако не было ни малейшего намека на обращение пострадавших в прокуратуру, а самого народного избранника — в Государственную Думу. Статья способствовала нагнетанию нервозной обстановки в Санкт-Петербурге накануне выборов.

А выборы приближались. Ежедневно газеты, радио, ТВ обрушивали на горячо любимых горожан потоки компромата. А горожане, измордованные бесконечным и бесконтрольным ростом цен, реагировали вяло. Да и то сказать: компромата наелись, обращениям не верят, а бегают в поисках дешевой импортной жратвы с просроченной датой реализации.

Чем такой непутевый электорат пронять? Сергей Павлович Коротков, которому, кстати, негласно принадлежала газетка, знал чем. Он готовил кровавую и циничную провокацию. При толковом подходе и в правильно выбранное время она могла дать хорошие результаты: свалить губернатора и руководителей силовых ведомств Санкт-Петербурга. Проведение акции было намечено на двадцатые числа ноября. Кризис, предстоящие выборы, громкое убийство. Очень громкое. Такое, какого не было после смерти Листьева. И тогда московские СМИ поднимут грандиозный шухер под девизом «Санкт-Петербург — криминальный город». Коротков отлично понимал, что на этой истории можно заработать колоссальные дивиденды, но можно и прогореть. Потерять все, включая голову. Он шел ва-банк. Боялся, мучился… И тут жизнь преподнесла ему подарок под названием Терминатор. Сергей Палыч был реалист, в мистику не верил. Но здесь понял — Судьба.

Он еще ничего не знал о провале Терминатора.

…Мальчик мой, мальчик мой хороший. У тебя будут такие же глаза, как у отца. Да. Ты будешь такой же высокий, красивый, сильный. Да-да, обязательно… Такой же умный, как отец. Когда ты первый раз увидишь свет, будет самый счастливый день в моей жизни. Я услышу твой крик и увижу твое сморщенное личико. Я хочу, чтобы при родах присутствовал твой отец. И это будет самый счастливый день в его жизни. И встретятся две птицы. Одна большая Птица, а другая еще маленькая. Еще Птенец, воробышек. А! Ты же еще не знаешь, что значит птица… Ты не знаешь, что такое трава, вода, деревья, облака, небо. Птицы живут в небе. Птицы парят.

А маленькие воробушки прыгают на тоненьких лапках. Чирикают.

Ты родишься в мае, когда листва нежная-нежная и много солнца. Мы еще будем с тобой в роддоме, а твой папка уже начнет бегать по магазинам, покупать тебе приданое. Заранее нельзя — плохая примета. А! Ты же еще не знаешь, что такое плохая примета. А тебе и не нужно этого знать, маленький мой, птенчик мой.

Ты будешь сосать грудь, гукать, пускать пузыри. Смеяться беззубым ртом, плакать. А твой папка будет смотреть на тебя и шалеть от счастья. Он ведь тоже еще мальчишка…

Губы Натальи шевелились. Выглядывали из-под повязки на голове седые космы. Светилась на разбитом лице беззубая улыбка. Рядом с больничной койкой стояли двое мужчин в белых халатах.

— Ну как она, доктор? — спросил подполковник Спиридонов.

— Плохо. В смысле травм ничего особенного, подлечим. Но вот детей у нее больше, скорее всего, не будет, — негромко ответил заведующий отделением. — Есть и еще один нюанс.

Спиридонов посмотрел на него вопросительно.

— Я думаю, — сказал зав. отделением, — ей понадобится помощь психиатра.

— Убийца, мама! — закричала вдруг Наталья Забродина детским голосом.

Подполковнику ФСБ стало не по себе.

— Прочитайте и распишитесь.

Гурецкий взял протокол из рук комитетского следака. Читал долго и медленно. Он страшно устал, хотел спать. Следователь был в таком же состоянии. После того как Мишка окончил тщательное изучение протокола и расписался, комитетчик сказал:

— Я думаю, Михаил Александрович, вам сейчас не стоит выезжать за пределы города.

— Вы что же, хотите с меня подписку о невыезде?…

— Нет. Вы всего лишь свидетель… пока, — хмуро ответил следователь. — В свободе передвижения я вас не ограничиваю… Пока.

Офицер ФСБ проводил Гурецкого до поста на выходе в служебном, пятом подъезде. Мишка вышел на улицу. Вздохнул прохладный воздух октябрьского дня. Подкинул на руке ключи от «москвича» и пошел по Литейному. То, что его отпустили, казалось почти невероятным. Серая громада Большого Дома подавляла. Мишка свернул на Захарьевскую. На служебной стоянке нашел свой «москвич». Два бойца ОМОН, в бронежилетах с автоматами под правой рукой, стояли на углу Литейного и внимательно наблюдали за ним.

Мишка сел в машину, пустил движок. Он оказался теплым, значит, «москвич» куда-то гоняли. Он не знал, что салон и багажник автомобиля были тщательно осмотрены экспертами-криминалистами, а в полости заднего бампера установлен радиомаячок. Гурецкий выехал со служебной стоянки Большого Дома и поехал к себе, на Суворовский.

Он даже не пытался обнаружить хвост. Знал, что хвост есть, что он высокопрофессиональный… и хрен с ним. Мишка ехал домой с одной мыслью — отоспаться. Его допрашивали всю ночь. Корректно, но постоянно напоминая: ваше положение, Гурецкий, весьма зыбко. В любой момент вы из свидетеля можете превратиться в соучастника. Трехчасовой допрос на даче под Первомайским плавно перелился в свое продолжение на Литейном. В Питер Мишка ехал на своем «москвиче», но спереди и сзади двигались автомобили ФСБ, а в качестве пассажира к Мишке подсел опер БТ. Внешне очень флегматичный и малоподвижный мужчина лет тридцати. Сохатый знал истинную цену этой малоподвижности…

Сейчас он ехал домой, думал: это, ребята, не допрос. Если бы вы знали, как проводят тренировочные допросы на закрытой учебной базе морской пехоты. Его самого обрабатывали тридцать шесть часов подряд. Следователи менялись, менялось время суток, а пленный морпех лежал на прибрежной гальке на берегу Тихого океана. Время от времени приезжал джип. Допрашивающие в натовской форме менялись, в пересменок они пили охлажденное пиво и пепси, смеялись и болтали по-английски. Морпех с пересохшими губами жадно следил за ними… Пей, рашен, говорили ему, в океане воды много. Когда он уже решил, что сошел с ума, прозвучала фраза:

— Toughguy!

Мишке хотелось заплакать. Он уже почти верил в реальность происходящего. Из-за океана появился край солнечного диска. Мелкие волны лениво плескались о берег. С него сняли наручники.

— Покури перед смертью, — сказал по-русски крепкий парень с «Кольтом» в открытой кобуре у бедра и выплюнул окурок на гальку. Дымок «Пэлл-Мэлла» щекотал ноздри. Сигаретный дым был единственной нитью, связывающей его с реальным миром. Да еще рукоятка «кольта». Он потянулся к окурку. Получилось мотивированно. Естественно. Но когда он рванулся к кобуре, его встретил удар ботинка в грудь.

— Toughguy! — повторил с издевкой натовец. И добавил по-русски: — Жаль, но хорошего обращения ты не понимаешь.

Мишку подхватили под руки и потащили к серой скале. Длинные тени уперлись в подножие камня. «Там меня и грохнут», — подумал он отрешенно. Над головой звучала английская речь. Он не прислушивался, не пытался вникнуть. Зачем?

Его поставили на колени. Перед глазами была серая, изрезанная морщинами спина камня и его собственная черная тень. Враги слегка разошлись и двинулись обратно. Мишка медленно встал на ноги. Повернуться лицом к врагам сил уже не хватило.

— Героя изображаешь? — спросил голос за спиной. Лязгнул затвор. Спустя секунду — другой.

Очередь ударила в скалу сантиметрах в двадцати от левого плеча. Брызнула каменная крошка, обожгла запястье. Одновременно бабахнул «Кольт М-1911», — сорок пятый калибр громыхнул как пушка. Пуля, визжа, срикошетила вверх. Гурецкий стоял неподвижно.

— Зачет, морпех, — сказал знакомый голос за спиной. — Штаны сухие?

Гурецкий мотнул головой, отгоняя воспоминание. Он подъехал к дому. Радиомаячок в заднем бампере непрерывно посылал невидимые сигналы. Их принимали в двух машинах наружного наблюдения.

— Разувайтесь, проходите в кухню, — сказал Солодов. Он смотрел совершенно спокойно. Так, как будто к нему каждый день приходили люди с заявлением: я скрываюсь!

Птица тяжело опустился на стул. Только сейчас он понял, насколько устал. Он привалился спиной к стене. Нагнуться, чтобы расшнуровать ботинки, боялся. Понимал — упадет и встать уже не сможет.

— Вы ранены? — раздался голос издалека, и Птица не сразу сообразил, что обращаются к нему. Он отрицательно мотнул головой.

— Тогда давайте завтракать. Есть яичница, сосиски, кофе.

Но Птица уже плыл, плыл, плыл. Шумели на ветру веерные пальмы, лениво двигались плоты по мутной воде Малах-Гош, и негромко тикал китайский будильник без минутной стрелки. Цапля на циферблате подмигивала круглым глазом. Темнота.

Через минуту хирург Борис Солодов постелил на полу матрац и с трудом перетащил на него тяжелое тело бывшего морского пехотинца.

В городе и области продолжались широкомасштабные оперативно-розыскные мероприятия по Терминатору. Параллельно в розыск были объявлены Алексей Воробьев и Геннадий Фиников. В местах их возможного появления были установлены засады, а телефоны поставлены на прослушку. Район, где последний раз появлялся Воробьев, прочесывали силами внутренних войск и пограничников. Над местностью барражировал вертолет. Результата пока не было.

К полудню поисковая группа с собакой обнаружила труп Финта. Оптимизма это не прибавило. Прибавило вопросов. Ответы на них еще предстояло найти. После опознания (сначала по дактилоскопии, затем женой) ориентировку на Финта сняли. Шестерни милицейского механизма, однако, вращаются медленно, и спустя еще два часа после отзыва ориентировки милицейские наряды задерживали людей с приметами покойного. Аналогичная картина наблюдалась в случае с Колесником. Но нет и худа беж добра — из-за внешнего сходства с Ванькой был задержан вооруженный грабитель. Случай в оперативной практике обычный: при проведении мероприятий по одному преступлению мимоходом раскрываются другие. О случайности задержания преступника в таких случаях, как правило, умалчивают. Широкая общественность читает, что злодей попал за решетку в результате целенаправленных действий милиции. Но важен-то, в конце концов, факт. Это только в Олимпийских играх важен не результат, а участие…

Операция продолжалась. В ней так или иначе были задействованы тысячи людей. Но Фридман и Воробьев как в воду канули. Без их задержания считать операцию завершенной было нельзя.

Когда Птица проснулся, было уже темно. Часы показывали половину седьмого, и он не мог понять: утро сейчас или вечер? А какая, к черту, разница? Он сидел на чужом матраце в чужой квартире. Одетый, вспотевший… Его затрясло. Он все помнил. Помнил подвал с неуловимым запахом смерти. И остро ощутимым — крови. Помнил желтушный оттенок кожи седой старухи… когда он с ней накануне расстался, она была цветущей молодой женщиной. Она была БЕРЕМЕННОЙ МОЛОДОЙ ЖЕНЩИНОЙ… Не хочешь пойти в РУБОП? Нет!

Как ты будешь жить с ЭТИМ дальше? Как ты вообще будешь теперь жить?

Он помнил выбитые зубы… и ту, прежнюю, улыбку.

Он помнил растоптанную сапогом нежную кисть…

Он помнил что-то страшное, кровавое, на полу в углу.

Он закричал… Не хочешь пойти в РУБОП? Нет.

Птица кричал и бил себя кулаками по голове, пытаясь вызвать физическую боль, чтобы заглушить другую, внутреннюю. Он кричал, но из раскрытого рта вылетали только глухие булькающие звуки. Он кричал, и эхо гуляло по подземельям Ада.

Теперь ты знаешь, что такое Ад? Ад — это ты сам.

Беззащитный маленький человек сидел на полу в чужой квартире, бессильно опустив руки. Катились слезы. Они капали на кожаную куртку, снятую с трупа. Труп бывшего лагерного дружбана он спрятал в лесу. Если бы он мог спасти жизнь своего неродившегося сына, он убил бы Финта тысячу раз. Если бы он мог спасти своего неродившегося мальчика, он сам принял бы тысячу смертей.

Ах, сослагательное наклонение!

Слезы капали на кожаную куртку, качались тени голых ветвей в окне, и влетал в приоткрытую форточку ветер с Финского залива. Ветер катил черные валы с белыми гребешками пены, трепал кусты на берегу и гнал шуршащие листья по улицам курортного городка. По улицам ехали автомобили ДПС, и в каждом была фотография убийцы и террориста Воробьева. В ориентировках особенно подчеркивалась особая опасность преступника. Слезы капали. Отчетливо звучали шаги по бетонному лестничному пролету за тонкой картонной дверью. Поскрипывал, качаясь, уличный фонарь за окном. Тень от ветвей дерева ежесекундно меняла свой рисунок, напоминавший то пляску скелета, то битву гигантских черных многоногих пауков. Террорист и убийца Воробьев ничего этого не видел и не слышал. Он тупо смотрел на стену оклеенную дешевыми обоями. Губы беззвучно шевелились. Глаза смотрели тоскливо и обреченно. Его жизнь кончилась вчера.

Полковник Любушкин приехал в госпиталь к своему заместителю майору Рощину. Острый гипертонический криз свалил Сергея Владимировича прямо на операции, в адресе у Васьки Ливера. Прошли сутки. Вырваться раньше Любушкин никак не мог. Он дважды звонил в ВМА, справлялся о здоровье. А потом махнул на все рукой, закончил рабочий день непривычно рано, в шесть часов, и поехал навестить Рощина. По дороге купил апельсинов, соков, йогуртов. Дал себе слово — о работе не говорить. Заранее знал, что так не получится.

— Здорово, Сергей Владимирович, — бодро сказал он с порога палаты.

— А-а, Михалыч, — поднял глаза от книги Рощин. — Здорово.

«Валентин Пикуль», — прочитал Любушкин золотое тиснение на обложке. Название было напечатано мелко, и разобрать он не смог. Рощин начал вставать. Юрий Михайлович быстро, профессионально, оценил внешний вид своего зама: бледный, мешки под глазами.

— Ты чего вскакиваешь? Лежи.

— Чего мне лежать. Я уже оклемался, пора на выписку.

Рощин не подозревал, что перед тем как пройти к нему, Любушкин побывал у заведующего отделения и договорился о том, чтобы Рощина продержали в госпитале не меньше недели. Невзирая на все его протесты и заявления о железном здоровье и отличном самочувствии. Юрий Михайлович слишком хорошо знал своего зама.

Как только Рощин окажется вне больничных стен, он снова ринется в работу. А ему обязательно нужно отдохнуть и подлечиться. Интересно, есть ли на Западе такое слово подлечиться? Нет, это, наверно, чисто отечественное понятие, там ребята давно просекли, что здоровье — это капитал. А мы ходим на работу с температурой, с давлением… так надо. Любушкин грустно улыбнулся.

— Чему улыбаешься, Михалыч? — спросил Рощин удивленно.

— Да так… Слушай, Сергей Владимирыч, как можно растолковать значение слова подлечиться? Просвети серость.

— Это ты к чему? — Рощин почувствовал в словах друга какой-то подвох.

— Ты ответь, — сказал Любушкин серьезно. — Тебя полковник спрашивает.

— Полковник — это круто, — вздохнул Рощин. — Подлечиться, говоришь? Ну, наверно, можно перевести как немного подправить здоровье.

— Во! — Любушкин поднял указательный палец. — Немного. А нам ты нужен здоровый. Считай, что это приказ. Лечись.

— Понял, не дурак. А медики, знаешь, чего говорят?

Любушкин посмотрел вопросительно. Он начал вынимать из сумки передачку. Рощин хмыкнул:

— Они говорят: нужно меньше волноваться. Беречь себя.

— Правильно говорят, — сказал Любушкин с иронией.

Оба улыбнулись. Они-то знали, как удается беречь себя на этой работе. И как получается меньше волноваться.

— Ну, как там у вас? — спросил Рощин. В палате никого, кроме них, не было. Трое его сопалатников ушли смотреть телевизор. Говорить никто не мешал.

— А чего ты спрашиваешь? — в голосе Любушкина звучало ехидство. — Ты же сегодня уже трижды звонил на службу.

— Не-е, дважды, — ответил Рощин. Через пять минут они говорили о работе.

Игорь Шалимов в этот день тоже закончил работу рано. В семь часов вечера он был уже дома. Разделся в прихожей, привычно чмокнул жену в щеку, спросил сына об оценках и, не дослушав ответа, прошел к себе в комнату. Катерина почувствовала его настроение, вошла следом. Игорь наливал в фужер водку.

— Что-то случилось? — спросила она мягко, глядя, как наполняется «смирновской» фужер, предназначенный для вина.

— Нет, ничего… просто устал. Штирлиц улыбнулся. Он прекрасно владел голосом, мимикой, но обмануть жену не мог.

— Подожди, я хоть закусить тебе принесу.

— Ерунда, Катя, не надо… спасибо. Он махом выпил граммов сто пятьдесят водки. Выдохнул. Подмигнул жене. Игорь знал, что Катерину ему не обмануть. Двенадцать лет совместной жизни — этим сказано все. Он никогда не посвящал жену в свои служебные дела. Очень много было в них такого, о чем он и сам хотел бы забыть. Отличная четырехкомнатная квартира, машина, комфортабельный быт, возможность отдыхать с семьей за границей — все это куплено дорогой ценой.

Катя присела на край стола. Юбка натянулась, очерчивая ногу. После двенадцати лет брака жена все так же возбуждала Игоря. Он провел рукой по колену в скользком нейлоне. Она улыбнулась.

— Ужинать будешь, опер?

— Попозже, ладно? Сейчас мне нужно поработать.

Катя покосилась на бутылку, пожала плечами и вышла, прикрыв дверь. Штирлиц опустился в кресло, плотно сжал лицо руками. Хотелось завыть, разбить кому-нибудь морду. Последнее время все шло как-то не так, наперекосяк… Обычная, довольно грязная работа, превратилась в очень грязную. В беспредельную. Винить в этом некого, знал, на что шел, нанимаясь к Короткову. Потом шаг за шагом делал уступки, увязал все глубже, глубже. Зарабатывал. За год всего переехал из трехкомнатной хрущобы в четырехкомнатные апартаменты улучшенной планировки. Поменял тачку, перевел сына в дорогую школу, купил мебель, аппаратуру… еще много чего купил. Совесть продал.

Игорь закурил, протянул руку к бутылке. Передумал. Сейчас нужна трезвая голова. Нужно спокойно обдумать выход. Последнее время все шло не так. Известный отпечаток накладывали приближающиеся выборы в ЗАКС. Босс нервничал, нагружал работой до края и выше. Примерно час назад Штирлиц-Шалимов узнал, что в больнице скончался избитый накануне отставной моряк-правдолюбец. Это могло сильно осложнить ситуацию. Конфликт между Коротковым и правдолюбцем лежал на поверхности. Прокуратура не сможет пройти мимо. Шалимов был против этой акции, непосредственного отношения к ней не имел. Ну и что? Все равно противно. Да еще неизвестно, что накопают прокурорские и ребята с убойного отдела?

По Дуче получалось тоже скверно. Все фигуранты исчезли. За Семой остался немалый должок. Коротков сразу предположил, что еврей хочет продинамить. Штирлиц заявил, что это исключено… Теперь шеф рвет и мечет. Сто пятьдесят тонн зелени — большие деньги, но Игорь был уверен, что в интересе Сергея Палыча кроется нечто большее. Он не мог понять — что же именно? Опыт подсказывал ему, что в реальной криминальной практике все имеет конкретные, как правило — корыстные, причины и вполне предсказуемые действия и следствия. Происходящие же вокруг Дуче события никак не укладывались в привычные схемы… Таинственный чемоданчик, взрыв, смерть Петровича, почти одновременное исчезновение всех персонажей. Бред какой-то. Бульварный роман, детективщина.

Штирлиц закурил новую сигарету. Он тянул время, не хотел признаться самому себе в том, что его тревожило больше всего на самом деле. Смерть Петровича? Нет. Смерть моряка-правдоискателя? Ерунда. Здесь он непричастен. А если бы и был причастен — это нужно доказать. Потеря ста пятидесяти тысяч баксов? Тоже ерунда. Коротков не так беден, переживет.

По настоящему Штирлица тревожило задание, которое дал ему шеф совсем недавно. Собственно, не задание даже, а поручение изучить обстановку по адресу: набережная канала Грибоедова, 91. Поручение не понравилось Игорю сразу. Он предположил, что тут может иметься в виду заказуха. Сегодня он выяснил, кто живет в доме 91 на канале Грибоедова. То есть народу там живет немало… Но когда Штирлиц пробежал глазами список жильцов, он сразу вычленил одну-единственную фамилию.

И ему стало страшно.

Так страшно, как никогда раньше в жизни не было. Разве что, может быть, в детстве… Он лихорадочно пытался найти выход — и не видел его. Позвонить в ФСБ? И что? У тебя нет ни одного факта! А если бы были? Если бы факты были… лучше и не думать.

Другой вариант — обращение в прессу. А? Как насчет обращения в прессу? Анонимно, без личных контактов… Ну, предположим. Только предположим, не более того. К кому? Шалимов быстро перебрал в уме основные питерские СМИ. Все было не то. Ботва, как скажет сын, ботва… Стоп! А если к Обнорскому, в АЖР?

…К Обнорскому, к Обнорскому… в Агентство «Золотая пуля»! Мысль показалась заманчивой, но после трехминутного обдумывания Штирлиц отбросил ее. Он еще не знает, что вернется к этой мысли месяц спустя.

Птица прошел в кухню. Света он не включал, достаточно было того, что давал уличный фонарь. На кухонном столе белел листок бумаги. «Алексей, продукты в холодильнике. Я буду около восьми, никуда не выходите. Примите лекарство. Борис». Таблетка лежала на скатерти, как маленький островок в океане. Птица повертел ее и, стиснув сильными пальцами, раскрошил. Белые, как снег, крошки, падали на записку, написанную четким, немедицинским почерком. Он нашел на подоконнике банку растворимого кофе, поставил на плиту чайник. Он был еще жив. Хотелось курить, но Птица не знал, курит ли хозяин. Ни сигарет, ни пепельницы нигде не было видно. Он решил потерпеть, дождаться Солодова.

Долго ждать не пришлось, минут через десять послышался звук открываемого дешевого замка, и дверь распахнулась. Хозяин щелкнул выключателем. Вспыхнул матовый плафон в прихожей над зеркалом. Дверь захлопнулась. И замок, и дверь в квартире хирурга были чисто символическими.

— Алексей! — негромко позвал Солодов. — Вы где?

Из освещенной прихожей он, близоруко щуря глаза, высматривал человека в темной кухне.

— Здесь, Борис Михайлович, здесь. — Птица вышел из-за стены. — Добрый вечер.

— Не особенно добрый, — отозвался хозяин, опускаясь на стул. — Вашу фотографию уже показывали по телевизору.

А вот это было уже совсем скверно. Девяносто девять процентов телезрителей просто пропустят информацию мимо ушей и забудут внешность. Но один процент граждан любит проявить бдительность. В силу ли тяги к стукачеству, из желания ли поиграть в сыщиков — неважно. Важно то, что у охотников появилось много тысяч добровольных помощников. Они тоже хотят принять участие в большой охоте на человека.

— Вы, правда, на фото не очень похожи, — сказал хирург, вглядываясь в лицо, — Но есть сходство, есть.

Птица промолчал. Теперь он уже наконец-то начал сознавать, что его план совершенно нереален. Информация о возможной берлоге Дуче была не особо конкретной. Чтобы выследить Семена, требовалось время. В условиях тотальной охоты это нереально. Глупо. Самонадеянно. Недооценка противника, — учили его, — почти наверняка ведет к провалу. А отсиживаться у этого родственника до тех пор, пока тебя забудут, тоже не вариант. Тем более что за это время Дуче либо скроется, либо возьмут его.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Солодов.

— Нормально, — Птица пожал плечами.

— Сомневаюсь, — сказал хирург. — Давайте поужинаем, а потом я вас посмотрю.

— Зачем это? — спросил Птица довольно грубо.

Солодов как будто не заметил этого. Ответил спокойно:

— Я врач. Предполагаю, что у вас есть травмы. Спорить мы не будем.

— Извините, Борис. Я немного не в себе.

— Давай на ты, — сказал Солодов.

— Давай, — согласился Птица. Ему было все равно.

Ужин они готовили вместе. Птица быстро почистил картошку, а хирург нарезал помидоры в салат. Работали молча. Птице говорить не хотелось, Борис догадывался о его состоянии, с вопросами не лез. Когда все было готово, хозяин поставил на стол темную бутыль. На этикетке красовался череп и скрещенные кости.

— Спирт, — пояснил он. — Медицинский, чистый… Тебе не предлагаю. Нужно еще разобраться с твоим здоровьем.

Птица невольно улыбнулся. Рядом с этим мужиком он как-то отогревался душой. Они были разные, очень разные, но в хирурге Леха чувствовал очень крепкий хребет, спокойствие и какое-то незнакомое ему понимание жизни. Они стояли на разных полюсах, но оба видели смерть и кровь вблизи. Им было легче понять друг друга.

— Ты чего улыбаешься? — спросил Солодов.

— Подумал — до чего вы с сестрой похожи. Голосом, интонацией.

— Ты знаешь Юлю?

— Только вчера познакомился. Мельком.

— Ну-ка постой, — сказал хирург. — Ты вместе с Мишкой служил?

— Было такое дело.

— Ты — Птица, — утвердительно сказал Смоленцев. — Пернатый.

Террорист Воробьев молча кивнул и сглотнул комок. Он только на минуту смог сбросить тяжесть своей беды. Борис напомнил ему веселую рыжеволосую Юльку… Кухню, где колыхались пальмы на фотообоях. И так же варилась картошка. Его сын был еще жив. Его жена еще была БЕРЕМЕННОЙ ЖЕНЩИНОЙ. Не хочешь пойти в РУБОП? Он стиснул зубы и закрыл глаза.

— Что с тобой, Леша?

— Все в порядке. Со мной все в порядке.

Два этих мужика еще не знают, что станут друзьями. Но этой дружбе не быть долгой.

Ревизия, проведенная сотрудниками военной контрразведки во всех частях ЛенВО, где имелись ВВ, выявила огромное количество фактов абсолютного разгильдяйства. Говоря казенным языком: нарушения служебных инструкций и нормативных документов о порядке учета, хранения и т.д. Но сами взрывчатые вещества оказались в наличии. Этот факт грел, что называется, душу контрразведчикам.

Однако итоговая справка по результатам внеплановой ревизии перечисляла такое количество нарушений и факторов, буквально подталкивающих нищую армию к хищениям, что становилось страшно. Не сегодня, так завтра новый Ванька начнет торговать тротилом, детонаторами, гранатами. Всем, на что есть спрос.

Офицеры контрразведки знали, что их справка будет подшита в папку с грифом «Секретно» и… ничего не изменится.

Семен Ефимович Фридман находился в состоянии, дать точное название которому трудно. Даже тот шок, который он пережил во время первого ареста много лет назад, когда он еще не был ни Дуче, ни Терминатором, когда он еще не попробовал вкуса убийства и ходил на двух ногах, не шел ни в какое сравнение. «Хиросима», — шептал он иногда, но теперь это слово означало его личную катастрофу. Снова нетрезвый хирург пилил ногу, которую можно было спасти. Но кто будет стараться ради опухшей ноги зэка? Дремал сонный конвой за дверью операционной в больнице маленького провинциального городка. С хрустом вгрызалась в кость хирургическая пила. Молодой, красивый, умный еврей лежал на столе под общим наркозом. Черный огрызок упал в эмалированный таз, раз и навсегда изменив жизнь Семена Фридмана. УБОГИЙ, сказала та молодая смазливая сука в тамбуре поезда. УБОГИЙ.

«Хиросима», — шептал Терминатор. Это страшное слово могло стать победным кличем, но стало символом поражения. Паруса Черной Галеры растворились в балтийской ночи. Он остался на берегу. Два дня Фридман пил. Он валился на диван, не отстегивая протез. Наступало тупое безразличие. УБОГИЙ, — звучали голоса из угла комнаты. Он не реагировал. Город, лежащий за окном, не вызывал больше ненависти. Это было странно и страшно.

На третий день Дуче обнаружил, что запас спиртного иссяк. Он катнул пустую бутылку по полу. Бренча на неровном паркете, литровая посудина укатилась в угол. УБОГИЙ, — шепнули из угла злорадно несколько голосов, захихикали. Он обхватил голову руками, зажал уши. Но голоса все равно звучали, множились, дробились. УБОГИЙ, УБОГИЙ, УБОГИЙ.

Он сорвал с дивана подушку, швырнул ее на пол. Как кегли, упали и раскатились пустые бутылки. Семен схватил пистолет. Патрон был уже в патроннике, флажок предохранителя опущен. Оставалось только нажать на спуск. Свет погаснет, и вместе с ним заткнутся эти мерзкие голоса. И он уйдет непобежденным. Не победителем, но и непобежденным.

Простыня хранила четкий отпечаток пистолета. Рядом лежало черное рубчатое тело гранаты. «Стоп!» — сказал себе Терминатор. Голоса в углу смолкли. Притихли, как испуганные мыши, почуявшие сильного и голодного кота. Ну, твари, что замолчали? Терминатор положил пистолет и взял в руку гранату. Что, твари, примолкли? Орите! Орите громче!

Шестисотграммовый экзотический плод со сладким вкусом смерти приятно отягощал ладонь Терминатора.

Около пятнадцати часов губернатор Санкт-Петербурга получил пакет с грифом «Секретно».

В справке, составленной службой БТ, были проанализированы каналы поступления в город оружия и взрывчатых веществ. По понятным соображениям привести текст этого документа не представляется возможным.

Скажем только, что способы хищений боеприпасов были весьма разнообразны и иногда весьма нестандартны. Примитивное, неприкрытое воровство прапорщика Колесника не могло идти ни в какое сравнение с почти узаконенными хищениями высокопоставленных армейских чинов и генералов от промышленности. В таких случаях кража обычно имела надежное документальное прикрытие.

Оружие растекалось из зон вооруженных конфликтов, добывалось черными следопытами на местах боев Великой Отечественной. А специалисты из различных спецназов умели изготавливать взрывчатку из бытовых химикатов.

Количество гуляющего по стране оружия не поддавалось никакому учету. И, совершенно очевидно, покупалось оно не для новогодних фейерверков.

— Спасибо за все, Борис. Я пойду…

— Куда? — изумленно спросил Солодов. После стопки спирта лицо у него порозовело. В глазах появился блеск.

— Есть у меня дела неоконченные. — Птица откинулся на спинку стула. Он подумал, что только сугубо штатский и наивный человек может спросить у беглого преступника, куда тот собирается пойти? Ребенок.

— Тебя ищут. Куда ты пойдешь? Ну, пацан прямо!

Птица усмехнулся. Я все-таки пойду, сказал Птица одними глазами. Я тебя не пущу, ответил глазами же Борис. Два взрослых, крепких мужика — каждый с непростой судьбой — смотрели в упор друг на друга. Над кухонным столом были натянуты невидимые нити. Они были почти ощутимы, вибрировали, несли ток человеческой мысли.

Первым прервал молчание хозяин:

— Тебе Мишка не рассказывал про… — он замялся, — …про случай, который был у меня год назад?

— Нет, — качнул головой Птица.

— Год назад он мне очень сильно помог. Так сильно, что, понимаешь, я ему по гроб жизни обязан.

— Понимаю, — Птица кивнул. Он вспомнил, как приблизительно год назад Мишка неожиданно заскочил вечером. Посидели, выпили. Между делом Сохатый намекнул, что если возникнут вопросы — он пришел около восьми, а не в половине десятого. Что тут не понять?

— Я Мишке обязан, — повторил Солодов. — Он просил тебе помочь… Как же я тебя отпущу?

Птица снова почувствовал прилив благодарности к этому спокойному мужику. Он улыбнулся, и Солодов понял: убеждать бесполезно. Этот закален в той же печке, что и Гурецкий. И выкован из того же сплава. Не единожды проверен на излом, на изгиб, на скручивание. Сейчас он уйдет… остановить его можно только танком.

— Спасибо за все, Борис. Пойду. Забудь, что ты меня видел.

Хирург умел соображать быстро. И от хирурга, и от солдата профессия требует одних и тех же качеств. Солодов принял решение.

— Хорошо, — сказал он. — Иди. Твоя судьба — твой выбор. Но одну таблеточку выпей. Стимулятор. Он поможет.

— Давай, — согласился Птица. Солодов встал и ушел в комнату.

Птица налил себе стопку спирту. За удачу, поднял он мысленно тост, хотя в нее и не верил. Спирт перехватил дыхание. Ничего, таблеткой закушу. Решение было принято, появилась обычная решимость. Вероятность успешной реализации не превышала пяти-десяти процентов. Нормально, морпех! Десять процентов — нормально. Бывало хуже.

Вернулся Солодов, принес таблетку, невзрачную серую лепешку. Стимулятор, говоришь? Стимулятор — это хорошо, пригодится.

— Спасибо, доктор. Лучше я ее возьму с собой.

— С собой я тебе еще дам, — сказал Солодов. — А эту обязательно выпей сейчас. Как врач советую.

Птица пожал плечами, проглотил таблетку. Через пять минут он спал, уронив голову на стол.

Солодов налил себе спирту, выпил и запил томатным соком. Какое-то время он сидел молча, потом вздохнул и потащил тяжелое тело на матрац.

— У меня нет особых сомнений, что к убийству Ермоленко причастен депутат ЗАКСа Коротков, — сказал следователь.

— Сомнений, значит, у тебя нет? — задумчиво произнес прокурор. — А факты есть?

Следователь ждал этого вопроса. Ответил сразу:

— Пока нет. Нападение имеет вид классического разбоя, преступники забрали бумажник. Но это, я думаю, не главное. Наоборот — маскировка.

— А сумма велика? — поинтересовался прокурор.

— Нет. Жена сказала: максимум рублей двести. Но дело…

— Ага… за двести запросто убивают, — почти радостно перебил прокурор, — Это полтора полных чека[20]. Наркоши мочканут не задумываясь, так?

— Так, Иван Егорыч. И я не пытаюсь отмахнуться от этой версии. Будем ее работать. Но покойный сильно мешал господину Короткову.

— А факты у тебя есть?

— Что мешал-то? Полно. — Следователь отлично понимал желание шефа перевести убийство морячка-правдолюбца на чисто криминальный уровень. Коротков был очень заметной и влиятельной фигурой не то что в районе — в городе.

— Полно. И вы тоже их знаете, Иван Егорыч. Прокурор поморщился.

— Брось, Володя. Ты же юрист… нам ли с тобой не знать, как отличаются факты от слухов?

— У меня есть показания жены и сына Ермоленко о том, что ему угрожали, предлагали прекратить агитацию против Короткова. Есть заявление самого покойного в милицию. Оно зарегистрировано.

— Да-а, — неопределенно протянул прокурор. — Заявление — это серьезно.

— И еще штришок: грабители прихватили не только бумажник, но и папку с компроматом на нашего замечательного депутата.

— А была ли папка-то? Был ли компромат?

— Была. Когда он утром уходил из дому, — была. Что касается компр…

— Во! А где он потом был? Может быть, он сам эту папку кому-нибудь передал, потерял и так далее.

— Пока не знаю, может быть — сам передал. Нужно проверять.

«Кому это нужно?» — подумал прокурор. Кому это нужно? За Коротковым власть, сила, деньги, связи. Его жена тратит за одно посещение массажного кабинета больше, чем следак районной прокуратуры зарабатывает за месяц. Следак продолжал еще что-то говорить, а прокурор с тоской думал о том, что Коротков дрянь, сволочь. Но сволочь очень большая, и он, прокурор, который по идее олицетворяет собой Закон, ощущает себя рядом с ним маленьким мальчиком. Больших сволочей и в старые добрые времена было почти невозможно привлечь… но все-таки существовал райком КПСС. Прокурор приходил туда, докладывал Самому или одному из секретарей. Хоть какой-то укорот на больших сволочей был, партбилетом-то они дорожили. А теперь? Теперь к кому идти? Ну, допустим, будет этот энтузиаст Володя рыть землю день и ночь и что-то там на Короткова накопает. А дальше? Дальше понабегут адвокаты господина Короткова, подключится пресса. Свидетели, если таковые найдутся, дружно откажутся от своих показаний. В самом лучшем случае удастся привлечь исполнителей. Коротков — депутат ЗАКСа. Этим все сказано! Прокурор — слуга закона и его носитель — признавался себе в своем полном бессилии. Он не был подлецом, взяточником, циником. Он был реалистом. Нормальным советским, а теперь — российским, прокурором.

А молодой следак все что-то говорил, говорил, говорил…

Прокурор кивал и думал: придется передать дело более опытному следователю. Он был реалист.

Птица проспал более суток. Он не видел снов. А если и видел, то ничего о них не знал. Как не знал и о том, что Солодов дважды ставил ему капельницу. И фактически спасал, восстанавливал организм. Но все это касалось тела. Залечить раны душевные хирург не мог. Пожалуй, этого не мог сделать никто.

Проснулся Птица довольно бодрым. Бок болел, но уже меньше. Голова не болела вовсе. Он не знал, сколько проспал. Снова было темно за окнами, и так же качался фонарь, и ветви деревьев ежеминутно сплетали новый рисунок. Горела настольная лампа, Солодов что-то читал за столом. Птица снова вспомнил все. Вернее: он ничего не забыл! Сутки отдыха и покоя, которые обеспечил ему хирург, дали отдых телу. Но не смогли стереть память. И чувство вины, уже затопившее его полностью, до краев… Не хочешь пойти в РУБОП? Нет!

Он сел. На звук сразу же обернулся Солодов.

— Привет, — сказал он негромко. — Как самочувствие?

Птица промолчал. Подсознательно он понимал, что Борис действует в его интересах. Вот только понимание интересов у них разное.

— Сейчас чай поставлю, — продолжил хозяин. — Есть хочешь?

— Сколько я тут валялся? — глухо спросил Птица.

— Сутки, — Солодов посмотрел на будильник. — Нет, почти двадцать пять часов.

— На хера ты это сделал? — голос Птицы звучал агрессивно.

— Объяснить? — Солодов снял очки, бросил их на книгу. Линзы остро блеснули в свете стосвечовой лампы. — Объяснить, на хер я это сделал? Я сделал это потому, что ты был на грани нервного и физического истощения. Или за этой гранью. Потому что у тебя сотрясение мозга. Потому что у тебя сломаны два ребра. Потому что в розыске…

Он внезапно замолчал. Он увидел глаза Птицы и замолчал. В тишине вдруг громко зазвенел будильник. Он звенел, наполнял комнату тревожным звуком. Птица вскинул руку. Он как бы хотел защититься от этого звона. Он не видел будильника, скрытого спиной Смоленцева, но знал, что минутной стрелки и стекла у него нет. Змеятся тонкие проводки и косит глазом одноногая цапля на циферблате.

Провода убегали далеко-далеко, вглубь полуразрушенного здания, за стеной которого жили бомжи… Тебе что, их жалко?

Будильник звенел, и этот привычный бытовой звук наполнял крошечную комнату тревогой… он все звучал, рос, поднимался до высоты и тяжести набата. Он был невыносим!

Солодов повернулся вполоборота, ударил ладонью по кнопке. Мгновенная тишина и негромкое тик-так, тик-так, тик-так… Шаги конвоира. Одинокое белоснежное облако в синей бесконечности… Тик-так. Шорох пальмы в морозной ночи над Вологодской зоной. Цапля. Одноногая цапля, с голосом резким, как лязг передернутого затвора.

Борис вытащил из-за спины будильник. Синий пятирублевый кругляк со стеклом, стрелками и надписью «Севани» на циферблате. И другой — «Сделано в СССР» — мелкими буквами в нижней четверти белого, с четкой оцифровкой, круга.

— Механизмус, — пробормотал хирург себе под нос, — звонит когда захочет. Ветеран… Ладно, поставлю чай.

Птица встал. Он был в одних трусах, одежда аккуратно висела на спинке стула. Синяки на теле уже поменяли цвет, пожелтели. В нескольких местах кожу покрывали сеточки, нарисованные йодом. Синела наколка на левом плече.

Он прошлепал босиком по линолеуму, присел у стола. Качнулся на груди серебряный крестик. Спаси и сохрани. Синие лепестки газа лизали дно старого чайника, на подоконнике стояла капельница, лежал в блюдце старый хромированный шприц.

— Из этого баяна меня потчевал? — сказал Птица.

— Не понял…

— Шприц, говорю, для меня?

— А… провели некоторые процедуры. Как самочувствие?

— Нормально. Слушай, Борис, закурить очень хочется… можно?

— Кури.

Птица принес сигареты, с удовольствием закурил. Голова слегка закружилась. Он вспомнил многочасовое ожидание в засадах, полчища москитов, нервный напряг, желание и невозможность закурить… Солодов хлопотал у плиты. Макароны, сосиски… меню у холостого хирурга разнообразием не отличалось. Да и зарплата, видно, не очень.

— Пока ты спал, — сказал, не оборачиваясь, Борис, — звонил Михаил, а потом звонила Юлька.

— Из дома? — быстро спросил Птица. — Юлька позвонила из дома?

— Нет, — Солодов повернулся, посмотрел внимательно. — С работы. Велела тебе передать: Наталья чувствует себя нормально. Передает тебе привет.

Это была ложь. Вернее, не вся правда. Физическое состояние Натальи никаких опасений не внушало, но психическое… Реактивное состояние, осторожно поставил предварительный диагноз психиатр. Об этом Солодов Птице не сказал. Не имел права.

— Где она?

— Сейчас в больнице Мечникова. В травматологии… считай, под боком у Юльки. Так что нормальное лечение обеспечим.

— Я могу ее навестить? — спросил Птица напряженным голосом.

— Я думаю — не стоит, — сказал Солодов. — На травматологии появился новый санитар… спортивного вида мужик. И три новых пациента. Которым нечего лечить. Понятно?

Птица вдавил сигарету в блюдце с отбитым краем. Сидел молча, смотрел на окно с качающимися ветвями голых деревьев.

— Мишка велел передать, — продолжил Солодов. — Все, о чем вы говорили, остается в силе. Он уже начал прокачивать тему. Тебе нужно отпустить бороду.

Машинально Птица потер подбородок с приличной уже щетиной. Последний раз он брился утром двадцатого. Засвистел чайник. У террориста Воробьева заныло сердце.

В другой кухне, в Санкт-Петербурге, на Суворовском, Михаил Гурецкий сидел за столом и по привычке рисовал. Несколько листов писчей, невысокого качества бумаги лежали на краю стола.

Рисовал Мишка не худо, карандашные эскизы щедро раздаривал знакомым. А часть из них ложилась в папку, которую Гурецкий не показывал никому. Да и сам заглядывал в нее крайне редко.

Карандаш быстро скользил по бумаге… Вечерняя улица была видна сверху, как бы из окна комнаты. В свете фонаря стоял у поребрика БМВ — треха. Человек у водительской двери тяжело облокотился на автомобиль. Гурецкий знал, что через секунду человек рухнет на мокрый асфальт, но этого рисунок передать не может. Как не может передать негромкий хлопок винтовки и шорох дождя.

Мишка отодвинул лист бумаги. Рисунок ему не нравился. Да и хрен с ним. Не об этом голова болит. Он закурил, вытащил чистый лист, но рисовать не стал. Мысли крутились вокруг стремной ситуации с Птицей.

Через Юлию он передал Солодову, чтобы тот всеми силами и средствами удерживал Лешку от необдуманных шагов. Вероятность, что это удастся, была невелика: надо знать Птицин характер.

После того как Мишка вернулся из ФСБ, он первым делом лег спать. Сил хватило только на коротенький инструктаж встревоженной Юльке. Напряжение последних суток выключило Мишку почти на двенадцать часов. А вечером он включился в работу. Для начала надо было сделать пару телефонных звонков. Гурецкий сел в «москвич» и не спеша покатил в сторону Московского вокзала. Подцепил голосующего дядьку с чемоданом. Со стороны это выглядело как обычная бомбежка, которой промышляют многие автовладельцы. На самом деле Мишка хотел проверить наличие хвоста. В том, что его будут пасти, он не сомневался.

Хвоста не было. Мишка насторожился. Он довез дядьку до вокзала, сунул в карман честно заработанный червонец и подобрал молодую парочку. Им нужно было на Гражданку, в машине они сразу начали целоваться. А хвоста не было… странно! Дважды Мишка обращал внимание на мелькнувшую сзади «шестерку» цвета «Валентина». Но оба раза «шестерка» отваливала в сторону. Гурецкий не догадывался, что радиомаячок в заднем бампере «москвича» позволяет автомобилям наружки держаться на хорошей дистанции или двигаться по параллельным улицам.

Парень на заднем сиденье уже расстегнул на своей спутнице не только пальто, но и блузку. Этак он ее прямо здесь и трахнет, раздраженно подумал Мишка. «Ну, Коля, — негромко говорила деваха. — Ну, не надо… скоро будем дома. Ну, Коля…»

«Худо», — думал Мишка. В ФСБ ему не поверили, должен быть хвост. Там не лохи работают. Должен быть хвост, а его нет. Что же это может означать? Ответ напрашивался сам собой: Птицу уже взяли.

Через пятнадцать минут он доставил своих пассажиров на место. Деваха спешно застегивала пальто.

— Скоко настучало, папа? — хамовато спросил парень. От него крепко разило водкой.

— Сколько не жалко, — безразлично ответил Мишка.

— Тогда руль, — захохотал пассажир. На перемазанном губной помадой лице играла довольная улыбка. На переднее сиденье упал кругляшок рублевой монетки. Следом — другой.

— А это на чай, — и снова хохот. Деваха визгливо подхватила.

— Оставь себе, — сказал Мишка. — На гандоны. Смех оборвался, повисла нехорошая тишина.

— Ты что вякнул, пидор? — сказал пассажир с угрозой в голосе.

Мимо проехала и остановилась бежевого цвета «пятерка». Мишка проводил ее взглядом. Потом ответил:

— Я не пидор. А если ты уши не моешь, повторю: оставь себе на гандоны. Все, выметайтесь!

— А сам выйти не хочешь? Для разговору.

— Некогда мне, — ответил Мишка. — Выметайтесь.

— Приссал, баклан, — оскалился парень и ударил Гурецкого в голову. Кулак скользнул в пустоту.

— Хорошо, — согласился Мишка. — Выйдем, Коля, для разговору.

— Тока без железяк. Понял, папик? Они вышли. Гурецкий с левой стороны автомобиля, пассажир с правой.

— Ну, иди сюда, пидор, — поманил пальцем с золотой печаткой пассажир.

— Иду, Колюня, иду, — испуганным голосом сказал Мишка.

Они сблизились. Деваха вылезала из машины в правую заднюю дверь. Из бежевой «пятерки» вылез мужик и открыл капот.

— На, сука, — выдохнул Коля и ударил левой. Видимо, когда-то он занимался боксом. Он был очень уверен в себе и очень сам себе нравился. Мишка уклонился вправо и несильно стукнул его в нос. Брызнула кровь. Деваха заорала визгливым голосом что-то матерное.

— Ах ты, падла, — растерянно сказал Коля и снова ударил. Мишка захватил руку, выкрутил ее и швырнул парня на асфальт. Тот быстро вскочил, сунул руку в карман. Мишка усмехнулся:

— Ну-ка, что там, Колюня, у тебя? Покажи папику.

— Убью, — выкрикнул Коля и вытащил руку из кармана. В ладони был зажат небольшой револьверчик. Может — газовый, а может — нет. Разбираться Гурецкий не стал. Он вкатил ногу в живот отморозку. Коля охнул и согнулся. Револьвер упал, и Мишка пнул его ногой. Пушчонка задребезжала по асфальту. Скулила деваха, мужик у «пятерки» искоса поглядывал в их сторону, но вмешиваться не спешил.

— Ну, крутой, тебе пиздец, — прохрипел Коля. — Теперь тебе не жить, сука.

— Да, не повезло мне, — отозвался Мишка. — Крепко я попал.

Он повернулся и шагнул к машине.

— Ты еще мне ноги лизать будешь. Мишка резко повернул обратно. Взял придурка за лацкан, рванул вверх и посмотрел в глаза. Через несколько секунд Коля отвел взгляд. Мишка отпустил куртку, отморозок безвольно сел на асфальт. Он почти протрезвел и кое-что понял.

(«Видимо, бытовой эпизод», — сказал сам себе мужик у бежевой «пятерки» с открытым капотом.

— Возможно, — услышал он голос в правом ухе. — Но все равно придется их проверять.)

Гурецкий развернулся, проехал мимо сидящего на асфальте Коли. В окно вылетели две белые монетки, звякнули, раскатились в разные стороны.

Мишка ехал медленно, высматривал телефон. До какой-то степени он был даже благодарен этому Коле — какая-никакая разрядка.

Телефон он обнаружил только у метро на площади Мужества. Когда Мишка вошел в открытую кабинку, неподалеку от его «москвича» остановилась «шестерка» цвета «Валентина». Наполовину приспустилось заднее стекло. Микрофон направленного действия поймал голову Гурецкого. Мишка вставил таксофонную карту в прорезь автомата. Полез в карман за записной книжкой. Сейчас все выяснится. Борис уже должен быть дома. Он вечерами, как правило, дома… Мишка раскрыл книжку на букве С. Сейчас все выяснится: дошел Пернатый или нет? Взяли — не взяли? Так, код Сестрорецка… сейчас, сейчас… ага, вот!

«Газель» с рекламой пельменей на борту бойко вылезла на тротуар и перекрыла направление прослушивания. Разведчик рванул дверцу машины, выскочил наружу. Водитель «газели» вылез из кабины. В руке он держал пластиковую папку с накладными.

— Это я, — сказал Мишка. — Как дела? Гостя у тебя нет?

— Нормально, — ответил Солодов. — Порывался уйти. Но я тут подхимичил. Сейчас спит.

— Быстро отгоняй машину, — зашипел разведчик наружки ФСБ. — Уголовный розыск.

Он сунул под нос оторопевшему водителю «газели» красную книжечку.

— Так мне разгрузиться…

— Операцию срываешь, мудак! — разведчик вырвал из руки водилы ключи и вскочил в кабину «газели».

— Э-э-э… ты чего? — недоуменно спросил водитель.

— Все, о чем мы говорили, — сказал Гурецкий в трубку, — остается в силе. Я уже прокачиваю тему. Передай ему это дословно, Боря.

— Хорошо, передам.

Разведчик вставил ключ в замок зажигания. Движок взревел, фургончик с надписью «Равиоли» на борту рванулся вперед, проехал метров пять и остановился. Разведчик выпрыгнул, швырнул ключи водиле.

— Ладно, потом еще позвоню, — сказал Гурецкий. — Удачи.

Эту последнюю фразу удалось записать. Но она ничего не давала. Мишка повесил трубку, прислонился к стеклянной боковине открытой телефонной будки. Он был почти счастлив. Высокочувствительный микрофон в тридцати метрах уловил даже скрип кожаной куртки о стекло. Гурецкий закурил и набрал еще один номер. По памяти, без записной книжки. Этот разговор удалось записать практически полностью. Часть слов терялась, когда директрису микрофон-объект перекрывали прохожие, но с этим ничего нельзя было поделать. Еще через сорок минут Михаил Гурецкий вошел в двери своей квартиры. А спустя два часа заместитель начальника службы НН положил на стол полковника Любушкина запись телефонного разговора Гурецкого с неизвестным. Определить абонент точно не удалось, известны были первая и три последних цифры номера. А сам разговор был интересный. Он велся намеками, но, тем не менее, легко поддавался расшифровке.

Гурецкий просил неизвестного, которого называл Сашей, свести его с человеком, понимающим в ксивах. Что нужно? Ну, Саня, типа я достаю из широких штанин… Понял, есть такой человек. Отлично. А когда?… послезавтра. Я тебе поз… Нет, домой мне зво… Лучше на раб… Понял. Диктуй номер. Ну, спасибо… Давай, будь… Давай.

Запись не смогла бы фигурировать в качестве доказательства в суде, но в оперативном отношении была бесценна. Она однозначно доказывала, что Гурецкий начал готовить переход своего армейского друга на нелегальное положение. Ищет выход на людей, занимающихся сбытом краденых или поддельных документов.

Все это было вчера. Сегодня Мишка сидел в кухне, курил сигарету за сигаретой и думал, как вытащить Пернатого из сложившейся ситуации. Перед ним лежал чистый лист бумаги и остро заточенный карандаш фирмы «Кох-и-Нор». Плыло по кухне голубоватое облако сигаретного дыма. Долька лимона в кружке чая казалась маленьким песчаным островком в океане…

Вот и еще одна ночь опустилась на Санкт-Петербург. Глухая октябрьская ночь накрыла северный город. Закрытая, с грифом Для служебного пользования, статотчетность могла бы многое рассказать про осенние питерские ночи в разделе «Статистика самоубийств».

Но и она не сможет передать суицидную тревогу, плывущую над темной гранитной набережной, под мелким дождем. Она никогда не передаст привкуса теплой ларечной водки, стакан которой принимают для храбрости перед тем, как…

Она никогда не передаст, как вздрагивает рука от резкого звука клаксона на пустой улице за окном и водка расплескивается по листу бумаги с неровными буквами. Потом в протоколе напишут: предсмертная записка. Кто придумал это название?

Равнодушные санитары в грязных халатах погрузят носилки в автобус марки ПАЗ… поехали! И допьют недопитую тобой водку.

— А где он работал-то? — спросит прокурорский следак соседку по коммуналке.

— Да… где-то, — ответит она.

— Понятно, — вздохнет следак. — Чего у них, зарплату не платили?

— Вроде платили исправно. Сама иногда перехватывала.

— Пьющий?

— Пьющий, но не сильно…

— Не сильно, — повторит следак, не отрываясь от бумаг. — Не сильно… А скажите, может — больной? Странности там, и все такое…

— Нет, не замечала. Человек был культурный, вежливый.

— Да с жиру они бесятся, вот что! — скажет участковый, покуривающий у окна. Кивнут понятые: с жиру, с жиру.

— Может, и с жиру, — скажет прокурорский, оторвавшись от протокола. — Уже третий в этом месяце… Прочитайте и подпишите.

Металлический зов с Петропавловки никогда не долетает до городского морга на окраине, на Екатерининском проспекте. Где ты не один. Где ты уже не одинок.

И звучат шаги по набережным.

Шаги, шаги, шаги…

Птица дождался, пока Борис уйдет на работу. Он лежал, отвернувшись лицом к стене, дышал глубоко и ровно. Хирург долго брился электробритвой, потом плескался в ванной. Потом завтракал. В комнату доносился запах кофе. Птица терпеливо ждал. Для разведчика-диверсанта умение терпеливо ждать — неотъемлемая черта профессии.

Вчера вечером они неслабо выпили за ужином. Не то чтобы напились, нет, но спирт себя показал. Просидели до полуночи, поговорили. Это был нормальный разговор нормальных мужиков за бутылкой. Птица довольно-таки откровенно рассказал о своей жизни. Не все рассказал. Далеко не все. Он, вообще-то, посторонних в душу никогда не пускал.

Но вчера разобрало… Он уже чувствовал конец. Хотелось выговориться.

Наконец хлопнула входная дверь, щелкнул замок. Птица вскочил, тихо прошел в кухню и хлебнул воды из-под крана. Сухо было после спиртика в горле, сухо. Закурил. Сигарета в пачке оказалась последней. Стоя за шторой, он смотрел, как Борис вышел из подъезда и зачем-то обернулся на окна. Прощай, хирург. Спасибо. За все спасибо. Прощай.

Солодов наискосок пересек улицу и скрылся за углом дома.

Птица затушил в пепельнице окурок и начал быстро одеваться. Времени немного. Нужно успеть, пока не рассвело… Он оделся, нашел в холодильнике спирт. Сделал глоток и смочил ворот свитера. Посмотрел в зеркало. Да-а, видуха… Как раз то, что нужно. А в сочетании с выхлопом — полный улет. Он быстро вышел из квартиры. Ему еще предстояло вернуться, а ключей, разумеется, не было. Дверь пришлось оставить открытой. Чтоб не распахнулась случайно, он вложил под нее кусок картона. Проверил — держится. Теперь — быстро, времени нет.

Птица шел за ружьями. Он все для себя уже решил. Боялся только одного — что ничего не выйдет. В делах такого рода очень многое решает случай, фортуна, пруха, судьба… Называйте, как хотите. А выбора у него не было. Жить с таким грузом он все равно не сможет. Он шел, прижимаясь к домам, избегая освещенных мест. Человек, которого уже показывали на голубых экранах, может быть опознан любым школьником. Вероятность не высока, но она есть, и с ней нужно считаться.

А городок уже просыпался, по улицам ходили люди, катились машины. Недалеко от вокзала он едва не встретился с милицейским УАЗом, успел вовремя сделать шаг в сторону, спрятаться за деревом.

Ну-ну… обратно пойдешь с ружьями, а народа на улицах будет еще больше. И темнота перейдет в сумерки. И все может кончиться в один момент. Держите! — заорет кто-нибудь особенно ретивый. Или, наоборот, остолбенеет от встречи с матерым преступником и бочком-бочком побежит к телефону. И наберет 02. Дежурный объявит тревогу, какой-нибудь «Перехват» или «Кольцо». Капкан захлопнется, и шансов уйти будет очень мало. Ты на своей земле и стрелять в оперов не будешь. Щелкнут наручники и… ты никому не сумеешь доказать, что сам собирался сдаться. Но сначала встретиться с Дуче. Без этого ты не сможешь жить.

В лесу плавал туман. То густой, то порванный в клочья сумасшедшим декоратором. Он цеплялся за стволы деревьев, оставлял на них влагу, укутывал кусты. В тумане бесшумно двигался особо опасный террорист Воробьев.

Терминатор подкинул на руке рубчатый экзотический плод. Еще не конец, господа, еще не конец. Я уйду красиво. Мой прощальный аккорд прозвучит мощно. Органно. Семен облизнул сухие губы. Он сидел, одетый, на смятой постели. В правой руке — граната.

При взрыве тело феньки рвется на тридцать два фрагмента. Неровные куски чугунной рубашки летят во все стороны и врезаются в живую человеческую плоть. В тела, в головы, в руки, в ноги. В ноги! В ноги! Две гранаты — шестьдесят четыре осколка.

— Хиросима! — победно прошептал Терминатор.

А еще у него есть «Зиг-Зауэр» и двадцать четыре патрона. Нет, двадцать три… последний нужно оставить для себя. Он швырнет гранату в каком-нибудь людном месте, в Питере их полно. Например, в вестибюле метро. Осколки могут долго, рикошетируя от мраморных полов, колонн, потолков, гулять по залу. Поражать по две, по три жертвы. Потом — вторую гранату. А потом он начнет стрелять из пистолета. Двадцать три — нет! — двадцать четыре раза. Он все равно сумеет уйти. В панике, возникшей после взрыва, это вполне реально. Он пройдет по окровавленным, стонущим ошметкам в кислом пироксилиновом дыму. С победной улыбкой. И встанет в толпе возбужденных, напуганных зевак… будет наблюдать, как из дверей метро поползут, потянутся, мешая и давя друг друга, УБОГИЕ. Израненные, контуженные, обожженные. А потом появятся скорые. С воем сирен, в блеске маячков на крышах.

Семен улыбнулся. Не все потеряно, двуногие, не все! Его взгляд упал на лежащую бутылку. В ней еще оставалась водка. Это кстати. Семен встал, поднял бутылку. В «Смирновской» оставалось еще граммов сто. За вас, УБОГИЕ! Он отсалютовал рукой с бутылкой. В другой все так же сжимал гранату. Так держат бутерброд на закусь. За вас, твари! За вас, УБОГИЕ!

Водка прокатилась по пищеводу легко. Терминатор выдохнул, засмеялся. Если бы граната не была нужна для дела… он бы откусил кусок чугуна. Он был убежден, что может это сделать. Р-раз! И крепкие зубы вгрызаются в чугунину, легко крошат кору рубашки. На белоснежной зубной эмали не остается даже царапины. А зубы уже откусывают мягкое, нежное тело тротиловой начинки. Она тает во рту. Райское наслаждение. Терминатор жует, перетирает чугунную крошку, жмурится от удовольствия. Но фенька еще нужна. Ей предстоит короткая, но блестящая жизнь. Вспышка сверхновой в грохоте и пламени, в стремительном разлете тридцати двух осколков, в визге рикошетов.

Нет, фенька нужна, Терминатор закусывает сигаретой. Он опускается на смятую простыню, аккуратно кладет гранату на то место, где она лежала, в продавленное ею ложе. Через минуту-две водка уже начинает действовать, приходит удивительная четкость мысли. Продольные и поперечные борозды на теле феньки приобретают резкость и глубину. Хиросима, — шепнут губы под густыми усами а-ля Руцкой. Блестят глаза. Хиросима. Это как название партитуры. Исполняет Терминатор с гранатой. И заключительное стаккато на «Зиг-Зауэр». И вой скорых за кулисами. И визг хирургической пилы. И шлепок отрезанной ноги в белый эмалированный таз.

Терминатор ложится на спину, в глазах отражается вспышка сверхновой. Он вспоминает, как в пьяном отчаянии хотел разбить протез. Раздолбать, разломать на куски это хромированное швейцарское чудо. Продукт сочетания традиционной механики, прецизионной гидравлики, новых космических материалов и технологий, стоимостью больше новеньких «жигулей». С гарантией безотказной работы в течении десяти лет. Собирался разбить, но не разбил. Это перст судьбы. Значит, даже в своем отчаянии знал, что еще не конец. Что все впереди. Черная Галера ушла. Но он здесь. И он не собирается сдаваться.

Они нашли тротил и решили, что обезоружили его. Э, нет, господа товарищи! Как там пел этот вертухай по телефону? Вы, дескать, одинокий, больной человек. Приходите к нам… Ну-ну, ждите. Приду. Когда я приду, поймете, кто больной, а кто нет. Как он там пел? Мину на Расстанной, сорок мы обезвредили… На Гражданке тоже. Твари! Это Финт сдал, больше некому. Достать бы козла, взять за глотку. Только он знал адреса. И сдал. И заряд на Расстанной, сорок, и на Карпинского, десять.

Стоп! Стоп… Адрес на Карпинского чекист не сказал. Ну-ка, Семен, вспоминай, что он сказал… так-так… Он сказал… На Гражданке. Вот как он сказал: на Гражданке! Ни номер дома, ни название улицы он даже не упомянул. Почему? Они ведь любят блеснуть своей осведомленностью, любят… Так почему? Чекист даже про то, что они засекли звонок, влепил в открытую. Вы же, говорит, с Московского вокзала звоните. А адресок второго заряда не сказал… на Гражданке… Они не знают! Финт не сдал заряд на Карпинского. Не сдал. Иначе чекист обязательно бы сказал. У них вся тактика была на этом построена: показать, что они знают все! Шестьдесят кило взрывчатки в Первомайском, заряд на Расстанной, сорок и… на Гражданке. Они не знают!

От этой мысли Терминатора бросило в жар.

Ружья лежали на месте. Точно так, как он их оставил, под упавшей осиной, присыпанные желтыми и красными листьями. Птица вытащил оба ружья, тщательно обтер запотевшие стволы серым халатом, прихваченным из дома Солодова. Снял с приклада налипшие хвоинки, мокрый осиновый лист.

Туман плыл по лесу. Сидя на поваленном стволе, Птица, в нарушение всех правил, закурил. Времени не было, скоро рассветет, но он сидел и курил. Он попытался вспомнить время восхода солнца во второй половине октября. Где-нибудь восемь пятнадцать — восемь тридцать. Посмотрел на часы. Да, идти по улицам Сестрорецка придется почти по свету. С подозрительным свертком… Любой патруль обратит на него внимание. Птица затушил сигарету и опустил окурок в карман. Усмехнулся: глупо. Потом тщательно завернул оба ружья в халат, перевязал рукава. С Богом, морпех. Повезет — проскочишь. Нет… значит, нет.

По ковру из листьев он пошел обратно. Желто-красная ковровая дорожка, проплешины серого мха ложились под ноги. Слоился туман… Предрассветная дорога в Ад была сказочно красива. В конце ее Птицу ждал подвал панельной пятиэтажки на Гражданке.

Розыск оставшихся на свободе террористов Фридмана и Воробьева продолжался. Изъятие тротила еще не решало всех проблем. УФСБ работало в предельном режиме, вероятность совершения Терминатором какого-нибудь безумного шага отчаяния была весьма высока. В засаде на улице Карпинского каждые двенадцать часов менялись шестерки бойцов «Града». Постоянно осуществлялось наружное наблюдение за Гурецким, прослушивались его телефонные разговоры. Ежедневно сотни сотрудников милиции слышали на инструктаже напоминание о действующей в городе и пригородах опасной банде.

К этому времени о Дуче и Птице следователи ФСБ знали все, что можно узнать о человеке. Были опрошены десятки людей, так или иначе пересекавшихся с Фридманом или Воробьевым на всем протяжении жизни и того, и другого. Следствие отрабатывало все вероятные и не очень вероятные модели поведения подельников. Хотя уже сейчас было ясно, что сообщниками они стали случайно. Птица оказался вовлеченным в дело не по своей воле, более того — против нее. Психологический портрет Воробьева получился с одной стороны цельный, с другой — довольно-таки противоречивый. Эксперты и следаки считали, что Птица, скорее всего, попытается отомстить Терминатору за изувеченную жену и неродившегося ребенка. В больнице постоянно находились четверо оперативников. Предполагалось, что Воробьев может навестить жену. Все четверо были безоружны, каждый из них сам являлся совершенным и мощным оружием. Они знали, насколько опасен бывший морской пехотинец из специального разведывательно-диверсионного взвода. Бывший командир Воробьева и Гурецкого в разговоре с сотрудниками ФСБ огорченно сказал:

— Жаль, Пернатый был одним из лучших. Впрочем, даже худшего из моих взять живым не очень-то легко. Я могу быть вам чем-то полезен, подполковник?

Подполковник Спиридонов вежливо поблагодарил. Ему тоже было жаль, что такие мужики, как Птица и Сохатый, оказались на другой стороне. Они могли бы быть вместе. Но взрыв на Котляковсской навсегда отделил Птицу от своих. Вслед за ним протаптывал дорожку на скамью подсудимых Сохатый. Да, сомнений в том, что Михаил Гурецкий знает о местонахождении Воробьева и готовит его переход на нелегальное положение, не было никаких. Да, его позиция в отношении друга вызывала человеческое сочувствие. Но сути дела это не меняло. Объективно действия Гурецкого, сотрудника службы безопасности совместной российско-чешской коммерческой фирмы, были преступны.

Итак, следствие располагало массой информации на террористов, могло в известной степени предсказать их дальнейшие шаги и с уверенностью утверждать, что арест обоих уже не за горами… Тем не менее оба все еще были на свободе и оба были опасны.

До дома Солодова Птица добрался без приключений. Серый халат с двумя незарегистрированными стволами он нес под мышкой. Заспанный и похмельный младший сержант возле вокзала скользнул по нему равнодушным взглядом, зевнул. Птица едва не рассмеялся… да уж, весело! В квартире он сел к кухонному столу, развернул халат и ощутил едва уловимый запах осеннего леса, сырости, прелых листьев. С минуту он сидел совершенно бездумно и неподвижно. Вороненые стволы и благородное дерево дорогих ружей могло бы напомнить о звуке охотничьего рога и быстром беге кабана. О мелькающем среди деревьев огромном теле лося. О полете утки над гладью озера.

Птица видел только аристократический профиль Бенито Муссолини. А еще он видел разбитый, беззубый рот Натальи. И что-то кровавое в углу подвала. Что ЭТО, — он догадывался. Но боялся назвать вслух. Боялся даже подумать.

Он очнулся, внимательно посмотрел на ружья. Ну, которое? Пожалуй, «моссберг». МЦ — машина неплохая, но чувствительная к качеству боеприпасов. Если картонная гильза отсырела, то осечка почти гарантирована. На охоте это чревато упущенной добычей. На той охоте, которую затевал Птица, осечка могла обернуться — опять же! — упущенным зверем. Позволить себе такой роскоши он не мог. Второй охоты не будет, лицензию ему никто не продлит.

Птица принес из шкафчика в туалете ножовку. Тисков он не нашел и просто прижал ружье ногой к табурету. Повизгивало полотно, сыпались на растеленный лист газеты стальные опилки. Уголовный кодекс РФ предусматривает наказание за изготовление обреза — до пяти лет лишения свободы. За Птицей было уже столько, что об этом он вообще не думал. Он укоротил ствол до длины подствольного магазина. С прикладом было вообще просто. Отпиленные части он завернул в газету.

Напильником снял заусенцы по дульному срезу. Выщелкнул патроны из магазина, осмотрел механизм, пустил внутрь пару капель подсолнечного масла. Варварство, конечно, но под рукой ничего другого нет. Снова зарядил обрез. Вот так, примерно… вот так!

Затем протер, осмотрел и смазал тем же маслом МЦ. Обернул промасленными газетами и сверху халатом. Механическая работа успокаивала, отвлекала. На балконе он нашел маленькую детскую лопаточку. На миг сжалось сердце. Своему сыну он мог бы купить такую же лопатку… Птица стоял, прислонившись к косяку балконной двери, и смотрел на изогнутый кусочек ржавого металла со сломанной деревянной ручкой. Теперь таких, наверно, не делают. Но дети в песочницах все равно строят замки и города или делают куличи.

Ветер нес мелкую водяную пыль и запах воды с Финского залива. Взрослый мужик, только что изготовивший обрез из импортного помпового ружья, внимательно разглядывал детскую лопаточку. Его могли увидеть соседи, принять за вора и вызвать ГЗ. Он стоял, стиснув зубы, и чувствовал, как замирает сердце. Да, таких, наверно, уже не делают. Все заполонила пластмасса. Но он бы сам мог сделать своему сыну такую доисторическую лопатку. И играть с ним в песочнице…

Осунувшееся, с трехдневной щетиной, лицо блестело в потоках ветра с мелкой дождевой пылью. Ветер шевелил штору. Птица прикрыл глаза. Не хочешь пойти в РУБОП? — звучал в ушах голос Сохатого.

Нет! — услышал он свой собственный голос. И потекли слезы. А Сохатый спросил еще раз. И еще. Этот вопрос он будет слышать всегда.

— Не-е-ет! — закричал Птица. И этот ответ он тоже будет слышать всегда.

В тридцати километрах от Сестрорецка, в палате больницы Мечникова вскрикнула и заворочалась на своей койке напичканная успокоительными больная Забродина Н.В.

После работы Мишка Гурецкий собирался съездить в Сестрорецк. Весь день он ждал звонка от человека, с которым беседовал накануне по поводу ксивы для Пернатого. Человек так и не позвонил. Не все так просто и доступно в криминальном мире, как пишут даже так называемые серьезные СМИ. Например, они запросто запускают информацию о том, что оружие в Петербурге может купить даже школьник. Были бы деньги. А вы сами пробовали?

Мишка понимал, что человек, к которому он обратился, всего лишь посредник. Имеет какой-то свой процент, сам ничего не может. Но позвонит обязательно. И документы будут. Все упирается в деньги, качество и время… После работы он собирался съездить в Сестрорецк, поговорить с Борисом и, главное, с Пернатым. Гурецкий боялся, что Птица наделает глупостей. А Борис не сможет его остановить. Собственно, если Птица упрется рогом, его никто не сможет остановить. Проверено.

Мишка посматривал на часы, ждал конца рабочего дня и молил Бога, чтобы не произошло какое-нибудь очередное ЧП. Служба безопасности фирмы уже давно работала четко, слаженно, но форс-мажоры все равно происходили. Как правило, внезапно. Как правило, в самый неблагоприятный момент. Впрочем, для неприятностей все моменты одинаковы. К счастью, в тот день ничего не произошло. Без десяти шесть он уже вышел из офиса и сел в свой «москвич». Даже рядовые охранники ездили как минимум на «жигулях», а заместитель начальника СБ по оперативной работе продолжал кататься на «москвиче». Над машиной посмеивались, но Гурецкого уважали. За глаза уважительно называли Сохатым. Откуда узнали кликуху?

«Москвич» выехал со стоянки, радиомаяк в заднем бампере заставил тронуться в путь два автомобиля наружки ФСБ. Хвоста Гурецкий так и не засек. Несколько раз у него сомнения на этот счет были. Он проверялся: проскакивал под красный, петлял, разворачивался в неположенном месте. В конце концов убедился — хвоста нет. Нет, и все тут. Сначала это настораживало, потом — разочаровало. По привычке он все же проверился, затем позвонил из автомата. Засечь номер или записать разговор спецам из наружки не удалось. Это грозило разведчикам расшифровкой.

Однозначно они могли сказать одно: телефонный разговор был для Гурецкого важен и неприятен. Из таксофона объект вышел откровенно злой. По крайней мере — возбужденный. Вскочил в машину и резко рванул с места. Через полчаса стало ясно — Гурецкий едет за город. Возможно, в Первомайское. Не исключено, что в Выборг.

Птица еще раз внимательно обвел взглядом кухню и прихожую. Кажется, все. Белела на столе записка, сверкал влажный пол. Спасибо за приют, Боря, пора мне. Птица повесил под мышку обрез «моссберга», привязанный куском бельевой веревки. Узелок был хитрым, позволял, дернув за конец, мгновенно освободить оружие, хотя Птица был уверен: не понадобится. Он присел на дорожку. Ствол изувеченного «моссберга» при этом глухо стукнул о сиденье стула. Нужно будет учесть, машинально подумал он, недоработка. Именно такие пустяки бывают причиной… не каркай! Все, пошел, морпех.

Медленно, неохотно Птица встал. Аккуратно взял со столика перед зеркалом две дольки картофеля и вложил их за щеки у нижней челюсти. «Так, чтобы вас мамка родная узнать не могла, — говорил инструктор на закрытой базе, спрятанной среди сопок. — Чтоб вы сами свои морды лица не узнали». Спасибо, инструктор, за науку.

Птица критически посмотрел в зеркало. Мама — это уж точно — узнать бы не смогла. Густая щетина закрыла шрам, картошка резко изменила пропорции похудевшего лица. Хорошо бы очки, но ничего подходящего под рукой не нашлось. Он приложил ухо к двери, — на лестнице было тихо. Выключил свет и осторожно открыл дверь. Быстро обтер замок и дверную ручку носовым платком со слабым запахом спирта.

Улица встретила моросью и резкими порывами холодного ветра. В пятидесяти метрах от подъезда он разминулся с Борисом. Хирург быстро шел против ветра, придерживая рукой фетровую шляпу. В другой он нес портфель. Прощай, Борис Михалыч, прощай… Спасибо.

Через пятнадцать минут террорист Воробьев сидел в теплом и уютном салоне маршрутки Сестрорецк — Санкт-Петербург. Магнитола пела голосом Макаревича про птицу, цветом ультрамарин. Дворники размазывали быстро густеющие сумерки по ветровому стеклу. Негромко мурлыкал дизель «форда».

В салон заглянул молодой усатый милиционер, обвел всех внимательным взглядом, подмигнул ярко накрашенной девахе рядом с Птицей. Исчез. Закрылась боковая дверь, маршрутов тронулась.

Во рту остро ощущался привкус крахмала.

Терминатор закончил процедуру бритья, подмигнул своему отражению в зеркале. Бодро насвистывая «Тореадор, смелее в бой!», начал одеваться. Чистое шелковое белье, свежая хлопковая сорочка от Хуго Босс, отутюженные брюки и джемпер от Кардена. «Зиг-Зауэр» удобно лег в серую замшевую кобуру на поясном ремне слева. Зубной щеткой несколько раз провел по усам от Руцкого. Довольно рассмеялся. Импозантен, абсолютно не похож на итальянца Муссолини и еврея Фридмана. Тореадор, бля, смелее в бой!

На ногах приятно поскрипывала кожа «Саламандры». Правый башмак как будто слегка жал. Левый — нет. Терминатор легко прошелся по прибранной, с вымытым полом комнате. Вспомнил, что половой тряпки не нашел и мыл пол дорогущей сорочкой Хуго Босс. Снова рассмеялся.

Семен Ефимович положил во внутренний карман плаща паспорт на имя Александра Михайловича Тихонова и гранату. Плащик был куплен в секонд хэнде и разительно отличался от того, что было скрыто под коричневой изношенной тканью. А ништяк, так и надо. Ну, Тореадор, пьянь испанская, давай-ка в бой. Смелее, кабальеро! Идем дурить гэбистских выхолощенных бычков. Как там мычал этот пидор? Вы, Семен Ефимович, приходите к нам… Уже иду, придурки.

Два автомобиля службы наружного наблюдения двигались впереди и позади «москвича» Гурецкого. Дистанция — метров двести. Мишка гнал прилично, это нервировало разведчиков. Если он собирается ехать в Выборг (а это вполне возможно, в беседе с подполковником Спиридоновым Гурецкий упоминал город Выборг), то наблюдение вполне может быть им обнаружено. Разведчики посоветовались и увеличили дистанцию до предела, до четырехсот метров. Именно таков был радиус устойчивого приема сигнала радиомаячка. Одновременно они связались с управлением и попросили обеспечить выборгских коллег встретить объект, если он действительно рванет в старинный финский городок Випури. Через десять минут им подтвердили, что в Выборге готовы принять «москвич-2140», государственный номер К772 РА. Гурецкий гнал по темному мокрому шоссе под сотню. Он был встревожен. В разговоре по телефону Борис сказал, что Птица ушел. Сейчас невозможно было даже приблизительно представить, где он может быть. Поедет в больницу к Наталье? Но там засада, не должен… И все равно, нужно позвонить Юльке, попросить проследить эту темочку. Скорее всего, Пернатый ищет своего кореша Дуче… Гурецкий стиснул руки на руле, матюгнулся.

В районе Лисьего Носа Мишка обратил внимание на тачку, которая двигалась за ним, как привязанная, от самого Питера. Это, конечно, могло ничего не значить, на трассе все едут в одну сторону. Он резко увеличил скорость, обогнал темную «девятку» и ушел вперед. Отстали… он успокоился. Радиомаячок в бампере исправно посылал свой сигнал. Через минуту «девятка» с разведчиками ФСБ обошла Гурецкого, рванула вперед. Скоро ее габариты стали почти неразличимы. Сохатый ухмыльнулся. Он знал этот тип водителей. Такие, бывает, просто бесятся, когда их обгоняют. Тем более, какой-то сраный «москвич».

Скоро он въехал в Сестрорецк, со служебной трубы позвонил домой. Этот звонок был записан службой радиконтроля ФСБ. Гурецкий говорил намеками, но в Большом Доме на Литейном сразу просекли, что Гурецкий просит свою любовницу Юлию Солодову поехать в больницу Мечникова. Он не исключал, что Воробьев может появиться именно там.

В больницу сразу же была направлена дополнительная группа сотрудников службы БТ и бойцов «Града». Когда медсестра Солодова подъехала на частнике к воротам больницы, ее сразу взяли под наблюдение. Операция, похоже, подходила к завершению.

Маршрутка доставила Птицу к метро «Черная речка». В Питере моросил дождь, прохожие с блестящими зонтами спешили по мокрым тротуарам. Никому не было дела до угрюмого небритого мужика в кожаной куртке. Безопаснее всего на Гражданку было бы добраться общественным транспортом, но он не знал, каким именно. Он вообще плохо знал этот район. Птица выкурил сигарету в тени ларька, торгующего пивом, куревом, презервативами и прочими предметами первой необходимости. Надоевшая картошка во рту забивала все вкусом крахмала.

Он вышел на улицу Савушкина и быстро поймал частника. Кризис… Достаточно поднять руку, и легковухи бросаются на пассажира, как голодная щука на дремлющую плотву.

За рулем замызганного «жигуленка» оказался мент. Птица ухмыльнулся. За двадцатник лейтенант согласился доставить его на улицу Карпинского. Птица даже ориентировочно не представлял, где это… Знал, что где-то на Гражданке.

Ехали молча, быстро. Лейтенант был, видимо, гонщик по натуре. Он много обгонял, перестраивался, проскакивал светофоры на пределе. В районе площади Мужества их остановил гаишник. Увидел форму и махнул жезлом: проезжай. Птица подумал, что ему всю дорогу отчаянно везет. Если можно так говорить в сложившейся ситуации. В той ситуации, когда впереди его ждет внутренняя тюрьма ФСБ, суд и много-много лет зоны. Если все пройдет нормально. Он снова ухмыльнулся. Если все пройдет нормально, ты сядешь на нары. Туда, куда ты дал себе зарок никогда больше не садиться.

По мокрым улицам текли люди, собирались в стайки на остановках. Свет фар и фонарей подсвечивал озабоченные лица. Все они спешили с работы домой. У него больше не было дома, не было и никогда не будет семьи, детей. А будет зона, залитая по ночам беспощадным светом прожекторов, покрытая инеем колючая проволока запретки, вонь барака и бесконечное ожидание. Если все пройдет нормально, морпех.

Люди шли по мокрым улицам, спешили домой к телевизорам с плохими новостям, к полупустым холодильникам, к семейным дрязгам и непутевым детям. К длинным нудным разговорам о тяжелой жизни. Они называли свою жизнь существованием, кошмаром, адом.

Птица ехал в настоящий Ад. Собственно, он уже жил в Аду.

— Нам налево, направо? — спросил водитель.

— Что?

— Я говорю, на Карпинского куда вам? Налево, направо?

— Сам не знаю. Сначала нужно найти почту.

Терминатор тоже отправился на улицу Карпинского, и тоже на частнике. Так безопасней, рассудил он. Замызганные «жигули» везли его из центра на Гражданку. Пожилой разговорчивый водила ехал не спеша. Терминатор тоже не торопился: путь к победе нужно прочувствовать. Он охотно поддакивал болтливому водителю. Да, жизнь тяжелая… Кризис… Эти совсем обнаглели, полстраны распродали… жиды… конечно, жиды, а кто же еще?… Вот при Сталине… точно… но был порядок… да, порядок был… пятьдесят рублей — килограмм сосисок — с ума сойти!… точно, суки они… но ничего, еще придут к власти настоящие патриоты… а как же, придут… кризис… кризис…

В черном провале между гранитных набережных тускло блестела Нева. Над гостиницей «Москва» вспыхивали, влетая в лучи прожекторов, белые крылья чаек. Машина ехала по мосту Александра Невского, и Терминатор ощущал, как прогибается перекрытие моста под его чудовищным весом. Чайки за спиной вспыхивали и мгновенно сгорали, обрушивались вниз черными обугленными комочками. Терминатор слышал треск горящих крыльев, втягивал ноздрями дымный смрад.

Солодов виновато развел руками.

— Когда он уехал? — спросил Мишка.

— Не знаю, Миша, не знаю. Я был на службе… извини.

Не раздеваясь, Мишка опустился на стул. Полтора часа назад на этот самый стул присел на дорожку Птица.

— А куда? — задал Гурецкий дурацкий вопрос.

— Вот все, что есть, — ответил Солодов, протягивая сложенный вчетверо лист бумаги.

Мишка развернул его и прочитал текст, написанный печатными буквами: «Спасибо за все, Боря, ухожу. Есть дела. Мишке напишу письмо. Удачи. П. Прочтешь — сожги».

Гурецкий прочитал коротенький текст, написанный мягким карандашом, дважды. Скомкал лист в кулаке, бумага заскрипела.

— Чего же не сжег? — спросил он негромко.

— Хотел тебе показать.

— Понятно… — Гурецкий прошел в кухню. Щелкнул зажигалкой и бросил бумагу в раковину. Лист корежило. Пламя лизало его, превращало в черный сюрреалистический цветок. Двое мужчин молча смотрели на заурядное зрелище — горящий лист бумаги. Для них оно было наполнено особым смыслом…

Все зря, думал Гурецкий. Все впустую… все зря. Прощай, Птица.

Бумага догорела.

Мишка растер ее пальцами и включил воду. Струя воды смывала пепел в сливное отверстие старой, до голого металла стертой раковины. Он завернул ручку крана. Послышалось сипение и булькающий хрип. Потом все смолкло.

Птица сидел за столиком почтового отделения N 256 на проспекте Науки. Заканчивал третье, последнее письмо. Из-за стойки на него иногда поглядывала работница почты. Этот странный мужик писал уже почти час. Иногда он производил впечатление человека с большим приветом. То сидел абсолютно неподвижно и смотрел в одну точку, то начинал строчить, как автомат. Впрочем, он не мешал.

«…еще раз, любимая. Во всем виноват только я. Очень долго, да и не нужно, объяснять, как это вышло. Я очень хотел уберечь тебя, но выбрал неправильный путь. Теперь все это уже не важно. Сейчас я должен идти и попробовать исправить хотя бы частично те ошибки, которые сделал. Исправить их невозможно. Невозможно вернуть нашего малыша, невозможно стереть из памяти то, что перенесла ты. Невозможно вернуть к жизни тех людей… Потом я встречусь с тем подонком…

В общем, неважно. Важно, чтобы ты простила меня, если сможешь.

Я постараюсь вернуться. И, если вернусь, обязательно приду к тебе просить прощенья. А если тебе встретится нормальный человек — выходи замуж. У вас еще будут дети. Прости.

Я желаю тебе счастья. Прощай. Птица».

Он поставил точку и на секунду прикрыл глаза. Все, что он написал, представлялось сейчас великой глупостью и попыткой самооправдаться. Но разве есть тебе оправдание, Пернатый? Глаза нерожденного ребенка смотрели прямо в лицо из страшной глубины. Они будут смотреть на меня всегда. В любом месте, в любое время.

— Вам что, плохо?

…они будут смотреть и безмолвно спрашивать: где ты был? Где ты был, папа, когда меня убивали? Когда нас с мамой убивали?

— Гражданин, вам что, плохо?

Птица понял, что обращаются к нему. Он открыл глаза и посмотрел невидящим взглядом на пышную платиновую блондинку за стойкой. Ей показалось вдруг, что она заглянула в бездну. Заглянула куда-то туда, куда простому смертному заглядывать не положено. Ей стало не по себе. Странный мужик ничего не ответил, начал заклеивать конверт. Работнице почты показалось, что руки у него слегка дрожат. Это все объясняло: пьянь! Допился, козлина, до белой горячки… Хотя не похож. Может, наркоман? Развелось их сейчас, как собак нерезаных. У сестры на той неделе сумочку двое салаг вырвали, с зарплатой. Хорошо, задержали их тут же. Тоже оказались наркоши. Стрелять таких надо. Без суда.

Мужик написал адрес на третьем конверте и бросил их в почтовый ящик. Не оглядываясь, пошел к выходу. Лицо стало еще бледнее, чем было, когда он вошел! Точно — наркоман, решила сотрудница почты.

Три одинаковых конверта с питерскими адресами лежали на дне большого деревянного ящика с почтовой символикой. Все три адресата получат письма, когда отправителя уже не будет в живых.

Терминатор расплатился и вышел из машины метров за пятьсот от цели. Он шел легко, быстро, уверенно. Так идет человек, убежденный в успехе. Он с улыбкой поглядывал на встречных, ощущая превосходство творца над простым обывателем. Если бы вы знали, твари, кто идет вам навстречу в ношеном плащике из сэконд хэнда!

Если бы вы знали! Возможно, когда-нибудь я расскажу вам об этом.

Терминатор шел, и мелкая морось блестела на его роскошных усах. Чем ближе он подходил к дому, тем сильнее чувство уверенности в успехе охватывало его. Обреченный, вконец оторвавшийся от реальности шизофреник Фридман без колебаний подошел к торцу блочной пятиэтажки, где его уже давно ожидала засада ФСБ. У противоположного конца дома почти одновременно с ним появился Птица.

На территории больницы имени Мечникова и вокруг нее находились двадцать три сотрудника ФСБ. Ждали Воробьева. Нервное напряжение постепенно нарастало. Вероятность появления Птицы здесь была очень высока. Так считали эксперты, так считали и следаки.

Вскоре после звонка Гурецкого у ворот больницы появилась взволнованная Юлия Солодова. Она побывала на отделении, где проходила лечение Наталья, потом бродила по улице вокруг корпуса. За ней все время наблюдали. В микроавтобусе «форд-транзит», припаркованном на аллее, ведущей от шумного Пискаревского проспекта к больнице, подполковник Спиридонов принимал сообщения оперативников. Птица мог появиться в любой момент.

Минут через тридцать Солодова прошла на отделение хирургии, где она работала. Озябла, решили сотрудники ФСБ, решила погреться. Но медсестра сделала телефонный звонок на трубку своего сожителя Гурецкого. Спустя несколько минут она снова была на улице, под дождем, на холодном ветру. Спиридонов в салоне «форда» в это время прослушивал запись перехвата:

— Мишка, его здесь нет. Ни на отделении, ни возле… Я…

— Юля, девочка, послушай меня. Он появится, он обязательно появится. Я уже еду. Дождись его и любой ценой останови. Ты поняла?

— Да, поняла. Я пойду к входу.

— Ни в коем случае. Он может появиться с любой стороны, все время держись возле отделения. Поняла?

— Да-да… Миша…

— Подожди, слушай меня внимательно. Тебе будет трудно его узнать, постарайся ориентироваться не на черты лица, а на интуицию.

— Хорошо.

— Все, девочка, я еду. Буду минут через сорок. Держись.

— Миша…

Женщина говорила напряженно и испуганно. Высококачественная запись хорошо передала оттенки голоса. В трубке пошли гудки отбоя. Затем Спиридонов услышал голос своего начальника, полковника Костина:

— Витя, как вы там?

— Ждем-с…

— Ага, — начальник службы БТ говорил внешне очень спокойно, но Спиридонов знал, что на Литейном, 4 сейчас царит не меньшее, чем здесь, напряжение. Интуиция подсказывала — финал операции недалек. — Ага… проинструктируй еще раз людей, Виктор Михалыч. Напомни, что лучше взять Воробья живым, но если… сам понимаешь.

— Понял. Постараемся живым, — ответил подполковник.

— Второе: недалеко от вас, на Карпинского, дом десять, в засаде сидят шестеро «градовцев»… ну, ты в курсе… Они поступают в твое распоряжение, перспектив у тебя больше, а Воробьев опасен.

— Понял, спасибо. Сам хотел просить помощи.

— Дали бы больше, — сказал Костин, — но некого. Ты сейчас пошли за ними машину и пару толковых ребят на смену. Пароль «Прорыв теплотрассы в Мечникова», отзыв «Не наш район».

— Понял. «Аварийка» у дома десять по Карпинского. Пароль «Прорыв теплотрассы в Мечникова», отзыв: «Не наш район». Я пошлю Кутина и Коблянского. Что скажешь?

— Лады, согласен, — Костин сразу одобрил выбор своего зама. — Действуй, Виктор Михалыч. Я постоянно на связи. Удачи.

— Удачи.

Через минуту двадцать четвертая «волга» с Кутиным и Коблянским рванула на замену бойцам «Града». Езды до Карпинского всего-то минут пять. Офицеры службы БТ были очень недовольны переменой задания. В любой момент на территории больницы мог появиться террорист, которого силами ФСБ и МВД города активно разыскивают уже несколько суток… А их направили протирать штаны в бесперспективную засаду! Не судьба.

— Я — диспетчер, — сказал в микрофон подполковник Спиридонов, — Информация для всех. Птичка может прилететь с минуты на минуту. По самым свежим данным, он изменил внешность. Напоминаю: он имеет профессиональную подготовку разведчика-диверсанта, боевой опыт. Исключительно опасен! В случае невозможности захвата мы имеем право вести огонь на поражение… но лучше живым, ребята.

Последние слова подполковник произнес совсем неслужебным голосом. В операции были задействованы опытные и проверенные в деле люди, растолковывать азбучные истины им не нужно… перед глазами Спиридонова стояло мертвое лицо Славки Ряскова. После короткой паузы он продолжил:

— Через несколько минут к нам прибудет подкрепление: шестеро «градовцев». В связи с этим проведем следующую передислокацию…

Капитан Коблянский трижды стукнул костяшками пальцев по стальному борту фургона с надписью «Аварийная». Изнутри не донеслось ни звука, но Коблянский знал, что его услышали.

— Прорыв теплотрассы в Мечникова, — негромко сказал он. Скрытые наружные микрофоны отчетливо донесли его голос до шести офицеров «Града» внутри бронированной, звукоизолированной коробки. Дверь приоткрылась, кто-то невидимый из темноты буркнул:

— Не наш район. Заходите шустро… сменщики. Коблянский и Кутин быстро влезли внутрь. Стальная дверь бесшумно закрылась, скользнул в паз язык задвижки. Вспыхнул свет. Восемь крупных мужиков почти полностью заполнили свободное пространство фургона. Его и так-то было немного. Внутри изготовленного по спецзаказу на Кировском заводе кузова находился туалет, кресла, столик и масса аппаратуры. На двух пультах располагались системы визуального, акустического и телевизионного контроля. Плюс средства связи и радиоперехвата. В шкафах хранилось много разных хитрых штучек, которые очень обобщенно называют спецсредствами. Противопульная броня и скрытые бойницы позволяли этой маленькой передвижной крепости вести полноценный бой.

В тесном объеме было очень душно, кондиционер давно барахлил, и толку от него не было вовсе, а люки в потолке и днище офицеры «Града» раскрывали редко. Опасались демаскировки. Двенадцатичасовое дежурство в этой душегубке, как они называли фургон между собой, становилось подчас тяжелым испытанием. Особенно летом. Особенно в бронежилетах. Особенно в напряжении перед схваткой. Уже полгода начальство обещало найти деньги на ремонт кондиционера…

Спустя две минуты после проведения короткого инструктажа офицеры «Града» покинули душегубку. Через микрофоны внешней акустики Коблянский и Кутин услышали, как заурчал двигатель «волги». Два черно-белых монитора показывали с двух разных точек дом. Мигал зеленым огоньком датчик сторожа. Офицеры приготовились к рутинному ожиданию. Было очевидно, что Терминатор в засаду не пойдет.

Он спустился в темноту подвала первым. Только сейчас сообразил, что не взял фонарь. Хрен с ним, обойдусь. Все точки, которые они с Козулей-покойничком наметили для акций, он обошел лично. Некоторые отклонил. Часть оставалась под вопросом. Впрочем, теперь уже не важно. Терминатор встал у бетонной перегородки и ждал, когда глаза немного привыкнут к темноте.

Капитан Коблянский откинулся в не особо удобном кресле и посмотрел на капитана Кутина. Тот пожал плечами: непруха, брат. Будем торчать здесь. А ребята в это время возьмут Воробьева. Непруха.

Птица ковырялся в висячем замке на подвальной двери куском ржавой проволоки. Он нашел единственный подъезд во всем доме, где на двери был замок. Поиск чего-либо пригодного для открывания замка и сама возня с примитивным механизмом заняли две минуты. Грохнула над головой дверь подъезда, кто-то вошел, зазвенел ключами. Один из тех, подумал Птица, кого Дуче приговорил. Человек поднялся на второй этаж… Судя по шагам — немолодой, грузный… Вошел в квартиру.

Птица шагнул в подвал, дверь паскудно заскрипела. Этот звук отчетливо услышали и Терминатор в тридцати шести метрах от Птицы, и два офицера ФСБ в двадцати. Бойцы «Града» установили в подвале два мощных прожектора и высокочувствительный микрофон около тротиловой ямы. Микрофон отчетливо передал поскрипывание песка под ногами Алексея Воробьева.

Терминатор замер и спрятался за серой бетонной перегородкой. На ней был нарисован Христос в терновом венце. Он вводил шприц в вену на левой руке. В темноте рисунок был неразличим.

Офицеры ФСБ в железной коробке фургона насторожились. Человек в подвале сделал несколько осторожных шагов и остановился. Микрофон доносил только слабое бормотание воды в трубах.

Птица стоял в нескольких метрах от давно обезвреженной мины. Ветерок влетал в разбитое окно на уровне земли, холодил лицо. Сразу у входа в крайний подъезд, сказал Финт. Крайних подъездов два — этот и противоположный… Будем искать. Будем искать, как говорил Семен Семеныч Горбунков. Господи, что за чушь лезет в голову? В углу, сказал Финт. Слева. Птица повернулся.

В фургоне снова раздался скрип песка и шаги. Человек в подвале шел прямо на раструб микрофона. Звук шагов становился громче. Скрип песка буквально давил на барабанные перепонки офицеров ФСБ. Они переглянулись и взяли в руки автоматы. Индикатор продолжал мигать зеленым огоньком. Тишина. Потом — шорох. Громкий, ошеломляющий шорох разгребаемого песка. Все стало ясно.

— Пошли, — почему-то шепотом сказал Кутин. Тот, кто откапывал сейчас мину в подвале, не мог их слышать, не мог даже догадаться об их присутствии. И все же Кутин говорил шепотом. Коблянский молча кивнул и нажал кнопку номер шесть на пульте. На другом пульте, у дежурного ФСБ по городу, запульсировал яркий желтый огонек.

Терминатор прислонился горячим лбом к холодному бетону. Он не знал, что его лоб соприкоснулся с головой Спасителя в терновом венце. Шприц в руке Христа вздрогнул. По стене поползли мелкие трещины.

Оно, понял Птица, когда руки наткнулись на фанеру под песком. Терминатор с силой ударил кулаком по стене. Угодил прямо в скорбный лик. Христос выронил шприц. Семен не понимал, что происходит. Но чувствовал: все рушится. Он вытащил гранату из внутреннего кармана. Выдернул чеку, зажал рычаг.

Птица осторожно взялся двумя пальцами за лист фанеры. Он нашел! Он успел. Будильник с одноногой цаплей молчит. Сейчас, сейчас…

С двух сторон — вперекрест — ударил яркий свет. За спиной раздался решительный голос:

— Не двигайся!

Голос подхватило эхо. Глухое, странное подвальное эхо.

Били с двух сторон мощные галогеновые светильники, стоящий на коленях Птица отбрасывал две тени. Хрустел песок. Ветер швырял в маленькое окошко порции дождевых капель… Катились слезы по лицу Спасителя, и сжимал в руке гранату Терминатор. Убийца, мама! — кричала в бреду Наталья Забродина. Раскумарить! — молил Христос. Хиросима! — шептал Терминатор.

— Не двигайся, Воробьев! — сказал другой голос за спиной. Высокочувствительный микрофон МАХ-1005 передал эти слова в пустой фургон.

— Лечь на землю… мордой вниз, — сказал голос, эхо заскрежетало по серому ноздреватому бетону и утонуло в пропахшем кошками песке.

Птица отпустил лист фанеры и начал медленно валиться вперед. На тренировках он делал это сотни, тысячи раз. Птица падал на землю. Две его тени быстро укорачивались, сближались, стремились слиться с телом. Дальше он все делал автоматически. Так, как учили.

Выстрел ударил, когда он был уже на границе прожекторного света и мутной подвальной тьмы. Ни свиста пули, ни звука рикошета он не услышал. Предупредительный… в песок. Хотят взять живым… значит, есть шанс. Очередь. Мизерный шанс, ничтожный… Стой, Воробьев! Луч света в спину… Стой! Желтый луч света в серую подвальную муть… Эхо.

Капитан Лев Коблянский светил фонарем вдоль прохода, куда метнулся террорист. Капитан Кутин стрелял по ногам. Желтый световой конус увязал в плотном, душном воздухе. Все было как в замедленном кино. Или в кошмаре. Медленно-медленно двигался по проходу террорист, медленно крутились, выписывая в воздухе кульбиты, стреляные гильзы. Воздух мгновенно стал еще плотнее. Он наполнялся грохотом, запахом пороха, пылью, криком. И еще чем-то, чему названия нет…

— Граната, Димка! — закричал Коблянский. Фенька вылетела из темноты, из-за спины Воробьева. Следом за ней грохнул выстрел. Затем — еще два. Коблянский схватился за плечо и выронил фонарь. Кутин ударил по гранате, как бьют по футбольному мячу. Фенька исчезла в темноте бокового прохода. Офицеры ФСБ одновременно упали на грязный песок, откатились под прикрытие стены. Замерли.

Взрыв гранаты в замкнутом пространстве ударил по голове, оглушил. Одновременно погасли оба прожектора. Из пробитой осколками трубы забили фонтаны горячей воды. Подвал наполнился пылью и паром. Дмитрий Кутин нащупывал фонарик в наружном кармане. В ушах звенело. Он выплюнул из разбитого рта песок и наконец нашел фонарь. Господи, только бы работал! Он закашлялся и не услышал своего кашля. Нажал кнопку фонаря, вспыхнул свет. Капитан медленно сел, прислонился спиной к стене и направил луч вдоль прохода. Воробьев стоял на четвереньках и пытался встать. Живой, гад. Славку Ряскова убил… думаешь — и нас?

— Лева! — хотел позвать капитан, но кроме хрипа у него ничего не получилось. — Лева, ты жив? Ты где?

Ему казалось, что он говорит громко и отчетливо. Коблянский не отвечал.

А Воробьев тем временем встал. Он держался рукой за стену, другой зажимал бок. Из темноты в глаза светил фонарь и слабо слышался чей-то голос. Медленно плыли плоты по мутной Малах-Гош. Птица оттолкнулся от стены и сделал шаг… А вода Малах-Гош уже заливала подвал, плескалась под ногами. Истопник провернул в боку раскаленную кочергу.

— Стоять, Воробьев! — прохрипел Кутин. Спина террориста покачивалась в проходе. — Стоять, сука! Стреляю!

Преступник уходил. Капитан поднял одной рукой фонарь, второй автомат. Рука с АКСУ ходила ходуном. Метался луч фонаря, покачивался и медленно удалялся Воробьев. Кутин нажал на спуск. Та-та-та-та.

Птицу дважды хлестануло по спине. Острая боль пронзила правую ногу и поясницу. Он упал в лужу горячей воды. Ты совсем одурел, истопник! Он встал на четвереньки, потом в полный рост. В глазах потемнело. Захотелось сесть в теплую воду Малах-Гош. Нет, надо идти. Он сделал шаг, еще один. Та-та-та-та! — загремело за спиной. Он снова упал лицом в воду.

— Левка, — обрадованно прохрипел Кутин. — Ты живой! Левка!

Он направил фонарь налево: капитан Коблянский стоял на коленях, ствол его автомата слегка дымился, по лицу текла кровь.

— Оплошали мы с тобой, Дима, — сказал он. Кутин не понял, но улыбнулся и согласно кивнул головой.

Юля замерзла. Она кружила возле больничного корпуса уже больше часа. Ни Птица, ни Мишка не появлялись. Ветер раскачивал голые ветви деревьев, с Пискаревского проспекта доносился слабый гул редеющего транспортного потока. Иногда грохотала электричка. Юле было тревожно. Тревожно и одиноко. И холодно. Иногда ей казалось, что из темноты за ней наблюдают чужие глаза. Ощущение было абсолютно реальным.

Из глубины аллеи к ней шел человек. Доверяй интуиции, сказал Мишка. Она прислушалась к своим чувствам. Нет, это не Птица… но чем-то похож и на Птицу, и на Сохатого. Человек, способный принимать решения, брать на себя ответственность, рисковать. Он шел устало, медленно. Шел именно к ней. Сердце сдавило нехорошим предчувствием.

Мужчина в кожаной куртке, с резкими чертами лица приближался. Невольно Юля пошла ему навстречу. Они встретились в мертвенном свете фонаря. Косо летели дождинки.

— Вы зря мерзнете здесь. Юля, — сказал мужчина негромко. — Птица уже не придет.

— П-почему? — спросила она прерывающимся голосом. Было очень страшно.

— Пойдемте… я напою вас горячим кофе. — Незнакомец взял ее под руку. Сквозь одежду ощутил, как она дрожит.

— А где… Гурецкий? — спросила Юля.

— Думаю, Михаил подъедет через пять-шесть минут. Возможно, быстрее.

— Кто вы? — спросила она резко. Отстранилась.

— Моя фамилия Спиридонов. Зовут Виктор Михайлович.

Это ничего не объясняло, но Юля успокоилась. Она позволила взять себя под руку и послушно пошла вместе с подполковником к больничным воротам. Навстречу шел Сохатый. Метрах в десяти за ним следовали два крепких одинаковых мужчины. Гурецкий пристально смотрел в лицо Спиридонову. Юля снова ощутила чувство острой, необъяснимой тревоги.

Спиридонов остановился, и Юля быстро подбежала к Мишке, прижалась к его груди, заглянула в глаза. Рядом с Мишкой она всегда чувствовала себя спокойно. Сейчас этого не было. В темных Мишкиных глазах тлели подернутые пеплом угли тревоги. Спиридонова и Гурецкого разделяло метров пять. Оба, глядя друг на друга, молчали. Со стороны Пискаревского, полыхая синими мигалками, летела скорая. Дождинки над ней сверкали голубым пламенем.

— Если бы вы, Гурецкий, сказали правду, он был бы жив, — негромко сказал комитетчик.

Мишка опустил руку в карман. Мужчины за его спиной мгновенно напряглись, но Спиридонов поднял руку. Мишка вытащил сигареты. Скорая выключила мигалки и въехала на территорию больницы.

Спиридонов медленно двинулся к выходу. Уже пройдя мимо Гурецкого и Юльки, он приостановился, коротко бросил:

— Завтра в десять ноль-ноль у меня. Пятый подъезд. Пропуск будет заказан.

Он ушел, сутулясь, руки в карманах. Следом за ним пошли двое одинаковых мужчин. Юлька заплакала.

Возле дома собралось около десятка машин. И с ментовскими, и с частными номерами. «Аварийка» уже исчезла. (Позже она будет фигурировать в многочисленных показаниях жильцов дома. К этому времени фургон из синего превратится в зеленый. На борту появится надпись «Перевозка мебели» и номер несуществующего телефона.) Контуженного и легко раненного в плечо Льва Коблянского уже увезли. А Дмитрий Кутин давал показания следователям прокуратуры на месте. В подъезде и возле него толпились возбужденные жильцы, колбасились представители прессы. Несколько милиционеров и мужчин в штатском перекрывали доступ в подвал и подъезд. Работали незаметные операторы ФСБ.

Крошечные окна подвала были ярко освещены. Внутри работали эксперты-криминалисты и следователи. Труп Воробьева лежал под изображением Иисуса со скорбно сложенными руками. У ног Спасителя валялся растоптанный одноразовый шприц. Рядом с ним — чека от гранаты. Судя по следам смертельно раненный террорист прополз около десяти метров от того места, где в него попала первая пуля. Оператор четко зафиксировал отпечатки локтей и обильный кровавый след на песке.

— Чем вы объясните, капитан, то, что с ваших слов — террорист стрелял приблизительно оттуда, — следователь прокуратуры показал на лужу в узком проходе. — А стреляные гильзы от пистолета импортного производства обнаружены вот здесь?

— Не знаю, — пожал плечами Кутин.

— Ага… не знаете, — прокурорский был как будто даже рад. — Ну, а чека от гранаты? Как она здесь оказалась?

Кутин снова пожал плечами. Сорок восемь минут назад он впервые в жизни стрелял в человека, труп которого сейчас лежал в трех метрах от него. Сильно болела голова, хотелось лечь и накрыться с головой одеялом.

Стоящие невдалеке начальник следственной службы и начальник УФСБ переглянулись. Они, как и прокурорский важняк, уже сделали выводы.

— Бог с ней, с чекой, — сказал прокурорский. — Допустим, террорист держал ее в руке… или на пальце. А здесь выронил. Бог с ней. Но где пистолет, капитан? Он либо у вас, либо…

Важняк смотрел пристально, не мигая. Капитан Кутин резко вскинул голову. Он тоже все понял.

Блеснула фотовспышка. Осветила босые ноги Христа, шприц и белое лицо Птицы с перекушенной пополам долькой картофеля на губах.

Терминатор снова запил. Впрочем, он уже не был Терминатором. Вероятно, он не был даже Дуче. Из подвала на улице Карпинского выбрался безразличный ко всему немолодой мужчина на швейцарском чудо-протезе, который — на самом-то деле — не мог решить никаких проблем.

Инвалид Фридман прошел, прихрамывая, мимо фургона с надписью «Аварийная», прошел по пустой детской площадке и через пять минут вышел на угол проспекта Науки. Мимо него, пульсируя мигалкой, проехал милицейский автомобиль. Свернул, скрипя тормозами, туда, откуда пришел Семен Ефимович. С другой стороны неслась серая «волга» с маячком на крыше. Фридман снял берет и обтер мокрое лицо. Бросил берет под ноги. Пенсионер с ротвейлером на поводке посмотрел на Семена удивленно. Ротвейлер зарычал.

В ларьке на углу инвалид купил бутылку водки. Половину выпил тут же, на троллейбусной остановке. Легче не стало. Семен сидел на скамейке под залитым дождем прозрачным козырьком. Безучастный, опустошенный. По Карпинского с сиреной, с мигалками, проехала Скорая.

«УБОГИЙ, — услышал он голос сквозь грохот вагонных колес. — Ты себе на Московском вокзале найдешь дырку».

Да, кивнул он. Убогий. Я найду дырку на Московском вокзале. Спасибо… Большое спасибо.

Спустя час он входил в свою квартиру в обществе молоденькой, но потрепанной героином девицы. С собой Семен нес несколько бутылок водки, шампанского, скотч и универсальную, со сменными полотнами, ножовку.

Все адресаты, которым написал письма Птица, получили их в разное время. На Литейном, 4 письмо получили уже в понедельник, двадцать седьмого. Оно было изучено, проверено всеми возможными средствами, но ничего нового дать не могло. Сотрудники следственной службы получили подтверждение своей версии: Воробьев — прямой участник преступления. Вину его можно считать доказанной. Смягчающие обстоятельства? Теперь, в связи с его смертью, они практического значения не имеют. Если бы Птица оказался на скамье подсудимых, у адвоката был бы простор… В нынешних обстоятельствах разговоры о степени вины могут носить абстрактный характер. И с юридической, и с этической точки зрения. А перед следствием стояли конкретные вопросы. Ответов на них предсмертное письмо Воробьева не давало.

Мишка Гурецкий вытащил конверт из почтового ящика на следующий день, во вторник, когда вернулся с очередного допроса в ФСБ. Настроение у Сохатого было, мягко говоря, ниже среднего. Из вопросов следователя он уяснил, что все это время ходил под наружкой. Вполне вероятно, что прослушивались его телефоны. Следак попался матерый, он так задавал вопросы, что Сохатый сделал вывод — слежка была. Возможно, и прослушивание. Почти наверняка было. Да, сделали меня эфэсбэшники, как пацана. Крыть тут нечем. Мысль о том, что он проспал наружку, сильно давило на психику. Зачем этот майор Рощин приоткрыл карты? А вот за тем и приоткрыл. Чтобы ты занервничал, задергался, напорол косяков… Чтобы осознал свое положение соучастника. Или, по крайней мере, укрывателя. Херово дело-то, а, Сохатый. Ладно, не ссать! Дальше Сибири не отправят, а там я уже бывал… но как они меня водили? Как же я так лоханулся?

Гурецкому доводилось и организовывать слежку, и уходить от нее. Он считал, что знает про наружное наблюдение немало. Не все, но немало. После недолгого размышления Мишка сделал правильный вывод и поехал на службу. Появляться там не хотелось, он взял несколько отгулов. Шеф подписал, конечно, но вид у него при этом был… Ребята из технического отдела детально обследовали «москвич» и однозначно сказали: чисто! (По другому и быть не могло, маячок из бампера извлекли еще в понедельник утром. Дальнейшее наблюдение за Гурецким было признано бесперспективным.)

— Чисто, Михаил, — сказал спец по электронике. — На хрена тебе маячок внедрять, если ты и так за километр виден?

— Это почему? — удивился Мишка.

— Вот если бы ты, Саныч, на «мерсюке» ездил — тогда да. А «москвичей» в Питере осталось штук десять… ты как на ладони.

И спец весело заржал. Сохатый тоже посмеялся, но ему было не до смеха. Он поехал домой, прикидывая, какую информацию о нем, о Солодове, о человеке, к которому он обращался за серпастым-молотастым, успели собрать в ФСБ, размышлял о последствиях.

Мысли лезли в голову нехорошие. Нет, не зря этот Рощин ему подставился. Не зря. Сделали, как пацана. А потом упакуют в аккуратную бандерольку, напишут «Кантовать» и отправят в Сибирь. В «столыпинском» вагоне. Херово дело-то, а, Сохатый?… так, Бориса я проинструктировал. В случае чего знает, что отвечать. Но все это туфта. Борис мужик умный, а все равно расколют. Он же в эти игры никогда не играл… Херово, Сохатый? Херово…

А дома Мишку ждал еще один сюрприз. Из почтового ящика он вытащил конверт без обратногo адреса. Отправленный на почтовом отделении N 256 двадцать третьего октября. Он сразу понял от кого. Гурецкий прочитал письмо, и мысли его приняли совершенно неожиданный оборот. Он перечитал короткий текст второй раз, запомнил его наизусть, а затем сжег письмо и конверт в раковине.

Наталья получит письмо от Птицы только в конце ноября, когда выпишется из психиатрической лечебницы Скворцова-Степанова. После этого она снова попадет в больницу почти на два месяца. А письмо подошьют в историю болезни.

Штирлиц-Шалимов проводил обычный доклад о текущих делах. Он доложил про успешную разработку одного из редакторов на питерском телевидении. Сорокалетний мужик был голубым, и к нему удалось подвести симпатичного шестнадцатилетнего подростка. Здесь намечалась хорошая перспектива. Коротков одобрил: редактор не был влиятельным человеком, но тем не менее мог пригодиться. ТВ оно и в Африке ТВ. Вложишь рубль, вернешь бакс.

А вот второй вопрос… второй вопрос был о Дуче. По сути — о ста пятидесяти тысячах баксов. Штирлиц готовился к докладу. Прикидывал, как доложить, чтобы тема прозвучала предельно нейтрально. Пока репетировал сам с собой, все вроде бы получилось. Сейчас, глядя на Короткова, понял: все его аргументы неубедительны. Дуче исчез. Вместе с ним исчезли деньги. И этим все сказано.

— Это хорошо, хорошо, — сказал Сергей Палыч. — Ты этого гомика дожми. А что по моему другу Сене? Срок, если я не ошибаюсь, истек вчера. Так?

— Точно, — кивнул головой Штирлиц… — С Семеном вышла…

Шалимов замолчал. Он был решительный человек, закалку прошел на самом острие ментовской работы. Еще не так давно сам себя пытался убедить, что все это ерунда и сто пятьдесят тонн зелени для Короткова не сумма…

— Ну, так что вышло? Ощенился он? Принял мусульманство? А? Что?

— Он скрылся. Оперативные меры результата пока не дали.

— О, брось, Игорь. Оперативные меры… мы не в ментуре. Где сто пятьдесят тысяч долларов? Деньги, они либо есть, либо их нет. Вот и вся наука!

Шалимов щелкнул зажигалкой, прикуривая, оттягивая время, пытаясь найти какой-то вариант ответа… не находил.

— Я уже докладывал, Сергей Палыч. Дуче явно проворачивал какую-то свою комбинацию. Возможно, теракт… Мы провели огромный объем работы, потеряли человека. А после взрыва Семеном заинтересовалась ФСБ. Проводить какую-либо деятельность рядом с комитетскими стало невозможно, я…

— Игорь! — перебил шеф. Доброжелательности в его голосе не осталось и следа. — Помнишь наш разговор неделю назад?

— Да, конечно, Сергей Палыч, помню.

— Я у тебя спросил: не будет кидка? Что ты мне ответил? — взгляд Короткова стал жестким, колючим. По своим каналам в ГУВД он сумел кое-что выяснить. Немного, совсем немного. Но даже по тем намекам, что прозвучали, он понял: угроза взрывов отпала. Группа террористов разгромлена. Милицейский полковник, сливший информацию, выиграл в тот вечер у Короткова почти штуку баксов в преферанс. Встречались они за карточным столом в «Золотом миллиарде» частенько… Полковник всегда выигрывал.

— Предусмотреть все на свете невозможно, — спокойно ответил Штирлиц.

— А от тебя не требуется все на свете. Мы говорим о конкретном человеке, о конкретных деньгах… Что будем делать, Игорь?

После преферанса с ментовским колоколом Коротков понял: придется вернуться к варианту «Старуха». Сейчас он обрабатывал исполнителя главной роли, Игоря Шалимова. Жалко, конечно, Игорька… а других вариантов нет. Коротков, честно говоря, сильно рассчитывал на Москву, но скоро понял: все придется делать самому. Московские болтуны привыкли загребать жар чужими руками. Они молчаливо одобрили идею Сергея Павловича, но предпочли остаться в стороне… Пожалуй, именно Штирлиц-Шалимов идеально подходит на роль исполнителя операции «Старуха». Он имеет оперативный опыт, молод, умен, регулярно посещает тир. Хотя и жалко — придется подбирать нового менеджера по работе с персоналом.

— Что будем делать, Игорь?

Шалимов молчал. Он понимал, что слово «будем» следует читать как «будешь». Все его оправдания относительно очень сложных условий, в которых проходила работа по Фридману, в расчет не принимались. Деньги, они либо есть, либо их нет. Вот и вся наука! Снизу, из зала, доносился, приглушенный дверью кабинета, голос Шуфутинского. Коротков отрезал кончик сигары. Янтарно светилось пиво в высоком бокале, хрипел Шуфутинский.

— Не знаю, — сказал Шалимов. — Получить деньги с Дуче нереально. Он либо сбежал, либо убит… не знаю.

Коротков щелкнул золотым «Ронсоном». Такое он позволял себе в очень узком кругу. На широкой публике пользовался одноразовыми пластмассовыми «Крикетами». Демократ. Гаванская сигара и «Крикет». Простота в общении. Крепкое рукопожатие, открытая улыбка… Вы курите сигары? Это не я спрашиваю, это ваши избиратели… Да, одну в день я себе позволяю. Не хочу быть ханжой, и врать, что курю «Беломор» и езжу на «запорожце»… Ароматный дым плыл по кабинету, Ронсон отбрасывал тусклые блики.

— …не знаю.

— Ладно, Игорь, попробую тебе помочь… Ты на канале Грибоедова был?

Птицу убили в подвале. В грязном вонючем подвале. Он мог погибнуть сотню раз. Разведчик — это судьба. Это не профессия. Ты можешь снять форму и спрятать в шкаф те железки, которыми тебя наградили, заняться чем-то другим. Ремонтировать машины, или охранять богатенького дядю, или шить портки… не важно. В какой-нибудь день, вечер, ночь, твоя судьба напомнит о себе. Телефонным звонком, стуком в дверь или визгом тормозов на ночной улице. И ты снова пойдешь туда, где ты нужен. Твоя война не кончится никогда… Вернее, до тех пор, пока пуля, нож, мина не поставят последнюю точку.

Пернатый мог погибнуть сотни раз. В болотах и джунглях страны Пень Пнем. Во время двухнедельного рейда по Малах-Гош. В полузатопленных галереях подземной базы «Лотос-Х». На палубе захваченной террористами LadyN. При обороне дворца желтолицего премьер-министра и при штурме этого же дворца… Но судьба привела его в этот подвал панельной пятиэтажки на Гражданке. Если бы на его месте был я… э, нет! Все дороги ведут в Ад, но каждый идет своим путем. Погибнуть можно только на своем месте, никто его не займет.

Так… хромой мужичок. Рост? Соответствует… Гурецкий напрягся, приготовился выйти из машины. Мужик остановился, прикуривая, и Сохатый понял: не то. Дуче, несомненно, принял меры по изменению внешности. Но — не он. Точно. Мишка выпасал Фридмана второй вечер. Отлично понимал: шансы невелики. Прапор назвал Пернатому два адреса, куда они с Дуче заезжали. Даже не адреса, ориентиры. Дуче оставлял его в машине, сам уходил. Один раз на Лиговке, у дома номер… Другой раз на набережной Обводного. Вчера Сохатый проверил оба адреса. Выходило так, что и в том, и в другом случае Фридман нырял в проходные дворы. Отсутствовал десять-двадцать минут. За десять минут даже инвалид пройдет пешком метров шестьсот, за двадцать — больше километра. Значит радиус поиска около полукилометра. Да-а… при плотной застройке центра это десятки домов, сотни квартир. При этом нет никакой уверенности, что Дуче решил оборудовать здесь лежку. Может — да, может — нет. Возможно, его вообще нет в городе. Возможно, ФСБ выйдет на него раньше…

Гурецкий вылез из машины, пошел по улице. Навстречу попался давешний хромой. Накрапывал дождь, выбоины в асфальте были затоплены водой, по тротуару тек поток людей, по проезжей части — машин. Мишка пристально вглядывался в лица, оценивал походку.

Пернатого убили в подвале. Я никогда не узнаю, как это произошло. Ни Рощин, ни Спиридонов не скажут… Даже после того, как вчера сам позвонил Рощину и попросил о встрече. И дал чистосердечные показания. Они все равно не верят. А ты бы поверил?… то-то. Но прицепиться не к чему. Ничего нельзя опровергнуть, как ничего нельзя и подтвердить… Жаль, Михаил Александрович, что вы все это не рассказали сразу… Да, мне самому жаль…

Стоп. Хромой!… нет, мимо денег… Никогда не думал раньше, что на свете столько людей с ортопедическими проблемами. Нужно будет поинтересоваться у Юльки: есть ли какая-нибудь статистика на этот счет. Или у Бориса…

Гурецкий остановился, прикуривая, у витрины с модными шмотками. Мимо прошел мужчина с молодой девицей. Лицо показалось Мишке очень знакомым. Он пристально посмотрел вслед. Где-то он точно видел этого мужика… А, блин, сообразил: на Руцкого похож. Мишка усмехнулся и пошел дальше, высматривая в толпе прихрамывающих мужчин.

— Куда эта сука могла нырнуть? — спросил Шрам.

— Хер ее знает, — ответила Груша. Так ее звали за характерную фигуру. В молодости шикарные бедра Груши круто заводили некоторых клиентов. Теперь фигура была бесповоротно утрачена, обрюзгла, раздалась вширь. Товарный вид безвозвратно потерян. Впрочем, и до сих пор находились любители.

— Не хер, а ты за нее отвечаешь, — сказал Шрам. — Когда она последний раз здесь была? Кто видел? С кем ушла?

Груша пожала плечами и приложилась к небольшой никелированной фляжке. Шрам резко ударил по фляге ладонью. Горлышко стукнуло по вставной челюсти, фляга выпала. Из разбитой губы брызнула кровь.

— Ты че, Шрам? — Груша торопливо подобрала с пола фляжку.

— Болт через плечо… Закапаешь своей блядской юшкой чехлы — выложишь стошку. Где Сухая? С кем ушла?

— Не знаю. С пятницы нет. Снял какой-то усатый черт. Расплатился… сказал: мне, мол, главное чтобы ноги красивые.

— Ну… дальше.

— Дальше — все, снял и увел. Поддатый был, лет пятьдесят.

Шрам побарабанил пальцами по рулю. Грушу, конечно, пора гнать в шею. Пьет соска старая, дело запустила. Сухая — небольшая потеря, но — непорядок.

— Нинка-Большая здесь? — спросил Шрам после паузы. Груша кивнула.

— Я спросил… не слышу ответа.

— Да, Коля, здесь.

— Ну так веди, старая, ее сюда. Быстро. Груша вылезла, хлопнула дверцей «Ауди-100». Шраму захотелось врезать ей по морде за это бесцеремонное хлопанье. Ладно, потом… Сначала с делом нужно разобраться. Девки, случалось, пропадали и раньше. Что с них возьмешь? Наркота и есть наркота. Иногда возвращались, иногда нет. Безусловно, некоторые попадали в лапы маньяков. Обеспечить крутой контроль, тем более охрану каждой, нереально. Шрам работал с проститутками невысокого разряда. Красная цена — полтинник. До кризиса это составляло восемь баксов. Сейчас два с центами. Вот и крутись, как знаешь! Да еще крыше отстегни. Да ментам.

Вернулась Груша с Нинкой-Большой.

— Привет, Коля, — сказала Нинка, по-хозяйски усаживаясь вперед.

— Привет, — ответил Шрам хмуро. Он, человек с высшим гуманитарным образованием, проституток за людей не считал. Но жить-то надо. Брезгуешь — не брезгуешь, а общаться приходится. Семью кормить надо, дочек на ноги ставить.

— Слушай, Нинок, хотел спросить…

— Про Ленку Сухую?

— Угу. Что-нибудь знаешь? Кто? Что?

— Да что она, сопля, знает-то? — подала с заднего сиденья голос Груша.

— Заткнись! — отрезал Шрам. Груша обиженно замолчала, а Нинка ухмыльнулась.

— Знаю. Фридман Семен Ефимович. Прописан на Большой Монетной, дом… Хирург-ортопед. Сухую снял в пятницу. Говорит — отработала и ушла.

— Так-так… А откуда? — заинтересованно спросил Шрам. — Кто говорит-то?

— Он час назад Каплю снял. А я паспорт проверила.

Шрам обернулся к Груше и выразительно посмотрел на нее. Она сжалась. Нинка-Большая захохотала. Она уже давно метила на Грушино место.

— Молодец, Нинок… получишь переходящее знамя и денежную премию.

— Знамя не обязательно. А премию давай.

— Потом, Нинок, потом. А паспорт-то настоящий?

— Вроде настоящий. Только по жизни он с усами, а в паспорте нет.

— Ну-ну… хирург, говоришь? Ортопед? Ну-ну… Пять минут Шраму понадобилось, чтобы разбить морду Груше и провести кадровые перестановки. Через час он вместе с Кащеем приехал на квартиру к Дуче. Там их встретили сотрудники службы по борьбе с терроризмом УФСБ. Еще через час Нинка-Большая и две проститутки из стада Шрама давали показания на Литейном, 4. Снова обнаружился след Терминатора.

Гурецкий рисовал. Он вернулся домой в начале одиннадцатого, поужинал, минут пятнадцать поговорил с Юлей. Все последнее время она выглядела встревоженной, часто Мишка ловил на себе ее испытывающий взгляд… Слава Богу, она ни о чем не спрашивала. Врать ему очень не хотелось, говорить правду было нельзя.

Пернатого убили в подвале. Почему-то именно это угнетало особенно сильно. Казалось обидным, унизительным. Это судьба. Это война, которая никогда не кончится. Здесь нет тыла, здесь со всех сторон — передовая. Пока ты жив, ты на войне… Мишка рисовал. И отбрасывал листы. Ему не нравилось то, что получалось. На бумаге возникал то Иисус Христос в терновом венце, то холеная морда Руцкого. При чем здесь Руцкой?… Ты еще портрет Хасбулатова сделай… В полумраке подвала плакал Спаситель, рядом с ним стоял генерал Руцкой. Бред какой-то! Заклинило тебя, Сохатый, а? Да, устал маленько за последние дни… Мишка поставил на плиту чайник, из холодильника достал початую бутылку водки. Отвернул пробку, поднес бутылку ко рту. Ну, Михал Саныч, ты как синяк стал… Он запрокинул голову и влил водку как воду. Оторвался. Выдохнул. Скосил глаза вниз, на пол.

С неоконченного рисунка на него смотрел Дуче!

Дуче смотрел на Гурецкого с неоконченного портрета Александра Руцкого. Едва намеченные двумя линиями усы не могли изменить черты лица, которое ему показывал подполковник Спиридонов на дачке в Первомайском. За спиной подполковника скалился Ванька Колесник с саперной лопаткой в голове. Фотография была переснята с паспорта, и Фридман на ней выглядел моложе.

В голове у Мишки что-то щелкнуло. Он опустился на корточки, поставил бутылку «Синопской» на пол. Вот как! Вот, значит, как! Вот почему он весь вечер вспоминал того мужика со знаменитыми усами. Но ведь он не хромал! Он шел нормально, без малейшего намека на хромоту, и держал под локоть молодую женщину.

Гурецкий тряхнул головой и снова уставился на неудачный портрет курского губернатора.

Фотография Терминатора с дорисованными усами была предложена на опознание трем проституткам с Московского. Из трех фото с усатыми мужиками все они безошибочно указали на Фридмана. Все заявили, что хирург-ортопед не хромал. В ФСБ это категорическое заявление вызвало те же эмоции, что и у Гурецкого.

Утром в пятницу, тридцатого октября, более двадцати оперативников службы БТ разъехались по точкам, где кучковались недорогие шлюхи. Капитан Виктор Авдеев направился в институт травмотологии и ортопедии имени Вредена для получения консультации.

В 10:50 он позвонил Рощину и сообщил, что современные протезы в отдельных случаях позволяют полностью, или почти полностью, устранить хромоту. В ориентировку нужно вносить изменения.

Снег валил плотными влажными хлопьями. Падал на теплый капот и таял. Дворники расчищали прозрачные сектора на лобовом стекле. Радио рассказывало об обстановке на дорогах. Сразу после начала снегопада в городе образовались десятки пробок. Мишка выкурил сигарету, заглушил движок и вышел из машины. На углу Лиговки и Свечного переулка задрипанный «жигуль» въехал в задницу навороченной «бээмвухи». Два быка выскочили, мигом выдернули из салона испуганного хозяина «жигуля» и начали его бить. Водители в других машинах молча наблюдали. Гурецкий прошел мимо. Он внимательно всматривался в лица прохожих. Брат курского губернатора был рядом. Совсем рядом. Мишка это чувствовал.

Один из быков поднял упавшего мужика с грязного мокрого асфальта и с размаху швырнул лицом на капот «жигуленка».

Дуче появился внезапно. Он прошел мимо на расстоянии вытянутой руки. При желании Мишка мог бы до него дотронуться. Гурецкий зевнул, подождал пока Семен удалится метров на пятнадцать и двинулся следом. Быки сели в БМВ и уехали. Спина Дуче маячила впереди за вертикально падающими хлопьями снега. Он шел уверенно, не оборачиваясь. На плечах плаща наметились белые эполеты. Фактически, он был уже мертв, но никто, кроме Сохатого, этого еще не знал. Не знал и сам Дуче. «Неужели он ничего не чувствует?» — думал Гурецкий. Ему хотелось, чтобы Убийца оглянулся, встретился с ним глазами. И понял!… Убийца шел по черно-белому графическому листу города и не оборачивался. Белые вертикальные пунктиры снежных хлопьев… черная спина, черный свет фонарей. Снег, снег… Фридман свернул в подворотню. Гурецкий слышал его шаги в косо заштрихованной арке. Когда ты перестал хромать, Фридман? Ты купил новую ногу?

Мишка вошел следом. Штриховка арки размылась, перед глазами открылся бесконечно длинный тоннель с фигурой Убийцы в самом конце. Свод отражал эхо шагов Сохатого… Убийца не оборачивался. Мелькнула дурная мысль: обознался. Человек, которого ищет весь аппарат УФСБ и ГУВД, не может быть так беспечен. Нет, я не обознался. Я знаю это точно.

Птицу убили в подвале. И его сына убили в подвале. Ты, Дуче, тоже сдохнешь в подвале. Это я знаю точно.

Двое мужчин пересекли двор-колодец и вошли под другую арку. Гурецкий начал быстро сокращать расстояние. Он посмотрел назад: улица осталась далеко-далеко. Ее гул почти не доносился вглубь дворов.

Десять шагов до черной спины. Пять… три…

— Не оборачиваться, Фридман. Вперед! Черная спина дернулась, дернулась рука в кармане. Гурецкий крепко взял Убийцу за локоть. Стиснул, почувствовал как она враз обмякла.

— Ты кто — мент? — хриплый раздался голос. — Ты кто?

— Вперед, Дуче.

Птицу убили в подвале. Его сына тоже убили в подвале.

— Что тебе нужно? Кто ты? Из ЧК? Гурецкий молча толкал Семена, быстро вертел головой по сторонам. Искал. В походке Дуче что-то мгновенно изменилось. Он захромал. Двое мужчин вошли в очередной двор-колодец. Случайному наблюдателю могло бы показаться, что заботливый младший брат помогает старшему, поддерживает под руку. Жидкий свет из немногочисленных окон выхватывал белые хлопья в каменном колодце. Они падали вертикально, а у самой земли как будто пытались остановиться. Но все равно падали, обрушивались с чудовищным грохотом… кричали.

— Сюда, — подтолкнул Гурецкий хромого старика к распахнутой двери подъезда. Голос тонул в грохоте падающего снега.

— Сюда, — подтолкнул Гурецкий слабого человека к двери подвала.

Подвал принял и поглотил их. Выщербленные ступени, вода, хлопающая под ногами. Так же хлюпала она в болоте на берегу Малах-Гош… Острый луч фонаря… Тело Фридмана начало оседать, тяжелеть.

— Я не пойду, — выкрикнул он, попытался вырваться. — Не пойду!

Гурецкий тащил его молча. Дуче упал на колени, потом на бок. Сохатый тащил его, как тащат тяжелый мешок. Левая нога зацепилась за какую-то железяку, протез в ботинке «Саламандер» соскочил с культи, остался лежать в темной воде.

— А-а-а… — закричал Дуче. — А-а-а-а!

Не останавливаясь, Гурецкий тащил и тащил кричащий от страха мешок с названием Дуче. Полоскалась в воде пустая штанина. Бился крик. Обмирали от смертельного ужаса крысы. Мишка вытащил живой, но уже мертвый мешок на сухое место. Все. Стена. Тупик. Низкий свод старинного подвала, старая кирпичная кладка. Черные — углем на стене — цифры 666.

Вой перешел во всхлипывание.

Гурецкий опустился на песок. За спиной зарокотал дизель, и десантный катер ушел. Теперь только вперед, морпех. Ты остался на этом берегу один. Здесь нет тыла. И нет твоих товарищей слева и справа. Катер, пеня черную воду, обогнул железный риф протеза и скрылся за снежным занавесом.

Мокрый Дуче лежал под знаком Дьявола и тихо скулил. Гурецкий направил на него узкий луч фонаря. Скулеж прекратился. Мишка достал из кармана наручники, осветил фонарем стену и нашел то, что нужно, — ржавую стальную скобу. Он встал и попробовал покачать ее вверх-вниз. Крепко, подойдет. Дуче обхватил руками ногу Гурецкого, заскулил. Но дьявол не захотел помочь своему слуге. «УБОГИЙ, — шепнул он в ухо Семену Фридману, — УБОГИЙ…» Блеснули наручники. Мишка рывком поднял на ногу несостоявшегося Терминатора. Выкатилась из правого кармана граната, легла на песок, впечаталась ребристым боком. Щелчок стальных браслетов… Мокрый одноногий мешок под названием Дуче пристегнут к ржавой скобе рядом с числом 666

«УБОГИЙ», — хохотал Дьявол, и скалились по углам крысы. УБОГИЙ.

Гурецкий поднял с песка гранату. «УБИЙЦА, МАМА!» — прокричал тонкий голос неродившегося ребенка Птицы.

— Ну… хочешь что-нибудь сказать напоследок? — глухо спросил Гурецкий.

Губы под роскошными усами слабо шевельнулись!

— Что? Говори громче…

Снова зашевелились бескровные губы.

— Я не уйду, — услышал Гурецкий. — Меня нельзя убить.

— Сейчас проверим.

Мишка посмотрел в бледное лицо, криво усмехнулся. Повторил:

— Сейчас проверим.

Он разогнул усики и вынул чеку. После того как он разожмет пальцы, останется три секунды… Гурецкий разжал пальцы. С негромким металлическим щелчком ударника граната упала на песок у правой ноги Дуче. Гурецкий резко повернулся и быстро пошел по проходу. Двадцать два, считал он, шлепая по воде. Вой неся ему вслед… двадцать три… блеснул в луче фонаря хромированный швейцарский механизм в ботинке… Двадцать четыре! Мишка шагнул за кирпичный выступ. Он привычно открыл рот, чтобы уравновесить перепад давления.

В черной глубине подвала громыхнуло. Раскаленный ветер с песком, с водой, с чугунными брызгами и кирпичной крошкой прошелестел мимо морпеха. Знакомый ветер войны… Стало тихо. Мишка побрел к выходу из подвала. Возле сорванной с петель двери валялся левый ботинок фирмы «Саламандер».

Снег продолжал идти. Плотные важные хлопья упали на лицо Михаила Гурецкого по кличке Сохатый. Он жадно вдохнул свежий воздух и быстро пошел прочь. Мишку слегка шатало.

Вот и все, что я смог для тебя сделать, Пернатый! Прости!

Через час офицеры ФСБ вошли в квартиру, которую снимал Терминатор в соседнем подъезде. Они обнаружили страшный бардак, массу пустых бутылок из-под «Смирновской» и… две отрезанные ноги в холодильнике. Обе — левые. В лохмотьях окровавленных чулок. После исчезновения двух молодых проституток с Московского вокзала такая находка была, в общем-то, предсказуема. Она вполне укладывалась в рамки крутого бульварного романа, который сочинил Семен Фридман. И все равно кровавая находка вызвала шок у офицеров ФСБ… о понятых и говорить нечего.

Обнаружилась универсальная ножовка с комплектом полотен. В пластиковой рукоятке было закреплено сломанное полотно с мелким зубом. С бурыми пятнами, похожими на кровь. Так написали в протоколе. Пятна, похожие на кровь, нашли в кухне, в ванной, в прихожей и в багажнике автомобиля, оформленного на имя Тихонова Александра Михайловича. А вот расчлененные тела обеих проституток найдут только в мае девяносто девятого в районе Всеволожска, в лесу.

В понедельник, утром второго ноября, начальник пресс-службы ФСБ Алексей Острецов сообщит журналистам питерских СМИ о том, что в результате проведенных оперативно-следственных мероприятий в Санкт-Петербурге пресечена деятельность террористической бандгруппы. Подробности, в интересах следствия, в настоящее время оглашены быть не могут. Вечером этого же дня вдова капитана Ряскова получила ордер на новую квартиру.

В чумовой круговерти событий, в перенасыщенной криминальной хронике девяносто восьмого года и эта информация сотрется, вылиняет, подзабудется. В прессу, впрочем, просочится кое-что о хищениях тротила, взрывах гранат на Карпинского и на Свечном. Но даже пишущие на криминальные темы журналисты не свяжут эти события в одно целое. Нужно быть, как минимум, Шерлоком Холмсом, чтобы обнаружить связь между исчезновением двух проституток, хищением тротила, смертью офицера ФСБ и широкомасштабной операцией по розыску инвалида. И массой других событий, таких далеких друг от друга.

А двадцатого ноября неизвестные киллеры убьют в подъезде собственного дома одного из лидеров демократического движения Галину Старухину. Выстрелы на канале Грибоедова вызовут шок не только в накаленной предвыборной атмосфере Санкт-Петербурга, но и во всей стране. Как будто по команде, московские СМИ поднимут вой на тему: «Петербург — криминальная столица России». Слабые голоса региональных питерских газет и телеканалов страной услышаны не будут. Тягаться с московским информационным колоссом им не по плечу.

Одним из первых, кто скажет скорбные слова у гроба Галины Старухиной, будет Сергей Павлович Коротков. Он произнесет не только слова прощания с Галиной Васильевной. Нет, он призовет нас всех посмотреть в глаза правде. Осознать, в каком мире мы живем. И хотим ли жить в стране, где правят бандиты, а власти и те, кому положено бороться с преступниками, бездействуют? На предстоящих шестого декабря выборах, сказал Коротков, петербуржцы должны ответить на произвол своими голосами. И я уверен, земляки, вы сделаете правильный выбор! Красно-коричневые не пройдут!

На фоне всех этих событий совсем незамеченной прозвучит перестрелка в центре города, в которой погибнет менеджер по работе с персоналом клуба «Золотой миллиард» Игорь Шалимов. Да двое каких-то боевиков… обычная криминальная разборка, газеты упомянут о ней вскользь. (Несколько ранее произойдет конспиративная встреча этого самого менеджера с сотрудником некоего Агентства журналистских расследований…)

А господина Короткова шестого декабря в ЗАКС, конечно же, выберут.

А что же остальные герои этой странной, почти выдуманной истории? Какова их дальнейшая судьба? Достоверно автору известно только о мертвых… А живые? — спросите вы… Возможно, вы встречаете их на улице, живете в одном доме, ваши дети ходят в одну школу. Вы не узнаете их в толпе озабоченных людей. Но все равно они — рядом.