"Зубы дракона" - читать интересную книгу автора (Корепанов Алексей)

Корепанов АлексейЗубы дракона

Корепанов Алексей

Зубы дракона

...Весну неизменно праздновал мир... вплоть до поры, когда...

железный род людской из земли впервые голову поднял...

Публий Вергилий Марон.

Хотелось бежать, но спешить было некуда. Побежать - значит привлечь внимание, а они уже и так выдали себя. Да, уйдя из Садов

Наслаждений, они были очень осторожны, они наблюдали, они слушали, они не оставались подолгу на одном месте, постоянно меняли одежду и: напрягая свои почти атрофировавшиеся чувства, старались предвидеть опасность, потому что уже знали: их здесь могли только презирать и ненавидеть.

Тем не менее, о них все-таки стало известно. Один из бывших помощников подслушал разговор на лужайке в запущенном парке, где они собрались втроем, чтобы поделиться впечатлениями об услышанном и увиденном за последнее время. Они опять говорили о Группе Надежды и дальнейших планах, и присутствие чужого не ощущалось, а потом одному из них стало как-то не по себе. Очнулось давно ненужное и прочно забытое, всколыхнулось, как топь при падении камня - и замерло, застыло, улеглось в привычном оцепенении. Они прервали беседу на полуслове, вскочили с травы, выхватывая оружие. Кто-то бросился прочь от поляны, с треском ломая ветки. Фиолетовые молнии понеслись следом, испепеляя деревья, прорубая просеки в хаосе неухоженных кустов. Бегущий споткнулся, но не упал, резко свернул в сторону и исчез в зарослях. Они сделали еще несколько залпов наугад, перебросились торопливыми фразами и решили немедленно пробираться к ближайшей станции.

Парк остался далеко позади и они шли по городу, каждое мгновение ожидая нападения. Тянулись бесконечно длинные улицы, прохожие, казалось, ощупывали всех троих подозрительными взглядами.

Они миновали, наконец, вереницу громоздких зданий, уходящих стенами под низкие облака, пересекли почти безбрежную площадь, заставляя себя не оборачиваться на легкий гул двигателей за спиной, не осматриваться, а размеренно шагать по разноцветным плитам, образующим при взгляде с высоты хорошо известный им старинный узор. Город почти не изменился с давних времен, когда потомки его создателей навсегда ушли в Сады Наслаждений, оставив тех, кто стали теперь хозяевами этого города и других городов, город почти не изменился, потому что создавался навсегда. Нынешние хозяева не собирались ничего менять, они вообще ничего не меняли, обходясь тем, что получили в наследство.

Улица за площадью длинно и полого планировала вниз, поворачивала, огибая заросшие розово-сизым кустарником нагромождения обтекаемых конструкций (вот он, Зал Многомерных Отражений), и раздваивалась, наткнувшись на подножие гигантского черного куба, который был когда-то Местом Странных Игр.

Небо хмурилось.

Только теперь они сообразили, что гораздо безопасней продвигаться к станции порознь и разошлись по параллельным улицам, договорившись о месте встречи. Быстро темнело, но нигде не зажегся ни один огонек, и темнота не могла помочь их бегству, потому что хозяевам города не нужен был свет.

Громады зданий уже полностью слились с черным небом, когда они, вновь собравшись вместе, свернули на дорогу, ведущую от города к станции. Станция дала о себе знать редкими бирюзовыми вспышками, дразнящими темноту. Эластичная, скользкая на ощупь стена отпрянула и расступилась, образовав проход, и двое бросились в глубь туннеля, а третий остался у входа, вслушиваясь и вглядываясь в бирюзово мигающую ночь.

Когда вдали возник ровный гул и, нарастая, покатился к станции, наблюдатель уже чувствовал, знал, что двое почти закончили приготовления. Он прислонился спиной к теплой скользкой стене и поднял оружие. Гул захлебнулся темнотой, резко оборвался, словно кто-то оглушил невидимое чудовище - и в тишине послышался торопливый топот. Наблюдатель понял, что преследователи бегут цепью, стремясь охватить станцию кольцом, прорваться внутрь, блокировать источники энергии. Он не стал больше ждать. Фиолетовый луч метнулся слева направо, потом справа налево, пошел вниз, высвечивая покрытие дороги и неподвижные фигуры. Он водил и водил оружием, и дрожали бирюзовые сполохи, и буйствовали фиолетовые молнии, вспарывая брюхо темноты.

"Есть!"

Стена превратилась в туннель. Наблюдатель попятился в проход, повернулся помчался, сжимая оружие, туда, где голубело зыбкое овальное пятно, где все уже было готово.

В ночи над станцией разгоралось радужное сияние, набирало силу, выплескивалось под облака, озаряя безмолвный город, дорогу, бегущие к станции фигуры и уходящую к горизонту равнину с островками деревьев. Дрожали, извивались, суетились тени. Фигуры исчезали в туннеле, а сияние начало медленно тускнеть.

*

Прямо перед глазами возникло что-то желтое с грязными потеками. Панаев некоторое время смотрел на это желтое и наконец понял, что сидит на корточках возле дверцы обшарпанной "Волги" с черными квадратиками на боку. Он поднялся, заглянул в машину. Пожилой грузный таксист в клетчатой рубашке с короткими рукавами молча сидел за рулем, привалившись к дверце, и смотрел прямо перед собой остекленевшими глазами. Панаев растерянно огляделся. Полоса серого, в выбоинах, асфальта с кучками мусора у обочин вытекала из-за поворота, расталкивая выцветшие за лето заборы частного сектора, спускалась в низину, к мостику, на котором стояло такси, и вновь уходила в гору. Вдоль дороги млели под теплым еще сентябрьским солнцем пыльные тополя, по склону оврага тянулись неприступные заборы, над заборами сквозь зелень яблонь, слив и вишен виднелись добротные крыши. На вершине холма, там, где дорога, казалось, въезжала прямо в бледно-синее небо, стоял столб с желтым прямоугольником - указателем автобусной остановки.

Панаев узнал эти места и ему стало не по себе. Кажется, повторялась та же история с обмороком. Тогда, в ночь на понедельник, за городом. И вот теперь, на городской окраине. Он посмотрел вниз, на дно оврага. В удручающе серой траве копошился ручеек, выпирали из земли угловатые гранитные валуны, усеянные осколками бутылок, валялась автомобильная шина, дырявый таз и какое-то тряпье. И кусок деревянных перил, выпиленный местными лоботрясами из ограждения как раз напротив Панаева.

Панаев постарался вспомнить, как попал в этот район, но ничего не получалось. Стоящее рядом такси вроде бы свидетельствовало о том, что он приехал сюда - но как и зачем это было сделано, Панаев не помнил. И мелькали в глубине сознания смутные тени еще каких-то воспоминаний, каких-то разговоров и действий, мелькали - но никак не давали ухватить себя и вытащить на свет... Чудеса, кажется, не собирались возвращаться в тот неведомый мешок, из которого посыпались они в последнее время на Панаева. Конечно, все это было интересно, но и страшно, страшно своей непонятностью, неожиданностью, отсутствием хотя бы намеков на что-либо подобное в прежней его довольно однообразной жизни. Без сякой связи с предыдущими его деяниями, без всякого предупреждения покатило то одно, то другое, и все как-то сразу, взахлеб, непрерывно...

Он разглядывал угрюмые валуны под мостом, и о чем-то они ему напоминали, о чем-то, произошедшем вчера?.. десять лет назад?.. только что?.. Чего-то там не хватало... Зачем он сюда приехал? И вообще почему он здесь, а не в поликлинике? Или это опять какое-нибудь наваждение?..

С вершины холма донесся рокот мотора. В клубах черных выхлопов, в облаке пыли пополз к мосту желтый "Икарус", с сопением промчался рядом с Панаевым - задрожали перила, заколыхался настил, - полез в гору мимо глухих заборов.

- Так будем ехать или не будем? - раздраженно спросил таксист.

Он мрачно смотрел на Панаева, тер виски, морщился. Вытащил из нагрудного кармана пачку "Примы", пустил дым в окно. Панаев устроился на сиденье, посмотрел на счетчик, мысленно охнул. Мать честная, да за такие деньги город можно трижды по периметру объехать! И ведь не частный извоз, государственный таксомотор, вон и карточка к стеклу прилеплена: "Мирошник Анатолий Иванович, АТП-13501". Из каких же мест докатил ты, товарищ Панаев, до этого мостика? И куда спешил?

Глаза у таксиста были смятенные, словно мучило его что-то.

- Куда везти?

Тяжело положил руки на руль, попыхивал "Примой" и вид у него был встревоженный.

- А откуда едем-то? - поинтересовался Панаев.

Таксист нервно передернул плечами:

- К черту! В парк. Что-то прихватило, японский бог!

- Это по пути, - отозвался Панаев. - Андреевская, девятиэтажка за рынком. Возле общежития.

Таксист угрюмо кивнул, развернул машину и рванул с места так, что Панаева вдавило в спинку сиденья. Панаев попытался сосредоточиться и, кажется, ему удалось уловить состояние таксиста. Тот был встревожен и чем-то испуган.

Частный сектор кончился, "Волга" приближалась к центральной части города. По обеим сторонам улицы проплывали крупноблочные серые многоэтажки. Таксист затормозил на перекрестке перед красным пятном светофора, недовольно пробурчал, поднеся к лицу микрофон:

- Березка", это сорок шестой. Клиентов не беру, еду в парк. Приболел.

"Березка" посочувствовала и отключилась. Панаев закрыл глаза и

понял, что все еще пытается что-то вспомнить. И кого-то вспомнить. Тени ускользали, стараясь нырнуть поглубже, спрятаться в совсем уже темных углах, и никак не поддавались. А удивляться уже не было сил. Удивлялась Зоя, весь сектор удивлялся, и восхищение граничило с испугом. Наверное, права Ермоленко, и не к врачу нужно обращаться... А вообще смотрят так, словно прибыл в их степные края на гастроли марсианский цирк и он, Панаев одна из занебесных диковинок.

- Этот?

Панаев открыл глаза.

- Да. Прямо здесь и тормозните.

Он шел к своему дому, осколки солнца отражались в окнах, воздух был теплым, и не налетели еще дожди, и не думали о недалеком будущем листья на деревьях, а ему было неуютно.

*

Все вокруг выглядело знакомым, но каким-то абсурдным, сродни мифологической химере, соединяющей в жутком своем облике голову льва, козлиное туловище и хвост дракона. Жуткого, правда, ничего не было, просто за трехэтажным прозрачным зданием торгового центра, там, где должен находиться скверик с клумбами и скамейками, почему-то громоздился конструктивистски строгий бетонный параллелепипед кинотеатра "Пролетарий", а рядом, на месте вычурного особняка прошлого столетия, в котором теперь размещался Дом одежды, располагалась поперек дороги свежевыкрашенная областная Доска почета с фотографиями передовиков производства. За ней дорога шла в гору, к строящейся гостинице "Турист", только вместо гостиницы высовывался из зелени ржавый купол какой-то церквушки.

Он шел по химерическому городу, слепленному из разных кусков, и на душе его было тревожно. Даже скорее не тревожно, а как-то неловко. Словно вогнали ящик в стол наперекосяк, да так и оставили. Он всматривался в беззвучные предметы, стараясь уловить детали, но детали не улавливались, как и на картине, если не подходить вплотную, когла изображение превращается в разноцветные нашлепки засохшей краски.

Деталей не было, был общий городской фон, причем отвернувшись на мгновение от кинотеатра или деревянной избушки - кафе "Золотой петушок", он не находил их потом на прежнем месте или вообще не находил, и вместо кинотеатра возникала какая-то сельская развалюха, а вместо кафе - фонтан с каменным мальчиком, вынимающим занозу, перенесенный сюда вообще из другого города и из других времен. Тем не менее он шел сквозь этот конгломерат, сердце сжималось от непонятного неудобного беспокойства, а беззвучие иногда прерывалось отдаленным бормотанием, словно бубнило радио.

Кажется, вокруг были люди, но он словно не замечал этих людей, а потом увидел одноклассницу, Любу Воронину; в школе она до восьмого класса сидела с ним за одной партой, а потом ушла в профтехучилище. Люба бережно катила перед собой детскую коляску и медленно приближалась, и под ногами ее был то ли асфальт, то ли булыжник, а может и вовсе выдубленная солнцем проселочная дорога. Поравнявшись с ней, он заглянул в коляску. Ворох кружев, красные ленточки, розовое личико с капризно поджатой нижней губой.

Любу он встречал совсем недавно, летом, они поговорили, и никаких детей у нее не было и, судя по всему, в ближайшее время не планировалось. Тем не менее, ребенок спал себе в коляске и о том, кем он приходится Любе, можно было без труда догадаться по выражению ее красивого, хотя уже слегка увядшего лица.

Люба словно не заметила его и прошла мимо, а рядом оказался сосед по лестничной площадке, Вася, худощавый брюнет лет сорока, стучавший то в домино во дворе, то по вечерам за стеной, в своей квартире. Вася сидел за рулем белоснежных "Жигулей" и рассматривал афишу на знакомо стенде городской рекламы, сообщающую о концерте неведомой рок-группы "Семерка пик".

Здания, скверы, мосты менялись местами, словно стеклышки в калейдоскопе, проделывая это незаметно и беззвучно, а из дверей магазина "Книжный мир" сошли по ступеням двое - мужчина в светлом костюме и молодая женщина с пышными каштановыми волосами, высокомерным лицом, на котором сине-красными пятнами выделялись веки, щеки и губы, одетая в черное платье с утонченно-стремительным росчерком линий и искрящейся брошью на плече. Лицо мужчины показалось знакомым и, поднатужившись, он вспомнил, что, кажется, встречал его то ли на улице, то ли в аптеке, а вот женщина была ему совершенно неизвестна. Элегантная пара скрылась за углом, а он очутился на набережной, у скудной, почти пересохшей за лето речушки. В камышах застряла лодка, в ней сидел сослуживец Владимир Данилыч Чумаченко и что-то такое рассматривал, какую-то книгу.

Он перегнулся через перила, стараясь определить, что же это за книга, перила обрушились и он полетел в мутную воду, представив на лету другие перила, перила моста над гранитными валунами. Сердце, как всегда при падении, замерло, вода отступила, обнажая что-то черное и глубокое, захватило дух, он рванулся и закричал...

Помотал тяжелой головой и поднялся с дивана. На столе лежала неряшливая кипа газет. Из кухни доносилось бормотание радио, перешедшее в пение Шульженко. На ковровой дорожке, у окна, разбросав лапы, в солнечном прямоугольнике дремал Барсик. Чуть слышно урчал холодильник.

Опять то ли сон, то ли бред... Что-то с ним происходило, выбивая из привычного равновесия, всю его жизнь спокойную переворачивающее, тревожащее своей неожиданностью, как снег в июльский душный полдень. Свободный столик. Потоки звездного света и музыка. Дом с треугольными окнами. Мама. Город. Бегущие по стене зеленые огни. И прочее...

Часы на стене показывали начало первого. Значит, странное его забытье продолжалось около часа. Панаев вздохнул, пересек комнату и прислонился лбом к нагретому солнцем стеклу. За окном было скучно. Обычные пятиэтажки с балконами, увешанными бельем, обычная детская площадка с лежащей на боку качалкой и грибком с прохудившейся крышей, мотоцикл у подъезда, железные крышки и пудовые замки погребов под деревьями. На скамейке, как атрибут двора - длинноволосый дед с юбилейной медалью на пиджаке. Покосившийся длинный стол, за которым коротал вечера сосед Василий с партнерами. Контейнеры, заполненные бумагой и разными объедками. Двор как двор, как все другие дворы в их районе.

Внизу появилась старушка с первого этажа, добрая фея дворовых кошек, по которым тоскует Барсик, сидя на балконе. Расстелила в палисаднике газету, разложила куски ливерной колбасы. Газета... Панаев посмотрел на стол с неаккуратной бумажной кипой. Вот она, статья симпатичной журналистки...

Зазвонил телефон - и что-то сдвинулось, что-то повернулось, словно приоткрылась дверца и забрезжил свет. Телефон заливался дребезжащими трелями и трели эти напомнили, с чего началось сегодняшнее утро.

Панаев вышел в прихожую, присел на корточки перед трюмо, снял трубку.

- Слушаю.

- Это опять я. Прости, что надоедаю. - Зоя звонила из сектора,

Панаев слышал в трубке громкий голос весельчака Полуляха, развлекающего народ очередной хохмой. - Где ты был? У врача? Я звонила утром.

- Н-нет... Да, - пробормотал он. - А когда ты звонила? В котором часу?

Спросил он так, на всякий случай, потому что тот утренний голос в трубке был, конечно, не ее.

- Где-то после десяти. А что?

- Понятно.

Да, после десяти его уже не было дома. Он вышел в половине десятого, а звонили в девять с минутами, "Маяк" передавал обзор погоды по стране. И звонила, безусловно, не Зоя.

- Витя, что врач? - мягко спросила Зоя. Она все-таки не выдержала сухого тона и как всегда делала первый шаг навстречу.

- Да ничего, - неопределенно ответил Панаев. - Не дошел до врача.

- Что, совсем плохо? Может быть, мне все-таки прийти?

- Нет-нет, не надо. Все нормально. Просто еще не дошел.

- Ну, тебе виднее. До свидания.

Некоторое время он сидел у трюмо, теребя пальцами нос. Голос звонившего утром был ему абсолютно незнаком. Ровный был голос, почти без интонаций. Кто-то спросил: "Это квартира Панаева?" - и, получив ответ, положил трубку. Или, возможно, прервалась связь, хотя вряд ли, потому что он оставался в квартире еще минут двадцать, прежде чем отправиться в поликлинику, но никто так и не перезвонил. А тот предыдущий непонятный звонок и абсолютно ничего не говорящее название "Циролла"? И почему он не дошел до поликлиники, а поехал куда-то на такси, и что такое случилось на том мосту, на тех валунах, и зачем его туда занесло?

Он прошел на кухню, поставил чайник на газ и сел. Нужно было идти закрывать больничный. Вроде бы и здоров, по крайней мере, самочувствие гораздо лучше, чем в первые дни, и заниматься им должен не участковый врач, тут Ермоленко права. Хотя эти провалы в памяти, эти обмороки... Ему опять вспомнилась та ночь на понедельник, когда он застрял на дороге, километрах в пятнадцати от города. Пришлось менять скат, провозился он долго и грибы уже совсем не радовали, потому что с утра надо было приниматься за работу и на сон оставалось совсем немного времени... Со скатом он все-таки управился и поехал дальше, но тут-то и произошел провал. Вроде бы только что он возился с ремонтом, отводя душу в разных выражениях, и вдруг обнаружил, что проезжает уже мимо указателя поворота на Веселый Гай, от которого девять километров до поста ГАИ у въезда в город. Он в растерянности затормозил, осознав, что совершенно не помнит, как проехал целых шесть километров.

Вообще он никогда на здоровье не жаловался. За все свои тридцать пять лет довелось ему переболеть только корью да свинкой, ну и гриппом. конечно. Вот, пожалуй, и все. Плюс вырвали зуб или два. Да еще случился солнечный удар на утренней линейке в пионерском лагере. Но обмороков ни с того ни с сего никогда не бывало. Да, точкой отсчета можно считать ночь после воскресной поездки за грибами. А что было потом?

Панаев налил полчашки заварки, разбавил кипятком из чайника, придвинул вазочку с печеньем.

*

В то утро, предварявшее рабочую неделю, он тоже вот так сидел за столом, завтракал, мрачно слушая болтовню дикторов "Маяка". Настроение было неважным. Ночью долго не мог уснуть, а только-только, казалось, задремал заверещал будильник, провозглашая начало нового дня. Голова была тяжелой и не помог даже прохладный душ.

Планерка затянулась дольше обычного - не за горами был конец квартала, заказчики теребили, а штаты сокращали, патрон сначала разразился продолжительной филиппикой, направленной против безответственных деятелей из третьего сектора, а потом не менее длительной ламентацией по поводу нереальных квартальных планов. Наконец каждому было воздано по деяниям его, час гнева и час стенаний миновал и люд разошелся по рабочим местам. Панаев тоже пошел в свою застекленную коробку в длинном помещении первого сектора, а за столами рассаживались Зоя, Наталья Анатольевна, Петрович и другие, и Полулях уже рассказывал анекдот, а Анна Иоанновна вовсю накручивала телефонный диск. Он начал разбираться в оставленном с пятницы на столе хламе (в пятницу торопился, был шанс раздобыть коленвал), потом включил настольную лампу, взял отвертку и приступил к осмотру доставленного из группы расчетчиков портативного "Файрэро".

Копался он минут сорок и не очень охотно, потому что голова была чугунной и хотелось забиться в какой-нибудь уголок, закрыть глаза и подремать. И мало того, что в голову словно засунули пудовую гирю - словно бы еще копошилось в сознании что-то чужеродное, постороннее, тусклые обрывки, ничего не показывающие и не отражающие, почти неуловимые, но все же чем-то дающие о себе знать. Вскоре, правда, это ощущение прошло, но бодрости нисколько не прибавилось.

Потом в прозрачную стену аквариума постучала Валечка и жестами показала, что его просят к телефону. Он с облегчением отложил тестер и пошел к Валечкиному столу. Звонил Серега, старый приятель. Звонил, собственно, по делу, просил заскочить как-нибудь вечерком и посмотреть купленный недавно с рук японский видеомагнитофон "Панасоник". Что-то там барахлило в "Панасонике". Панаев пообещал, они еще немного поговорили о разных пустяках, а под занавес Серега поинтересовался мнением Панаева насчет исхода завтрашнего матча киевлян с "Араратом".

- Штуки три закатят Еревану, киевляне разыгрались к осени, - убежденно сказал Панаев.

Удовлетворенный Серега согласился и на том распрощался.

- Вы что, Виктор Борисыч, можете будущее предсказывать? - игриво спросила Валечка, обхватывая ладонями круглые свои щечки и блестя в меру подведенными глазами на Панаева. - И мне можете предсказать? Поведу я Толика сегодня в кино, как я хочу, или он меня потащит к своим старикам, как он хочет?

Валечка говорила громко, рассчитывая на внимание окружающих, улыбалась, ямочки на ее щеках так и играли. Зоя, чуть сдвинув брови, смотрела в их сторону, Полулях оторвался от калькулятора и всем своим оживленным видом демонстрировал готовность принять участие в трепе. Панаев не был расположен шутить, но молча уходить на свое место не спешил. В конце концов о чьем-то плохом самочувствии и настроении совсем необязательно знать другим, это ведь как нижнее белье, которое не стоит демонстрировать на публике. Он уперся руками в стол, чуть склонившись над Валечкой, кокетливо поводящей круглым плечиком, и заставил себя улыбнуться. И вдруг ощутил какую-то странную раздвоенность. Он словно бы и продолжал стоять возле стола Валечки, и за окнами проезжали троллейбусы, и на противоположной стороне улицы, у гастронома, образовалась очередь за свежей рыбой, и Петрович в дальнем углу сектора распекал кого-то по телефону - и в то же время видел он и какое-то другое помещение, с какими-то другими людьми, картина была нечеткой, так и хотелось крикнуть киномеханику: "Резкость!" - мешали серые пятна, туман, фигуры и предметы казались слегка искаженными, изображение колебалось, словно находилось в глубине, под полупрозрачными бегущими волнами.

Валечкин Толик несколько раз заходил к ним в сектор в конце рабочего дня, и Панаев знал его в лицо. Сейчас он видел Толика и других незнакомых людей, люди двигались, размахивали руками. Потом из тумана возникли белые фигуры, обступили Толика...

В висках застучало, в затылке возникла тупая боль и потекла, охватывая голову, щекам стало горячо. Панаев медленно опустился на стул, вдруг почувствовав усталость и опустошенность. Непонятные волны заволокло клубами тумана и постороннее изображение пропало. Осталась реальность первого сектора, Петрович, продолжающий ругаться по телефону, сдвинувшая брови Зоя, осталась круглолицая веселая Валечка, не заметившая, что с Панаевым что-то неладно.

- Не беретесь предсказать, Виктор Борисыч? - щебетала Валечка. - Мы с Толиком непредсказуемые.

- Так ведь это же не футбол! - хохотнул Полулях. - Это же роман, детектив, Юлиан Сименон и Агата Вайнер, тут ведь угадать невозможно! Как в том анекдоте про армянское радио...

Голова у Панаева продолжала болеть, да еще возник шум в ушах и немного тошнило. Может быть поэтому он не стал улыбаться и шутить, и не промолчал, а хмуро сказал, словно бы про себя, не для Валечки, но Валечка услышала:

- Как бы ваш Толик не попал в больницу.

Полулях тоже услышал и не стал рассказывать про армянское радио, а Валечка погасила улыбку, покраснела, обвела возмущенным взглядом присутствующих, словно хотела убедиться в том, что все разделяют ее негодование по поводу только что произнесенной чуши, и язвительно ответила, подавшись к Панаеву:

- Спасибочки за пожелание, Виктор Борисыч. Вы, наверное, и супруге своей желали подобное, пока она вас не бросила?

Весь сектор был в курсе прошлой личной жизни Панаева, хотя он никогда ее не афишировал. Полулях однажды со смехом заметил, что в их городе стоит только вечером выпить рюмку на одном конце, наутро на другом конце будут говорить, что хватил с полведра, буянил и ночевал в вытрезвителе.

- Ну-ну! - примиряющим тоном сказал Полулях, протянув руки с раскрытыми ладонями к Валечке и Панаеву. - Такой хоккей нам не нужен. Как свидетельствуют древние источники, даже кумская сивилла с утра по понедельникам выдавала только самые мрачные предсказания, к тому же неправильные, так чего же ты от Виктора хочешь, Валентина? Ну видишь, не выспался человек.

- Извините, - Панаев приложил ладонь ко лбу. - Мне действительно что-то нездоровится.

Он встал и пошел в свой аквариум, а Валечка непримиримо бросила вслед:

- Спать нужно вовремя ложиться!

Впрочем, вскоре Валечка отола и Панаев со своего рабочего места видел, как она о чем-то щебечет то с Полуляхом, то с Натальей Анатольевной. К обеду самочувствие у него улучшилось. О странном своем видении он больше не думал, да и доведение до ума заезженного расчетчиками "Файрэро" требовало полной концентрации внимания. Кропотливая была работенка.

Обедал он вместе с Зоей в вареничной неподалеку от их конторы, потом они побродили немного по магазинам - женщины, как он давно отметил, очень любят в обеденный перерыв бесцельно бродить по магазинам, это у них называется "пойти посмотреть" - и договорились вечером посидеть в кафе "Восток" в городском саду.

Кафе "Восток" действительно походило на какое-нибудь среднеазиатское сооружение, его кирпичные стены были разукрашены чем-то наподобие арабесок, сбоку от основного здания возвышалась башня, которую при желании можно было принять за минарет. Вместо муэдзина на площадке, опоясывающей башню, сидели за столиками горожане, лакомясь цыплятами табака, чахохбили, мясным салатом ассорти, мороженым, кофе и прохладительными напитками, любуясь чахлой речкой в зарослях камышей и слушая извергающийся с летней танцплощадки "тяжелый металл" в исполнении горсадовских музыкантов.

Кафе встретило их лаконичной табличкой "мест нет". Лысый швейцар в униформе с безразлично неприступным видом оседлал стул за стеклянными дверями. Несколько пар уныло переминались с ноги на ногу неподалеку от входа.

- Черт знает что такое! - возмущенно сказала Зоя, покусывая губу. Ведь понедельник же.

Панаев постучал по стеклу согнутым пальцем, привлекая внимание привратника, показал на себя и Зою. Швейцар взглядом указал на табличку.

- Не может быть! - Зоя раздраженно закинула сумочку на плечо. - Витя, он нас, конечно, дурит. Должны быть свободные места, ведь рабочий день. Заглянуть бы туда, так ведь этот апостол Петр не пустит. Ну, Витюша, а?

Она с мольбой и надеждой смотрела на Панаева, она рассчитывала на него, она верила, что он может сделать невозможное. И тут с ним опять что-то произошло. В затылке закололо, в глаза словно плеснули холодной водой. Он на мгновение зажмурился, потом посмотрел на кафе и чуть не ахнул от изумления. Двухэтажный параллелепипед здания и башня-минарет вдруг сделались совершенно прозрачными, просто растворились в воздухе, и стали видны невероятным образом висящие столики, за которыми сидели люди. Панаев увидел кухню, расположенную на противоположной от них стороне кафе, кабинет директора (там за столом сидела полная женщина и разговаривала по телефону), подсобку, заставленную ящиками с пепси-колой, а дальше бетонную коробку кинотеатра "Пролетарий" за городским садом, которую никак нельзя было увидеть с того места, где стояли он и Зоя. И на втором этаже, возле колонны, он обнаружил совершенно свободный столик, крайний в третьем ряду.

Панаев ошеломленно изучил эту невероятную картину и повернулся к Зое, думая, что она замолчала, тоже потрясенная увиденным.

- Ну, Витюша-а, - нараспев повторила Зоя и смешно сморщила нос. Неужели не прорвемся?

Опять застучало в висках, поползла по телу непонятная слабость. Панаев огляделся. Поодаль безнадежно стояли две-три пары. Судя по реакции окружающих (точнее, по отсутствию реакции), кафе стало прозрачным только для него. Оно, кстати, уже обрело обычный вид. Панаев, не раздумывая, шагнул к двери, требовательно постучал и с расстановкой сказал недовольно сдвинувшему кустистые брови швейцару:

- Наверху в зале есть свободный столик. Крайний у колонны, под натюрмортом. Не пустите - пожалуюсь вашей начальнице, она сейчас по телефону говорит, а завтра позвоню в общепит и напишу в газету.

- И в министерство, - напористо добавила Зоя.

Лицо апостола Петра отразило целую гамму чередующихся чувств - от недовольства и непонимания до растерянности и некоторого испуга. Довольно резво поднявшись со стула, он приоткрыл дверь и Панаев с Зоей друг за другом проскользнули в щель.

- Зачем в газету? - ворчливо ответил привратник. - Мне велено не пускать - вот и не пускаю.

Он бубнил им в спину что-то еще, но Панаев не стал его слушать и, взяв Зою под руку, повел к лестнице. Ему было не по себе от этих чудес, даже немножко жутко, но он пока крепился.

- Велено! - фыркнула Зоя. - Ждет, пока червонцем перед носом не помашут.

Крайний столик возле колонны был действительно ни кем не занят.

- Витенька, да ты никак сквозь стены видишь? - восхитилась Зоя, когда они беспрепятственно сели. - Откуда ты знал?

- Интуиция, - пргобормотал Панаев, делая вид, что изучает меню. Ему стало тревожно, какой-то неприятный комок то и дело подступал к горлу. Что если он заболел какой-то необычной болезнью похуже чумы или СПИДа? Одно дело - читать в словоохотливой нынче прессе о всяких там экстрасенсах и ясновидцах, а другое - ни с того ни с сего самому очутиться в подобном положении. Опять заболела голова и тело стало вялым и непослушным.

Зоя заметила, что он не в настроении, поэтому молчала, смотрела по сторонам и только изредка скользила по его лицу озабоченным взглядом. Принесли заказ, но Панаев ел без всякого удовольствия. Потом отодвинул тарелку, вздохнул и принялся вертеть в руке холодный бокал с апельсиновым соком. По набережной за окном прохаживались люди, за речушкой, расталкивая тополя, тянулась к небу, словно привстав на цыпочки, желтая колокольня собора, а дальше, на вершине холма, громоздилась недостроенная гостиница "Турист", чуть ли не обнимаясь с башенным подъемным краном. В небе проступал призрак лунного полумесяца. Мир был обычен. Необычным теперь в этом мире стал он, Панаев.

- Витенька, что с тобой? - Зоя смотрела участливо и тревожно. - Она тебе... звонила?

Панаев обхватил плечи руками, навалился на столик. Вероятно, вид у него действительно был необычный, если Зоя заговорила о том, о чем они никогда не говорили. Панаеву было легко с Зоей, но о будущем он предпочитал не думать. И слишком много всего - непростого, противоречивого, неповторимого - оставалось в прошлом.

- Монроз, - почти прошептал он. - Я ведь действительно увидел этот столик сквозь стену. Брошу-ка я нашу контору и подамся в цирк. Интересно, какие у них там ставки?

Зоины глаза расширились. Она огляделась по сторонам и придвинулась к нему.

- Рассказывай.

И он рассказал. Только про кафе, не упоминая ни обморок, ни странное раздвоение при разговоре с Валечкой, ни людей в белых халатах, обступивших в его видении потенциального Валечкиного жениха.

Когда он замолчал, лицо Зои выражало восторг.

- Это же здорово, Витюша! Ты же прогремишь на весь город. Тебя, вероятно, что-то растормозило. Кашпировский?

Панаев отрицательно покачал головой. Телевизор он смотреть не любил, и Зоя это знала.

- Ах, да, у тебя же телевизорофобия. Так! - Зоя энергично выдернула из расписного деревянного стаканчика несколько салфеток. - Ручка есть?

Панаев оглядел свой свитер, похлопал по карманам джинсов, развел руками и попытался скаламбурить:

- Я же все больше пальцами, а не ручками.

- Сейчас!

Зоя выскользнула из-за столика, простучала каблуками по паркету, скрылась в коридоре, ведущем на кухню, и вернулась с огрызком карандаша.

- Так, эксперимент. Я пишу цифры, а ты угадываешь.

Экспериментировать ему не хотелось. Ему хотелось просто посидеть, закрыв глаза, а еще лучше - выпить рюмку коньяка или таблетку цитрамона, а еще лучше - залезть в ванну с горячей до невозможности водой, а потом лечь и постараться уснуть.

- Ну же, Витя!

Зоя сложила салфетку вчетверо и сунула под тарелку. Панаев вздохнул, осмотрел зал - все занимались ужином, за столиком наискосок от них четверо моложавых мужчин при пиджаках и галстуках осторожно разливали в стаканы что-то, спрятанное в полиэтиленовом пакете.

- Ну, Витя, прошу!

Он перевел взгляд на тарелку и попытался сосредоточиться. В затылке сразу запульсировала боль, словно сзади неслышно подошла официантка и начала бить по голове увесистой мельхиоровой ложкой. Он невольно подался вперед, но продолжал смотреть на тарелку. Боль немного отпустила, а потом он просто забыл о ней. Тарелка исчезла со стола, осколки ее лежали на полу, у ног действительно возникшей откуда-то официантки, развернутая салфетка очутилась перед ним и на ней было написано округлым Зоиным почерком: "Проводим эксперимент. Зоя и Витя".

Все окружающее неуловимо мигнуло, словно выключили и мгновенно включили свет, и весь мир, провалившийся в темноту, выскочил наружу, как игрушечный чертик из коробки. Произошло какое-то едва заметное смещение - и тарелка вновь оказалась на столе. Зоя сидела напротив, распахнув свои карие глаза, а официантка - белокурая девушка в фирменном голубом костюме стояла спиной к ним у соседнего столика, расставляя кофе перед тремя пожилыми накрашенными женщинами и хихикающим толстяком в джинсовом пиджаке.

- Получается, Витюша? - нетерпеливо прошептала Зоя.

Он обессиленно откинулся на спинку кресла.

- Уф-ф, голова раскалывается. Схитрила про цифры, милая? Проводим эксперимент. Зоя и Витя.

Зоя часто-часто заморгала, резко отодвинула тарелку и выхватила салфетку. Тарелка с сочным звоном шлепнулась на пол, разлетевшись белыми брызгами, но Зоя, кажется, не заметила этого. Она развернула салфетку и положила ее перед Панаевым, глядя на него наверное так же, как присутствующие глядели в свое время на Иисуса, оживившего Лазаря.

- Ты... ты уникум! Ты же феномен, Витя!

- Это еще не повод для битья посуды, - уныло отозвался он и сказал подошедшей суровой официантке: - Извините, я заплачу. И сечас уберу.

- Тарелками у себя дома кидайтесь, - непримиримо ответила официантка, поджала губы и удалилась за веником и совком.

- Чудеса! - Зоя потрясенно всплеснула руками. - Ты видишь сквозь непрозрачные предметы.

- Не только, - пробормотал Панаев. - Я, кажется, вижу еще и сквозь время. Пойдем, а? Что-то мне совсем паршиво.

*

Да, понедельник был для Панаева днем откровений. Он отвез Зою домой

- Зоя никак не могла пийти в себя и только ахала временами, развернул "Москвич", чуть не сбив урну, и поехал по темнеющим улицам, мечтая только об одном: добраться до дивана. То непонятное, что с ним происходило, было достаточно выматывающим.

Сон, однако, долго не шел к нему, хотя цитрамон помог и головная боль отпустила. Панаев лежал, смотрел на стеклянную дверцу серванта, отражающую свет уличного фонаря, и задавался вопросом: ну почему именно с ним сотворилась эта чертовщина? Жизнь была нормальной, без особых переживаний, то, о чем не хотелось вспоминать, он и не вспоминал, и о чем не хотелось думать - не думал, накатано все уже было и отлажено, карусель бытия медленно вращалась без рывков и резких остановок - пять рабочих, два выходных, пять рабочих, два выходных - здоровье пока, слава богу, не подводило - и вот на тебе, угораздило.

В прихожей протяжно мяукнул Барсик. Панаев цыкнул на него и натянул на голову одеяло.

Мысли постепенно замедлялись, прерывались - и привиделось непонятное. Над головой распростерлось грозно и торжественно пылающее небо, небо клокотало, раздиралось сиянием бесчисленных звезд. Звездам было тесно, они слипались в комки, в раскаленные пятна, прожигали и расплавляли пространство, извергаясь и обрушиваясь сверху на ночную равнину. Мощно зазвучала величавая музыка, словно заиграл огромный орган, в органном обвале возник и расплескался хор, слова были незнакомы и хрустальны, и незнакомы были созвездия и черный вытянутый провал, змеей извивающийся над горизонтом, и незнакомы были широкие стебли травы, искрящиеся в неудержимом звездном свете. Текли-растекались запахи, неизвестные пронзительные запахи, вплетающиеся в буйство музыки, пения и звезд.

И в то же время все вокруг было странно знакомым, и ночной торжествующий мир принимал и растворял в себе, и пульсировал в такт биению сердца. Этот мир торопился быть узнанным, тормошил своими красками, звуками и запахами, властно врывался в душу, трепетал от предчувствия ликования - и казалось, вот-вот сотворится неизбежное, лопнет последняя ненадежная преграда - и свершится чудо прозрения.

Само небо гудело гигантским соборным органом, сотворенным из множества звездных труб, равнина с высокой травой казалась мерцающим морем, над морем растекался напряженно-неудержимый хоровой напев. Море разбивалось о высокие скалы, вздымающиеся из мерцания и запахов подобно пальцам подземного великана, не сумевшего вырваться из недр и дотянуться до неба. Пальцы багрово светились, пальцы силились что-то схватить. И были тоже чем-то знакомым и ничуть не пугающим. Проплыла над равниной вереница ослепительно белых лент, взмыла к звездам, обернулась туманом, притушившим неудержимый небесный свет и укротившим напор музыки. Снежные спирали протянулись из тумана к траве, превратились в колонны, подпершие небо. Странный звук дрожал, затухая в молочной белизне.

Подавалась, прогибалась последняя преграда, прогибалась, но не рушилась, множились, ветвились ходы, ведущие в тупики - и узнавание терялось в лабиринте. Зашевелились, растопырились и померкли багровые пальцы, тень упала на густую траву - и исчезло мерцание.

Панаев открыл глаза. Торопливо включил бра над диваном, посмотрел на часы: начало первого. Сердце колотилось, как после кошмара.

- И отправился я в Белые Столбы, - уныло сказал Панаев и Барсик незамедлительно отозвался из прихожей. - Вот тебе и "мяу", Барсуарий. Будет тебе тогда "мяу".

Хотелось спать, но он боялся засыпать. Он боялся увидеть еще какой-нибудь ненормальный сон.

За окном распласталась ночь, в черном окне с незадернутой шторой отражался растерянный огонек над диваном.

*

С утра Панаев в свой первый сектор не попал - был перехвачен в коридоре красноречивым Флейшманом из лаборатории, не смог ничего противопоставить напору басовитого экспресс-аналитика, да и вялость чувствовал после беспокойно проведенной ночи, и в итоге провозился около часа, разбираясь в капризах недавно установленного лабораторного оборудования. Сектор отреагировал на его появление напряженной тишиной, словно в дверях появился не хорошо известный им Виктор Панаев, а какой-нибудь реликтовый гоминоид или, напротив, представитель нездешнего высшего разума из созвездия Водолея. Все мгновенно прекратили заниматься своими делами и обернулись к нему, а долговязый Чумаченко, приподнявшись, так и застыл над стулом, словно переломившийся шест для прыжков в высоту. Панаев почти физически ощутил любопытство сотрудников и понял, что они только что говорили о нем. А информацию для обсуждения дали, конечно, Валечка и Зоя.

Он негромко поздоровался и направился мимо столов к своей "стекляшке".

- Виктор, погоди! - возмущенно остановил его Полулях. - Нам Зоя Васильевна все рассказала.

- Толика вчера прямо с работы в больницу увезли, - подала голос Валечка, с каким-то испугом глядя на Панаева. - И ведь никогда ни на что не жаловался.

- Что с ним?

- Аппендицит, - пренебрежительно махнув рукой, ответила за Валечку как всегда подтянутая и элегантная, несмотря на возраст, Наталья Анатольевна. Для мужчины это не болезнь.

- А вам самой-то резали? - вспыхнула Валечка, и Панаев двинулся было дальше, зная по опыту о длительности подобных женских бесед. Намечающаяся перепалка его устраивала, потому что всеобщее внимание и вообще роль одинокого фокусника на сцене никогда его не прельщали.

Но Петрович в своем дальнем углу гулко похлопал линейкой по сложенным на столе папкам.

- Дамы, не ругаться! Брэк. - И уже обращаясь к Панаеву: - Что ж ты молчишь, сударь? Давай, рассказывай.

Панаев обреченно опустился на стул возле Натальи Анатольевны, мерившей Валечку пренебрежительным взглядом. Стол Зои находился наискосок, Зоя подперла щеку ладонью и смотрела с восхищением.

- А что рассказывать? Вы ведь все уже знаете.

- Ты что, старик! - Полулях возбужденно взъерошил курчавые волосы. Это ведь только результат, а как у тебя получается? И вообще, когда началось?

Панаев пожал плечами:

- Понятия не имею, как получается. Просто вот как-то получается. А началось вчера.

- Биополе! Я знаю, это просто чье-то очень мощное биополе. - Валечка обвела всех круглыми глазами. - А у Виктор Борисыча получился резонанс.

- Чушь в квадрате! - Полулях вскочил, уперся руками в стол, словно выступал на собрании. - Это все равно что сваливать на происки мировой буржуазии. При чем тут биополе? И что такое биополе? Газеты треп подняли, тут тебе и экстрасенсы на каждом углу, и сенситивы, пришельцы косяками ходят, и каждый, кому не лень, по звездам будущее предсказывает, и биополе это самое приплетают куда угодно, а при чем тут биополе?

Полулях остановился перевести дух и Валечка тут же язвительно вставила:

- Между прочим, экстрасенсы и сенситивы - одно и то же, Василий Владимирович.

- Да бог с ними, - отмахнулся Полулях. - Никакое это не биополе, но факт есть факт: о вашем, так сказать, женихе мы все своими ушами от Виктора вчера слышали, и Зое Васильевне тоже вроде бы обманывать нас не резон. Потому, Витя, тот же вопрос: как у тебя все-таки получается?

Панаев прижал руки к груди:

- Не знаю, честное слово, не знаю. Просят - и... Я же безотказный.

Он даже улыбнулся и подумал с сожалением, что ему тоже было бы все интересно, случись такое с тем же Васей Полуляхом. Или с Чумаченко. Тоже расспрашивал бы, любопытствовал. Рассуждал. Обсуждал. А так - неуютно и жутко, словно кто-то другой, чужой залез в тебя, обосновался неизвестно где - в голове? в сердце? в аппендиксе пока неудаленном? - и управляет тобой, не ведая того, что не может человек видеть сквозь стены и заглядывать в будущее, да и нет ведь в данный момент никакого будущего, не существует оно, как учили еще в вузе по курсу марксистско-ленинской философии. И ведь мало того - откуда-то берутся невероятные сны, совсем непохожие на сны, потому что словно живешь в этом сне, чувствуешь и помнишь такое, что никак ты не можешь чувствовать и помнить - и опять же становится жутко от присутствия кого-то чужого (чего-то чужого?), и даже готов с радостью ухватиться хоть и за Валечкино предположение, ощутить твердую почву, ведь хуже всего - непонятное, хуже всего - неизвестность. Что бы предположили товарищи-сослуживцы, расскажи он о звездном разливе и багровых вельканьих пальцах, и музыке в ночи, и белых колоннах, вогнанных между небом и землей? Ерунда, причуды подсознания, игры спящего мозга, разные там фрейдистские штучки? А куда прикажете отнести тот плоский мир с белым пляжем и серым морем, что привиделся сегодня на рассвете? Что символизирует оранжевый парашют, и откуда мысли о невидимой смерти, и вообще - откуда это все взялось и зачем творится с ним, черт побери?!

- Вы же читали о Мессинге? - скороговоркой сыпал Чумаченко. - Он ведь тоже не знает, как у него получается. Так что, по-моему, вопрос бесполезный. Тут другое, тут правильно Владимирыч сказал: экстрасенсы косяками начали ходить, школьницы якобы на другие планеты летают и тоже потом вещают, Христос в командировку в Индию собирается, как из прорвы какой-то все посыпалось. Почему? Почему раньше такого не было, ни слухов, ни пророчеств, и бабуся эта болгарская не высовывалась. Почему?

Тут заговорили все разом, зашумели, пошли поминать Джуну и Розу Кулешову, волхвов-прорицателей, Кашпировского и Кассандру, Анна Иоанновна вспомнила Сведенборга, а Валечка заявила, что приятельница ее в прошлом году прочитала мысли одного типа в электричке и не вышла на нужной станции в Черном лесу, а поехала дальше, а этот тип вышел и изнасиловал в лесу какую-то женщину, потом все дачники тольк об этом и говорили, а приятельница все правильно и угадала.

В разгар дискуссии в дверь заглянула плановичка Колодочкина, поинтересовалась: не собрание ли? - прислушалась, села возле Чумаченко и, забыв, за чем шла, активно включилась в разговор. Панаев во всем этом не участвовал, только поворачивал голову от одного к другому, да подумал еще, наблюдая за поблескивающей стеклами очков Колодочкиной, что теперь вот и плановики будут знать, а там и все сектора, и расчетчики, и лаборатория, и так далее.

- А если Виктору Борисовичу сейчас попробовать? - внезапно предложила Анна Иоанновна.

Все затихли.

- Ну что, старик, не откажешь? - Полулях вопросительно посмотрел на Панаева. - В интересах науки.

Панаев хмыкнул, попытался робко протестовать:

- Голова после этого болит и ввобще ходишь как измочаленный. Потом же у меня там, - он качнул головой в сторону "аквариума", - аппаратура недоделанная. Рабочее же время.

- Ну-у, старик, - протянул Полулях. - У нас Наталья Анатольевна член профкома. Наталья Анатольевна, разрешаете в интересах науки, а потом отработаем на субботнике?

Наталья Анатольевна покосилась на пришлую плановичку Колодочкину и кивнула.

- Ну вот, с профкомом вопрос согласован, - оживился Полулях. - А таблетки от головы мы тебе раздобудем.

- У Мезенцевой попросим, - добавила с ехидцей Валечка. - У нее всей работы - таблетки глотать.

- Ты же сам говоришь - безотказный, - уговаривал Полулях.

"Весь вечер на арене - клоун Тип-Топ", - безрадостно подумал Панаев, уже зная, что согласится, не может не согласиться, потому что он действительно не умел отказывать.

- Попробую.

- Я, я! - заторопилась Валечка. - Если вы можете мысли... Сеанс телепатии, вдруг вы еще и телепат, Виктор Борисыч? Вот угадайте, о чем я сейчас буду думать.

- А как же мы узнаем, удался эксперимент или не удался? - воскликнул из дальнего угла Петрович.

- Только ничего не писать, - вмешался Чумаченко. - Виктор же может увидеть, как вчера в кафе. Просто шепните Наталье Анатольевне, она к вам ближе всех Мы ей верим. А Виктор пусть постоит у своей будки.

Панаев покорно поднялся и отошел к запертому еще со вчерашнего вечера "аквариуму" с не доведенным до ума "Файрэро".

- Не поворачивайтесь! - Валечка мячиком подкатилась к Наталье Анатольевне, что-то сказала ей и мигом вернулась на свое место. - Можно!

Панаев повернулся и увидел напряженные лица. Восемь человек замерли в ожидании чуда. Или чего-то похожего на чудо. Он совершенно не знал, что именно должен делать, и принялся смотреть на Валечку, сидящую с окаменевшим лицом.

"Клоун, клоун, - билось в голове. - Цирк, цирк..." Кто-то кричал там, в безлюдном пространстве, ряды пустых кресел, все расширяясь и расширяясь, кольцеобразно вздымались от покрытого красным ковром пятачка манежа к основанию огромного полутемного купола. Вторя крику, гремели литавры и бухали большие белые барабаны, а по соседству с цирком строители с грохотом загоняли бетонные сваи в глинистое нутро котлована и все эти звуки больно били в виски. Но боль была недолгой ("Привыкаю, что ли?"), кричавший устал и умолк, сваи забили до нужного уровня, барабанам прорвали бока и только литавры еще продолжали свое дребезжанье.

Валечка издала какой-то сдавленный звук и вместе со стулом откачнулась от стола, словно увидела перед собой мышь или змею, Наталья Анатольевна, наоборот, подалась к Валечкиному столу, Зоя сидела напротив, ей все было хорошо видно и она, кажется, забыла дышать. Петрович привстал на цыпочки в своем углу.

И было от чего привстать. Красный телефон как-то неловко дернулся, приподнялся над Валечкиным столом, чуть наклонившись, проплыл по воздуху в направлении Зои, сопровождаемый взглядом Панаева, еще раз дернулся, полетел вниз и коротко звякнул при ударе о застеленный ковровой дорожкой пол. Еще раньше достигла пола соскочившая при падении трубка.

Тишине, воцарившейся после перелета никем не пилотируемого телефона, могла бы позавидовать сама космическая пустота.

"Ци-ирк!.. - с ужасом подумал Панаев. Боль словно бы со свистом исчезла, отпрыгнула и Панаева вдруг охватил какой-то непонятный азарт. Что еще? Что бы такое еще? Про сведенборга вспоминали?"

Он чувствовал, что уже почти на пределе, что скоро неотвратимо

последует реакция, что он сейчас вроде лампочки, которая ярко

вспыхивает, прежде чем перегореть, но остановиться не мог.

"Что там у нас в городе? Что там на рынке? В парке. В центральном

гастрономе".

Смутные серые картины проступали перед глазами, проступали и узнавались, хотя их теребил и искажал серый ветерок, хотя мешали какие-то неяркие вспышки, хотя стало почему-то подташнивать, как в самолете.

Тишина все еще продолжалась и он нарушил ее, морщась от этой невесть откуда взявшейся тошноты, чувствуя, как испаряется возбуждение.

- Во дворе "Каштана" упаковки с шампунем разгружают, - медленно, с трудом ворочая языком, выговорил он. - Грузчики прямо на месте раскрывают. Светлый фургон, номер ноль девять - пятьдесят четыре.

Он видел изображение этого фургона, оно накладывалось на шкаф за спиной Зои, набитый твердыми белыми папками-накопителями.

- Ой! - Колодочкина вскочила и вылетела за дверь.

- Представление окончено. - Панаев не удержался и сел на корточки, вернее, сполз, упираясь спиной в стеклянную стену "аквариума". - Больше не могу.

"Не человек. Я, наверное, не человек..."

- Принесите же таблетки! - закричал Петрович.

- Ничего... Панаев с трудом подавил тошноту. - Сейчас пройдет.

*

И действительно прошло, только не сразу. Он перебрался в "аквариум" и даже прикрикнул на Зою, порывавшуюся вызвать "скорую помощь". Так и просидел до обеда, не слыша ахов, охов и пересудов, отгородившись стеклянными стенами. А пересуды и ахи были довольно интенсивными, он видел жестикуляцию Полуляха и Чумаченко, видел, как Валечка нет-нет да и посмотрит с недоумением на поставленный на место телефон, который он сбросил со стола, а Петрович переговаривается с Анной Иоанновной и Натальей Анатольевной, тыча карандашом в сторону "аквариума".

Когда в секторе вновь появилась Колодочкина, Панаев был уже в норме, только немного кружилась голова. Колодочкина принялась извлекать из пакета плоские оранжевые флаконы и демонстрировать окружающим. При этом она поглядывала на Панаева и лицо ее выражало восхищение и страх. Женщины вытащили кошельки, Зоя вопросительно посмотрела на Панаева, он сделал отрицательный жест - был дома запасец - и Валечка отправилась в путь.

Потом заходили разные люди, включая бородатого скандалиста Радеуцкого, давным-давно перессорившегося со всеми, даже с невозмутимой Анной Иоанновной, и не появлявшегося в секторе года два. Колодочкина явно не теряла времени даром. Панаеву это надоело, он развернул стол боком и теперь перед его глазами была четвертая, непрозрачная стена "аквариума", украшенная расчетными таблицами. Он действительно чувствовал себя отгороженным толстой стеной от других, он был теперь не такой, как другие. Столько взглядов было брошено на него, взглядов удивленных, восхищенных, растерянных, и ни одного - завистливого. Никто ему не завидовал, он сам себе не завидовал и начинал просто бояться себя, обнаруживая все новые и новые невероятные свои способности. Зоя зашла к нему, но ему не хотелось говорить. Он вяло изображал трудовой процесс, подавляя желание куда-то бежать, что-то немедленно предпринимать, спрятаться где-то, потому что куда же от себя спрячешься?

На обед он не пошел и все топтался мысленно на одном месте, и думал о том, что вот и сегодня еще будут разглядывать, и завтра, это те, кто сегодня не успел или до кого еще не дошла информация, смотреть будут, как на диковину, а некоторые даже и с опаской - и придется на самом деле податься в цирк или работать от областной филармонии, потрясать тружеников сел и райцентров. Хотя, отметил он, не все проходит гладко: вот ведь планировалось-то в думы Валечкины проникнуть, а вместо этого получилось то, чем занималась девочка в кинофильме "Сталкер". Телекинез, выдумка фантастов. И в цирк или филармонию ему вряд ли удастся - с таким самочувствием после первого же выступления можно ноги протянуть.

Девочка из "Сталкера". Мутантка. Может быть и он тоже мутант? Но мать-то с отцом никогда с атомным производством дел не имели, в зараженных зонах не проживали... хотя откуда мы знаем? Только сейчас тайное становится явным, взять ту же историю на Урале. Или аварию на Ленинградской атомной. Или тот же Чернобыль, только не четвертый, а первый блок, в восемьдесят втором году. А сколько еще не знаем? Да и разве только радиация? А химия, а то, о чем и вообще пока ни слухом ни духом не ведаем?

Но почему тогда эти странные способности проявились только сейчас?

Что послужило катализатором? А сны? Это же какие-то чужие сны!

В общем, решил Панаев, надо идти в больницу. Завтра, до обеда.

Показаться с утра на работе, отпроситься у патрона и послушать, что

по этому поводу скажет медицина.

Настроение у Панаева немного поднялось, хотя и не очень. Он добросовестно досидел до конца рабочего дня, сослуживцы не тревожили, видели, что он не в своей тарелке, а потом подвез Зою до дома и покатил к себе. Зоя предлагала зайти к нему, приготовить ужин и помочь в случае чего - а вдруг ему опять станет плохо? - но он вежливо отказался. Он с трепетом и любопытством ожидал прихода ночи, словно мальчишка у заброшенного дома, где, по слухам, водятся привидения.

Он вошел в прихожую, бросил на трюмо свежие газеты. Из комнаты не спеша вышел кот, начал потягиваться, туманно глядя зелеными глазами.

- Всю жизнь проспишь, Барсуарий, - назидательно сказал Панаев. - А я скоро вообще сон потеряю. Пошли ужинать, соня.

Кулинарничать Панаев научился в последние годы своей прошлой супружеской жизни, когда они с женой только сосуществовали в одной квартире, поддерживая зыбкий нейтралитет и все больше не вынося присутствия друг друга. И ужин они готовили каждый для себя, жена раньше, а он позже, перечитав все газеты. Теперь он читал газеты после ужина.

Он изучил спортивные новости и перешел к сообщениям из-за рубежа. Кот устроился на диване и задремал. Событий было много. Прошел тайфун. Объявлен состав нового правительства. Состоялась манифестация протеста. Выделены средства на строительство ядерного реактора. Зафиксирован видеокамерой полет НЛО. Начинается суд над наемниками. Изучается вопрос о грамотности населения. Шесть человек получили ранения. И прочее.

Сообщение областной молодежной газеты (Панаев до сих пор выписывал молодежку) вызвало у него скептическую усмешку. Корреспондент Л. Ермоленко со слов жителей пригородного села Веселый Гай описывал полет слабо светящихся шарообразных объектов, имевший место поздним вечером шестнадцатого сентября. Панаев подумал, что тарелочный бум наконец-то достиг окрестностей их областного центра, потом прочитал большую статью о местных комсомольцах-наркоманах и интервью с одной из доморощенных интердевочек. Страничку юмора он читать не стал - было ему не до юмора.

Телефонный звонок заставил его отложить газету. Он вышел в прихожую, включил свет.

- Витя, как ты там? - В далекой Зоиной комнате слышались возбужденные мужские голоса. - Ничего не случилось?

- Да вроде нет. - Он посмотрел в зеркало. Там отражался худощавый, чуть выше среднего роста темноволосый мужчина в спортивном костюме. Лицо у мужчины было вполне нормальным, только глаза смотрели настороженно.

- Все в порядке, знакомлюсь с прессой. В Греции тишь и благодать. А у тебя маленький праздник кабана?

- Да нет, - Зоя облегченно рассмеялась. - Это телевизор, третья серия... Ах, ну да. А что такое маленький праздник кабана?

- Кто-то рассказывал. Это, кажется, в Сибири. В общем, две недели водку пьют. Или два месяца. Неважно.

- Витя, - голос Зои стал совсем тихим, - с тобой что-то делать надо. Тебе обследоваться надо.

Панаев уныло посмотрел на ссутулившеся отражение:

- Слушаюсь, Монроз. Завтра пойду.

- Витя, не смейся. Я серьезно.

- И я серьезно. Смотри свою третью серию.

- Витя, будет плохо - звони. Целую.

- Взаимно.

Он положил трубку и пошел к своим газетам. В окнах соседнего дома трепетал потусторонний свет - там шла третья серия. В городе было тихо.

*

[Текст рассказа "Что-то происходит?.." - сон-видение Панаева].

И зазвенело, зазвенело... Задрожало и рассыпалось, словно разбили огромное зеркало. Исчезло.

Панаев вскочил с дивана - с шелестом упала на пол газета, - бросился почему-то к балкону, потом, сообразив, в прихожую. Телефон не успокаивался.

- Да?

- Привет, Витек! Славик. Слушай, глянь мой "Дженерал". Не пашет, понимаешь, цвет пропал, а тут Боря кассеты из Одессы приволок. Сплошное новье! Заскочи, а? Или нет, лучше я к тебе. Завтра заскочу на работу, лады?

Панаев молча соображал.

- Витек, спишь?

- Есть ли в этом закономерность? - медленно произнес Панаев. - Стена и огни.

- Ты что там, бухаешь с кем-то? Все, не мешаю. Так я заскочу завтра после обеда, глянешь на аппарат. Идет?

- Идет, - бесцветным голосом ответил Панаев, так ничего и не сообразив.

- Все, салют!

Он вернулся в комнату. сел в кресло. То, что привиделось ему, происходило действительно с ним. Это был не сон, он находился в самой настоящей реальности, и все знал о себе, знал все свои мысли и чувства, он действительно жил той, другой, жизнью, где была совсем другая, не похожая на эту, комната, и совсем другое кресло, и книжные полки, которых нет и не было здесь, где он думал совсем о другом, о чем никогда не думал здесь. Это было с ним - и в то же время это никак не могло быть с ним, потому что никогда в жизни не знал, не ощущал и не переживал он ничего подобного, и слышать не слышал о планете Анизателла и каких-то галактических Странниках. Но как же реален, отчетлив и ярок был тот, другой, мир с табачным дымом (а он никогда не курил!), книгами на столе - Пруст, Мильтон (а он никогда не видел и не читал этих книг!), зелеными огнями на гигантской стене, каким-то двойником - и он, Виктор Панаев, чувствовал себя в этом мире как у себя дома, хотя что-то где-то и бунтовало, и возмущалось, и трепетало от недоумения...

Да, он тоже читал, хотя и без всякой системы, все, что попадалось под руку в библиотеке, недавно вот проштудировал "Одиссею". Гомер говорил о двух воротах для вступления снов: лживые, несбыточные приходили через ворота из слоновой кости; те, что сбываются - вылетали из роговых. Но его-то сны появлялись совсем из других, третьих, ворот. Они были снами-воспоминаниями. Воспоминаниями о том, чего с ним никогда не происходило, да и не могло происходить. Они были отражением какой-то другой жизни, которая казалась жизнью его, Панаева. Или не казалась?

Слегка кружилась голова. Кресло словно покачивалось, что-то сыпалось с легким шорохом, и как будто сгущался туман...

*

[Продолжение рассказа "Что-то происходит?.."].

И еще появился кто-то без лица. Был какой-то разговор, но смысл слов тут же терялся, и нельзя было ничего вспомнить, удержать, в свете фар роилась всякая крылатая мелкота, за указателем дорога свернула направо, навстречу зареву, и оборвалась черной ямой. Он попытался закричать, собрался с силами, выдавил из горла стон - и разлепил тяжелые веки. Барсик, встав на задние лапы и положив передние на край дивана, настороженно смотрел на него зелеными немигающими глазищами.

- Дай воды, - слабым голосом проговорил Панаев. В полутемной прихожей, куда почти не достигал свет бра, ему почудился двойник. - Ему тоже.

И уснул, погрузившись в кромешную темноту и тишину.

*

В среду Панаев поехал на работу троллейбусом. Он не решился садиться за руль "Москвича". Он боялся всего: боялся обморока, который мог приключиться в пути, боялся, что проявится еще какая-нибудь скрытая способность, боялся, что сходит с ума, что все эти ночные видения сигнализируют о начале психического заболевания.

"Может быть, вот такое и видится сумасшедшим? - думал он, прижатый к поручню на задней площадке переполненного троллейбуса. - Просто я этого не знаю, а врачи-то должны знать. Но в состоянии ли сумасшедший знать о своем сумасшествии?"

Он мог направиться в поликлинику прямо из дома, предварительно позвонив на работу и предупредив, но расчетчики ждали "Файрэро", у них начиналась самая запарка, а на доводку последнего блока ему хватило бы полчаса. Отличным самочувствием Панаев похвастаться не мог, во всем теле была какая-то вялость, но голова не болела и не тошнило. "Привыкаю, что ли?" - еще раз подумал он и поежился. Никакими экспериментами он заниматься больше не собирался - кто знает, может быть он в состоянии вызвать землетрясение или закинуть человека на околоземную орбиту? Это, конечно, казалось ему невероятным, но за последние двое суток у него несколько изменились представления о невероятном.

Вахту в вестибюле несла тетя Тоня. Она выдала Панаеву ключ от "аквариума" и, дернув головой, сказала почему-то осуждающе:

- Вас гражданочка дожидается ни свет ни заря.

Панаев обернулся. В одном из кресел, окружавших кадку с пальмой, сидела, закинув ногу на ногу, незнакомая девчушка в джинсовом брючном костюмчике, длинноволосая, в меру накрашенная и очень миловидная. На колене ее лежала сумка с множеством закрытых на "молнии" карманчиков. Панаев с сомнением взглянул на неприветливую тетю Тоню.

- Вас, вас дожидается, - закивала вахтерша.

Панаев направился через вестибюль и девчушка поднялась ему навстречу, перекинув сумку через плечо.

- Корреспондент "Молодой смены" Людмила Ермоленко. А вы товарищ Панаев?

- Та-ак, - безрадостно протянул Панаев. С распространением

информации в их фирме, судя по всему, дела были в полном порядке.

А я думал, "Л. Ермоленко" мужчина. Это ведь ваша заметка о

светящихся объектах?

- Моя. Вчера мне сообщили о вас любопытнейшие вещи и я решила прямо

с утра.

"Ну да, НЛО, ясновидцы, экстрасенсы и прочая - такая вот

специализация", - подумал Панаев, а вслух сказал:

- Видите ли, товарищ журналист, я не нуждаюсь в рекламе.

В глазах девчушки вспыхнул профессиональный интерес.

- Значит это правда?

Панаев развел руками:

- Судя по результатам моих действий - правда. Но она мне совсем не нравится.

- Понимаю. Ощущение отторженности от других, собственной, скажем за неимением лучшего термина, патологичности, нежелание оказаться в центре всеобщего внимания, сомнения в отношении здоровья.

Панаев присмотрелся к ней повнимательней. И вовсе она была не девчушкой, а просто молодой миловидной женщиной.

- Вы правы. И к врачу я собираюсь прямо сегодня.

- Что-то беспокоит?

- Что-то! - усмехнулся Панаев. - Именно это и беспокоит. И вообще самочувствие не очень.

- Виктор Борисович, а нельзя более подробно? - Журналистка уже расстегивала "молнии" на сумке, извлекала ручку и блокнот. - Когда, как, где, ваши субъективные ощущения? Ваша сотрудница, Колодочкина - так, кажется? - говорила, но знаете - одно дело по телефону и от кого-то, а другое - из первых рук.

- Повторяю, за популярностью не гонюсь, - сухо ответил Панаев. Медные трубы мне не нужны, не тот случай.

- Но дело не только в вас, - возразила Ермоленко. - Изучение вашего феномена поможет науке, добавит что-то к нашему знанию о мире, что-то прояснит. Это все, конечно, штампы, но штампы верные. Наша публикация привлечет внимание, кого-то заинтересует, кого-то подтолкнет к исследованиям. И потом, секрета уже все равно не существует, сегодня знают у вас, через неделю будет знать весь город, но по слухам. Со всякими домыслами и прочим. Что такое слухи мы с вами знаем, весной спички весь город закупал, правильно? Поэтому именно сейчас газете нужно выступить и дать объективное изложение фактов. И просто по-человечески прошу вас, журналистка умоляюще посмотрела на Панаева. - Материал ведь сенсационный, согласитесь. Центральная пресса подобные случаи описывает, разрешили наконец, слава богу, так чем же мы хуже? Тем более, у нас ведь не "утка", а факты.

- Фактов пока нет, - заметил Панаев, понимая уже бесполезность сопротивления. Отказывать он все-таки не умел, да и как отказать симпатичному напористому джинсовому созданию с просящими глазами?

- Факты - это вы и все, что вы мне продемонстрируете, - парировала

журналистка. - И обещаю не сообщать место вашей работы.

Панаев с уважением окинул взглядом ладно скроенную фигурку. Нет,

Людмила Ермоленко была далеко не девчушкой-студенткой. И все-таки он

не выбросил белый флаг, а отступил в крепость, подняв за собой мост через ров.

- Демонстрировать не буду - здоровье не позволяет. А рассказать расскажу, если изучение моего, как вы выразились, феномена, поможет науке.

- Вы знаете, еще блаженный Августин говорил о том, что люди удивляются высоте гор и волнам моря, величайшим водопадам, безбрежности океана и звездам и не обращают внимания на самих себя.

А стоило бы. Мы ведь наверняка и сотой доли своих способностей еще не знаем. Так что об этом надо говорить как можно больше.

- Возможно, - согласился Панаев. - Кстати, ваши светящиеся шары не утка? И почему вообще утка, а не курица или ворона?

- Шары не утка, - ничуть не обидевшись ответила Ермоленко. - Я беседовала с четырьмя очевидцами. Что же касается газетной утки, то, насколько мне известно, это выражение возникло в семнадцатом веке в Германии. Некоторые осторожные журналисты после сомнительных известий ставили пометку "эн-тэ", "нон тэстатур", то есть не проверено. А "энте" по-немецки значит утка.

- Ага, - сказал Панаев. - Спасибо. Подождите, пожалуйста.

Он позвонил в сектор с телефона тети Тони и сообщил поднявшему трубку Полуляху, что пошел в зал заседаний.

В зале было пусто, с громким жужжанием билась в стекло раздраженная муха. Журналистка села за длинный полированный стол и раскрыла блокнот, а Панаев устроился на кресле в первом ряду, напротив нее.

- Рассказывайте, Виктор Борисович. Можно по порядку, можно не по порядку, как вам удобней. Вопросы и уточнения буду задавать и делать по ходу.

И Панаев рассказал по порядку. О Валечкином кавалере. О кафе. О полете телефона. О фургоне с шампунем. Только о видениях своих он решил ничего не говорить, потому что их можно было списать на причуды нездоровой психики. Ермоленко не перебивала, слушала внимательно, делая временам пометки в блокноте, лицо ее было заинтересованным, но не удивленным. Панаева это даже немного задело, он прервал рассказ и с неудовольствием заметил:

- Вы или ни одному моему слову не верите или каждый день встречаете таких, как я.

Рука девушки замерла над блокнотом.

- Просто я следую принципу из "Посланий" Горация: ниль адмирари. Эмоции обычно мешают, их надо на потом отложить. Пожалуйста, продолжайте, Виктор Борисович.

Панаев проглотил это неизвестное ему "ниль адмирари" и довел повествование до конца. Сразу же последовали вопросы, короткие, четко сформулированные, подобные гвоздям, которые уверенно забивают в податливую деревяшку. Журналистка Ермоленко явно знала толк во всей этой чертовщине.

- В общем, мистика какая-то, - заявил Панаев. - Услышал бы такое - не поверил, и никакой газете бы не поверил. Выходит, я будущее вижу, а ведь его же нет!

Девушка закрыла блокнот и спрятала в сумку.

- Случалось, что предсказания оракулов, авгуров и гаруспиков сбывались. Возможно, кое-кто из них тоже видел будущее.

- Я не знаю, кто такие гаруспики, - слегка раздраженно отреагировал Панаев.

- Люди, предсказывавшие будущее по внутренностям жертвенных животных. Этруски, Древний Рим. Довольно успешно прорицал Иероним Кардан, был такой математик, физик и врач в шестнадцатом веке. Между прочим, на семьдесят пятом году жизни устроил голодовку и умер. потому что до этого предсказал дату своей смерти. А у Александра Македонского был личный предсказатель, Аристандр. Вы вот говорите: мистика, будущего еще не существует, а Бертран Рассел считал, что как логики мы можем допустить возможность мира мистики, поскольку не знаем всех связей явлений в реальном мире. Кстати, кажется, еще Лаплас отмечал: мы настолько далеки от знания всех сил природы и способов их действия, что неразумно отрицать явления только потому, что они пока необъяснимы. И еще он же: нужно исследовать явления с тем большей тщательностью, чем труднее признать их существующими.

- Цитаты это цитаты. С ними что угодно можно доказать.

Брови журналистки на мгновение метнулись вверх.

- Я ничего не доказываю. По-моему, тут доказывать нечего. Просто эти люди уже высказали те убеждения, к которым я пришла, смею заверить, вполне самостоятельно. Отрицать, конечно, легче, чем изучать, мы ведь выросли на отрицаниях. Вот у вас целый набор: предвидение будущего, дальновидение, воздействие на метрику пространства-времени волевым напряжением, или телекинез. У меня три папки материалов собрано, а ведь сколько об этом умалчивали! И как давно было сказано: "Познай самого себя", - но не проникались, не осознавали. - Девушка говорила убежденно, теребила джинсовый воротник. - Вы видите, какой перекос в науках? О человеке думаем в последнюю очередь, в себя не всматриваемся, а там, внутри у нас, не то что еще одна Америка не открытая, а может быть целая Вселенная. Вы только посмотрите: художник Попков предсказал свою смерть от пули. Его застрелили. Клавдия Костецкая, пациентка клиники Бурденко, воспринимала знаки сквозь непрозрачную среду, читала мысли на расстоянии... Кстати, - Ермоленко встрепенулась, - вы хотели прочитать мысли, но вместо этого передвинули телефонный аппарат. А еще раз не пробовали угадывать?

- Нет, хватит. - Панаев выставил перед собой ладонь, словно загораживаясь от журналистки. - Сыт по горло. Результат непредсказуем. А вдруг потолок обвалится? Между прочим, не только о других беспокоюсь, но и о себе тоже. Не помню кто из великих сказал: "Не стой под грузом и стрелой".

Девушка, казалось, не заметила колкости. Она понурилась и принялась бесцельно расстегивать и застегивать "молнии" на сумке. Панаев чувствовал себя неловко, словно отказал в просьбе одолжить пятерку до зарплаты.

- Жаль. - Ермоленко вздохнула. - А вы мне показались решительным человеком.

Панаев усмехнулся:

- Провоцируете? Но поймите, я действительно не знаю, что может из этого выйти. Да и такая потом слабость наступает...

- Это понятно. - Глаза девушки вновь заблестели. - Когда Кулагина телекинезировала гильзу от охотничьего патрона, у нее давление подскочило до двухсот тридцати на двести. А при другом эксперименте тошнило и даже рвало. Большие затраты энергии.

- Вот-вот, - покивал Панаев.

- А вы знаете, я ведь все равно от вас не отстану. И специалистов натравлю.

- Специалистов по чудесам? Разве есть такие?

- Хоть вы и иронизируете над моей склонностью к цитатам, все-таки позволю еще одну. Потому что лучше не скажешь. Тот же блаженный Августин: чудеса не противоречат законам природы, они противоречат только нашим представлениям о законах природы. А Гюрджиев считает, что чудо - это явление, которое совершается по законам другого космоса, нам неизвестным, потому они и кажутся нам чудесными. Специалисты по парапсихологии есть вам не отвертеться. Да и эгоистично это было бы, согласны?

- Со стороны, конечно, судить легче. - Панаев встал, подошел к столу, положил ладони на гладкую поверхность. Девушка смотрела на него снизу вверх, он разглядел, что у нее серые глаза. - А когда это ни с того ни с сего начинает происходить с тобой... - Ему показалось, что в серых глазах мелькнуло разочарование и он неожиданно сказал совсем не то, что хотел сказать: - Вам хочется, чтобы я попробовал угадать ваши мысли?

Девушка развела руками и улыбнулась:

- Очень.

- Прошу прощения, вас Людмила - а дальше?

- Можно без "дальше". Как говорится, у нас в комсомоле без отчеств.

- Ладно, все равно к врачу. Только предупреждаю: что получится и получится ли вообще - не знаю, так что не обессудьте. Во всяком случае, я искренне постараюсь угадать ваши мысли. Хотя что для этого делать, ей-богу, не представляю. И за последствия не ручаюсь.

Девушка в раздумье провела пальцем по щеке. Панаев вернулся на свое место.

- Последствия, - медленно сказала она. - Последствия... Есть! Я готова. Пробуйте.

Они сидели в пустом зале, муха продолжала с жужжанием рваться в сентябрьское утро, выцветшая полоса красной материи на стене призывала их внести достойный вклад, по коридору за дверью процокали каблучки и Панаев подумал, что если кто-нибудь заглянет в зал - по конторе может прокатиться вторая волна информации, потому что сидели они молча и Людмила, уперев подбородок в ладони и слегка подавшись вперед, не отрываясь смотрела прямо на него. Панаев тоже смотрел на нее и вдруг поймал себя на том, что изучает ее свежее лицо, слегка вьющиеся светлые волосы, родинку на щеке... Он мысленно одернул себя и постарался сосредоточиться.

Никаких посторонних мыслей он не улавливал, но не спешил прерывать молчание, не желая огорчать журналистку. Он подумал, что сейчас быстренько управится с машинкой, позвонит расчетчикам, чтобы забирали - примчатся мгновенно, как на крыльях слетят со своего пятого этажа и в ножки не забудут поклониться, - а потом пойдет в поликлинику и ему пропишут что-нибудь на самом деле, наверное, бесполезное, потому что нет в поликлинике штатной единицы парапсихолога, а есть только терапевты, глазники и прочие невропатологи, которые ничем не могут ему помочь. Но больничный, наверное, ему все-таки дадут, пропишут какое-нибудь успокаивающее или ободряющее, Людмила ведь говорит, что энергии тратися много, Кулагину какую-то поминает... А может быть просто вручат направление на обследование в психиатричку, в Новый поселок. Итак, сейчас он управится с делами, а потом поедет на троллейбусе в поликлинику, пройдет через сквер и свернет за угол желто-белого четырехэтажного здания с аркой, ведущей во двор с одинокой чахлой рябиной. На стене дома неровно прикреплен белый прямоугольник с черной надписью: "ул. Радищева, 5/16"...

У него слегка закружилась голова, щекам стало жарко. Лицо Людмилы отдалилось и расплылось, словно он заглянул в перевернутый несфокусированный бинокль. Потом это прошло и он услышал встревоженный голос журналистки:

- Виктор Борисович! Виктор Борисович...

- Что... случилось? - Панаев с трудом выговаривал слова, стараясь

справиться с неповоротливым языком. - Натворил... что-нибудь?

Когда-то, еще учась на втором или третьем курсе института, он с

ребятами ходил подрабатывать на всякие базы. Однажды они вчетвером

взялись разгружать вагон с солью: долбили ее ломами, потом лопатами насыпали в мешки, а мешки относили на склад, и весили эти мешки килограммов по восемьдесят. Когда полвагона было разгружено, они выпросили задаток, Юрка сбегал за портвейном и они пили его прямо из горлышка, а потом опять доблестно трудились. Управившись с делом, осовевшие от работы и выходящего пОтом дешевого, но "градусного" портвейна, они отправились в баню и там, после парной, Панаева окончательно проняло. Он сидел в раздевалке, завернувшись в простыню,ти не в силах был пошевелиться. Сейчас он ощущал нечто подобное.

Людмила торопливо подошла к нему, заглянула в лицо, деловито нащупала пульс. Глаза у нее были испуганные.

- Нормально, - сказал Панаев, чувствуя, как проясняется голова. Ничего не упало?

- Ф-фу... - Людмила отпустила его запястье и села рядом. - Вы меня испугали немножко. Вид у вас был как у распятого Иисуса. Ну что?

Панаев вяло пожал плечам. Слабость все-таки оставалась.

- А ничего. Впрочем, - он прислушался, - муха затихла. Может быть вместо телепатии получилось убиение насекомого?

- Может быть, - серьезно ответила журналистка. - Загоруйко рукой определяла цифры на электролюминесцентном индикаторе за стеной, а через несколько часов после эксперимента квартиру буквально заполонили муравьи, которых там никогда раньше не было. Все возможно. Ну, рассказывайте.

- Так нечего рассказывать. Старался, смотрел на вас - ноль. А потом как-то переключился, стал думать о своем. Даже не думать, а так...

- О чем? - требовательно спросила девушка.

Она сидела вполоборота к Панаеву, от ее волос едва уловимо пахло чем-то приятным.

- Н-ну... Как поеду в поликлинику... - Он с усилием потер лоб. - Вы знаете, там ведь никакого желто-белого дома... И арки никакой нет. Там не Радищева, а Октябрьской ре... - Он осекся.

Журналистка вцепилась в рукав его свитера:

- Дом, номер дома какой, запомнили?

- Кажется, пять дробь шестнадцать.

Девушка вскочила, возбужденно зашагала от кресла к столу и обратно и стала действительно похожей на девчушку. Остановилась возле Панаева:

- Вы не бывали в Калинине?

- Это который Тверь? Не приходилось.

- А я там родилась и жила до седьмого класса. Именно в желто-белом доме на улице Радищева, пять-шестнадцать. И только что старалась представить его как можно отчетливей. По вас парапсихологи плачут, Виктор Борисович! Даю материал в завтрашний номер. Отсюда можно позвонить?

- Позвонить-то можно, - безрадостно сказал Панаев. - Не знаю, плачут ли ваши парапсихологи, а мне вот точно не до смеха.

*

В парке осень почти не ощущалась. По-прежнему зеленой была трава, листья тополей и каштанов закрывали небо, над кустами летали пестрые сойки и теплым был воздух, но лежали уже на лужайках среди кустов желтые ломкие березовые листья, смешиваясь с пятнами солнечного света, поубавились краски на клумбах и не хотелось уже, как в августе, погрузить ладони в овальную чашу фонтана и с размаху плеснуть в лицо прохладной водой.

Панаев свернул с центральной аллеи, неторопливо прошел по тропинке, петляющей между деревьев и кустов, а потом, с хрустом давя подошвами сухие ветки, побрел прямо по траве под пронзительные крики потревоженных соек. Сел на толстый кривой сук с ободранной корой, уложенный на двух низких пеньках. Всего лишь в ста метрах чадил и шумел проспект, но сюда не проникал ни шум, ни сизые клубы автомобильных выхлопов. В ветвях копошились сойки и пахло сеном. Панаев провел рукой по лицу, снимая прилипшую паутину, вытянул ноги и закрыл глаза.

Визит в поликлинику занял почти три часа. Панаеву измерили температуру и давление, сняли электрокардиограмму, стучали по коленкам резиновым молоточком, водили чем-то холодным по животу, заставили вытянуть руки, зажмуриться и попасть указательным пальцем вкончик носа, проверяли зрение, мяли живот и интересовались перенесенными инфекционными болезнями. Когда он кратко перечислил события последних трех дней, рассказав и о странных то ли снах, то лигаллюцинациях, молоденькая курносая медсестра прекратила писать и вопросительно посмотрела на врача, а врач - тоже молодой, моложе Панаева, усатый паренек, вырабатывающий в себе солидные манеры - некоторое время внимательно разглядывал раздевшегося до пояса Панаева, потом нахмурился, извлек из стола потрепанную книжку и начал показывать Панаеву те самые картинки, с которыми тот уже сталкивался, когда призывали в армию. Потом врач попросил повторить рассказ, побарабанил пальцами по столу, обменялся взглядами с готовой к решительным действиям насторожившейся медсестрой, пригладил редкие усики и сделал резюме. Да, подобные случаи, только не в таком полном комплекте, встречаются, но этим занимаются специалисты другого профиля - физики, психологи, химики, радиотехники и, может быть, философы и психиатры - а лично он, участковый врач, именно как врач, а не как физик или химик, может рекомендовать только средства, которые должны снять негативные последствия реакции организма на проявившиеся вдруг неординарные способности. Врач посоветовал Панаеву два дня провести дома, желательно в постели, проветривать комнату, принимать прописанные лекарства, а в пятницу прийти за больничным и если состояние не улучшится - обратиться к упомянутым специалистам другого профиля. С тем Панаев и покинул поликлинику, сопровождаемый недовольными взглядами очереди, которую он создал своим долгим пребыванием в кабинете участкового терапевта.

В парке было тихо и безлюдно и если бы не нависающее над деревьями колесо обозрения с ярко-желтыми креслами, можно было представить, что вокруг простирается лес, совсем не похожий на асфальтно-кирпичножелезобетонное нагромождение улиц и зданий. Запах сена тоже напоминал о краях, находившихся далеко от города. Там жила мама.

В этом году отпуск намечался только на ноябрь и Зоя хотела вместе с ним посетить столицу, а потом, опять же вместе, съездить в Болгарию. А тем летом он вволю набродился по исхоженным в детстве местам, и также, как раньше, стоял стол под яблонями во дворе, гудели пчелы, садясь на разрезанный сочный арбуз, в огороде золотились подсолнухи, между полосатыми тыквами бродили куры, и мама в накинутой на голову косынке сновала между летней кухней и столом, нося миски с яблоками и виноградом, и вареной кукурузой, и крупной малиной...

Панаев виделся с ней нечасто, и на письма был не охоч. Из села он уехал давно, осел в городе, женился, не советуясь особенно, да так же, не советуясь, и развелся.

Мысли были неторопливыми и немножко грустными. Что там сейчас в том далеком селе, где в овраге пасутся козы и камыши окружают ставок, затянутый ряской? Как там мама, здорова ли?

"Как ты там, мама? Как здоровье?"

"Я-то здорова, а вот ты приболел, сынок, я чувствую".

"Да нет, все нормально. Так, пустяки".

"Ох, неспокойно на сердце, сынок. Переживаешь? Таня? Видишь ее? Раскаиваешься?"

"Нет, мама. Это все прошло. Так нам обоим лучше. Все в порядке,

мама, не волнуйся. Просто притомился немного, но это пройдет. Вот отлежусь и обязательно тебе напишу".

"Береги себя, сынок".

"Не волнуйся, мама..."

- Земляк, мы тут рядышком устроимся, не возражаешь?

Панаев вздрогнул и открыл глаза. Двое с помятыми лицами, неопределенного возраста, в неопределенного цвета одежде уже деловито раскладывали на газете ливерную колбасу, аккуратно опускали на траву бутылки.

- Распитие в общественном месте, - заметил, поднимаясь, Панаев и пошатнулся, потому что у него закружилась голова.

- Во-во! - зсмеялся один и принялся терзать зубами пробку. - Гони два рваных и вступай в наш кооператив. А дальше помозгуем.

Другой настороженно смотрел на Панаева и даже перестал раздирать на куски колбасу.

- Тебе чего, мужик, не все равно? Жалко тебе, что ли? Тут место удобное.

- Удобное, - согласился Панаев. - Как-никак парк культуры и отдыха.

- А мы и отдыхаем! - Первый вновь захохотал, высморкался, прижав пальцем ноздрю. - Отпахали свое - и отдыхаем. Его величество рабочий класс.

- Толян, пошли отсюда. - Второй неприязненно покосился на Панаева. Ментов наведет, интеллигент.

"И ничего ты с ними не сделаешь. - подумал Панаев. - Ногой по их портвейну врезать - так ведь нельзя, права такого не имею. "Навести", как этот выражается? А что толку? Пока наведу - разопьют и уйдут. Остаться здесь и помешать - так просто найдут другой укромный уголок, благо в парке ни души. Да и вообще - бесполезно..."

- Ты, земляк, как сука на сене, - прищурившись, процедил первый. - Сам не хочешь, так дай другим. Не местный, что ли?

Можно было, конечно, из принципа не уходить, но и оставаться не имело смысла. Панаев пожал плечами:

- Да пейте, если заняться больше нечем.

Он медленно прошел мимо них, брезгливо обойдя разложенную газету и чувствуя, как возвращается головная боль.

- Спасибо, земляк, - миролюбиво сказали за спиной.

В траве валялись окурки и пожелтевшие обрывки газет. Под кустом стоял пыльный стакан. Соек не было слышно.

Домой Панаев не спешил. Тропинками добрался до проспекта, пошел, не дожидаясь троллейбуса, по немноголюдному тротуару. Заглянул по дороге в аптеку, выложил рецепты, потом в универсам, походил немного у своего подъезда. Идти болеть не хотелось, как-то непривычно было сидеть дома в среду, но что оставалось делать? Он еще и еще раз прокручивал в голове мысленную беседу с мамой и решил вместо ноябрьской поездки в столицу навестить родное село, а письмо написать прямо сейчас, не откладывая.

И слишком реальным был этот разговор, словно говорил он с мамой по междугородному телефону или сидел напротив нее за столом в комнате с фотографиями маленького Витюши и его детскими книгами на полках старой этажерки.

Барсик встретил его недоуменно, но сдержанно, потерся о джинсы пушистым боком и уплыл в комнату досматривать прерванный сон. Панаев выложил лекарства на трюмо, позвонил на работу.

- Первый сектор, - прощебетала трубка голосом Валечки.

Панаев кратко обрисовал ситуацию и попросил доложить начальству.

- Хорошо, хорошо, Виктор Борисыч, не волнуйтесь, - торопливо заверила Валечка. - Сейчас Зоя Васильевна трубочку возьмет.

- Витюша, что-то серьезное? - встревоженно спросила Зоя. - Я приду.

- Все в порядке. Прописали кучу всяких таблеток плюс домашний режим.

У меня все есть. Отдохну, подлечусь, а в субботу сам заеду. Как у тебя с субботой?

- Может быть, мне все-таки прийти? - настаивала Зоя.

- Нет, Монроз, не надо, - мягко, но достаточно решительно ответил Панаев. - Я пока один побуду, настроение не то. Не обижайся. Так что с субботой?

- Ну смотри, - сухо сказала Зоя. - А с субботой все то же. По графику - встреча с Панаевым.

Что-то не так было у них с Зоей, что-то немножко искусственное, чуточку вымученное, с легким изъяном, с налетом прожитого и пережитого, совсем разного у каждого из них. И оба они это хорошо понимали.

Он отыскал в комнате конверт, ручку, вырвал лист из тетради, сел к столу и задумался.

За окном грелись на солнце здания. На балконах, как всегда, висело белье. Он отрешенно смотрел на соседнюю пятиэтажную коробку - обыкновенную, серую, крупнопанельную, с замазанными чем-то синим стыками - и вдруг понял, что перед ним возвышается абсолютно черная стена, квадратом впечатанная в желтоватое неяркое небо.

Это было Место Странных Игр. Чуть дальше переплетались, сливаясь, поглощая друг друга, вырастая, скручиваясь спиралями, свиваясь петлями, комкая, сдавливая пространство, растекаясь по воздуху, ныряя под землю и ввинчиваясь в желтизну, плавно струились над белой дорогой внешние обманчивые очертания Зала Многомерных Отражений. Рядом вгрызались в пространство переливающиеся злые углы Забытого Поля, монотонно качались гигантские серые тени опустевших Детских Причуд, дорога шла в гору, словно возносясь на невидимых крыльях к безбрежью площади, к узорам, оставленным теми, кто жил намного раньше под этим неярким небом, кто строил Великий Мир.

Торжественно высился, плыл, извивался, врывался в пространство нерушимый город, один из многих, созданных навсегда. Он слит, сплетен воедино с миллионом жизней, и неразрывна эта связь, она - залог бессмертия, вечного потока жизни, бросившей когда-то вызов пустоте и унынию бесстрастной холодной Вселенной. Вот рядом, стоит только пройти сто шагов по одной из дорожек, Место Странных Игр, вот выходят оттуда довольные и беззаботные...

Резкий звук пронесся над городом, сминая желтое небо, стирая углы и полукружия, растворяя шары, гася мягкий свет плоскостей. Панаев отодвинул чистый тетрадный лист, недоуменно поднес к лицу зажатую в кулаке ручку, бросил на стол и пошел открывать дверь. Головокружение прошло, зато ноги двигались с трудом, словно он брел по пояс в воде.

Он расписался за телеграмму ("Срочная", - буркнул почтаальон), прислонился к стене в прихожей, не решаясь прочесть слова на полосках бумаги, косо наклеенных на серый бланк. Сердце то колотилось,то замирало. В его жизни была всего лишь одна срочная телеграмма. "Приезжай. Мне очень плохо без тебя. Таня". И он примчался, бросив дела и подавив своим неудержимым напором авиационного начальника отдела пассажирских перевозок. Давно это случилось. Потом ей было очень плохо с ним. Им обоим было плохо.

"Мама... Мама", - стучало в висках в такт биению сердца. Видно, не зря накатило что-то в парке...

Он медленно прочитал прыгающие буквы. Потом еще раз. В изнеможении сел прямо на стоящие у двери кроссовки и уткнулся лбом в колени.

"Витя, что с тобой? Заболел? Я приеду. Мама".

Он представил, как мама торопится на почту, как пишет на бланке, и перо рвет бумагу, и сонная ленивая Зина, шевеля губами, перечитывает слова и щелкает счетами, и мама суетливо вытряхивает деньги из кошелька... Телеграмма отправлена почти сразу же после того, как он вышел из парка, значит...

Значит, что-то еще открылось в нем. Но почему - в нем? Почему - он? Самый обыкновенный, не лучше и не хуже других. В чем он провинился? Или чем заслужил?

Даже вздыхать не хотелось. Панаев вытянул из-под себя кроссовки, обулся и отправился на почту давать успокаивающий ответ.

До вечера он переделал вс дела: написал письмо, покормил кота и поужинал сам, позвонил Сереге и пообещал разобраться с "Панасоником" на следующей неделе, проглотил три таблетки и столовую ложку маслянистой соленой микстуры, разделся и собрался лечь, выполняя требования врача, но в это время зазвонил телефон.

- Здравствуйте, это Людмила Ермоленко, "Молодая смена". Извините, что беспокою, мне в "ноль девять" дали ваш номер. Как у вас?

- На больничном. - Панаев ногой легонько пнул Барсика, пристроившегося рядом драть когтями палас. - Лечу нервы, повышаю тонус. Все остальное дело химиков и радиоэлектронщиков.

- Я так и знала! - Голос Людмилы оживился. - Материал уже пошел в завтрашний номер. Нового ничего не было?

- Усилием воли перебросил с западной границы эшелон с мылом, сейчас разгружают, - хмуро ответил Панаев. - Вам очередь занять?

- Интересный вы человек. Хотелось бы еще раз с вами встретиться.

- Жена реагирует нормально, - по-левитановски отчеканил Панаев. - А

я не подопытный кролик. Извините, мне надо соблюдать постельный режим.

Не дожидаясь ответа, он раздраженно положил трубку. Не видя собеседника отказывать было проще.

"Интересный человек! Не человек интересный, а способности

интересные. И встретиться ты хочешь не с человеком Виктором Панаевым, а с феноменом Панаевым. Ну тебя в баню!"

Он устроился на диване, взял журнал и спросил себя, что это он так раскипятился? Ответ был довольно очевиден, но Панаев не стал уточнять. Ну, смазливая журналистка, цитатник ходячий, да и бог с ней совсем, с этой журналисткой.

Вероятно, от принятых лекарств его начало клонить ко сну, но он не поддавался и, потирая глаза, перелистывал страницы.

*

[Рассказ "Стремившийся войти" - очередное видение Панаева].

*

Утром Панаев проснулся, как обычно, в семь, вспомнил, что на работу идти не надо и опять заснул. Окончательно разбудил его Барсик, который прыгнул на одеяло и требовательно замяукал, напоминая о завтраке. Панаев чувствовал себя отдохнувшим, ничего не болело, сон снился приятный - он летал над лесом, руками отталкиваясь от воздуха, поднимался в небо и парил без всяких усилий, наслаждаясь полетом.

Панаев турнул кота с постели и немного полежал, вновь переживая подробности сна, а потом вспомнил о Штурмовике, встал и принял таблетки. Непонятные видения не прекращались.

После завтрака он постоял на балконе. Погода опять была солнечной и тихой, и чувствовал он себя совершенно здоровым. Даже как-то неудобно было сидеть дома, словно этим своим сидением он обманывал тех, кто продолжал работать.

А что если все прошло и он опять стал нормальным человеком? Обыкновенным человеком, без всяких там почти сверхъестественных парапсихологических штучек?

Когда, повинуясь его мысленному приказу, лежавший на столе журнал пришел в движение и плавно опустился на пол, Панаев понял, что чудеса продолжаются. Он вытер вспотевший лоб и сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, стараясь успокоить сердце, колотившееся так, словно он только что бегом поднялся по лестнице на свой четвертый этаж. Посчитал пульс: сто шестьдесят, многовато для нетренированного организма. Бегать по утрам он перестал лет десять назад, когда все отчетливее стала проявляться х с Татьяной взаимная неприязнь. Теперь занятия спортом сводились только к редким играм в пляжный волейбол.

Сердце, наконец, успокоилось. Панаев прислушался к своим ощущениям: окружающее чуть-чуть затуманилось, как после бутылки пива натощак, но это могли действовать таблетки, а в общем, состояние было очень даже сносным. Панаев приободрился, поднял с пола журнал и засвистел старую песню о Красной Армии, которая всех сильней.

Телефонный звонок оторвал его от бритья.

- Это Виктор Борисович Панаев? - спросил в трубке низкий мужской голос, похожий на голос тезки Вити Трубникова, соседа по гаражу, но все-таки не Витин.

- Он самый, - ответил Панаев, рассматривая в зеркале выбритый подбородок.

В трубке помолчали.

- Я слушаю, - сказал Панаев.

- Виктор Борисович, название "Циролла" вам ни о чем не говорит?

Название "Циролла" Панаеву ни о чем не говорило.

- Кто это спрашивает? - немного повысив голос спросил он. - Кто вы?

- Так ни о чем не говорит? Циролла. Ци-рол-ла.

- Да кто спрашивает? Какая циролла?

На другом конце провода положили трубку.

Циролла. Панаев недоуменно хмыкнул. Фирма бытовой электроники? Автомобиль? Город? Он покосился на Барсика, успевшего устроиться на диване. Кошка? Лошадь на бегах? Футбольная команда? Кто это шутит по утрам зачем шутит?

Циролла. Циролла... Ему почему-то стало тревожно. Что за нелепый звонок? "Это слово вам ни о чем не говорит?" Циролла... Нет, абсолютно ни о чем не говорит. Или он что-то забыл после того необъяснимого обморока? Может быть, он многое забыл, только не помнит - что? Может быть, "Циролла" - это название крема после бритья, которое он знал, а теперь не знает, и может быть, этот крем кто-то ему обещал или он кому-то обещал?.. Глупости.

Стоя перед трюмо в прихожей он еще раз прокрутил в памяти ночь на понедельник. Замена ската. Ночное небо с крупными звездами, каких не увидишь в городе. Вдоль дороги - темные стены деревьев. Серый асфальт в свете фар. Потом - синяя табличка с белой надписью "Веселый Гай" и белой стрелой. Мотыльки, мельтешащие перед радиатором.

Тишина. А вот что происходило между заменой ската и синим указателем

- неизвестно. Обморок. Провал. Какие-нибудь магнитные поля взбесились и ударили по голове? Или там Марс забрался в созвездие Близнецов и влияет нехорошо? Или вредное излучение?.. Забегал в сектор на прошлой неделе Генка Коган, рассказывал о новом методе определения цезия или стронция в щитовидке: нужно приложить металлическую ложку - прилипнет или нет? Откуда Генка взял этот метод - неизвестно, но Панаев дома проверил - и ложка прилипла. Излучение... А что, может быть и излучение, Чернобыль не так и далеко. Мутации какие-нибудь, что ли? Реактор-то продолжает дышать и, говорят, долго еще не затихнет. А что там дальше будет, как дальше жить, на что рассчитывать - кто ответит? Ну действительно, что там дальше будет?

Внезапно он ощутил слабую боль в правой ноге, отражение в зеркале исчезло, и прихожая исчезла, он плыл в плотном бесцветном тумане и опять словно раздвоился, и сознание Виктора Панаева съежилось, как бумажный лист в огне, и разрасталось, наплывало чье-то другое сознание, и нога ныла все сильней.

[Рассказ "Там" - очередное видение Панаева].

*

Потом Панаев еще и еще раз анализировал свое видение. Длилось оно, судя по часам, не более десяти минут, хотя ему показалось, что чуть ли не до вечера. Но за окном по-прежнему голубело утреннее небо.

Он побродил по квартире, выпил два стакана холодной воды из-под крана, включил и выключил радио, рассеянно полистал недочитанный журнал и, поколебавшись, опять пошел к телефону, чтобы позвонить в справочную и узнать номера редакции "Молодой смены". Все-таки

Людмила была специалистом.

Но на вопрос Панаева в приемной ответили, что журналистка час назад уехала на автовокзал и вернется из командировки только в пятницу вечером. Панаев походил из угла в угол, потом еще раз выпил таблетки и лег. Не хотелось ему ни ужасаться, ни радоваться, ни удивляться, ни размышлять. Словно пружина растянулась наконец до предела - и лопнула.

Потом позвонила Зоя, справилась о здоровье. Во всех их размолвках первой начинала примирение именно она, Панаев же мог молчать и неделю, и две, и месяц. В этом они с Татьяной когда-то не уступали друг другу.

- Кстати, Мезенцева почту получила, - сообщила Зоя. - Понаписывала там твоя вчерашняя, только я еще не читала. Шеф все забрал. Так что гордись - о тебе пишет пресса.

- Горжусь, - без всякого энтузиазма ответил Панаев. - Готовлюсь раздавать автографы.

После разговора с Зоей он сходил в газетный киоск на рынке и купил свежий номер "Молодой смены", потому что почту должны были принести только под вечер.

Людмила Ермоленко писала о нем без аффектации, деловито, явно не стремясь придать материалу сенсационный характер. Это Панаеву понравилось. Искажений в статье не было и это тоже ему понравилось.

"Еще не так давно мы довольно недоверчиво и даже иронично относились к людям, обладающим нетрадиционными, по нашим меркам, способностями,

- писала Людмила. - Мы почти ничего не знали о них, поскольку прессе просто затыкали рот, и практически вся информация шла на уровне передаваемых друг другу слухов. Да, потребовались поистине чрезвычайные способности для того, чтобы разрушить эту стену замалчивания, нежелания видеть, что такие люди существуют".

Людмила подробно пересказывала все, что узнала от Панаева, излагала свои впечатления от телепатического опыта, проведенного в зале заседаний, и делал кое-какие предположения.

"Не знаю, достаточно ли "безумна" будет вот такая гипотеза, которой хочется поделиться с читателями: может быть, в человеке заложены многие свойства, утерявшиеся в процессе эволюции из-за того, что развитие пошло другим путем? Может быть, существовал и путь альтернативный? Думается, такая саморазвивающаяся система как человеческая цивилизация, ограничила и отрегулировала возможность нижележащих уровней человека. Что если у наших далеких предков были какие-то иные пороги ощущений, другая интуиция, и сейчас их отзвуки проявляются как атавизмы?"

Верная себе Людмила ссылалась на мнение различных членкоров и докторов наук, чьи имена ничего не говорили Панаеву, а заканчивала следующим образом: "Ко всем этим "чудесам" нужно подходить с позиций исследователя, а не искать везде обыкновенное жульничество. Я за такую постановку вопроса: все необычное надо изучать, а не опровергать с ходу. Да, нам не подходит давний принцип Тертуллиана: "Верую, потому что абсурдно", - но и отметать с порога Необычное, руководствуясь только принципом чеховского героя: "Этого не может быть, потому что не может быть никогда", - мы тоже не вправе. Беспристрастное систематическое направленное изучение на академическом уровне - вот каким путем надо идти".

Панаев отложил газету и зашагал по комнате. Выводы Людмилы его не совсем убеждали. Ну хорошо, пусть по какой-то неизвестной причине в нем действительно проснулись атавистические способности. Можно допустить, что предки видели сквозь стены, читали мысли друг друга и даже могли усилием воли передвигать разные предметы. Фантастично?

Да, фантастично, но допустимо. Членкоры же ни с того ни с сего не будут делать такие предположения. Коль делают - значит, в принципе, это возможно. Но как можно предвидеть будущее, которого еще нет? Где существует эта стена с зелеными огнями и с какой такой стати в него вдруг вселяется какой-то Штурмовик или летчик, сегодняшний школьник, если только вообще он есть на свете? Тут уж на предков валить нечего, ни при чем они здесь. Так почему же вторгается откуда-то чужое сознание, сознание неизвестно чье, почему он словно бы присутствует в разных местах, в которых не могли бывать его предки, потому что это совсем ДРУГИЕ места, и почему он или некто внутри него все-таки видит то, что еще не случилось?

Кого там цитировала Людмила: Августина и какого-то среднеазиата? Мы просто не знаем всех законов природы, вот потому, мол, и бывают чудеса? Да, так можно объяснить все что угодно, вернее, ничего не объяснить, поскольку те законы все равно останутся неоткрытыми... И все-таки, все-таки чудеса-то с ним действительно случаются, уж себя-то он не обманывает, он и вправду стал необычным, он и вправду обладает "нетрадиционными способностями", как пишет Людмила... Ну так что же: нести свой крест? и крест ли это - или крылья? Да, непривычно, да, страшно, да, необъяснимо. Да, рушится привычный жизненный уклад. Но, может быть, чудесные способности - это благо, данное... Кем? Чем?

Он упал в кресло и утомленно покачал отяжелевшей головой. Стукнул кулаком по пружинящему подлокотнику. Нет, его видения никак не могут быть воспоминаниями. Воспоминания о будущем - это только красивое название того нашумевшего фильма. Хотя... Он ведь предвидел будущее

- и Валечкин жених действительно заболел! И салфетка с цифрами...

Как это объяснить? И опять - что там предполагала Людмила? - Панаев потянулся за газетой. - "Возможно, многие ученые древности не только гениально предвидели будущее, но и на самом деле улавливали сигналы оттуда и интерпретировали их в соответствии со своими представлениямии уровнем мышления". Ну, хорошо, он видит будущее, хотя это абсурдно (кажется абсурдным? Прав блаженный Августин?). Он видит то, чего никак нельзя увидеть - грузовик во дворе магазина за пять кварталов, за десятками каменных зданий. Ну а прошлое? Почему бы ему не видеть еще и прошлое? Если пожелать...

Лоб его покрылся испариной. Кресло превратилось в жаркое живое существо, сдавившее его в мягких объятиях. "Как в бабушкином сундуке", подумал Панаев, вспомнив вдруг детские игры в прятки. Объятия разжались, посветлело, повеяло прохладой.

Мысли, быстрые обжигающие мысли. Откуда? Чьи?.. В тесной пещере на самой далекой планете, за безднами и тишиной чуть трепещет крохотный осколок собственного "я".

[Рассказ "Наваждение"].

*

Он допил чай, подумал и налил еще чашку. Вот и вспомнил он все, что творится с ним с понедельника. Пятый день. Странное существование, гнетущее чувство собственной не то чтобы неполноценности, а, скорее, ненормальности, обособленности от других вполне нормальных и хотя бы в этом смысле беззаботных. Словно он какой-то трехголовый или там рогатый урод, похожий, конечно, на обыкновенного гражданина, но тем не менее, не такой как все. Не хуже и не лучше - а НЕ ТАКОЙ. Вполне достойный той петровской Кунсткамеры. И эти звонки. И этот провал в памяти, и этот мост, такси, камни... Камни... А с таксистом, между прочим, тоже не совсем ладно, вид у него был не из самых... Словно только что нажгли его по-крупному, расплатились вместо червонцев этикетками от лимонада, как в той интересной книге. И опять видения, видения, только теперь не о прошлом и не о будущем - родной город видится, но очень странный какой-то...

Панаев поставил чашку, вздохнул и пошел в прихожую. Надо было идти в поликлинику закрывать больничный, чего он почему-то не смог сделать с утра, терпеть до отпуска, а потом ехать в Москву ко всем этим специалистам. И газетку с собой прихватить.

Он уже собрался уходить, но никак не мог найти ключи. В карманах их не оказалось, на трюмо тоже. Панаев заглянул на кухню и обнаружил ключи на вешалке вместе с полотенцами и поварешками. Выругался негромко, снял их оттуда и в это время в дверь позвонили.

"Все-таки пришла посмотреть на болезного", - подумал Панаев и пошел открывать.

Человек за дверью был ему незнаком, хотя на какое-то мгновение Панаеву показалаось, что он где-то уже видел это лицо. Обыкновенное, ничем не примечательное лицо сорокалетнего мужчины. Мужчина стоял, засунув руки в карманы длинного серого плаща, темные его глаза внимательно рассматривали Панаева.

- К вам можно?

Панаев шагнул назад, сделал приглашающий жест и незнакомец, быстро оглянувшись на пустую лестничную площадку, вошел в прихожую. Панаев вопросительно смотрел на него.

- Как вы себя чувствуете, Виктор Борисович?

- Панаев изумленно поднял брови:

- Собственно... Вот, в поликлинику собираюсь. Вы что, оттуда?

Мужчина вынул руки из карманов, пригладил перед зеркалом слегка вьющиеся негустые светлые волосы.

- Нет, я не оттуда. Но знаю, что с недавних пор чувствуете вы себя несколько м-м... необычно.

- Понятно, - сказал Панаев раздраженно. - Вы, часом, не коллега Людмилы Ермоленко? Или так, любопытствующий?

- Да, я действительно любопытствующий. - Мужчина улыбнулся. - И любопытство мое не лишено оснований.

Улыбался он одними губами, глаза оставались серьезными и почудилась в них Панаеву какая-то давняя усталость. Он собрался было сказать незнакомцу, что сегодня не принимает, и завтра тоже, и вообще кому какое дело, но мужчина опередил его:

- Это я вчера звонил. Проверял блокировки. Вы так и не вспомнили о Циролле?

- Не вспомнил, - удивленно ответил Панаев. - Нельзя вспомнить то, чего никогда не знал. Может быть, ближе к делу? А то мне еще в поликлинику. Позвольте ваш плащ и пожалуйста в комнату.

- Спасибо, я уж лучше так.

Мужчина, не снимая плаща, прошел в комнату, огляделся и сел в кресло. Панаев задержался в прихожей, соображая, успеет ли в случае чего вытащить из стенного шкафа молоток, а потом тоже зашел и устроился на краешке дивана. Барсик ни с того ни с сего метнулся из-под стола и скрылся на кухне.

- Думаю, мы и без молотка поладим, - серьезно сказал незнакомец. - Я специально пришел, чтобы рассеять ваше вполне естественное недоумение... Он сделал паузу. - И посоветоваться.

- Если хотите меня заинтриговать - считайте, что заинтриговали,

Панаев следил за каждым движением непонятного незнакомца.

Выкладывайте. Только один вопрос: вы обо мне из той газеты узнали?

он показал на стол.

Мужчина мельком посмотрел на стопку газет, повернулся к Панаеву и опять Панаев просто физически почувствовал какую-то усталость и безнадежность в его взгляде.

- Я встречался с вами немного раньше, Виктор Борисович. Только вы не помните.

- А кто вы, если не секрет? - Панаев вдруг понял, что сейчас многое

прояснится. Возможно, все прояснится и тогда удастся спокойно жить

дальше. - Я действительно вас не помню. Мне с воскресенья память

отшибает. И сегодня.

- Знаю, - кивнул мужчина. - Поэтому все объясню и подумаем о будущем. В любом случае гарантирую полную блокировку памяти и возвращение в прежнее состояние. Если пожелаете.

- Вы хотите сказать, - медленно начал Панаев, холодея от догадки, что это вы...

Он вздрогнул от звонка в дверь и вскочил с дивана. Мужчина насторожился и как-то подобрался, словно тоже собираясь вскочить.

- Не заперто! Входите! - громко сказал Панаев, идя к двери.

Дверь осторожно отворилась и в прихожую вошли два высоких молодых человека в темных костюмах и при галстуках, с почти одинаковыми невыразительными лицами. Панаев не успел как следует их рассмотреть, потому что неожиданно получил сильный толчок сзади в плечо и, не удержавшись, отшатнулся к трюмо. Прихожая озарилась резким фиолетовым светом и оба вошедших исчезли в этой шипящей вспышке, и исчезла стоявшая в углу большая сумка с приготовленной к сдаче стеклотарой, и вместо стены, оклеенной желтыми полосатыми обоями, уже зияла дыра, ведущая прямо в ванную...

Панаев замер, упираясь руками в трюмо.

- Посмотрите на меня, Виктор Борисович.

Панаев медленно повернул голову. Незнакомец стоял у двери в комнату, одергивая плащ. Лицо его было хмурым, губы сжаты, между редких бровей обозначились глубокие вертикальные складки.

- А теперь вспомните, что произошло, когда вы сегодня утром вышли из дома.

Это прозвучало как команда. Панаев разогнулся - и прорвалась плотина, перегородившая память, и хлынули воспоминания.

Тот молодой человек спортивного вида остановил его в начале пути к троллейбусной остановке, куда Панаев шагал, собираясь ехать в поликлинику. Молодой человек был широкоплеч, под метр восемьдесят ростом, в темно-синем костюме, синей в белую полоску сорочке, с неброским темным галстуком. Его лицо правильностью и стандартностью походило на лица манекенов. Молодой человек извинился, отрекомендовался Леонидом Дмитриевичем Снежко, научным сотрудником местного политехнического института, объяснил, что узнал о Панаеве из вчерашней газеты и тут же начал его разыскивать. По словам Снежко, лаборатория, в которой он работает, давно занимается исследованием подобных феноменов (а таких в области установлено уже чуть ли не два десятка) и он просто умоляет прямо сейчас отправиться в лабораторию для сравнения данных и проведения экспериментов, а по пути как можно более подробно все рассказать.

От этих слов, подобных бальзаму, у Панаева словно камень с души свалился. Во-первых, он узнал, что не одинок в своей необычности. Во-вторых, - что этим занимаются давно и серьезно. В-третьих, - что существует достаточно обоснованная гипотеза, объясняющая причины возникновения феноменальных способностей. И в-четвертых - а это, пожалуй, было для него самым главным - что определен механизм управления такими способностями, найден путь нейтрализации побочных явлений и в настоящее время завершается работа по созданию эффективных средств стабильного подавления парапсихологических прорывов.

Снежко рассказывал о методике исследований, интересовался всеми подробностями поведения Панаева с момента возникновения феномена.

Они уже ехали в полупустом троллейбусе, пересекая центр города, и Панаев охотно изливался, радуясь тому, что все тревоги, страхи и переживания позади и квалифицированные специалисты без всякой Москвы все объяснят и вновь сделают его нормальным человеком.

Потом они, решив не дожидаться автобуса, медленно шли по узким улочкам, удаляясь от центра. Панаев спотыкался о корни, выпирающие из-под асфальта, увлеченный собственным рассказом, Снежно комментировал, ссылаясь на накопленные данные, все реже встречались прохожие, и только старушки сидели на лавочках у заборов.

- Все дело в проникновении волокнистых структур, - говорил Снежко, то и дело поправляя узел галстука. - Отмечена связь между усилением солнечной активности и возникновением феномена. Мозг работает как аккумулятор, потом возникает резонанс и высвобождается энергия. Энергия трансформируется и, в принципе, все происходит в уже установленных рамках. Тут дело только в некотором несовпадении вариантов, возникающих на одном базисе...

Панаев кивал, щурился от солнца и на сердце у него было наконец-то легко. Они дошли до поворота, начали спускаться к мосту над оврагом.

- Мы запишем ваш рассказ на магнитофон, проанализируем и сопоставим с другими, - сказал Снежко, внезапно остановившись на середине моста и повернувшись к Панаеву. - Общая закономерность прослеживается, но индивидуальные особенности накладывают отпечаток. Понимаете, волокнистые структуры мы раньше вообще не учитывали, считали, что главная причина в отражении...

Широкоплечий молодой человек продолжал что-то говорить, но Панаев вдруг перестал его слушать. Сердце сжалось, замерло, сделало несколько прерывистых ударов и опять сжалось... "Тревога! Тревога! Опасность!" колотилось в мозгу. Панаев только сейчас осознал, что губы Снежко непрерывно энергично шевелятся, выбрасывая все новые и новые слова, а лицо остается неподвижным, похожим на маску, а не на лицо, и глаза смотрят как-то неопределенно... В мозгу кто-то бил в тревожные колокола, яростный суматошный звон заполнял голову...

- Назад! - оборвав себя на полуслове, неожиданно резко приказал Снежко и Панаев, стоящий спиной к перилам, чуть не подчинился, но в последнее мгновение отскочил в сторону, увернувшись от шагнувшего к нему широкоплечего парня.

Улица была безлюдной, но сверху, с той стороны, откуда они только что пришли, летела к мосту желтая "Волга".

- Назад! - прошипел Снежко, наступая на Панаева.

"Волга" резко затормозила, истерически завизжав тормозами, Снежко оглянулся и Панаев принял, наконец, боксерскую стойку. Из машины выскочил светловолосый человек в сером длиннополом плаще и двинулся к Снежко, шаря правой рукой за отворотом. Снежко выставил перед собой руки, словно пытаясь ладонями остановить длиннополого, пригнулся и попятился, приседая, собираясь прыгнуть в сторону. Длиннополый ударил его в подбородок, Снежко отшатнулся к перилам, выпрямился, опять выставляя перед собой ладони и даже не пытаясь ответить ударом на удар. Длиннополый схватил его за лацканы пиджака, протащил вдоль перил, резко толкнул - и Снежко с криком полетел с моста в овраг, провалившись в проем, где почему-то не было ограждения. Упал на валуны, тело подскочило от удара - и застыло. Панаев не мог пошевелиться, только фиксировал глазами происходящее. Длиннополый повернулся к начавшему вылезать из машины шоферу - и тот покорно, как улитка в домик, втянулся обратно. Взглянул на остолбеневшего Панаева - и ясное сентябрьское утро превратилось в черноту.

- Блокировав вас обоих, я спустился под мост и уничтожил тело биота,

- донеслось до Панаева. - И поспешил удалиться, поскольку биот мог быть и не один.

Панаев потряс головой. Незнакомец по-прежнему стоял у двери, ведущей в комнату, и хмуро смотрел в сторону.

- Б-биота? - выдавил Панаев.

- Да, биота. - Незнакомец помолчал. - Здесь, наверное, подойдет термин "биологический робот", хотя он и не совсем точен. Я оперирую вашими понятиями, а это может привести к некоторой неэквивалентности. Попробуйте-ка растолковать вашим предкам, что такое лазер?

- Моими понятиями? - пробормотал Панаев.

- Да, именно вашими. Приходится опираться на ваш личный опыт. Если упрощать... Я ведь общаюсь с вами на телепатическом уровне и вы меня можете понимать постольку, поскольку обладает достаточными знаниями втой или иной области. То, что я при этом шевелю губами - камуфляж, не более. И если трансляция касается каких-то неизвестных вам понятий - у вас никаких аналогий не возникнет и вам просто покажется, что я внезапно замолчал, а потом вновь начал говорить. Все равно что книга с вырванными страницами. Объясняю сразу, чтобы потом вы принимали это как должное. Хотя постараюсь по мере возможности прибегать к аналогиям. Давайте вернемся в комнату, вы все это как следует осмыслите, а потом пойдем дальше. И боюсь, нам опять могут помешать. Биоты охотятся не только за вами, но и за нами. И в первую очередь за нами.

- Какие биоты? - Панаев с трудом понимал незнакомца, все это просто не укладывалось в голове. - Это же Снежко, научный сотрудник. Они же изучают...

- Никакой он не Снежко, - перебил его незнакомец. - Повторяю, это биот, биологический робот. Да, они изучают, вернее, наблюдают. За вами наблюдают.

- Н-но почему именно за мной? - Панаев ошеломленно разглядывал обрывок плетеного коврика у входной двери, продолговатую дыру в стене. - Кто вы такой?

- Речь уже не о вас лично, хотя теперь и о вас тоже. Речь идет о человечестве. Давайте все-таки пройдем в комнату, я постараюсь объяснить. Повторяю, возможно, нам опять вскоре попытаются помешать. И поверьте, если бы я не успел вовремя... Они бы вас не убили - они не могут убивать, но нашли бы способ. Сломанные перила. Яма на дороге. Так что опасность вполне реальная.

- Кто вы? - севшим голосом повторил Панаев. Ему показалось, что вновь начались непонятные видения, но он все-таки когда-нибудь очнется, придет в себя.

- я цироллец. Нас трое с планеты Циролла. - Длиннополый невесело усмехнулся. - Не считая, конечно, биотов. Их-то гораздо больше.

- Елки-палки... - Панаев прислонился к стене. - Летающие тарелки из Туманности Андромеды... В гости, что ли?

Говорил он почти автоматически, не до конца осознавая, что все это значит. Собственная прихожая показалась вдруг абсолютно нереальной, а происходящее - кадрами из фантастического фильма. Понятно - он смотрит не очень интересный западный "видик", сейчас кассета закончится и все исчезнет.

- Я не зря звонил и спрашивал о Циролле, - сказал длиннополый. -Проверял прочность блокировки. Сейчас я ее сниму и вы вспомните нашу первую встречу. Ночью, на дороге.

- А сегодня тоже вы звонили?

- Нет. Интересовались чем-то?

- Мной интересовались.

- Это биоты. Я же сказал, за вами наблюдают. Хорошо. Посмотрите на меня.

- Кино, - вяло сказал Панаев.

И в этот миг прорвалась еще одна плотина. Неясные тени воплотились в образы. Он вспомнил случившееся в ночь на понедельник.

Скат он тогда поменял, побросал инструменты в багажник и раздраженно хлопнул крышкой. Шел первый час ночи, бодрствовали только звезды, а весь остальной мир, кроме Панаева, отдыхал перед началом рабочей недели. Темные деревья вдоль дороги тоже спали и тихо было на невидимых в ночи полях.

Панаев сел за руль, резко рванул с места и погнал "Москвич" по асфальту, усыпанному облетевшими листьями. Проехать он успел километров пять-шесть, когда впереди, над пустынной дорогой, возник среди звезд бледно светящийся шар, подобный луне, пробившейся сквозь плотное ограждение туч. Но не было туч, и настоящая луна узким серпом висела над полями в совсем другой точке неба. Шар медленно снизился, поплыл навстречу "Москвичу" и Панаев затормозил свернул на обочину. Об НЛО он, как и все, был наслышан, видел в них, вслед за многими специалистами, неизвестные, но скорее всего грозные природные явления, и искушать судьбу не хотел. Поэтому он выключил фары, заглушил мотор и затаился, пригнувшись к рулю и наблюдая за светящимся луноподобным феноменом.

Шар приближался, увеличиваясь в размерах, по асфальту скользило световое пятно, выхватывая из темноты сухие листья, и Панаев прикинул, что если шар будет приземляться, то, пожалуй, не поместится в пространстве, ограниченном рядами деревьев по обеим сторонам дороги. Шар и "Москвич" разделяло уже метров шестьдесят, не больше, на стеклах дрожали блики, и в ночной тишине слышалось еле слышное зловещее шипение, словно опять пробило скат.

Панаев сжался в комок и напрягся, приготовившись распахнуть дверцу, вывалиться на асфальт и бежать куда глаза глядят, но шар замедлил движение, потом взмыл над деревьями и опустился в поле наискосок от "Москвича". Бледный свет померк, все стихло, звезды как ни в чем не бывало таращились в ночь и перед глазами Панаева некоторое время плавало световое пятно, перечеркнутое черными стволами.

Он тихо посидел в темноте несколько минут. Осторожно протянул руку к ключу зажигания, чувствуя, как по коже гуляет озноб - и в это время услышал голос.

"Не бойся, - доверительно сказал голос. - Мы не намерены делать ничего плохого. Мы не сделаем ничего плохого. Мы не причиним никакого зла. Успокойся. Успокойся, слушай, спрашивай".

Голос раздавался не из радиоприемника на приборной панели

"Москвича". Не из-за полуопущенного бокового стекла. Голос раздавался не извне, а как бы изнутри, словно был озвученными мыслями самого Панаева".

И как ни странно, Панаев почти успокоился. Исчез озноб, перестало стучать в висках.

"Все нормально, - подумал Панаев, однако сесть поудобней не решился.

- Гигантская шаровая молния, какое-нибудь сверхмощное поле, бесспорное влияние на психику, на сознание, отсюда - галлюцинации или что-то в этом роде..."

"Успокойся, - повторил голос. - Мы не причиним никакого зла. Успокойся, слушай, спрашивай".

Панаев покосился в сторону невидимого поля. Высилось там что-то более темное, чем темнота или это просто казалось?..

- Где вы? - негромко спросил он, хотел удивиться нелепости собственного вопроса - ведь нельзя же всерьез вести беседу с собственными галлюцинациями! - но голос мгновенно откликнулся.

"Мы здесь, рядом. Нам могут помешать. Успокойся, постарайся просто сидеть и о чем-нибудь думать. Мы должны многое у тебя узнать. Помоги нам. Просто спокойно сиди, а мы используем твои знания. Мы уже кое-что от тебя узнали, еще до момента двухстороннего контакта. Успокойся, просто сиди, у нас может оказаться мало времени. Мы уже получаем от тебя знания о Земле".

"Бред, - подумал Панаев. - Когда же все это кончится? Здорово влияет..."

"Хорошо, думай о шаровых молниях, - согласился голос. - Успокойтесь. Мы получаем знания. То, что мы узнаём от вас... Мы не предполагали, что все пойдет именно так... Тогда, на Циролле, мы думали, что у вас все будет по-другому".

- На какой Циролле? - вслух удивился Панаев.

"Циролла - это прошлое. Наше прошлое. И ваше... Успокойтесь. Нам

могут помешать".

У Панаева затекла нога, он пошевелился, взглянул в окно и увидел, как высоко в небе возникло розовое свечение. Свечение съежилось, превратилось в яркий розовый шар, летящий к земле.

"Вводим в действие... - произнес голос. - Сейчас мы пройдем над вами и вы... Должно подействовать. - Голос звучал с непонятными паузами, словно пропадали какие-то слова. - Контакт забудется. Мы пройдем над вами... Сработает... Не оставайтесь на месте, скорее к городу - иначе можете погибнуть. Можете погибнуть!"

Бледный шар возник в поле словно ниоткуда, легко перепрыгнул через деревья, с шипением пронесся над "Москвичом" и круто пошел вверх, а розовый сделал широкий вираж в ночном небе и устремился вдогонку. Вихрь прошел над дорогой, сдувая сухие листья. Панаев почувствовал, как сотни осколков просыпались на него, проникая под кожу, руки сами собой дернулись к рулю, "Москвич" взвыл и влетел в круговерть листвы, устремляясь к городу. Черным стал свет фар, черной стала дорога и черный клубок, разбухая, застрял в голове... А потом отраженным светом засиял указатель "Веселый Гай - 7 км", и он сидел, вцепившись в руль, вместе с автомобилем подскакивая на выбоинах, и совершенно не помнил, как преодолел эти шесть километров от того места, где ремонтировал скат. Ничего он не помнил.

*

За ровно подстриженным кустарником грохотал проспект. Сломя голову летели куда-то автобусы и грузовики, недовольно скрежетали тормозами у светофоров, устало отдувались сизыми клубами из выхлопных труб. Люди торопились от остановки на рынок, перехлестываясь со встречным потоком медленно идущих с рынка. Многие шагали напрямик через сквер, где на газонах давным-давно уже были протоптаны дорожки. По вымощенной бетонными плитами аллее, ведущей к мраморной стеле воинам-освободителям, бродили упитанные голуби. Панаев сидел на скамейке под каштанами, а рядом сидел цироллец, уткнувшись узким подбородком в отвороты длиннополого серого плаща.

Нет, это не было сном, фильмом или бредом. Ночная дорога действительно существовала, и приземлившийся бледный шар был реальностью, а не иллюзией, миражем, и существа с планеты Циролла действительно общались с ним, Виктором Панаевым, жителем планеты Земля. И розовый шар тоже не примерещился ему, розовый шар был кораблем биотов, преследующих циролльцев, которые только что совершили бросок по одному из туннелей, пронизывающих Вселенную. Теперь биоты обнаружили и его, Виктора Панаева, и оставаться в квартире было небезопасно, и спасти могли только оружие циролльца и людные места... Вот почему они сидели на скамейке в сквере рядом с шумным проспектом, в двух кварталах от дома Панаева.

Еще в квартире Панаев впал в шоковое состояние, однако циролльцу удалось с помощью внушения привести его в чувство и теперь Панаев держался относительно бодро, насколько может быть бодрым состояние человека, внезапно открывшего для себя вещи, идущие вразрез со всеми его прежними представлениями. Тем не менее Панаев мог вновь воспринимать окружающее и даже вести беседу.

Коричневый голубь вразвалку подошел к скамейке, подергивая головой, и испуганно отлетел на газон, потому что Панаев хлопнул себя по коленям.

- Ну хорошо, пришельцы, летающие тарелки, ладно. Тут уж хочешь не хочешь - а верить надо. Согласен. Но зачем вот эти вот способности? И вообще полная неразбериха... Что дальше делать? Это же фантастика какая-то!

Цироллец поднял голову, как-то зябко, совсе по-земному, поежился. Медленно разжал ладонь, подставил ее под солнечный зайчик.

- Да, вопросов много. Буду отвечать по порядку и еще раз подчеркиваю: на уровне вашего понимания.

- На уровне моей тупости, - криво усмехнулся Панаев.

- Просто вам еще очень многое неизвестно. Мы обнаружили такое высказывание кого-то из землян: люди знают о Вселенной столько же, сколько кошка или собака, забежавая в библиотеку, знает о содержании хранящихся в ней книг. Так вот, вы еще многое не успели узнать, хотя у нас были другие предположения. Прогнозировался гораздо более весомый результат. О способностях. Мы их вам, Виктор Борисович, не подарили. Не передали вам в момент контакта. Эти способности в вас заложены изначально, и не именно в вас, а во все живое на Земле. С самых первых микроорганизмов. Заложены и заблокированы. Иногда блокировка прорывалась и у вас появлялись необычные люди. Было ведь такое? Во время контакта с вами мы только разбудили заложенное изначально, чтобы проверить: сохранилось ли оно, не утратилось ли в ходе длительной эволюции?

- Так выходит, вы... боги космические, что ли? - Панаеву стало холодно в свитере, он с испугом смотрел на хмурое лицо циролльца. - Вложили способности - вы? Зачем? Зачем сняли блокировку? И почему у меня эти видения? Я ведь к ним никакого отношения не имею... Откуда?

- Виктор Борисович, по порядку. Даже не надо рассказывать, просто вспомните все, что было после контакта. А я попытаюсь объяснить.

- Хорошо. Только еще вопрос: как вы меня разыскали? Почему только вчера позвонили?

- Информацию о себе вы нам дали сами при контакте. А раньше я к вам прийти просто не мог - нас ведь тоже преследуют. Давайте все-таки по порядку.

- Еще одно, - не унимался Панаев. - Вы говорите: "мы". А где другие?

- В другом месте, - уклончиво ответил цироллец. - Нам приходится скрываться. Так что вы можете вспомнить?

- Ладно, - сказал Панаев. - В голове уже все перемешалось. Ну, с передвижением предметов понятно. Вижу сквозь стены и вообще за пять кварталов - это тоже. Журналистка предположила, вы разъяснили. А вот как быть с этим Толиком, с угадыванием цифр? Я что же - будущее вижу, то есть то, чего еще нет?

- Объяснить сложно, Виктор Борисович. У вас пока нет теории времени и ваши представления о нем, мягко говоря, не совсем точны. Если в самом первом приближении, упрощенно, при помощи аналогий... С одной стороны, время дискретно, прерывно. Не сплошной поток, а, скорее, цепочка отдельных... м-м... бусинок разной величины. Сознание может охватывать сразу все, происходящее внутри бусинки, то, что у вас считается прошлым, настоящим и будущим, ведь на самом деле это нечто единое, но только, повторяю, в пределах данной бусинки. А размеры ее колеблются от нескольких секунд до нескольких земных суток. Бывает и больше. Отсюда и предчувствия, и способность ощутить грозящую опасность. Только в человеке это все блокировано... Нами. Блокада иногда не выдерживает. И еще. Хотя время как бы забегает вперед - человеческое сознание за ним не поспевает, ограничиваясь отражением и в какой-то мере созданием настоящего. Понятие макроскопической стрелы времени слишком узко. Ведь с другой-то стороны, время непрерывно, и течет не только от прошлого к будущему, но и как бы еще и в других направлениях. А есть еще и третья, и четвертая, и пятая сторона, но тут я бессилен что-либо вам объяснить, у вас просто нет таких представлений... Отмечу только, что гравитационное время и психологическое обладают некоторыми одинаковыми свойствами и человек чувствует Вселенную через свое психологическое время. Хотя это, конечно, лишь малая часть...

- Вы сказали, что размер бусинки - до нескольких суток или больше, медленно произнес Панаев. - А как же быть с той мертвой Зоной? Ведь двадцать с лишним лет вперед. Раз. Почему мне такое видится, если я не думаю об этом и не стараюсь сознательно вызвать такие представления? Два. Почему потом чувствуешь себя так, словно три дня дрова рубил, да еще голова болит? Три. И четыре - какое отношение ко всему этому имею я, именно я? Ведь не со мной же все это происходит?!

Цироллец чуть поморщился, покачал головой:

- Так мы с вами далеко не уйдем. Терпение, терпение, Виктор Борисович. Я же еще не закончил о процессе времени. Ваша мертвая

Зона - не из теперешней бусинки. Она вовсе не из бусинок. В этой вот нашей с вами реальности, в этой действительности всегда, каждый момент, существует множество альтернативных возможностей. А осуществляется здесь, в этой реальности, только одна. Только учтите следующее: изменение того, что вы называете материей, зависит от сознания. Сознание может создать или, скажем, побудить к реализации действие, которое вызовет определенные последствия, но ведь можно и изменить ожидаемую вероятность, реализовать здесь, в этом мире, другой вариант, если совершить другое действие, которое будет обладать, скажем, более сильным потенциалом. Так вот, в отношении альтернативных возможностей. Либо вон тот автобус пойдет прямо и один из его пассажиров через двадцать минут окажется на вокзале, сядет в поезд и отправится в другой город, либо автобус свернет направо и пассажир сойдет на следующей остановке и купит в киоске газету. Можно придумать сколько угодно вариантов. Вы вместе с пассажиром в действительности доехали до вокзала, но восприняли те впечатления, которые могли бы возникнуть у него, сверни он направо, к газетному киоску. Просто вы, еще стоя в данный момент на вокзале, уже восприняли впечатления этого пассажира, которые возникли бы у него, допустим, к вечеру, или на следующий день, или через неделю, сверни он тогда направо. Понимаете?

- Ф-фу! - выдохнул Панаев. - Что-то такое...

- Вы видели будущее, будущее, конечно, в свете ваших представлений о времени, которое существует только в потенции и совсем не обязательностанет реальностью. И это не единственное объяснение. Возможно, вы впитали отраженный в чьем-то сознании обрывок реальности одного из параллельных сдвинутых миров, где все это действительно произошло. Уже произошло относительно нашего мира. Возможно также, что произошло переключение на другой слой вашей собственной личности, слой, не имеющий с вашим сознанием в обыденной жизни никаких точек соприкосновения, но с нашей помощью вы разблокированы и слои смогли войти в единичный краткий контакт друг с другом. Однозначного объяснения быть не может, Виктор Борисович. Поверьте, очень многое в мире не укладывается в ваши жесткие рамки "да" - "нет".

Панаев удрученно обхватил ладонями щеки и закачался на скамейке.

- Терпение, Виктор Борисович, - повторил цироллец. - Почему вы улавливаете именно эти сигналы, а не другие? Опять прибегну к аналогии. Механизм ваших новых способностей пока разрегулирован.

Идет наладка, притирка и это, кстати, совсем от вас не зависит. Отсюда и непредсказуемость ваших ощущений, хотя кое-что у вас получается вполне намеренно, не так ли? Отсюда и плохое самочувствие

- это абсолютно нормальная реакция организма. Поверьте, это скоро пройдет и вы научитесь сознательно управлять своими способностями.

- Рехнусь я от таких способностей, - обреченно сказал Панаев. - У меня сейчас в голове такое... Эти ваши объяснения... Д`Артаньян чувствовал, что тупеет... Полнейший заворот мозгов, непроходимость...Ладно, кто-то лежит там на песке у моря, рядом парашют, какая-то смерть в воздухе... Будем считать, что почти понятно. Возможное будущее, которого может и не быть, как вы объясняли, и все это не со мной. Или не будет никогда, но может быть. Ладно. Но эта стена с зелеными огнями, этот двойник... Ведь какая-то аллегория, такого же не бывает!

- Возможно и аллегория, - согласился цироллец. - Чья-то воспринятая вами фантазия. Так же как и Дом. Возможно и не фантазия. Другой слой личности. Или что-то еще. Начну объяснять - вы меня просто не услышите и ничего тут не поделаешь. Мы шли к этому очень длинным путем и, подозреваю, далеко продвинуться не успели. Дальше пойдем уже не мы... - Цироллец опять уткнулся подбородком в отвороты плаща, под которым было спрятано оружие. Резко поднял голову. - О фантазии. Вам виделся некий химерический город, похожий на этот, но все-таки другой.

- Ну да, - подтвердил Панаев. - Люба с коляской. Сосед в "жигуле". Тоже какой-нибудь параллельный мир?

Цироллец отрицательно качнул головой.

- Нет. Просто еще одно ваше новое качество. Мы перестали пользоваться им почти с самого начала. Из этических соображений. Это не параллельный мир. Вы уловили чужие желания. Невоплощенные желания. Мы втроем уже многое успели узнать о Земле, хотя нам и мешали... Один ваш поэт когда-то писал, кстати его... то, что вы совсем неудачно и неправильно называете биополем до сих пор ощущается... как бы ярким пятном... Так вот, Тагор: "Я сижу один. Закат погас. В дверь души стучатся в поздний час путники, окутанные тьмой: неосуществленные надежды с болью возвращаются домой". В вашем сне или видении как раз и воплотились такие надежды. Только каждый надеется на разное, разный уровень желаний... Выбор опять же оказался в некоторой степени произвольным из-за разлаженности механизма ваших способностей.

- Аквитания - тоже параллельный мир?

- Не исключено. А возможно, дело в генетической памяти. Восприятие сознания предков.

- У меня что, предки французами были? Хотя... Предков-то своих мы и не знаем. Я вот бабушку свою по матери еще помню, а отцовская родня... Кто они, что они? Знаю только, что жили где-то в Удмуртии. Так что могла быть и Франция...

- Ваши видения, повторяю, можно толковать по-разному. Поверьте, однозначный ответ просто невозможен. Я стараюсь объяснить только то, что можно объяснить, то, что вы можете понять, но есть и другие объяснения. Просто они будут преждевременны и непонятны.

- Это я уже усвоил, - угрюмо сказал Панаев. - Ладно, об остальном не спрашиваю. Теперь о вас. И о биотах.

Цироллец скрестил руки на груди, покосился на пожилого мужчину, направлявшегося к их скамейке. Панаев непроизвольно напрягся. Мужчина сел на дальнем краю скамейки, развернул газету и углубился в чтение.

- Спокойно, Виктор Борисович. - Цироллец выразительно провел ладонью по плащу. - Об остальном вы не спрашиваете, но именно остальное служит мостиком к рассказу о нас и биотах. Небо в полыхающих звездах, багровые скалы, полет... и выбросы... энергетические пробои... вывернутость в момент слияния... акустический фон...

- Постойте, я что-то...

- Да, извините. Музыка, полет белых лент, спирали и колонны. Внешняя сторона определенных процессов. Одно из ваших вдений. Так вот, я тоже все это помню. Заметьте, никогда не видел и видеть не мог, но помню. И если ваше видение - только фрагмент, то я воспринимал гораздо более полную картину. И любой цироллец тоже. И мы знаем, что это такое.

- И что же это такое?

- Память. Та же самая генетическая память, восприятие впечатлений тех, кто принес жизнь на Цироллу.

- Но откуда...

- Подождите. Еще одно ваше видение: улицы какого-то города, площадь, выложенная разноцветными плитами. Зал Многомерных Отражений. Забытое Поле. Место Странных Игр. Разноцветный узор на площади - это древний символ, он сохранился в нашем сознании от тех, кто принес жизнь на Цироллу. Происхождение этого вашего видения, в отличие от других, истолковывается совершенно однозначно: в вас ожила генетическая память предков. Я тоже очень долго был жителем этого города. Это мой город.

- Я помню о тех, кто принес жизнь на Цироллу? - запинаясь повторил Панаев. - Так, подождите... То есть я как-то связан?.. Я помню ваш город... Значит... - Панаев растерянно посмотрел на хмурого циролльца. - Значит, вы - наши предки?..

Цироллец медленно кивнул.

- Да, Виктор Борисович. Именно так. Я один из тех, кто когда-то принес жизнь на Землю.

- Чепуха! - почти выкрикнул Панаев и стукнул кулаком по скамейке. С шорохом разлетелись голуби, мужчина с газетой недоуменно посмотрел в его сторону. - Че-пу-ха!

- Почему?

- Потому что этого просто...

*

- В отпуске уже были? - спросил врач, делая какие-то пометки в медицинской карточке Панаева, натягивавшего свитер. Врач был не тем, молодым и усатым, а пожилым, сморщенным и улыбчивым. Участковый терапевт сам угодил на больничный.

- Еще нет.

- Вот и чудненько. В деревню, в глушь, в Саратов. Или в пансионат. Противопоказаний нет. Загляните на той неделе, еще раз кардиограммку снимем. Зубчик тут у вас... Сердце не беспокоит?

Панаев пожал плечами.

- Вот и чудненько. - Врач, не глядя, протянул Панаеву голубой листок. - Печать поставите в пятнадцатом кабинете. Курить постарайтесь поменьше.

- Спасибо. - Панаев взял листок. - Я не курю. До свидания.

- Вот и чудненько. не забудьте на той неделе кардиограммку.

Цироллец прохаживался возле входа, спрятав руки в карманы плаща. Панаев увидел его сквозь стеклянную стену больничного вестибюля и, поколебавшись, сел в кресло возле окошка регистратуры под зловещим фиолетово-зеленым плакатом антиалкогольного содержания. Положил ногу на ногу, закрыл глаза и прислонился затылком к стене. Хотелось осмыслить, прочувствовать картину, нарисованную цирольцем, картину приблизительную, рассчитанную на понимание обыкновенного среднего человека, но в общих чертах, вероятно, правильно передающую то, что происходило когда-то и происходит сейчас. И подумать о том, как быть дальше. Ситуация складывалась не из веселых. И хорошо бы - выдумка все это, сказка, фантастика, так ведь нет...

Там, на скамейке в сквере, цироллец схематично изложил некоторые сведения. В далекие-предалекие времена, возраст которых не поддавался осмыслению (для Панаева десять или там двадцать миллиардов лет было всего лишь очень большим числом - не блоее), в те времена, когда наша Вселенная была молода и каждый миг рождались новые звезды, на планете, расположенной в бесконечно далекой от Земли галактике, появилась жизнь. Жизнь дала начало разуму. Разум создал цивилизацию. Потом, сотни веков спустя, уже многое узнав о мире, циролльцы предположили, что жизнь на планету была занесена извне, из другой Вселенной, память о которой сохранилась у каждого из них с давних времен. Была ли это Вселенная, существующая совсем рядом, в другом измерении или исчезла она, сжавшись в ничто и уступив место нашему миру, в структуру которого ушедшая цивилизация сумела вложить информацию о себе? Цироллец пытался что-то такое объяснить, но Панаев почти ничего не воспринял, и остались в памяти только обрывки расуждений об участках без времени и пространства, каких-то дугах, словно бы наперед закинутых в область Большого Взрыва, хотя понятие "наперед" и вовсе не годилось, а никакие другие понятия ни Панаев, ни самый большой мудрец на Земле просто не мог воспринять.

Циролльцы много размышляли о происхождении жизни вообще, о самой возможности возникновения живого из неживого. Волевой акт? Но чей волевой акт? И как появилось что-то, способное его совершить? Единственно возможная комбинация триллиардов различных необходимых условий, возникшая наконец после триллиардной попытки? Или жизнь существовала вечно, передаваясь по цепочке вселенных, каждая из которых попеременно рождалась и умирала, но сама эстафета не имела начальной точки отсчета? И в необозримом будущем замыкалась на себя?

Все это тоже ускользало от сознания Панаева, не мог он осмыслить длинные рассуждения циролльца и уловил лишь отрывки, хоть немного понятные ему.

Возможно, говорил цироллец, та Вселенная не исчезла, а просто закрылся переход, возникающий один раз в сто миллиардов лет, а может быть и вообще только раз. Возможно, она осталась в прошлом. Но семена, посеянные иным разумом, дали всходы. Цивилизация Цироллы уверенно и быстро шагала вверх по ступеням развития, все глубже и полнее постигая устройство мироздания. В генетическом коде циролльцев были заложены разнообразные парапсихологические способности, которыми циролльцы пользовались так же легко и естественно, как земляне своими пятью чувствами. Сменялось поколение за поколением, и каждое новое поколение было совершеннее, мудрее и опытнее предыдущего. Удлинялась жизнь, совершенствовалась техника, развивалась культура. Циролльцы превратили свою планету в поистине райский уголок и жили, не заботясь о хлебе насущном (хлеб этот в изобилии поставляло полностью автоматизированное производство), без тревог и проблем, наслаждаясь жизнью, переложив все повседневные хлопоты на плечи покорных искусственных существ - биологических роботов, биотов, которые могли существовать практически вечно.

Циролльцы овладели искусством космоплавания, снарядили несколько десятков экспедиций к другим звездам в поисках подобных себе, прощупали приборами всю обозримую стремительно разбегающуюся Вселенную, но нигде не обнаружили никаких признаков жизни. Вселенная еще не вышла из детского возраста, то тут, то там сгущалось вещество, образуя планеты, и полыхали горячие звезды, щедро выплескивая энергию в переполненный силами созидания космос. По замыслу неведомого архитектора выстраивались в цепочки галактики, окружая пустоты-войды, разбегались в пространстве звездные волокна, укладываясь в ячеистую структуру Вселенной. Нежную плоть мироздания пронизывали невидимые внепространственные колодцы, погрузившись в которые можно было почти мгновенно добраться до любого места необъятного тела мира. Все новые и новые корабли циролльцев ныряли в колодцы и выплывали на поверхность пространства-времени в разных уголках бесчисленных галактик, но ни разу и нигде никто посторонний не обнаружил своего присутствия. Вселенная была безлюдна.

Размеренно, без всплесков и провалов, потрясений и непредвиденностей текла жизнь на планете Циролла. Уходили одни, почти бесконечно долго живущие поколения, их сменяли другие, такие же беззаботные и умиротворенные, и все было очень хорошо и спокойно в уютном ухоженном мире.

Все было спокойно - и монотонно. Словно кончились ступени, ведущие к вершине, и вершина оказалась не опорой для взлета в манящую высоту, а идеально ровной поверхностью, простирающейся во все стороны в бесконечность, по которой можно брести, брести, брести в любом направлении - и все будет так же, как было, и нигде, нигде, нигде не возникнут новые ступени.

Постепенно стирались и забывались многочисленные способности, доставшиеся в наследство от неизвестных предков, потому что не нужны были эти способности в мире, где ничего не меняется, где все идет так, как шло с давних времен. Когда-то созданные вещи исправно служили циролльцам, раз и навсегда отлаженное производство бесперебойно снабжало их всем необходимым, покорные биоты выполняли все желания своих хозяев. Цивилизация Цироллы равномерно скользила по беспредельной идеальной равнине, совершая плавный круг, и трудно было заметить, что поверхность неуловимо понижается к бесконечно далекому горизонту.

Цивилизация начала медленно съезжать под откос. Все реже рождались дети, все больше циролльцев, устав от однообразной череды долгих-долгих лет, покидали свои дома и уходили в Сады Наслаждений, где струились искусственные грезы, где можно было прожить тридцать тысяч придуманных переполненных событиями жизней, страдать, любить, ненавидеть и ликовать в ярких снах, навеваемых хитроумными аппаратами, где можно было стать кем угодно, победить или потерпеть поражение, найти желаемое или оказаться в тупике, где было все-все-все... и незаметная легкая смерть в момент высшего наслаждения придуманной жизнью...

Пустели города - и росли, все гуще разрастались Сады Наслаждений.

Но оставались еще предвидящие, взывающие. Пророчили они неминуемую смерть цивилизации, призывали встряхнуться, отбросить равнодушие - иначе медленное угасание, иначе - пустота, гибель, безжизненный космос. Их не слушали. Не слышали.

Цивилизация уходила в небытие, погружаясь в сон, ведущий к смерти, цивилизация затухала, не дожидаясь гибели очередной Вселенной - и оставался только один выход, дающий хоть какой-то шанс для спасения жизни попробовать зародить ее в другом месте. И возникла Группа Надежды. Не так просто было найти в равнодушной Вселенной подходящий мир, но он был найден. Им оказалась молодая планета Земля. Именно здесь Группа Надежда попыталась начать все сначала. Она доставила на Землю семена жизни, заложив в них информацию о циролльцах и надежно заблокировав ее, дабы Земля не повторила печального пути Цироллы. Тогда-то и была запущена уникальная система Гея, призванная сохранить и развить жизнь на Земле, пронести ее от самых примитивных форм до появления разумных существ - потомков тлеющей Цироллы.

Группа Надежды выполнила свою миссию и вернулась на почти опустевшую Цироллу. И вновь потянулись годы, годы и годы и постепенно, один за другим, участники группы - мужчины и женщины, - устав от жизни, тоже вслед за другими выбирали путь в Сады Наслаждений. Зерна были брошены, а ждать, когда появятся всходы, не было сил. Время застыло.

И только трое, только трое циролльцев, преодолев ужас перед миллиарднолетней пропастью, решились идти до конца. Там, в Садах Наслаждений, глубоко под поверхностью, в толще скал, трое последних из Группы Надежды погрузились в длинный-предлинный сон без сновидений, в бытие-небытие, чтобы проснуться, обязательно проснуться... Они плыли сквозь время, живые-неживые, а в разных концах Вселенной рождались, умирали, рождались, умирали звезды...

А на Земле сначала медленно, но все набирая и набирая обороты, раскручивалось колесо жизни. Миллионы лет плескался праокеан, миллионы лет творились континенты, постепенно отделяясь друг от друга, незаметно и кропотливо делала свое дело эволюция, с помощью борьбы за существование и естественного отбора расчищая пути для появления разума. И - пришел человек, потомок тех, что давно истлели в Садах Наслаждений на далекой планете Циролла.

А трое последних продолжали свое бытие-небытие, укрытые в толще скал...

И настал день пробуждения. Трое покинули Сады Наслаждений и

вернулись в мир, который теперь населяли совсем другие.

Биоты. Те самые покорные слуги, которые остались без хозяев в

городах Цироллы. Трое последних циролльцев внешне ничем не отличались

от них и, вслушиваясь и вглядываясь, узнали о происшедшем после

того, как завершился исход в Сады Наслаждений.

Биоты. Искусственные существа, созданные как слуги и оказавшиеся в роли хозяев, практически вечные устройства, не подверженные процессам старения, но уязвимые для оружия, не устающие от существования, но не способные порождать себе подобных. Кто они? Да, разумные существа. Но люди или нелюди? Есть ли у них душа? (Цироллец пытался разъяснить панаеву что-то другое, но Панаев понял это как вопрос именно о душе, а рассуждения циролльца о материальных и нематериальных субстанциях и их взаимодействии и взаимообусловленности превратились в почти сплошную вереницу длинных пауз).

Биомашинная цивилизация Цироллы была не гуманоидной, и не кибернетической, она представляла собой какое-то другое, доселе неизвестное состояние материи, живое-неживое, способное отражать существующий мир и действовать на основе собственных представлений о мире. Биоты чувствовали, биоты мыслили, биоты принимали решения и действовали - но все-таки не были людьми. Им не хватало того, что Панаев опять-таки мог воспринять только как понятие "душа".

Циролльцы могли делать многое, но ни к чему не стремились - и

угасли. Биоты многого не могли, они не были телепатами, ясновидящими

и не чувствовали сигналов из будущего. Они получили в наследство

целый благоустроенный мир - и обжились в этом мире, ничего не меняя и

не ощущая никакой тяги к переменам, озабоченные только сохранением навеки застывшего облика этого мира. Биоты оказались способными наследниками. Они изучили все, оставшееся от прежних хозяев планеты, и высшей целью своего пребывания во Вселенной провозгласили сохранение существующего положения.

Они помнили о своих бывших хозяевах и презирали и ненавидели их, и никогда ни один биот не приближался к мрачным обширным зарослям, в которые превратились Сады Наслаждений. Биоты знали о том, какими способностями обладали бывшие хозяева планеты, и знали о Группе Надежды. С давних времен они наблюдали за развитием жизни на Земле, бессильные помешать, поскольку создателями был вложен в них запрет на убийство.

Земляне беспокоили биотов. Земляне достигли довольно высокой ступени развития, земляне были агрессивными и жестокими, их поступки трудно было предугадать, а энергичность, стремление к деятельности и новизне представляли потенциальную угрозу дальнейшему благополучию цивилизации биотов. Перспектива экологической катастрофы могла толкнуть землян на поиски новых, пригодных для жизни миров, и на их пути могла оказаться Циролла. Да, опасность еще не существовала даже в зародыше, но практически вечные биоты меряли время не годами, а тысячелетиями. Пока они только наблюдали, порождая у землян идущие из глубины веков слухи о звездных кораблях пришельцев, но были настороже, готовые защищать благополучие своего застывшего мира. И когда трое циролльцев, пробудившись от долгого-долгого сна, решили убедиться в успехе своего грандиозного эксперимента, биоты постарались этому помешать. Они упустили тройку на Циролле, но, с помощью постоянно патрулирующих Землю кораблей, все-таки обнаружили беглецов.

"Мы ушли от них, - объяснял цироллец, - но теперь не можем увести корабль в другое место. Наблюдатели они хорошие и, поверьте, найдут средство уничтожить его, если обнаружат. Оружия нам надолго не хватит. И самое главное, - ответил он на невысказанный вопрос Панаева, - они совершенно справедливо предположили, что мы попробуем проверить, сохранили ли вы способности, когда-то заложенные нами в жизненные структуры системы Гея. Видите ли, мы ожидали от вас большего. Мы здесь, на Земле, успели узнать уже очень многое о вас, и эти знания тревожные. Мы ошиблись в оценках вашего развития. И более того: вы идете своим путем, отличным от нашего, но этот путь тоже ведет вас к гибели. Думаю, тут не стоит пояснять?

Биоты полагают, - продолжал цироллец, - что мы попробуем разблокировать как можно больше землян. Полагаю, что таким путем можно изменить ваш мир, направить вас к дальнейшему развитию, а не к самоуничтожению. Жизнь - уникальнейшее явление во Вселенной... Мы надеемся на вас. Биоты видят в вас врагов и постараются нам помешать. Что делать дальше - мы не знаем. Будущее закрыто для нас, мы пытались увидеть его - и ничего не получилось. Мы не уверены, что сделаем правильный выбор.

И очень жаль, - закончил цироллец, - если мы уподобились герою вашей древней легенды, Ясону, и засеяли поле зубами дракона. Из них, как вы знаете, выросли воины, но если в легенде Ясон победил в испытаниях, то в действительности все происходит по-другому: Ясон удалился, а воины ведут битву друг с другом и уничтожают все вокруг

- и победителей не будет. Золотое руно не достанется никому, да и не будет никакого золотого руна..."

*

- И что же дальше? Как дальше-то жить? Мне ведь, насколько я понимаю, теперь никакая милиция не поможет?

Цироллец не ответил. Он, опустив голову, шел рядом с Панаевым, поддевая носками ботинок сухие листья, навстречу бежали мальчишки, на ходу лупя друг друга портфелями, из подворотни, дребезжа ящиками со стеклотарой, выползал грузовик.

- А вы как думаете, Виктор Борисович?

Панаев хмыкнул, пнул смяьый стаканчик из-под мороженого.

- Попробую порассуждать. С вашей помощью. Допустим, я отказываюсь от этих способностей. Тогда они отвяжутся?

- Не думаю. Им спокойнее вас... ликвидировать. И нас.

- Ликвидировать! - Панаев поежился. - Что-то меня такой вариант не устраивает. Да ведь не сидеть же мне всю оставшуюся жизнь в каком-нибудь погребе? У меня работа, между прочим. И вообще свои планы. Послушайте! Панаев резко остановился и повернулся к циролльцу. - А если с ними переговорить, а? Ну, убедить их в том, что я самый обыкновенный и никаких таких способностей больше нет. Отстанут?

Цироллец как-то неопределенно посмотрел на Панаева и медленно пошел дальше.

- Гарантии никакой. За время, проведенное на Земле, мы ведь могли не только с вами вступить в контакт. Мы могли, теоретически, весь город разблокировать.

- Так давайте, черт возьми! - воскликнул Панаев. - Чем больше, тем лучше. Что они нам сделают? Оружия-то у них нет. Нет ведь?

- Нет. Но...

- Ну так в чем дело? Будут таранить своими летающими тарелками? Так тарелок не хватит, и все-таки какая-никакая противовоздушная оборона у нас да имеется. Голову на отсечение даю, ни один военный не будет колебаться при появлении тарелки. Никаких размышлений о возможных братьях по разуму. Предупредительный, а потом стрельба на поражение. Или даже без предупредительного.

- Оружия у них нет, - повторил цироллец. - Такого, как мой... Его практически нет на Циролле, мы в свое время позаботились. Учтите, биоты не могут убивать, но могут устроить провокацию с оружием.

- Где они его возьмут?

- Виктор Борисович, вы, наверное, забыли, что в мире есть место, где оружия очень много и при желании им можно воспользоваться?

- Что, какой-нибудь древний космический арсенал?

- Планета Земля. И вообще это не выход...

- А что, что выход? Наплодили биотов, сами в кусты, в Сады свои, а нас подставили? Ну вот теперь давайте, охраняйте меня по очереди, давайте в Сибирь уйдем, в тайгу, в Антарктиду заберемся или сиганем по вашим колодцам в Туманность Андромеды, там и перезимуем! А вы будете моими ангелами-хранителями. Согласны?

Панаев размахивал руками, цироллей все больше мрачнел, на них оглядывались.

- Зубы дракона! - бушевал Панаев. - Это кто - зубы дракона? Я, вон тот, вон те? Мы, что ли, воевать хотим, мы, что ли, хотим все поперегадить и уничтожить? Я? Не от нас это все зависит, я хоть неделю подряд буду кричать "Долой НАТО!" - так кто же меня послушает? Да хоть тридцать три митинга проведем, да хоть демонстрацией пройдем по этой вот улице с транспарантами "Долой ядерное оружие!" - что-то изменится? А про Арал у меня спрашивали? А про все эти пестициды-гербициды? Конечно, сейчас время другое, слава богу, дождались, перестали врать самим себе и хоть чего-то можно добиться, и климат, так сказать, международный теплеет. Но войны-то были и будут, и многое не изменить и за десяток лет... И как же ваших болванов искусственных убедить, что не агрессоры мы и не нужна нам их планета, сто лет она нам снилась?! Как убедить, чтобы отвязались, оставили нас в покое? Это же бред какой-то! Значит, так: где они, ваши перепуганные? Я им все выложу! А способности эти мне не нужны. Придет время, поумнеем, сами дойдем, как их разблокировать.

- Что ж, - ответил цироллец, - возможно, другого выхода действительно нет. В таком случае, нужно наблюдать за их кораблями.

- А не проще ли ждать их дома? - возразил Панаев.

- Сомневаюсь, что они придут. А если и придут, то уже не в открытую, не будут звонить в дверь, а попробуют обрушить на вас потолок или отравить газом. Устроят такую ситуацию.

- Черт-те что! - пробормотал Панаев, прижимая к горлу ворот свитера.

- Фильм ужасов.

Они свернули в узкий переулок, уходящий к реке, и пошли мимо вросших в землю кирпичных неказистых строений, помнивших еще прошлое столетие. Тротуар был усыпан отвалившейся от фундаментов штукатуркой,сырость темными пятнами поднималась по стенам до самых окон. Из подворотен тоже тянуло сыростью и еще какими-то неприятными запахами. Проезжую часть пересекала траншея, огороженная веревкой с красными лоскутками, привязанной к деревьям по обеим сторонам переулка, вздымались груды взломанного асфальта и бурой высохшей на солнце земли. На дне траншеи ржавела водопроводная труба. Переулок был безлюден и тих.

- Наблюдать за кораблями... ч-черт! - Панаев споткнулся, огибая траншею, обернулся к идущему следом циролльцу. - А почему корабли такие разные? Я видел классификацию в какой-то газете или журнале, не помню... Там рисунки, сделанные по описаниям очевидцев. И тебе шары, и веретена, и диски, и кольца. Все, что хочешь! Зачем такое разнообразие?

- Корабли биотов - это бывшие наши корабли, - пояснил цироллец, рассеянно глядя под ноги. - Все они шарообразной формы. Все остальные объекты, неопознанные летающие объекты, как вы их называете, не имеют к нам никакого отношения. Поверьте, это чисто земные явления, и кое-что я мог бы объяснить, только для этого нужно хотя бы приближенно, хотя бы в самых общих чертах... Осторожно!

Крышка люка, на которую наступил Панаев, внезапно начала опускаться. Цироллец резко отбросил не успевшего ничего сообразить Панаева к забору, а из-под арки выскочили четверо молодых людей в темных костюмах, с уже знакомыми Панаеву невыразительными манекенными лицами. Панаев еще ничего не понимал, цироллец выдирал из-под плаща оружие, но его уже схватили за руки и держали, а двое других притиснули к забору Панаева.

- А-а, группа захвата? - придя в себя протянул Панаев. - А мы-то вас разыскиваем.

- Значит, наши стремления совпадают, - немедленно отозвался один из биотов, упираясь руками в грудь Панаева.

Биот говорил очень внятно и очень правильно, слишком внятно и правильно. Так могло бы изъясняться автоматическое устройство, обученное русскому языку.

- Можете не держать, не убегу. - Панаев повел плечом, но биот еще

крепче прижал его к забору. - Да ей-богу же, объясниться надо.

За поворотом затарахтел, приближаясь, мотоцикл, биоты повернули

головы, прислушиваясь, и цироллец мгновенно воспользовался этим

переключением внимания. Он резко согнул руки, ударил локтями конвоиров, бросился на тротуар, вынудив их отпустить его запястья, сделал кувырок через голову, вскочил и побежал к подворотне, на ходу расстегивая плащ.

Паренек на ярко-красной "Яве" лихо вылетел из-за угла этаким белошлемным кентавром - блестящий на солнце корпус машины, зеркала, черная куртка пузырем на спине на ней золотыми буквами что-то по-английски, сиреневые выхлопы лупят по кустам, - разогнался на прямой, увидел груды земли у траншеи, резко затормозил, развернулся, крутанувшись на заднем колесе, и помчался назад, сотрясая грохотом переулок.

Цироллец из подворотни, поводя из-под плаща крючковатым тонким стволом своего оружия, двое биотов, растерянно опустив руки, стояли, глядя на него, а стражи Панаева наконец оставили его в покое и медленно отошли, не сводя глаз с готового к решитнльным действиям циролльца. В одном из окон дома напротив бледнело чье-то лицо.

- Пойдемте отсюда, - предложил Панаев, обращаясь к застывшим биотам.

- Действительно надо поговорить, только не здесь, а то сейчас могут милицию вызвать.

- Я пойду последним, - добавил цироллец. - Оружие обещаю не прменять.

- Ничего у вас не выйдет, - отозвался один из биотов. - Район, где спрятан корабль, нам примерно известен, просматривается и уйти вы не сможете. А оружия надолго не хватит. Нас много.

Из калитки на противоположной стороне переулка уже выглядывала какая-то бабка в пестром платке, к траншее приближался мужчина с портфелем.

- Сюда, к речке.

Панаев, не оборачиваясь, пошел по горбатому тротуару, слыша за спиной шорох шагов, свернул в узкий проход между заборов, который, понижаясь, исчезал в зарослях пыльных лопухов и разлохмаченного кустарника. Вокруг лежали кучки печной золы, валялись разбитые ящики, дырявые сплющенные ведра, куски рыжих от ржавчины труб. Панаев смело нырнул в лопухи, развел руками колючие ветки кустов; прошел по трухлявому бревну, утопающему в частоколе осоки, и очутился на захламленном берегу, под раскидистой ивой, рядом с речушкой, скрытой за высокой стеной камышей. Биоты неторопливо приблизились, стали полукругом, поглядывая на циролльца, остановившегося за бревном метрах в четырех от них. За речушкой тянулись по склону холма огороды, а дальше вздымались многоэтажные корпуса заводских общежитий и худосочная верхушка телевышки.

- Ну вот, - сказал панаев, прислонившись спиной к стволу и отдирая колючки от рукавов свитера. - Давайте поговорим.

Четыре манекена застыли, повернув к нему невыразительные лица, и молча ждали продолжения.

- Я тут уже объяснял, - Панаев посмотрел на циролльца, скрестившего руки на груди, - и еще раз говорю: все ваши опасения - это ерунда.

Вы вот тут патрулирование устроили, наблюдаете за нами, следите - а зачем? Напрасная трата времени. Ни на кого мы нападать не собираемся и планета ваша нам не нужна. Нам своей хватит. А если вас так тревожат мои разблокированные способности - я готов хоть сейчас от них отказаться и жить как раньше. И вообще, чем следить исподтишка - давно бы перестали в шпионов играть явились бы честь по чести, хотя бы в ООН и мы бы с вами столковались. Сами ведь проблему себе выдумали и зациклились на ней. Повторяю, нам ваша Циролла не нужна, мне лично не нужна и другим не нужна, а все ваши опасения наверное от западной фантастики. Да, грыземся, но не вечно же будем грызться! Вы же анализируете, видите, что в мире происходит. У вас свой путь, у них был свой, - Панаев опять посмотрел на циролльца, - а у нас свой. Думаю, тесно нам не будет.

Панаев одернул свитер, обвел взглядом неподвижных биотов. Лица их оставались безучастными, словно и не слышали они его.

- У меня, собственно, все.

- Вы потенциальные носители зла, - ровным голосом сказал один из биотов. - Да. непосредственной угрозы пока нет, но мы обязаны заботиться о будущем. А лучшее будущее - это постоянное сохранение сложившегося порядка вещей.

- Ну что ты скажешь! - Панаев развел руками. - Ну что мне, бить тревогу, кричать на каждом перекрестке: "Люди, давайте жить дружно!"

- забастовку устроить до тех пор, пока все не помирятся? Не нужна нам ваша планета, понимаете? Не нужна! С нас своей хватает. Пути у нас разные, не пересекающиеся никогда и нигде, понимаете?

- Вы потенциальные носители зла, - упрямо повторил биот.

- Гос-споди! - Панаев с отчаянием закатил глаза, потом умоляюще

повернулся к циролльцу. - Ну как мне им объяснить?

Цироллец сделал неопределенный жест, лицо его было унылым.

- Контроль мы не снимем, - непреклонно продолжал биот. - Трогать вас мы пока не собираемся, но наблюдать просто обязаны. Во имя нашего спокойствия.

- А мы не в зоопарке, - свирепея, процедил Панаев. - Соглядатаев нам не надо. Катились бы вы, товарищи, подобру-поздорову...

- Вот видите, вы уже начинаете угрожать, - невозмутимо заметил биот.

- Да я же с вами по-хорошему! - взорвался Панаев. - Просто унизительно это - подглядывать, вы же нас унижаете. Вы знаете, что такое унижение?

- До тех пор, пока вы представляете потенциальную...

- Тьфу! - Панаев плюнул от бессилия. - На колу мочало. Так ведь можно до бесконечности, от зари до...

- Выслушайте наши предложения, - остановил его тот же биот. Создатель блокирует ваши способности, - биот кивнул на угрюмого циролльца, - блокирует все впечатления, связанные с нами, с ним, с Цироллой, и мы оставляем вас в покое. Мы позволяем создателям вернуться на Цироллу, но уничтожив оружие, и поселиться в любом городе или опять уйти в Сады Наслаждений. Мы готовы терпеть присутствие создателей, не вмешиваться в их жизнь и при необходимости помогать. Такие условия устраивают создателя?

Биоты обернулись к циролльцу. Тот старательно выковырнул из земли камешек носком ботинка, поднял, внимательно осмотрел и бросил в камыши. Медленно вытер ладонь.

- Мне все равно. Только вернемся мы самостоятельно и с оружием, и будем жить так, как сами захотим. Хотя... чего мы хотим? А насчет блокировки... Что ж...

- Ну уж дудки! - Панаев рубанул рукой воздух. - Позвольте и мне жить так, как я хочу. Я же не подопытное животное! Да, лишайте меня способностей, жил без них, проживу и дальше, но память не трогайте, я хочу помнить все. И о них, и о вас. Не знаю, что мне дальше делать, но память оставьте. Убеждать бесполезно, мы же потенциальные носители зла...

- Мы вынуждены думать о будущем, - вставил биот.

- Да, да, думать о будущем, понимаю. Для вас мы опасные звери, нас лучше в клетку запереть. Не знаю, красноречия мне не хватает, не слышите вы меня. Мы вам зубами дракона кажемся - и все дела! Зря волнуетесь, только ведь никак вам это не втолкуешь, упираетесь. Давайте заканчивать - и разойдемся. Время покажет, кто из нас прав, а кто нет. И надеюсь, вы не будете добиваться того, чтобы я сломал себе шею? Как с этим люком.

- Надейтесь, - ответил биот. - Итак, создатели возвращаются, вы лишаетесь своих способностей и мы вас больше не трогаем. Создателей тоже не трогаем. Наблюдения, разумеется, будем продолжать.

- Да продолжайте! - Панаев устало махнул рукой. - Только уж поверьте на слово: не агрессоры мы, не кровожадные звери и с проблемами своими справимся, вот увидите. Живите себе спокойно. А мы не только друг друга не перебьем и планету вконец не загадим, но еще и начало новой жизни дадим. Как создатели ваши... и наши. И тесно нам не будет, не беспокойтесь.

- Хорошо, - сказал биот. - Будущее покажет.

Цироллец поставил ногу на бревно, уперся руками в колени.

- Хорошо, когда есть будущее...

Его лицо словно бы осунулось за эти минуты, серый длиннополый плащ тусклым пятном застыл на фоне серо-зеленых кустов.

- Лучшее будущее - это навсегда остановившееся настоящее, - отчеканил биот.

Панаев с сожалением глядел на них, на одинокую серую фигуру с усталыми безжизненным лицом, на четверку одинаковых манекенов с ничего не выражающими глазами, и вновь чувствовал, как поднимается, идет из глубин его существа теплая пьянящая волна, и кружится голова, и растворяется захламленный берег невзрачной речушки, странным светом наливается, полнится нежное осеннее небо и что-то проступает, бледными тенями колышется в беспредельности, сладостно-горько сжимая сердце, то ли предупреждая, то ли обещая, что-то зовет и надвигается, и зов этот, и это движение кажется грозным... или ласковым?.. Не понять...

Он вздохнул - и ветер в ответ прошуршал камышами, словно дунуло холодом... Теплом?..

23 сентября - 5 декабря 1989, г. Кировоград