Костин АндрейЛестница

Андрей Костин

ЛЕСТНИЦА

Падал пушистый теплый снег, он как будто парил в воздухе, и казалось, что время остановилось.

От двери до двери - семьдесят две ступеньки. Одиннадцать часов зимнего вечера.. Четыре этажа, на каждой площадке - окно, которое упирается пыльными стеклами в ночь. Ужасно хочется есть. Прямо живот взбунтовался, как хочется.

Лестница пуста. Вот если бы сейчас... Если бы сейчас хлопнула входная дверь и легкие шаги - ее шаги, их не спутаешь,- тогда сердце замирает, словно входишь в ледяную воду. И с глазами что-то странное - по краям в фокусе, а в центре размытое, туманное. Потом внизу - стоит приникнуть к перилам покажется ее макушка. Темные волосы, в которых запутались неуспевшие растаять снежинки. Вокруг макушки индевеет белый пушистый воротник, а под ним - плечи в красном пальто. И тут - надо сразу отпрянуть к окну, потому что смотреть сверху можно лишь мгновение. Надо взобраться на подоконник и с безразличным видом отвернуться. Она должна увидеть все именно так: пустая лестница, черный прямоугольник окна и задумчивый молодой человек на подоконнике. Тогда она улыбнется. Это будет видно по отражению на стекле. Она улыбнется устало и радостно. Тут все рассчитано.

Хлопнула парадная дверь. Нет, шаги мужские. Так оно и есть. Мужчина поднимается неторопливо, на ходу стягивая перчатки. Лицо усталое, волосы с проседью и безучастный рыбий взгляд. Руки белые, ухоженные, с обручальным кольцом. Рыбий взгляд скользит, наталкивается на встречный, и мужчина отводит глаза. Что промелькнуло в его взгляде? Нерешительность, удивление, сочувствие? Теперь видна только спина. Широкая, сутулая, под черным кашемировым пальто.

Проходит полчаса. Сверху, будто скатываясь, проносится парень с собакой. Парень уже знаком. На секунду он останавливается:

- Все ждешь?

- Жду.

Парень неопределенно подмигивает и скатывается дальше.

Почти двенадцать. Ну где же ты, ну появись, появись сейчас! Дома, наверное, кошмар творится. Но появись сейчас, что тебе стоит? Появись, я без билета ездить не буду, холодной водой обтираться начну. Сто тысяч раз имя твое повторю. Что мать сейчас делает, страшно подумать. Ведь до ужина вышел, вроде как к однокласснику за учебником...

Где же ты, а? Я же не смогу, не смогу уйти. Я ведь дождусь, я убью себя, я убью всех подряд, черт, где же ты, а? Мне больше ничего не надо.

Вдруг здесь возник бы пожар? Ночью! Все в доме забегали бы, тот, сутулый, в пальто, начал бы истошно кричать, расталкивая всех, рваться к выходу. И вот среди крика, дыма и ужаса появляюсь - я. Ловко кидаюсь вверх по лестнице. Падает раскаленная балка, вопят женщины. Кажется, меня уже не спасти. Но вот я возвращаюсь, словно сотканный из всполохов, одежда горит. Делаю несколько шагов по черной от расплавленного снега земле. Осторожно передаю женщину в руки пожарных. А сам падаю. Женщина открывает глаза. Надо мной склоняются люди. Потом седой, мужественный пожарный, с перемазанным сажей лицом, молча снимает каску. В полной тишине люди обнажают головы. В ее глазах стоят слезы. Глаза - крупным планом.

Снова хлопнула дверь. Приглушенные голоса. Все равно слышно. "Если бы ты так учился, как слышишь,- говорит мама,- давно бы был отличником".

Быстрый легкий цокот каблуков по ступенькам. Наконец-то, ОНА! Останавливается напротив. Глаза удивленные.

- Милый мальчик, ты ждал меня все время?

Неужели она не понимает?

- Да. Вы... ты пришла поздно.

- Это что,- она хихикает,- семейная сцена? Я ведь совершеннолетняя, ты не догадался? А тебя, наверное, дома ждут, с ума сходят.

Нет ответа.

- Просто я встретила товарища. Старинного товарища, он знал меня еще с бантиками и косичками. Понимаешь?

Нет ответа.

- Не смотри на меня такими глазами. Когда вырастешь, никогда не смотри на женщин такими глазами. Они с ума посходят. Какой же ты будешь, когда вырастешь? Обалдеть. Жаль, я старенькая буду. Стану сидеть на скамейке и шамкать своим товаркам - вон тот красавчик за мной ухаживал, и как ухаживал, как ухаживал,- она засмеялась.- Ты даже не представляешь, каким вырастешь.

- Я... это... тебя всегда любить буду.

- Ой ли? - она улыбнулась. - А теперь иди домой. Иди, иди. Дома знают, где ты пропадаешь? У тебя ведь, наверное, уйма дел? Верно? До утра я не сбегу, буду спать как убитая, и ничего со мной не случится. Ты мне веришь?

Шаги тонули в глубоком снегу, который, кружась, падал весь вечер. Возле фонарей, снежинки - словно летняя мошкара.

Прозвенев, скрылся за поворотом пустой трамвай. Город окутывал снежный туман, и как хорошо было в нем заблудиться. Город спал, и где-то за сугробами прятался его сон. Шаги тонули в тишине, и, как предчувствие лета, в темноте кружило счастье.

Оно тут, за спиной. Или за поворотом.

- Я люблю ее...

Потом, чуть громче:

- Я люблю ее.

И наконец, на всю улицу, чтобы залаяли бездомные собаки:

- Я люблю ее!

Теперь - наверняка. Теперь - на всю жизнь. А жизнь бесконечна!

А жизнь бесконечна. Зимний вечер. Прохожих мало, только скрипит под ногами снег. В окнах первых этажей звездочки елочных огоньков. Новый год уже прошел, а они еще на что-то надеются. Накатанные полоски льда под снегом. Только бы не навернуться. Прошлый раз: возле самого подъезда. И - лежу. Она смеялась, сам смеялся. А таксист, который ждал, потом спросил: "Как это тебя угораздило?" Таксист все понял - тут не до смеха. Мудрые ребята, эти таксисты.

Тра-та-та там-та-та... - протрубил саксофонист.

Это тайный саксофонист, для личного, так сказать, пользования. Я часто слышу в уме разные мелодии, хотя с головой у меня все в порядке. Так бывает, когда мне здорово.

Два экзамена позади. До угла дойдем - поцелую. Губы у нее теплые - в любой мороз. От помады, наверное.

Когда такую обнимаешь, словно в ладонях держишь. Ну как без нее прожить? Если ты рядом, не нужно никакого плейера - музыка сама по себе изнурти прет.

Ту-ти-та-ту - выводит флейта.

И тут ударник врезал. Флейта и ударник. Вот это да!

Весь в дорогом, костюм белый, перекрестье прожекторов.

Толпа выпадает в осадок. Пиджак с плеч - и в толпу. Вопят. Спел - и за кулисы. Ты мне тут же лоб платком вытираешь. А у самой глаза - как звезды. Подруги завидуют. А ты им - он любит только кофе без сахара. Товарки рот открыли. Я ему сама завариваю, говоришь. Такой капризный... Что поделаешь гений. А он автограф на диске может дать? Если я попрошу его, девочки, то конечно.

Любимая, хочешь на руках тебя понесу? Ты за шею обними. Нет, не тяжело. Я мужик здоровый. Не дохляк. У меня хук справа какой - знаешь? Почему хорошо, что не знаешь? Вечно ты высмеешь.

Вчера матанализ сдавал. Да ну тебя, не анализы, это экзамен такой. До меня половина группы - с пролетом. Староста побледнел - и бряк на пол. Переутомился. Ну, я захожу... Что значит - опять вру? Не хочешь, не надо. Нет, не обиделся.

Ночь, зима. И мороза не чувствуется. Вообще не чувствуется воздуха. Только снежинки щекочут нос. Неужели тебе холодно? Куда ты все время торопишься? Еще только двенадцать. Мальчик? Какой мальчик? Что значит - влюблен и каждый вечер ждет? Я в его годы уроки учил.

- Глупый, не смей меня ревновать.

- А я не ревную.

- Ах, не ревнуешь,- короткий хохоток.- Значит, не ревнуешь?

- Перестань, мы целоваться будем или кусаться, больно же!

- До свидания, милый. Не стой под окнами, ладно?

- Ладно.

- Дай слово. Побожись.

- Ей-богу.

Полуночный трамвай. Надо догнать. Это же пустяки, ему еще поворот делать. Все, брошу курить, в секцию запишусь. Сердце прямо разрывается.

Окна в трамвае запотели, а за ними затаились сугробы, как дикие звери на охоте. Кто не спит по ночам? Хищники. И я из их породы. Город-загадка. Город-призрак. Хочу бродить рука об руку с ней по твоим улицам, Город, когда серебрится снег или шуршат солнечные листья, когда цветет сирень или пахнет мокрым асфальтом. Мимо надменных Патриарших и остолбеневших Чистых, желтой Маяковки и суетливой Пушкинской. Все это впереди!

"Все это впереди..." - подумал я, глядя на старика, открывшего дверь.

- Она еще не пришла, - почему-то виновато пояснил старик, и глаза у него казались какие-то воспаленные, как после слез.

- Так я подожду у нее в комнате?

Снял кашемировое пальто, бросил его не глядя и, не зажигая света, подошел к окну. Отсветы улицы легли на плечи зелеными полосами. Перегородок тонкоребрость... Где-то недалеко работал движок, и его мерный стук убаюкивал. Потянулся за сигаретами и вспомнил, что вчера бросил курить. От этого во рту стало кисло, как будто заложил за щеку мелкую монету.

А снег все шел. Много его навалит за ночь - дворникам работа. Начнут скрести часов в шесть, не выспаться.

Вернулся к двери, зажег свет. Поднял пальто и аккуратно повесил на гвоздь, вбитый в стену. Вбитый неумело - на обоях остались следы от молотка. Сразу видно, что вбивала женщина.

По коридору прошаркал сосед. Кажется - на кухню. Чайник ставит. Чем он питается кроме чая? А ведь я сам сегодня не успел пообедать... Достал из бокового кармана плитку шоколада, разломил пополам. Потом передумал, бросил на стол. Изжога замучает.

Снял с полочки книгу. Неужели она это читает? А на что ты рассчитываешь? Сел на стул, поддернул брюки, раскрыл книгу, наугад, посередине...

Почти двенадцать. Где ее носит, черт побери! Пропал вечер. Опять не выспаться. Опять дворники. Опять медный привкус во рту. Опять с утра откапывать из-под снега машину. И еще что-то придумать для жены. Где ты был до часа ночи, почему мобильник отключал? Деловые переговоры. Затянулись допоздна, а телефон отключил, чтобы не отвлекал. Тьфу ты, надо что-то новое придумать!

Щелкнул замок. Наконец пришла. Старик отчитывается - чужого дядю пустил. Интересно - что, я на лестнице должен был ждать? Как тот пацаненок на подоконнике. Симпатичный пацаненок, на сына похож.

Лучше было не дожидаться, сразу уйти. Теперь времени в обрез. Времени добраться до дома. Не рассчитал.

Вошла. Щеки смуглые, глаза синие, волосы влажные. На душе словно отпустило. И сердце замирает, как от первого взгляда, от первого прикосновения. Рук сплетенье и судеб. Можно начать все сначала. И вернется девочка, которой нес портфель, а потом невыносимо холодный вечер на Чистых прудах, когда она, пусть уже другая, прятала нос в воротник твоей куртки, чтобы согреться... И поцелуи второпях у подъезда... и... Почему она носит красное? Надо как-нибудь сказать про пальто. Не идет ей красное. Тактично как-то сказать. А лучше поехать с ней вместе в фирменный бутик и купить новое. Вот только бы выбрать время...

Все - время - спешка. А вал несделанного нарастает. И сейчас, в самый неподходящий момент, приходят мысли о работе, о недостроенной даче, пропущенном техосмотре. И к врачу сходить надо... И уже не принадлежишь себе, принадлежишь какому-то суетливому чужому движению.

Где тот просвет, когда принадлежишь только себе - и никому больше? Где та обитель чистая? Сейчас, тут?

Все, пора. Оставить ей деньги? Сколько, интересно, она платит за эту комнатенку? Нет, деньгами - нехорошо как-то. Значит, подарю ей пальто другого цвета. Пусть только сама сходит и купит. В этих магазинах частенько встречаешь знакомых. Тьфу ты. И, все-таки, придется деньгами, никуда от них не денешься...

Воздух сырой - самая гриппозная погода. Надо завтра сказать жене, чтобы всюду, в котлеты, борщ, клала чеснок. Это вкусно и полезно. Как она не понимает?

Захлопнул дверцу машины, включил зажигание. Работает неплохо, а вот тормозные колодки менять придется.

На перекрестке попал на красный свет. Город спит, город мертв, а улицы живут. Переключаются сигналы светофора, горят фонари, светятся вывески магазинов. Где-то в глубине дворов, за сугробами, скрипят двери парадных и мучаются от бессонницы редкие окна. Город живет самостоятельной жизнью, и какое ему дело до одинокого путника, застрявшего на перекрестке? Только бы не уснуть.

Только бы не уснуть.

Чайник рассерженно фыркает, выплевывая облачко пара. А я сижу неподвижно, распластав ладони на клетчатой клеенке. Ладони словно чужие, грубые, со вздувшимися суставами. Я понимаю, что надо встать. Надо сделать хоть какое-нибудь движение, чтобы мир перестал отдаляться.

Я уже знаю, как все будет. Мир уйдет дальше, и эти стены, скрипучий паркет и веточка ели в кувшине не почувствуют перемены. В мире ничего не изменится, он будет таким же, каким я его видел. Потом приедут неприветливые люди, пристегнут к пластмассовой купели...

Меня уже не будет, солнце растопит снег, старый диван выбросят на помойку, а девушка станет снимать комнату в другом месте. Только и всего?

Только и всего. Но это не страшно. К этому рано или поздно привыкаешь. Самое плохое, это когда уже незачем строить планы. Время остановилось.

Я еще пытаюсь зацепиться за этот мир. Я представляю длинную-длинную лестницу, по которой поднимаются похожие на меня, поднимаются по тем же, до боли знакомым ступеням.

Тогда я вспоминаю прошлое. И вижу почему-то старые трамваи, поминутно трезвонящие весенним утром, парикмахерскую в Художественном проезде, красный костел в литовском городке, где я был всего один раз, проездом. Пожалуй, и все.

Пытаюсь вспомнить руки женщины, но память бунтует, и остаются только мои скорченные старческие ладони на клеенке.

На последних ступенях надо только открыть дверь. Как не хочется.

Выключаю газ, завариваю четвертый раз за сегодняшний вечер чай. Ждать некого, уже слишком поздно, она не выйдет. Впрочем, я и не надеялся.

Подошел к окну и прижался лбом к влажному стеклу.

Падал пушистый теплый снег...