"Первая любовь" - читать интересную книгу автора (Коковин Евгений Степанович)

ГЛАВА ПЕРВАЯ ОЛЯ ЛУКИНА

На Северной Двине разноголосыми гудками пере­кликались встречные пароходы. Был вечер, спокойный и светлый. Слоистые бледно-розовые облака на северо-западе прикрывали солнце. Облака были близко, и лу­чи солнца, падая из-за них, причудливыми полосами ос­вещали дальние песчаные острова. От этого необычай­ного освещения и острова, густо поросшие ивняком, то­же казались близкими.

Странно. Сотни раз бывал я раньше на берегу Се­верной Двины, но почему-то никогда не обращал вни­мания на красоту величественной реки, на краски неба необыкновенной чистоты и свежести, на оранжевые за­каты и легкие лебединые облака. Другое дело – боль­шие морские пароходы, опутанные оснасткой поморские парусники – шхуны и боты, что стояли на рейде и у причалов. Другое дело – переливчатый трепет много­цветных флагов и вымпелов, горький запах пароходного дыма, грубоватые шутки, перебранки и песни моряков. Все это волновало, притягивало и звало в далекие мор­ские странствования.

Теперь я вдруг стал совсем по-иному смотреть на знакомую реку и удивлялся, что раньше не замечал ее величия, не стремился познать тайны ее темных глубин, не любовался солнечными отблесками, отражением далекого неба и близких берегов. Река без кораблей обыч­но мне казалась скучной и пустынной. Теперь я смутно чувствовал: что-то изменяется в моей жизни. Может быть, это все дальше и дальше уходит мое детство?

Я сидел на причальной тумбе, ожидая, когда пойдет в море «Канин», на котором плавал Костя Чижов. Мы условились с Костей о том, что я выйду на берег и мы поприветствуем друг друга.

Веселая косопарусная яхта стремительно вырвалась из-за кормы дремлющего на рейде транспорта и легко заскользила по реке. Крен у яхты на правый борт был такой сильный, что казалось, она вот-вот опрокинется. «Смельчаки!» – с восхищением подумал я о людях, на­ходящихся на яхте.

Вниз по Двине, к морю, шел с полным грузом огром­ный пароход лесовоз. Штабели свежих досок высоко поднимались над его бортами. По кормовому флагу я без труда определил, что лесовоз этот – норвежский.

В те времена в Архангельский порт уже приходило много иностранных судов. Транспорты под английскими, норвежскими, шведскими, датскими, голландскими и другими флагами грузились у причалов лесобирж доска­ми и балансом[1]. Советский Союз начинал широко тор­говать с заграницей. Даже мы, ребята, уже хорошо по­нимали такие слова, как «экспорт», «импорт», «дис­пач»[2].

Жизнь менялась. Она менялась повсюду: в нашей Соломбале, в Архангельске, во всей стране.

Я сидел на причальной тумбе и думал об этом.

Лесовоз шел быстро, но волны, расходящиеся за его кормой, были отлогие, чуть заметные.

Яхта, шедшая параллельным курсом, неожиданно резко развернулась и понеслась наперерез лесовозу.

Сумасшедшие! Что они делают?

Лесовоз пронзительно и тревожно загудел. И я пред­ставил себе ярость норвежского капитана и русского лоцмана, находящихся сейчас на мостике. Мне казалось, что я вижу их лица, искаженные злостью, и слышу проклятия по адресу самонадеянных наглецов. Именно наглецами, никак не иначе, называют таких, рискующих жизнью яхтсменов лоцманы.

Между тем яхта дерзко «обрезала нос» лесовозу и скрылась за его корпусом.

Тут я увидел «Канина». Он уже проходил мимо Соломбалы. Я поднялся, чтобы разглядеть на его борту Костю.

Я махал кепкой, но своего друга увидеть не мог. А вскоре опять появилась яхта. «Неужели, – подумал я, – они собираются «обрезать нос» и «Канину»?

Но яхта быстро прямым курсом шла к берегу. С кру­тым разворотом она впритирку подскочила к причалу. И в ту же секунду с ее борта на причал прыгнула девушка.

За девушкой выскочил парень и схватил ее за руку.

– Оля, – умоляюще сказал он. – Почему вы ухо­дите?

Парня я не знал, но девушка оказалась мне знако­мой. Это была Оля Лукина.

Оля с силой вырвала руку и пошла по берегу, не замечая меня.

– Оля, – снова начал парень. – Почему вы рассер­дились? Чего вы испугались?

Оля остановилась и резко повернулась к парню.

– Я испугалась? Ну, плохо вы меня знаете! Но у вас это не смелость, а безобразие и лихачество. И я знаю – это оскорбительно для команды всего парохода!

Парень еще некоторое время постоял на причале, потом залез в яхту, где его ждал товарищ. Яхта отва­лила от берега.

Встрече с Олей я обрадовался. Мы очень давно не виделись, хотя и жили на одной улице. Когда-то вместе мы играли в лапту и в палочку-выручалочку, ездили купаться на песчаный остров Шилов, ходили в кинотеатр «Марс».

Отец Оли Лукиной, капитан дальнего плавания, был расстрелян белыми на острове Мудьюг.

Оля мне очень нравилась, но в этом я не признавал­ся даже самому себе. Наоборот, я даже сторонился ее, боясь, как бы моей привязанности не заметили другие ребята.

Я увидел Олю, но не поздоровался с ней. В детстве наши ребята никогда с девчонками не здоровались. «Неужели это любовь?» – подумал я, вспоминая все, что было в моей жизни связано с Олей.

Любовь! Признаться, я стеснялся этого слова. Дружба мальчишки с девчонкой в нашем детстве всегда счи­талась зазорной. И я сам нередко высмеивал такую дружбу. Случалось, смеялись и надо мной. Я вспомнил, как очень-очень давно мы с Олей шли в школу. На од­ном из перекрестков нас окружили ребята. «Жених да невеста! Жених да невеста!» – кричали они. Оля рас­терялась и готова была заплакать. Потом она вдруг бро­силась бежать. После этого случая при встречах мы долгое время даже не смотрели друг другу в глаза.

Сейчас я не поздоровался, а Оля сказала:

– Здравствуйте.

Я смутился, почувствовал, что краснею, и не знал, что сказать. Оглянулся и спросил:

– Ты куда пошла?

– Домой. Эти ребята позвали меня покататься, а сами стали показывать свою храбрость.

Я знал, что за Олей ухаживают ученики старших классов второй ступени.

Конечно, она окончит школу, уедет из Соломбалы, поступит в вуз, станет врачом или инженером. И мы ни­когда больше с ней не встретимся.

Ростом Оля была чуть пониже меня. У нее были светлые длинные волосы, заплетенные в одну толстую косу, и серые строгие глаза. Когда Оля улыбалась, эта строгость моментально исчезала.

Я смотрел на Олю и молчал. Она тоже молчала. Мы отошли от берега и вышли на тротуар. Нас толкали прохожие, сердясь, что мы остановились и мешаем им идти.

Вдруг я заметил значок, прикрепленный к Олиному платью. Это был комсомольский значок.

– Сколько тебе лет? – спросил я, хотя прекрасно знал, что Оля моя ровесница. Раньше мы учились в одном классе.

– Пятнадцать, а вам?

Только сейчас я заметил, что Оля говорит мне «вы».

– Мне скоро будет шестнадцать.

Я хотел это сказать с достоинством, с чувством пре­восходства. Но, кажется, получилось смешно, потому что Оля улыбнулась. Я снова покраснел.

– Вы все еще учитесь? – спросил я, тщетно пытаясь скрыть смущение.

– Нет, у нас давно каникулы. А вы в морской шко­ле учитесь? Будете моряком, капитаном?..

– Нет, я буду машинистом, потом – механиком.

Я взглянул на свою поблескивающую от машинного масла куртку-спецовку. Наверное, те старшеклассники, что ухаживают за Олей, носят красивые пиджаки или комсомольские костюмы с портупеями.

– Я люблю моряков, – тихо сказала Оля и грустно добавила: – Мои папа был моряком.

Я вспомнил страшный рассказ Костиного отца о том, как белогвардейский палач, по прозвищу Синий Череп, на Мудьюге застрелил капитана Лукина. Оля об этом не знала.

Мы расстались быстро и неожиданно. Подошла ее подруга, усмехнулась, взглянув на меня, и увела Олю. Мне стало обидно.

Я смотрел вслед Оле и думал о том, какая краси­вая, тяжелая у нее коса.

Наконец я очнулся и посмотрел вокруг. Передо мной была родная Соломбала – деревянные дома с малень­кими любопытствующими окнами, еще по-весеннему яр­кая зелень белоствольных берез, выглядывающих из-за дощатых заборов, булыжная серая мостовая и буйная поросль белой кашки и куриной слепоты. С Северной Двины доносились приглушенные пароходные гудки. Теплый ветер волнами набрасывал запахи отцветающей черемухи.

Мне было хорошо, легко на душе и весело. Обиды на Олину подругу уже не было. Шагая по деревянному тротуару, я даже присвистнул. Раскачиваясь на тонкой березовой ветке, словно в ответ мне, насмешливо при­свистнула красногрудая чечетка.

Ночью я спал неспокойно. Во сне видел Олину под­ругу – она все усмехалась. Потом перед глазами раска­чивалась березовая ветка, и я ясно слышал звонкий и отрывистый посвист чечетки. И насмешливый чей-то го­лос: «О чем ты думаешь, пятнадцатилетний маль­чишка?!»

На другой день наш пароход «Октябрь» уходил в рейс. Закончив вахту, я стоял у борта, ожидая отхода, и силился вспомнить лицо Оли, но не мог. Мне стало стыдно и смешно. «Но почему? Что в этом плохого? – спрашивал я себя. – Ведь я только думаю о ней и ни­кому ничего не говорю».

Но почему теперь, когда я думал об Оле, мне стано­вилось особенно радостно? И работал я в такие часы и минуты как-то весело. Забываясь, я даже начинал на­свистывать, чего крайне не любил старший машинист Павел Потапович. Каждый раз он меня строго одерги­вал. А я принимался еще ожесточеннее и веселее на­драивать медяшку или поручни, наводить чистоту в ма­шинном отделении, словно тут вот сейчас должна была появиться Оля. Мне так и казалось, что я работаю для нее. Для нее мне хотелось заслужить похвалу старшего механика, для нее хотелось стать настоящим комсомоль­цем и моряком. «Я люблю моряков», – вспоминались слова Оли.

Ко мне подошел Илько.

– Сегодня мы идем в Мезень, – сказал он. – А в следующий рейс пойдем на Новую Землю. Там тоже есть наши, ненцы. Это хорошо. Только там, на Новой Зем­ле, нету оленей, там ездят на собаках.

– Да, там оленей нет, – рассеянно ответил я и вдруг неожиданно для себя спросил:

– Послушай, Илько, ты любил кого-нибудь?

На меня взглянули удивленные, почти детские глаза моего ненецкого друга.

– Я любил отца и художника Петра Петрыча, – сказал он. – Я люблю Григория… Костю… тебя, Дима… Зачем ты об этом спрашиваешь?