"Антикиллер-2" - читать интересную книгу автора (Корецкий Данил)

Глава четвертая. НРАВЫ УГОЛОВНОЙ СРЕДЫ

В любой сфере человеческой жизнедеятельности существует множество достаточно устойчивых нравоучительных сентенций, изначально предполагаемых правильными, но на самом деле таковыми не являющимися. В юриспруденции к ним относятся утверждения типа: «Жестокость наказания не способна предотвратить преступление», «Смертная казнь – нарушение прав человека», «Преступники – такие же люди, как и все остальные»...

В основе перечисленных высказываний лежат прекрасные человеколюбивые чувства и высокоидейные побуждения, они подкрепляются аморфными, расплывчатыми и малоубедительными аргументами и никем не подтвержденными фактами, например, таким, что в средневековом Париже воры-карманники якобы активно опустошали карманы горожан, собравшихся поглазеть на казнь очередного разбойника.

Но абстрактный гуманизм, как водится, превращается в свою противоположность: российское государство расплодило невиданное числом чрезвычайно жестоких преступников, беспрепятственно расправляющихся с ни в чем не повинными гражданами под благожелательный аккомпанемент разномастных «борцов за права человека», отличительной чертой которых является, с одной стороны, ущербность, страх перед властью и полная личная никчемность, а с другой стороны – завышенный уровень притязаний, разницу между которыми они и компенсируют вроде бы оппозиционной правозащитной деятельностью.

Между тем многочисленные туристы, побывавшие в последние годы в Саудовской Аравии или Объединенных Арабских Эмиратах, взахлеб рассказывают о полном отсутствии там преступности и связывают это не с чьей-то правозащитной трепотней или «хорошей профилактической работой», а с беспощадным исламским законом и сохранившейся практикой публичных казней.

Утверждение о том, что все люди одинаковы и преступник ничем не отличается от добропорядочного законопослушного гражданина, относится к одной из вышеупомянутых сомнительных истин. И дело даже не в том, что одни люди с легкостью, не испытывая угрызений совести, совершают такие злодейства, о которых нормальный человек не может даже подумать без содрогания. Дело в том, что наряду с обычным человеческим обществом, параллельно, а часто и пересекаясь с ним, существует огромный и жуткий уголовный мир. В нем правят бал вовсе не «обычные» люди, такие, как мы с вами, а биологически схожие с людьми, но совершенно другие в социальном смысле существа, создающие свою субкультуру, собственную мораль, особые правила и нормы поведения.

Преступники создали свой сленг, который не понимают нормальные люди. «Блатная феня», или «музыка» – это особый язык, на нем нельзя разговаривать о возвышенном или прекрасном, у него совершенно другие задачи и специфическая смысловая нагрузка, поэтому Татьяна Ларина и превращается в воровку и проститутку, Евгений Онегин – в «идейного шпанюка», а Гамлет – в крутого блатаря.

Они разработали систему татуировок, несущих немаловажную коммуникативную нагрузку: характер, расположение и содержание картинок отражают криминальную биографию их носителя, его преступный опыт и положение на иерархической лестнице, это своего рода паспорт, удостоверение личности, опознавательный знак, по которому угадывают своего.

Избыток свободного времени и недостаток свободы делают людей чрезвычайно изобретательными, поэтому зеки придумали тысячи всевозможных ухищрений: «мастырок», «примочек», «подлянок», «заморочек», направленных на то, чтобы увильнуть от работы, попасть в больницу (они ласково называют ее больничкой), уйти в побег, провести время и развлечься, наказать сотоварища за какой-то подлинный или мнимый проступок, поглумиться над администрацией, поддержать посаженных в карцер, просто выделнуться и показать свой характер.

Несмотря на режимные мероприятия, камеры тюрьмы или следственного изолятора общаются между собой с помощью зековского телефона – приложенной к стене или трубе кружке, выкриков в заплетенное проволокой и закрытое решеткой и «намордником» слепое окно, оставленной в прогулочном дворике малевки, для более материального общения они соединены «дорогами» из ниток, по которым «гоняют коней» – передают записки, чай, деньги, наркоту... Администрация регулярно обрывает нитки, но они появляются вновь, словно паутина, без конца воспроизводимая не знающим усталости пауком.

Существует связь даже между зонами, расположенными в разных концах страны: очередной этап приносит то «постановочное письмо», то деньги в общак, то устное сообщение для Смотрящего, то решение последней сходки... Если надо передать чтото очень важное или расправиться с укрывшимся за решеткой иудой, с воли направляется «десант» – специально подобранный человек умышленно «берет срок» и выполняет поручение «бродяг».

Уголовный мир – неважно, в зоне ли, на воле – живет не по законам Госдумы или президентским указам, а по своим «законам», «понятиям», решениям сходок. И эти правила соблюдаются куда строже писаных официальных постановлений. Больше того, в последнее время они вытесняют настоящие – слабые и бездействующие законы. Уже вполне легальные бизнесмены при возникновении материального спора обращаются не в арбитраж с его многомесячной волокитой и зачастую неисполняемыми решениями, а к авторитетам, которые без всякой бумажной карусели и переносов заседаний разрешат спор на месте, с гарантией обязательного исполнения.

Так бизнес сливается с криминалом, «черные», плохо отмытые деньги направляются на политическую борьбу, в кресла руководителей фирм, мэров, губернаторов, президентов в изобилии плодящихся банановых суверенных республик усаживаются деятели, чьи отпечатки пальцев еще хранятся в дактилоскопических картотеках органов внутренних дел, хотя и имеют тенденцию к постепенному исчезновению из оных.

«Блатную музыку» все чаще можно услышать не только в бытовой сфере, но и в коридорах Госдумы, аппарате правительства, президентском окружении. Наряду с этим все чаще отклоняются законопроекты о борьбе с преступностью и укреплении правоохранительных органов, все чаще принимаются законы, прямо или косвенно выгодные «братве», «бродягам» или слегка замаскированному «черному бизнесу». Открыто создаются «фонды помощи осужденным», представляющие собой не что иное, как легализованные воровские общаки. Утверждение о том, что преступники такие же люди, как все остальные, – из того же ряда, потому что выгодно криминалитету.

Светка и Зойка познакомились на зоне, в детской колонии с неудобоваримым названием «Воспитательно-трудовая колония для несовершеннолетних осужденных женского пола». Слово «трудовая» впоследствии из названия выпало, все остальное осталось. Очевидно, придумать другой вариант было трудно: «колония для девочек» – явно не годилось, потому что девочек в буквальном, физиологическом смысле этого слова здесь не было, а если иногда и попадались, то наличие небольшого клочка плевы превращало их жизнь в кошмар, ибо служило упреком всем остальным обитательницам зоны и подтверждало правоту воспитательниц, что не все начинают трахаться, едва поднявшись с горшка.

Мириться с такой явной несправедливостью несовершеннолетние осужденные женского пола не могли и расставляли все по местам, объявляя добродетель пороком и строго наказывая за него. Девственница объявлялась «соской», ибо другого способа сохранить невинность, по мнению здешних обитателей, не существовало, и, хотя основной состав вовсе не чурался орального секса, равно как и анального, группового и лесбийского, получившая такой ярлык новенькая становилась существом униженным и презираемым. Ее избивали, ставили на колени, рвали за волосы, заставляли лизать ноги или заднепроходное отверстие, мочились на несчастную, насильно накалывали точку возле рта или над глазом – позорящий знак «вафлистки». Не говоря уже о том, что сам предмет, послуживший основанием к гонениям, уничтожался самым варварским и жестоким способом.

Зойка, на свою беду, оказалась девственницей. Если бы Светка узнала об этом заблаговременно, она подсказала бы, как надо себя вести. Но вышло по-другому. Вечером, после отбоя, новенькая была поставлена для «проверки на вшивость». Это своего рода «прописка», но в отличие от мальчишеских зон испытуемой не загадывают загадки, не устраивают подлянок с «играми», не выписывают «морковки», «макаронины» или «хлысты». Просто определяют, чем дышит новенькая, и в зависимости от этого определяют ей место в зоновской иерархии.

Дело в том, что среда осужденных, как, впрочем, и любая другая, неоднородна. Во главе стоят «шишки», потом идет основная масса «правильных» девчонок, или «пацанок», ниже стоят презираемые «шкуры», которые, в свою очередь, делятся на три масти: «машек», «чушек», «задрочек». «Машки» – это слабохарактерные или физически слабые девочки, которые не могут за себя постоять. С ними никто не считается: отталкивают назад в любой очереди, отбирают передачи, могут и в хрюк втереть. Но они стоят выше двух остальных категорий, над «чушками».

«Чушки» – это те, кого умышленно опустили, «опомоили», «опарафинили». В принципе они ничем не отличаются от своих сверстниц, но либо допустили какую-либо ошибку, именуемую здесь «косяком», либо совершили привычный, но недопустимый в неволе поступок. Например, воровка шепнула что-то у товарок. Она с малолетства знает, что красть плохо, но все равно ворует. Однако, позарившись на добро другой зечки, она узнает, насколько плохо воровать у своих. Мало того, что изобьют до потери пульса, так еще сунут головой в парашу, или вымажут дерьмом, или еще что-либо подобное утворят... И все! Сколько ни сиди – на малолетке ли, на взросляке, никогда тебе не стать равной с остальными, всегда и везде ты презираемое, второсортное существо.

В отличие от «машек» и «чушек», «задрочек» можно узнать с первого взгляда. Потому что это по жизни лентяйки и грязнули. У них грязные потрепанные пятки, сальные волосы, разрушенные зубы и дурной запах изо рта, порванные чулки, провонявшая потом, неглаженая одежда. Если «задрочка» возьмется за ум и примется следить за собой, у нее есть шанс постепенно поднять свой социальный статус и выйти из числа «шкурок». Но такое случается нечасто. Обычно они смиряются со своим положением и не пытаются изменить его.

После «проверки на вшивость» новенькая может стать «правильной» девочкой, а может оказаться среди «шкурок». Зойку проверяли, как обычно, после отбоя. В длинном помещении отряда с рядами железных двухъярусных кроватей, именуемых на жаргоне «шконками», как и положено, выключили свет, но яркий свет ртутных фонарей проникал сквозь раздвинутые занавески, разжижая сумрак и позволяя различать очертания фигур несовершеннолетних зечек, толпящихся вокруг места «прописки».

Кто-то зажег свечу, и в призрачном свете колеблющегося огонька темные фигуры обрели белые и маловыразительные лица, на которых лежала печать жадного любопытства. Ссутулясь и сцепив пальцами руки, Зойка настороженно стояла в углу актива, вокруг уверенно и властно расселись на кроватях и табуретках «шишки» – неформальные лидеры отряда.

Кряжистой мужеподобной разбойнице Оле Песковой уже исполнилось девятнадцать, но за хорошее поведение ее не стали переводить на взросляк и оставили доматывать оставшийся год на детской зоне, рядом грациозно откинулась на матраце красивая, со стройной фигурой Люда Кислова – Маркиза, по которой сохли больше половины девчонок, а Надя Дугина даже вскрывала из-за нее вены, самая хитрая – Нелька Лупоглазка подобралась к новенькой сбоку и пытливо разглядывала ее, усиливая Зойкину неуверенность и предчувствие чего-то недоброго. Приблатненная Валентина Гусакова по прозвищу Жало широко расставила крепкие кривоватые ноги, оперлась ладонями на колени и тоже буравила прописываемую маленькими наглыми глазками.

Чуть в стороне толпились не входящие в «верхушку», но приближенные к ней «правильные девчонки», среди которых находилась и Светка, остальные наблюдали за действом издали, со своих шконок. У самой двери, в «шкурном» углу, притаились «чушки» и «задрочки», затаенно ожидающие, чтобы новенькая провалила «проверку» и была брошена в их куток.

– Как зовут? Откуда родом? – спросила Пескова, которую называли Олегом Ивановичем. Она была коротко острижена, затылок и виски высоко подбриты. Тельняшка без рукавов и обрезанные по колено тренировочные штаны составляли ее наряд. На левом предплечье наколот спасательный круг с лодочкой под парусом внутри, на круге написано «ЯХТА». Зойка подумала, что мускулистая девушка имеет какое-то отношение к морю, и ошиблась – аббревиатура расшифровывалась «Я хочу тебя, ангелочек», а сам знак являлся обозначением кобла.

– Зоя Муравлева, из Тиходонска, – тихо произнесла Зойка и, предположив, каким будет следующий вопрос, продолжила: – Статья сто сорок четвертая, часть вторая, срок – два года.

Она снова ошиблась. Все официальные сведения, содержащиеся в личном деле вновь прибывающей, непостижимым образом сразу же становятся известны всей зоне. При «проверке на вшивость» выясняются скрытые факты и обстоятельства.

– На суде раскололась? – спросила Жало и ударила новенькую по сцепленным впереди ладоням. – Стой ровно, колхоз!

Зойка опустила руки и затравленно кивнула:

– Все в сознание были. Пацанов с вещами взяли и у меня два кольца нашли...

– Ну и дура! – осудила Лупоглазка. – Никогда в сознанку не иди! Нелька гордилась своей хитростью и любила хвастать, как заморочила голову следователю. Правда, ровно никакой выгоды от этого она не поимела.

Маркиза вытянула вперед красивую ногу, обутую в розовый тапок с помпоном – предмет запрещенный и подчеркивающий исключительность его обладательницы. И бигуди в коротких по правилам внутреннего распорядка волосах практического значения не имели, но демонстрировали, что она красавица и даже в условиях зоны следит за собой.

– Где жила, с кем кентовалась? – промурлыкала примадонна зоны, задирая розовым помпоном подол форменной юбки новенькой. Зойка сжалась и отшатнулась.

– Стой на месте, сука! – рявкнула Кислова и больно пнула Зойку в колено. Миловидное лицо исказила гримаса бешенства, будто сквозь благопристойную маску проглянула ее настоящая сущность. Собственно, так оно и было. Маркиза отбывала восьмилетний срок за убийство из корыстных побуждений. Она топором зарубила своего приятеля, чтобы забрать у него десять миллионов рублей.

На суде, сделав с помощью жженой бумаги и отварного бурака броский макияж, Кислова вела себя не как подсудимая, а как актриса, исполняющая главную роль в художественном фильме. Роль красивой, воспитанной и чистой девушки, случайно оступившейся в жестокой и несправедливой жизни. Публика в зале, естественно, не могла знать, что в перерывах солдаты конвоя в очередь приправляют ей минет, но образ все равно портила непроизвольная мимика, невзначай слетающие с языка вульгарные словечки и прорывающаяся наружу порочность натуры.

Когда мать убитого с плачем рассказывала, каким хорошим парнем был ее сын, Маркизу разобрал смех, и она низко нагнулась, пряча лицо за ограждающим скамью подсудимых барьером. Очередной свидетель характеризовал Кислову как шалаву, шляющуюся с неграми по барам. Тут Маркиза гневно вскочила. Лицо выражало крайнюю степень возмущения, ноздри гневно раздувались.

– Я протестую! – громко выкрикнула она. – В то время как правительство и весь советский народ исповедуют принцип пролетарского интернационализма, никто не имеет права упрекать меня в дружбе с гражданами африканских государств!

Но благоприятного впечатления Кислова на состав суда не произвела и получила восьмерик – почти предел для несовершеннолетних.

– Отвечай, мандавошка! – Она пнула Зойку еще раз.

– Жила на Богатяновке... С Галкой Длинной ходила, с Рамой... Попугая знала, Рынду...

– Скажи, Светик, кто они такие? – промурлыкала прежним тоном Маркиза, обращаясь к землячке проверяемой. Таков был обычный порядок. Напрямую друг друга девчонки могли и не знать, но общие знакомые должны были объявиться обязательно, и, если они окажутся авторитетными, это будет довод в пользу новенькой.

Светка на минуту задумалась; Ни Галку Длинную, ни Раму она не знала и никогда о них не слышала, только Попугай – тощий придурок с идиотским панковским гребнем – путался пару раз под ногами, по отзывам подруг он был полным ничтожеством и импотентом. Но сказать так, значило здорово осложнить жизнь новенькой. А Зойка ей понравилась. Во-первых, статьей – сама Светка тоже сидела за соучастие в кражах. Во-вторых, внешностью – правильные, хотя и мелковатые черты лица, тоскливые карие глаза... К тому же землячка, а в зоне это много значит, даже если живешь в сотне километров друг от друга – уже «земели», а тут из одного города...

– Правильные девчонки, – ответила она. – И пацаны деловые.

– Ну ладно... Маркиза как будто потеряла интерес к происходящему.

– С ментами по воле гужевалась? – спросила Лупоглазка.

Зойка испуганно закрутила головой.

– Предъявы к тебе у кого-нибудь есть? – пробасила «Олег Иванович».

– Нет...

– В «хате» тебя не парафинили? – с кривой усмешкой поинтересовалась Лупоглазка.

– Нет...

«Проверка на вшивость» обещала благополучный конец. Интерес к действу начал угасать.

– А целка у тебя есть? – вдруг спросила Маркиза, и «Олег Иванович» насторожилась.

Зойка покраснела.

«Нет! Говори – нет!» – заподозрив неладное, мысленно подсказывала Светка. Главное сейчас проскочить, потом проткнешь ее тихонько, никто и не узнает... Но новенькая совета не услышала.

– Есть, – тихо произнесла она, совершив тем самым главную свою ошибку. Послеотбойная тишина взорвалась яростными криками.

– Соска!

– Вафлерша!

– Помойная пасть!

Маркиза пнула Зойку в живот. Жало вцепилась в волосы, Лупоглазка изо всех сил молотила по спине.

– Паскуда! Минетчица! Параша!

«Олег Иванович» порылась в тумбочке и не торопясь извлекла столовую ложку.

Новенькую свалили на пол и пинали ногами. Она перекатывалась с боку на бок, поджав ноги к животу и закрыв голову руками. «Олег Иванович» внимательно осмотрела ложку, будто хирург проверял инструмент перед операцией.

– Разложите ее!

Новенькую повалили поперек кровати, задрали к голове юбку, сорвали грубые казенные трусы. Парализованная ужасом Зойка не сопротивлялась.

– Показывай свою поганую минжу!

«Олег Иванович» расставила белеющие в полумраке Зойкины ноги и подняла их кверху, как будто гинеколог смотрел пациентку на своем кресле. Глаза кобла лихорадочно блестели, на лице выступили капли пота. Маркиза внимательно наблюдала и чуть заметно улыбалась. В отряде наступила тишина, только в «шкурном» кутке оживленно шептались.

«Олег Иванович» нацелилась черенком ложки, зачем-то пощупала съежившуюся сухую плоть влажной рукой, сделала резкое движение. Зойка закричала, Жало туг же ударила ее по лицу, и крик оборвался. Кобел, сопя и причавкивая, долго возился ложкой во чреве новенькой. Маркиза внезапно громко расхохоталась:

– Ты чего, Олька, аборт ей делаешь? Здорово похоже...

Лупоглазка стащила через голову майку, расстегнула лифчик, обнажая дрябловатые груди. Вокруг сосков синели неровные буквы, образующие довольно традиционную надпись: «Только для Тебя». Неторопливо сбросив юбку, она сняла трусы и кокетливо повертела низко посаженным задом. Над лобком у Нельки красовалась еще одна надпись: «Добро пожаловать». Она получила свой трешник за злостное хулиганство, отличающееся особым цинизмом.

– Давно мне жопу не лизали! – объявила она и выразительно посмотрела на корчащуюся от боли Зойку. – Да и поссать хочется... Маркиза сбросила тапки и выставила ноги.

– Вначале пусть мне пятки оближет...

На пути в «чушки» Зойке предстояло выдержать много унизительных процедур, но вмешалось провидение – от двери послышался короткий свист и приглушенный крик:

– Атас, обход!

Все мгновенно разбежались, попадав на свои шконки. Свеча будто сама собой потухла, оставив предательский запах тлеющего фитиля. Его и унюхала Бомба – здоровенная, с трудом протиснувшаяся в дверь прапорщица со зверским выражением, навечно оттиснутом на всегда недовольном лице.

– Кто тут свечки жжет?! – гулко грохотнул гулкий утробный голос. – Куда смотрит актив? Где старшина, где СПП?

Активистки голоса не подавали. С самого начала «проверки на вшивость» они тщательно делали вид, что спят крепким и глубоким сном.

– Смотрите! – пригрозила инспектор по надзору. – Еще раз шебурхнетесь, пять очков с отряда сниму!

– Повезло тебе, мурловка! – зло прошипела Лупоглазка. – Ничего, завтра продолжим!

Но завтра Светка подошла к Жало и Маркизе, курившим у ветхой, покрашенной поверх ржавчины пожарной бочки.

– Слышьте, пацанки, я в эту новенькую влюбилась, – сразу заявила она.

– Хочу взять ее «половинкой». А то год без «семьи» отчалилась, надоело...

Надо отметить, что атмосфера в женских колониях имеет свою специфику. То, что мужик может отбывать срок, считается в столетиями репрессируемой России делом обычным. Залетел по малолетке, освободился, отслужил в армии, поступил работать, снова залетел, вышел, женился, родил ребенка, возможно, опять залетел... В некоторых социальных группах отсутствие судимости у мужика расценивается как исключение из общего правила. На то он и мужик, чтобы сидеть. Он мотает очередной срок, а жена справно шлет посылки да приезжает на длительные свиданки, привозя домашнюю снедь да собственную волосатку. Пока это ей не осточертевает, но терпение у баб долгое, только к четвертой, а то и пятой отсидке рецидивист становится холостяком.

К бабам такой терпимости не имеет ни общественное мнение, ни сами мужики. Если женщина попала в зону, это считается позором и для нее, и для семьи, отбывает срок она, как правило, разведенкой. Поэтому компенсирует одиночество здесь же, сходясь с товарками в горькой лесбийской любви. Женские семьи в зонах бывают покрепче, чем те, что на воле, а уж страсти в них кипят на свободе невиданные. Убийства из ревности, самоубийства из-за неразделенной любви, изощренная месть сопернице...

На зоне для малолеток эти процессы выглядят особенно обостренно. Компенсируя отчужденность от общества, несовершеннолетние зечки придумывают свой мир, в котором они кристально чисты и ни в чем не виноваты. Приговор оказывается или злонамеренной козней врагов, или печальным и запутанным недоразумением, или результатом принятой на себя чужой вины. Лишение невинности в их рассказах происходило на крахмальных простынях в шикарном отеле или спальном купе бешено летящего в ночь курьерского поезда, по безумной любви к ослепительному и благородному красавцу.

Любовь здесь возводится на пьедестал, одна из распространенных татуировок – иконизированный образ возлюбленного с надписью типа: «Да святится имя твое, Толик». Влюбленную не смущает, что Толик – полудебильный наркоман с двумя судимостями, постоянный клиент венерического диспансера, давно забывший о ее существовании. Влюбленной нужен не столько Толик, сколько она сама, отраженная в Толике. И письма, которые она пишет себе от его имени, поддерживают ее силы и надежду на освобождение. Лесбийская семья на малолетке процветает еще сильнее, чем на взросляке.

Поэтому просьба Светки имела основания для понимания, хотя и вызвала раздражение у Маркизы:

– Тебе чего, правильных девчонок мало? Хочешь с офоршмаченной связаться?

– Ее не форшмачили! – быстро сказала Светка. Это было очень важно, и она оказалась права: приход надзирательницы накануне спас Зойку от перевода в категорию «чушек». Формально она осталась чистой.

– И верно, – неожиданно поддержала ее Жало, хотя на эту «неожиданность» Светка и рассчитывала: она знала, что Валька Русакова завидует внешности Маркизы, а потому испытывает к ней глухую, тщательно скрываемую неприязнь. – «На вшивость» она проверилась нормально, а что целка, так сама объявилась!

– Как сама? А кто у нее спросил? – начала заводиться Маркиза.

– Ты спросила, она ответила! – отрезала Гусакова повышенным тоном. Лицо ее покраснело. Кроме авторитета, здесь многое решала грубая физическая сила. А выстоять против Гусаковой шансов у Людки не было.

Маркиза выдохнула дым Светке в лицо и расслабилась.

– Харэ. Не будем «опускать». Пусть живет правильной девчонкой.

Судьба Зойки была решена. К неудовольствию «шкур», она осталась в чистой части отряда, поселившись над шконкой Светки. По установившейся традиции «правильные пары» не занимались сексом прилюдно: с верхней кровати спускались простыни и заправлялись под матрац нижней, образовывая шатер, с трех сторон закрывающий происходящее. С четвертой стороны находилась стена. Так создавалась иллюзия уединенности. «Влюблешки» обычно не делились на «ковырялок» и «давалок», почти все были «взаимщицами», поочередно выполняя то мужскую, то женскую роль. На жаргоне это называлось «синтетика».

Шатер из простыней не обладал звукоизоляцией. Горячие девчонки кричали, визжали и плакали за непрочными полотняными стеночками, сотрясая двухъярусную шконку так, что весь отряд мог на слух воспринимать подробности процесса их соития. «Страдалки» отчаянно завидывали и, забравшись под одеяло, занимались мастурбацией. Но правила приличия при этом не нарушались.

На виду использовали только «шкур». «Олег Иванович» раздевалась догола, обнажая криво вытатуированный внизу живота мужской половой орган, явно преувеличенных размеров, и вразвалку направлялась в «шкурный» куток, держа в руке деревянного двойника своей татуировки. Добычей кобла и отрядных «ковырялок» становились «машки» или «чушки», «задрочками», понятное дело, брезговали. На очередную жертву «Олег Иванович» набрасывалась как зверь: рычала, стонала, кричала, остервенело молотя деревянным пестиком в живой ступе, которая зачастую не выдерживала такого обращения и заливалась кровью.

Маркиза бесстыдно расставлялась на своей кровати, а одна или сразу две «шкурки» вылизывали ей чувствительные места. Ее это особенно не заводило, она только улыбалась презрительной улыбкой и, казалось, ловила кайф не от ощущений, а от унижения «чушек». Кстати, несмотря на влюбленность многих «правильных» девчонок, постоянной «половинки» у нее не было.

А Светка и Зойка не отличались особым темпераментом, поэтому никаких африканских страстей в их «семейном» шатре не разыгрывалось. Иногда для порядка лазали пальцами друг в друга, но постепенно перестали делать и это. Имитировать семейную жизнь, впрочем, было необходимо, поэтому они регулярно занавешивались и лежали голыми, вяло раскачивая шконку и перешептываясь «за жизнь».

Светка отбывала трешник, год она уже разменяла. Зойке предстояло размотать два года. В принципе они могли освободиться одновременно по сроку, если не уходить на УДО. Взысканий у Светки не было, и она подумывала о том, чтобы «откинуться» до срока, хотя у «правильных» девочек это считалось западло: надо отбывать срок «звонком» – сколько написали в приговоре, столько и отсидеть, чтобы не зависеть от ментов и не заискивать перед ними. Обе понимали: если Зойка останется одна, без поддержки, ей придется плохо.

– Ништяк, продержусь, – бодрилась она. – Возьму вилку и воткну какой-нибудь падле в ливер!

– И по новой раскрутишься...

– Ну в руку воткну, пусть в ДИЗО подержат... Пересижу. – Обе подавленно замолчали.

Снаружи, за полотняными стенами «семейного шатра» громко рассказывала историю своей жизни Маркиза.

– Я на суду была как картинка... Накрасилась, в камере мне лучшие вещи дали... Как спустят в перерыве в «козлятник», сержант из конвоя чуть на меня не кончает! «Дай, – говорит, – хоть на пол шишки вставлю, я тебе тут же побег устрою!» А я ему отвечаю: «Ты лучше, козел, своим солдатикам повставляй на полную!»

Все понимали, что Маркиза нагло врет. Поссоришься с конвоем, и дело – труба. Не выведут тебя в туалет, обоссышься, и никакие «лучшие платья» не нужны. Да и другие рычаги у них есть, чтобы небо с овчинку сделать. Поставят, к примеру, автозак на солнце и продержат тебя в нем лишний час... Или на морозе... Или сигареты отберут. А тут наоборот – соснешь пару-тройку раз, пачка в кармане, кури сколько хочешь...

Солдаты голодные, до мохнатки злые и своего добиваются где угодно: в автозаке, пока в суд везут, и то норовят отросток через решетку просунуть, а уж на этапе в вагонзаке... Зато уж потом, когда в зону попали, про бабью радость можно забыть. Здесь и начальник – женщина, и заместители, и начальники отрядов, и воспитатели – словом, весь персонал. Только коблы с татуировками и деревянными елдаками... Деревяшка – она и есть деревяшка, под нее только «шкуры» попадают. В «семьях» любовно шьют маленькие мешочки, наталкивают их горячей кашей – и пошло дело! Только каша не всякая годится – гречневая или лучше перловая, они форму держат. А пшенка или манка... От них никакой пользы!

– Я за что его убила? – продолжала распространяться Кислова. – За измену. Он за моей спиной с одной шалашовкой спутался. Я и не выдержала...

Это тоже была ложь. Она толкнула фуфло, будто знакомые ребята могут задешево пригнать из Германии хорошую машину. Приятель принес деньги, положил пакет на стол, а Маркиза протягивает ему шампунь: вымой голову, волосы грязные... Он и пошел мыть. Думал, наверное, что после этого она ему даст. Намылился, открыл по какому-то наитию глаза, а в зеркале Маркиза с перекошенной харей и занесенным для удара кухонным топориком... Хрясь! И разрубила грудную клетку. Он в горячке оттолкнул ее и выбежал из квартиры, еще пакет успел схватить... А на улице упал и через пару часов умер в больнице. Но дать показания успел... Светка сняла простыни.

Маркиза сделала приглашающий жест.

– Идите, девочки, послушайте про мою судьбу...

– Сейчас, Люда, идем, – ответила Светка.

На соседней шконке Жало за пару банок консервов делала наколку одной из «машек». Три обычных иголки были связаны белой ниткой, Жало окунала острые концы в банку с тушью и наносила очередную точку. Точки должны были образовать яблоко с черенком и листиком, под ним курчавилась надпись: «Петя, 1 января 1993 г.» – дата, когда неизвестный Петя сломал «машке» целку. На лежащем рядом образце яблоко выглядело красивее и ровнее, чем на девичьем бедре.

Это дело обычное: чтобы сделать хорошую наколку, нужен большой опыт и крепкая мужская рука. В женских зонах картинки гораздо примитивнее, да и выполнены намного грубее. А у малолеток опыта и вообще с гулькин хрен... Поэтому чаще колют тексты или хитроумные сокращения с двойным смыслом, например «Лебеди». При чем здесь птицы? Да ни при чем. На самом деле это значит: «Любить его буду, если даже изменит». Или на внутренней поверхности бедра банальное: «Только для мужа». И стрелочка, чтобы никто не засомневался, что именно имеется в виду. Противоречивость надписей никого не смущает: на левой ляжке можно пригласить всех: «Добро пожаловать», а на правой предупредить: «Посторонним вход воспрещен».

Светке еще на воле один мужик наколол на жопе мушку, больше она украшаться не хотела. В зоне оно вроде как престижно и авторитету способствует, только домой вернешься, а там все по-другому: разденешься, и сразу видно, что срок мотала. По-хорошему, с наркозом, сводить их очень дорого, девчонки мешают марганец с серой, мочат водой и прибинтовывают к нужному месту – слой кожи и разъедает... Со второго-третьего раза можешь отделаться от своей красоты, только рубец-то все равно на всю жизнь останется. Потому она и Зойку отговаривала, но та, дуреха, решила на бедре наколоть тюльпан, обвитый колючей проволокой, – это означает, что шестнадцать лет исполнилось в зоне.

«Семья» у Светки с Зойкой оказалась крепкой, за год ни разу не поссорились. Перед тем как Светке уйти на УДО, они с «половинкой» порезали пальцы, смешали кровь, накапали на бумажку с клятвой верности друг другу, а бумажку сожгли и пепел развеяли по зоне. Теперь они по зоновским понятиям стали как родные. И одна ни при каких обстоятельствах не могла предать другую.

Приятель Кривули Каратист оказался действительно здоровенным парнем – под метр девяносто и за сто килограммов веса.

– Сергей, – представился он, пожимая руку Алексу. Кривуля одобрительно наблюдал за процедурой знакомства. Он знал, что это очень важный момент, много значащий для будущего дела. Да и Алекс вдруг ощутил, что треп кончился, он вплотную подошел к черте, за которой обратного хода не будет. Внезапно делать последний, решающий, шаг расхотелось.

– По граммулечке? – предложил Кривуля.

Знакомство состоялось в массажном кабинете спортивного комплекса «Прогресс». Раньше он располагался в небольшом закутке перед входом в сауну, но недавно со стороны парка возвели пристройку, и теперь хозяйство Кривули значительно расширилось: просторный холл, кабинет, приемная, раздевалка... В пристройку можно было войти из парка и из основного здания, но последнюю дверь массажист запирал изнутри и пользовался ею только тогда, когда надо было попасть в сауну. Неизвестно откуда взялась хорошая мебель, дорогие шторы на окнах, необходимое оборудование.

– Ну ты и устроился, – восхищенно осмотрелся Алекс. – Как сумел?

– Спонсоры помогли, – пояснил массажист, но в дальнейшие подробности вдаваться не стал.

На высокий и узкий массажный стол хозяин постелил газету, выставил две поллитровки, упаковку пива, вареную картошку и связку серебристых таранок.

– Что за водка? – Алекс внимательно осмотрел бутылки.

– Не боись, настоящая, – успокоил Кривуля. – Я всегда в одном месте беру, у Сашки. Он мне паленую не подсунет.

– Этикетки вроде нормальные... И пробки тугие...

Алекс раскрутил содержимое бутылки и резко перевернул. К образовавшейся под донышком воронке лениво всплыли несколько пузырьков воздуха.

– Вот видишь! – Кривуля выбрал тарашку покрупнее, привычно отломил голову и принялся ловко сдирать серебряную чешую. – Если она самопальная, спирт с водой хорошо не перемешаны и пузырьков в ней как в минералке.

– Ладно, попробуем... – Алекс откупорил бутылку и разлил по стаканам.

Сергей усмехнулся:

– Знаешь, какой был случай? Два мужика, в годах, лет за полета, один отставной подполковник, взяли бутылку, пришли домой, закусочку сладили... А хлеба нет. Подполковник вышел в магазин, а у хозяина трубы горят, не утерпел, налил полстакана – раз! И помер! Тот возвращается, а напарник готов! Повезло, а то бы оба были готовы...

– Байки это... – недовольно пробурчал Алекс. Он был мнительным и не любил, когда говорят под руку.

– Нет, Серега никогда не гонит, – заступился Кривуля. – Он фельдшером на «Скорой» работает, раз говорит – значит, точняк!

– А ты откуда знаешь, где я работаю? – удивился Каратист. – У нас никогда и разговоров об этом не было... Кривуля хохотнул.

– Видел тебя «при исполнении»! Подкатили к дому, доктор впереди, ты сзади с чемоданчиком, весь из себя деловой...

– Чего ж не подошел?

– Да я в машине мимо проезжал. И чего лезть, когда ты на работе... Кривуля очистил таранку и несколько картошек, нетерпеливо потер ладони.

– Давайте за знакомство!

Ему нравилось крутиться в центре событий, чтото организовывать, улаживать какие-то дела, когото учить... Алекс считал, что среди сверстников он не пользуется авторитетом, поэтому тянется к молодым, и он, Алекс, дает возможность ощутить себя нужным и значимым.

Они выпили водку, Кривуля запил пивом, сунул в рот твердый коричневый, прозрачный по краям ломтик рыбы, откусил половину картофелины и, блаженно зажмурившись, принялся жевать.

Сергей разделывал тарань по-другому: взявшись за раздвоенный хвост, разодрал рыбешку вдоль, содрал с позвоночника длинные пласты спинки, стряхнул чешую. Эта манера выдавала в нем коренного тиходонца. Алекс был уроженцем средней полосы, на Дон приехал недавно, а потому чистить рыбу не умел, да и есть не любил. Сейчас он закусывал водку картошкой и без сопереживания наблюдал, как товарищи пьют пиво и смачно расправляются с таранкой.

– Слышь, Сергей, есть дело, – быстро жуя, проговорил Кривуля.

– Вот ты мне лучше скажи, сколько ты баб отодрал на этом столе? – спросил тот.

– О-о-о... – Кривуля подкатил глаза. – Об этом потом. Бабы и сегодня будут, Светка приведет двух подружек. Но сначала о деле.

– Нет. Сначала выпьем, – поправил Сергей.

После второй порции Алексу стало веселей, страх перед последним, решающим, шагом прошел.

– Так сколько баб ты на нем трахнул? – продолжал допытываться Сергей.

– Да почти всех, кого массировал, – скромно признался Кривуля. – Но сейчас о другом поговорим. Есть дело...

– Что за дело? – Атлет съел таранью спинку и теперь аккуратно обгладывал тонкие ребрышки.

– Хотим сделать заказ на одного типа, – пояснил Кривуля. – Он Алексу жизни не дает, по миру пустить собирается. У тебя нужные люди найдутся?

Сергей взял следующую таранку и с хрустом разорвал пополам.

– Люди найдутся. Были бы деньги... А кто он по жизни-то?

– Расскажи, Алекс, – поощряюще улыбнулся кривобокий Вовчик.

– Желтый Николай Иванович. Это фамилия такая – Желтый. Курирует лотки у супермаркета да на Центральном рынке держит кое-что. Перекрыл мне, гад, кислород, хоть копыта отбрасывай... Каратист сделал небрежный жест, означающий: это твои дела, я в них не лезу.

– А сколько платишь-то?

– А сколько надо? Я цен не знаю... Сергей ненадолго задумался, хотя сильные пальцы продолжали чистить рыбу.

– По-разному. Зависит от человека. Чем крупнее, тем дороже. Как эта таранка... Может, тысячу баксов, может, сто тысяч. А может, и миллион рублей...

– Так ты узнай. Три тысячи я дам. А больше у меня сейчас и нет. Когда раскручусь, могу еще доплатить...

– Нет. Такие дела в кредит не делаются, – серьезно сказал Сергей. – А узнать можно. Прямо завтра спрошу.

Они допили вторую бутылку. Несколько раз в запертую дверь стучали, но Кривуля не открывал. С загадочным видом он достал из стола две темнокоричневые бусины.

– Янтарные, – многозначительно подмигнул он Алексу. – Можно обе вогнать. Сергей поможет – он же фельдшер...

Расслабленный алкоголем Алекс не сразу понял, о чем идет речь. Наконец до него дошло.

– Не... Две не хочу. Давай вот эту...

Он указал на овальную бусину размером поменьше. Кривуля приложил к ней металлическую линейку.

– Одиннадцать на восемь миллиметров, – объявил он. – А у второй диаметр одиннадцать. Засаживай большую – тебе разницы никакой нет, а бабам приятней. После первого раза будут за тобой по следам бегать...

– Что это вы замышляете? – Сергей разделывался уже с третьей рыбешкой и допивал остатки пива.

– Сейчас узнаешь...

Кривуля освободил угол стола, приготовил книгу «Основы массажа», сверху положил целлофановый кулек, потолок в пыль пару таблеток стрептоцида, достал откуда-то маленький пузырек со спиртом и отвертку с заточенным жалом. Деловито, явно любуясь собой, чиркнул спичкой. Желтый огонек неуверенно обнял неровное – покарбованное напильником и битое молотком острие, полизал минуту и съежился, оставив на белом металле потеки копоти.

– А чего отвертка такая разлохмаченная? Скальпеля нет? Или бритовки?

– Дурень, это нарочно! Гладкий разрез долго заживает, а неровный за три дня схватывается!

Кривуля смочил спиртом ватку, протер конец отвертки и обе бусины.

– Ну что? Какую выбрал?

– Черт с тобой, давай большую, – криво улыбаясь, проговорил Алекс. – А это больно?

– Ерунда, – ободрил старший товарищ. – Снимай штаны и выкладывай свой балдометр.

Вся процедура запуска «спутника» заняла не больше трех минут. Алекс прислонился к столу, страдальчески скривился и отвернулся, уложив свое мужское достоинство на покрытую целлофаном книгу. Кривуля оттянул кожу в сторону от головки, поискав место, где меньше кровеносных сосудов, прижал отверткой и ударил сверху кулаком. Заточенное жало пробило крайнюю плоть и вошло в книгу. На целлофан брызнула кровь. Алекс вскрикнул.

– Все, уже все...

В кровоточащую рану Кривуля сосредоточенно и ловко запихал обе бусины, одну за другой. Не поворачивая головы, оперируемый жалобно мычал.

– Все, уже все...

Смоченной в спирте ваткой Кривуля протер рану, что вызвало новый вскрик будущего Казановы.

– Все, уже все...

Он поднес к прооперированному органу напряженно согнутую ладонь и поводил округлыми, движениями вправо-влево, будто на расстоянии поглаживал грозно взбугрившуюся, но не набравшую еще силы плоть. Кровотечение прекратилось.

– Ну ты даешь! – восхитился Сергей. – Как ты это делаешь?

– Все, уже все, – словно в трансе повторял Кривуля, и было похоже, что он не расслышал вопроса. Густо засыпав операционное поле толченым стрептоцидом, он обернул орган бинтом и только после этого пришел в обычное состояние.

– Готово! – На плоском лице сияла радостная улыбка. – Три дня я в тебя поизлучаю – и все! Через неделю для пробы отдерешь Светку, только осторожно, а то разрез лопнет. Но когда я лечу, хорошо заживает...

Кривуля был очень доволен и оживлен. Остатки спирта он вылил в стакан, разбавил водой из-под крана и протянул мутную теплую жидкость Алексу.

– На. Послеоперационный наркоз. В зоне только его и давали. А ты и предварительное обезболивание получил. Цени!

Алекс залпом выпил противное пойло, жадно закусил картошкой.

– А говорил «не больно»! – укорил он друга, рассматривая стол и явно не находя того, что искал.

– Слушай, а где второй шарик?

– Оба на месте... Лучше одним заходом поставить, – деловито ответил Кривуля.

– Да ты что! – задохнулся от возмущения Алекс. – Я тебя просил мне кукурузину делать?!

– Чего ты орешь? Я же как лучше думал, – обиделся Кривуля. – Не хочешь – давай выну, потом сам жалеть будешь...

– Как ты его вынешь? – плачущим голосом спросил Алекс.

– Да очень просто. Выдавлю обратно – и все дела!

– Это тебе так просто... Теперь уже нечего туда лазить...

– Правильно, – поддержал Кривулиного пациента Сергей. – Только заразу занесете.

Кривуля принялся убирать операционные принадлежности.

– Не расстраивайся ты так! Надо будет – бритовкой подрежешь, он и выкатится. Ничего особенного тут нет. Ребята, когда залетают на «мохнатом сейфе», живо выпарываются...

– Зачем? – поинтересовался Сергей.

– Да затем, что это броская примета, – с удовольствием объяснил Кривуля. – Баба говорит, что у тебя в болте что-то вшито, ты ее чуть пополам не разорвал. Тебя везут к доктору на осмотр, а там ничего нет!

– Как нет? А рана?

– Она же не про рану говорила, а про шарик! А рана – это совсем другое... Мало ли откуда взялась... Хотел побрить там и порезался... Адвокат найдет, что объяснить.

В наружную дверь постучали явно условным стуком: удар, пауза, три удара, пауза, два удара.

– Светка с бабами, – Кривуля направился к двери.

– Подожди, дай штаны надеть, – засуетился Алекс.

– Какая разница, все равно снимать...

– Куда мне снимать? Я сегодня пролетаю!

Не слушая товарища. Кривуля щелкнул замком.

– Чего долго не открываете? – раздался Светкин голос. – Гля, как устроился, тут хоть бардак открывай! Пожрать есть что? А то мы с девчонками проголодались...

Их было трое. Двое из постоянного состава: затянутая в вечную джинсу и кроссовки небрежно растрепанная Светка, ее закадычная подружка Зойка в видавшем виды, до неприличия коротком платье, высоко открывающем крепкие ляжки, обтянутые выцветшими колготками, – это был привычный для обычного времяпрепровождения женский коллектив.

Третья девица оказалась незнакомой, она явно выпадала из ряда и относилась к другому уровню; высокая, с хорошей прической и умелым макияжем, желтый пушистый свитер обтягивал задорно торчащие груди, а леопардовые, в облипочку, штаны плотно облегали поджарые ягодицы и длинные мускулистые ноги, обутые в леопардовые же туфли. Незнакомка отличалась от своих товарок так, как победительница конкурса красоты отличается от тех претенденток, которых отсеяли еще при записи. Она снисходительно смотрела по сторонам и меланхолично жевала резинку.

– Чего уставились? – окрысилась Светка. – Это Виолетта. Она тоже есть хочет, мы ее у «Сапфира» перехватили.

– Привет, мальчики! – Незнакомка изящно взмахнула рукой и внимательно осмотрела собравшихся. Алекс лихорадочно застегнул ширинку и сморщился от боли. Она чуть заметно усмехнулась.

Да, эта из центровых. И было видно, что она знает себе цену. Дорогие бляди в логове Кривули никогда не появлялись: во-первых, он был скуповат и рачителен, считал, что у всех баб между ног одно и то же, а следовательно, не стоит тратиться на то, что можно получить почти задаром. К тому же такие птички предпочитали совсем другие места... С приходом Виолетты и сам Кривуля, и его приятели ощутили, что и новый массажный кабинет не самое шикарное место на свете.

– Заходите, девочки, – пригласил Кривуля. – Сейчас я договорюсь насчет сауны да закажу чегонибудь в баре... Светик, пойдем со мной!

Он заметно оживился и вышел из обычного полусонного состояния. Сергей тоже подобрался, выпятил грудь и расправил могучие плечи. Один Алекс чувствовал себя последним дураком.

– Гад ты, Вовчик! Ну и время выбрал...

Его приятели от души расхохотались. Смеясь, Кривуля открыл внутреннюю дверь, но, перейдя в спорткомплекс, мгновенно стал серьезным.

– Откуда она взялась? – быстро спросил он, взяв Светку за плечо.

– Как откуда? Я ее сто лет знаю!

– Но раньше ж не водила! – Черные глаза гипнотизировали девчонку. – А сейчас привела. Она сама напросилась?

– Да убери лапу, больно! – Светка рывком высвободилась. – Ленка заболела, Валюшка к матери уехала, мы с Зойкой идем и думаем – кого взять? А тут она у «Сапфира» центрует. Что да как, откуда и куда, пойдем с нами! Она не хотела сначала, потом про тебя услышала... «А, этот экстрасенс, – говорит. – А он может беременность убрать?» И пошла...

– Вот оно как, – Кривуля перевел дух.

– Да чего ты так взъелся? Она нормальная баба! Под Томкой Федотовой работает!

– Давно?

– Да всю жизнь! Чего ты завелся?

Кривуля молчал, тяжелым взглядом уперевшись в удивленно вытаращенные серые Светкины глаза.

– Да так... – успокаиваясь, проговорил он. – Не люблю непонятного. С чего вдруг такая краля ко мне заявилась? Она за вечер небось по триста баксов сшибает...

– Сказано же тебе – беременность рассосать хочет!

Кривуля немного подумал:

– Ну, это дело другое. Пойдем, цыплят закажу... Светка усмехнулась:

– Только ты ей ничего убрать не сможешь, это все брехня. Я сколько раз аборты делала!

– Раз на раз не приходится, – хмыкнул Кривуля. К нему вновь вернулось хорошее настроение, и он вновь стал таким, каким его привыкли видеть окружающие. Когда Светка это поняла, то не удержалась от вопроса:

– А чего это ты так испугался? Тебя что, менты с собаками ищут?

– Заткнись, – отрезал тот и посмотрел так, что Светка прикусила язык. Через час веселье в сауне достигло апогея. Просторная, отделанная резным деревом и устеленная коврами комната была полна запахами еды, спиртного и табачного дыма. Девочки сидели, развалившись в мягких удобных креслах, и отдыхали. Они съели грилевых цыплят, закусили бананами и апельсинами, напились коньяка и шампанского и расслабленно курили длинные черные сигареты. Кавалеры исправно исполнили свою часть программы, теперь наступал их черед.

– Давайте в бутылочку поиграем, – предложил Кривуля. Он взял на себя основные расходы, он договорился насчет сауны и потому считал возможным задавать тон. – Крутанем, на кого попадет, тот снимает одну вещь.

– Зачем так сложно? – усмехнулась Виолетта. – Я сама разденусь. Прямо на столе. Надо только музыку включить.

Подскочив к телевизору, она нажала несколько кнопок, сбросила туфли и легко вспорхнула на стол.

– Раз! – Она сорвала через голову свитер и швырнула скомканный яркий комок Кривуле.

– Два! – Черный кружевной лифчик последовал вслед за свитером. Виолетта пританцовывала, конические груди с розовыми сосками упруго колыхались в такт движениям.

На экране стояла заставка местной программы, и мелодия явно не соответствовала стриптизу, но девушка вжикнула «молнией», и на подобное несоответствие перестали обращать внимание.

– Три-и-и... – протянула она, спуская леопардовую ткань все ниже и ниже и открывая взорам присутствующих длинные гладкие ноги.

– Внимание, – строго официально произнес показавшийся на экране диктор. – Сегодня в одном из дворов в центре Тиходонска произошло двойное убийство...

Виолетта замерла, согнувшись. Леопардовая ткань съежилась на уровне щиколоток.

– Давай, давай, – нетерпеливо выкрикнул Кривуля. – Сейчас каждый день кого-то убивают. Не ломать же кайф из-за этого!

Виолетта стащила брюки, бросила их Кривуле и повернулась, чтобы все могли ее хорошо рассмотреть. Она осталась в черных кружевных трусиках: впереди крохотный треугольник, а сзади как бы вообще ничего, потому что узенький шнурок прятался между ягодиц. На левой красовалась цветная татуировка: приоткрытый чувственный ротик с дразняще высунутым между ровными зубками язычком.

Светка и Зойка заметно скисли: у них было совсем другое белье, которое они стаскивали незаметно, где-нибудь в уголке. Да и фигуры у них были совсем другие, а наколки выполнены не в дорогом остромодном тату-ателье, а в детской зоне или на какой-нибудь блатхате. Словно рисунок на заборе в сравнении с картиной из художественной галереи.

– Не надо было брать эту корову, – зло прошипела Зойка. – Вишь, как выделывается!

– Че-ты-ре-е, – пропела Виолетта и взялась за трусики.

– Личности убитых установлены, – продолжал диктор. Виолетта чуть замешкалась, внимательно вглядываясь в лицо Кривули.

– Это жители нашего города: двадцатитрехлетний Александр Самсонов и его сверстник Сергей Королев. Оба без определенных занятий...

У Кривули отвисла челюсть, на круглом вогнутом лице каплями проступил пот, будто невидимые иголочки прокололи кожу в сотне мест, выпуская накопившуюся внутри воду.

– Давай, Виола, давай! – требовал продолжения зрелища Сергей.

– Давай, – вторил ему безучастный до сих пор Алекс.

– Че-ты-ре-е, – она сняла трусики и бросила невесомый ажурный комок Сергею.

– Готово! – Подняв руки, девушка раскланивалась. Лобок у нее был фигурно эпилирован в виде короны.

– Всех, кто что-либо знает о причинах и обстоятельствах данного преступления, просьба сообщить по телефонам...

– Что с тобой, Вовчик? – заметил состояние друга Алекс. – Ты знал их, что ли?

Кривуля провел рукой по лицу, налил полфужера коньяку и быстро выпил.

– Нет. С чего ты взял? – хрипло ответил он. – Пойдем париться!

Алекс ответил недоуменным взглядом. По заведенному распорядку сейчас должно следовать совсем другое.

Кривуля будто опомнился.

– А почему вы еще одетые? – закричал он и подхватил Зойку на руки. – Сейчас в бассейн брошу, прямо в одежде! А ну, быстро в круг!

Светка и Зойка выбежали в раздевалку. Кривуля стал быстро разоблачаться и наконец остался в длинных, почти до колен синих трусах в мелкий желтый горошек. Сергей, подскочив к столу, в охапку сгреб Виолетту и молча потащил ее в парную. Кривуля снял трусы, и все могли убедиться, что он готов к действию.

– Постой, постой! – окликнул атлета Алекс. – У нас так не делают. Все сообща. Вначале в какуюнибудь игру сыграть надо. В «ромашку», «угадайку», «девятку»... Тот нехотя поставил девушку на пол.

– Какой из тебя игрок! С перевязанным болтом-то...

– Ничего, я судить буду, – отшутился Алекс. Голый Кривуля, поедая глазами Виолетту, поддержал товарища:

– Мы с тобой посоревнуемся. Вставим каждой по разу: пусть отгадывают. Кого отгадают больше, тот выиграл. А с проигравшего – стольник баксов.

– Если и у Сергея шарик, тогда есть смысл, – томно сказала Виолетта, внимательно рассматривая Кривулину корягу. – Иначе тебя сразу отгадаем.

– Надо вшивать, – криво усмехнулся массажист. Чувствовалось, что он еще не в своей тарелке. – Хочешь, прямо сейчас, а?

– Правильно, прямо сейчас, – злорадно поддакнул Алекс.

Каратист засмеялся:

– Хватит нам одного инвалида.

В комнату вернулись Светка и Зойка. У них были фигурно выбриты лобки, но на фоне Виолетты обе имели довольно жалкий вид. У Зойки на бедре краснел широкий шрам от сведенной татуировки.

– Во что играем? – с преувеличенной веселостью спросила Светка. Она хорошо знала, что, когда дело доходит до главного, многие отличия стираются.

– Минет-угадайка! – объявил Кривуля. – В банке по сто тысяч.

– Это нечестно! – заявила Зойка. – Нас ты уже знаешь, а ее нет. Потому ее сразу и отгадаешь!

– Сергей никого не знает, – ответил Кривуля. – И потом – как я вас знаю? Взяла по-другому – поди, разберись!

Для таких целей у них была припасена специальная простыня с двумя круглыми дырочками. Для страховки атлету и массажисту завязали глаза, потом они натянули перед собой простыню, выставив в отверстия внушительного вида отростки. Алекс следил за тем, чтобы все шло по правилам.

Девочки находились по другую сторону простыни и прикладывались к каждому органу ровно на одну минуту. Делали они это буднично и без каких-либо эмоций, словно наклонялись к фонтанчикам с питьевой водой на вокзале. Алекс контролировал время.

– Света! – сказал Каратист на Зойку.

– Зойка! – сказал он на Свету.

– Виолетта! – еще до истечения минуты определил он.

Кривуля тоже перепутал Светку с Зойкой, но безошибочно узнал Виолетту.

– Она совсем по-другому делает, – сообщили соревнующиеся свои впечатления Алексу. – Ни с кем спутать нельзя!

– Что она такого особенного делает! – в сердцах переглянулись проигравшие. Победительница скромно улыбалась своей особенной томной улыбкой. Судья протянул ей два стольника, но Виолетта покачала головой.

– Это девочкам.

Благородство и щедрость несколько смягчили сердца побежденных, и они изъявили желание продолжить состязание. Теперь девочки, наклонясь, пятились к испытательным приборам и, в минимальной степени помогая себе руками, насаживались на них. Контакт тоже продолжался ровно минуту. И снова победительницей вышла Виолетта, хотя на этот раз результат оказался не столь наглядным – узнал ее, а может, угадал, только Сергей. Приз вновь был пожертвован проигравшим.

Закончили «ромашкой». Девочки стали вокруг журнального столика, упершись в него руками, а Кривуля и Каратист пошли по кругу, пропорционально своим симпатиям уделяя внимание каждой из дам. Расстроенный Алекс, проклиная старшего товарища, наблюдал за происходящим из глубокого кресла. Симпатии явно сосредотачивались на победительнице предыдущих конкурсов, и закончили свое путешествие оба именно на – ней.

Виолетта первой отправилась в душ, подавая пример товаркам, которые тоже двинулись следом.

– Для «ромашки» баб мало, – сообщил Кривуля. – Со мной на зоне мужик чалился, он Братскую ГЭС строил. Там, говорил, их штук по пятнадцать ставили.

– Можно и здесь поставить, – равнодушно сказал Сергей...

– А в «девятку» там так играли, – когда массажист начинал свои рассказы, сбить его с мысли было невозможно. – Девять баб в круг, каждый участник кладет деньги в пивную кружку, а кружку ставят девятой на спину. И поехали – по три качка каждой, кто на девятой кончил – забрал приз себе.

– А бабам отстегивали что-нибудь? – поинтересовался Алекс.

Кривуля задумался. Он любил точность.

– Не говорил. Но я думаю – вряд ли.

– Ты лучше скажи, как тебе Виолетта? – перебил Кривулю Сергей.

– Класс! – тот закрыл глаза. – Даже потраченных бабок не жалко! Хотя... Он улыбнулся пришедшей мысли.

– Мы их у этих мартышек отберем! Раз они их не выиграли, а за просто так получили, это будет справедливо! Кстати, если в тюрьму попадете, на «просто так» в карты не играйте!

– Почему? – удивился Сергей. – А если бабок нет?

– Да потому, что это подлянка! – азартно объяснил массажист. – Новичка зовут в карты играть, он так и говорит: мол, денег нет, сигарет нет, чая нет, харчей нет... Ничего, короче, нет! А его успокаивают: тогда сыграем на просто так. Лады? Лады! Откуда ему, бедолаге, знать, что это на жопу игра! Это он потом узнает, когда проиграет да отпетушат его всем кагалом...

– Подожди, – встревожился спортсмен. – А как тогда говорить надо? На что играем?

– Так и говорить: ни на что. Ясно и понятно.

– Нет, – Сергей покачал головой. – Если там так к словам прикалываются, то все равно правым не окажешься. Что захотят, то и сделают.

– Не скажи, – возразил Кривуля. – Есть закон. Есть Смотрящий. Правда... Он поскучнел:

– И там закон нарушают. Беспредела сейчас много. По закону вообще петушить нельзя. Кроме как за дело. Если насильник попадется, особенно который детей... Того проткнут по всем правилам. А так – нельзя. Потому что каждый обиженный – это помощник ментам. Люди от него отвернулись, он к ним не идет, начинает стучать, в оперчасть бегать... Кривуля тяжело вздохнул:

– Хотя... Не обязательно петухи стучат. Менты умеют подбирать ключики, правильных ребят иногда ссучивают. Вот мы сидим здесь, болтаем, все свои, никого постороннего, а может, завтра мусора все про наши разговоры узнают!

– Как узнают? Откуда? – переспросил спортсмен.

– Очень просто. Может, стукнет кто. Вдруг, ты стукач или он, – Кривуля показал на Алекса. – А может, я. Откуда ты про меня знаешь, а я про тебя? Я только про себя наверняка знаю...

Вернулись девчонки, и принявший опасное направление разговор прекратился. Подобные выяснения очень часто кончаются драками, а то и поножовщиной. Потому что в преступной и околопреступной среде «стучат» очень многие. Причем хорошие информаторы законспирированы настолько, что на них никто не может подумать. Блатные это знают, а потому думают на каждого. И часто ошибаются.

– Пойдем ко мне, – пригласил Кривуля. Он явно не перестал получать удовольствие от нового помещения. В спорткомплексе уже никого не было, дежурная сидела на выходе, в вестибюле. Не встретив ни одного человека, компания прошла по застеленному скользким линолеумом коридору к еще не покрашенной двери. Кривуля отпер замок, и они вернулись в пристройку.

– Класс! – сказал Алекс. – Когда хочешь приходишь, когда хочешь уходишь... И не видит никто!

– Да! – кивнул гордый хозяин. – Тут такие бардельеро можно устраивать...

Они допили остатки водки. Девчонки больше не хотели, тем более что закуска кончилась. Парни занюхали дозу рыбьей шкуркой.

– А еще какие подлянки в зоне есть? – спросил спортсмен.

– Их там уйма! – сказал Кривуля с таким достоинством, будто сам их все и придумал. – Слово надо при себе держать. За неосторожное слово спрос может быть. Видел, как арестанты на свободе себя ведут? Молчаливые, будто заторможенные. Три раза его спросишь, пока ответит. Знаешь, почему?

– Почему?

– Да потому, что думают, взвешивают, что сказать, да как, да какими словами... Там вообще лишние слова не в почете. В чужой базар лезть нельзя! А они нарочно новичка затягивают, чтобы он встрял, а потом ему спрос учиняют. Я раз на пересылке сам видел: сидят двое и чешут языки: «А как того чудика звали, который первым в космос полетел? Андрей Гагарин?» А второй отвечает: «Да не Андрей, а Сергей!» А рядом мужик, возьми и встрянь: «Да нет, ребята, его Юрием звали. Юрий Гагарин...» Кривуля улыбнулся:

– А тем только того и надо. Они сразу к этому мужику подскочили, как волки: «А ты кто такой? Чего ты в чужой базар лезешь? Кто тебя спрашивает?» Мужик глазами луп-луп: «А чего? Я ничего...» Еле откупился пачкой сигарет... А там это ого-го, что значит!

Массажист снисходительно похлопал Сергея по плечу.

– Так что помни: попадешь в зону – держи рот на замке.

– Типун тебе на язык! – в сердцах ответил тот.

В наружную дверь сильно постучали.

– Кого это принесло, – буркнул Кривуля и пошел открывать. Алекс двинулся следом.

На крыльце стояли два парня. Было темно, и лиц их различить было нельзя. Только огоньки сигарет высвечивали массивные подбородки и влажные, похожие на розовых гусениц губы.

– Кто хозяин? – сразу спросил тот, что повыше.

– Я, – ответил Кривуля.

– А это кто? – рука с зажатой сигаретой указала на Алекса.

– Это мой друг.

– Пусть уйдет. У нас к тебе тихий базар есть.

Кривуля кивнул, и Алекс зашел в пристройку, но остался у двери, вслушиваясь в каждое слово.

– Слышь, брат, непорядок... Ты открылся, бабки делаешь, а «крыши» не имеешь, никому не платишь... Так не бывает. Хочешь работать, отстегивай долю.

– Кому? – спокойно спросил Кривуля.

Алекс удивился хладнокровию товарища. Сам он отчетливо чувствовал исходящую от парней угрозу и ощущал нервное напряжение.

– Нам, – так же спокойно ответил рэкетир.

– А вы кто такие?

– Чего права качаешь?! – агрессивно вмешался второй парень. – Тебе говорят – плати, значит, плати!

– Ты, брат, чего-то не догоняешь, – рассудительно произнес Кривуля. – Сразу видно, что зону не топтал. А я восьмерик оттянул! Потому и спрашиваю у тебя: кому я деньги должен? Тебе? Тогда назови свое имя, погоняло, под кем ходишь... Иначе никакого базара нет! Идите дальше фраеров искать!

– Ты прав, братишка, – снова заговорил первый парень. – Про Боксера слышал? Мы под ним работаем. Я Ломовик, а он – Бычок.

– Другое дело, – сказал Кривуля. – Только вы ошиблись. У меня есть «крыша».

– Что за «крыша»? – снова влез Бычок. – Это территория Боксера. Здесь только он «крыши» делает!

– Вот с Боксером я и разберусь, – закончил разговор Кривуля.

Парни ушли, через несколько минут завелась и отъехала стоявшая в темноте машина. Кривуля вернулся и запер за собой дверь.

– Слышь, Вовчик, а что теперь будет? – спросил Алекс. Он все еще не мог успокоиться.

– Да ничего, разберемся, – уверенно ответил он, и Алекс лишний раз убедился, что тюремные университеты дают хорошую жизненную подготовку.

– Кто приходил? – встретил их вопросом Сергей. Он лениво тискал Зойку, но чувствовалось, что ничем серьезным это не закончится.

– Клиенты, – равнодушно сказал Кривуля. – Я их на завтра записал.

– Пора расходиться, мальчики, – Виолетта встала. – Поздно уже.

Кривуля погладил ее по заду.

– Слушай, Виолетта, завтра идем в кабак. Любой, по твоему выбору, в какой захочешь. Заметано?

Девушка кивнула.

– Дай телефончик, позвоню, сговоримся.

– Я без телефона живу.

– Тогда мой запиши. Это здесь, на вахте, меня позовут.

– Давай.

Виолетта записала шесть цифр.

– Позвони завтра часов в пять.

– Договорились.

Но Виолетта позвонила из уличного автомата уже через сорок минут и по совсем другому номеру, который нигде не записывала и помнила наизусть.

– Он их знает. Аж в лице изменился, вспотел весь, говорить не мог. Но когда Алекс спросил, не признался.

– Хорошо, Мальвина, молодец, – сказал человек на другом конце провода. – Как отработала?

– По-черному.

Это означало, что она выполняла все в натуре и в полном объеме, без какого-либо обмана или притворства.

Человек сочувственно вздохнул:

– Ну отдыхай, девочка. До свидания.

Опасения Кривули оправдались на все сто процентов. Потому что собеседником Виолетты, имеющей оперативный псевдоним Мальвина, являлся подполковник милиции Коренев, лучший агентурист Тиходонска, а может, и всего Северо-Кавказского региона.