"Свинцовый шторм" - читать интересную книгу автора (Корнуэлл Бернард)

Часть вторая

Инспектор Эббот появился в деревенском пабе через три недели после нашей аварии. На нем были брюки в крупную розово-голубую клетку, удивительно напоминавшие портьеры.

— Ты выглядишь получше, — приветствовал он меня сдержанной похвалой.

— Я прекрасно себя чувствую, Гарри, — уверенно ответил я, слегка покривив душой. Каждый день я проплывал две мили в домашнем бассейне, и под моей израненной кожей нарастали мышцы, но в любой момент меня могла подвести нога из-за слабости и внезапной потери чувствительности. Только вчера, возвращаясь с почты, я беспомощно растянулся на тротуаре. То нога слушалась меня хорошо, а то вдруг, без всякой видимой причины, начинала хромать. Но я не поддавался панике: не дай Бог убедить себя, что я еще недостаточно окреп, чтобы плыть через океан. — Судя по твоему фантастическому наряду, ты не при исполнении?

Эббот потрогал свою брюки.

— А разве они тебе не нравятся, Ник?

— Они просто ужасны.

— Это американские брюки для игроков в гольф, — произнес он с чувством ущемленной гордости. — Совершенно не стесняют движений. Смотри, как они свободны между ног. Хочешь лимонада, Ник? А может, бутылочку вишневой шипучки, а?

— Пинту самого лучшего, Гарри.

Он с превеликой осторожностью принес две кружки пива и поставил их на наш стол. Было около шести часов вечера, но паб выглядел довольно пустынно. Не скажешь, что через несколько недель сюда ринутся толпы туристов и заполнят все забегаловки на реке. Эббот сделал несколько больших глотков и громко выдохнул от удовольствия:

— Ну что, уже с медалью, а?

— Да, спасибо тебе.

В ответ Гарри дружески помахал зажигалкой.

— А что ты думаешь о буре сейчас?

— Он хороший моряк, — равнодушно произнес я.

— Как и Синяя Борода. — Эббот закурил. — Что-то я в последнее время не вижу Беннистера.

— Он со своей подружкой на Капри. У них отпуск.

— Интересно, почему он перестал проводить отпуск в Америке? — произнес Гарри с выражением озабоченной невинности на лице. Затем покачал головой. — А я? Я провел целую неделю в этом дурацком Фринтоне у золовки. А кто его подружка?

— Ее зовут Анжела Уэстмакот. Она продюсер его программы.

— Это, что ли, та костлявая блондинка?

— Точно.

— Чем-то напоминает твою бывшую жену, такая же тощая. Кстати, как там она?

— Вся в борьбе.

— Никогда не понимал мужчин, которым нравятся худые женщины. — Эббот отхлебнул из кружки. — Как-то я ловил одного типа, убившего совершенно незнакомого человека. Его попросила об этом жена убитого, и он хватил того по голове кочергой. Грязное дело. Она обещала спрятать его, вот он и согласился. А баба была костлявой, как ощипанный цыпленок. И ты знаешь, что он сказал на следствии?

— Нет.

— Он заявил, что это был его единственный шанс лечь в постель с хорошенькой женщиной! Она была такой же хорошенькой, как зубочистка. Но самое главное — она ему так и не дала. Он уже обхаживал ее, распустив слюни, а та ему — шиш. — И Эббот печально уставился на другой берег. — Знаешь, это было почти идеальное убийство. Нанять незнакомца, чтобы убрать своего милого.

Легкий нажим на слова «идеальное убийство» словно бы намекал на то, что Гарри пришел сюда не только ради желания утолить жажду. А вторым намеком служил его вроде бы незначительный интерес к проблеме отпусков.

— Идеальное убийство, — подсказал я.

— Я уже выпил свое пиво, Ник. Теперь твоя очередь.

Я послушно принес еще две кружки.

— Дело в том, Ник, что под идеальным убийством подразумевается, что даже мы никогда не узнаем, как оно произошло. Но официально никакого идеального убийства не существует. Так что, Ник, если ты услышишь о таком, не верь этому.

Комментарий был достаточно ясным.

— Ты хочешь сказать, — уточнил я, — что это был всего лишь несчастный случай?

— Несчастный случай? — невинно спросил Эббот.

— С Надежной Беннистер.

— Ник, ведь меня там не было. — Гарри был чрезвычайно доволен собой. Я получил сообщение, правда, не был уверен, какое и зачем. Эббот с презрением посмотрел на меня: — Ходят слухи, что кто-то пытается лишить Беннистера шансов выиграть в Сен-Пьере.

— Да, я слышал.

— А ты слышал, что случилось два дня назад в акватории?

— Ну да. Ночью кто-то обрезал швартовы на «Уайлдтреке». Как раз был прилив, и если бы не приезжий яхтсмен-француз, то катер Беннистера унесло бы в море. Мульдер со своей командой дрыхли на барже, которую притащили с моего причала. Вопли француза их разбудили как раз вовремя. Все закончилось благополучно, и все можно было бы вполне списать на случайность, если бы не перерезанный перлинь. Еще одна попытка саботажа.

— Но довольно неуклюжая, — заметил Эббот, — очень неуклюжая. Представь: если ты хочешь помешать кому-то выиграть гонки в Сен-Пьере, ты что, станешь сейчас сбивать мачту на его судне? Или резать перлини? Почему бы не подождать до самих гонок?

— А что, кто-то в самом деле хочет помешать Беннистеру выиграть в Сен-Пьере?

Эббот просто не обратил внимания на мой вопрос.

— Мне кажется, детишки перелезли через ограду и перерезали швартовы.

— А мачту тоже испортили детишки? — поинтересовался я. — Я видел стяжную муфту — это был явный саботаж.

— Муфту, — веско сказал Гарри, — испортил кто-то из членов команды, чтобы получить недельный отпуск.

Это было вполне возможно. Конечно, если Мелисса права и Кассули хочет не допустить победу Беннистера в гонках, то оба случая представляются чересчур незначительными, особенно если учесть всем известное богатство Кассули.

— Ты ведешь дознание? — спросил я.

— Да что ты, конечно нет! Я совсем не хочу связываться с этим. К тому же, разве я не сказал тебе, что меня отстранили от криминальных дел?

— Чем же ты занимаешься, Гарри?

— Да так, всякой всячиной, — ответил он скучным голосом.

Я был в смущении, Эббот постоянно ходил вокруг да около и всегда исчезал, так и не сказав ничего конкретного. Если мне что-то и сообщалось, то таким кружным путем, что хоть плачь. А если потребовать разъяснений, Гарри тут же заявит, что просто болтал языком.

— Виделся со своим стариком? — спросил он.

— Я был слишком занят.

— Ну да, с Джимми Николсом.

— Джимми помогал мне ремонтировать яхту.

— Ну и как он?

— Кашель мучает.

— Бедный старикан, недолго ему осталось. Конечно, разве можно столько курить! — Эббот заколебался, не выбросить ли ему свою сигарету, но передумал и выпустил клуб дыма в мою сторону. — Ник, а когда будет банкет?

Имелся в виду банкет, который состоится у Беннистера в начале лета. Это будет не просто банкет, а собрание, на котором Беннистер официально заявит о своем участии в Сен-Пьере. Неважно, что он уже сообщил об этом на весь мир с экрана телевизора, все равно он сделает это еще раз, чтобы напечатали все газеты и журналы по парусному спорту.

— Я слышал, — продолжал Эббот, — что на этом банкете Беннистер представит свою команду?

— Я знаю, Гарри.

— Я просто надеюсь, Ник, что ты в ней не окажешься.

Теперь он говорил без обиняков.

— Да я и не собирался, — ответил я.

— Понимаешь, говорят, что Беннистер сделал тебе такое предложение.

Я рассказал об этом только Джимми, а это все равно, что напечатать новости на первой странице местной газеты.

— Да, он действительно предлагал, — согласился я, — но я отказался, и с тех пор речь об этом не заходила.

— Как ты думаешь, вы еще вернетесь к этой теме? Я пожал плечами:

— Может быть.

— Тогда продолжай стоять на своем.

Я допил пиво и откинулся на спинку стула.

— Но почему, Гарри?

— Почему? Да потому, Ник, что я действительно люблю тебя. В память о твоем отце, понял? А еще потому, что ты так по-дурацки получил этот орден. Я бы не хотел, чтобы из тебя сделали приманку для акул. А яхта Беннистера, как бы это сказать... — он помолчал, — несчастливая.

— Да, несчастливая, — кивнул я и подумал, не является ли определенный акцент на этом слове еще одним намеком. — Ты хочешь внушить мне, что кто-то пойдет на все, чтобы остановить Беннистера?

— Разрази меня гром, если я знаю, Ник! Может, он просто параноик. Это чертово телевидение кого угодно сведет с ума. — Он опрокинул свою кружку. — Я знаю, Ник, что ты с удовольствием угостил бы меня еще кружечкой, но жена сегодня приготовила требуху и свиные ножки, так что мне пора. Запомни, что я сказал тебе.

— Хорошо, запомню.

Я услышал, как он завел свою машину, и та с трудом потащилась в гору. На реке упрямо шла против ветра парусная лодка, а за ней — на моторе — «Мистика». У румпеля стояла американка. Я надеялся, что она подрулит к причалу около кафе, чтобы выпить чего-нибудь, но вместо этого «Мистика» остановилась у канала на противоположном берегу.

Мимо алюминиевой яхты пролетела цапля и уселась на край гнезда. Три лебедя проплыли под деревьями. Был весенний вечер, полный чистоты и очарования.

— Что понадобилось Гарри? — спросил хозяин.

— Мы просто поболтали.

— Он ничего не станет делать «просто». Он очень умен, этот Гарри. Но размах в гольфе у него скверный. Пожалуй, это единственное, на что он зря тратит время, ты уж мне поверь.

Я верил ему, и меня это беспокоило.

Дни прибывали, становились теплее, и я как-то забыл о своих тревогах. Я забыл о Беннистере и о Мульдере, я забыл о слухах и о саботаже. Я забыл даже о неприятностях, связанных с моим приобщением к телевизионному бизнесу, и все из-за того, что восстановление «Сикоракс» шло полным ходом.

Этим занимались мы с Джимми. Пролетали недели, полные напряженного труда и великой радости. Мы врезали в корпус новые доски и проконопатили его. Мы сделали новый палубный настил и установили его на место. Мы подняли основание кокпита и устроили шпигаты, чтобы вода, попадающая внутрь корпуса, сама вытекала за борт. На «Сикоракс» такого раньше не было.

На лесопилке Джимми отобрал стволы норвежской ели и привез их на своем судне вверх по реке. Он заставил меня приложить ухо к одному концу ствола, а сам постучал по другому концу гаечным ключом, и я слышал четко и ясно этот звук, что доказывало хорошее качество древесины. Мы положили стволы ели на причале и обтесали их. Сначала мы придали им квадратное сечение и снимали фаски до тех пор, пока стволы не стали круглыми. Из них мы сделали мачты, гафели и рангоут. Для бушприта мы использовали массивный кусок сердцевины ели. Каждый вечер, закончив работу, я отправлялся в кафе, но перед этим я запускал точило с ножным приводом и точил все инструменты, затупившиеся от работы с твердой древесиной.

Это было прекрасное время. Иногда весенний дождь барабанил по брезенту, но это случалось редко, в основном дни стояли солнечные, предвещая хорошее лето. Мы сделали новую крышу и укрепили каюту дубовыми балками, чтобы ее не снесло во время шторма. Городской кузнец установил в киле «Сикоракс» свинец и выковал новые чиксы для крепления снастей. С приходом лета мы с Джимми принялись обшивать корпус яхты медными листами, укладывая их на слои дегтя и бумаги и закрепляя бронзовыми нагелями. Медь стоила дорого, но была необходима для моей яхты с деревянным корпусом, если я не хотел, чтобы тропические черви превратили высокопрочное красное дерево в губку. Медь в этом смысле лучше любой защитной краски. Мы с Джимми трудились на совесть, как в старину. В свободные дни мы отправлялись на морские аукционы, проводившиеся на реке, и покупали там подержанную, но хорошую оснастку — перлини, блоки, зажимы, светящиеся и дымовые буи, огнетушители, а все счета направляли в телевизионную компанию, которая оплачивала их без возражений. Они даже платили Джимми зарплату, о которой налоговый инспектор и не подозревал, и жизнь наша была прекрасна.

«Уайлдтрек» отвели на стоянку Хамбле, где ему была обеспечена военная охрана с собаками. Больше случаев саботажа не было. По возвращении из отпуска Беннистер жил в Ричмонде, а в море выходил с нового причала, так что мы с ним не встречались. Анжела иногда привозила для просмотра новые материалы, но это случалось редко. Во время своих визитов она была очень деловой и бесцеремонной и не старалась даже делать вид, что интересуется тем, как продвигается ремонт, она только все время напоминала, чтобы яхту до банкета убрали с лужайки. Я заверил ее, что к тому времени «Сикоракс» будет готова.

Она хмуро посмотрела на корпус яхты, наполовину покрытый медью.

— Готова? Вы даже еще не принимались за мачты!

Я сделал вид, что не замечаю ее тона.

— Мачты мы установим уже на воде, поэтому нам осталось только закончить обшивку и установить мотор.

Она тут же ухватилась за возможность ускорить процесс:

— А нельзя ли мотор тоже установить на воде?

— Нет, иначе вода попадет в то место, где должен быть винт.

— Вам виднее, — недовольно произнесла она.

Я все ждал, что она напомнит о моем предполагаемом участии в гонках в Сен-Пьере, но разговора об этом не заходило, и я решил, что предложение забыто. После ее ухода я почувствовал облегчение. Анжела вышла на террасу и принялась торопить Мэттью Купера.

У меня сложилось впечатление, что фактически всю работу для телекомпании выполнял Мэттью. Он и его съемочная группа приезжали раз в две недели, чтобы заснять ход работ. Когда Анжелы не было, они чувствовали себя свободнее, но при этом усиленно трудились над сметами расходов. По правилам их профсоюза они обязаны были ездить большими группами, а это означало, что многим нечего было делать. К счастью, один из водителей и помощник оператора знали плотницкое ремесло и с удовольствием выполняли наши поручения. Однако присутствие съемочной группы всегда означало задержку наших планов. Работа, которую можно закончить за час, растягивалась порой на целый день из-за возни с камерой — наводка, настройка. Иногда к их приезду работа бывала уже закончена, и тогда Мэттью заставлял нас разобрать какое-то место и заново собрать его, но теперь уже перед камерой, причем снимал он под самыми немыслимыми углами.

— Ник! Твоя правая рука закрывает объектив. Опусти локоть.

— Я не могу закручивать болт, если сам скрючен, как Квазимодо.

— В фильме этого не будет. — Он терпеливо ждал, когда я закончу изображать из себя нотр-дамского горбуна. — Спасибо, Ник. Но достаточно опустить локоть. Так лучше.

Затем звукорежиссер хватался за голову, потому что в это время над нами пролетал легкий самолет, который испортил ему запись. Когда самолета уже не было слышно, на небе вдруг появлялось облачко и оператор принимался менять экспозицию. Насколько я понял, съемки чем-то сродни военной службе: долгое ожидание, а затем необъяснимая паника.

Меня раздражали эти постоянные задержки, и мое раздражение передавалось Мэттью. Иногда, пока откатывали камеру, он вдруг выстреливал в меня вопросом. По его словам, в фильме его голос заменят на голос Беннистера, таким образом, будет создаваться впечатление, что этот великий человек присутствовал на всех съемках. Еще больше я раздражался, когда Мэттью в сто пятьдесят третий раз задавал мне ключевой вопрос этого фильма:

— Расскажи мне, пожалуйста, за что ты получил свой орден?

— Не сейчас. Кто-нибудь видел шипорезную пилу?

— Ник! — ворчал он.

— Извини, Мэттью, совершенно не могу вспомнить.

— Не называй меня Мэттью. Сейчас я Тони, Ник, как же это произошло? — Длинная пауза. — Ну, Ник, пожалуйста.

Опять длинная пауза.

— Так о чем мы говорили, Мэттью?

— Ник.

— Мне нечего сказать, Мэттью, ой, прости, Тони!

— О, черт возьми! Стоп!

Джимми гоготал, съемочная группа хихикала, а Мэттью сверкал на меня глазами. Но все равно он мне нравился. У него были густые черные усы и непослушные волосы. Его лицо на первый взгляд казалось жестким, но при ближайшем рассмотрении было грустным и даже слегка угрюмым. Подавленный сомнениями, Мэттью дымил больше, чем неисправный мотор, и при этом еще очень переживал за качество съемок. Он мог часами ждать, пока солнце осветит именно нужную ему часть реки, и только тогда давал команду «Начали!». Мэттью был художником, но в то же время проводником приказов и тревог Анжелы Уэстмакот, а ту беспокоило главным образом, не испортит ли «Сикоракс» вид лужайки перед домом Энтони Беннистера в день банкета.

Анжела волновалась напрасно, так как мы с Джимми закончили работы с корпусом на десять дней раньше намеченного срока.

Мы несколько раз обошли вокруг сверкающего корпуса, любуясь плодами своих трудов. Правда, двигатель все еще пребывал в разобранном состоянии. Я позвонил Мэттью и сказал ему, что установка двигателя займет неделю, а потом можно будет спускать яхту на воду. Он обещал приехать со всей группой ради такого случая. Таким образом, катер будет на воде накануне банкета.

Следующие два дня я занимался починкой двигателя и заменой винта. Регулярные занятия плаванием весьма пригодились мне при установке мотора Я навесил на кран цепи и блоки и провел несколько кошмарных часов, регулируя прокладки, чтобы винт вращался без заеданий. По всей видимости, это был самый тяжелый участок работы, но я наконец преодолел его. Автоматический пуск работать не будет, но у меня были ручка и маховик, и я выбросил эту штуку к чертовой матери.

Мелисса уехала в Париж на демонстрацию моделей и, чтобы дети ей не мешали, отправила их на три дня в Девон. Я позаимствовал небольшой ялик, чтобы поплавать в устье реки и половить там макрель «с пальца». Няня приехала в Лондон забрать детей на новом «мерседесе» Мелиссы.

— Миссис Макинз сказала, господин Сендмен, что детям нужна новая летняя одежда.

Няня была крупной шведкой с голосом, напоминавшим метроном. Ходила она вперевалочку.

— Передайте мисс Макинз, что магазины детской одежды есть на каждом шагу.

— Вы, как я вижу, шутите. Но мадам говорила, что вы выдадите мне на это деньги.

— Скажите, что я вышлю чек.

— Хорошо, я передам. Думаю, она увидится с вами на будущей неделе на приеме у господина Беннистера. — Это звучало как угроза.

В тот же день прибыл кран, который должен был спустить «Сикоракс» на воду. Спуск назначили на следующее утро, и я приготовил бутылку шампанского, чтобы разбить ее о роульс в носовой части. Подготовка к банкету тоже шла своим чередом. Работники фирмы, обслуживающей банкет, расставляли столы на террасе, флористы завозили цветы, садовники приводили в порядок лужайку. Мэттью приехал накануне вечером и застал меня еще за работой. Новые медные листы сверкали в лучах заходящего солнца, и казалось, что «Сикоракс» отливает золотом.

— Она выглядит прекрасно, Ник, — заметил Мэттью.

— Да. — В плавках, весь перепачканный дегтем, краской и олифой, я чувствовал себя вполне счастливым. Я стоял на палубе и олифил подмостки рангоутов.

— Еще месяц на оснастку, и яхта готова.

Мэттью закурил и взял банку пива из коробки.

— У меня для тебя плохие новости.

Я спустился с лестницы и тоже взял пиво.

— В чем дело?

— Медуза хочет, чтобы ты до завтрашнего вечера убрался из дома.

«Медузой» мы прозвали Анжелу: женщина со змеями в волосах и с завораживающим взглядом, превращающим врагов в камни.

— Замечательно, — ответил я.

— Она говорит, это только до следующего вторника, поскольку некоторые из гостей останутся на уик-энд. Мне очень жаль, Ник. — Мэттью было явно неловко сообщать мне такие новости.

— Да ничего страшного, Мэттью, правда. — Я уже был по горло сыт роскошью в доме Беннистера и с удовольствием бы переехал на обновленную «Сикоракс». Правда, на яхте еще не было коек, зато был спальный мешок, примус и река.

— Медуза еще просила сказать тебе, чтобы ты не пользовался бассейном, пока все не разъедутся.

Я засмеялся.

— Она не желает, чтобы калека испортил ей весь декор?

— Что-то в этом роде, — удрученно признался Мэттью. — Но, конечно, — продолжал он, — ты приглашен на банкет.

— Прелестно.

— Видишь ли, Беннистер собирается объявить, что ты будешь штурманом на «Уайлдтреке»...

На долю секунды я онемел. Как раз в это время у мыса Сенсом-Пойнт появилась «Мистика», и я уставился на ее сверкающий корпус. В последние два месяца я что-то потерял ее из виду и думал, что американка занялась обследованием гаваней, которые она собиралась описывать в своей новой книге лоций.

— Ты слышал, что я сказал? — спросил Мэттью.

— Слышал.

— И?..

— Я не собираюсь этого делать.

— Но Медуза этого хочет, — предупредил Купер.

— Пошла она к черту. — Я наблюдал за американкой, которая вела «Мистику» против приливной волны с одним поднятым кливером. Она выбрала восточный канал, который был уже и мельче главного, значит, скоро она пройдет близко от того места, где стояли мы с Мэттью.

— Медуза настаивает на этом, — повторил Купер.

— Со мной она никогда об этом не говорила.

— Поговорит.

— И я опять скажу «нет».

— Тогда она, вероятнее всего, откажется платить за оснастку «Сикоракс».

— К черту ее! — повторил я. — Сам заплачу из своих гонораров за фильм.

— Каких гонораров? — удивился Мэттью. — Медуза считает, что, раз ты живешь в доме Беннистера, он должен брать с тебя какую-то арендную плату.

— Он загубил мою яхту, а я должен платить ему? Да ты шутишь?

На лице Мэттью отразились страдания, и это говорило о том, что он не шутит. Он постарался смягчить удар, заметив, что, возможно, это только слухи, но его слова звучали неубедительно.

— Это все Медуза, — заявил он наконец. — Она была никем, пока не снюхалась с Беннистером. А сейчас она практически руководит программой. — В его голосе звучала зависть — такой путь к успеху был для Мэттью заказан. — Когда подписывали этот контракт, Беннистер настоял, чтобы ее сделали полноправным продюсером. И никогда не говори, Ник, что нельзя забраться на верхнюю ступеньку, лежа на спине. Это самый проверенный и надежный способ.

От такого заявления я почувствовал определенную неловкость.

— Но Анжела неплохо справляется со своими обязанностями, — сказал я мягко.

— Конечно, она знает свое дело, — раздраженно согласился Мэттью. — Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы стать хорошим телевизионным продюсером. Это тебе не учитель. У продюсера одна задача — умение организовывать дорогие ленчи и правильно выбрать директора. — Он пожал плечами. — К черту! Может, она выйдет наконец за него замуж и оставит нас в покое!

— Ты думаешь, это возможный вариант?

— При его-то деньгах? Она мечтает выйти за него! — Он сделал затяжку. — Она бы с радостью наложила лапу на всю его компанию. — Компания Беннистера помимо съемок в летнее время делала еще видеофильмы о рок-ансамблях и рекламные ролики. Как мне казалось, это был самый доходный бизнес.

— Привет! — неожиданное приветствие заставило нас обоих вздрогнуть. Мы повернулись и увидели черноволосую американку, разглядывающую нас с палубы «Мистики». Она стояла у румпеля и была от нас на расстоянии броска. Отблески заходящего солнца на покрытой рябью поверхности воды оставляли в тени ее лицо.

— Могу я пришвартоваться в этом канале?

— Какая у вас осадка? — спросил я.

— Четыре фута три дюйма. — Она произнесла эти слова быстро, по-деловому. Когда она взглянула вперед, я заметил блестящие глаза и оживленное загорелое лицо.

— Когда поравняетесь с шестом, — объяснил я, — кладите руль на 310.

— Благодарю.

— Издалека?

— Относительно, — бросила она в ответ. Я пристально вглядывался в ее силуэт, и вдруг мне неудержимо захотелось влюбиться в какую-нибудь девушку, похожую на нее. Что за нелепость! Я даже как следует не видел ее лица, не знал ее имени, но она была превосходным моряком и не имела никакого отношения к беспредельной зависти и жадности, царящей на телевидении.

Я нагнулся за бутылкой, отметив про себя, что боль в спине вполне терпимая.

— Не хотите ли пивка с прибытием?

Черные волосы взметнулись, когда она повернула голову.

— Нет, спасибо. Благодарю за помощь. Всего наилучшего.

Она нагнулась, чтобы открыть дроссель, и «Мистика» выпустила из транца голубоватый дым.

Мэттью хмыкнул:

— Не повезло, Ник.

— Пошли в паб, — сказал я, — напьемся. Так мы и сделали.

На следующий день мы опять надрались. В час, когда прилив был самым высоким, мы спустили «Сикоракс» на воду, разбили об нее припасенную бутылку, а затем отправились в подвалы поискать еще шампанского. Потом мы исполнили ритуал, бросив в воду сначала оператора, за ним — Мэттью, а напоследок и меня. Американка наблюдала за нами из каюты, но когда Мэттью предложил ей присоединиться, отрицательно покачала головой. Через час она снялась с якоря и отправилась вниз по течению, сопровождаемая приливом.

На плаву «Сикоракс» казалась меньше. Посадка у нее была высокая, и ее новая обшивка ослепительно сверкала над поверхностью воды. В глазах у Джимми стояли слезы.

— Яхта просто красавица, Ник!

— Мы поплывем на ней куда-нибудь вместе, Джимми.

— Может быть.

Думаю, он знал, что умирает и уже никогда не сможет уплыть так далеко, чтобы не было видно берега.

Анжела не приехала посмотреть на спуск «Сикоракс» на воду, вот почему нам было так хорошо. После ритуального «окунания» мы дружно отправились купаться, а когда вылезли на берег и обсохли в лучах послеполуденного солнца, допили шампанское. Мы стащили клубники и взбили крем, а затем выпили еще шампанского. Вечером я сидел на берегу и любовался своей яхтой. Я восхищался ее обводами, И ко мне опять вернулись мечты о далеких морях, только теперь эти мечты стали куда реальнее. Пусть на «Сикоракс» нет пока ни мачт, ни оснастки, ни парусов, зато она уже на плаву, и я чувствовал себя счастливым. К чертовой матери Анжелу с ее настойчивым желанием включить меня в команду «Уайлдтрека»! У меня есть собственная яхта, и этого достаточно.

Этой ночью я спал на борту. Я прибрал в комнате, которую занимал у Беннистера, и перенес свои пожитки на причал. В каюте я расчистил на полу место для спального мешка, сварил себе на примусе суп и гордо съел его в своем собственном кубрике. Не важно, что «Сикоракс» еще не совсем готова, что на палубе, словно клубок змей во время медового месяца, валяются спутанные веревки, а шпигаты завалены инструментом, обрезками и цепями, все равно — яхта уже на плаву!

На рассвете меня разбудил сладостный звук бьющейся о корпус воды. Я вышел на палубу и увидел «Уайлдтрек», пришвартованный в канале. Скорее всего, он пришел перед рассветом с приливной волной. Команда привязывала к фок-штагу разноцветные флаги, готовясь конечно же к банкету. «Мистики» на месте не было.

Чуть позднее приехали Анжела с Беннистером и первые гости. Анжела не обратила на меня ни малейшего внимания, а Беннистер подошел посмотреть на «Сикоракс». С ним были двое его гостей, и, видимо, поэтому ни Сен-Пьер, ни мой переезд из его дома в разговоре не упоминались. Я впервые видел Тони после отпуска, и, надо сказать, выглядел он великолепно — очевидно, отдых пошел ему на пользу. Он говорил со мной с шутливой фамильярностью, и я заметил, что, обращаясь к этой парочке, он все напирал на мой орден, чтобы хоть как-то спасти мою репутацию, безнадежно загубленную видом моей оборванной и запачканной краской одежды. Беннистер внимательно осмотрел грот-мачту, которую я прислонил к эллингу, чтобы льняное масло и парафин, которыми я пропитал ее, стекли к шпору.

— Ник, а не лучше было бы сделать металлическую мачту?

— Не лучше, — ответил я.

— Ник — сторонник традиционности, — объяснил он своим друзьям, супружеской паре из Лондона. Женщина призналась мне, что была дизайнером по интерьерам, и считает, что моя яхта выглядит прелестно. Ее муж, брокер на бирже, заметил, что «Сикоракс» прекрасно подходит для плавания по Ла-Маншу.

— На этой яхте можно отправиться на морскую прогулку до Джерси, а?

Я объяснил, что уже дважды пересек на ней Атлантический океан, что слегка испортило атмосферу добродушия и сердечности, которую Беннистер усиленно создавал. Он взглянул на часы, словно его ждала деловая встреча.

— Ну, мы еще увидимся вечером на банкете, да?

— А я приглашен? — спросил я с притворным интересом.

— Можешь пригласить и подружку. Аперитив в шесть, а конец неизвестно когда. А завтра целое воскресенье для опохмелки.

Я обещал прийти. После их ухода я славно провел время: укрепил бушприты на дубовых стойках и обвязал их ватерштагом, представляющим собой цепь из гальванизированного металла. Работа была нелегкая, но я был удовлетворен. Около четырех часов, когда я закручивал последний болт, вернулась «Мистика».

Завершив свои труды, я слегка прибрался и поплыл к якорной стоянке. Американка была в каюте, и, приблизившись к борту, я окликнул ее:

— quot;Мистикаquot;! «Мистика»!

— Одну минуту. — Голос был довольно резким. — Кто это?

— Сосед.

— Хорошо. Подождите.

Я находился в состоянии странной тревоги. Мне хотелось, чтобы мы понравились друг другу. Американка вышла на палубу, завернувшись в купальную простыню, а волосы замотав полотенцем. Судя по всему, принимала душ. Она смерила меня подозрительным взглядом:

— Привет.

— Привет. — Я ухватился за перила правого борта, и заходящее солнце, отражаясь от полированного алюминиевого корпуса, слепило меня. Я был по пояс обнажен.

— Меня зовут Ник Сендмен.

— Джилл-Бет Киров. Как театр оперы и балета имени Кирова. — Теперь я наконец разглядел, что у Джилл-Бет Киров было загорелое лицо, темные глаза и тяжелая, типично американская, челюсть. Мой отец обычно говорил, что это от жевательной резинки. У него были свои теории на все случаи жизни, и теорию относительно жвачек он изложил нам за чаем в ресторане отеля «Плаза» в Нью-Йорке. Он любил брать детей с собой в путешествия. Я подумал, что эта девушка пришлась бы старому козлу по душе. Я взглянул на ее руку — обручального кольца не было.

— Не возражаешь, если мы обойдемся без рукопожатия?

Если бы она протянула руку, полотенце могло упасть. Я с серьезным видом извинил ее и сообщил, что сегодня вечером в этом доме устраивают банкет. Не согласится ли она пойти со мной?

— Сегодня вечером? — Девушка была слегка ошарашена моим скоропостижным приглашением, но с отказом не торопилась. Она обвела взглядом богатый дом Беннистера.

— Он VIP, не так ли?

— VIP?

— Известный, — объяснила она. — Знаменитость.

— Ах да, правда.

— А ты — его лодочник?

— Нет.

— Хорошо. — Очевидно, я не произвел на нее нужного впечатления, невзирая на то, что не был слугой. — А когда начало?

— Аперитив в шесть. Думаю, банкет продлится всю ночь.

— Официальный?

— Да вроде нет.

— Напомни мне имя этого человека.

— Энтони Беннистер.

Она прищелкнула языком, вспомнив, кто он такой.

— Это телевизионщик, да? Он был женат на дочери Кассули?

— Да, именно так.

— Там была какая-то история... — Американка еще раз взглянула на дом так, как будто ожидала, что по аккуратно подстриженной лужайке потекут ручьи крови.

Я наблюдал за ней. Не то чтобы я влюбился, но мне очень этого хотелось.

— Это может быть забавно, — произнесла она с сомнением в голосе.

— Я слышал, вы пишете книгу? — спросил я с единственной целью оттянуть расставание.

— Наверное, у нас еще будет время об этом поговорить. — Но в ее голосе не слышалось энтузиазма от такой перспективы. — Благодарю за приглашение. Могу я оставить этот вопрос открытым? Еще раз спасибо. — Она стояла на палубе, чтобы убедиться, что я действительно убрался от ее яхты. — Эй, Ник!

— Да? — Я с трудом повернулся на банке шлюпки.

— А что ты сделал со своей спиной? — Она поморщилась.

— Автомобильная катастрофа. Спустило переднее колесо. Не был пристегнут.

— Да, крепко. — Джилл-Бет Киров кивнула, показывая этим, что наша встреча окончена.

Расстроенный, я греб назад, к причалу, спрашивая себя, а чего я, собственно, ждал? Приглашения на борт? Юношеских вздохов и слияния двух сердец? Я вовсе не влюблен, говорил я себе, просто эта девушка для меня — символ освобождения, но мои доводы звучали неубедительно. Тогда я попытался найти в ее словах какую-нибудь лазейку, но и это мне не удалось.

— Ходил на рыбалку, Сендмен? — Фанни Мульдер отдыхал в кубрике и наверняка был свидетелем нашей беседы. — Как улов? — с издевкой спросил он.

— Недавно потерял мачты, а, Фанни? А ночью чуть не унесло в море?

— Это пока мы не расстались с тобой, Сендмен.

Я проплыл мимо, а он все следил за мной понимающим и хитрым взглядом, но мои мысли были о другом — о девушке с мужественным лицом и именем, как в балете. Яхта была на воде, а я — готов для любви.

На банкет съехалось около двухсот человек. Автомобили забили всю стоянку, а два вертолета приземлились прямо на лужайке. Все шло хорошо, напитки разносили на террасе с видом на реку. Рок-группа играла так громко, что казалось, будто тебя бьют кулаком в живот. Столы ломились, бар был до умопомрачения обильный — банкет явно вышел на славу. Уйма знаменитостей — актрис, актеров, людей с телевидения, политиков — радовалась, узнавая друг друга. За рок-группой висела огромная карта Северной Атлантики, на которой изображался предполагаемый маршрут «Уайлдтрека» на гонках в Сен-Пьере. Бригада Мэттью уже организовала освещение подиума для предстоящего заявления Беннистера. Сам «Уайлдтрек» был разукрашен флагами и цветными огоньками. Гостям было предложено взойти по шатким сходням и осмотреть катер.

Мелисса, в платье из летящего шелка, смахивающего на паутинку, взглянула на меня с другого конца террасы. Она приветствовала меня нежным поцелуем.

— Тони предлагал мне взглянуть на свой гадкий катер, но я сказала, что уже достаточно натерпелась от них, пока была замужем за тобой. Как у тебя дела? — И, не дожидаясь ответа, затараторила: — Мы остановились в каком-то очень шикарном отеле. Сто пятьдесят фунтов в сутки и пауки в ванной. Представляешь? Ты знал, что я здесь буду?

— Да. Рад тебя видеть. Ты с достопочтенным Джоном?

— Конечно. Он встретил какого-то социалиста, и они сошлись на том, что эти шахтеры отвратительны. — Она разглядывала «Сикоракс», прижатую к причалу. — Это твоя яхта? Какая прелесть! А где такие штуки?

— Мачты?

— Ой, лучше не рассказывай, а то мне становится скучно. — Она отступила на шаг и, оглядев меня с ног до головы, заметила: — Разве у тебя нет одежды поприличней?

На мне были фланелевые брюки, стираная, но не выглаженная белая рубашка, а вместо пояса я повязал старый галстук. Я надел свои единственные приличные башмаки и считал, что выгляжу вполне нормально.

— Мне казалось, все в порядке.

— Немного двусмысленно, дорогой.

— У меня нет денег на одежду. Я все трачу на детей.

— Тем лучше для тебя. Я предупредила адвоката, что ты собираешься отправиться в кругосветное путешествие, и он сказал, что нам придется прикрепить повестку к твоей мачте. Ты хочешь сбежать?

— Не так быстро.

— И все-таки ты бы приготовил мачту. Кстати, мы так и не получили от тебя чек на летнюю одежду.

— Ума не приложу почему. Я послал его с гонцом.

— Твоему гонцу лучше поторопиться. О, взгляни! Похоже, этот епископ хочет всех нас превратить в двоеженцев. Вечер обещает быть замечательным, как в старые добрые времена. Тебе не кажется странным, что мы опять в этом доме? Я так и жду, что твой папаша вот-вот ущипнет меня за задницу. Будь умницей, принеси мне шампанского.

И я был умницей. Джилл-Бет так и не появилась, и, когда я бросал взгляд на якорную стоянку, я видел, что ее шлюпка все еще пришвартована к транцу «Мистики». Я увидел достопочтенного Джона, который увлеченно беседовал с бородатым членом парламента, и тот с готовностью кивал. Энтони Беннистер внушал что-то молоденькой актрисе, которую я узнал, но не мог вспомнить ее имени. В самом деле, все это поразительно напоминало одну из вечеринок моего папаши, и я, как всегда, чувствовал себя не в своей тарелке. Я почти никого не знал, а любил и того меньше. Правда, здесь был Мэттью, но он усиленно занимался подготовкой к съемкам.

Смеркалось. Вот уже последний гость осмотрел «Уайлдтрек» и спустился по сходням, опасно уложенным на две надувные лодки, и их сразу же разобрали. Со мной заговорила хорошенькая девушка, но, выяснив, что я не с телевидения, тут же отошла в поисках более перспективного знакомства. Меня представили епископу, но у нас не нашлось общих тем, и мы тоже расстались. Джилл-Бет так и не пришла. Мелисса подтрунивала над Беннистером.

Анжела Уэстмакот, заметив фамильярность, с которой Мелисса обращалась к Тони, отозвала меня в сторонку.

— Вы не против, что здесь ваша бывшая жена?

— Я с удовольствием угостил ее шампанским. Конечно же я не против.

Анжела подошла к краю балюстрады. Из вежливости я последовал за ней.

— Прошу прощения, что пришлось выдворить вас из дома, — неожиданно сказала она.

— Мне уже пора было съезжать. — Интересно, откуда вдруг такая забота о моем удобстве? Ее длинные волосы были красиво скручены и уложены кольцом на узкой голове. Простенькое белое платье делало ее совсем молоденькой и ранимой. Я подумал, что это платьице наверняка стоит больше, чем парус на грот-мачте.

Анжела взглянула на часы, украшенные бриллиантами.

— Через сорок минут Тони сделает свое заявление.

— Надеюсь, все пройдет хорошо, — вежливо заметил я.

Взгляд ее стал холодным.

— Мне, наверное, следовало поговорить с вами раньше, Ник, но я была очень занята. Тони сделает свое заявление, а потом представит всем Фанни. Я хотела бы, чтобы следующим были вы. Вам не придется ничего говорить.

— Я? — Взглянув на темный силуэт «Мистики», я обнаружил, что шлюпки у борта нет. Значит, американка покинула судно, но в то же время я не видел ее и на террасе.

— Тони представит вас после Фанни, — педантично объяснила Анжела.

Я взглянул на нее.

— Зачем?

Девушка вздохнула.

— Пожалуйста, Ник, не устраивайте сцен. Просто мне хочется включить в фильм кадр, где вас назначают штурманом «Уайлдтрека». — Заметив, что я готов возразить, она заторопилась: — Я знаю, мы должны были обсудить это раньше. Я знаю! Это моя вина. Ну, пожалуйста, сделайте сегодня, как я прошу!

— Я не собираюсь быть штурманом.

Но Анжела была терпелива. Возможно, она и правда забыла о таком пустяке, как мое согласие, но скорее всего, поймав меня на людях и поставив перед фактом, она пыталась заполучить его тут же, без раздумий. Страшась моего отказа, Анжела страстно и убедительно говорила о преимуществах такой концовки фильма, о том, как она соединит обе программы, как предложит мне двойной гонорар и славу члена победившей команды. Она крупными штрихами набросала героический портрет Ника Сендмена, штурмана, одержавшего победу и воодушевляющего своими достижениями.

Я покачал головой:

— Я так же полезен Беннистеру, как и беременная спортсменка.

Мое замечание прервало поток ее словоизлияний. Анжела нахмурилась.

— Не понимаю.

— Я же говорил вам: я не штурман-тактик, а вам нужен именно он. Вам нужен штурман, который мог бы использовать любой порыв ветра, любой намек на течение. Вам нужен безжалостный профессионал. Я ненавижу такое плавание. Я предпочитаю выбрать удобное направление ветра и сидеть, потягивая пиво.

— Но вы же блестящий штурман, — запротестовала она. — Так все говорят.

— Да, действительно, я могу найти нужный материк, — согласился я, — но я не гожусь для гонок. А Беннистеру нужен именно тактик. Войти в команду будет просто нечестно с моей стороны.

— Нечестно? — Это слово вызвало у Анжелы бурю негодования.

— Ну да. Я не люблю больших скоростей и никогда не участвовал в гонках. Так что с моей стороны крайне нечестно притворяться, будто меня интересует победа в Сен-Пьере. Меня она совершенно не интересует. Да и рейтинг ваш, по правде говоря, меня абсолютно не заботит.

Последним своим замечанием я покусился на самое святое любого телевизионного продюсера, и реакция не замедлила последовать.

— Ты такой чертовски правильный! — Голос у нее стал гневный, даже, можно сказать, истеричный. Анжела говорила намеренно громко, чтобы привлечь смущенные взгляды находящихся поблизости гостей.

— Я просто правдивый, — мягко сказал я, надеясь отвести надвигающийся ураган.

Но терпение Анжелы лопнуло, как прогнивший трос.

— Так ты действительно желаешь, чтобы мой фильм был правдивым? А голая правда, Ник Сендмен, состоит в том, что ты просто школьник из привилегированной частной школы, который выбрал профессию солдата, потому что здесь не надо думать, ибо такие, как ты, не желают напрягаться в реальном мире. Ты был ранен в совершенно бессмысленной войне ради смехотворной цели, а отправился ты на эту войну как веселый щенок, с мокрым носом, бодро помахивающий хвостиком, потому что считал, что это развлечение. Но мы умолчим об этом в нашем фильме. Мы никому не скажем, что ты — пустой бездельник с ружьем из зажиточной семьи, и, если бы не твоя дурацкая медаль, ты был бы сейчас никем. Понимаешь, Ник, никем! Мы также не скажем, что ты слишком гордый, или слишком упрямый, или слишком глупый, чтобы вести нормальную жизнь. Вместо этого мы будем аплодировать твоей жажде приключений! Ник Сендмен, бунтарь-одиночка, не желающий поддаваться жизненным неудачам! Мы скажем, что ты герой, выполнивший свой долг перед Британией! — Ее ярость была подобна взрыву бомбы и привела в ужас и заставила умолкнуть всех, кто был на террасе. Музыканты — и те перестали играть. — Вся правда в том, Ник Сендмен, что без нашей помощи тебе не стать даже эксцентричным мятежником, потому что у тебя нет судна. А когда ты его получишь, если вообще получишь, то протянешь не больше полугода, потому что у тебя кончатся деньги, а ты слишком ленив, чтобы зарабатывать их! Ты хочешь, чтобы мы рассказали в фильме эту правду?

Рядом с ней возник чрезвычайно смущенный Беннистер.

— Анжела!

Он оттолкнула его. В глазах у нее стояли слезы, слезы настоящей ярости.

— Я пытаюсь помочь тебе! — прошипела она сквозь стиснутые зубы.

— Всего хорошего, — сказал я Беннистеру.

— Ник, пожалуйста! — Эта сцена была для него так же мучительна, как и для его гостей.

— Всего доброго, — повторил я и повернулся спиной к этим двум.

Окружающие отворачивались, делая вид, что ничего не случилось. Я увидел Джилл-Бет, но и она резко отвернулась от меня. Все чувствовали себя неловко и старались не смотреть в мою сторону. Так хорошо начавшийся вечер был неожиданно испорчен, и я служил причиной всеобщего замешательства.

И вдруг Мелисса решительно направилась сквозь толпу и подошла ко мне.

— Ник, дорогой! Я думала, мы потанцуем?

— Я ухожу, — сказал я спокойно.

— Не будь дураком, — не менее спокойно ответила она и, повернувшись, властным голосом обратилась к музыкантам: — Вам платят за то, чтобы вы тут шумели, а не глазели по сторонам! Потренькайте что-нибудь.

На террасе возобновилась нормальная обстановка. Мы с Мелиссой танцевали, вернее, танцевала она, а я старался двигаться в такт, скрывая свою хромоту. Я был в ярости. Анжела исчезла, оставив Беннистера с актрисой. Среди присутствующих пронесся слух, что мисс Уэстмакот слишком много работала и переутомилась. Я едва заставлял себя передвигать ноги, и от дальнейшего унижения меня спасло только то, что моя правая нога неожиданно подвернулась и, чтобы не упасть, я ухватился за флагшток.

— Ты пьян? — весело спросила Мелисса.

— Моя нога иногда меня подводит.

— Давай сядем. — Она взяла меня под руку и довела до края террасы. Там она закурила. — Должна заметить, что эта отвратительная выскочка права. Ты и вправду пошел на Фолкленды, помахивая хвостиком. Ты просто жаждал крови.

— Мне платили за это, помнишь? — Я массировал свое правое колено, пытаясь вернуть ему чувствительность.

Мелисса участливо наблюдала за мной.

— Бедный Ник. Это была ужасная маленькая война?

— Ну, не ужасная, а просто несправедливая. Все равно что играть в футбол против компании слепых.

— И все-таки это было ужасно. Бедный Ник. И я вела себя по-свински по отношению к тебе. Я думала, твоя нога уже зажила.

— В основном — да. Но не сейчас. — Спину мне жгло, а ноги казались ватными. В душе росла уже знакомая мне паническая уверенность, что я никогда не выздоровею до конца, никогда не смогу взбежать на гору или загнать в крикетные ворота мяч. Но я очень хотел поправиться. Я хотел, чтобы моя нога твердо стояла на вздымающейся палубе, пока я меняю паруса. Я просил у судьбы так мало, и порою все казалось реальным, пока совершенно неожиданно, вот как сейчас, это чертово колено не подгибалось и на глазах не выступали слезы от нестерпимой боли. Мелисса выдохнула дым.

— Ты знаешь, в чем твоя проблема, Ник?

— Аргентинская пуля.

— Это просто жалость к самому себе, а она тебе не свойственна. Нет, Ник, твоя проблема в том, что ты влюбляешься не в тех женщин.

Я настолько удивился, что даже забыл про свое колено.

— Я? Нет.

— Конечно да. Сначала ты испытывал сентиментальные чувства ко мне, а теперь — к этой маленькой стервочке, которая только что тебя терзала.

— Но это же нелепо!

Увидев, что я шокирован, Мелисса засмеялась.

— Я заметила, как ты строил относительно нее кое-какие планы, пока она не выплеснула тебе в лицо всю эту грязь! Ты вечно и безнадежно влюблен в бледных блондинок, что весьма глупо, поскольку они не всегда такие ранимые, как ты себе представляешь.

— Никакая она не ранимая!

— Зато выглядит такой, а это тебя и заводит. Уж я-то знаю, Ник! Тебе нужна крепкая баба с широкими бедрами. С ней ты будешь счастлив.

— Такая, например? — сказал я довольно нелюбезно, ибо Джилл-Бет едва ли подходила под это описание. Американка танцевала с Фанни Мульдером и, к моему огорчению, выглядела в его объятиях вполне счастливой.

Мелисса подождала, пока Джилл-Бет и Мульдер затеряются среди других пар.

— Она подойдет, — наконец проговорила Мелисса, — но ты ведь предпочитаешь, чтобы твои девушки выглядели как раненые птицы. — Она вздохнула. — Похоть так мешает, правда? Помнишь, как мы познакомились? Ты весь был увешан гирляндами оружия и покрыт толстым слоем маскировочного крема. Такой бесконечно обаятельный и совсем не похожий на человека, который когда-либо будет озабочен закладными.

Мы встретились в Баф и Уэст-Шоу, где наш полк участвовал в военном параде. Отец Мелиссы, отставной бригадир, пригласил нас, офицеров, в свою палатку и угостил выпивкой. Там-то я и был ослеплен красотой Мелиссы, которая сейчас пожимала плечами.

— Я совсем не понимаю похоти. А этот святоша, по-моему, понимает. — Она махнула рукой с зажатой в ней сигаретой в сторону епископа. Одетый в свою пурпурную мантию, он отплясывал с девицей, на которой, казалось, была только блестящая рыбачья сеть. — Представляешь, он меня щупал.

— Епископ?

— Ну, это было щупанье по-церковному. Ты не хочешь еще потанцевать?

— Я просто не смогу. У меня еще очень болит спина.

— А может, гордость? Ты должен был ударить ее.

— Я не могу ударить женщину.

— Добрый старый шовинист Ник. — Она поцеловала меня. — Не возражаешь, если я ускользну?

После выходки Анжелы Мелисса великодушно спасла мою гордость, и я был благодарен ей. Но все равно чувствовал я себя крайне неловко. Джилл-Бет, одетая в простенькую блузку и белые брюки, не обращала на меня никакого внимания, предпочитая компанию Мульдера. Все сторонились меня, как чумного. Вечер был явно не мой. Я заметил, что оператор уже устанавливает камеры, и, опасаясь новых провокаций, осторожно встал и с трудом спустился по ступенькам в сад, стараясь при этом не сгибать ногу, чтобы колено не подвело меня.

Когда я был уже внизу, на балюстраду вышли Джилл-Бет и Мульдер. Они облокотились на перила, их головы соприкоснулись, и, услышав смех американки, я почувствовал укол ревности. Хромая, я пересек лужайку и подошел к тому месту, где на черной воде отражались огни. Вздрогнув от боли, я ступил на палубу «Сикоракс», и новая боль пронзила меня, когда я спустился в кубрик и оказался среди груды припасов, которые ждали, когда их уложат в рундуки. В воздухе стоял запах гудрона, которым я обмазал трюмы.

Я долго сидел, ожидая, когда утихнет боль в позвоночнике. Небо, освещенное луной, сияло над черными деревьями, росшими вдоль реки. И римляне видели эти берега такими же. Разглядывая наши темные, густые леса, они, должно быть, удивлялись, что это за странные бесформенные существа снуют, как призраки, среди листвы. Наверное, все вокруг казалось им таинственным и враждебным, и, может быть, какой-нибудь римский военачальник был ранен здесь, а затем, вернувшись в Рим, влюбился в темноволосую женщину, которая променяла его на волосатого финикийца. К черту эту Джилл-Бет, к черту Мульдера, и, черт побери, до чего все-таки жаль, что я не могу отдать швартовы и, используя отлив, уйти на «Сикоракс» в море. Я выпрямил правую ногу и уперся подошвой в палубу с такой силой, что боль пронзила меня до самого бедра, но я продолжал давить все сильнее, радуясь боли, которая была признаком того, что моя нога все же выздоровеет. Я давил и давил до тех пор, пока не почувствовал на щеках холодок от слез.

Из дома Беннистера послышались аплодисменты — должно быть, он наконец объявил о своем участии в гонках в Сен-Пьере в этом году. Я открыл бутылку пива и не торопясь осушил ее. Беннистер может плыть без меня. Я решил, что отныне в своих плаваниях стану подчиняться только ветру и волнам. Я буду странствовать по этому занятному суматошному миру, избегая налогов и счетов, бездарных политиков и напыщенных людей. Возможно, Медуза и права, и я всего-навсего ленивый бездельник и слишком глуп, чтобы вести нормальную жизнь, но, черт возьми, иметь отношение к телевизионной грязи я тоже не желаю.

Я выпил еще пива. Над Дартмуром собирались посеребренные по краям облака и, образуя фантастические замки, поднимались все выше и выше в восходящих потоках воздуха, идущих вверх по склонам над Тамаром. Решено, на свои последние сбережения я оснащу яхту сам и уплыву в южном направлении, без денег, просто чтобы сбежать от Беннистера и Анжелы. Я забинтую свое колено, запасусь болеутоляющим и исчезну.

Мои мрачные размышления прервал голос Джилл-Бет Киров. Взглянув поверх комингса, я увидел, как она идет вниз по лужайке в обнимку с Мульдером. До меня донеслись ее слова:

— Я ничего не увижу!

— Ты прекрасно все увидишь, девочка.

Она остановилась у стены и принялась рассматривать «Уайлдтрек».

— Он красив!

Мульдер подтащил шлюпку к ступенькам, спускающимся из сада. Очутившись в маленькой лодке, Джилл-Бет засмеялась, и я снова почувствовал ревность. Она предпочла Мульдера любому на этом вечере, и это ущемляло мою гордость. Я чувствовал себя обиженным. Глупая вещь — гордость. Как-то раз она уже заставила меня взобраться на гору на острове в Атлантике навстречу пуле.

Я опять услышал мягкий смех, а Мульдер уже подводил шлюпку к борту «Уайлдтрека». Он помог Джилл-Бет взобраться на палубу и провел ее по всей яхте. Он зажег огни, и те высветили темные волосы Джилл-Бет, ее тяжелую челюсть и блестящие оживленные глаза. Я притаился в тени и наблюдал.

Они стояли в кормовом кубрике, но я отчетливо слышал каждое слово, потому что вода проводит звук так же хорошо, как стекло — свет. И неожиданно, совсем неожиданно я забыл о своих терзаниях, ибо услышал вдруг, как Джилл-Бет просит Мульдера рассказать ей о смерти Надежны Беннистер.

— Я пошел вперед, — Мульдер указал на мачту, — ослабли стропы.

— А миссис Беннистер осталась здесь? — спросила Джилл-Бет.

— Она любила стоять на корме во время шторма, а шторм действительно был ужасный. Но нам это не в новинку. Затем волна накрыла нас, и мы черпанули кормой. После этого Надежна просто исчезла.

Джилл-Бет повернулась и посмотрела на спасательные круги, украшающие корму «Уайлдтрека».

— Она не надела страховочный пояс?

— Может, она отвязала его на какое-то мгновение. Ты же знаешь, как это бывает. Может, она хотела пойти вперед. А может, он согнулся. Я видел карабины, которые под шквальным ветром совершенно распрямлялись. Это была сумасшедшая ночь, — рассказывал Мульдер. — Сначала я вообще не заметил, что ее нет. Ты ведь знаешь, что такое возиться со стропами. Кругом вода и бешеная качка. Катер трясло, как отбойный молоток. До руля я добрался, наверное, только минут через пять.

Джилл-Бет пристально посмотрела на мачту, увешанную гирляндой лампочек, ярко горевших над прожекторами.

— Бедняжка.

— Да. — Мульдер открыл дверь в каюту. — Может, выпьем?

Неужели мне только померещилось, что Джилл-Бет заколебалась?

Я молил Бога, чтобы она сказала «нет». Я не хотел видеть, как она входит в эту каюту с широкой койкой. Она отказалась.

— Рано утром я отплываю, Фанни, спасибо.

— Я думал, вам интересно. — Тот прикинулся обиженным. — Просто у меня еще сохранился журнал за ту ночь. Неужели вам не хочется взглянуть на него?

Девушка была в нерешительности, но извечное женское любопытство одержало верх.

— Хорошо.

Ситуация напоминала затишье перед бурей. В последние недели я так заработался, что напрочь забыл о смерти Надежны Беннистер. Но другие не забыли. Гарри Эббот предупреждал меня, чтобы я не встревал в это дело, а тут еще эта американка ворошит опасные слухи! А ведь отец погибшей тоже был американцем. Мой покой нарушил холодный ветер. Я поежился.

Огни на палубе «Уайлдтрека» были погашены, и свет из каюты проникал через узкие иллюминаторы, пока там не задернули занавески.

Я раздумывал над услышанным. Все сходилось с тем, что было запротоколировано в судебном отчете, во всем имелся определенный смысл. Страховочный пояс мог спасти Надежне жизнь, но и он не гарантировал полной безопасности. Это средство защиты представляет из себя всего-навсего тканый ремень, которым опоясывают торс, и от этого ремня идет прочный линь, а заканчивается он металлическим карабином, который обычно цепляют за леер или D-образное кольцо. Я знал случай, когда такой карабин расстегнулся из-за того, что был закручен не под тем углом, но чаще всего они просто гнутся и раскрываются. Эти крючки делаются из толстой стальной поковки, но вода сильнее стали, особенно в виде огромной океанской волны. Я представил себе, как такая волна настигает «Уайлдтрек», поднимает его и толкает вперед, а потом швыряет вниз, в глубокую бездну. Следующая волна, идущая за ней, лишает паруса ветра, и на какой-то момент наступает обманчивое спокойствие, а затем Надежна слышит ужасающий рев, и гигантский язык, несущий гибель, обрушивается на корму. Возможно, она успела взглянуть вверх и увидеть там свою смерть, высокую и белую в ночи. Если б она отстегнула страховочный ремень, то, вероятно, закричала бы, но все это уже слишком поздно, и тонны белой ледяной воды обрушиваются на катер, превращая кубрик в водоворот пены и неистовой силы.

«Уайлдтрек», очевидно, получил сильный дифферент, нос его задрался кверху, а корма под тяжестью воды пошла вниз. Хорошая яхта способна вынести такие нагрузки. «Уайлдтрек», видимо, рванулся вверх, сбрасывая с себя захлестнувшую его воду. А Надежна Беннистер была уже в сотнях ярдов от кормы, беспомощная в этой сумасшедшей темноте. Ветер свистел в снастях, на палубе клокотала вода, и ее крики, наверное, потонули в шуме пены, ветра и рвущихся парусов.

А может, ее все-таки подтолкнули? Но и в этом случае крики в темноте тоже не были слышны.

И в этот момент из каюты «Уайлдтрека» раздался пронзительный женский крик.

Раздался и тут же оборвался, как будто рот зажали рукой. В этом крике была паника, но музыка на террасе наяривала вовсю, поэтому его услышал только я.

Я поднял полную бутылку пива и швырнул ее. «Уайлдтрек» находился как раз на расстоянии броска гранаты, и бутылка с громким треском ударилась о крышу каюты. Вторая отрикошетила от перил и разбила окно, третья не долетела, а четвертая разбилась о металлическую грот-мачту, и на палубу посыпался дождь осколков и полилось пенистое пиво.

Дверь в каюту распахнулась, и оттуда, как собака из ловушки, выскочила Джилл-Бет. Не теряя ни минуты, она перемахнула через перила и нырнула в реку. Следом за ней из каюты выскочил ревущий от гнева Мульдер, и как раз в этот момент я запустил пятую бутылку. По чистой случайности она ударила его прямо в лоб, отбросила назад, и я потерял его из виду. Я слышал, как он орет от ярости и боли. Бутылка вполне могла раскроить Мульдеру череп, но, очевидно, ему повезло, потому что через секунду он вновь появился на палубе, но на этот раз в руках у него было ружье. Он целился в каюту «Сикоракс».

Я упал.

Мульдер выстрелил. Из обоих стволов.

Я увидел две вспышки, и трассирующие пули прошили небо у меня над головой. Они ушли высоко, обдав светящимися брызгами кусты у причала. Я прислушался, не плывет ли Джилл-Бет, но услышал только щелчок — Мульдер перезаряжал двустволку.

Я пополз на четвереньках через кучу запасов, которыми был забит весь кубрик. Добытые на аукционах трофеи валялись в полнейшем беспорядке. Я выругался и наконец нашел то, что искал, — сетчатый мешок. Я услышал, как Мульдер вставил патроны и щелчок от закрываемого казенника.

Когда кого-то мучили сомнения, мой старый командир обычно говаривал: напустите-ка на этих гадов дым. У меня было несколько аварийных буев-дымарей, и я молил Бога, чтобы они сработали. Вытащив первое кольцо, я представил себе, что это граната, и метнул дымарь из своего укрытия.

После томительного ожидания я почувствовал запах кислоты и, подняв голову, увидел, как из реки, бурля, поднимается оранжевый дым. Удушливое облако окутало «Уайлдтрек». Отлив только начинался, и жестянка уплывала вниз по течению, но легкий бриз весьма удачно сносил дым в сторону Мульдера. Я бросил второй дымарь, чтобы дым был погуще, и перегнулся через борт в поисках Джилл-Бет. С террасы послышались крики. Я добавил еще одну жестянку, чтобы Фанни вообще ничего не видел, и та упала как раз в футе от головы с мокрыми черными волосами, которая вдруг показалась на поверхности.

— Мисс Киров? — вежливо окликнул я.

— Ник?

Я протянул ей руку, и тут Мульдер ввел в бой новое оружие. Вероятно, он решил, что одного оружейного залпа будет достаточно, поскольку последующая стрельба может привести к нежелательным столкновениям с законом, и теперь он использовал осветительные ракеты. Они взмывали высоко в небо и, засветившись ярким красным светом, зависали на парашюте. Я услышал над головой угрожающее шипение, и одна из них, ударившись о парапет, отрикошетила вверх, оставляя за собой густой шлейф дыма и искр. Из оранжевого дыма вылетела следующая ракета. Любая из них могла убить меня, если бы попала в голову, но все они прошли высоко.

Джилл-Бет ухватилась за мою руку, и я вытащил ее на палубу. Третья ракета заставила меня поторопиться. Еще одна разорвалась в деревьях над эллингом, и ослепительный красный свет озарил их так, словно они были в огне. Я метнул свою последнюю дымовую банку и теперь рыскал среди нагромождения вещей, пытаясь найти свои собственные ракеты. Джилл-Бет тяжело дышала. Ее шелковая блузка и белые брюки промокли и испачкались.

— Лезьте на стену, — посоветовал я, — и дуйте что есть сил к дому.

Вниз по лужайке уже бежали люди, и я надеялся, что их присутствие охладит мульдеровский пыл. Я нашел свою ракетницу и теперь нацеливал ее на «Уайлдтрек».

— Нет! — в панике закричала Джилл-Бет. — Я не могу оставаться здесь! Ради всего святого, вытащите меня отсюда! У вас есть шлюпка?

— Да.

— Пошли, Ник! Поплыли!

Я бросил ракетницу, и мы через корму перебрались в шлюпку. У меня хватило соображения сначала кинуть в нее тюк с запасной одеждой и только после этого обрезать фалинь. Джилл-Бет оттолкнулась, и мы поплыли к тому месту за эллингом, где над водой нависли густые деревья. Джилл продолжала отталкиваться веслом, и мы достигли спасительных зарослей как раз в тот момент, когда передовой отряд участников банкета выскочил на берег и в изумлении уставился на клубы оранжевого дыма, который обычно используется в экстренных случаях, чтобы дать наводку вертолетам. Облако окутало «Уайлдтрек» как раз по гирлянду из лампочек и в ярком свете сигнальных ракет выглядело чрезвычайно эффектно.

— Здорово вы придумали с дымом, — сказала Джилл-Бет. — Простите меня, Ник.

— Простить?

— Не обращайте внимания. Ш-ш... — Она поднесла к губам палец, словно столпившиеся на берегу люди могли нас услышать. Я устанавливал на шлюпке маленький старый мотор «Бритиш Сигалл», купленный мной на аукционе за сногсшибательную цену.

— Фанни! — Это был сердитый голос Беннистера. — Какого черта ты здесь устроил?

— Фейерверк, сэр! — Фанни, должно быть, понял, что перестарался, и теперь пытался найти объяснение, соответствующее ночному настроению. — Использую старые осветительные ракеты, сэр.

— Я слышал выстрелы, — вмешался достопочтенный Джон.

— Просто пикник на спасательной лодке, — голос Мульдера потусторонне звучал из густого дыма.

— Как интересно, — послышался голос Мелиссы.

— Ничего интересного. — Это опять был Беннистер, которому уже мерещились заголовки в завтрашних газетах. Он знал, что закон запрещает использовать осветительные ракеты без особой необходимости. — Ты пьян, Фанни?

— Немного, сэр.

— Я буду грести, — шепотом сказала Джилл-Бет.

Мы продвигались вдоль берега, держась все время под прикрытием деревьев. — Этот ублюдок хотел меня убить! — трагически прошептала она.

— Мне показалось, он вас насилует.

— Это только сначала. Ваш мотор работает?

— Я выбросил десять фунтов на ветер, если не работает! — может, «Сигалл» и не ракета, но, слава Богу, свое дело знает. Я потянул за шнур, старенький мотор чихнул и завелся. Услышав этот звук, из сада на нас тут же направили прожектор, но нависающие над водой деревья служили прекрасной маскировкой. Ветки хлестали нас, когда я открыл дроссель-клапан. Я услышал, как Джилл-Бет захихикала, — очевидно, начиналась реакция на паническое бегство. — В сумке сухая одежда, — сообщил я.

— Ты гений.

Я подождал, пока мы обогнем Сенсом-Пойнт, и уж тогда только вышел из-под спасительного покрова. Сейчас нас уже не могли увидеть из дома, и я направил шлюпку к основному каналу, максимально открыв при этом дроссель. «Сигалл» работал, но как-то странно, и, выйдя на освещенное луной пространство, мы потащились со скоростью катафалка. На свету я обнаружил, что со мной в шлюпке сидит очень мокрая, очень загорелая и совершенно голая девушка, и досуха вытирается одним из моих запасных свитеров. Казалось, она ничуть не смущается. Из вежливости я отвернулся, но у меня было достаточно времени, чтобы заметить, что у нее загорело все тело и что это тело было прелестным.

— Что, нравится? — спросила она.

— Очень.

Она облачилась в свитер и мои старые джинсы, которые закатала до икр, отжала волосы и посмотрела вверх по реке.

— Куда мы направляемся?

— К домику Джимми Николса. Ты ведь знаешь Джимми?

— Я встречала его. — По правому борту ярко светились огоньки деревни, а двумя милями выше по течению в воде отражались городские огни. Джимми жил недалеко от города.

Джилл-Бет копалась в моей сумке.

— Нет ли там шлепанцев?

— К сожалению, нет.

Она поглядела на меня и улыбнулась.

— Спасибо, что спас меня.

— Ну, для того и существуют белые рыцари, — заметил я.

В этот момент раздался дьявольский рев, точнее говоря, сначала я услышал сотрясающий удар, а затем уже — рев мощных моторов. Я понял, что мы не успеем добраться до цели. Я потянул на себя рычаг и молил Бога, чтобы наш слабенький мотор обогнал сверкающие двигатели «Уайлдтрека». Я совершенно забыл о мощном катере, стоящем в эллинге.

Джилл-Бет тоже поняла, что означает этот звук.

— Этот ублюдок так просто не отвяжется, а?

— Чертов бур! — Я направил шлюпку к более темному западному берегу, где к тому же было больше нависших над водой деревьев, и взглянул назад, туда, где угасающие огоньки все еще высвечивали силуэт Сенсом-Пойнт. Моя дымовая завеса еще окончательно не рассеялась, и сквозь нее пока что не было видно мощного катера.

Джилл-Бет испугалась.

— Он знает, зачем я здесь, — с удивлением проговорила она.

Я подозревал, что тоже знаю, зачем она здесь, но сейчас было не до объяснений, поскольку яркий сноп света неожиданно ударил по реке. Мульдер, если это, конечно, он вел «Уайлдтрек-2», включил поисковый прожектор. Он все еще не дошел до Сенсом-Пойнт, так что свет пока был далеко, но я знал, что через несколько секунд катер нагонит нас.

— Скорее, ты, ублюдок! — подгонял я мотор.

— Боже! — Когда показался острый нос «Уайлдтрека-2», Джилл-Бет окончательно струхнула. Максимальная разрешенная скорость на реке составляет шесть узлов, а он, наверное, делал все двадцать, да еще все время прибавлял, но это было нам только на руку, так как при увеличении скорости нос катера поднимался и Мульдер ничего не видел впереди. След, оставляемый им, походил на тончайшую паутину из брызг.

— Пригни голову! — приказал я. Джилл-Бет легла на дно, и мы протиснулись под ветки. Луч прожектора миновал нас, а катер устремился в главный канал. Сейчас он летел со скоростью около тридцати узлов, а грохот его моторов мог поднять мертвого из могилы на кладбище в миле отсюда. Я протиснулся мимо девушки и привязал шлюпку к сучку. — Дай-ка мне твои брюки, — попросил я. Та была озадачена, но все же протянула мне брюки, в которых была на вечеринке. Я повесил их на борт шлюпки, одну штанину завязав за планшир, а другую свесив в воду.

— Это маскировка, — объяснил я. — Он ищет деревянную шлюпку, а не что-то бело-коричневое.

Свисающие над водой ветки, конечно, помогут нам, но я понимал, что прожектор у Мульдера достаточно мощный, чтобы его свет проник даже сквозь листву. Я лишь надеялся, что белая материя замаскирует нас.

— Он останавливается, — сказала Джилл-Бет почти шепотом, скорчившись на дне лодки.

Катер замедлял свой бег. Мотор работал глухо. Нос катера опустился, и его блестящий, серебристый, как у самолета, корпус дрейфовал по течению. Мульдер гнал катер до того места, дальше которого, по его расчетам, мы уйти не могли, и теперь он начнет обследовать местность.

— Пригнись! — Я скорчился на дне вместе с Джилл-Бет.

Луч миновал нас, затем остановился, вернулся и опять зашарил дальше. Сейчас звук мотора напоминал бормотание — шел поиск. По первому заходу Мульдер упустил нас, но он вернется.

Джилл-Бет указала на мокрые брюки, которые я повесил на планшир, и сказала:

— Военный трюк?

— Как это?

— Ты же был ранен не в автокатастрофе, ведь так?

— Наверное, ты наслушалась сплетен.

— Сплетен? — Она засмеялась, но как-то мягко, а ее лицо было совсем близко, и я чувствовал ее дыхание на своей щеке. — Ты капитан Николас Сендмен, имеющий боевую награду. Твоя последняя характеристика перед Фолклендами была весьма неопределенной. В ней говорилось, что капитан Николас Сендмен хороший офицер, отлично зарекомендовал себя в Северной Ирландии, но не очень охотно исполняет свои повседневные обязанности. Резюме — не амбициозен. Проводит слишком много времени на своей яхте. Солдаты тебя любили, но это ведь не основание для направления в штабное училище. Вообще-то они хотели, чтобы ты покинул полк, тогда они назначили бы на твое место кого-нибудь помоложе. Считалось, что у тебя не было стремления выделиться, но, встретившись с настоящим врагом, ты доказал, что это не так.

Какое-то время я молчал. Вода, побулькивая, текла вдоль нашей шлюпки. Я отодвинулся от Джилл-Бет, чтобы получше рассмотреть ее смуглое лицо, на котором играли тени.

— Кто ты?

— Джилл-Бет Киров, как театр. — Она усмехнулась, и ее зубы блеснули белизной на фоне темной кожи. Я поднял голову и увидел, что «Уайлдтрек-2» ведет поиски у дальнего берега. Я различил силуэт Мульдера на ярком свете, освещавшем густую листву.

— Кто ты? — повторил я.

— Я работаю на Яссира Кассули. Слышал о таком?

— Тесть Беннистера?

— Бывший тесть, — уточнила она и вся напряглась, потому что в этот момент луч прожектора направился к нам, и казалось, что он светит прямо на нас двоих. Он пробрался в ветви, и листья ивы над нашими головами вспыхнули ярким серебристо-зеленым огнем и тут же погасли — луч пошел дальше. — О Боже! — прошептала Джилл.

— Все нормально. — Я положил руку ей на плечо, чтобы она не поднимала головы. Луч уклонился в сторону и освещал уже другое подозрительное место, но моя рука осталась там, где была. Девушка не двигалась. — А что делаешь для Кассули? — спросил я шепотом, словно Мульдер мог услышать меня сквозь рев работающего вхолостую мотора.

— Расследую.

— Частный детектив? — поразился я. Я всегда считал, что частные детективы существуют только в фильмах, но как еще она могла узнать подробности моего личного дела?

— Страховой агент, — поправила она. — Я работаю в морском отделе страховой компании, принадлежащей Кассули.

— А что ты расследуешь?

— Черт побери, — пожала она плечами, — что надо. Например, когда парень заявляет, что серийная яхта стоимостью в миллион превратилась в подводную лодку, нам становится любопытно.

Я попытался представить себе, как Джилл-Бет обращается с проходимцами, но не смог.

— Ты не похожа на следователя.

— А ты ожидал кого-нибудь типа розовой пантеры? Глупости, Ник. Конечно, я не выгляжу как полицейский. Увидев цыпленка в бикини, никто не побежит к адвокату, это понятно. Мне предложат выпить и постепенно выложат то, чего никогда бы не рассказали человеку с магнитофоном. — Джилл-Бет взглянула на реку, но Мульдер был далеко.

— А что ты расследуешь здесь? — спросил я.

— Жизнь Надежны Беннистер была застрахована компанией ее отца на миллион долларов. Угадай, кто получатель?

— Энтони Беннистер?

— Так точно, солдат. — Она усмехнулась. — Но если Надежну убили, нам не надо платить страховку.

Оттого, с каким спокойствием и доверительностью эта девушка говорила об убийстве, мне стало неуютно, и я убрал руку.

— Ее убили?

— Именно это я и пытаюсь доказать. — Мрачный тон, с которым она произнесла эти слова, ясно говорил, что пока все ее усилия безуспешны.

— А еще чем ты занимаешься?

Очевидно, Джилл-Бет уловила в моем голосе подозрение, потому что ответила очень осторожно:

— Больше ничем.

— Испортила мачту на «Уайлдтреке»? — предположил я. — Обрезала швартовы?

— Господи! — ее передернуло. — Ты думаешь, я такая дурочка? За кого ты меня принимаешь?

Но если это не она, то кто же? Тем не менее я поверил ее энергичному протесту, потому что мне хотелось, чтобы Джилл-Бет была прямой и честной.

— Извини, — сокрушенно произнес я.

— К черту, Ник. Мне самой очень хотелось бы знать, кто следит за Беннистером, но уж точно не я. Ш-ш... — Она приложила палец к моим губам, потому что «Уайлдтрек-2» развернулся, ускорил свой бег, и яркий сноп света опять устремился в нашу сторону. Мульдер еще раз закрыл дроссели. Осторожно высунув голову, я увидел, как огромный мощный катер бесшумно, словно призрак, движется к нашему западному берегу. По беспорядочным скачкам прожектора я понял, что Мульдер в замешательстве, но у него еще оставался шанс обнаружить нас.

Джилл-Бет устроилась на дне лодки даже с каким-то комфортом.

— Долго еще эта скотина будет продолжать поиски?

— Кто его знает!

— Мне нужно на «Мистику». Я оставила там все свои бумаги.

— Нам необходимо переждать. — Я помолчал. — Значит, вот почему ты весь вечер была с Мульдером? Ты надеялась, что он обронит что-нибудь компрометирующее?

— Что-то в этом роде, — усмехнулась она. — А ты решил, что я потаскушка. У меня был прекрасный шанс разговорить его, но этот тип переиграл меня. Он догадался, зачем я здесь.

— Каким образом?

— Надул меня. — Джилл-Бет подняла голову, взглянула на прожектор и снова легла на дно лодки. — А почему эта девица набросилась на тебя?

— Беннистер хотел, чтобы я был его штурманом на гонках в Сен-Пьере, а я отказался. Вот она и расстроилась.

Девушка пристально посмотрела на меня, словно озадаченная тем, что я отверг такое предложение, затем пожала плечами.

— Прости, что я втянула тебя в эту историю, Ник.

— Не извиняйся. Я не против быть втянутым.

Ее глаза были темными как ночь. Она молчала, да и я не собирался ничего говорить. Я просто наклонился и поцеловал ее в губы.

Она ответила на поцелуй и доверчиво положила голову мне на плечо. Наступила тишина. Я не представлял себе точно, во что она меня втягивает, но знал наверняка, что хочу в этом участвовать. Я почувствовал, как девушка расслабилась.

Потом мы разговорились. Мульдер искал нас, а мы, скорчившись на дне шлюпки, разговаривали. Она рассказала, что родом из Род-Айленда, а теперь живет в Кейп-Коде. Отец ее служил на флоте. А я поведал, что мой отец сидит в тюрьме и что нынешний дом Беннистера был когда-то моим родным домом.

Я услышал, что «Мистика» очень неуклюжа в море, но ей не хотелось плыть сюда на собственной яхте из Массачусетса, так как это отняло бы слишком много бесценного времени. Я спросил, большая ли у нее яхта, и она ответила, что да. Затем прелестно сморщила нос и призналась, что она достаточно богата. А я сказал, что я достаточно беден.

Джилл-Бет похвалила «Сикоракс», и я согласился с ней. Судьба была добра ко мне, послав сюда, на мою реку, эту веселую и так хорошо умеющую слушать девушку. Мы говорили о плавании под парусами, и она поведала мне об одной ужасной ночи, когда оказалась одна на западной стороне Бермудов. Я знал эти рифы и посочувствовал ей. Она была капитаном-наблюдателем на одном из катеров, угодивших в шторм в 1979 году, и я с завистью слушал ее описания.

За разговором мы совершенно забыли о неумелых поисках Мульдера, но вдруг прожектор погас и мощные двигатели замерли. Наступила зловещая тишина. Изогнувшись, мы поглядели на реку. Все было спокойно, и на воде таяла кильватерная струя от уходящего катера.

— Он сдался, — выдохнула Джилл-Бет.

— Нет, — ответил я.

— Он ушел, — настаивала она.

— Он хочет, чтобы мы подумали, что он ушел. — Я перелез через банку и, добравшись до кормы, резко дернул стартер. «Сигалл» ожил, и его отчетливое урчание разнеслось по всей реке. Я гонял мотор минут пять, а когда заглушил его, темноту прорезал невесть откуда взявшийся прожектор. Это была засада. Мульдер прятался в тени, но он совершенно неверно определил место, откуда шел звук. Я хмыкнул от удовольствия, что провел его.

Джилл-Бет не разделяла моих восторгов.

— Этот ублюдок упрям как осел.

— Он будет караулить всю ночь, — заметил я.

— О Господи! Вот дьявольщина! — Неожиданно на нее напала ярость. — Я должна забрать эти чертовы бумаги! Черт!.. — Она пристально смотрела на реку, туда, где «Уайлдтрек-2» искал нас у дальнего берега. Прожектор напрасно освещал пустую листву. — Предположим, я поплыву обратно? — неожиданно спросила Джилл-Бет.

— А если он обнаружит тебя? — предостерегающе поинтересовался я.

— Не могу же я сидеть сложа руки!

В конце концов она помогла мне спрятать шлюпку, накидав в нее камней и таким образом затопив ее у берега. Мы засыпали «Сигалл» травой и листьями и пошли на север. Идти вдоль реки была крайне опасно, поэтому нам пришлось петлять по холмистым пастбищам до самого Ферри-Лейн. Я дал Джилл-Бет свои башмаки, чтобы спасти ее босые ноги от крапивы и колючек. Путешествие было не из приятных, приходилось преодолевать живые изгороди и пересекать вспаханные поля. Но я заметил, что моя нога ни разу не подогнулась и боль в спине отступила, как бы сознавая важность нашего дела.

Мы торопились — надо было спасти бумаги Джилл-Бет и ни в коем случае не дать им попасть в руки Беннистера. Мы условились дойти до паромного слипа, откуда смогли бы доплыть до «Мистики». Если к тому времени Мульдер откажется от дальнейших поисков и вернется в эллинг, то Джилл-Бет поднимет якорь и выйдет в открытое море, если же опасность сохранится, мы просто заберем бумаги и снова вернемся на берег.

Но все наши планы пошли прахом. Добравшись до слипа, мы увидели, что Беннистер опередил нас. К «Мистике» была пришвартована шлюпка, и два человека, наверняка из команды Мульдера, обшаривали яхту. На малой палубе мигал фонарик. Остатки оранжевого дыма все еще вились вокруг якорей, хотя огни в лесу уже почти потухли.

Джилл-Бет опять выругалась.

— А бумаги были очень важные? — спросил я.

— Ну, там нет ничего такого, что было бы неизвестно, — ответила она, — но из них они поймут, сколько я знаю и какова моя цель. Проклятье!

— Может, вызвать полицию? — предложил я. — У них же нет никакого права обыскивать твою яхту.

— Давай, Ник! — заворчала она. — Это ты здорово придумал! Да пока ты доберешься до телефона, они уже десять раз закончат. — Джилл-Бет уставилась на мерцающие очертания «Мистики» и обреченно пожала плечами. — Да, нельзя загнать зубную пасту обратно в тюбик.

Она поежилась, и я обнял ее. Какую-то долю секунды она сопротивлялась, а затем обмякла, прижавшись ко мне.

— К черту, — проговорила она. — Но до чего же ты неудобный человек, Ник Сендмен!

— По-моему, ночью тебе было очень удобно.

— Я другое имела в виду. — Она замолчала, потому что у Сенсом-Пойнта появился «Уайлдтрек-2».

Я думал, что Мульдер ведет катер на стоянку, но вместо этого он развернулся в клубах сверкающей пены, прибавил скорость и исчез по направлению к низовьям.

— Что я имела в виду? — продолжала Джилл-Бет мягко. — Что очень неудобно, когда в работе оказываются замешаны чувства.

— А у тебя тут замешаны чувства?

Она оставила мой вопрос без ответа, а я не настаивал. Вместо этого мы присели в густой тени у начала слипа и уставились на ярко освещенную террасу, откуда неслись музыка и смех. Гости уже позабыли о ночных тревогах, но на реке по-прежнему шла игра в кошки-мышки. Джилл-Бет не могла выйти в море, пока африканец блокирует реку, а Мульдер не сдавался.

— Здесь мне ловить больше нечего, — наконец произнесла Джилл-Бет. — Здесь меня раскрыли.

— Вообще-то я не понимаю, как ты собиралась добывать сведения, — сказал я, пытаясь ее успокоить. — В том смысле, что если Беннистер и впрямь подтолкнул свою жену за борт, то как бы ты могла это доказать?

— Это моя работа, — ответила она с горечью и мягко высвободилась из моих объятий. — Но сейчас главное — доставить тебя обратно целым и невредимым. Мне здесь больше показываться нельзя, а тебе пока ничто не грозит. Скажешь им, что только спас меня от насилия, и все. Идет? О Кассули мы не разговаривали, и ты по-прежнему уверен, что я пишу книгу лоций.

— Обо мне не беспокойся, — возразил я, — но я не хочу расставаться с тобой.

Она улыбнулась и поцеловала меня.

— Если ты сейчас тоже исчезнешь, Беннистер решит, что ты работал на меня, и что тогда будет с твоей яхтой? О Господи! Ты же сам видел, с какой готовностью этот бур кладет палец на спусковой крючок! Он не остановится ни перед чем, Ник!

Мысль о том, что «Сикоракс» в опасности, заставила меня замолчать.

— Оставайся здесь, — подвела черту Джилл-Бет, — а я с тобой свяжусь. Я оставлю весточку Джимми Николсу, и это будет скорее, чем ты думаешь, Ник.

— Я очень хочу, чтобы это случилось скорее.

— Правда, скоро, — сказала она обещающе-мягко, и по моему телу пробежала сладкая дрожь. Джилл-Бет отстранилась и встала. — Ты мне оставишь свои башмаки?

— А куда ты собралась?

— Найду телефон. Позвоню в британское представительство Кассули. Попрошу прислать за мной машину. Мне надо быть в Лондоне, если Кассули потребует моего возвращения. — Она пожала плечами. — Он не любит, когда его людей раскрывают.

— Но ты сделала все возможное, — преданно сказал я.

— Его это не интересует, ему нужен только успех. — Я поежился. Наше расставание выходило каким-то неуклюжим, и это еще усугублялось витавшими в воздухе незаданными вопросами и невысказанными ответами. Я улыбнулся.

— Но не уезжай из Англии, не попрощавшись со мной.

— А ты забыл, что я должна вернуть тебе башмаки? — Она засмеялась и зашнуровала их как можно туже. — Береги себя, Ник.

— И ты тоже.

Она порывисто наклонилась и тепло поцеловала меня.

— Спасибо за все.

Джилл-Бет произнесла эти слова очень нежно, затем решительно отодвинулась от меня и связала в узел мокрую одежду, которую захватила со шлюпки.

— А как быть с «Мистикой»?

— Фрахтователи заберут ее сами. Я позвоню им из Лондона.

Мы еще раз поцеловались, и она направилась вверх по холму. Я наблюдал, как ее тень движется по аллее, и прислушивался к ее шарканью моими тяжелыми башмаками.

Наконец все стихло, и я остался один. Те, кто обыскивал «Мистику», плыли на шлюпке к дальнему берегу. Мульдер так и не появлялся, и неожиданно я почувствовал себя несчастным. Закрыв глаза, я попытался вызвать в памяти ощущение кожи и голоса Джилл-Бет. До сих пор я не воспринимал себя как одинокого человека, но сейчас мне показалось, что эта девушка с легкостью впишется в жизнь на «Сикоракс».

Я долго сидел, погруженный в размышления об убийстве, доказательствах и справедливости, а на самом деле — завороженный улыбкой девушки, ее голосом и собственным голодом. По воде разносилась музыка. Я утешал себя тем, что Джилл-Бет обещала в скором времени связаться со мной, и почему-то это обещание связывалось у меня с новыми надеждами на будущую жизнь.

Я прождал целый час, но, как я и предполагал, Мульдер оказался чрезвычайно упрямым. В конце концов я разделся, связал одежду, приторочил ее к пояснице, спустился со слипа и поплыл брассом по переливающейся в лунном свете воде к своему причалу и через корму забрался на «Сикоракс». Обсушившись, я спустился вниз и попытался представить себе, как мою каюту после ремонта можно будет приспособить для двоих. Предаваясь любовным мечтаниям, я закрыл фальшборт, задвинул засов и стал ждать рассвета.

На заре ничто не нарушало тишину. Весь сад был усыпан мусором после вчерашнего банкета. Над рекой поднимался прозрачный туман. «Уайлдтрек-2» стоял на своем месте. Я слышал, как он вернулся под утро, и держал под рукой молоток на случай, если Мульдер попытается прорваться ко мне в каюту, но он игнорировал меня, и я заснул.

Проснувшись пораньше, я взял одну из надувных лодок Беннистера и поплыл к тому месту, где мы оставили шлюпку. Вычерпав воду, я протащил ее по глине и отбуксировал к «Сикоракс». Если Фанни и видел меня с «Уайлдтрека», то ничего не предпринял.

Я ополоснул в реке руки, взял из тайника в трюме деньги и направился к дому. Некоторые гости спали в гостиной прямо на креслах, а самые стойкие, должно быть, поднялись наверх, но никто еще не проснулся. Я сварил себе на кухне кофе и взял ключи от одной из запасных машин Беннистера. У него был «лендровер», который он специально не мыл, чтобы туристы думали, что у него здесь своя ферма, и вторая машина — «пежо». Я выбрал «пежо».

Я не водил уже почти два года, и поначалу моя правая нога чувствовала себя неуютно. Один раз я промахнулся мимо педали тормоза и чуть не угодил в кювет, но все обошлось. Я ехал на север, потом свернул на восток и к завтраку был в поселке. Между унылых кирпичных домов вилась серая бетонка. Я оставил машину у автобусной остановки и погулял с часок, чтобы не перебудить весь дом.

Мне открыла Салли Фебровер в нейлоновом халате. На руках у нее был ребенок, и еще один цеплялся за ногу. Увидев меня, она скорее удивилась, чем обрадовалась. Наверняка она решила, что я попал в крупную неприятность — такой у меня был заброшенный вид в грязных джинсах, заляпанном свитере и старых башмаках. Надо сказать, что и сама Салли выглядела не лучше. За то время, пока мы не виделись, она превратилась в бесформенную неряшливую женщину, обремененную детьми и обиженную на весь свет. В ее крашеных волосах болтались бигуди, а лицо покрывала нездоровая бледность.

— Капитан?

— Привет, Салли. Терри дома?

Она покачала головой:

— Он на учениях.

— Я не знал. Извини. — Неловко было видеть ее в таком безрадостном состоянии. Помнится, еще у них на свадьбе я подумал, что у хорошенькой невесты, которой Терри так гордится, чересчур тоскливый взгляд девушки, недовольной тем, что ее лишили возможности проводить время в диско-клубах и на улице. Но Терри, как и я, не умел выбирать жен. — Я ведь оставил здесь свой рюкзак, — неуклюже объяснил я. — Терри сказал, что сохранит его.

— Он в комнате Трейси. — У Терри была куча детей, и я не мог упомнить, каким по счету является этот Трейси. Салли широко распахнула входную дверь, приглашая меня в дом.

— Ты уверена, что мне стоит входить? — Я знал, с какой скоростью распространяются слухи по военным поселкам.

Но Салли было на это наплевать.

— Наверху, — сказала она, — налево. — Расчищая для меня дорогу, она отфутболила какие-то сломанные пластмассовые игрушки. — Теперь у меня хоть место в шкафу освободится.

— Прости, если потревожил тебя.

— Ничего. — Она с интересом наблюдала, как я, хромая, взбираюсь по лестнице. — Ну как ты? В порядке?

— Только когда смеюсь. — Весь дом пропах детскими подгузниками. — А как Терри?

— Его хотят сделать инструктором по обращению с оружием.

В голосе Салли не слышалось радости по этому поводу. Она вечно ворчала на Терри и хотела, чтобы тот ушел в отставку, и тогда бы они переехали к ней домой в Лидс.

— У него это хорошо получится, — попытался я приободрить ее. Вот наконец и второй этаж. — Сюда?

— Да, в шкафу.

Внизу заплакал ребенок, и Салли немедленно отреагировала, прикрикнув на него, чтобы он замолчал и доедал наконец свой чертов завтрак. Дом был дешевый, с тонкими стенками — как раз для женатых.

Я нашел свой рюкзак под сломанным детским велосипедом и, вытащив его, понес вниз.

— Передавай Терри привет.

— Жаль, что вы не встретились.

— Я свяжусь с ним. Спасибо за рюкзак.

— Не стоит. — Дверь за мной захлопнулась. В соседнем доме колыхнулась занавеска.

Я вернулся в Девон как раз к ленчу. В качестве платы за пользование автомобилем я заполнил бак «пежо» бензином, но, казалось, никто и не заметил отсутствия старой машины, которую Беннистер держал исключительно для местных поездок. В доме раздавались голоса. Я спустился по тропинке через лес к причалу, где стояла «Сикоракс».

В каюте я вытряхнул содержимое рюкзака на пол. Там были свитера, хранившие на себе грязь темных фолклендских торфяников, бритвенный прибор, фляга, монокуляр, две рубашки и камера, в которой еще осталась пленка. Кроме того, карта, зажигалка, так и не вскрытое письмо из банка и план палубы «Канберри». Такие мешки мы все оставили на базе, перед тем как пойти в наступление. Там же я нашел письмо от адвоката Мелиссы с требованием передать ей права на мою пенсию, банковские счета, наши совместные сбережения и тому подобное. И я, как дурак, на все согласился. Правда, тогда мне было не до писем, я получил их как раз перед готовящимся броском на высоты Порт-Стэнли. Было там еще одно письмо, оставшееся без ответа, две фотографии моих детей, три пары нестиранных кальсон, полотенце, пара перчаток и банка маскировочной краски, и только одному Богу известно, как туда попала схема лондонской подземки. Я извлек свой армейский берет, и меня охватила былая гордость. Все-таки это не был дурной сон!

А на самом дне лежало то, ради чего я и совершил свое путешествие: небольшой сувенир, завернутый в грязное полотенце. Я снял его с тела аргентинского офицера — он лежал среди сгоревшей травы на Дарвин-Хилл. Я развернул полотенце — внутри был кожаный пояс, на котором висели кисет и кобура, из которой я вынул револьвер сорок пятого калибра американского производства — кольт, уродливый, черный и тяжелый. Повертев его в руках, я вытащил магазин и высыпал все патроны. Пружина, я заметил, была в хорошем состоянии, несмотря на то что в течение многих месяцев она находилась в сжатом положении. Я взвел курок и нажал собачку. Щелчок оказался очень громким. На боковой стороне ствола было выгравировано: «Ejercito Argentino»[3].

Я открыл сумку и вынул оттуда запасные магазины и патроны. Мне не хотелось пускать револьвер в ход, и я надеялся, что до этого не дойдет. Только предупреждение Джилл-Бет помнить о том, с какой легкостью Фанни хватается за оружие, убедило меня привезти сюда этот идиотский трофей, и сейчас при виде оружия мне стало стыдно за себя. Я держал в руке тяжелый кольт, и меня трясло от бессильной ярости и отвращения ко всем моим делишкам с Беннистером, которые довели меня до такого. Надо немедленно все бросать, подумал я, нет смысла оставаться там, где приходится хвататься за оружие!

В результате своих рассуждений я чуть было не выкинул револьвер в реку, но вовремя вспомнил, что в открытом море он мог и пригодиться. Я смазал его, зарядил и завернул в два водонепроницаемых мешка, а затем спрятал в самый дальний угол на «Сикоракс», где ему и было место.

Снаружи кто-то постучал по корпусу яхты. Я вскочил так стремительно, словно чувствовал за собой вину.

— Господин Сендмен? — Это был один из членов команды Мульдера. — Господин Беннистер хочет немедленно видеть вас.

Это была не просьба, а приказ. Но я тоже хотел нашей встречи, оттого и подчинился.

Беннистер ожидал меня в кабинете. Он позаботился о поддержке: по одну сторону стола, заваленного диаграммами и погодными картами, стоял Мульдер, а в углу комнаты в глубоком кресле устроилась Анжела. Все трое выглядели усталыми.

— А, Ник! — Беннистер, казалось, удивился моему приходу. Чувствовалось, что моему появлению предшествовала перепалка. Мульдер молчал, а Беннистер явно нервничал. Он подошел к столу и выбил из пачки сигарету. — Спасибо, что пришел.

— В любом случае я хотел повидать тебя.

Он закурил и выпустил дым.

— Анжела сказала, что сегодня утром ты брал машину?

— Я заправил ее, — ответил я, — но, конечно, я должен был тебя предупредить. Извини.

— Да ничего. — Его ответ был слишком торопливым. Очевидно, Беннистеру не хватало духу пойти на прямую конфронтацию, в то время как Анжела с Мульдером с нетерпением ожидали битвы, и я догадывался почему. Им не терпелось напасть на меня, а Беннистер все хотел уладить по-хорошему. Вопреки своему имиджу крутого парня, он рассыпался после первого же натиска.

— Это все? — поинтересовался я. — Потому что мне тоже нужно кое-что тебе сказать.

— Куда ты ездил на машине? — спросил Мульдер ровным голосом.

Я оставил его вопрос без внимания.

— Я пришел сообщить тебе, что ты можешь считать меня выбывшим из игры, — обратился я к Беннистеру. — Не только из-за Сен-Пьера, а из-за всего. Я больше не хочу участвовать в этом вашем фильме и сыт по горло вашим обществом.

— Куда ты ездил? — повторил Мульдер.

— Ответь ему, — проговорила Анжела.

— Мне нечего сказать тебе! Нечего! — Я в ярости повернулся к ней, ошеломив всех присутствующих своим выпадом. — Прости, — сказал я Беннистеру, — я не хотел злиться. Я просто хочу уйти. После того, что произошло вчера вечером, — я взглянул на Анжелу, потом опять на Беннистера, — я считаю неприличным оставаться. Насколько я помню, ты обещал восстановить мою яхту, поэтому выпиши мне чек на тысячу фунтов, и я сам доделаю «Сикоракс», да и тебя оставлю в покое.

Беннистер не любил скоропалительных решений.

— Мне кажется, нам надо все обсудить.

— Нет. Выпиши мне чек.

Мульдер явно презирал Беннистера за малодушие. Он подошел ко мне и, глядя на меня сверху вниз, повторил:

— Парень, куда ты ездил на машине?

— Уйди с дороги.

— Куда ты...

— Отойди к черту от меня или я сломаю тебе шею! — Я сам удивился своей жестокости, и Мульдер, хотя ему и нечего было опасаться, невольно отступил. Анжела задыхалась от ярости, а Беннистер стоял как вкопанный.

Немного успокоившись, я продолжил:

— Пожалуйста, чек.

На какое-то мгновение к Беннистеру вернулась решительность:

— Ник, ты ездил повидаться с мисс Киров?

— Нет. Чек, пожалуйста.

— Но ведь это ты пригласил ее на банкет, — не отступал он.

— Да, но я не знал, что Фанни собирается ее насиловать. Так ты дашь мне чек?

— Я не... — начал было Фанни.

— Заткнись! — рявкнул я. Они были покорны, как ягнята. Меня позвали, чтобы отшлепать, как маленького школьника, но сейчас они замолкли. Мульдер отошел к стене, а Анжела рылась в сумочке в поисках сигареты. Снизу, с террасы, доносились голоса — гости собирались за поздним завтраком. — Мне нужен чек, — снова повторил я.

Мне казалось, что победа уже близка, потому что Беннистер подошел к столу и открыл ящик. Я ожидал увидеть чековую книжку, но вместо этого он выложил на стол стопку папок.

— Ник, пожалуйста, взгляни.

Я не двинулся с места. Тогда он поднял верхнюю папку, открыл ее и протянул мне.

В глаза мне бросилась моя фотография, и мною овладело любопытство. Я взял папку из рук Беннистера.

— Почитай, — спокойно сказал он.

В папке было только две страницы, и на каждой стоял штамп «Страховой фонд Кассули (морской)». Моя фотография была наклеена на первой из них, а ниже шла аккуратно напечатанная информация о моем жизненном пути. Документ о награждении меня орденом Крест Виктории был воспроизведен полностью. Другой лист был заполнен от руки, и я посчитал, что это рука Джилл-Бет Киров. «Присутствие капитана Сендмена в доме Э. Б. неожиданно, но нам это может пригодиться. Капитан Сендмен, как и многие другие солдаты, отличается романтичностью. По многим признакам, он живет в ла-ла мире, то есть закончил частную школу и не прочь стать Джошуа Слокумом, но, без сомнения, имеет высокое понятие о чести и долге, и думаю, его можно привлечь на нашу сторону». Я попробовал догадаться, где эта самая ла-ла земля и захочет ли Джилл-Бет жить там.

— Вот, — мягко сказал Беннистер, — книга лоций твоей мисс Киров. Мы нашли эти папки у нее на яхте. — Он протянул мне еще одну открытую папку, где красовалась фотография Фанни Мульдера, делающего утреннюю зарядку на корме «Уайлдтре-ка-2». В краткой биографической справке говорилось, что Френсис Мульдер родился в Уитсенд, Кейп-Провинс, 3 августа 1949 года. Учился он мало. Служил в военно-морском флоте ЮАР. Там на него было заведено уголовное дело по обвинению в вооруженном грабеже, но доказать ничего не удалось. Далее сообщалось, что он купил парусное судно на Сейшелах, где и занимался чартерными перевозками, пока Надежна Беннистер не обнаружила его несомненный талант.

Потом опять шел комментарий, написанный от руки: «Несмотря на то что он протеже вашей дочери, нет сомнений, что Мульдер лоялен по отношению к Э. Б., который продвинул его, хорошо ему платит и постоянно подчеркивает, что доверяет ему». Нижняя часть страницы была небрежно оторвана. Видимо, Беннистер уничтожил эту часть комментариев, потому что там говорилось, что Мульдер, вероятно, замешан в убийстве его жены.

Меня так и подмывало спросить, по какому праву Беннистер обыскивал «Мистику», но, учитывая факты, изложенные в папке, мой вопрос был бы лишним. Беннистер забрал у меня обе папки.

— Теперь тебе ясно, почему мы думаем, что ты можешь быть близким другом мисс Киров? — Повернувшись, он внимательно посмотрел на портрет своей погибшей жены, стоявший на книжной полке. — Ты знаешь, кто владелец Страхового фонда Кассули?

— Полагаю, отец твоей жены.

— Да, — сказал он уныло, с безнадежностью в голосе, затем сел в большое кожаное кресло у стола и потер обеими руками лицо. — Анжела, скажи ему.

Анжела начала говорить монотонным голосом:

— Яссир Кассули убежден, что Тони мог предотвратить гибель Надежны, и никогда не простит его. Он также считает, хоть это и противоречит здравому смыслу, что, участвуя в нынешних гонках, Тони поступает бессердечно по отношению к погибшей. Яссир Кассули сделает все, что в его силах, чтобы не дать Тони выиграть. Вчера вечером мисс Киров пыталась уговорить Фанни саботировать наше участие в гонках. Фанни отказался и, в свою очередь, обвинил мисс Киров в том, что та пыталась испортить мачту на «Уайлдтреке». Они поспорили, и в этот момент она инсценировала нападение на себя, и именно тогда ты вышел на сцену в роли галантного спасителя. — Анжела не могла удержаться, чтобы не выпустить коготки: — Это правда, господин Сендмен, на страже которой вы так твердо стоите.

Я ничего не сказал. Все звучало довольно убедительно, хотя и противоречило тому, что рассказывала Джилл-Бет, и тому, что видел я сам. Я был смущен, как любой человек, оказавшийся на перепутье. Джилл-Бет говорила об убийстве и о требовании страховки в миллион долларов, в то время как Анжела только что изложила другую версию — о богаче, одержимом навязчивой идеей оберегать память своей дочери. Мне пришло в голову, что правда заключается в том, что правды в этом деле нет вовсе. Да и к тому же меня все это совершенно не касалось. Я пришел сюда, чтобы заявить о своем уходе, и все дела.

Беннистер развернул кресло так, чтобы ему был виден портрет. Если он действительно причастен к убийству, то играет он свою роль превосходно.

— Мое горе не выразить словами, Ник, — заявил он. — Но Яссир никогда не простит мне этой смерти. Что я должен был делать? Оставить ее на берегу? Единственное, что я знаю точно, — так это то, что, пока Кассули жив, он будет ненавидеть меня. Он не в состоянии рассуждать разумно, он ослеплен навязчивой идеей, и мне приходится защищаться. — Он пожал плечами, как бы говоря, что его объяснение, может, и неполно, но это самое лучшее, самое честное объяснение, которое он может дать. Беннистер постучал по папкам: — Как видишь, мисс Киров рассчитывает на тебя.

— Ничем не могу помочь, — ответил я, — потому что я ухожу. Никаких фильмов, никаких Сен-Пьеров. Я просто хочу получить от тебя чек. Тысячи фунтов будет достаточно, и я обещаю отчитаться за каждый пенс.

— А как ты отчитаешься за те деньги, которые уже потрачены? — резко поинтересовалась Анжела, которая после вчерашнего пребывала в наиболее «медузном» настроении. — Знаешь ли ты, сколько вложено в этом фильм? Фильм, в котором ты обязался участвовать. Или ты забыл, что подписывал контракты?

Я по-прежнему не смотрел на нее и не отвечал ей. Я обращался только к Беннистеру:

— Мне нужен чек.

— Ты просто печешься о своем удобстве! — Анжела потихоньку заводилась. — Но я хочу сделать фильм, который поможет людям, и если ты все-таки бросишь его, Ник Сендмен, то нарушишь контракт, на который мы рассчитывали и уже угрохали тысячи фунтов на его реализацию. И если сейчас ты его расторгнешь, то я сделаю все, чтобы вернуть истраченные деньги. Единственное, что у тебя есть и что суд сочтет возможным конфисковать — это твой «Сикоракс», и, клянусь тебе, я этого добьюсь! — Голос ее звучал уверенно и безжалостно, судя по всему, она уже получила юридическую консультацию. — Так что выбирай, Ник Сендмен: или ты выполняешь свои обязательства по контракту, или теряешь свою яхту.

Я по-прежнему игнорировал ее.

— Тысяча фунтов, — повторил я Беннистеру.

— Тебе не удастся улизнуть! — выкрикнула Анжела.

— Тысяча фунтов.

Беннистер оказался между двух огней. Я подозревал, что в этот момент он с радостью удовлетворил бы мою просьбу, но Анжела горела желанием урвать кусок от тела Ника Сендмена, а Беннистер боялся потерять ее тело. Он искал отговорки.

— Мне кажется, мы все сейчас слишком возбуждены, чтобы принимать решения.

— Я — нет, — настаивал я.

— А я — да! — взорвался он. — Поговорим на следующей неделе. Я должен свериться с бюджетом и просмотреть то, что мы уже отсняли. — Он делал попытки уклониться от принятия решения. — Ник, я позвоню тебе из Лондона.

— Меня здесь не будет.

— Лучше бы ты был здесь, — рявкнула Анжела, — если тебе дорога твоя яхта.

До сих пор мне удавалось не замечать ее, но тут я не сдержался и, посоветовав ей убираться ко всем чертям, повернулся и вышел вон. Гости на террасе испуганно примолкли, когда я, хромая, прошел мимо. Ушел ли я по собственному желанию, или они уволили меня, или меня заживо зажарят адвокаты, — на все это мне было глубоко плевать.

Я заковылял вниз по лужайке, обогнул эллинг и увидел Джимми Николса, который привязал свою грязную посудину рядом с «Сикоракс». Он затаскивал два мешка на палубу моей яхты.

— Пластины с цепями и болты, — приветствовал он меня. — Готовлю к утру.

— К черту утро. Ты поможешь отбуксировать «Сикоракс» прямо сейчас?

— Черт побери. — Он сбросил мешки и выпрямился. — А куда?

— Куда угодно. Только подальше от этих телевизионщиков. Чванливые, надменные, напомаженные куклы. — Я взобрался на палубу «Сикоракс».

Джимми фыркнул:

— Не поладил со своими непростыми друзьями, а, парень?

Я взглянул в сторону дома и увидел, что Анжела наблюдает за мной из окна кабинета.

— Они такие же мои, как и твои. — Я понизил голос. — Эти сволочи пугают меня тем, что натравят на «Сикоракс» судебных исполнителей. Где можно спрятать его, а?

Он нахмурился.

— Здесь, на реке, негде, Ник. А как насчет Хамоаза?

— Док Джорджи Куллена?

— Он хорошо относился к твоему отцу.

— Все жулики неплохо к нему относились. — Я собрал свернутый перлинь и набросил его на угол, готовясь к буксировке. Пусть Анжела и Беннистер видят, как я уплываю. Пусть до них наконец дойдет, что я плевать хотел и на их фильм, и на их угрозы. — Джимми, у твоего мотора хватит сил оттащить меня туда сегодня же?

— Сейчас мы никуда не поплывем, Ник, — строго ответил Джимми. — У меня для тебя письмо. Его привез из Лондона какой-то парень на мотоцикле! Велел передать его тебе, но так, чтобы никто не видел. Я спрятал его среди болтов, понял? — Он кивнул на один из мешков. — Из Лондона, Ник! — Джимми был поражен, впрочем, как и я, тем, что кто-то нанял посыльного, проделавшего такой далекий путь. — Парень сказал, что письмо передала девушка. Может, ты его сначала прочтешь?

Я и сам сгорал от нетерпения. Всего минуту назад я твердо знал, что буду делать, но неожиданное и непреодолимое воспоминание об обнаженной девушке в моей шлюпке, о ее улыбке и ее профессионализме заставили меня побыстрее затащить тяжелый мешок в каюту. На кремовом конверте значилось: «Срочно».

Я вскрыл его, и оттуда выпали две бумажки. Одна — билет первого класса Британской авиакомпании по маршруту Лондон — Бостон и обратно. На нем стояло мое имя, и рейс из Хитроу был датирован завтрашним утром. Обратный билет предстояло заполнить.

Вторая бумажка была письмом, написанным тем же почерком, что и досье, только что виденное мною в кабинете у Беннистера. «Если у тебя нет визы, получи ее в посольстве и поезжай во вторник. Я встречу тебя в аэропорту Логан». Вместо подписи была нарисована детская мордашка, сердечко и стояли инициалы — Дж.-Б.

Удивительно, но я ни секунды не колебался над этим предложением. Я совершенно упустил из виду, что мне придется взять чью-то сторону, и мне даже не показалось странным, что девушка прислала мне дорогой билет на самолет. Мне, столько лет знавшему только войну, боль и больничную койку, предлагали в подарок все, о чем мечтает солдат, когда он сидит по горло в грязи, а все вокруг стараются похоронить его там навсегда, и кто бы на моем месте поступил иначе?

Короче говоря, виза и паспорт готовы, я еду. Правда, уже не остается времени, чтобы спрятать «Сикоракс», но пока я отсутствую, ее будет охранять военная хитрость. Кроме того, я попрошу Джимми за ним приглядывать.

— Джимми, если они вздумают отбуксировать ее, проследи куда.

— Сделаю, что смогу, мой мальчик. — Он посмотрел на билет. — Далеко едешь?

— Из этого ада, Джимми, и прямо в постель, — засмеялся я.

Я летел навстречу сумасшедшим приключениям, и все было так великолепно безответственно и так радостно-волнующе, как бывает только в юности. После ранения мне как раз и не хватало таких волнующих и неожиданных событий. Я запер каюту, Джимми довез меня на катере до города, а там я сел на автобус.

Итак, Бостон.

Военная хитрость, которая должна была охранять «Сикоракс», заключалась в том, что я позвонил матери в Даллас.

— Ник, ты знаешь, который час? — Она была в шоке. — Ты что, умираешь?

— Нет. Умираешь ты. — Я бросил еще одну монету в телефонный аппарат.

— Сейчас половина пятого! Что все это значит?

— Прости, мама, но если кто-нибудь позвонит тебе из Англии и спросит меня, скажи, что ты себя плохо чувствуешь. Скажи, что ты попросила меня приехать, так как ты при смерти. Это всего на несколько дней.

Наступила пауза.

— Но, черт возьми, сейчас всего половина пятого утра!

— Прости меня, мама.

— Ради Бога, скажи хоть, где ты?

— В Хитроу.

— Ты действительно собрался навестить меня? — Похоже, такая перспектива ее не прельщала.

— Нет, мама.

— Твоя сестра была у меня месяц назад, и я еще не пришла в себя. Но почему я умираю?

— Потому что я сказал кое-кому, что еду повидаться с тобой. А на самом деле я еду совсем в другое место и не хочу, чтобы об этом знали.

Снова молчание.

— Ник, я ничего не понимаю.

— Все очень просто, мама. Если кто-нибудь позвонит тебе и поинтересуется, у тебя ли я, ты подтверди это, но скажи, что в данный момент я не могу подойти к телефону и что ты умираешь. Да, и предупреди, пожалуйста, служанку.

Еще одна длинная пауза.

— Все это очень утомительно, даже ради тебя. Ты пьян?

— Нет, мама. Ну так ты поможешь мне?

— Конечно, помогу. Но это чудовищно — звонить в половине пятого утра. Я уж подумала, не русские ли наступают. — Она зевнула. — Как ты себя чувствуешь?

— Ничего. Опять хожу.

— А как отец?

— Я его не видел.

— Ты должен навещать его. Ты был его любимцем. А как Пьер и Аманда?

— Прекрасно.

— Как глупо, что вы расстались. Ты не возражаешь, если я вернусь в постель?

— Спасибо, мама.

— Всегда рада помочь.

Я опустил рычаг, скормил аппарату еще несколько монет и позвонил в Девон. В доме Беннистера никто не ответил, точнее, ответил неизменно бодрый автоответчик.

— Это Сендмен, — сообщил я ему, — я звоню, чтобы предупредить, что моя мать в Далласе заболела и доктора считают, что я должен быть рядом с ней. Мы обсудим наши проблемы, когда я вернусь.

Я принял эти меры предосторожности, ибо опасался, что мое исчезновение развяжет Анжеле руки и та начнет осуществлять свои угрозы. Я понятия не имел, сколько времени требуется на получение решения суда и может ли он действительно конфисковать «Сикоракс», но подумал, что в любом случае выдумка с умирающей матерью позволит мне выиграть время, а по возвращении в Англию я тут же спрячу куда-нибудь свое судно. Хватит с меня всех этих Медуз и Беннистеров! Я уведу «Сикоракс» на какую-нибудь другую реку, а там уж оснащу и оборудую ее. Но сначала — в Америку!

У стойки регистрации на меня смотрели подозрительно. На мне были мои самые старые ботинки, брюки, запачканные варом и льняным маслом, и влажный голубой джемпер, надетый поверх нестираной армейской рубашки, которую я обнаружил в рюкзаке. Но это была моя самая чистая рубашка.

— Багаж? — спросила девушка за стойкой.

— Не имеется.

Но мой билет был действителен, виза не просрочена, и им пришлось меня пропустить.

Я волновался. Я забыл про Беннистера с его угрозами, потому что черноволосая девушка с блестящими глазами позвала меня в Бостон.

Самолет приземлился в аэропорту Логан. В Бостоне шел дождь. Вместо Джилл-Бет меня встречал лимузин размером с танк «Скорпион». Шофер передал мне извинения мисс Киров за то, что она не смогла приехать сама. Он был воспитанным человеком и сделал вид, что не замечает отсутствия багажа и состояния моей одежды. Сотрудники иммиграционной службы оказались куда менее любезными, и только звонок военному атташе британского посольства в Вашингтоне убедил их, что я не собираюсь подрывать моральные устои Соединенных Штатов. Сам я, правда, надеялся на обратное и с этой надеждой следовал через непогоду на юг.

Мы ехали в Кейп-Код. Когда пересекали канал, мне вспомнилось, как шесть лет назад я здесь плыл на «Сикоракс» в Ист-Боут-Бейсин. Команда состояла из солдат моего полка, и мы с изумлением взирали на сверкающие суда, среди которых «Сикоракс» выглядела бедным родственником.

В Кейп-Коде мы отправились в неимоверно роскошный отель, где меня уже ждали и, несмотря на мой затрапезный вид, обращались со мной как с очень уважаемым гостем. Меня проводили до двери с табличкой «Адмиральские апартаменты», хотя, боюсь, не многим адмиралам доводилось нежиться в таком великолепии. Номер состоял из нескольких комнат с видом на гавань. В моем распоряжении имелись ванная, спальня, гостиная и личный балкон.

Я подошел к окну. Мой отец всегда любил Америку. Ему нравились в ней свобода, излишества и беззастенчивое богатство, меня же эта страна скорее пугала, чем восхищала, — возможно, потому, что я не унаследовал умения отца манипулировать деньгами. Вот и сейчас я с опаской рассматривал эту гавань, где кипела жизнь и стояли катера, стоимость которых превышала заработок американского офицера за все долгие годы беспорочной службы. Дождь прекратился, и вечер обещал быть ясным и теплым. Моторная яхта с капитанским мостиком, наклонной антенной, сиденьем для стрелка и гарпунной пушкой быстро удалялась в море. За моей спиной в адмиральских апартаментах посвистывал кондиционер. Внезапно окружающее показалось мне каким-то нереальным, словно я смотрел удивительный сон, который в любую минуту может закончиться, и придется вернуться в реальный мир. Я включил телевизор. Передавали спортивные новости. Лежащая на телевизоре карточка гласила, что в любой час дня и ночи мне могут принести в номер блюда, приготовленные из «щедрых даров земли и моря». У меня было отвратительное ощущение, что я утопаю в роскоши. В ванной меня ждал набор для бритья, на кровати лежал махровый халат, а в одном из стенных шкафов я обнаружил свои тяжелые башмаки, вычищенные до блеска и с новыми каблуками. Я вспомнил, при каких обстоятельствах видел их в последний раз, и улыбнулся. Рядом стояли еще четыре пары новых туфель.

Над обувью, в бумажных пакетах, висела одежда. Там были два смокинга — белый и черный, слаксы, рубашка, ненужные свитера и даже дождевик. На дверце, на перекладине, обнаружилась целая коллекция галстуков, среди которых я с удивлением заметил тот самый, в полоску, которым я подпоясывался на банкете. К нему был прикреплен ярлык: «С наилучшими пожеланиями от мисс Киров», а чуть пониже стояло: quot;Фирма «Кассули хотелз, инк», отделение фирмы «Кассули Лейже интерестс, инк».

Мне кажется, я знал об этом, еще когда вскрывал толстый конверт кремового цвета в каюте «Сикоракс». Я знал, кто оплатил мой билет и кому понадобилось, чтобы я приехал в Штаты. Я пытался обмануть сам себя, придумал себе любовь, яркую и светлую, как новенькая монета, но, конечно, это была не любовь. Это был Кассули, и бирка с наилучшими пожеланиями служила прекрасным тому подтверждением. Но я все-таки надеялся, что и мне кое-что перепадет.

Зазвонил телефон, и я вздрогнул от неожиданности.

— Капитан Сендмен? Это говорит дежурный с первого этажа. Мисс Киров просила передать вам, что она заедет за вами на машине к семи часам. Она предлагает вам надеть костюм для официальных встреч, сэр.

— Хорошо. Спасибо.

Он пожелал мне приятно провести сегодняшний день. По телевизору показывали спортивную программу, и шум на стадионе стоял такой, что даже картинка на экране дрожала от воплей болельщиков. Я выключил телевизор и наполнил себе ванную. Просто сумасшествие приехать сюда из-за какой-то девчонки! Я чувствовал, как моя правая нога начинает дрожать, и боялся, что колено подвернется. Поэтому я лег в ванну и постарался уговорить себя, что причин для беспокойства нет, что все это — просто любопытное приключение и я рад в нем участвовать.

Ощущение нереальности усугубилось с приездом Джилл-Бет. Она подкатила на белом «БМВ» с откидывающимся верхом. На ней было шелковое вечернее платье черного цвета в белый горошек, на шее — колье из трех ниток жемчуга, а на плечах — кружевная шаль. Волосы ее блестели сильнее обычного, а щеки пылали ярче.

— Привет, Ник!

— Привет. — Я почувствовал робость.

Она рассмеялась:

— Я так и думала, что ты выберешь черный смокинг.

— Извини за примитивность.

— Да брось ты. Мне нравятся мужчины в черных смокингах. Ты же не хочешь выглядеть, как официант? — Она наклонилась и быстро поцеловала меня. — Я чувствую себя великолепно и тебе желаю того же — ведь мы едем на прием. — Джилл-Бет нажала на газ, и мы выехали из-под навеса. Вечер был жарким и душным, и хотя верх у машины был откинут, она включила кондиционер на полную мощность, так что вскоре ноги у меня заледенели, а лоб, наоборот, покрылся испариной.

— Но у меня не очень много денег, — предупредил я.

— Тысячи баксов будет достаточно. — Я скорчил такую мину, что она Засмеялась. — К черту, Ник! Ты — гость Кассули, идет?

— Идет, — уныло сказал я, хотя все время отдавал себе отчет в том, что именно Кассули вытащил меня сюда, а вовсе не любовь.

Джилл-Бет свернула к въезду в порт, и вооруженная охрана, узнав ее, открыла ворота.

Мы проехали мимо пришвартованных в ряд моторных катеров, каждый из которых был размером с минный тральщик и носил такелаж, сделавший бы честь любому фрегату.

— Ла-ла земля, — сказал я, и Джилл-Бет засмеялась, сразу же поняв намек.

— Ты видел эти папки?

— Только то, что мне сочли нужным показать.

— Ты не обиделся?

— А что, должен был?

— Черт побери, конечно нет. — Она помахала рукой человеку, стоящему на одном из катеров, и пренебрежительно бросила: — Догадываюсь, что Тони был не в восторге.

— Еще бы! Да, признаться, и я тоже.

— Круто. — Свернув, она направилась к стоянке напротив белого катера. Кинув передачу на нейтраль, Джилл-Бет кивком указала на яхту: — Нравится?

Я знал этот тип, и он мне очень нравился. Стоящая перед нами яхта называлась «Балерина» и была построена на верфях западного побережья Америки. Она представляла из себя сорокадвухфутовое одномачтовое парусное судно с кормой, как у каноэ, и бушпритом. Прочный и изящный корабль. Корпус был из стекловолокна, а палубы и привальный брус — из дорогого тикового дерева.

— Твоя? — догадался я.

— Моя. Ты знаешь, мне всегда хотелось быть балериной, но при моей комплекции это невозможно.

— А мне кажется, у тебя бы получилось.

Джилл-Бет улыбнулась моему комплименту.

— Я была чересчур длинная. Да и все равно — теперь я предпочитаю яхту.

— Да, яхта у тебя прекрасная, — согласился я. Всегда можно определить, что судно часто выходит в море: оно теряет показной лоск и приобретает новые детали, появление которых диктуется необходимостью. «Балерина» явно видала виды: крюй-совы и роульсы были изношены, дополнительные перлини, аккуратно скрученные, лежали на шпангоутах, а рядом со стареньким спасательным плотом громоздились связанные весла, шесты и багры. Тиковые доски и отделка вытерлись добела. Через пару месяцев и «Сикоракс» приобрела бы похожий вид. — Великолепное судно, — повторил я.

— И теперь уже полностью мое! — радостно сказала Джилл-Бет. — В прошлом месяце я сделала последний взнос. — Она выключила мотор и открыла дверцу. — Ну что, пошли?

Следом за ней я взошел по сходням и наблюдал, как она отсоединяет кабели и освобождает пружины.

— Мы куда-то плывем? — с удивлением спросил я.

— Конечно. А почему бы и нет?

Странная прихоть — управлять яхтой в вечерней одежде, но, очевидно, это входило в планы Джилл-Бет. Она завела мотор.

— Ник, может, ты хочешь вывести ее?

Длинный корпус «Балерины» затруднял маневрирование в столь ограниченном пространстве, и мне пришлось немало попотеть, прежде чем яхта наконец развернулась и вышла в канал. Джилл-Бет расчехлила грот и подняла его. Я никогда раньше не видел, как девушка в вечернем платье управляет яхтой.

— Весь фокус в том, — радостно сообщила она, — что это чертовски хорошее средство от пота. — Джилл-Бет спустилась в кубрик и уселась рядом со мной. — Шампанского?

— Я уж подумал, что его мне сегодня не полагается.

Вечер был такой же легкомысленный, как и мой безответственный перелет через Атлантику, и я испытывал счастье и удивительную легкость. На воде было прохладней, и нас обдувал ветерок от паруса на грот-мачте.

— А как она по сравнению с «Сикоракс»? — спросила Джилл-Бет.

— Ну, у «Сикоракс» больше оснастки на реях — всякие там блоки, фалы, марсели. Следовательно, в подводной части должно быть больше металла. Поэтому она такая и упрямая.

— Как ты?

— Как я. И точно так же не любит ходить по ветру. Так что в кругосветном путешествии нам придется повоевать. — Мимо нас прошло моторное круизное судно, на его крытых шканцах сидели празднично одетые люди. У них была вечеринка, и они приветствовали нас, подняв бокалы. На бледнеющем небе, рядом с белым шлейфом, оставленным самолетом, показались первые звезды. — Спасибо за билет, — произнес я.

— Nada[4], — усмехнулась Джилл-Бет. — Разве белым рыцарям не нужна награда?

— А это моя награда? — спросил я.

— А что же еще? — Она коснулась своим бокалом моего. «Балерину» качнуло, и шампанское пролилось на мои черные брюки. — Ты мне нравишься в смокинге — этакое элегантное уродство.

— Мне кажется, я надел галстук в первый раз с тех пор, как меня награждали медалью.

Мы миновали стоящий у причала катер, на шлюпбалке которого висела вяленая туша. Шкипер помахал нам вилкой, а мы в ответ подняли бокалы с шампанским. Господи, подумал я, как все-таки разительно отличается этот прелестный вечер от сводящей с ума безрадостной жизни Тони Беннистера, полной зависти, амбиций и подлых подозрений. Неудивительно, что его жене, американке, надоело такое существование. Хотелось ли ей вернуться на это счастливое побережье с его элегантной роскошью?

Как только ветер немного переменился, я подтолкнул бегунок парусов к грот-мачте. Мы шли на восток, мимо мелководий, держась в пределах фарватера, обозначенного буями. Еще два прогулочных катера обогнали нас, и на них тоже были люди в вечерней одежде.

— А где состоится вечер? — поинтересовался я.

— Там. — Джилл-Бет махнула рукой прямо по курсу, указывая на огромный белый дом, расположенный на песчаном мысу. От основной части суши он был отгорожен деревьями, а к частному пляжу и частному же причалу спускалась уступами широкая лужайка. Кругом ярко горели фонари, а у причала толпились катера. Дорогу гостям, не желающим ехать по суше, освещала гирлянда разноцветных лампочек, протянутая вдоль песчаной косы к мысу.

— Здание принадлежит жене Кассули, — сказала Джилл-Бет, — но ее самой здесь нет, а Кассули тут. Он хочет поблагодарить тебя.

— Поблагодарить? За что?

— За то, что ты спас меня.

Неожиданно я занервничал. Это случалось со мной всякий раз, когда я сталкивался с очень богатыми людьми. Как говорится, принципы растворяются в наличности, а я уже поступился своим уединением ради беннистерских денег и опасался, что сегодня вечером от меня потребуют гораздо большего. Я толкнул руль от себя.

— Почему бы нам просто не рвануть в Нантакет? Я уже сто лет там не бывал.

Джилл-Бет засмеялась и потянула ручку на себя.

— Ник, Яссир хочет видеть тебя. Он тебе понравится.

Сам я в этом сомневался, однако послушно повел яхту к причалу, где нас уже ожидали слуги, готовые пришвартовать судно. Из огромного парка доносились приглушенные звуки музыки. Я выбрал место с наветренной стороны, и тут же два человека перепрыгнули на борт, чтобы взять перлини.

Сад, куда мы попали, казалось, сошел со страниц арабских сказок. На одном из пляжей была вырыта яма, в которой тлели плавник и водоросли, и ароматный дым поднимался в вечернее небо, разнося дразнящие запахи омаров, моллюсков и сахарной кукурузы. Чуть повыше, на одной из террас, жарились стейки на вертеле. Гостей было не счесть, повсюду лилось шампанское и играла музыка. Судя по всему, мы очутились на важном светском приеме, и в толпе озабоченно рыскали фоторепортеры. Один из них сфотографировал нас и спросил мое имя, но я ответил, что не имею чести быть знаменитостью.

— Британия? — Газетчик был до крайности разочарован, но вдруг радостно встрепенулся: — Может, вы лорд?

Я сказал, что меня зовут Джон Браун, и он это даже записал, но было ясно, что сегодня вечером мне не суждено выступить в роли светского льва.

— Почему ты не назвал себя? — запротестовала Джилл-Бет.

— Я не отношусь к важным персонам.

— Глупости. Потанцуем?

Я сослался на больную спину, и мы уселись за столик, где к нам тут же присоединилась шумная группа. После взаимных представлений один мужчина рассказал мне, как он... Я вставлял вежливые междометия. Насколько я понял, многие из присутствующих работали на Кассули — в его банках, в его морских или нефтяных компаниях. Я поискал глазами самого хозяина, но человек, предложивший мне взаймы денег, сказал, что босс может и вообще не показаться.

— Яссир не любит банкетов, хотя обожает их устраивать, — пояснил он, оглядывая сад. — А вот и его сын, Чарли.

Я узнал Чарли по фотографиям, виденным мной у Беннистера, но совершенно растерялся, увидев, что сын великого человека сидит в инвалидном кресле. Чарльзу Кассули было всего двадцать с небольшим, а его усохшие ноги безвольно болтались на подножке кресла.

— Что с ним случилось? — спросил я своего нового знакомого.

— Мотоцикл, — лаконично ответил тот. — Много денег и мало здравого смысла. Чего еще ждать от богатых сынков?

Через несколько минут Джилл-Бет представила меня Чарли. Лицо его поражало красотой, но держался он холодно и неприветливо. Сначала я решил, что его накачали обезболивающими лекарствами до состояния полного отупения, но когда Джилл-Бет сказала ему, что я был матросом, он отреагировал чрезвычайно живо, хотя и достаточно грубо.

— Мореплаватели — сосунки! — с обидой в голосе заявил он и повернулся ко мне, чтобы посмотреть, буду ли я оскорблен. Я постарался сохранить невозмутимый вид. Если я что-то и чувствовал, так это жалость, поскольку передо мной был мальчик, рожденный для удовольствий этого богатейшего в мире общества, а все его блистательное будущее разрушил один неверный поворот руля. Правда, к этой жалости примешивалось и презрение. В больнице я встречал десятки людей, которые, не имея ни малейшего шанса вновь встать на ноги, встречали свой приговор так мужественно, что неполноценным ощущал себя я. Но Чарльз Кассули явно был из другого теста.

— А вы никогда не ходили под парусами? — спросил я его.

— Я уже сказал вам, мореходы — сосунки.

— У Чарльза есть моторный катер, — сказала Джилл-Бет, чтобы поддержать его.

— Ты танцуешь, Джей-Би? — Кассули-младший бросил сигарету и покатил свое кресло прочь от меня.

— Конечно, Чарли. — Она пошла за его электрической инвалидной коляской в сторону танцевальной площадки, и я наблюдал, как без всякой тени смущения она извивается перед ним. Джилл-Бет улыбнулась мне, но я отвернулся, потому что в этот момент незнакомый голос произнес:

— Капитан Сендмен?

Говоривший был высоким мужчиной с русыми волосами и широкими плечами под белым, украшенным галунами, кителем.

— Капитан Сендмен? — повторил он, слегка наклонив голову. У него был скандинавский акцент.

— Да.

— Если вы готовы, сэр. — Он жестом указал на большой дом.

Я поискал глазами Джилл-Бет, но та уже исчезла вместе с Чарльзом, и я пошел за своим провожатым к огромному зданию, гораздо больше похожему на дворец. Мы прошли через комнату, стены которой были сплошь увешаны акварелями, и попали в коридор, где гудели кондиционеры и стояли великолепные модели кораблей восемнадцатого века. Музеи морского флота с руками оторвали бы любую из них, а у Кассули их было множество. Стены украшали полотна с изображениями морских битв древности. Через открытую дверь маячила оранжерея с длиннющим плавательным бассейном под пальмами.

В конце коридора скандинав распахнул позолоченные створки и церемонным поклоном пригласил меня в библиотеку, после чего неслышно удалился.

Библиотека представляла из себя прелестную комнату без окон, но с прекрасно выдержанными пропорциями. Вдоль стен стояли дорогие книги в кожаных переплетах на английском, французском, греческом и арабском языках. На столиках перед стеллажами я снова увидел модели кораблей, но уже вполне современных, принадлежащих Кассули. Здесь были супертанкеры, траулеры и баржи, и на всех красовалась эмблема в виде летящей пустельги. Название каждого судна начиналось и оканчивалось на букву quot;Кquot; — «Калик», «Керак», «Каник», «Комек». В торговом бизнесе они именовались «Серия Каяк» — насмешливое прозвище одного из крупнейших в мире торгового флота.

И весь этот флот управлялся одним человеком — ливанцем, заставившим меня проделать такой большой перелет. Я вдруг снова занервничал и, чтобы отвлечься, принялся рассматривать картины, висевшие над книжными стеллажами, но эти полотна не были рассчитаны на то, чтобы успокоить душу разволновавшегося британца. На них изображались битвы при Банкер-Хилл, Саратоге, Йорктауне и более поздняя — при Новом Орлеане. Лак на холстах потемнел — патина древнего богатства, придающая особый блеск новому американскому состоянию.

На столе в центре комнаты стояла чудесная семейная фотография. Яссир Кассули с выражением гордости на пухлом лице сидел рядом с супругой — симпатичной блондинкой с веселыми глазами, а позади стояли Надежна и Чарльз — цветущие отпрыски богатейших людей планеты. Я обратил внимание, что в детях победила средиземноморская кровь, однако Надежна взяла от матери свои веселые глаза.

— Фотография сделана до трагедий, — услышал я за спиной и вздрогнул от неожиданности.

Обернувшись, я увидел в дверях высокого лысеющего мужчину крепкого телосложения — Яссира Кассули собственной персоной. Кожа у него была очень бледная, словно последние несколько месяцев он не бывал на солнце, а остатки волос на голове — седыми. На снимке он выглядел мужчиной в расцвете сил, а передо мной стоял почти старик. Только глаза, темные и подозрительные, еще говорили об огромной животной силе этого иммигранта, ставшего одним из богатейших людей Америки. На нем был вечерний костюм. Кассули учтиво поклонился в знак приветствия.

— Я благодарю вас, капитан Сендмен, за то, что вы проделали весь этот путь сюда, ко мне.

Я пробормотал в ответ что-то вежливое.

Он подошел к столу и взял фотографию.

— До трагедий. Вы уже знакомы с моим сыном?

— Да, сэр. — Слово «сэр» выскочило у меня непроизвольно.

— Я воспитывал своих детей на западный манер, капитан Сендмен. Дочери я предоставил свободу, а сыну — удовольствия. Но в целом я не думаю, что поступал правильно. — Последние слова он произнес сухо и, подойдя к бару, осведомился: — Надеюсь, вы не откажетесь от ирландского виски?

— Нет, сэр.

— quot;Джеймсонquot; или «Бушмилле»? — Он говорил с характерным для Новой Англии акцентом. Если бы не имя и темные глаза, я мог бы принять его за англосаксонского брокера или банкира.

— Все равно.

Кассули налил мне ирландского виски, а себе — шотландского. В этот момент дверь открылась, и в комнату въехал его сын в сопровождении Джилл-Бет. Кассули махнул им рукой, приглашая налить себе ликера.

— Капитан, вы не возражаете против присутствия моего сына?

— Конечно нет, сэр.

Он протянул мне виски без льда в толстом хрустальном бокале:

— Примите мои поздравления, капитан, по случаю вашего награждения орденом Крест Виктории. Я думал, в наши дни этой награды удостаиваются не часто.

— Благодарю вас. — Его учтивость делала меня неуклюжим.

— Капитан Сендмен, вы курите?

— Нет, сэр.

— Рад слышать. Плохая привычка. Присаживайтесь. — Кассули жестом указал на диваны перед камином.

Мы сели. Джилл-Бет и Чарльз расположились в глубине комнаты, словно заранее знали, что им отведена роль наблюдателей. Грубое и вызывающее поведение Чарльза сменилось уважительным молчанием. Я подозревал, что Чарльз Кассули побаивается своего грозного отца. И конечно же он не осмелился курить в его присутствии.

Яссир Кассули поблагодарил меня за спасение Джилл-Бет и еще раз за то, что я приехал в Америку. В течение нескольких минут он рассказывал о себе, о том, как в конце Второй мировой войны купил два судна для транспортировки танков, и с этого началась его карьера.

— Большая часть моего состояния, — самоуничижительно заявил он, — сколочена на контрабанде. В конце сороковых можно было легко разбогатеть, переправляя сигареты из Танжера в Испанию. Но, само собой, я отказался от этого пиратства, как только получил американское гражданство.

Он спросил меня о моем отце и выразил сожаление по поводу случившегося.

— Я знал Томми, — сказал он, — не близко, конечно, но он мне нравился. Передайте ему от меня привет.

Я пообещал. Затем Кассули поинтересовался моими планами на будущее и улыбнулся, услышав в ответ, что они зависят от океанских ветров и течений.

— Было время, я тоже частенько мечтал о том, чтобы стать бродягой, — вздохнул он, — но, увы...

— Увы, — как эхо откликнулся я.

Произнеся эти слова, Кассули замолчал и уставился на семейное фото. Рассмотрев его в профиль, я отметил, что его худое лицо с годами стало мясистее.

— У меня есть погодные карты, — неожиданно проговорил он, — и спутниковые фотографии за ту неделю, когда была убита моя дочь.

— А!.. — Внезапная смена направления нашей беседы застала меня врасплох.

— Не хотите ли взглянуть на них? — Кассули щелкнул пальцами, и Джилл-Бет повела себя очень четко: она тут же открыла ящик бюро и принесла мне толстую кипу бумаг.

Я разложил на коленях фотографии и серые погодные диаграммы, переданные по факсу. На каждой красным крестиком было отмечено место гибели Надежны Беннистер. Я в растерянности пялился на них, а Кассули наблюдал за мной.

— Если не ошибаюсь, вы много плавали, капитан Сендмен?

— Да, сэр.

— Можете ли вы, призвав на помощь весь свой опыт, предположить, исходя из этих снимков, что такая большая яхта, как «Уайлдтрек», могла черпануть кормой? — Кассули по-прежнему говорил размеренным сдержанным голосом, словно речь шла не о смерти дочери, а о политике или биржевых превратностях.

Я попросил разрешения внимательно ознакомиться с бумагами, прежде чем дать ответ. Из серии графиков и фотоснимков явствовало, что следом за «Уайлдтреком» шел, а потом и накрыл его небольшой циклон. Он начал свое стремительное преследование от Новой Англии, а затем выбрался в открытый океан. Такой очаг низкого давления мог вызвать дожди, достаточно сильный ветер и обеспечить судну высокую скорость, но изобары не были настолько плотными, чтобы предположить существование шторма. Я так и прокомментировал эти документы, добавив, что часто шторм на море нельзя определить по данным атмосферного давления.

— Конечно нет, — согласился Кассули, — но два других катера находились на расстоянии всего лишь сотни миль, и ни один не зафиксировал какого-то особого волнения на море.

Я еще раз просмотрел фотографии, обратив внимание на завихрения свинцовых туч.

— Иногда, — запинаясь, выдавил я, — громадную волну может дать кильватерная струя от большого судна.

— Мисс Киров выяснила, что той ночью в этом районе не было больших судов. — Его неотрывный взгляд повергал меня в крайнее смущение.

— Но даже если и так, — настаивал я, — такие волны все же случаются.

Кассули вздохнул, словно я упрямился намеренно.

— Подсчитано, что в это время и в этом районе высота самой высокой волны не превышала пятнадцати футов. Не хотите ли взглянуть на отчет, составленный по моей просьбе?

Он опять щелкнул пальцами, и Джилл-Бет послушно принесла мне папку со штампом одного из самых уважаемых океанографических институтов Америки. Я переворачивал страницы с графиками распространения волн, статистическими данными и пробными анализами, но то, что я искал, было в самом конце — приложение, в котором отмечалось, что иногда все же случаются отдельные волны раза в два-три выше, чем окружающие.

— Вы настаиваете, что такое явление встречается часто? — напирал на меня Кассули.

— К счастью, крайне редко. — Я закрыл отчет и положил его на диван.

— Я не верю, — сказал мой собеседник, словно подводя итог нашей дискуссии, — что «Уайлдтрек» черпанул кормой.

Наступило молчание. От меня ждали комментариев, но я мог предложить им только правду, а не то, что им хотелось от меня услышать:

— Но вы не можете доказать и обратного.

Лицо Кассули вспыхнуло, словно от пощечины, но голос по-прежнему оставался вежливым.

— Повреждения «Уайлдтрека» вряд ли подтверждают версию Беннистера о том, как катер черпанул кормой.

Я попытался припомнить показания, зафиксированные в судебном отчете. С яхты сорвало ограждение, а заодно смыло флагшток, буи и спасательные пояса. Такие разрушения считались серьезными, а чтобы оторвать пиллерсы, требовалась громадная сила. Я пожал плечами:

— Вы считаете, поломки фальсифицированы?

Вместо ответа Кассули откинулся на спинку дивана и соединил пальцы домиком.

— Капитан, разрешите предложить вашему вниманию еще кое-какие соображения. Моя дочь был великолепным и очень опытным моряком. И вы считаете вероятным, что даже при среднем волнении она не привязалась бы страховочным ремнем?

— Нет, — ответил я, — но, возможно, она прикрепляла его заново.

— И вы хотите, чтобы я поверил, — тут голос Кассули зазвучал презрительно, — что эта необычайная волна ударила по «Уайлдтреку» именно в тот момент, когда Надежна отстегнула ремень?

Конечно, такое совпадение выглядело крайне неуклюже, но когда вы сидите в уютной комнате и спокойно восстанавливаете в памяти события, то большинство случаев на море кажутся нереальными.

Я снова пожал плечами.

Кассули по-прежнему внимательно следил за моей реакцией.

— Вы видели копию следственных материалов?

— Да, сэр.

— Там говорится, что этот южноафриканец, как его там?.. — Он раздраженно щелкнул пальцами, и Джилл-Бет впервые с той минуты, как вошла в комнату, обрела голос:

— Мульдер...

— Мульдер, — повторил Кассули. — Так вот, в материалах говорится, что в момент гибели моей дочери на палубе находился Мульдер. Вы верите этому?

— Не знаю... — Я колебался, а Кассули не прерывал натянутого молчания. — Ходит слух, — наконец решился я, — что Мульдер на дознании солгал, но это только сплетни.

— Которые также говорят, что на палубе был Беннистер. — Кассули, вероятнее всего прекрасно осведомленный об этих слухах, налетел на меня как коршун, будто наконец докопался до истины: — Но почему, во имя Аллаха, они это скрывают?

Я уже начал жалеть, что вообще прилетел в Америку. То, что вначале представлялось мне безалаберным приключением, теперь все больше напоминало суд инквизиции.

— Но мы не знаем, действительно ли он сказал неправду, — ответил я.

— Вы боитесь пнуть спящую собаку, — со злостью проговорил Кассули, — из опасения, что она укусит вас.

Но его-то укуса я боялся куда больше — Кассули был не спящей собакой, а зорким волком.

— Есть еще кое-что. — Великий человек на мгновение закрыл глаза, словно мучительно готовился к тому, что собирался рассказать. — Я знаю, что моя дочь была влюблена в другого мужчину.

— А!.. — несуразно воскликнул я, ибо армейское воспитание не подсказало мне ничего другого. Я мог беспристрастно обсуждать морские проблемы, но когда беседа касалась личных взаимоотношений, я терялся, как школьник.

Не обращая ни малейшего внимания на мое смущение, Кассули обратился к сыну:

— Скажи ему, Чарльз.

Кассули-младший пожал плечами:

— Она сама мне об этом говорила.

— О чем «об этом»? — попытался уточнить я.

— О том, что у нее был другой парень, — ответил он лаконично, но как-то неотчетливо произнося слова.

— И она не называла его имени? — обратился к сыну отец.

— Нет, она была так взволнована... Ну, ты понимаешь...

Я ни черта не понимал. Мой взгляд был направлен на Джилл-Бет.

— Разве не странно, — ни к селу ни к городу произнес я, — что она плавала с мужем, в то время как любила кого-то другого?

— Надежна не из тех женщин, которые легко разрывают брачные узы, — нравоучительно заметил Кассули. — Для нее развод был бы весьма болезненной процедурой. Кроме того, она, несомненно, разделяла стремление мужа победить в Сен-Пьере. Это было ошибкой. Она плыла навстречу своей смерти.

Кассули выдержал паузу, ожидая от меня подтверждения своей теории. И ведь меня переправили через Атлантику, чтобы получить его, но я молчал.

Кассули слегка пожал плечами.

— Может быть, рассказать вам о Надежне, капитан?

— Да, пожалуйста. — Я чувствовал невероятное смущение.

Он встал и начал ходить по ковру. Иногда в процессе рассказа он кидал взгляд на семейное фото.

— Надежна была очень красива. Конечно, любой отец скажет о своей дочери то же самое, но, положа руку на сердце, я должен признать, что она была неординарная женщина — умна, скромна, добра, хорошо образованна и с искренней верой в то, что все люди от рождения порядочны. Вы скажете — наивность, но для Надежны это было кредо жизни. Зло для нее не существовало в принципе. — Кассули остановился и внимательно посмотрел на меня. — Я назвал ее в честь своей матери, — добавил он совершенно не к месту. — Вам бы она понравилась.

— Конечно, — неуклюже ответил я.

— Надежна была очень хорошим человеком, — повторил Кассули твердым голосом, как будто я должен был крепко усвоить этот тезис, прежде чем он продолжит рассказ. — Я считаю, что избаловал ее еще в детстве, но в ней было заложено какое-то природное равновесие, понимание того, что правильно и что неправильно. И она ошиблась только раз.

— Беннистер? — поддержал я разговор.

— Именно, Энтони Беннистер. — Ненависть, с какой Кассули произнес это имя, странно было слышать из уст человека, до сих пор говорившего абсолютно ровным голосом. — Она познакомилась с ним вскоре после того, как разочаровалась в любви, и замуж за него вышла, как говорится, от отчаяния. Он ослепил ее — европеец, слава и все такое. К тому же он обаятелен.

— Да, это так.

— Я пытался отговорить ее от этого поспешного шага, но молодые подчас бывают очень упрямы. — Кассули умолк, а я заметил первую трещинку в нарисованном им портрете идеальной дочери. Он строго взглянул на меня: — Что вы думаете об Энтони Беннистере?

— По правде говоря, я не очень хорошо его знаю.

— Он слабый и презренный человек, капитан. Сожалею, что вынужден употреблять столь нелестные эпитеты по отношению к вашему соплеменнику, но это правда. Он изменял моей дочери, сделал ее несчастной, и несмотря на это, она продолжала дарить ему свою любовь и доверие, что вполне соответствовало ее мягкому характеру.

Что-то здесь не сходилось. Девушка с мягким характером? Но в то же время упрямая и своенравная? Но у меня не было возможности поговорить об этом, даже если бы мне очень хотелось, так как Кассули спросил меня напрямую:

— Капитан Сендмен, вы верите, что мою дочь убили?

Я почувствовал, как Джилл-Бет и сын-калека напряженно ждут моего ответа. Я знал, что они хотят услышать, но сам я признавал только правду и только правду мог сказать им:

— Я не знаю, как погибла Надежна.

Но такой правды им было недостаточно. Я увидел, как судорожно сжалась правая рука Кассули, и подумал, что, наверное, рассердил его. Сын с шумом выдохнул, а Джилл-Бет вся напряглась. Находясь в храме, я позволил себе высказать сомнение.

Впрочем, даже если Кассули и был зол, его голос не выдал этого.

— Капитан Сендмен, у меня только два ребенка. Мой сын перед вами, а мою дочь вы уже никогда не увидите.

Внезапно его горе стало осязаемым, но, даже сочувствуя этому человеку, я не мог сделать то, чего он ждал от меня — подтвердить, что его любимую дочь убили. Возможно, так оно и было, но доказательства тому отсутствовали. Я мог сказать, что ее, может быть, и толкнули за борт, но Яссир Кассули не нуждался в подачках. Я был свидетелем огромного горя, горя человека, который был в состоянии купить полмира, но не смог предотвратить смерть ребенка, которого так любил.

— Это было убийство, — повторил Кассули, обращаясь ко мне, — но это было идеальное убийство, то есть его нельзя доказать.

Я открыл было рот, чтобы что-нибудь сказать, но понял, что сказать мне нечего, и тут же закрыл его.

— Но даже если убийство и идеальное, — продолжал Кассули, — это вовсе не означает, что оно должно остаться без отмщения.

Роскошный уют дивана и направленный на меня тяжелый взгляд стали невыносимыми. Я встал и, хромая, отошел в дальнюю часть комнаты и притворился, что рассматриваю модель супертанкера «Керак». И когда я изучал эмблему на его единственной дымовой трубе, меня вдруг осенила мысль, что, несмотря на средиземноморское происхождение, у Кассули есть одна типично американская черта — он верит в совершенство. С тех пор как «Мейфлауэр» привез этот сон в своем багаже, он никогда не кончался. Утопия для американцев всегда была реальностью, только надо приложить еще немного сил и доброй воли. Правда, теперь большая часть веры Кассули была погребена в Северной Атлантике под двумя тысячами саженей холодной океанской воды. Я повернулся и твердо сказал:

— Вам нужны доказательства.

Кассули покачала головой.

— Мне нужна ваша помощь, капитан Сендмен. Зачем же еще я заставил вас пересечь океан?

— Я...

Он прервал меня:

— Беннистер попросил вас быть штурманом в его команде, так?

— Я уже отказался.

Кассули как будто не слышал моих слов.

— Я заплачу вам двести пятьдесят тысяч долларов, капитан Сендмен, если на обратном пути вы поведете «Уайлдтрек» тем маршрутом, который я вам укажу.

Двести пятьдесят тысяч... Звучит очень соблазнительно. Такие деньги давали полную свободу и возможность уплыть на «Сикоракс» хоть на край света.

Кассули неправильно истолковал мое молчание.

— Уверяю вас, капитан, что вы и команда «Уайлдтрека» будете в полной безопасности.

На этот счет у меня не было никаких сомнений, но я заметил, что имя Беннистера не фигурировало среди названных лиц. Я знал, что Кассули ненавидит Беннистера, а сейчас понял, что американец не успокоится, пока полностью и окончательно не раздавит врага. В этом было что-то первобытное — зуб за зуб, око за око, а теперь еще и жизнь за жизнь.

Я продолжал молчать. Кассули взял фотографию в рамке и повернул ее так, чтобы я мог увидеть глаза погибшей.

— Капитан, вы можете представить весь тот ужас, который она испытала в последние минуты жизни? — Помолчав, он вздохнул и добавил: — А сейчас Надежна находится среди кабалли.

Он произнес это слово очень мягко. Я ждал объяснений, но таковых не последовало. Тогда я подсказал ему:

— Кабалли?..

— Это души безвременно умерших, — сухо и почти безразлично пояснил Кассули. — Они странствуют, неприкаянные, капитан, ища утешения в справедливости. Но кто, кроме нас самих, может дать им это утешение?

Я из осторожности промолчал. Мой отец частенько говаривал, что чересчур богатые, завоевав этот мир, стремятся завоевать следующий — вот почему всякие шарлатаны спириты нередко находят себе покровителей среди практичных мужчин и женщин, которые нажили состояние благодаря настойчивости и упорству. Кассули, видимо, уже не рассчитывал убедить меня с помощью научных выкладок океанографов и метеорологов и обратился к миру духов.

Но ни духи, ни карты погоды, ни даже двести пятьдесят тысяч долларов не могли заставить меня согласиться. Мне нужны были деньги, и один Господь знал, как они мне нужны. Мне и «Сикоракс». Но существовала такая старомодная штучка, гораздо более древняя, чем розовый сон, привезенный «Мейфлауэр», и называлась она — ЧЕСТЬ. Доказательств, что Беннистер — убийца, не было, и до тех пор, пока они не найдутся, и речи не может быть о возмездии. Я покачал головой.

— Я не с вами, сэр. Я уже сказал Беннистеру, что не поплыву с ним.

— Но вы можете переменить свое решение.

Я опять пожал плечами:

— Этого не будет.

На его лице появилось некое подобие улыбки, хотя Кассули и не ожидал отказа. Он бережно поставил снимок на место.

— Вы патриот, капитан?

Вопрос удивил меня.

— Да, сэр.

— Тогда вы должны знать, что уже год я посвятил отмщению за смерть дочери. До сих пор я пытался достичь этого традиционными способами. Я умолял ваше правительство передать дело на доследование, я стоял перед ними на коленях! Но они отказали мне. Хорошо. То, что не захотело сделать ваше правительство, сделаю я сам. Но мне нужна помощь англичанина, то есть ваша. Мисс Киров уверила меня, что вы смелый и находчивый молодой человек.

Я взглянул на Джилл-Бет, но та словно не узнавала меня.

— У вас нет ни одного доказательства, — повторил я свой протест.

Кассули уже слышал этот аргумент и проигнорировал его.

— Если я не найду такого англичанина, который согласится помочь мне, капитан Сендмен, я умываю руки по отношению к вашей стране. Я не льщу себя надеждой поставить Британию на колени, как я когда-то стоял перед ней, но я отзову все свои капиталовложения из вашей страны и употреблю все свое влияние, не такое уж маленькое, чтобы отговорить других вкладывать капиталы в вашу экономику. Вам ясно, о чем я говорю?

Я хорошо понял его. Меня шантажировали на самом высоком уровне, таком высоком, что даже трудно было в это поверить. Очевидно, недоверие отразилось на моем лице, потому что Кассули повысил голос:

— Я заберу каждый цент своих денег из вашей страны. Я стану врагом Англии, и если в моих силах причинить ей вред, я это сделаю. А после своей смерти я завещаю эту вражду сыну.

Поддавшись мощному голосу отца, Чарльз Кассули кивнул.

Яссир улыбнулся:

— Но до этого не дойдет, капитан Сендмен. Сама судьба послала вас ко мне, и волею судьбы Энтони Беннистер доверяет вам, и я не верю, что судьба такая непостоянная. — Он поднял руку, не давая мне сказать. — Я понимаю, что прошу вас принять на веру, что мою дочь убили. Но вы должны также понять, что не все в этом мире имеет свою причину и доказательства, юридическое оправдание и мотив, ведь есть еще естественная справедливость здравого смысла и чувство правоты. Иногда, капитан, мы должны доверять данному нам Богом чутью и действовать! — Последние слова сопровождались стуком кулаков друг о друга. — Вот вы, — спросил он, — думали о разумности ваших действий в ту ночь, за которую получили награду?

— Нет, — ответил я.

— Тогда не поддавайтесь слабости и сейчас, капитан.

— Это не слабость...

— Моя дочь мертва!

Я закрыл глаза:

— И все же вы не можете доказать, что это не был несчастный случай.

Я открыл глаза и увидел, что Кассули улыбается.

— Вы не разочаровали меня, капитан. Я был бы потрясен, если бы вы тут же согласились. Я люблю сильных людей. Только на них можно положиться, поэтому я прошу вас выполнить одну мою просьбу. — Он жестом пригласил меня следовать за ним к двери и по пути сделал последнюю попытку уговорить меня: — Я хочу, чтобы вы обдумали все, что я вам сказал. Я хочу, чтобы вы еще раз проанализировали метеорологические условия, характер волнения на море и опытность моей дочери. Я хочу, чтобы положили на весы, с одной стороны, ее бессмертную душу, а с другой — Энтони Беннистера. Я хочу, чтобы вы обратились к вашей совести. Я хочу, чтобы вы учли тот урон, который я могу нанести вашей стране. А когда вы все это проанализируете, я хочу, чтобы вы сообщили мне, согласны вы или нет мне помочь. Вы сделаете это, капитан?

Я взглянул на Джилл-Бет, но та просто улыбнулась и помахала мне на прощанье.

— Так вы сделаете это? — повторил Кассули.

— Да, сэр, — неловко ответил я.

Он нажал на кнопку у двери, и тут же появился слуга-скандинав. Кассули сжал мою руку.

— Спокойной ночи, капитан. Я пришлю к вам человека за ответом.

Дверь за мной закрылась. Скандинав осведомился, не хочу ли я остаться на банкете, но я отрицательно покачал головой. Меня проводили до лимузина и доставили обратно в роскошный отель. В номере я все время ждал, что вот-вот раздастся стук в дверь или позвонит телефон, но ничего такого не случилось.

Спал я неспокойно. И один.

Утром я прогулялся по гавани, пытаясь убедить себя, что угрозы Кассули — это сплошной бред, но безрезультатно. Я вернулся в отель, и там мне сказали, что днем за мной придет машина, чтобы отвезти меня в аэропорт, и что мисс Киров ожидает меня в салоне Лобстермана.

Салон был украшен старомодными котелками для варки омаров. Джилл-Бет сидела у стойки бара и, увидев меня, радостно заулыбалась.

— Привет, Ник! Ирландское виски? — Ее веселость выглядела, как насмешка над вчерашним. — Как спалось?

— Одиноко.

— Мне тоже. — Она хихикнула, а я теперь точно знал, что меня вытащили сюда с одной-единственной целью — переговоры с Кассули. Джилл-Бет была только приманкой, а я оказался той жадной макрелью, которая прельстилась цветным оперением. — И как тебе Яссир? — спросила она меня.

— Сумасшедший. Джилл-Бет покачала головой:

— Нет, Ник, он глубоко несчастный отец. Он потерял дочь и не может себе этого простить. Хочешь омаров?

Я отнял у нее меню и положил на стойку.

— Но он говорит не о саботаже участия Беннистера в гонках, речь идет об убийстве Беннистера!

Ее глаза расширились от притворного ужаса:

— Но я не слышала, чтобы он говорил об этом!

— Не словами.

Она нахмурилась.

— Знаешь что, Ник, ты сам делаешь необоснованные предположения. Может, Яссир хочет просто потолковать с Беннистером? Может, он хочет получить от него письменное признание и передать его в суд? Черт побери, может, он просто хочет помочь своей страховой компании избежать выплаты миллиона баксов! А может, ему надо просто поставить Беннистера на колени и высечь его. Ник, я, право, не знаю, что у него на уме.

— Но он сумасшедший! Он не может объявить экономическую войну целой стране!

— Конечно может! Отели, химические заводы, компьютеры, капиталовложения, нефть, суда. По-моему, на его предприятиях в Британии занято около тридцати тысяч рабочих. Конечно, это капля в море, но ведь есть еще и субподрядчики. Кстати, а почему тебя так волнует безработица?

— Ради Бога! — Ее бестактность бесила меня.

— Ник, — дотронулась Джилл-Бет до моей руки. — Он очень, очень рассержен.

— Но у него нет ни малейших доказательств!

— А их и не может быть при идеальном убийстве.

Я потягивал виски.

— А в кого она все-таки была влюблена?

— Это известно только Всевышнему. — Джилл-Бет пожала плечами. — Чарли либо сам не знает, либо не хочет сказать.

— Но это же часть его доказательств! — возмутился я. — Какая-то любовная интрига, о которой никто ничего толком не знает, погодная карта, которая ни черта не говорит о состоянии моря, да слабая вероятность того, что на ней не было страховочного ремня! И это все, Джилл-Бет! И на такой зыбкой почве он осмеливается утверждать, что это — убийство?

— Ты прав, Ник.

— В это невозможно поверить!

Джилл-Бет помешивала свой коктейль палочкой в виде омара.

— Я работаю на Кассули, и поэтому от меня ждут, что я буду верить в то, во что он захочет, но если честно... — Она устремила взгляд в потолок, задрапированный сетью. — Да, я думаю, это убийство. Я имею в виду, кто знает? Беннистер не хочет развода, но везде шляется с этой новой блондинкой. Он знает, что в случае чего Надежна напустит на него налоговую инспекцию, вот он и толкает ее за борт далеко в море. Я могу назвать это идеальным убийством.

— Да это не я живу в ла-ла мире, — заметил я с горечью. — А при чем тут мятущиеся души и призраки?

Джилл-Бет улыбнулась.

— Ла-ла мир, Ник, это там, где все просто, где добродетель всегда торжествует и где правит честь, а это не ла-ла мир. Ты имеешь дело с очень озлобленным и очень расстроенным человеком, который к тому же еще и жаждет справедливости. У него только двое детей: один калека, другая погибла, а больше детей у него не будет.

— А почему у него не будет больше детей? — поинтересовался я.

Джилл-Бет заказала себе еще порцию.

— У Дороти рак. Она медленно умирает.

— О Господи! — вздрогнул я.

— Яссир ее очень любит. Он вложил шестнадцать миллионов в онкологические исследования. Ты тоже скажешь, что это сумасшествие?

— Нет.

— В штате Юта он построил для нее целый исследовательский центр. Он где-то вычитал, что в этом штате самый низкий процент заболеваемости раком в Америке. — Пожав плечами, она дала понять, что Кассули уже не в силах спасти свою жену. — Яссир не сумасшедший, Ник, он просто решительный. Черт побери, у него теперь остался только сын, а ты видел Чарли.

— Он какой-то мрачный, — заметил я.

— Ты имеешь в виду — витающий в облаках?

Прошло несколько секунд, прежде чем я понял ее намек.

— Наркотики? — недоверчиво спросил я.

— Да, наркотики, хоть он и старается скрыть это от отца. — Она поболтала палочкой в бокале. — Люди завидуют Кассули, потому что он богат, но у него разрушена семья, и он хочет отомстить.

Я взглянул на Джилл-Бет и подумал — вот действительно стопроцентная американка, со сверкающими глазами, твердым выражением лица и блестящими волосами. И вдруг меня осенило — ведь она, наверное, очень похожа на Надежну. И такая прелестная девушка смотрит на убийство сквозь пальцы. Конечно, она это отрицает, но я был уверен, что Кассули замышлял именно убийство.

— А если я пойду в полицию? А вдруг я скажу им, что вы пытаетесь вовлечь меня в пиратские действия на море? Или даже в убийство?

— Попробуй, — бодро ответила она.

— Они поверят мне, — сказал я, без особой, впрочем, уверенности. — А сколько еще таких «негров» вы сюда приглашали?

— Много.

— Я могу доказать, что ты организовала мою поездку сюда.

— За твой билет платили наличными. В крайнем случае я скажу, что мы познакомились в Девоне и ты последовал за мной, очарованный моей красотой. Ты не первый, кто пытается меня уличить. — Джилл-Бет ухмыльнулась. — Кстати, я уполномочена увеличить предложенную тебе сумму до четырехсот тысяч. Сто тысяч наличными сразу же по получении твоего согласия, остальное — когда дело будет сделано. Причем мы можем выплатить в любой валюте.

— Я вам не помощник. Вернувшись в Англию, я спрячу «Сикоракс» куда-нибудь подальше и от Беннистера, и от тебя.

Джилл-Бет не обратила на мои слова никакого внимания.

— Я скоро приеду в Англию, Ник, и свяжусь с тобой, хорошо?

— Ты меня не найдешь.

Она дотронулась до моей руки.

— Не будь колючкой, Ник. Благородство умерло вместе с Надежной. Оставайся с Беннистером, скажи ему, что поведешь его яхту, а заодно купи себе калькулятор, который умеет считать до четырехсот кусков. — Она опять взяла меню. — Ты голоден?

Я отрицательно покачал головой.

— Хорошо. — Джилл-Бет соскользнула с высокого стула, оставив свой бокал нетронутым. — Когда мы встретимся, Ник, при мне будут сто тысяч долларов. А если я тебя не найду, то пусть британские рабочие прощаются со своими рабочими местами. Счастливого пути.

Когда она была уже в дверях, я окликнул ее.

— Но почему я, Джилл-Бет?

Она помолчала.

— Потому что ты — там, Ник, там, — снова улыбнулась, послала мне воздушный поцелуй и исчезла.

Я чувствовал себя, как царевна-лягушка, которую поцеловали, а она все равно осталась лягушкой. Короче говоря, дураком и по уши в проблемах.

Достопочтенный Джон Макинз, член парламента, делал вид, что ничуть не шокирован тем, что завтракает в обществе бывшего мужа своей жены. Правда, для нашей встречи он выбрал самый непрестижный клуб в Вест-Энде.

— А я-то считал, что ты — член клуба «Уайт», — поддел его я.

— Здесь неплохая кухня, — не моргнув глазом, отпарировал он и ткнул вилкой в потолок. — Забавное место, не правда ли?

— Да, животики надорвешь. Как там Мелисса?

— Прекрасно, спасибо. — Он помолчал. — Скорее всего, я не скажу ей, что мы завтракали вместе.

— Не беспокойся, я тоже не скажу.

Достопочтенный Джон взглянул на меня с благодарной улыбкой:

— Ты только не подумай, Ник, что она плохо к тебе относится. Ничего подобного.

— Но она может вообразить, что мы тут обсуждаем какие-нибудь грязные секреты?

— Да, что-то в этом роде. — Достопочтенный Джон выглядел каким-то хмурым, да оно и понятно — ведь не каждый день тебе звонят из Хитроу и заявляют, что крупный иностранный промышленник намеревается объявить экономическую войну твоей стране. Достопочтенный Джон оторвал кусочек от подгоревшей булочки и намазал его толстым слоем масла. — Ну, как Америка?

— Жарко, солнечно, деловито.

— Понятно. — Он раздумывал над картой вин, а мне порекомендовал взять барашка, что я и сделал. Затем я выслушал длинный и бессвязный рассказ об огороде его матери и о том, что ему нужен искусный каменщик для реставрации кладки времен Тюдоров. Упоминаний о Яссире Кассули достопочтенный Джон старательно избегал. Еще когда мы разговаривали по телефону, он лез из кожи, чтобы уйти от этой темы. Но как только я пригрозил, что сообщу обо всем в газеты на Флит-стрит, он тут же предложил мне позавтракать вместе. За столом он интересовался делами в Девоне, погодой в Америке, моим здоровьем и тем, понравился ли мне барашек.

— Кошачьи консервы лучше.

— Это блюдо — их гордость, — обиделся он.

— Расскажи мне о Кассули, — решил я наконец перейти к предмету нашей встречи.

— Ах... — Достопочтенный Джон воткнул вилку в кусок мяса и принялся энергично резать ножом хрящ. — Кассули обращался к правительству. Неофициально, разумеется, как частное лицо иностранного государства. Кассули не имеет дипломатического статуса, ты понимаешь?

— Но он богат. Итак, правительство ее величества выслушало его?

Достопочтенный Джон недовольно нахмурился, но утвердительно кивнул:

— Мы рады услужить влиятельным иностранцам, а почему бы и нет?

— Действительно.

Он все еще хмурился.

— Но мы в самом деле ничем не могли ему помочь.

— А что ему было нужно?

Достопочтенный Джон пожал плечами.

— Я думаю, он хотел, чтобы мы отдали Беннистера под суд, но для этого не было достаточных оснований, мотивов и причин.

— А погибшая женщина? — поинтересовался я.

Он покачал головой.

— Инцидент произошел в открытом море, вне наших или чьих-нибудь еще территориальных вод. Согласен, яхта зарегистрирована в Англии — вот почему дознание проводилось англичанами, но по заключению коронера, это был несчастный случай.

— А нельзя было провести повторное расследование, чтобы удовлетворить Кассули?

— Для этого нет никаких юридических оснований. Повторное расследование проводят, если обнаружились новые обстоятельства, а таковые отсутствовали.

— Но ходят слухи, — продолжал я, — что на следствии кое-кто солгал. Я слышал, что в момент гибели Надежны на палубе был Беннистер, а не Мульдер.

— Как ты сам говоришь, — осторожно заметил Джон, — это всего лишь слухи. Их недостаточно, чтобы начать новые процессуальные действия.

— Но этот вопрос хотя бы рассматривался? — настаивал я.

— Честно говоря, не знаю.

Следовательно, правительство несерьезно отнеслось к идее возобновления следствия и устранилось от ответственности по причине недостаточности доказательств.

— Так Кассули угрожал вам? — обвиняюще спросил я.

Джон слегка улыбнулся, но улыбка была ледяная.

— Никто не в состоянии угрожать правительству.

— Он сказал мне, что заберет из Британии все свои контракты и капиталы, а после этого убедит своих знакомых предпринимателей последовать его примеру. Это не очень хорошо отразится на безработице.

Достопочтенный Джон сосредоточенно жевал, однако решил, что пришло время и ему немного приоткрыть карты.

— Ник, ты не первый, кто приносит нам это известие. Кассули объявит экономическую блокаду Британии? — Нахмурившись, он извлек из мяса длинную жилу и торопливо уложил ее на край тарелки. — Ник, я могу надеяться, что ты не передашь наш разговор репортерам? Правительству это не понравится.

Я пропустил его замечание мимо ушей.

— Может ли Кассули действительно причинить нам вред?

Достопочтенный Джон откинулся на спинку стула и в течение нескольких секунд рассматривал крашеный потолок. Затем наклонился вперед:

— Может. Но не настолько серьезный, как он думает. Да, он способен вызвать в стране трудности. Может подорвать доверие к нам как раз в тот момент, когда мы делаем все возможное, чтобы привлечь в экономику иностранный капитал, но не более того.

— А каковы будут последствия?

— Мы переживем это, — произнес он без особого энтузиазма. — Безработица — это хуже. Если все контракты Кассули перейдут к Германии, Ирландии или Испании, мы их больше не увидим, а ведь большинство из них должны были бы оживить промышленность, к чему мы и стремимся.

— Значит, он все-таки может навредить нам, — настаивал я.

— Скорее, слегка смутить, — упорствовал он.

— Так что мне делать?

Достопочтенный Джон, как и многие политики, не выносил вопросов в лоб, потому что они требовали столь же прямых ответов.

— Я не могу тебе ничего посоветовать, — натянуто проговорил он. — Я рядовой член парламента, понимаешь?

— Ради Бога, Джон! Ведь ты уже все обговорил! Как только я позвонил тебе, ты наверняка тут же побежал в министерство промышленности или куда-то там еще и передал им наш разговор!

— Возможно, я упомянул о нем постоянному секретарю, — осторожно ответил он, а правда заключалась в том, что правительство забегало, как ошпаренная кошка, отчасти потому, что боялось Кассули, но еще больше опасаясь, как бы я не выложил всю эту банку с гнилыми червями на Флит-стрит.

— Что же мне делать? — повторил я свой вопрос.

С благоразумным видом Джон Макинз крутил в руках стакан с белым вином.

— А сам ты как считаешь, Ник?

— Если б я знал, что делать, я бы у тебя не спрашивал. Я узнаю, что какой-то псих угрожает Британии экономической войной, если я не помогу ему превратить Энтони Беннистера в пищу для рыб. Не кажется ли тебе, что это в большей степени дело правительства, нежели мое?

— В пищу для рыб?

Я знал, что в случае необходимости достопочтенный Джон может быть потрясающе тупым.

— От меня требуется убрать его, Джон. Пришить этого ублюдка.

Мои слова явно причинили ему боль.

— И Кассули это сказал?

— Не совсем так, но, с другой стороны, чего он еще может хотеть? Я должен привести катер «Лолли-поп» в пункт quot;хquot;, обозначенный на карте. И что, по-твоему, нас там ожидает? Русалки?

— Но я должен заметить, что не слышал ни о каком убийстве. Насколько мне известно, Кассули хочет только помешать Беннистеру выиграть в Сен-Пьере.

— Не говори красиво, Джон. Этот ублюдок не замышляет ничего хорошего. Может, мне пойти и рассказать обо всем на Флит-стрит? Кто-нибудь да обязательно заинтересуется, а мой кусок бронзы этому поможет.

— Я боюсь, они с жадностью набросятся на твою историю. Ничто так не возбуждает прессу, как возможность навредить нашим отношениям с Соединенными Штатами. — Он беспомощно воззрился на меня.

— Но тогда, Бога ради, поддержи меня! Скажи мне, что правительство занимается этой проблемой. Разве у тебя нет друзей в Вашингтоне, которые могли бы прочистить Кассули мозги?

— При его денежных вливаниях в конгресс это невозможно, — пожал он плечами. — Кроме того, ты забываешь, что в открытую Кассули никому не угрожал. Он, как бы это сказать получше, только намекал. В основном через посредников вроде тебя. Кассули, конечно, свои угрозы отрицает, но правительство вынуждено принимать их всерьез.

— Ну так проведите это чертово повторное расследование, почему вы так упрямитесь?

— Потому что, несмотря на визжание левой прессы, правительство не контролирует судебную власть. Новое расследование может быть проведено только при условии наличия свежих фактов. А их нет. Так что мы должны обратиться к тебе...

— Стоп! — сказал я. — Вот ты и проговорился. Я не собираюсь помогать Кассули, потому что меня не прельщает перспектива оказаться в тюряге, как мой папаша. А сделаю я вот что — вернусь в Девон, и если эта чертова любовница Беннистера еще не поперла мою яхту, я отбуксирую ее в какое-нибудь прелестное укромное место и там займусь ее оснасткой. Тем временем люди будут терять работу, но меня в этом не вините. Свой долг перед родиной я уже исполнил, и доказательство тому — моя спина. И пусть Мелисса не пытается меня искать, потому что я исчезну. В банке лежит распоряжение об оплате обучения детей, а других денег у меня нет, так что ее поиски в любом случае теряют смысл. Ты передашь ей это, Джон? Скажи ей, черт побери, что я банкрот!

— Ник, Ник, Ник! — Достопочтенный Джон протянул мне руку. — Конечно, мы не просим тебя брать на себя всю ответственность за сложившуюся ситуацию.

— Да что ты?

Он сделал знак официанту.

— Я повторяю: я не член правительства...

— Но все же...

— ...Но, как мне кажется, я смогу предположить, как рассуждает правительство. Честно говоря, Ник, нам бы не хотелось, чтобы Кассули угрожал нам. По-моему, это вполне справедливо и к тому же разумно. Но, как я уже говорил, угрозы эти в открытую не произносятся, а нам надо знать намного больше об их причинах. Твоя информация очень ценная, но нам необходимо больше. Например, реальна ли эта угроза? Ты понял меня?

— На твой первый вопрос я отвечаю «да», а на второй — «нет».

Он избегал смотреть на меня.

— Я хочу дать тебе понять, что правительство будет благодарно, очень благодарно тебе, если ты будешь и далее держать нас в курсе относительно намерений Кассули. Ничего больше. Только информировать.

— А какова будет благодарность правительства? — передразнил я его манеру выражаться.

Достопочтенный Джон усмехнулся.

— Не думаю, что тут имеется в виду денежное вознаграждение. Давай просто сойдемся на том, что мы будет молчаливо отмечать и одобрять твой патриотизм.

— Черт побери! — Я дождался, чтобы он взглянул на меня. — Вы хотите, чтобы я был с Кассули, так, что ли?

— Мы хотим, чтобы ты информировал нас. Через меня. Хотя, естественно, я буду отрицать, что такая просьба носит официальный характер. Все это сугубо в частном порядке.

— Но единственная возможность наблюдать за Кассули — это согласиться на его план, так? Я помогу ему, а правительство будет очень благодарно в весьма туманной форме. Так?

Достопочтенный Джон какое-то время обдумывал мои слова, а потом кивнул:

— Да, я думаю, именно так. Но ты ведь хочешь вернуть свою яхту? Это поможет тебе осуществить свою мечту.

Все было изложено крайне деликатно. Кассули оправдывал месть справедливым гневом. Достопочтенный Джон руководствовался целесообразностью. А я был инструментом.

— А почему бы мне просто не пойти в полицию? — спросил я.

Он скупо улыбнулся.

— Потому что ты увидишь, что этот вопрос вне их компетенции.

— Ты имеешь в виду указания правительства?

— Разумеется.

Я вспомнил о Гарри Эбботе. Он был внимателен ко мне и советовал держаться подальше от беды, то есть не соглашаться сопровождать судно, которое везет купца мимо минного поля. Неожиданно мне пришло в голову, что задачей Эббота и было направить Беннистера на мины.

— Ну ты и жук! — Я пристально посмотрел на Джона. — А ты веришь, что Беннистер убил свою жену?

— Я думаю, беспринципно делать какие-либо умозаключения.

— Если ты так жаждешь его смерти, — жестко проговорил я, — то почему же не используешь своих головорезов? Или, может, ты станешь убеждать меня, что те парни, которые исчезли из моего полка, ушли в монастырь?

— Наши головорезы, — ответил он с обидой в голосе, — не держат свои катера на лужайке у Беннистера и не имеют чести быть с ним знакомы.

— Ты можешь представить их, — с готовностью заметил я. — Мне показалось, Беннистер — твой приятель.

— Скорее, Мелиссы, — произнося эти слова, достопочтенный Джон потупил взгляд.

Бедняга, подумал я.

— Правда? А я и не знал.

Он сделал неудачную попытку скрыть облегчение.

— Не то чтобы они близко знакомы, но у нее больше времени на светские развлечения, чем у меня.

Он имел в виду, что у нее больше времени на то, чтобы проводить время в чужой постели. Мелисса сделала и меня, и достопочтенного Джона рогоносцами.

— Итак, правительство, — ушел я от этой скользкой темы, — будет очень признательно, если я помогу убить Тони, друга Мелиссы, и ты, самым окольным путем, пытаешься внушить мне, что полиция закроет на это глаза.

— Ты можешь трактовать мои слова, как тебе заблагорассудится, Ник, но повторяю, что я полностью отрицаю возможность вменить мне в вину заговор с целью убийства. Все, что я могу сказать тебе сейчас, и к тому же неофициально, так это то, что было бы желательно, чтобы ты оказал помощь крупному промышленнику, который мог бы дать Британии еще больше капиталов и рабочих мест.

— Так это пообещал вам Кассули? Рабочие места?

От этих слов его передернуло.

— Не будь смешным, Ник.

— Человек зол как шляпник. Он несет всякую чушь о неуспокоившихся душах. Возможно, он беседует со своей дочерью на спиритических сеансах!

— Разве сумасшествие — профессиональная болезнь шляпников? Что-то я не слышал. — Джон глянул на часы. — О Боже! Неужели уже столько времени! Итак, Ник?..

— Джон?

— Ни слова прессе, будь человеком.

Он заплатил и удалился. Я обратился к правительству за помощью, но был послан. И я сделал то, что они просили не делать ни в коем случае. Я позвонил на Флит-стрит.

В пабе дурно пахло, он был грязным и куда дороже, чем в Девоне. Зато находился рядом с редакциями — вот почему Мики Хардинг предложил встретиться именно здесь. Хардинг был репортером, одним из тех, что прошагали с моим батальоном все фолклендские дороги. Солдаты прозвали его «Маус».

Маус бухнул на стол четыре пинты эля, по паре на нос.

— Ник, ты выглядишь ужасно.

— Спасибо.

— Никогда не думал, что увижу тебя снова.

— Ты мог бы навестить меня в больнице.

— Не говори глупости. Кто, как не я, провел столько часов у тебя под дверью? Но ты же велел никого не пускать! В чем дело? Или мы не так пахнем? Твое здоровье! — Он выхлебал большую часть первой пинты. — Видел твою уродскую физиономию в газетах. Кто тебя так отделал?

— Приятель Энтони Беннистера. Южноафриканец.

— Ну-ну. — Он с интересом смотрел на меня, чуя, что здесь что-то есть.

— Но ты не должен об этом писать, — торопливо добавил я, — иначе я потеряю яхту.

Он закрыл глаза и негодующе прищелкнул пальцами, а затем победно взглянул на меня:

— quot;Сикораксquot;, правильно?

— Точно.

— Три года прошло, а я не забыл. — Я вспомнил, как при каждом удобном случае Мики Маус похвалялся своей памятью. — Господи помилуй, — продолжал он, — да ты же всех достал с этой чертовой яхтой. Как она, на плаву?

— Только-только.

— А как случилось, что ты ее потерял, и при чем здесь приятель Беннистера?

— Мне нужны деньги Беннистера, чтобы привести «Сикоракс» в порядок.

Мики одарил меня долгим и недоверчивым взглядом.

— Если я правильно помню, а так оно и есть, мы, налогоплательщики, выплатили по сто тысяч фунтов тем, кто был тяжело ранен на Фолклендах. Разве ты не получил этих денег?

— Меня взяли за горло при разводе.

— Черт побери, всю сотню тысяч?

— Почти всю.

— О Господи! Да тебе, пожалуй, нужна сиделка, а не газетный репортер. Ну же, расскажи мне обо всем.

И я рассказал ему о «Сикоракс», и о Беннистере, и о Джилл-Бет, и о Кассули, и о достопочтенном Джоне. Я рассказал ему абсолютно все. И о том, как меня заманили к Кассули и какие в результате этого возникли проблемы. И еще о том, что я хотел помешать Кассули, и не потому, что хорошо отношусь к Беннистеру, а потому, что нельзя сидеть сложа руки, если существует угроза такой безработицы. Это уже был вопрос любви к родине. Мики скривился, когда я произнес эти слова.

— А почему ты пришел сюда? — спросил он. — Ясно, что это чертово правительство будет довольно, если Беннистера пришибут, рабочие места сохранятся, а у тебя останется твое судно. Зачем я тебе понадобился?

— Потому что нет доказательств, что Беннистер действительно убил свою жену.

— А! Так ты хочешь к тому же быть благородным? — сказал он с дружеской усмешкой. Закурив, он уставился в потолок, черный от сигаретного дыма.

Мики был крупный мужчина с потрепанным лицом, острый на язык и подозрительный, как куница. На первый взгляд он производил впечатление человека, утратившего вкус к жизни, но при этом все замечал, все слышал и мало чему верил. Вот и сейчас его лицо выражало сомнение. — Итак, мы имеем свидетельство сына осужденного британским правительством, с одной стороны, и одного из богатейших людей в мире — с другой.

— Да, что-то в этом роде.

— Конечно, медаль сыграет свою роль... — Подумав, он добавил: — Но Кассули будет отрицать, что у вас был разговор.

— Полностью.

— А правительство заявит, что первый раз слышит о тебе?

— Точно.

— Ловко. — Мики опять помолчал и сделал несколько затяжек. — Как ты думаешь, насколько вероятно, что это сделал Беннистер?

— Черт его знает! Здесь проблема идеального убийства, причем настолько идеального, что нельзя даже сказать, убийство ли это.

— Но если мы будем утверждать, что это все-таки убийство, или хотя бы намекнем на это, Беннистер тут же подаст исковое заявление в суд.

— Подаст ли?

— А как же? Такое заявление не стоит ни гроша и к тому же не облагается налогом. — Он покачал головой. — Просто невозможно доказать, что он убил свою жену, так ведь?

— Нет.

— Он пристукнет тебя идеально, — с восхищением сказал Мики, — и это куда дешевле, чем просто убийство. — Он закурил новую сигарету. — Ну что ж, я возьмусь за это прелестное маленькое дельце, где действуют вонючий богатый янки с восточным именем, британский ублюдок-убийца, трусливое правительство, герой войны с медным задом и труп с большими сиськами. Как раз для бедного грубого скандалиста вроде меня. Твое здоровье, Ник!

— Так ты поможешь мне? — У меня гора свалилась с плеч оттого, что я больше не был один между молотом и наковальней. Если британскому правительству наплевать на навязчивую идею Кассули, то пресса с удовольствием за нее ухватится. Угрозы этого психа не устоят перед гласностью, ибо он, конечно, не осмелится заявить во всеуслышание, что пытался шантажировать целую страну или вынашивал планы отмщения в открытом море. Пусть газеты расшевелят эту трясину, выпустив побольше смрада — глядишь, и расследование возобновят. А я в результате обрету желанный покой. Никогда бы не подумал, что получу помощь именно от тех, кого старательно избегал в течение двух лет!

— Я помогу тебе, Ник, — решительно заявил Мики. — Но мне нужны доказательства. — Размышляя, он сморщил лицо. — Эта Джилл-Бет Киров, как этот чертов балет, она приедет, чтобы узнать твой ответ?

— Она так сказала. Но я собираюсь завтра же перетащить яхту. Я не хочу, чтобы она меня нашла.

— Ты собираешься перетащить катер?

— Черт возьми, да. Беннистер угрожает опять забрать его себе — с меня этого уже хватит.

— Нет, — покачал головой Мики. — Нет, и еще раз нет. Не делай этого, Ник. Ты должен все оставить как есть. — Заметив недовольство на моем лице, он вздохнул. — Послушай, приятель. Если ты исчезнешь, американка не сможет с тобой переговорить, а мы не сможем получить никаких доказательств. А нет доказательств — нет и версии, нет даже чертова намека на нее.

— Но даже если мы с ней и поговорим, что это даст?

— Эх ты, молчаливый герой! Я подсоединю к тебе передатчик. Ты прикрепишь под рубашку радиомикрофон, пропустишь антенну через штаны, и твой дядя Мики будет все слышать и записывать на магнитофон.

— И ты сможешь это сделать?

— Разумеется. Правда, я должен буду получить у босса разрешение, но вообще-то мы часто этим пользуемся. Как ты думаешь, каким образом мы находим всех этих подставных полицейских и священников со странностями? От тебя, Ник, требуется только одно — выполнять все, что тебе скажут. Объясни Беннистеру, что ты с радостью станешь его штурманом. Передай Кассули, что горишь нетерпением заманить в ловушку Беннистера. Убеди их в своей преданности.

— Но я не хочу оставаться с Беннистером, — откровенно огорчился я. — Я ведь уже сказал им, что не стану больше участвовать в их дурацком фильме.

— А теперь скажи им обратное. Проглоти обиду. Скажи, что был не прав. — Мики говорил настойчиво и убедительно. Все его разочарование в жизни, казалось, улетучилось, когда он согласился на это дело. — Ты поступаешь так во имя родины и королевы. Ты спасаешь рабочие места. Ты отводишь опасность со стороны янки. Но это же не на всю жизнь. А когда должна появиться эта американка с сотней тысяч?

— Не знаю.

— Бьюсь об заклад, в течение месяца. Так ты остаешься в игре?

Ни Беннистеру, ни Кассули, ни даже достопочтенному Джону не удалось убедить меня, а у Мики это получилось с пол-оборота. И я согласился — но только до тех пор, пока мы не получим доказательства. А затем я ухожу от всех этих толстосумов, втянувших меня в свои грязные делишки.

— Конечно, мы заплатим тебе, — заметил Мики.

— Не нужно мне никаких денег.

Он покачал головой:

— Ник, ты настоящий олух «Круглого стола».

Но самое главное — я теперь был не один.

На следующее утро я поездом поехал в Девон. Шел дождь. «Уайлдтрек» либо вернулся в гавань Хамбл, либо ушел на тренировки — на реке его не было. «Мистика» тоже исчезла, скорее всего, ее забрал негодующий представитель французской фирмы, сдающей суда напрокат.

Зато «Сикоракс» по-прежнему стояла у моего причала. Никто ее не тронул, она была в полном порядке, и я облегченно вздохнул.

Хромая, я подошел к судну и забрался в кубрик. Пока меня не было, Джимми привернул по левому борту пластины с цепями и подготовил место для установки грот— и бизань-мачты. Я открыл замок, висевший на двери каюты, и перемахнул через фальшборт. Кольт лежал на том же месте, где я его спрятал, под мотором. Если у Мульдера хватило наглости обшарить «Мистику», то почему бы ему не обыскать и «Сикоракс»?

Я прошел по палубе, надеясь увидеть Джимми. Все вокруг было неподвижно, и только по воде плясали маленькие круги от дождя. На меня вдруг навалилась такая усталость, словно я не спал по крайней мере сутки. Я похлопал по крыше каюты, приговаривая, что скоро мы отправимся в плавание, вот только задержимся ненадолго, чтобы изловить шайку богатеев.

Ни пива, ни еды на «Сикоракс» не осталось, поэтому я устало побрел к дому, но дверь оказалась запертой. Значит, экономка куда-то ушла, но я знал, где она прячет запасной ключ. Я вошел в дом, выпил на кухне пива, закусив бутербродом, положил себе мяса и прошагал в большую гостиную. Подойдя к окну, я засмотрелся на дождь. Вверх по реке шел экскурсионный теплоход, и к его иллюминаторам прильнули туристы — они глазели на дом Беннистера. Экскурсовод в этот момент наверняка говорил им, что они проезжают мимо владений знаменитого Тони. Через пару недель сюда нахлынут толпы зевак, привлеченные скандальными разоблачениями в газетах. Хозяева этих теплоходов, должно быть, неплохо заработали, пока продолжался суд над моим отцом.

Хлопнула входная дверь, и я обернулся, ожидая увидеть экономку, спешащую на кухню, но вместо этого в гостиную вошла Анжела Уэстмакот и остановилась как вкопанная, явно не готовая встретить здесь меня.

— Добрый день, — сказал я.

— Я думала, ты ушел, — ехидно заметила она.

— Как раз об этом я и собирался поговорить, — ответил я.

— Что, деньги нужны? — В руках у нее была уйма пакетов с покупками. Прежде чем снять мокрый плащ, она сложила их на диван. — Так ты участвуешь в фильме или нет? — требовательно спросила Анжела.

— Думаю, мы могли бы закончить его, — промямлил я, верный данному Мики слову.

— А как мать? — резко бросила Анжела.

— Она крепкая старушка, — неопределенно ответил я, стыдясь своей заранее подготовленной лжи.

— Голос у нее был вполне нормальный, когда я разговаривала с ней. Сначала она очень удивилась, но потом сообщила, что ты в Далласе, однако в данный момент тебя нет дома. — Все это Анжела проговорила с убийственной иронией. — Я сказала, что перезвоню, но она просила не беспокоиться.

— Это так похоже на мою мать. Особенно учитывая, что она умирает.

— Ник Сендмен, ты ублюдок, ублюдок!

На меня ее оскорбления не действовали, ибо я больше не был в ее власти. За мной стояла газета Мики. Я отвернулся и стал смотреть, как по стеклу стекают капли дождя. Низкие облака почти касались склона противоположного холма, и я подумал, что к вечеру на болота спустится туман. Господи, скорей бы уже приезжала Джилл-Бет, чтобы закончить эту дурацкую эпопею и расплеваться со всеми этими избалованными себялюбивыми параноиками!

Я вздрогнул, услышав за спиной всхлипывание, и, обернувшись, увидел, что Анжела плачет. Она стояла у дальнего конца длинного окна, по ее лицу текли слезы, а худенькие плечи мелко вздрагивали. При виде этой картины во мне смешались два чувства — смятение и смущение. Заметив, что я наблюдаю за ней, Анжела в гневе отвернулась.

— Все, что мне нужно, — проговорила она между всхлипываниями, — так это сделать хороший, достойный фильм.

— Надо заметить, что для этого ты используешь довольно странные методы, — с горечью произнес я.

— А вся моя работа — словно плавание в патоке! — Она как будто не слышала моих слов. — Что бы я ни сделала, все вам не так. Ты принципиально против всего, что я делаю, Мэттью со своей съемочной группой — те вообще меня ненавидят. Ты тоже ненавидишь меня!

— Это неправда.

— quot;Медузаquot;? — Анжела ждала ответа, но я молчал — мне нечего было сказать. — Ник, разве ты не понимаешь, что у нас может выйти хороший фильм? Неужели ты хотя бы на секунду не можешь об этом подумать?

— Настолько хороший, что можно меня шантажировать? Никаких поставок, пока я не сделаю то, чего ты хочешь? А если я не пляшу под твою дудку, ты грозишься забрать у меня яхту?

— Ради Бога! Да если на тебя не нажать, ты пальцем о палец не ударишь! — возразила она сквозь слезы. Анжела все еще плакала, но ее лицо уже не было таким трогательным. — Ты упрям, как осел! А эта чертова съемочная группа больше занимается чтением профсоюзных постановлений, чем съемками фильма. Мэттью их боится, ты легкомыслен, а я, Ник, связана обязательствами! Компания выделила мне деньги, людей, оговорила сроки, а я даже не уверена, смогу ли вообще закончить фильм! Я не знаю, где ты проводишь половину времени! А если я тебя все-таки нахожу и хочу поговорить с тобой, ты смотришь на меня, как на какую-то бульварную девку! — Было впечатление, что у нее внутри лопнула какая-то мощная пружина. Ей меньше всего хотелось, чтобы ее видели в таком состоянии, и она пыталась побороть в себе эти унизительные страдания, но не могла и продолжала всхлипывать. Нашарив сумочку, Анжела трясущимися руками вынула оттуда пачку сигарет, но из-за неловкости рассыпала ее по ковру. Выругавшись, она подняла одну и закурила. — Я дала себе слово бросить курить, — жалобно объяснила она, — но как я могу его сдержать, если меня окружают одни ублюдки? Да еще Тони...

— А с ним-то что не так?

— Он боится тебя — вот что с ним не так! Он сам никогда не скажет, что от тебя требуется, вместо него всегда говорю я. Опять я! Мы так чертовски ленивы и мы такие сложные! А я так чертовски устала от всего этого! — Теперь она рыдала навзрыд. — Господи, как я устала!

Я подошел к ней.

— Это правда хороший фильм?

— Да! — всхлипнула она. — Черт тебя побери, да! Это, можно сказать, честный фильм, но в тебе столько дерьма, что ты даже не хочешь посмотреть его!

— Ну, дьявольщина... — Я наступил на рассыпанные сигареты. — Я не знал! — Я положил руки ей на плечи и повернул ее к себе. Анжела не сопротивлялась. Я отобрал у нее сигарету и бросил в бассейн. — Прости меня.

— Прости и ты меня, — проговорила она между всхлипываниями, уткнувшись в мой грязный свитер. — Черт возьми, я не хотела, чтобы это случилось. — Она не пыталась от меня отстраниться.

— А я хотел, — заявил я. С самого начала я мечтал, чтобы это случилось, и именно таким дождливым днем. И теперь все запуталось окончательно.

Дождь лил весь день, весь вечер и, насколько я мог заметить, всю ночь.

Анжела рассказывала о своем детстве в Мидленде, о своей многоуважаемой матушке, о своем отце, баптистском священнике, и о своем университете, и еще о том, как она участвовала в демонстрациях за запрещение атомного оружия, спасение китов и официальную продажу марихуаны.

— Тогда это считалось нормальным, — задумчиво произнесла она.

— Твой отец тоже так думал?

— Он выступал за спасение китов. — Анжела улыбнулась. — Бедный папочка.

— Бедный?

— Он так хотел, чтобы я стала учительницей в воскресной школе, вышла замуж и родила двойню.

А вместо этого она встретила речистого мужика, старше ее в два раза, который заявил, что руководит летней радиостанцией, чьи программы рассчитаны на английских туристов, путешествующих по Средиземноморью. Анжела бросила университет и, не доучившись всего год, вылетела на юг, где обнаружила, что станция обанкротилась.

— Но он хотел от меня совсем другого.

— Чего же?

Она повернула голову, чтобы посмотреть на меня:

— А ты как думаешь?

— Твою застенчивую и мягкую душу?

Анжела выпустила дым в потолок.

— Он всегда говорил, что самое лучшее во мне — ноги.

— Ноги у тебя бесподобные.

Она подняла одну и критически ее осмотрела:

— И правда, неплохие.

— Сойдут.

Тогда, использовав бланк уже несуществующей станции, она нашла себе работу на настоящей радиостанции в Австралии.

— Беспримерное нахальство, — вспоминала она, — потому что я совсем ничего не умела. Но я и там вышла сухой из воды.

— Опять ноги?

Анжела кивнула.

— Да, они. Не дай Бог быть уродиной. — Она задумалась над своими словами и нахмурилась: — Но мне всегда было немного обидно, ведь никогда не поймешь, берут меня за мои способности или за внешность. Ну, ты понимаешь, о чем я?

— У меня обычно тоже такая проблема, — засмеялся я, подумав про себя, что своим стремлением сделать хороший фильм Анжела частично ответила на этот вопрос. Ей во что бы то ни стало нужно было доказать, что она ничуть не хуже умных, но некрасивых людей.

Тем не менее красотой своей Анжела пользовалась вовсю. Она перешла с радиостанции в основную ТВ-компанию. Там она и познакомилась с Беннистером, который как раз снимал в Австралии фильм. Он пообещал, что, если она когда-нибудь вернется в Англию, он возьмет ее в свою программу.

— И я вернулась.

— Только из-за него?

Анжела пожала плечами:

— Я хотела работать на английском телевидении и заодно вернуться домой.

— А Беннистер был платой за это?

Она взглянула на меня.

— Он мне нравился. Правда.

— Почему?

— Не знаю. — Она затушила сигарету и перекатилась на мою левую руку. Я привлек ее к себе, а она тесно прижалась бедром к моему бедру. — Мы с ним чем-то похожи.

— Неужели у него тоже красивые ноги? — удивился я.

— Тони легкоранимый. Он профессионал, но вне работы очень не уверен в себе, ты, наверное, заметил? Поэтому он пользуется своей популярностью как маской.

— Он слабак, — уточнил я.

— Тебе легко так говорить, ты сильный.

— Посмотрела бы ты на меня в телефонной будке! Влетаю, вжик-вжик, трах-трах, и тут же выскакиваю в трусах поверх брюк.

Анжела засмеялась.

— Тони вбил себе в голову, что никому не нравится. Вот и стремится всем угодить. Со стороны может показаться, что Беннистер удачливый и самоуверенный, на самом же деле Тони вечно боится и всегда соглашается со всем, что ему скажет любой наглец, потому что хочет произвести хорошее впечатление. Вот почему ему на телевидении самое место. Понимаешь, он привлекает людей, к тому же у него приятная внешность. — Последние слова она произнесла как бы в защиту.

— У него начинает расти брюшко, — лениво заметил я.

— Это из-за того, что он забросил спорт. Он покупает тренажеры, но ими не пользуется.

— А когда вы познакомились, он уже был женат?

Анжела кивнула, но ничего не добавила.

Мы лежали, прислушиваясь к шелесту дождя. Я взял прядь ее волос и положил к себе на грудь. Наконец я нарушил молчание:

— А ты бы вышла за него замуж?

— Если бы он захотел, то да.

— А он хочет?

— Наверное. — Анжела провела пальцем по шраму на моем плече. Пальцы у нее были тонкие, длинные. — Вообще-то для Тони предпочтительнее кто-нибудь вроде Мелиссы, с положением в обществе. Хотя, вполне возможно, и я подойду. Я знаю свое дело, а для его карьеры это важно. Мне кажется, он опасается, как бы меня не переманили конкуренты...

— Ты его любишь?

Она задумалась. Потом отрицательно покачала головой.

— Тогда зачем тебе выходить за него?

— Потому что... — Анжела снова замолчала.

— Почему? — настаивал я.

— Потому что, мне кажется, мы подходим друг другу. — Она говорила медленно, как ребенок, старающийся запомнить трудный урок. — Потому что он преуспевающий, а я помогу ему обрести уверенность при встречах с людьми, которые, как он думает, его презирают. Например, с тобой.

— Может, это оттого, что он такой жалкий?

В наказание она отняла свои волосы.

— Тони вовсе не жалкий. Просто он чувствует себя легко, только когда на него направлены телекамеры.

— У вас будет прекрасная семейная жизнь, — угрюмо заметил я, — с телекамерами, следующими за вами повсюду.

— Может, мне удастся его переделать, — проговорила Анжела. — Ему бы хотелось стать похожим на тебя.

— Стать таким же нищим?

— Он завидует тебе. Он мечтал быть солдатом.

Жмурясь от удовольствия, я поглаживал ее голую спину.

— Мне кажется, поэтому ему нравится Фанни, — продолжала Анжела. — Фанни — крутой.

— Это точно.

— И раз такие парни его уважают, Тони как бы ощущает себя таким же крутым. — Она пожала плечами. — Может, со временем, когда его признает нужное количество людей, он станет сильным?

Мне такой способ казался странным.

— Ты сильная, — заметил я.

— Я редко плачу, — объяснила Анжела, — да и не люблю этого занятия.

Она надолго замолчала. Над рекой раздавались пронзительные крики чаек.

— Но есть еще кое-что, — наконец продолжила она. — у Тони нет близких друзей, а ему хотелось бы иметь одного, но очень близкого друга. Не меня, да и вообще не женщину, а какого-нибудь парня, с которым Тони мог бы быть честным до конца.

— Друзей найти труднее, чем любовниц, — заметил я.

— Ник, а у тебя есть друзья?

— Да, — ответил я после секундного размышления. — Много.

— А у Тони их нет. Да и у меня тоже, честно говоря. И если мы поженимся, я буду чувствовать себя защищенной.

— Защищенной?

Анжела приподнялась на локте и поцеловала меня в щеку.

— Ну да, в безопасности.

— Не понимаю.

— За мной вечно бегают мужики. А сейчас, когда всем известно, что я принадлежу Тони, меня оставили в покое.

— Принадлежишь?

— У него очень развито чувство собственности, — произнесла она слегка извиняющимся тоном и устремила взгляд в потолок. — Он хочет, чтобы я бросила работу, когда мы поженимся.

— А сама ты этого хочешь?

— Ну, если я останусь, это будет нечестно по отношению к другим, так ведь? Все скажут, что я отхватила самый лакомый кусочек, потому что я — жена Тони. — Мне пришло в голову, что люди уже так думают, независимо от того, есть ли на ней обручальное кольцо. — К тому же я избавлюсь от денежных проблем. Я перееду сюда и смогу видеть тебя всякий раз, когда ты будешь возвращаться на «Сикоракс» к своему причалу. Неплохо, правда?

Да, большой путь лежит от дома баптистского священника где-то в глуши Мидленда до огромного особняка над рекой в Девоне.

— Может, это будет и неплохо, — произнес я, — но вот хорошо ли?

— Это романтический вопрос.

— А я и есть романтик. Я влюблен в любовь.

— Ну и дурак. — Прижавшись ко мне, Анжела удобно свернулась клубочком, а дождь в это время вовсю барабанил по окнам. Дул северный ветер, и я представил себе, как в такую погоду крошечные яхты пробиваются через волны, вздымающиеся на отмелях, к долгожданному убежищу. Моя подруга все еще пребывала в мыслях о любви и изменах: — Тони мне изменяет, теперь и я неверна ему, да?

— Он разозлится, если узнает?

Анжела кивнула.

— Он страшно разозлится и будет чувствовать себя уязвленным. Всю дорогу он мне изменял, но ему и в голову не приходит, что мне может быть больно. — Она пожала плечами. — Тони ужасно гордый, ужасно. И мне кажется, поэтому он и сделает мне предложение.

— Поскольку считает, что ты будешь ему верна?

— И еще потому, что я могу служить украшением. — Она повернула голову, чтобы увидеть мою реакцию.

Я поцеловал ее в лоб:

— Ты и в самом деле украшение. Как только я увидел тебя, сразу же подумал: «Черт возьми, вот это украшение!» Это была страсть с первого взгляда.

— Правда?

Я удивился, что для нее это так неожиданно.

— Да, — мягко ответил я. — Правда.

Анжела улыбнулась.

— Ты был таким суровым и на всех наводил страх. Помню, я все время была начеку. Я даже представить себе не могла, что ты мне понравишься, и думала: вот этот человек ненавидит меня.

— Я мечтал о тебе, — возразил я, — но в то же время и боялся, потому что считал, что на телевидении работают одни только умные и обаятельные.

— Так оно и есть, — лукаво ответила она и опять вернулась к своим баранам: — Для Тони очень важно, чтобы жена была красива. Для него супруга — все равно что машина или дом, ты понимаешь? Чтобы произвести впечатление. Это тоже помогает в его работе.

— А вдруг ему захочется сменить жену на юную манекенщицу, что тогда?

— Алименты, — не задумываясь, ответила Анжела. — Лучший подарок для любой девушки.

Довольно долго мы лежали молча. На реке застрекотал подвесной мотор, словно кто-то стремительно мчался, невзирая на ливень, к кафе. Анжела задремала. Рот ее приоткрылся, и прядка светлых волос подрагивала в такт ее дыханию. Лежа в моих объятиях, она казалась такой юной и невинной. Днем она выплакала весь свой накопившийся гнев, а соединившись в постели, мы словно бы перестали бороться с неприятным встречным ветром и отдали себя во власть попутных ветров. Я поцеловал ее теплую кожу, и Анжела тут же проснулась, взглянула на меня из-под опущенных ресниц, сделала вид, что вспоминает, и засмеялась. Она тоже чмокнула меня и попросила:

— Расскажи мне о себе.

— Но разве не ты делаешь обо мне фильм? По-моему, ты знаешь меня лучше, чем я сам.

— Я не знаю, любишь ли ты Джилл-Бет Киров?

Я вздрогнул от неожиданности. Поглощенный своим новым счастьем, я напрочь забыл, что только что вернулся из Америки.

— Я не люблю ее.

— Правда?

— Правда.

Анжела привстала и оперлась на локоть.

— Или ты разлюбил ее за последние несколько дней?

— Я не... — и остановился. Я чуть было не сказал, что не виделся с Джилл-Бет, но мне не хотелось врать Анжеле. Тем более сейчас. Мне было необходимо, чтобы то, что я обрел сегодня днем, было искренним.

Анжела, довольная собой, пояснила:

— Ты не представляешь, с какой готовностью люди помогают телевизионным компаниям. Служащие авиалиний обычно не дают сведений о своих пассажирах, но если ты назовешься сотрудником телевидения и скажешь, что тебе необходимо срочно разыскать господина Сендмена, который вылетел в Штаты, забыв сценарий, тебе тут же помогут. А Даллас, Ник, очень и очень далеко от Бостона. Или, может, мне только так показалось, когда я последний раз была в Америке? Может, его уже передвинули?

Я улыбался:

— А мне казалось, я такой умный.

— Обвести тебя вокруг пальца, Ник Сендмен, все равно, что отнять конфету у паралитика. — Отодвинувшись от меня, Анжела закурила новую сигарету и вернулась на мою половину кровати. Она легла на живот и, опершись на локти, выдохнула дым мне в лицо. — Итак?

Я кивнул.

— Ну что ж, я действительно разлюбил ее за эти последние дни.

— Ты спал с ней?

— Нет.

Анжела грустно смотрела на меня.

— Но ты должен был хотя бы предложить, ведь так? Как истинный джентльмен?

— Должен был, но не предложил.

— Я рада. — Она наклонилась и поцеловала меня. — А может, теперь ты полюбишь меня?

— Может быть.

— Только «может быть»?

Я вернул ей поцелуй.

— Обязательно...

— Глупыш! — Анжела положила голову мне на грудь, и я чувствовал жар от ее сигареты, когда она затягивалась. — Ты летал в Америку, чтобы с ней переспать?

— Нет... Да... Ей нужно было поговорить со мной, а я хотел с ней переспать.

— Ты сам платил за билет?

— Нет.

Анжела засмеялась:

— А если бы платил ты, была бы неувязочка. Она хотела поговорить с тобой о Сен-Пьере?

— Да.

Вдруг я подумал: может, все это подстроено, чтобы расколоть меня? Анжела инстинктивно почувствовала мои подозрения и посмотрела мне в глаза.

— Я никому не рассказывала, где ты был, Ник.

— А почему?

— Потому что хочу закончить фильм. — Она затянулась. — Они собираются саботировать участие «Уайлдтрека»?

Я молчал, и Анжела отстранилась от меня.

— Ты встречался с Яссиром Кассули?

— Да.

— И как он?

— Внушительный, влиятельный, жутко богатый, одержим навязчивой идеей и, вполне вероятно, псих.

Улыбнувшись, Анжела перевернулась и уселась на кровати по-турецки. Поставила на простыню пепельницу и стряхнула туда длинный столбик пепла. У нее было потрясающее тело, как и у Мелиссы, очень гибкое и изящное, с бледной кожей. Если любовь — это только страсть, я потерян навсегда.

— Кассули всегда ненавидел Тони, — вдруг проговорила Анжела. — Ненавидел за то, что тот увел его дочь. Он считал, что Надежна связалась с человеком, стоящим ниже ее. Мне представляется, она вышла замуж от отчаяния. По крайней мере, Тони так говорит.

— Они была счастливы?

Анжела покачала головой.

— Не особенно, но и не скажешь, что уж совсем несчастливы. А Кассули ничего не мог поделать. Он часто навещал их, и ничто не могло быть достойно его обожаемой Надежны. Он заставил Тони купить этот дом и сделать здесь бассейн. Он постоянно крутился рядом и уговаривал ее вернуться домой.

— А почему она не возвращалась?

— Надежна всегда делала то, что хотела сама. — В голосе Анжелы послышалась неприязнь. — Ей нравилась роль английской королевы. Здесь она была богатой наследницей, вышедшей замуж за звезду шоу-бизнеса, а в Америке — просто еще одной богатой наследницей.

— Я слышал, у нее был мягкий характер, — заметил я как можно наивнее.

— Мягкий?! — почти что выплюнула Анжела. — Такой эгоистки не видывал свет! Мне всегда казалось, что Тони страшно ее боится, хоть он и отрицает это.

Я подумал, что Беннистера явно тянет к сильным женщинам.

— Она была хорошим моряком, — попытался я защитить погибшую.

— Но ведь это не рекомендация?

Я усмехнулся, слез с кровати и подошел к окну. Сначала я стеснялся своих шрамов, но Анжела только посмеялась над этим. И вот я стоял и смотрел на реку. Начинался прилив: скоро он затопит речную пойму и поднимет плавучие базы, пришвартованные на дальнем берегу.

— Надежна собиралась бросить мужа?

— Не знаю, — нахмурилась Анжела. — Тони об этом не распространялся, но сам он не хотел с ней расставаться. Я имею в виду, что развод нанес бы тяжелый удар по его карьере. Ведь его женитьба воспринималась как великий переворот, он как-то намекал на это. Он подозревал, что у нее есть любовник, только я не знаю кто. Тони очень злится, когда я завожу об этом разговор.

— А вообще он часто злится?

— Только на тех, кто, как ему кажется, может его запугать. Понимаешь, он живет в постоянном страхе.

Я прислонился спиной к подоконнику и любовался ее телом. Ее волосы свободно падали до поясницы. Вся постель, кроме нижней простыни, свалилась на ковер. Я решил, что самое время внести ясность еще в один вопрос.

— Ты знаешь, что говорят о смерти Надежны?

Анжела внимательно посмотрела на меня.

— Да, Ник, знаю.

— И что?

Она пожала плечами.

— Нет.

— Нет — значит невозможно? Нет — он этого не делал? Нет — ты не хочешь сказать?

Она уставилась на простыню.

— Мне кажется, у него не хватит духа убить кого-нибудь. Ведь убивать — это ужасно. И как можно так разозлиться, чтобы фактически не отвечать за себя?.. — Анжела снова передернула плечами. — Хотя если защищаешься... Ник, ты ведь должен это знать. Разве ты не специалист?

— О Боже, нет, конечно!

— А Фолкленды?

— Это не одно и то же. Хотя и там было нелегко. — Немного подумав, я добавил: — Самое ужасное — после, когда отчищаешься. Одно дело спустить курок, когда твой противник делает то же самое, и совсем другое — видеть его тело через несколько часов. Я помню одного, он был очень похож на моего друга детства, с которым мы играли в регби.

— Тебе было страшно? — спросила Анжела, и в ее вопросе мне почудился профессиональный интерес — она прикидывала, смогу ли я повторить это все во время съемок.

— Противно, — ответил я.

Почувствовав мою уклончивость, Анжела с вызовом на меня посмотрела:

— А ты мог бы хладнокровно убить кого-нибудь? Кого-нибудь, кого ты любил? Мог бы ты убить Мелиссу?

— О Господи, нет!

— А почему ты считаешь, что Тони мог?

— Не знаю, что и ответить. — Я помолчал. — А Мульдер мог?

— Ради Христа, Ник! — До сих пор она терпеливо отвечала на все вопросы, но сейчас моя дотошность стала ее раздражать, и в ней на мгновение проглянула прежняя Анжела. — Ты думаешь, Тони стал бы держать при себе Мульдера, если бы тот убил Надежну? Он держит его в качестве телохранителя. Тони знает, что Кас-сули угрожал ему помешать выиграть в Сен-Пьере. Почему, по-твоему, он не берет в команду чужаков?

— Это ты меня спрашиваешь?

Анжела загасила сигарету.

— Мы знаем, из какой конуры ты выбрался, Ник. Ты не человек Кассули, хотя он и пытался тебя приручить, ведь так? — с вызовом спросила она.

— Да, — откровенно ответил я. — Но у него не получилось. И прости меня, пожалуйста, за эти ужасные расспросы о Беннистере.

— Тони не убийца, — произнесла Анжела ровным голосом.

— Прости, — повторил я.

— И не заклинивайся на этом, — сказала она твердо и нетерпеливо продолжила: — Не дай Бог, желтая пресса начнет обсасывать его женитьбу. Представляешь, с какой грязью они его смешают, если вдруг подумают, что Тони мог убить Надежну?

Я не только мог себе это представить, а уже положил начало этому процессу своими переговорами с Мики. Но, несмотря на все мое желание быть правдивым с Анжелой, я не мог назвать ей имя Мики Хардинга.

Анжела опять потянулась за сигаретой.

— Ты слишком много куришь, — заметил я.

— Отвяжись, Ник, — это было сказано достаточно мягко — просто дружеское недовольство дружеской критикой.

— Можно дать тебе совет? — спросил я.

— Попробуй.

— Не пускай Беннистера в Сен-Пьер. Пусть он останется на берегу. Я не знаю, какие у Кассули планы, но они явно идут дальше, чем просто помешать Тони выиграть гонки.

Анжела посмотрела на меня долгим взглядом.

— Он хочет отомстить за смерть дочери?

— Думаю, что да, — согласился я, ломая голову, с чего это я проявляю такую заботу о человеке, который по всем статьям является моим соперником. Эх, доброе старое рыцарство!

— Мужская гордость. Старый мерин и молодой жеребец. — Анжела поднялась с кровати, подошла к окну и встала рядом. Наступали сумерки. Небо закрывали тяжелые облака. — Тони очень гордый. Он ни за что не откажется от гонок. Тем более, он уже на весь мир заявил, что собирается выиграть их. Он хочет стать героем телевидения и утереть нос французам. Черт побери, Ник, он мечтает о дворянском звании! На ТВ куча народу уже это звание имеет, вот и Тони рвется его получить. Он считает, что победа в Сен-Пьере ему в этом поможет.

— Так, значит, ты будешь леди Беннистер?

Анжела промолчала, но улыбнулась, и я подумал, что она с удовольствием будет носить этот титул.

— Не упускай Беннистера, — посоветовал я. — Кстати, а сам он знает, как решительно настроен Кассули?

— А ты бы отказался от мечты из-за угроз?

— Это зависит от того, кто угрожает, — резко ответил я. — Знаешь ли, перед советским военным дивизионом я ощущаю куда большее раскаяние, чем перед «Армией спасения».

— Но Тони не откажется, Ник. — Она взяла мою руку и прижалась ко мне. — Вот почему я хочу, чтобы ты пошел с ним. Ты будешь еще одним телохранителем.

— Не из-за рейтинга? — спросил я.

— И из-за него тоже, дурачок. — Анжела засмеялась и выбросила сигарету в окно.

Я упал.

Уже много дней со мной такого не случалось, но тут моя правая нога подкосилась, я покачнулся, успев ухватиться за подоконник, а затем тяжело рухнул на толстый ковер. Меня охватила паника. Я чувствовал себя глупым, испуганным и совершенно беспомощным. В спину опять вступила боль, но не привычная, тупая, с которой я уже сжился, а неожиданная вспышка сильной и пугающей остротой боли.

— Ник! Ник! — Голос Анжелы был полон неподдельной тревоги.

— Все в порядке. — Я заставил себя говорить спокойно и попытался встать на ноги, но не смог, а только зашипел от боли. Подтягивая себя руками, я добрался до кровати.

— Что случилось, Ник? — Анжела суетилась рядом, пытаясь меня поднять.

— Время от времени у меня подгибается нога. Через минуту все будет в порядке. — Я старался скрыть свой страх. А я уж надеялся, что раз моя нога так хорошо выдержала поездку в Америку, то, может, эти дурацкие приступы и вовсе прекратились. Но не тут-то было, и вот я опять превратился в беспомощного калеку. Мне удалось взгромоздиться на кровать, и я лежал с закрытыми глазами, стараясь преодолеть боль.

— Ты никогда не говорил об этом, — с укором проговорила Анжела.

— Я же сказал — сейчас все пройдет. — Я заставил себя сесть и начал колотить по ноге, пытаясь таким образом вернуть ей чувствительность.

— Ты был у врача? — спросила Анжела.

— Меня смотрели тысячи докторов.

— Ты, проклятый дурак... — Все еще голая, она кинулась к телефону.

— Что ты хочешь делать? — с тревогой спросил я.

Анжела отпихнула мою неловкую руку, которая пыталась перехватить трубку.

— Тебе нужен врач.

— Черт возьми, нет! — Я опять неуклюже дернулся к телефону.

Анжела перенесла аппарат подальше от меня.

— Ник Сендмен, ты хочешь, чтобы я опять была с тобой в постели?

— Всегда.

— Тогда, черт побери, ты должен показаться врачу! — Она помолчала. — Ты согласен?

— Я же говорю — нога пройдет сама.

— Этот вопрос я не обсуждаю, Ник Сендмен. Я спрашиваю, ты покажешься врачу или нет?

Я сдался. Я наконец-то нашел свою Анжелику и не хотел больше ее терять. Ради нее я был готов показаться любому шарлатану. Лежа на спине в ее кровати, я пытался усилием воли заставить свою ногу двигаться и слышал решительный и компетентный голос Анжелы, договаривающейся с врачом. Я подумал, как все-таки здорово, когда о тебе заботится женщина. Я был влюбленным Ником, Ником в ла-ла мире, счастливым Ником!