"Высокие башни" - читать интересную книгу автора (Костейн Томас)

Глава 5

Отец Милле, отставной миссионер индейцев небольшой общины, молча наблюдал за празднеством, когда несколько мужчин «перебрали» и расшумелись. Но когда закончился ужин и начались разговоры о танцах на траве, он решил вмешаться.

— Дети мои, никаких танцев! — громко заявил священник. — Я должен вам напомнить, что девушки могут танцевать только друг с другом, причем в присутствии своих матерей!

— Но, отец, сегодня праздник! — запротестовал Гиацинт Дессен, единственный холостяк в поместье. Он был хорошим танцором и не желал терять возможности продемонстрировать свое искусство.

— Сын мой, это не причина нарушать старые законы. Разве вы забыли, что мы сегодня понесли потери? — отец Милле взглянул на разочарованные лица. — Большинство грехов вершится в темноте. Я считаю, что верно думали наши предки — темнота принадлежит дьяволу.

Старик священник был свидетелем множества проделок дьявола, совершаемых в темноте, когда он проводил свои дни в лагере индейцев.

— Существует еще один хороший старый закон, которым мы теперь не пользуемся. К девяти часам женщины должны быть дома. Дети мои, нам следует вспомнить этот закон сегодня. Но женщинам не следует одним возвращаться через лес домой, поэтому их мужья и отцы должны их сопровождать.

Кое-кто начал возражать. Люди говорили, что старые законы не применялись так много лет, что они вообще перестали быть законами. Даже в Монреале, где сурово правили сулпицианцы, людям позволяли сидеть на лавках перед дверью столько, сколько они желали. В такую душную ночь не стоило вспоминать о древних традициях.

Старик священник потрогал распятие, висящее у него на шее, и ничего больше не сказал. Но всем и так было понятно, и один за другим люди начали шагать по направлению к лесным тропинкам. Женщины несли в руках фонари, а мужчины зарядили ружья. К девяти часам все разошлись.

Урок был настолько наглядным, что на следующий день все женщины в замке отправились по комнатам до наступления девяти часов. Небольшая группа мужчин собралась, чтобы немного отдохнуть от жары. И тут они начали обсуждать смерть своего товарища.

— Должен вам сказать, — заявил кузнец, — что Дюжина и Еще Один много раз говорил нам, как бы он желал, чтобы с ним попрощались. Он говорил об этом вам и мне. Его отец был крупным человеком, хотя его, конечно, невозможно сравнить с нашим беднягой. Он похоронен в Нормандии в гробу из крепкого дерева, опоясанного полосками железа. Но Дюжина и Еще Один этого не хотел. У нашего хозяина были его деньги, которые он отложил на этот случай. Мсье Шарль приказал плотнику Жирару сколотить гроб.

— Мой друг, — начал протестовать мельник, — вы не слышали, что говорит старик Киркинхед: ему понадобится еще один день, чтобы соорудить такой гроб. Вы не забыли о том, какая сейчас стоит жара? Конечно, Дюжина и Еще Один хотел приличный гроб, но он желал в нем выглядеть не менее прилично. Он был тщеславным, как павлин.

— Отец Милле назначил завтра время — пять часов, — продолжал кузнец. — Зачем нам спорить? Все уже решено.

Кузнец еще о чем-то поговорил, но потом усмехнулся и хлопнул мозолистым кулаком о ладонь другой руки.

— Мы никому ничего не скажем, — сказал он, осторожно оглянувшись, — ни Отцу Милле, ни мсье Шарлю, а в особенности тетушке Сулетт. Мы должны отнести Дюжину и Еще Одного на ледник. Конечно, неприятно, что его будут таскать, как кусок говядины, но я уверен, если бы спросили его, он сказал бы нам, что хочет прилично выглядеть на собственных похоронах.

Все согласились с кузнецом и сразу приступили к выполнению плана. Тело вытащили из церкви на наскоро сделанных носилках, положив туда ненужный матрас, который поддерживали на жердях. Чтобы поднять носилки, потребовалось шесть человек. Ледник не был погребом со льдом, как этого требовали обстоятельства. Это была куча льда в тени под толстым слоем опилок, в двухстах ярдах от замка. Носильщики с трудом подняли мертвое тело на самый верх кучи льда, они едва переводили дыхание, когда, наконец, положили туда тело повара. Все собрались вокруг ледника и некоторое время помолчали.

Кузнец еще раз взглянул на тело и кивнул головой.

— Он лежит тут так спокойно, — заметил он шепотом, помню, как в Париже… — он сразу замолчал и не договорил то, что собирался поведать.

Его друзья привыкли к его воспоминаниям. Через секунду мельник промолвил:

— Как жаль! Это большая потеря для Лонгея! По-моему, Дюжина и Еще Один был более известен, чем любой из семейства ле Мойн… За исключением мсье Пьера…

Ему ответил кузнец:

— Кто станет тут караулить? — и взглянул на своих друзей.

Они взяли с собой факел, и теперь закрепили его в развилке дерева. Факел отбрасывал вокруг слабый свет. Несколько минут стояло молчание, а потом послышался голос:

— Я останусь и подежурю.

Кузнец выпрямился и осмотрелся. Голос принадлежал мальчику, который шел за ними от самого замка. Кузнец внимательно взглянул на него:

— Ты парень старика Киркинхеда. Что ты тут делаешь в такое время?

— Хозяин послал меня с сообщением к мсье Шарлю.

— А почему ты хочешь подежурить?

— Он был моим другом, и мне кажется, что ему было бы приятно, если бы я остался дежурить, — ответил Филипп.

Кузнец резко сказал:

— Через полчаса ты приползешь к нам и начнешь скулить, что тебе страшно.

Филипп помолчал, а потом сказал:

— Конечно, мне будет страшно. Вы правы, мсье. Но я не побегу к вам за помощью.

— Я тоже был другом Дюжины и Еще Одного, — заявил кузнец. — Неужели я позволю мальчишке сделать больше меня во имя дружбы? Филипп, мы будем караулить вместе — ты и я, а если нам станет страшно в темноте или мы испугаемся, что сюда пожалуют индейцы, мы сядем поближе и будем подбадривать друг друга.

Остальные были только рады тому, как все обернулось. Они оставили ружья для двух караульных и потушили факел, а потом носильщики тихо отправились к замку. Кузнец и мальчишка заступили на вахту.

Вечером в замке пришли к решению, что члены семейства, за исключением Д'Ибервилля, останутся в замке, пока не пройдет поминальная служба. У него было много дел в Монреале, и он собирался сразу туда отправиться. Но в Лон-гее у него было не меньше дел. Ему пришлось несколько часов отвести беседе с де Марья. На все понадобилось много времени, и только поздно вечером он смог приступить к молитве у тела несчастного повара.

Кто-то из караульных замка подсказал ему дорогу, и Д'Ибервилль в темноте отправился к леднику. Он инстинктивно замер, не доходя до ледника.

— Кто тут? — спросил мсье Пьер. Ему ответил кузнец:

— Мсье Пьер, мы несем караул.

— Господи! — воскликнул Д'Ибервилль. — Мне сказали, что тело находится тут. Это ты, Жак Дескари? — он не стал называть кузнеца по прозвищу Закопченные Руки.

— Да, это я, а со мной дежурит мальчишка — помощник плотника.

— Опять этот мальчишка! — Д'Ибервилль расхохотался. — Клянусь, в этой жизни или в последующей я теперь никогда не буду один! Я уверен, что он будет стоять за мной, когда я выйду на палубу судна на заливе Морт и последует за мной, когда я подойду к Вратам Рая, где святой Петр будет разделять чистые и нечестивые души.

Он начал осторожно пробираться среди деревьев и кустов к кучке льда, служившей последним пристанищем для Дюжины и Еще Одного…

— Филипп, эта вахта совсем не для мальчишки твоего возраста.

Филипп повторил свою прежнюю фразу.

— Мсье Пьер, он был моим другом. Господину Пьеру понравился ответ Филиппа.

— Это действительно весомая причина. Малыш Филипп, мне кажется, что у тебя преданное сердце. Ты, наверное, родился в Лашине?

— Да, мсье Пьер.

— И твои родители погибли во время нападения индейцев, но тебе повезло, и ты спасся…

— Да, мсье Пьер. Мне тогда еще не было и года. После того как ирокезы убрались, меня нашли под деревом на краю деревни.

— Мне известны все люди в Лашине. Кто твой отец?

— Кто знает. Понимаете, мсье Пьер, в то время там было четверо мальчишек моего возраста, а я оказался одним из них. Всех взрослых убили или забрали с собой, и никто не смог сказать, чей же я был ребенок.

— И с тех пор не нашли никаких новых доказательств? Мальчик тихо сказал:

— Нет, мсье, ничего не нашли.

— Значит твое настоящее имя не Филипп?

— Люди боялись ошибиться, поэтому дали мне имена всех четырех мальчишек. Меня зовут Филипп-Кристоф-Марсель-Амори.

Пьер снова засмеялся.

— Для такого маленького мальчика четыре имени — это слишком много. Но тебе больше всего нравится имя Филипп?

— Да, мсье. Но мой хозяин предпочитает называть меня Томас, потому что собирается сделать из меня строителя. Он иногда меня так и называет. Сесиль называет меня Филиппом, потому что когда-то была влюблена в мужчину с этим именем. Но когда они на меня злятся, то называют Амори. Почему, я не могу вам сказать. Когда у них гости, и они стараются выглядеть вежливыми, то зовут меня Кристоф.

— А это почему?

— Мне кажется, что родители Кристофа были самыми богатыми, и мои покровители считают, что это имя выглядит благороднее.

Д'Ибервилль снова захохотал.

— Тебе, наверное, сложно отвечать на разные имена. Мне кажется, что я смогу сделать из тебя солдата, мой упрямый Филипп.

Он обратился к кузнецу, который сидел молча во время разговора.

— Ты меня всегда интересовал, Жак. Я слышал разговоры о том, что у тебя были причины оставить Францию, и что там ты занимал совершенно иное положение.

— Да, так обо мне болтают, — кузнец помолчал, а потом добавил: — И это правда.

— Сдается мне, что ты служил во французской армии.

— И это правда. Я провел три кампании во Фландрии и одну в Италии.

Кузнец говорил, и в его голосе слышалось чувство собственного достоинства. Пьер осторожно продолжил расспросы.

— Наверное, Жак Дескари не твое настоящее имя?

— Возможно.

Д'Ибервилль некоторое время молчал, а потом продолжил:

— Если у вас большой военный опыт, почему вы довольствуетесь работой кузнеца, а не хотите мне помочь в военных кампаниях?

— Мне уже пятьдесят восемь лет. У меня сильные руки, и я могу заниматься своей работой. Но сил уже мало, чтобы на равных следовать за вами во время военных кампаний. Я могу стать обузой из-за своей немощи.

— Вы правы, — мсье Пьер кивнул головой и сразу позабыл о кузнеце как о потенциальном рекруте для своего отряда.

— Что касается Миссисипи… Там, возможно, будут какие-либо стычки, но в основном нужно будет охранять новых поселенцев. Это земля солнца, цветов и мягких ветров. Там будет приятно пожить пожилому человеку.

Д'Ибервилль ничего не видел в темноте, но почувствовал, что кузнец отрицательно покачал головой.

— Господин Д'Ибервилль, меня это не соблазняет. Конечно, у меня кровь стала жидкой и меня мучает ревматизм, но я полюбил эту суровую землю.

Кузнец перестал говорить на простонародном языке. Сейчас из его уст звучал язык выпускника университета.

— Ничего не может сравниться с ярким зимним днем, когда снег покрывает деревья, и от солнечных лучей снежок сверкает, как будто щедрый Бог покрыл землю алмазами! Вы говорили о мягких ветрах, а мне нравятся северные ветры, которые начинают выть, как голодные волки среди обнаженных деревьев. А звук колокольчиков на санях в морозный день! Я люблю наблюдать за полетом птиц на фоне серого неба.

Кузнец опять покачал головой.

— Мсье Д'Ибервилль, эта земля у меня в крови, и я собираюсь тут умереть.

Д'Ибервилль пристально смотрел в темноте туда, откуда слышался приятный голос с хорошим произношением.

— В том, что вы говорите, чувствуется правда. Наша страна, наша чудесная Новая Франция, вызывает в людях самые лучшие проявления чувств. Вспомните о миссионерах. Если бы они оставались дома, то провели бы жизнь в качестве обычных простых кюре, пытаясь наставлять простые души деревенских людей. Но они приехали сюда и живут среди дикарей, где над ними издеваются, они испытывают трудности, их избивают и унижают. Они вынуждены питаться ужасной пищей. Они могут героически погибнуть на колу в невыносимых страданиях.

Он говорил очень быстро, и ему пришлось перевести дыхание.

— Вспомните Адама Долларда с товарищами и молодую Мадлен де Вершер… или моего отца. Если бы он остался в Нормандии, то управлял бы гостиницей всю свою жизнь. Кланялся бы своим постояльцам, экономил бы и унижался. Но в этой чудесной стране он стал великим человеком, мудрым, преуспевающим и уважаемым. Ему не удалось бы жениться на чудесной женщине, какой была моя мать, если бы он оставался во Франции.

— Мсье Пьер, — робко попросил мальчик, — расскажите нам, как Старый Господин Шарль заставил ирокезов отпустить его из плена.

Покоритель Ньюфаундленда с удовольствием начал рассказывать любимую легенду всей колонии.

— Многие годы женщины племени Длинного Дома собирали топливо, чтобы сжечь Шарля ле Мойна на колу. Они называли его Акуессан. Они понимали, что им нужно бояться его больше всех. Он изучил их нравы и разбирался в жизни в лесу. Он умел разговаривать на многих языках индейцев. Однажды они его поймали и отправились вниз по реке Ришелье к себе домой. Индейцы были страшно возбуждены. Они гребли, перешептываясь и ухмыляясь. Но потом они внезапно посерьезнели. Отец продолжал с ними разговаривать и говорил о несчастьях, которые упадут им на голову, если они его убьют. Его народ приплывет в каноэ, которые выше деревьев, и с большими ружьями, грохочущими сильнее грома. Индейцы старались не обращать внимания на его слова. Они смеялись, болтали и шутили, говорили, что станут его пытать. Их разговоры перекрывал его голос, повторявший о грозящих им бедах. Наконец индейцы смолкли — они выбились из сил.

Все это время с ними говорил другой голос, — продолжал Д'Ибервилль. В нем было нечто от поэта, как это бывает у великих полководцев и истинных лидеров. Это был робкий голос из глубины их собственного «Я». Он постоянно говорил: «Прислушайтесь к нему. Если вы убьете этого человека, на головы людей вашего племени падет огромная беда». Индейцы страшно перепугались и не смогли бороться сразу с двумя голосами — внутренним голосом и словами мудрого Шарля ле Мойна. Они собрали совет и начали совещаться, а потом повернули назад к устью реки. Они передали отца другим индейцам и умоляли, чтобы он их простил, а потом отправились восвояси. Они гребли так быстро, будто за ними гнались враждебные индейские боги на быстрых ветрах.

Все помолчали, а потом Д'Ибервилль гордо тряхнул головой.

— Теперь вам понятно, каким человеком был мой отец. Скажите мне, вам понравилась эта история?

Мальчик ответил:

— Мсье Пьер, это одна из самых лучших историй, какие я слышал в своей жизни.

Д'Ибервилль сидел у самой кучи льда. Он поднялся на ноги и начал стряхивать влажные опилки с сюртука.

— Мне пора идти. Если что-то случится, стреляйте из ружья, и я сразу к вам прибегу. Я сплю очень чутко.

Он преклонил колени возле импровизированного помоста и прошептал молитву за упокой души повара.

— Прощай, Франсуа Данден, — сказал он, — ты был хорошим человеком — смелым и нежным, дружище. Я всегда буду тебя вспоминать!