Константинов Юрий ИвановичПалач и Дева

Юрий Иванович Константинов

Палач и Дева

Первый пассажир. Это и есть знаменитое Голубое Ожерелье?

Второй пассажир. Вы не ошиблись. Уникальное образование. Условия на всех планетах абсолютно идентичны земным. Абсолютно, заметьте. Это предопределило и сходные пути эволюции и развития цивилизации. Видите, маленькая планета в левом углу экрана... Там разгар мезозоя. Немного левее - Випла. Типичное средневековье - охота на ведьм, разгул местной инквизиции.

Первый пассажир. Где-то я слышал это название, Випла. По-моему в связи с нарушением Свода о Контактах.

Второй пассажир. Совершенно верно. Здесь погиб исследователь Виктор Платонов, в честь которого и назвали планету. Жена Платонова отказалась вернуться на Землю.

Первый пассажир. Что значит отказалась?

Второй пассажир. Вышла на связь, сообщила бортовому компьютеру, что остается, и все. Ее искали, но безуспешно. Говорят, они очень любили друг друга.

Первый пассажир. Ну, знаете... Я уважаю подлинные чувства. Но разве этим можно оправдать прямое вмешательство в ход чужой цивилизации, нарушение Свода?

Второй пассажир. Собственно, прямых доказательств нарушения нет. Всего лишь предположение. Дело в том, что с некоторых пор отдельные социальные процессы на Випле протекают гораздо быстрее, чем ожидалось.

Первый пассажир. Вот как. Ну, и при чем здесь жена Платонова?

Второй пассажир. Может, и ни при чем. Я же говорю, толком ничего не известно.

(Из разговора в салоне межгалактического рейдера)

На рассвете через город вели ведьму. Ее стертые в кровь ступни скользили по влажным от утренней росы камням. Гвардейцы в пыльных латах ворчали и дергали веревки, протянутые от связанных за спиной рук пленницы. Ведьма пошатывалась и едва переставляла ноги. Долгий путь изнурил ее.

Наиболее истовые из верующих выбегали на дорогу перед процессией, выкрикивали проклятия и непристойности, плевали, стараясь попасть ведьме в лицо. Вслед ей неслись камни и комья сухого помета.

Слухи о злых чарах, и еретических речах сатанинского отродья в образе прельстительной девы, обрастающие многочисленными и невероятными подробностями в устах словоохотливых монахов, уже несколько лет будоражили королевство. Его святейшество верховный магистр, на время изменив аскетическим привычкам, сбросил хламиду бродячего священника и, облачившись в тяжелую от золотого шитья ризу, самолично читал гневные проповеди в отдаленных горных храмах. Святой отец грозил неслыханными муками любому, кто посмеет дать приют нечистой силе. Равнодушное молчание горцев делало угрозы бессмысленными и бесполезными, как пыль, висевшую в лучах, косо ниспадавших сквозь узкие прорези окон.

Горцы были особым народом. Состоять при их храмах считалось наказанием для священников, поскольку паства отличалась упрямством, своенравием и не страшилась кары небесной. Ни один из тех, кто спускался в долины по необходимости или в большой праздник, не искал еще утешения в исповеди. Его святейшество подозревал, что большинство из живущих в горах грешники, а возможно, и смутьяны. Только категоричный запрет короля, ко двору которого горцы исправно поставляли изумительный, буквально тающий во рту мед, добротный сыр и великолепную шерсть, умерял воинственный пыл верховного священника. Сознание того, что люди, с обманчивой покорностью внимающие ему, спокойно выслушивают и крамольные слова греховной девы, не могло не распалять святого отца.

Горцы не уважали злобных людей. Раздражение магистра вызывало у них презрение. Ведьма продолжала бродить окрестными тропами. В отличие от его святейшества ей был известен путь к сердцам здешних людей. Если верить молве, ведьма умела утешать павших духом и исцелять немощных телом. Истины, которыми дева наделяла отрезанный от остального мира почти неприступной цепью гор и сумевший сберечь в нетленности многие обычаи народ, оставались тайной. Но несложно было догадаться: они вряд ли укрепляют в свободолюбивых душах горцев уважение к угодной создателям власти.

Впрочем, ведьма на то и ведьма, чтобы будоражить людей. Горцы на то и горцы, чтобы внимать крамольным речам. Так размышлял я, глядя, как гвардейцы волокут деву. Когда вести о разрушенных храмах и неведомых разбойниках дошли до короля, он, естественно, связал их с преступными деяниями ведьмы. Охота за ней началась всерьез, и вскоре в одну из хитроумных ловушек птичка попалась. Ведьма нередко врачевала грудных младенцев, однако ребенок, которого ей предложили исцелить на сей раз, оказался обыкновенной приманкой - его мать еще до замужества состояла в шпионках святого отца. Милосердие подвело неуловимую деву.

...Процессия вступила на улицу, ведущую к Квадратной башне. Ведьма обернулась, и наши глаза встретились. Ее взгляд задержался на моем лице. Кто знает, может быть, особое сатанинское чутье подсказало деве, что именно я спустя несколько дней должен предать огню ее грешную плоть. А возможно, ее внимание просто привлек рослый человек. Я возвышаюсь над любой толпой, самый высокий гвардеец вынужден разговаривать со мной, задрав подбородок. Главного палача королевства трудно не заметить. Суеверные горожане считают: того, кого заденет тень заплечных дел мастера, ожидает скорая и мучительная смерть. Однако еще никто не погибал от тени. Лучшее тому доказательство мой подручный Эрчи, вертлявый коротышка с нахально рыскающими глазами, который вечно путается под ногами. И сейчас он неподалеку, тянется вверх изо всех сил на своих до смешного кривых ногах, пытаясь разглядеть ведьму.

Я награждаю Эрчи легким щелчком по затылку. Вполне достаточным, чтобы тщедушный малый отлетел в сторону, как-то по-собачьи взвизгнув от неожиданности. Он скулит, растирает ушибленное место, не понимая причины внезапной немилости. А я думаю о том, что не разглядел в глазах ведьмы тупого, животного равнодушия, которым отмечены все, приговоренные к смерти. Кому лучше меня известно, как предчувствие близкого конца отражается мертвым оцепенением в глазах еще существующих, но уже простившихся с жизнью людей. Или грешница надеется на чудо? Но еще никому не удавалось бежать из Квадратной башни. Оттуда только два пути, любит повторять его святейшество: на небеса и в преисподнюю. Оба для души, а не для тела. Телу ведьмы суждено корчиться в священном костре.

Я уж постараюсь, чтобы костер разгорелся на славу, заставлю содрогнуться всех, явившихся на площадь: и верующих, и еретиков, и тех, кто еще не решил, у какого алтаря преклонить колени.

У меня устойчивая неприязнь к Эрчи, хоть малый и старается услужить, как может. Зову его "шакалом", а подручный не обижается. Он и впрямь напоминает шакала: манерой передвигаться, словно подкрадываясь, боком, почти бесшумно; всем своим обличьем - мелким, острым; настороженным и одновременно наглым выражением водянистых глаз.

Я стал палачом по воле случая. Эрчи сделал выбор сам, по-шакальи устремившись на приторный запах мертвечины.

Его святейшество не устает повторять о бесконечной милости создателей, наделивших нас смирением и верой. А я убежден, что в каждом человеке живет зверь. В Эрчи, во мне, да и в святом отце тоже. Слышу хриплое дыхание сидящего во мне зверя, ощущаю, как рвется он из меня, требуя крови, когда четвертую или снимаю кожу с несчастных.

Отлично владея своим ремеслом, я не люблю его. Иное дело Эрчи. Во время казни его глаза пылают безумным вдохновением. Но Эрчи неженка. Бывает же так: щенка не оттянуть за уши от плахи, но при виде чьих-то потрохов его выворачивает наизнанку. Зато в пытках Эрчи незаменим. Для меня они постылая обязанность, для него - священнодействие, ни с чем не сравнимое блаженство. Тщедушная тварь с водянистыми глазами умеет заставить людей страдать.

В каждом из нас живет зверь, сильный или слабый, неуклюжий или проворный, хищный или беззащитный. Люди только на первый взгляд люди, что у них внутри - пресмыкающееся, птица - попробуй разберись... Жаль, нельзя поделиться подобными мыслями с его святейшеством, чего доброго, он и главного палача обвинит в ереси. Мне совсем не улыбается оказаться в роли тех, за агонией которых со скрытым трепетом наблюдают неподвижные маленькие глазки верховного магистра. Никому не признаюсь, что святой отец напоминает старую разжиревшую змею, да простят создатели за такое сравнение. Кажется, его святейшество знает об этом постыдном сходстве, он не любит выставлять лицо напоказ. Плотные складки огромного капюшона обычно прячут нездоровый блеск глаз, седые лоскутки по бокам оголенного черепа и лишенные волос надбровные дуги. У его святейшества отсутствуют брови и ресницы - следствие опрометчивого приближения к костру.

Есть люди, которых просто завораживает зрелище казни. Не исключено, что дикие вопли сжигаемой жертвы воспринимаются святым отцом как опьяняющая музыка. Однажды магистр едва не потерял сознание, когда монахи, спохватившись, оттащили его от пламени.

...Я наблюдаю за шакальими ужимками Эрчи, не в силах понять, почему это тщедушное существо вызывает во мне такую ненависть. Когда-нибудь не смогу перебороть искушения и прибью его.

В каждом из нас живет зверь...

...Раскаленное клеймо с шипением впилось в кожу. Ведьма застонала глухо, не разжимая рта. С закушенной губы сорвалась на рубаху темная капля.

Я отнял клещи от тела, разглядывая, как глубоко впечатался позорный знак. Запах горелого заполнил темницу. Его святейшество приступил к допросу.

Писец в углу ждал напрасно, вытянув шею и теребя в руках свиток. Ведьма молчала.

- Захочешь исповедаться, да поздно будет,- со зловещим спокойствием пообещал магистр. И уходя, бросил:

- Не жалей огня, палач. Но и не переусердствуй. Она должна сама взойти на костер.

Следом за ним просеменил писец.

В темнице стало тихо. Только угли потрескивали в горне.

- Почему медлишь? - нарушила молчание ведьма. Голос у нее был мелодичный, хоть и немного охрипший от перенесенной боли.

- На тот свет торопиться не принято,- ответил я.

Она усмехнулась:

- Ты слишком остроумен для палача.

- Я не готовил себя в палачи.

- Дай воды,- попросила ведьма.

- Священный устав запрещает давать пить во время пыток.

- Но священный устав не позволяет и беседовать с узниками,- возразила она.

Я протянул ведьме кувшин. Она жадно поднесла его к губам, и я обнаружил на запястьях узницы тонкие незатейливые браслеты. Вглядевшись, понял, почему их не сорвали гвардейцы - браслеты глубоко вошли в кожу, наверное, срослись с ней.

Постепенно лицо ведьмы обрело румянец, в глазах, как и прежде, не было и тени страха. Словно угадав мои мысли, она проговорила:

- Тебе кажется странным, что я не трепещу ни перед палачом, ни перед этим разжиревшим монахом...

- Его святейшеством,- поправил я.- А разве это не странно для женщины, оказавшейся в Квадратной башне? Думаю, в тебе просто не созрел страх. С каждым прикосновением горячих клещей он будет все глубже вгрызаться в твою душу. Оплетет ее и иссушит, как вереск оплетает и иссушивает дерево. В конце концов так сожмет сердце, что ты не выдержишь и скажешь то, чего требует магистр. Я умертвил десятки людей. Все они боялись, за исключением одного. Но исключение только подтверждает правило.

- Кто был тот человек? - спросила ведьма.

- Горец.

Она кивнула, просветлев лицом:

- Горцы - сильные люди!

- И невежественные,- добавил я, повторяя чужие слова.- Его величество слишком мягкосердечен, когда-нибудь он пожалеет об этом. Горцы не доверяют ни королю, ни магистру. Живи они по долинам, его святейшество обуздал бы непокорных.

- До горцев ему не добраться,- прошептала ведьма.

Я промолчал. Пусть болтает, в конце концов она еретичка. Посмотрим, что ведьма запоет, когда пламя оближет ей пятки. Подойдя к горну, взялся за меха. Огонь гудел послушно и ровно.

Вдруг мне почудилось, что за спиной тонко звякнули браслеты узницы. Я обернулся и, отшатнувшись, выхватил кинжал.

Посреди темницы возвышался, будто паря в воздухе, мужчина с открытым загоревшим лицом. Широкоплечая фигура в необычной легкой одежде, казалось, излучает свет. Мужчина стоял неподвижно, чуть приподнятые уголки его губ слегка дрожали, словно он сдерживал улыбку.

И тут я вспомнил, что уже видел это лицо. Яростный крик вырвался из моего горла. Кинувшись на незнакомца, ударил кинжалом в грудь. Рука с маху прошла сквозь мягко светящуюся оболочку, за которой ничего не было. Не встретив опоры, я рухнул на грязные плиты. А когда поднял голову, увидел, как тускнеет широкое лицо. Приведение таяло на глазах. Я смахнул капли холодного пота со лба.

- Невозможно убить дважды!..- прошептала ведьма. В ее глазах стояли слезы.

Я нащупал кинжал, вернул его в ножны и поднялся. Было немного стыдно: если палач обнажает клинок, он должен разить насмерть. Однако человек, который нам явился, действительно был мертв. Во всяком случае, он не подавал признаков жизни в тот далекий вечер, когда гвардейцы тащили израненное, прикованное цепями к копьям тело. Следом на колесницах везли вещи. Некоторые из предметов светились и издавали чудные звуки. Горожане толпами сбегались глазеть на диво. Они напоминали насекомых, роившихся над мертвым телом. Его хотели предать огню, но в ночь перед казнью тело исчезло. Говорили, будто его растерзали фанатики. Насколько я помню, пропала и диковинная утварь.

- Я узнал его,- сказал я ведьме.- Это дьявол. Сам дьявол.

Она вскинула на меня невидящие глаза:

- Нет, человек. Дороже этого человека для меня не было на свете.

Я застыл в недоумении, не зная, что и думать.

- Ты забыл о своих обязанностях,- сурово напомнила ведьма.

Она была права. Его святейшество обвинит палача в неповиновении, если не обнаружит на теле узницы следов пыток. Но мне не хотелось ее пытать. Этой женщине и без того было больно. Такое видно сразу. В каждом ремесле существуют свои тонкости. Я сумею нанести узнице ожоги, не причинив особого вреда; Успеет помучаться, впереди у нее - ад.

Я бросил клещи в огонь...

Эхо гневных возгласов магистра металось под сводами, будоража гнездившихся по темным углам летучих мышей. Они кружили вокруг, едва не задевая наши лица жесткими кожистыми крыльями.

- Твое упорство бессмысленно!-хрипел святой отец.- Даже закоренелые еретики не осмеливались идти в огонь без покаяния...

- Полно, монах,- устало отозвалась ведьма. То была первая фраза, которую высек магистр из этой твердой души за долгие часы угроз и увещеваний.- Слова не сделают тебя лучше, меня - хуже, а огонь - холоднее.

- Верно,- обрадованный тем, что услыхал голос строптивой узницы, поспешил согласиться его святейшество.- Но если я узнаю, кто ты, из каких мест, отчего предалась дьявольскому соблазну, то, возможно, вымолю у создателей кару помягче. Или ты предпочитаешь корчиться в пламени и на этом, и на том свете?

Ведьма скользнула равнодушным взглядом по его капюшону. Святой отец вновь сорвался на крик:

- Хочешь прослыть мученицей?.. Но мучениц без имени не бывает.

- Знаю, зачем тебе мое имя,- прошептала ведьма.- Будешь мозолить его своим черным языком, проклинать так, как не умеет никто в королевстве. Не доставлю тебе такой радости, чудовище!

Еще никто при мне не позволял себе так дерзко говорить с его святейшеством. Магистр откинул капюшон, и я увидел, как побелели от гнева его скулы. С видимым усилием он подавил клокотание в горле:

- Чудовищем меня прозвали те, кто погряз в пороке и ереси. Но не порок и ересь, а только вера способна помочь тебе устоять на самом краю бездны. Так не ожесточай же свое и мое сердце, неразумная! Соединим их в откровении исповеди и, кто знает, может, я добьюсь для тебя помилования у короля. Но даже если не добьюсь, ты умрешь, очищенная дыханием веры, дающей силы и нам, смертным, и создателям, поддерживающим на своих плечах мироздание.

- Что ты знаешь о мироздании, монах? - отвечала презрительно ведьма.Мир безграничен и прекрасен, его жизнь течет по своим законам, твой ничтожный разум слишком слаб, чтобы осмыслить хотя бы их малую частицу. Лестью и посулами ты пытаешься купить мою доверчивость, но я вижу тебя насквозь. У тебя нет за душой ничего, кроме злобы. А злоба делает человека слепым. Не я, а ты должен опасаться пропасти, монах.

- Ошибаешься, ведьма! - воскликнул магистр. Сузившиеся глаза его поблескивали остро, как две бритвы.- Я не погибну, у меня есть вера. Никто и никогда не отнимет у меня веры.

- Она сама уничтожит себя,- проговорила уверенно узница.- Ибо вера есть порождение сжигающей тебя злобы, суть ее и символ. Твоя вера обречена, монах, потому что она замешана на догме и фарисействе, а человек изменяется и стремится к совершенству. Завтра он станет мудрее, чем был вчера. Твоей вере не остановить торжества бытия.

- Ересь! Подлая ересь! - закричал его святейшество.-Человек станет таким, каким ему предписывает вера. У нас найдется сотни проверенных способов очистить заблудшую душу от скверны. В королевстве хватит дыб, виселиц, костров и темниц, чтобы доказать каждому еретику и его ничтожество, и величие веры.

- Никто не знает, что взойдет из зерен, посеянных через сотню лет,заметила ведьма.

- Из них ничего не взойдет,- отозвался святой отец, на губах которого играла жестокая усмешка,- если уничтожить сами зерна. Я вырву твой ядовитый язык, ведьма, и ни одна душа не услышит мерзких речей. Я заставлю твое тело плясать в огне земного ада, и некому будет разбрасывать семена ереси.

- Ереси будет много,- почти незаметная улыбка, едва коснувшаяся губ узницы, заставила магистра вздрогнуть.- Так много, что даже твоя необъятная злоба потеряется в ней, как песчинка в океане. Истина убьет тебя, монах.

- Возможно,-неожиданно признал его святейшество.- Возможно, несовершенство этого мира и убьет меня когда-нибудь. Но тебя-то я убью сейчас, ведьма...

Его губы снова расползлись, обнажив редкие желтые зубы. Магистр был страшен в эти мгновения.

- Теперь я вижу твое настоящее лицо,- удовлетворенно проговорила узница.- А как же насчет королевского помилования?..- спросила она насмешливо.

- Убью! - проревел святой отец. Выхватив из горна раскаленные клещи, он кинулся на ведьму.

И снова мне послышалось, как тонко зазвенели браслеты на ее запястьях.

Его святейшество словно с размаху наткнулся на несуществующую стену. Стан магистра переломился, будто он решил бить земной поклон, руки раскинулись в стороны. Выронив клещи, его святейшество верховный магистр чувствительно припечатал лоб к сырым плитам и воспарил над ними в странной, до смешного неприличной позе - вскинув зад кверху. Лицо его сразу перекосилось и стало багровым от прилива крови.

Неведомые бесы крепко и внушительно тряхнули толстяка. С шеи его святейшества сорвалась цепь с чеканным изображением создателей. Несколько монет выпали из складок одежды и, глухо звякнув, покатились по полу.

Магистр начал судорожно хрипеть, закатывая глаза. Мучавшие его бесы смилостивились. Святой отец упал на четвереньки и некоторое время пребывал в неподвижности, не в силах отвести почти безумного взгляда от строгого лица узницы.

Отчего я не сделал даже попытки помочь ему? Видимо, проклятые бесы мешали и мне. А скорее всего я просто не мог поверить собственным глазам.

Голос ведьмы вывел нас из оцепенения:

- Ступай прочь, монах! Я сама буду решать, жить мне или умереть.

Застонав, святой отец подхватился и бросился к выходу. Я последовал за ним. Прикрывая тяжелую, окованную по краям дверь, оглянулся. Узница стояла под высокой вытянутой отдушиной, бессильно уронив руки. Сейчас она выглядела хрупкой и беззащитной, как подросток. В этот миг я понял, что даже мысленно не смогу именовать ее ведьмой. Если бы ведьма владела хотя бы одной из чудесных возможностей, дарованных узнице, то давно превратила бы мир в пепел. Я решил, что отныне буду называть это непостижимое создание Девой.

...Гвардейцы, охранявшие вход в башню, сообщили, что меня желает видеть его святейшество.

Его святейшество молился в тесной келье. Он шептал слова торопливей обычного, словно опасаясь, что не успеет поведать главного тем, кто властвует над смертными душами. В сумраке матово поблескивал лысый затылок.

Но вот святой отец поднялся и голос его скрежетнул с привычной властностью:

- Ты что-то видел, палач?

Я молчал. Тучный магистр дышал часто и неровно. Мне пришло в голову, что у него больное сердце. Это казалось невероятным: больное сердце у самого жестокого человека королевства.

- Ты что-то видел, палач?

Мое безмолвие заметно успокаивало святого отца. Лишенные ресниц глаза в красноватом воспаленном ореоле блеснули удовлетворенно.

- Ведьма и в самой надежной из темниц не перестает быть ведьмой,проговорил его святейшество, поворачиваясь к образам.- Даже тут она ухитряется подвергнуть нас немыслимым испытаниям.

Я вспомнил, как он болтался над полом, нелепо преломленный в пояснице, со вскинутым жирным задом и багровым лицом.

В келье не было ни стола, ни скамьи. Только иконы в углу. Нагнувшись, я положил перед ними цепь его святейшества и выпавшие монеты. Магистр поднял цепь и поцеловал изображение создателей. А монеты пододвинул ногой ближе ко мне.

- Ты заслуживаешь вознаграждения за верную службу... Мне показалось, ведьма благоволит к тебе.

Я пожал плечами. Разве может жертва благоволить к палачу?

- Во всяком случае, она благоволит к тебе больше, чем ко мне,констатировал святой отец. Несуществующие брови поползли вверх, собирая кожу на лбу в глубокие продольные складки.

- До сих пор я знал всю подноготную тех, кого мы отправляли на костер. Пытки, страх перед создателями, близость смерти развязывали им языки. Не могу понять, откуда взялась эта еретичка, которая сама пытается нас запугать.

Казалось, его святейшество изумляется собственному предположению:

- Может быть, дьявол принял образ женщины...

- Она не дьявол,- сказал я.

Неподвижные зрачки змеи впились в мое лицо:

- Почему?

- Дьявол не стонал бы от пыток. Не плакал бы.

- Но кто же она? Почему не пробует освободить себя, если ей подвластны могущественные силы? Помоги узнать, палач. Вырви у ведьмы признание, и я озолочу тебя.

Святой отец накинул капюшон на лысый череп. Впервые он унижался до просьбы к палачу. Это был недобрый знак. Его святейшество редко делил тайны с другими. Не выполнить его поручения я не мог. Выполнить - означало подписать себе приговор. Я подобрал монеты.

- Тебя будут пропускать к ней в любое время суток,- коротким жестом магистр дал понять, что аудиенция закончена. Я вышел. За спиной громко заскрипели дверные петли.

Святой отец лжет далеко не всегда. Может случиться, он действительно бросит горсть золотых - в складки моего савана. Только мертвым золото ни к чему. Они и так богаче всех. У мертвых есть то, чего никогда не будет у живых - нетленное величие покоя. Я часто думаю, что безгубый оскал смерти не что иное, как насмешка над суетой мирской. Равнодушная насмешка сильного над слабым, вечного над преходящим.

Уже миновав галерею, услыхал знакомый скрип. Из кельи его святейшества выскользнуло существо, повадками удивительно напоминающее шакала. Да будет благословен нерадивый монах, поленившийся смазать ржавые петли. Он помог мне понять, что святой отец, даже пребывая в великом смущении и растерянности, необыкновенно предусмотрителен. Я буду шпионить за Девой, Эрчи будет шпионить за мной.

У подручного палача неплохое будущее, он делает карьеру прямо на глазах. Интересно, чем вызвана подозрительность его святейшества?

Уж не тем ли действительно, что узница, как ни странно в ее положении, доверяет больше палачу, а не исповеднику?

Вечером я отправился в старую часть города. Оставив позади лабиринт узких, заваленных мусором и нечистотами улиц, где теснились убогие лачуги, разыскал знакомую знахарку. Старуха время от времени оказывала мне мелкие услуги. Ее не смущало ремесло палача. Она охотно подсобила бы и сатане, если бы тот раскошелился.

На рассвете следующего дня знахарка принесла сонный порошок. Я бросил щепотку в вино и, выждав удобный момент, предложил Эрчи выпить за здоровье его святейшества. Польщенный малый осушил кубок. Вскоре он сладко посапывал, растянувшись на траве. Перетащив Эрчи в тень, я отправился в Квадратную башню.

Лицо Девы показалось мне осунувшимся. Похоже, этой ночью она не смыкала глаз.

-- Ты должна беречь силы,- сказал я, заметив нетронутую еду.- Иначе некого будет вести на костер,

- Мой милосердный палач, - насмешливо проговорила Дева,- посуди сам, разумно ли тратить время на такие пустяки, как еда и сон, когда жить осталось всего несколько дней. Впрочем, я не отказалась бы поспать, но...она глянула в угол,- там, в соломе, мыши...

Я засмеялся. Дева, сумевшая нагнать ужас на могущественнейшего владыку королевства, не отваживалась заснуть из-за каких-то безобидных тварей. Разве могла она быть после этого ведьмой?

- Могу дать тебе сонный порошок,- предложил я.- Мой подручный от него спит, как невинный младенец.

- Ты усыпил подручного? Зачем?

Я рассказал ей о беседе с магистром, сам удивляясь своей откровенности. Дева не могла причинить мне зла, я чувствовал это. В каждом человеке живет зверь. Дева казалась необычным человеком, я не мог разглядеть в ней зверя, как ни старался. Гораздо позже понял, почему...

- Значит, монах поручил главному палачу выведать тайну,- задумчиво проговорила Дева.- А если не удастся...

- ...Он найдет, как выместить на мне злобу. К тому же я был свидетелем его позора, святой отец, не прощает подобного.

- Не желаю, чтобы ты погиб. Зови монаха.

- Хочешь изменить своим устоям ради палача? - изумился я.

- Слишком мало в королевстве людей, которые не боятся магистра и знают ему истинную цену,- отозвалась Дева.- Нельзя жертвовать такими людьми. И не беспокойся о моих устоях, я скажу не больше чем нужно. У борова в сутане уже поубавилось спеси. Не могу отказать себе в удовольствии лишить его напоследок еще некоторых иллюзий...

Его святейшество не заставил себя ждать, однако явился в сопровождении двух здоровенных монахов. Оставив их за неплотно притворенной дверью, опасливо и подобострастно осведомился:

- Что ты хочешь поведать наместнику создателей на земле, женщина?

Не удостоив священника ответом, Дева вытянула руку, и стена темницы, тронутая рыжими пятнами мха, вдруг задрожала и стала прозрачной. Сквозь нее было видно пашни, далекий лес, источавшее бесконечный покой небо.

У меня перехватило дыхание. Магистр хрипло забормотал молитву.

- Ты веришь в чудеса, монах? - спросила Дева.

- Чудеса - удел создателей,- не слишком уверенно отвечал святой отец.Уж не возомнила ли ты, что это наваждение...

Ироничный смех удивительной узницы не дал ему договорить. Мягкий голубоватый свет струился из огромного квадрата. Пространство, представшее нашим глазам, словно сжималось; казалось, башня возносится все выше и выше. Люди превращались в подобие муравьев, река становилась синей нитью. И вот уже звезды стали заглядывать в окно, а твердь земная предстала пораженному взору совсем не такой, какой ее изображали на церковных росписях. Она была круглой, как гигантская сплющенная дыня. Напрасно вертел головой его святейшество в поисках согбенных тел создателей, удерживающих на своих плечах Землю. Ее окружала лишь черная, пронизанная острыми лучами звезд пустота.

- Эго ваш мир,- пояснила Дева.- А сейчас я покажу тот, откуда пришла. Он более древний, и люди там - другие.

...Звезды неслись навстречу, бесшумно, с невероятной скоростью. Вскоре у меня заболели глаза от бесчисленных ослепительных линий, в которые превратились светила. Линии сверкали, подобно молниям в ночи, пересекались, образуя меняющееся причудливое кружево. Потом кружево снова распалось на мерцающие точки звезд и мы увидели голубой шар. Он подплывал ближе, вращаясь и заполняя квадрат окна. Глаза мои жадно впитывали неиссякаемый поток чудес: пронизанные солнцем ажурные дворцы, летающие по небу колесницы, радужные струи высоких фонтанов, возле которых играли дети, лицами похожие на ангелов...

- Вот ответ, кто я и откуда,- тихий голос Девы заставил меня очнуться от грез.- Фанатики, убившие моего мужа, уничтожили не все блоки мощного синтезатора, размещенного экспедицией высоко в горах,- продолжала она непонятно.- Я сумела переориентировать их на свои биоизлучатели.- Дева осторожно провела пальцами по одному из браслетов, и сияние потускнело. Стена обрела прежнюю твердость.- Благодаря этому вы кое-что увидели...

Вздох, похожий на стон, заставил меня обернуться. У настежь распахнутой двери застыли телохранители его святейшества. Они походили на изваяния с остекленевшими, навыкате глазами и одинаково раскрытыми ртами.

...Разве мог я предположить, что совершаю благодеяние, опаивая простодушного Эрчи. На следующее утро башка его трещала, но все же Эрчи поднялся как ни в чем не бывало. А вот телохранители его святейшества так и не проснулись. По приказу магистра я удавил их той ночью. Лица монахов и после смерти не утратили выражения восторженного испуга.

И хотя я все еще убивал, не в состоянии противостоять воле жестокого магистра, крамольные сомнения уже пустили во мне корни. Вопросы, на которые искал и не находил ответа, жалили мозг. Шатаясь, как пьяный, бродил я по улицам, не в силах избавиться от видений, волшебный свет которых переполнял душу. Я не знал, чему верить - этим видениям или непреложности законов, на которых с малых лет зиждилось мое представление о сущем.

Мир был расколот в глазах моих, и не хватало сил, чтобы свести воедино разрозненные части. Мне хотелось выть и кататься по земле от сознания своего бессилия. Я жаждал истины.

...Оттолкнув гвардейцев, вступил в Квадратную башню, пробежал по крутым скользким ступеням и замер, услыхав знакомый голос. Священник опередил меня. Из темницы доносился его умоляющий шепот:

- ...Ты станешь королевой. Сановники, ученые мужи, народ, эти бесконечно плодящиеся черви будут почитать за счастье видеть тебя, припасть к твоим ногам. Нет, ты будешь больше, чем королева, ведь тебе покорны неземные силы.

- А куда денется столь горячо любимый тобою король? - со скрытой насмешкой спросила Дева.

- Что король?! - скрежетал ненавистно голос его святейшества.- У короля только войны и охота на уме. Да еще женщины,- святой отец хихикнул.Войны, охота и куртизанки - вот три вещи, которые не приедаются нашему монарху.

- И ты не отказался бы вкусить с монаршьего стола,- сказала Дева.Берегись, монах. Самый опасный из ядов- яд неутолимых желании.

- Еще вчера я думал, что знаю противоядие,- отозвался магистр.- Утешал себя тем, что королю доступны плотские наслаждения, а мне даровано сладчайшее бремя - служить недремлющим оком и карающей десницей создателей на земле. Ты отняла у меня создателей. Замени же их. Без них нельзя.

- А что ты требуешь взамен?

- Всего лишь снисхождения, о всемогущая.

- Всего лишь? - переспросила недоверчиво Дева.

- Если когда-нибудь сочтешь возможным...- нерешительно начал магистр, -...малейшая из твоих тайн могла бы меня осчастливить. То, как растворяют камень или вызывают движущиеся картины...

- Я думала, ты будешь претендовать на большее! - не без иронии заметила Дева.

- Но в этом - власть,- прошептал его святейшество.- Разве существует что-то больше и дороже власти?!

- Ты ничего не получишь, монах! - ответ Девы прозвучал четко, как пощечина.

- Почему? - вскричал магистр.

- Потому что величайшая подлость помогать чудовищу,- отвечала Дева. И еще потому, что завтра меня сожгут на костре.

Вступив в темницу, я увидел, как его святейшество пал на колени перед Девой. Он ползал по плитам, униженно моля ее не лишать себя жизни. Святой отец покрывал поцелуями подол ее рубахи, словно к алтарю протягивал руки к Деве.

- Смирись... королева... богиня...- бормотал он.- Разве можно обойтись без богов, без веры? И тогда Дева сказала:

- Нет бога выше человека. И нет сильнее веры, чем вера в человека. Только она спасет мир.

Его святейшество вскинул голову, заметил меня и отшатнулся, как от привидения.

...Священник торопливо прошуршал подошвами по ступеням. Кажется, он поскользнулся и упал где-то внизу. Я не глядел ему вслед. Его святейшества верховного магистра для меня отныне не существовало.

- Как можно верить в человека,- спросил я,- если он жесток, невежествен, глуп?

- Человек такой, каким хотят его видеть,- возразила Дева.- До сих пор ты глядел на людей глазами святого отца, глазами палача. Попытайся прозреть.

- Боюсь, это невозможно,- сказал я.

- Это трудно,- подтвердила Дева.- Все равно что родиться заново.

Из груди моей вырвался смех, горький и безнадежный. Не сразу удалось унять его. Наверное, этот смех звучал жутко. Я увидел испуг в глазах Девы. И рассказал ей об ущелье Трех Безумцев.

По древнему обычаю, когда умирает главный палач королевства, с помощью гигантских хитроумных приспособлений отодвигают тяжелый валун, закрывающий проход в скалах, и десять юношей, на которых пал жребий, опускаются в ущелье.

Итак, нас было десять, предстоял долгий путь, и каждый знал, что только у одного есть шанс его закончить. Мы жалели и ненавидели друг друга. Дно ущелья устилали мелкие камни. Сквозь них пробивались только редкие уродливые кусты, покрытые шипами. Ни ручья, ни птичьего гнезда вокруг. Лишь человечьи кости, выбеленные временем, как страшные вехи на тропе. Мы увидели первую груду, когда голод и жажда становились нестерпимыми. Черепа служили зловещим знаком. В ущелье Трех Безумцев можно было утолить голод и жажду единственным, страшным способом - уничтожая себе подобных. Мы брели от груды к груде, всякий раз оставляя на них новые останки, сатанея от крови, от безысходности своей участи, бросая друг на друга злобные взгляды. Больно вспоминать об этом... Однажды кто-то захохотал, безостановочно, хрипло, начал кататься по камням. Мы обошли стороной бьющееся в судорогах тело - безумие могло передаться остальным. Так случилось много лет назад, когда ущелье обрело свое жуткое название.

Постепенно нас становилось все меньше. Спустя несколько недель мы уже мало походили на людей.

Мне хотелось жить. Я был сильнее остальных, товарищи по несчастью чувствовали это. Пришел час, когда они накинулись на меня - вместе, стаей. Острым обломком камня я убил самого неосторожного. Голод заглушил в них остаток разума. Стая предпочла более безопасную жертву. Я выжил, добрался к выходу из ущелья, и монахи накинули на мои плечи пурпурный плащ палача.

У палача нет имени. Его имя высекают на валуне у входа в ущелье Трех Безумцев, как свидетельство того, что человек больше не принадлежит миру живых.

У палача нет прошлого. Его прошлое навеки погребено на зажатой скалами тропе, с которой не сводят пустых глазниц оскаленные черепа погибших.

...Дева была первой, кто услыхал от меня страшную исповедь.

- Какое имя высекли на валуне, когда ты стал палачом? - спросила она.

- Вир,- не сразу припомнил я.

- Ты вынужден был убивать, Вир,- проговорила ока.- Ты убивал других и себя, но все же остался человеком. Иначе не пришел бы сюда, не терзался, не презирал бы так проклятого монаха.

- Теперь он сделает все, чтобы покончить со мной,- сказал я.

- Ты должен жить, Вир! - отозвалась Дева.- Ты - сильный, гордый человек. И дети твои будут сильными и гордыми.

Она приблизилась, потянулась ко мне, и я ощутил на челе прикосновение сухих и горячих губ. И тут я понял, что ни за что на свете не смогу лишить Деву жизни. И не позволю сделать это другим.

- Не дам тебе умереть,- проговорил я. Она грустно улыбнулась, покачав головой:

- Я знала, что рано или поздно ты скажешь это, мой милосердный палач. Но я уже приняла решение, Вир, и не изменю его.

- Твой мир так прекрасен. Ты не можешь к нему вернуться?

- Могу,- равнодушно ответила она.

- И все-таки выбираешь костер... Не понимаю,- признался я.

Дева молчала, не сводя глаз с крохотного, колеблющегося пламени в глубине остывающего горна. Огненные точки вспыхивали в ее зрачках. Затем они затуманились и только по этому можно было догадаться, что Дева плачет. Она плакала беззвучно и неумело, стесняясь своих слез, как мужчина.

- Не на все вопросы можно ответить,- проговорила, наконец, Дева.- И не все поступки объяснить... Ты знаешь, здесь погиб мой муж. Он вел исследования в горах и, видимо, так же, как и я, недооценил коварства этой гадины в сутане. Муж был человеком увлекающимся, способным забыть об элементарной предосторожности. Горцы рассказывали, что его убили во время сна...

Губы Девы болезненно дрогнули, но она справилась с собой.

- Мне хотелось пройти по дорогам, где ступала его нога. Заглянуть в глаза людей, видевших его смерть. Я надеялась, что сумею разгадать смысл жестокости. Напрасно - у жестокости нет смысла.

- Горцы говорили - твои речи похожи на сказки.

- Сама не знаю, как это произошло. Однажды вдруг обнаружила вокруг себя множество лиц, завороженно внимающих каждому слову. Иногда мне кажется, эти речи и все, что я делала там, в горах, были попыткой отомстить за него. Если можно назвать местью желание сделать людей лучшими.

- Горцы запомнят Деву,- сказал я.- Почему ты не хочешь спастись?

- Я не могу спастись,- проговорила Дева.- Для тех, кто слышал меня, кто просил моей помощи, я была обыкновенной женщиной. Они верили, что могут стать такими, как я. Лучше умереть, чем разрушить эту веру. Стоит исчезнуть - и монах объявит меня духом, исчадием ада. Ведьма или дьявол способны уберечься от смерти, но еще никому из людей не удавалось бежать из Квадратной башни. Я погибну в огне, но останусь человеком в глазах горцев. Прощай, Вир!

- Прощай, Дева... - тихо ответил я.

...Как только вышел из башни, меня окружили гвардейцы. Спустя час я стоял на площади, прикованный к позорному столбу. Пронзительные глаза человека-змеи выглянули из-под капюшона, и скрипучий голос сообщил, что меня казнят завтра, вместе с ведьмой и еще каким-то клятвопреступником.

Протяжный трубный глас, возвещавший о начале казни, повис над притихшей толпой. Двойная цепь гвардейцев опоясывала помост и сложенную в отдалении высокую кучу хвороста. Воздух, несмотря на ранний час, казался сухим и прогорклым. Может быть, из-за мучавшей меня жажды: бдительная стража оказалась безжалостной к бывшему палачу.

Вооруженные монахи сняли с меня цепи и повели через площадь, ругаясь и расталкивая людей. У помоста я увидел Деву и приземистого крестьянина с дико блуждающими глазами. Лицо Девы казалось спокойным и бледным. Она смотрела на меня ободряюще, и я попытался улыбнуться. Взобравшийся на помост горластый монах нес что-то несусветное о наших прегрешениях. Толпа пораженно рокотала в ответ.

Под просторным навесом в противоположном конце площади восседали король и приближенные. Святой отец не сводил с Девы красноватых неподвижных глаз, в которых еще не остыл испуг.

- Когда подожгут хворост, дождись обильного дыма, - шепнул я Деве. Вдохни его всей грудью, наполни дымом легкие и, может быть, ты умрешь раньше, чем разгорится костер.

Я не был уверен, что она расслышала. Монах на помосте оглашал порядок казни. Вначале отрубят голову бывшему палачу, затем сожгут ведьму и повесят клятвопреступника. Услыхав свое имя, крестьянин тихо завыл.

- Ты!- сказал монах за спиной, ткнув меня под лопатку тупым концом копья. Бросив последний взгляд на Деву, я взошел на помост.

У плахи приплясывало, не в силах сдержать нетерпения, тщедушное существо в непомерно широкой накидке палача. Существо приподняло пурпурный край, из-под него показалась торжествующая физиономия Эрчи. Я взглянул на его святейшество. Тот едва заметно усмехался. Не сомневаюсь, это была его затея: подменить опытного палача кровожадным щенком, который будет убивать неумело и мучительно. Я склонил голову на плаху.

Эрчи сопел, с трудом занося над собой тяжелый двуручный меч. Краем глаза я заметил, как неуверенно подрагивает в его руках широкая полоса смертоносного металла...

В следующий миг шейные позвонки будто обдало кипятком. Что-то со звоном хрустнуло у самого затылка.

Я поднял голову и увидел низкорослого мучителя, замершего в обескураженной позе. Эрчи сжимал в руках косо обломленный остаток клинка. Другая, половина торчала из плахи. Произошло невероятное - меч сломался о мою шею.

По законам королевства меня полагалось освободить. Но у его святейшества имелись веские основания считать бывшего палача личным врагом. Для меня могли сделать исключение.

Выпрямившись, я наблюдал, как глухо и недовольно шумит толпа, не дождавшаяся кровавого зрелища. Монахи у помоста нервничали. Вокруг кресла королевской свиты заметно прибавилось гвардейцев. Святой отец шептал что-то, склонясь к уху короля. Тот морщился удивленно. После некоторого раздумья кивнул.

"Виселица!" - злорадно шелестело в толпе.

Два дюжих заплечных дел мастера поднялись на помост, брезгливо переступив через съежившегося Эрчи, и повели меня к виселице. Они торопились. Толстая веревка упала на плечи. Палачи осмотрели петлю, проверили крепость узла. Хотели завязать глаза, но я воспротивился, и они не решились спорить.

На площади стало тихо. Где-то в толпе плакал грудной ребенок.

Мощным ударом палачи выбили из-под меня дощатую подставку. Тело рухнуло вниз, шершавая петля резанула подбородок, и... я стал на ноги. Оборвавшаяся веревка болталась под перекладиной.

Разом ахнули сотни глоток. И тут же гром возмущенных криков, проклятий, пронзительный свист накатился на помост. В палачей летели камни и гнилые овощи. Невдалеке, упав на колени, корчился и рвал на себе волосы Эрчи.

Сияющие глаза Девы нашли меня. Я все понял. Только ей под силу было выхватить меня из объятий смерти, хотя самой осталось жить мгновения. Губы Девы шевелились. В шуме, сотрясавшем площадь, я не. мог различить слов, но догадался, почувствовал их сердцем: "У тебя будут сильные, гордые дети, Вир!.."

Святой отец безуспешно пытался укрыться от разъяренного взгляда короля. Палачи смотрели на меня с суеверным ужасом. Страх светился и в глазах его величества, торопливо взмахнувшего рукой с зажатой в ней перчаткой. С меня сняли петлю, развязали сведенные сзади руки. Я был свободен.

Толпа расступилась, молча и покорно давая дорогу. За спиной потрескивал поджигаемый хворост. Я не оглядывался. Не хотел, чтобы монахи видели слезы на моих щеках. И все же не выдержал, рванулся назад, услыхав короткий сдавленный крик. Чьи-то руки мягко удержали меня. Эти же руки немного погодя вложили в ладони хлеб и кувшин с молоком.

- Она погибла достойно, как настоящий человек! - сказал старый горец.

Горянка с ребенком на руках, приблизившись ко мне, проговорила:

- Мы знаем о тебе. Она посылала нам весточки из темницы. Мы - друзья твои, Вир.

Ребенок ее смеялся и протягивал мне ручонки. Мы пошли прочь с площади. Так я снова стал Виром, свободным человеком.