"Высокие башни" - читать интересную книгу автора (Костейн Томас)

Глава 3

Король Франции остался доволен покорением «Гудзонова залива», и поэтому решил экипировать экспедицию на Миссисипи. Но королевский ум никак не мог связать две вещи. Когда Д'Ибервилль прибыл в Париж и поселился с братом, мсье Бьенвиллем, в таверне под названием «Ла Бутей Нуар», он, к собственному удивлению, узнал, что еще неизвестно, будет ли он командовать экспедицией. Все мечтали прославиться, и среди добровольцев были люди, никогда прежде не плававшие по морям. Получалось, что Король-Солнце мог довериться одному из этих ничего не знающих придворных. Жозеф де Марья мрачно качал головой и повторял, что сделал, что мог. Ему хотелось во всем обвинить Старуху — любовницу короля, норовившую помешать назначению Д'Ибервилля.

Д'Ибервиллю пришлось всю зиму вести активную борьбу за назначение. Он часто бывал в Версале и Марли, разговаривал с министрами, с их помощниками, с любовницами министров и их помощников. Он проводил долгие часы, наблюдая, как король ужинал с придворными дамами. У Людовика XIV существовало правило не сажать с собой за стол мужчин, пока он поглощал огромное количество пищи. Бывало, когда он проходил мимо, король кивал ему головой.

Пьер беседовал со всеми, кто желал его выслушать, спорил, убеждал, обещал, умолял. Приближалась весна, а ему так и не подтвердили, что честь вести экспедицию, которую он полностью заслужил, выпадет ему.

Тем временем господину де Бьенвиллю приходилось частенько томиться в одиночестве. Он приехал во Францию после ужасов морского путешествия из Гудзонова залива, напоминая скелет. Каждый день в пучину моря опускали труп, привязав груз к ногам. В Рошфоре им удалось немного передохнуть, отъесться и получить должное медицинское обслуживание. Всего лишь через неделю он был в состоянии ходить самостоятельно по причалу и никак не мог удовлетворить дьявольский аппетит. Бинты и шины с руки сняли. Через пару недель на щеках появился румянец. Через три недели он был в состоянии сопровождать Д'Ибервилля в Париж. Жан-Батисту нечего было делать, и он начал знакомство с чудесами и опасностями великого города, его великолепием и бедностью. Он обычно бродил по прекрасному городу в компании с умным и не очень чисто вымытым парнишкой по имени Блез.

Чтобы понять, как это случилось, следует объяснить, что таверна стояла неподалеку от залива, где красивые дома, выстроившиеся вдоль реки, напоминали новые кружева, пришитые к краю потрепанного и грязного воротника. Сразу за рядом красивых домов находились кварталы бедняков, настолько густо населенные, что их можно было сравнить с переполненным крольчатником. Таверна располагалась в начале узкой красивой улочки, и весь день туда-сюда сновали бледные, голодные, оборванные, с бегающими глазами посетители, де Бьенвилль в первые дни все время наблюдал за ними, и так он познакомился с Блезом.

Мальчишка жил с матерью-вдовой и младшей сестрой в подвале деревянного дома, для которого давно прошли лучшие дни. Нужно уточнить, что они занимали небольшую часть подвала, разделенного на закутки для остальных жильцов с помощью рваных и заплесневелых одеял. Так было днем, а ночью их снимали и использовали по назначению. Это была ужасная сырая дыра, и вода стекала по стенам. В помещении был земляной пол и одно крохотное окошко. Блез и еще один мальчик, он был постарше и отзывался, когда его называли ле Дроль (Пройдоха), постоянно шатались у таверны в надежде каким-то образом заработать — сбегать по поручению, подержать уздечку коня, открыть дверь кареты, перенести вещи, де Бьенвилль выбрал Блеза, потому что он был моложе своего шумного и наглого дружка, а уж потом он узнал, что маленькая семья в подвале всецело зависела от заработка мальчишки.

Блез помогал ему бродить по городу, и он вскоре познакомился с Парижем, стал любить и ненавидеть этот город.

Юноша боялся хитрости и бедности. В Новой Франции жизнь была простой, там никто не нуждался, не голодал, почти не совершались преступления. Париж не только дал ему знания о жизни, о которых он и не подозревал, но научил его такому, что ему не было присуще, когда он отправлялся в длительное путешествие из огромного «монастыря», расположенного вдоль острова Святого Лаврентия. Он понял, зачем нужны колонии, когда увидел, как перенаселены города Старого Света и как ужасна жизнь в трущобах.

Как-то вечером он решил непременно посетить театр.

— Блез! — кричал он, всматриваясь в темные тени, торопясь к дверям таверны. Послышалась какая-то возня и появился Блез. За ним увязался ле Дроль.

— Милорд, возьмите сегодня меня, — начал ныть парень. — Я покажу вам самые интересные местечки в городе. Вам нужна женщина? Вы желаете посетить театр или принять участие в карточной игре?

— Вот пройдоха! Ну что ему известно о Париже, который хочет увидеть такой достойный джентльмен, как вы!

— Я уже привык к Блезу.

— Послушайте меня, милорд! Его отец исполнял танец на веревке!

Де Бьенвилль нахмурился — он понимал, что ему пытался объяснить ле Дроль.

Парень старался выразиться яснее.

— Неужели вам нужен проводник, чей отец дрыгает ногами на ветру?

— Это правда, мсье, — сказал Блез, выходя из темноты на свет. — Я вам ничего не сказал раньше, мне трудно об этом говорить. Мсье, моего отца повесили месяц назад.

— Он был ворюгой! — завопил ле Дроль.

— Он был старьевщик. Мсье, мой отец по ночам выходил с корзиной на помойку и собирал там все, что выбрасывали люди, таким образом мы жили. Как-то он вернулся с чудесным носовым платком, а в него было завернуто золотое кольцо. Он помнил, где он его нашел, и он не знал, кому это кольцо принадлежало раньше. Мсье, он попытался получить за кольцо деньги. Разве он не имел права сделать это? Его забрали в тюрьму и обвинили в воровстве, а потом повесили. Так случилось, что кольцо принадлежало одной важной даме.

— Он до сих пор висит в цепях! — продолжал кричать ле Дроль, — и вороны выклевали ему глаза.

— Пошли, Блез, — сказал де Бьенвилль, возмущенно глядя на доносчика, — нам не надо торопиться, я отправляюсь в театр.

По пути к рю де Фоссе, где был расположен театр Комедии Франсез, он задавал мальчишке много вопросов и, наконец, задал самый последний: хотел бы Блез жить в стране, где всегда достаточно еды и где каждая семья живет в собственном домике, где никто не ворует и соответственно никого не вешают?

К изумлению Жан-Батиста, мальчик не высказал особой радости и желания.

Покинуть Париж? Ему не понравилась эта идея. Париж с его жестокостью к детям, жившим в голоде и нищете, по-прежнему оставался для них целым миром. Мальчик спросил, правда ли, что в новой стране очень холодно, и там человека на каждом шагу подстерегают разные опасности?

Господин де Бьенвилль заплатил пятнадцать су за место в партере. Это была скамья без спинки, покрытая тонкой зеленой фланелью. Над партером возвышалась первая галерея с ложами по бокам, где сидели важные дамы — некоторые из них были поразительно прекрасными. Они держали в руках лорнеты, де Бьенвиллю понравилось, что в партере тоже было немало модно одетых людей. Его окружали хорошо одетые мужчины, передававшие друг другу табакерки и громко разговаривавшие. Казалось, они верили, что их никто не посмеет осудить.

Человек, сидевший рядом с Жан-Батистом, вел разговор с мужчиной, сидевшим перед ним.

— Сегодня не будет Габини, — сказал он обиженным тоном. — Вместо этого покажут две пьески с Бароном и Ла Дюк-лон. Моя лапочка будет исполнять роль в другой пьеске. Я это воспринимаю как личное оскорбление, потому что пришел сюда, чтобы только посмотреть на Габини. Если бы мне пришлось покупать билет, чего я, естественно, не сделал, потому что они слишком ценят мое присутствие здесь, я бы потребовал сразу же возвратить мне деньги!

— Но в данной ситуации есть свои положительные стороны, — возразил человек, сидящий впереди. — Барон и Ла Дюклон выступают одновременно!

Де Бьенвилль с интересом оглядывался.

Занавес был опущен, перед ними была авансцена, доходящая до партера. Она была длиной тридцать футов и такой же ширины. Жан-Батист ждал, когда же наконец поднимется занавес, и не заметил, как внимательно все разглядывали женщин в ложах. Первая ложа направо выходила прямо на авансцену, и это было удобно для зрителей, находящихся в ней, потому что им все было хорошо видно и их легко мог разглядеть любой. В ложе находились мужчина и женщина, и зрители активно их обсуждали, перешептывались, смеялись и даже показывали пальцами. В этом не было ничего удивительного, потому что женщина была молоденькой и хорошенькой, и наряжена настолько модно, что все дамы в театре пытались детально изучить ее наряд. На ней было чудесное платье цвета севрской синевы. Юбки были настолько широкими, что было ясно — под ними кринолин. На ней не было шляпки, а волосы были высоко подняты и красиво причесаны. Маленькая мушка была налеплена на кончик носа! И она выглядела задорной и очаровательной!

С ней был длинноносый с толстыми губами мужчина, не снявший шляпу. Он наклонялся вперед и нахально разглядывал публику в зале.

Занавес медленно и со скрипом поднимался, и актеры во главе с великим Этьеном Бароном начали играть первую комедию. Все актеры стояли на авансцене, на которой воздвигли декорации — кушетки, два кресла и вышитый экран перед камином. Бархатный баритон Барона начал очаровывать аудиторию, и де Бьенвилль полностью покорился этому чуду.

Он был настолько увлечен, что не обращал внимания на условность происходящего на сцене. Юноша не заметил, когда актеры вышли вперед, чтобы позади них сменили декорации, поставив перед старыми нечто вроде большого задника. Когда закончилась первая пьеска, де Бьенвилль смог вернуться к реальности из зачарованной страны фантазии, сотворенной автором пьесы, и начал замечать, что происходит вокруг.

Он сразу заметил даму в ложе.

Это была Мари. Он ее узнал, несмотря на роскошный костюм и манеры великосветской дамы, которые она умело копировала. Несколько минут юноша не двигался, упиваясь ее красотой. Его одолевала буря эмоций. Ему хотелось подбежать к ложе, схватить красавицу на руки и унести ее отсюда, а если понадобится — пронзить шпагой ее спутника. Потом он вдруг почувствовал к ней отвращение, понимая, какую жизнь она ведет.

С того места, которое он занимал, ему не было видно ее спутника. Чтобы лучше его разглядеть, де Бьенвилль поднялся с места и обошел кругом партер. С нового места он мог прямо заглянуть в ложу через пустую авансцену. Юноша пришел в ужас — с Мари был не Жозе де Марья. Мужчина был гораздо его моложе, и та надменность, с которой он держался, показывала, что он занимал более высокую социальную ступеньку.

Де Бьенвилль не ожидал этого и растерялся. Он не сводил с ложи изумленного взгляда и ничего вокруг себя не замечал. Он понимал, что Мари выставила себя на продажу, ее красоту должным образом оценили и хорошо за нее платили. Дела у нее шли вполне великолепно. Растерянный и отвергнутый любовник из Новой Франции изучал наглое лицо ее последнего покровителя. Он даже подумывал о том, чтобы скрестить с ним шпаги, но больше не взглянул на Мари.

Де Бьенвилль не вернулся на свое место, которое тут же занял кто-то иной, и покинул театр, не обращая внимания на то, что занавес поднялся, и послышался милый голос Ла Дюклон, — она захохотала в начале второй пьесы. Юноша застыл рядом с театром, уставившись в темноту и не думая о том, что он станет дальше делать.

— Мсье, — обратился к нему Блез, появляясь из темноты, — я могу проводить вас в гостиницу.

— Блез, ты — молодец!

Де Бьенвилль все еще никак не мог взять себя в руки. Он молча последовал за мальчишкой. В темноте было невозможно разглядеть дорогу, где в еще более темных углах таилась опасность, де Бьенвиллю пришлось напрячь внимание, и это усилие изгнало у него из головы обиду за разбитую мечту.

— Блез, — сказал он, осторожно шагая по грязи и слизи улицы. — Этот вечер перевернул всю мою жизнь. Меня поразили шок и обида. Я был разочарован, и моя гордость подверглась тяжелому оскорблению Меня покинула надежда на счастье, и с этого момента я всецело посвящу себя только обязанностям. Возможно, так будет лучше для всех.

Он представил себя худым и поседевшим человеком, который возвращается в тот же театр после того, как он много лет покорял Новый мир. Когда он появится в театре, все начнут его приветствовать.

— Вместо того чтобы стать скучным обывателем, привязанным к семейству и куче ребятишек, я смогу кое-чего достичь для Франции и Святой Церкви.

Он помолчал в темноте.

— Да, так будет гораздо лучше, мой дружок. Гораздо лучше! Что такое счастье? Мечта, наркотик! Если мне никто не будет мешать, я могу стать… я могу стать…

Из-за Мари де Бьенвилль остаток дней в Париже был очень несчастлив. Когда наступила теплая погода и наконец стало известно, что Д'Ибервилль возглавит командование экспедицией, он упросил брата отослать его в Рошфор, где он мог принести пользу, помогая укомплектовывать корабли и присматривать за тем, какое им поставляли продовольствие и различные припасы. Д'Ибервилль был с ним согласен, и де Бьенвилль покинул Париж.

В Рошфоре юноша сразу понял: чтобы вылечить дурное расположение духа, существуют два способа. Первое — работа, а второе — знакомство с хорошенькой женщиной. И тогда разбитое сердце перестанет болеть.

Ему пришлось много работать, и он не замечал, как убегало время, де Бьенвиллю было известно, что продовольствие, которое поставляли официальные контрактовщики, было плохого качества, и с этим ничего нельзя было поделать, потому что контрактовщики таким образом наживались сами и давали взятки направо и налево, де Бьенвиллю пришлось заняться дополнительной закупкой провианта за деньги собственного семейства. Он следил абсолютно за всеми покупками, и ни одна бочка или ящик с продовольствием не попали на борт корабля, пока он все сам не проверил. Он пробовал сушеную рыбу и солонину, проверял мушкеты и порох, и даже осматривал сельскохозяйственный инвентарь. Он сражался с кон-трактовщиками и спорил с лавочниками, де Бьенвилль тщательно проверял счета и накладные. Шарль доверил ему деньги, а тот не тратил их зря. Юноша торговался за каждый су, принадлежащий семейству ле Мойн.

Как-то утром он спорил с лавочником, владельцем небольшой лавочки рядом с портом. У хозяина было слабое зрение, и он никак не мог найти то, что было нужно. Наконец он крикнул:

— Стефани, помоги же мне! Стефани!

Девушка спустилась по лестнице, ведущей из жилого помещения. Она была небольшого роста и двигалась так тихо, что де Бьенвилль ее не видел, пока она не сказала:

— Да, отец, чем я могу тебе помочь?

У нее был приятный низкий голос, и Жан-Батист внимательно взглянул на нее. Он увидел, что у нее красивые серые глаза и темные волосы, которые очаровательными кудряшками обрамляли широкий умный лоб. Девушка была аккуратно одета, из-под юбки мелькали стройные ножки.

Он не сводил с нее глаз, пока девушка быстро и толково сделал все, что от нее требовалось. Это поразило Жан-Батиста. Он видел, что она во всем отличалась от Мари, и это сильнее привлекало его к ней. Юноше хотелось повидать ее еще раз.

Он смог найти множество причин, чтобы не раз возвратиться в небольшую лавочку, и каждый раз старику-отцу приходилось прибегать к помощи дочери. Она тихо входила, кланялась посетителю и говорила:

— Доброе утро, мсье, — а потом быстро делала то, что нужно.

Как-то раз, когда отец отошел куда-то, Жан-Батист улучил момент и спросил девушку, не желает ли она встретиться с ним. Она в это время склонилась над прейскурантом, потом резко выпрямилась и с удивлением взглянула на юношу.

В серых глазах застыл вопрос. Наверное, ей не удалось ничего прочитать в его взгляде. Она ответила ему тихим и грустным голосом:

— Благодарю вас, мсье, но это невозможно, нам не следует этого делать.

Когда он зашел еще раз, ему стало ясно, что она обдумала его предложение. Девушка взглянула на него, улыбнулась, а потом быстро опустила глаза:

— Мсье, я решила по поводу вашего предложения. Мне было бы приятно…

Они встречались несколько раз, что было всегда весьма сложно осуществить. Они прогуливались по пристани. На Стефани был накинут плащ с капюшоном, он служил двойной цели — защищал ее волосы от мелкой водяной пыли и скрывал черты лица, чтобы ее никто не мог узнать. Но девушка опасалась, что ее может кто-нибудь увидеть. Однажды, проголодавшись, они зашли в таверну, но привлекательная девушка так волновала окружающих, что им пришлось покинуть таверну. Наконец, они решили видеться в лавке, когда отсутствовал ее отец.

Жан-Батист с каждой проведенной с девушкой минутой понимал, насколько сильно она отличается от Мари. Стефани могла вести умные разговоры, но часто она веселилась и болтала, как девчонка. Но больше всего его привлекало ее изящество. Его восхищали ее крошечные ножки, он тщательно их измерил в туфлях и без них, и решил, что ее ножки были намного меньше ног Мари.

Когда пришло время отправляться на юг, можно было сказать, что первая стадия его лечения прошла успешно.

Во время долгого путешествия через Атлантику де Бьенвилль постепенно начал забывать удар, нанесенный ему судьбой и Мари, и постоянно вспоминал о Стефани.

Но даже дочь лавочника все реже вспоминалась ему после того, как суда обогнули Флориду и оказались в испанском порту Пенсакола. Там группа индейцев стояла лагерем у форта, и де Бьенвилль отправился к ним. Его интересовало, насколько они отличаются от северных индейских племен. Видимо, они не произвели на него сильного впечатления, потому что с ними была дочь вождя. Она была грациозна и прелестна, с мягкими черными глазами и чудесной формы носиком, который морщился, когда она улыбалась. Через плечо у нее была накинута красная шаль, она обнажала одну пухленькую руку с медного цвета кожей.

Индейцы исполнили несколько песен, а дочь вождя, закрепив вокруг талии кусок коры, разрезанной на полосы, и Держа в руках белые перья, изобразила перед ними танец племени. Это был спокойный танец. Она красиво и медленно разводила руками, но потом начала танцевать быстрее, и по одному бросала белые перья над головой, а куски коры временами обнажали голые ноги.

Де Бьенвилль не сводил взгляда со стройной фигурки. Девушка дарила ему взгляды, а когда танец закончился, она на секунду остановилась рядом с ним и что-то произнесла мягким приятным голосом, напоминавшим щебетанье птиц.

Их сопровождал молодой испанский офицер, он сидел рядом с де Бьенвиллем. Офицер говорил по-французски, и после танца сказал:

— Ее зовут Хуши Бухаха, что означает — Пересмешник.

— Я никогда не видел такой хорошенькой девушки, — ответил ему де Бьенвилль.

— У них есть много хорошеньких девушек, но никто из них не может сравниться с Хуши Бухаха.

— Что она говорит?

— Я не знаю, — вздохнул испанский офицер, — но хотел, чтобы она тоже самое сказала бы мне.

Де Бьенвилль больше не видел Хуши Бухаха, но оставался уверен — если бы ему представился случай продолжить знакомство, незнание языка никак не помешало бы их более близким отношениям. Он подумал, что Д'Ибервилль был прав. Мир полон красивых женщин, они были настолько разными — всех цветов кожи, с разными, но прекрасными фигурами, и все они его волновали!