"Ночной ураган" - читать интересную книгу автора (Коултер Кэтрин)

Глава 23

Память Алека действительно вернулась, так же внезапно, как исчезла, но никто из них не представлял, что именно Джинни станет тем толчком, который вернет его к прошлому.

Она сосредоточенно перелистывала старые бумаги и счетные книги в конторе Арнолда Круиска, в изуродованном пожаром восточном крыле. Последнее время она изучила груды обуглившихся страниц со столбиками цифр и отчетами, но не нашла ничего, что считала важным, что дало бы ключ к разгадке убийства управляющего. Поскольку здесь было ужасно грязно, она оделась в мужской костюм, тот самый, в котором работала на верфи в Балтиморе.

Она только что отдала приказания лакею Джайлсу и встала на цыпочки, едва удерживая равновесие, стараясь дотянуться до переплетенного в кожу толстого тома, готового вот-вот упасть с полусожженной верхней полки, когда услыхала чьи-то шаги. Джинни обернулась, улыбаясь Алеку, осторожно пробиравшемуся сквозь завалы мусора.

Поздоровавшись с мужем, Джинии хотела было узнать, как прошла встреча с сэром Эдуардом Мортимером, но тут Джайлс о чем-то спросил. Джинни ответила и, снова взглянув на Алека, заметила, как пристально он уставился на нее. Джинни недоуменно наклонила голову набок и подняла брови, вытирая грязные ладони о брюки.

— Что угодно, барон? — улыбнулась она.

Алек не шевелился. Он сомневался, что сможет двинуться с места, даже если бы хотел. Чувства, образы, воспоминания, слишком мучительные и яркие, чтобы обыкновенный человек мог их выдержать, теснились в мозгу, создавая хаос и разброд в мыслях. И тут, так же внезапно, все словно осветилось. Он увидел Джинни, тогдашнюю, какой встретил ее впервые, одетую в мужской костюм, стоящую на палубе «Пегаса», вспомнил, что ощущал в тот момент, когда заметил ее тогда. Она отдавала приказы одному из своих людей, совсем как теперь Джайлсу. «Благодарение Богу, — ошеломленно подумал Алек, — я снова вернулся к нормальной жизни».

— Алек! Тебе плохо?

— Нет, все в порядке, — пробормотал он, не двигаясь. Иногда Алек думал, что, когда вернется память, голова может взорваться от такого обилия информации. Но ничего подобного не произошло. Все встало на свои места. И Джинни. Джинни…

Но Джинни мгновенно поняла — что-то изменилось, и поспешно сказала Джайлсу:

— Спасибо за помощь. Пока это все. Можете идти.

Алек молча смотрел вслед уходящему лакею. Конечно, он помнил Джайлса — сам нанял его пять лет назад, перед тем как Неста родила Холли и умерла.

Алек медленно повернулся и взглянул на жену. Его прелестную жену, которая управляла верфью. Он выговорил очень медленно, очень отчетливо и вежливо:

— Могу я спросить, какого дьявола ты снова решила разыгрывать из себя мужчину?

Холодный, бесстрастный голос пригвоздил Джинни к месту. Это совсем не тот человек, который разбудил ее рано утром, чья рука прокралась между ее бедер, чьи губы нетерпеливо припали к ее соскам, чей голос шептал в ее уши, как она очаровательна, мягка и нежна.

Это другой Алек, с ужасом сообразила Джинни. Алек, за которого она вышла замуж.

Она тут же постаралась выбросить из головы крамольные мысли. Все это не важно! Главное, что он вспомнил! Все вспомнил!

— Ты вспомнил! — завопила она, дрожа от волнения за него, за себя, за них обоих.

— Да, все, включая нашу первую встречу. Ты была одета точно как сейчас. И отдавала приказания мужчине точно как сейчас.

Джинни, охваченная радостью и облегчением, не обратила внимания на его слова. Она счастлива, безумно счастлива, и больше ей ничего не надо!

— Алек, о Алек, ты вернулся ко мне и к себе! Замечательно! О дорогой, теперь ты, должно быть, готов сразиться с драконами!

Она осыпала поцелуями его подбородок, губы, щеки, непрерывно треща, словно обезумевшая сорока.

Алек улыбнулся. Наконец улыбнулся.

— Конечно, — вздохнул он, глядя в ее глаза — Как странно, что именно при виде тебя, погруженной в бумаги, я немедленно очнулся. Ты в мужской одежде. Именно такой я увидел тебя впервые. Возможно, наклон головы, когда ты разговаривала с Джайлсом. Но скорее всего дело все-таки в одежде.

— Тогда нужно оправить мои брюки в рамку и повесить на почетном месте!

Алек не знал, что ответить, поскольку в этот момент прошлое слилось с настоящим, как и следует быть, и он понял, насколько стал иным после несчастного случая. Нет, это Джинни изменилась, не он. И теперь вновь превратится в ту, какой была, — гордую, независимую, старающуюся ни в чем не уступать мужчинам.

Алека одолевали смущение и неуверенность. Пять минут назад все было просто и ясно, но теперь. Что сказать? Что сделать?

Он осторожна отстранил Джинни.

— Алек?

Ее улыбка немного поблекла. Джинни боязливо тронула кончиком пальца его щеку.

— С тобой все в порядке? Голова не болит?

Милая, нежная, покорная, во всем уступающая… такой она была с того рокового дня. Она отдавалась ему, покорялась так беспрекословно всем его желаниям и повелениям. А он иногда сомневался, спрашивал, поддразнивал, подшучивал над ее упрямым подбородком. Тот Алек, потерявший память, конечно, лишь посмеялся бы, увидев жену в брюках, склоненную над обуглившимися бумагами. Прежний Алек, Алек, за которого она вышла замуж и который не оставлял ни малейших сомнений в том, что думает о женщинах, стремившихся подражать мужчинам, был лишь куклой, марионеткой в этих умелых руках, пешкой в игре хитрой особы.

Алек чувствовал, что его предали. Он, Алек Каррик, который всегда презирал мужчин, позволивших себе поддаться на женский обман! Как она ловко все обставила!

Алек снова оглядел жену, задумчиво гладя подбородок.

— Единственно, что плохо в этих брюках, Джинни, — бросил он наконец, — это то, что приходится стягивать их до конца, чтобы взять тебя. Поэтому, дорогая, женщины и должны носить юбки. Тогда мужчина может без помех задрать их и наслаждаться женскими прелестями, когда пожелает.

Джинни невольно отступила; боль и обида согнали румянец с лица. Но голос оставался спокойным:

— Я надела брюки только потому, что здесь очень грязно. Старые платья слишком малы, а новые не хотелось пачкать.

— Насколько я припоминаю, ты всегда находила тысячи разумных причин, когда собиралась в очередной раз поиграть в мужчину, то есть в кого-то, кем тебе никогда не быть. Ты всегда завидовала мужчинам, Джинни?

Джинни, прищурясь, глядела на него, охваченная внезапным гневом на бесстрастную жестокость его слов, однако продолжала держать себя в руках:

— Нет, я никогда не завидовала мужчинам. Однако и не питаю к ним большой любви, особенно когда те смотрят сверху вниз на женщину, которая знает столько же, сколько они.

— Но, Джинни, ты ни черта не знала бы ни о принципах судостроения, ни о кораблях, не обращайся с тобой отец как с мужчиной и не научи тебя всему.

— Но ведь и мужчины без науки оставались бы невеждами! Неужели тебе не ясно?

— Мне ясно лишь одно: жаль, что ты так рано лишилась матери, может, она сумела бы воспитать из тебя настоящую женщину. Ты только и можешь, что притворяться мужчиной, но не умеешь даже выбрать себе приличное платье. Это мне совершенно ясно.

Она размахнулась и с силой ударила его по щеке, так что голова Алека откинулась, а воздух со свистом вырвался из глотки. Он схватил ее за руки, тряхнул, но тут же разжал пальцы и отступил:

— Немедленно сбрось это чертово дурацкое облачение, или я сорву его с тебя. Понятно?! И никогда не смей больше притворяться мужчиной!

Джинни молча, не оглядываясь, выбежала из комнаты, боясь, что сделает и скажет что-то непоправимое.

Алек смотрел вслед жене, пока та не исчезла из виду, и глубоко вздохнул. Она так ловко добивалась своих целей. Так хитро манипулировала им. И он, влюбленный дурак, готов был дать ей все, исполнить любое бессмысленное желание. Даже позволил вести счетные книги! И все потому, что любил, верил, что даст ей наслаждение. Нет, это безголовый беспамятный Алек влюбился в нее. Не прежний Алек, тот, который отводил женщинам определенное место в своей жизни, не позволяя стать частью себя, своей души, своего сердца. Тот Алек несколько раз спал с Эйлин Бленчард. Тот Алек просил гарем в подарок на Рождество.

Алек вздохнул. Он прекрасно относился к Джинни, она нравилась ему, достаточно, чтобы жениться. И теперь он просто несправедлив. Увидел ее в этой проклятой одежде, обрел память, но потерял голову. Господь знает, что такое событие стоило бы отпраздновать! Он стал собой… но обнаружил, что женат на женщине, ухитрившейся превратить его в слабовольного идиота, готового на все ради ее улыбки. Такое вынести невозможно.

Одевается мужчиной, лезет в мужские дела и носит его ребенка!

Алеку хотелось закричать на себя, немедленно оставить эти мрачные мысли! Господи Боже, да ведь он здоров! Ни единого белого пятна! Алек вспомнил Берка и Ариель Драммондов, Найта Уинтропа, услышал, как тот с веселым цинизмом перечисляет наставления и принципы философии своего родителя. Найт женился и обзавелся семью ребятишками! А он, Алек Каррик, никогда не собиравшийся повторно обременять себя узами брака, связан с женщиной, намерения и стремления которой конфузили и смущали разум, красота заставляла тело загораться вожделением, одновременно превращая Алека во вспыльчивого болвана, одного из тех, кого он так презирал раньше.

Он снова стал собой. Несмотря ни на что.

Алек увидел Холли, узнал ее и страстно захотел, чтобы она была здесь, чтобы можно было обнять дочь, прижать к себе, сказать, как отец ее любит.

Он снова увидел беспомощного мальчика, безмолвно стоявшего рядом с плачущей матерью, только что узнавшей о смерти мужа. Но теперь эта ужасная смертельная боль не рвала сердце с такой силой. Остались лишь воспоминания и сознание потери, но боль ушла в прошлое, растворилась и поблекла.

И Джинни… глядевшая на него, доверчиво, нежно и благоговейно, как на чудо… Это их брачная ночь, и он любил ее, пока оба не задрожали, обессиленные, и не заснули в объятиях друг друга. И он разбудил ее перед рассветом, и снова любил, а ее мелодичные крики наполнили ночь…

Алек оглядел черную разоренную комнату и впервые спросил себя, что же здесь делала Джинни. И, заметив груды обугленных бумаг на полусожженном письменном столе, цинично подумал, что жена, возможно, пыталась определить стоимость Каррик-Грейндж.

Джинни тщательно оделась в чистый мужской костюм, второй из оставшихся, и, отступив, посмотрелась в высокое трюмо. Она выглядела по-прежнему достаточно стройной, и куртка скрывала располневшую талию. Но даже сейчас, глядя на себя в зеркало, она упрямо подняла подбородок на добрый дюйм.

Он не смеет ей приказывать! И если желает быть деспотом, пусть убирается к дьяволу! Она не позволит ему разыгрывать тирана и требовать от нее переломить себя и стать послушной, покорной женой! Не примирится с его дурным нравом, с абсурдным убеждением в том, что она завидует мужчинам, и поэтому надевает мужской костюм! Господи, да ведь она носит его ребенка! Даже последнему болвану понятно, что она — женщина до мозга костей!

И что заставило его так наброситься на нее? Если бы не эта «глупая одежда», к Алеку никогда бы не вернулась память! Он должен быть благодарным ей! Но нет, Алек мгновенно превратился в типичного мужчину и как мог постарался обидеть ее, причинить боль, отказываясь понять точку зрения жены.

Джинни оглядела платье, приготовленное миссис Макграфф, одно из выбранных Алеком, из бледно-фиолетового шелка с низко вырезанным корсажем, высокой талией и широкой, падавшей изящными складками юбкой. В этом прелестном наряде она, конечно, будет выглядеть самим олицетворением женских чар, грациозным созданием, достойным защиты и покровительства мужчины.

Джинни раздраженно хлопнула себя по бедру. Не наденет она проклятое платье! Когда Алек извинится, перестанет вести себя как надменный болван, Джинни охотно облачится в любой наряд, какой он только пожелает. Но Джинни не позволит считать себя расчетливой особой, намеренно обманувшей мужа.

А ведь Алек вел себя именно так! Словно не только не одобряет, но и презирает ее! Джинни прекрасно помнит каждое жестокое слово, брошенное им! И сомневается, сможет ли когда-нибудь простить Алека.

Неужели он действительно надеется, что она послушно ляжет у его ног и позволит ему вонзить в себя шпоры? Во время болезни Алека она была нежной и покорной, поскольку чувствовала, что он нуждается в ее поддержке, понимании, любви и абсолютной преданности. Если она будет продолжать и впредь так себя вести, Алек, несомненно, превратится в настоящего тирана. Не в ее характере становиться хныкающим, трусливым, истеричным созданием, целиком и полностью зависящим от мужа. Нет, никогда! Она не сделает этого! Ни для одного мужчины на свете!

Джинни распрямила плечи и, выйдя из спальни, решительно направилась по длинному коридору к парадной лестнице, злобно улыбнувшись особенно отвратительному предку, чей портрет в полный рост висел на стене, над перилами. Она переступила порог, замерла и оставалась неподвижной, пока Алек, стоявший к ней спиной, не повернулся.

При виде жены глаза его расширились, а пальцы, сжимавшие ножку бокала, побелели. Будь на ней шапка, Джинни казалась бы совершенным мальчишкой! Именно так она выглядела, когда Алек впервые увидел ее на борту «Пегаса». Нет… не совсем. Груди стали больше, набухли, и даже свободная куртка не могла этого скрыть. Нет, на мальчика она не походила!

— Добрый вечер, — приветствовала Джинни, и напряжение, звучавшее в этом тихом голосе, заставило Алека мгновенно ощетиниться.

— Ты немедленно вернешься в спальню и переоденешься, — спокойно приказал он.

Подбородок Джинни поднялся еще на четверть дюйма.

— Нет.

Глаза Алека зловеще сверкнули, челюсти сжались.

— Я уже говорил, что думаю о твоей привычке носить мужской костюм. Или предпочитаешь забыть о моих словах? А может, веришь, что по-прежнему удастся играть мной? Обращаться как со слабовольным идиотом?

— Играть? О чем ты?

— Прекрасно понимаешь! Мягкая и покорная, и все это ложь, до последнего стона, срывающегося с этих прелестных губок, когда я беру тебя. Дни, когда вы правили мной железной рукой в бархатной перчатке, окончены, мадам. А теперь либо ты снимешь сама эту одежду, либо я сделаю это за тебя.

Это правда, она была мягкой и податливой, но…

— Это не ложь, Алек. Ты нуждался во мне, и я просто старалась стать такой, какой ты меня видел. Я ни за что не стала бы превращать тебя в орудие для достижения собственных целей и сомневаюсь, что это было возможно, даже если бы память не вернулась к тебе.

Он хищно ощерился, и выражение злобы почти уничтожило красоту черт. Джинни едва не отвернулась.

— Почему, — задумчиво протянул он, — почему я женился на тебе? Увидел что-то вроде вызова… безмозглую девчонку, которой нужно указать ее место? Иногда мне самому трудно понять причины.

— Я думала, что ты лю… что я тебе небезразлична.

Алек, смеясь, покачал головой и осушил бокал с шерри:

— Насколько припоминаю, я вел себя как рыцарственный дурак, чувствовал, что обязан защищать тебя, оберегать, особенно после смерти твоего отца. Ты была одинока и беспомощна.

— Вовсе нет!

— Разве? Ты была близка к разорению, и, как умная, расчетливая женщина, признала это сама, и…

— И поспешила выйти за богатого, влиятельного лорда?

— Да, в уме тебе не откажешь! Ты так и сделала! Получила мужа, готового заботиться о тебе, осыпать драгоценностями, купить столько платьев, сколько пожелаешь! Правда, сама ты неспособна выбрать наряд, который не выглядел бы обносками пугала, но муж всегда придет на помощь, не так ли?

— Я не нуждаюсь ни в твоей помощи, ни в твоей жалости, Алек. Однако твой вкус в одежде действительно безупречен.

— Ошибаешься, Джинни, тебе нужны моя жалость и защита, потому что я мужчина, которого воспитывали в понятиях долга и чести.

— Как ты можешь быть одновременно благородным и жестоким, Алек? Странное сочетание.

— Жестоким? Ты в самом деле думаешь так? Не согласен. По-моему, я просто вижу вещи в их истинном свете. О да, должен признать, что хотел лишить тебя девственности. Такая закоренелая старая дева… именно сопротивление и разжигало меня, Юджиния, хотя, по чести говоря, я предпочел бы женщину, которая умела бы подарить мне наслаждение и знала, чего ждать от меня, в свою очередь. Но это не играло роли, ведь под мужской одеждой таилась страсть, которая только и ждала освобождения. Спящая красавица в мужском костюме. И я хотел пробудить эту страсть, Джинни. Какое возбуждающее зелье — входить в тебя, чувствовать, как ты выгибаешься, слышать стоны и крики, ощущать, как твои пальцы впиваются в мое плечо. Я становился всемогущим. Ты очень чувственная женщина, Джинни, и это, возможно, стало главной причиной моей женитьбы на тебе.

— Но тебе, кажется, нравилось брать меня.

— Да. Загадка, не правда ли? Но это правда. Я ошибался, сомневаясь в твоей готовности отдаваться мне в любое время дня и ночи, а ведь именно поэтому женился на тебе… и еще из-за того, что Холли, кажется, ты нравишься.

— Но ты спал со многими женщинами и не женился ни на ком. Почему же я?

— Потому что ты была такой чертовски жалкой.

Джинни отпрянула, словно он ударил ее по лицу.

— Ну а теперь, дорогая жена, немедленно переоденься и выбрось эту идиотскую одежду. Я не желаю сидеть за одним столом с подобным созданием.

— Нет. Никогда. И не позволю приказывать мне, Алек. Ты мой муж, а не тюремщик.

— Я для тебе все, Джинни. Именно я буду выбирать то, что считаю для тебя лучшим и нужным. А тебе остается лишь повиноваться.

Джинни из последних сил старалась сохранить спокойствие.

— Я тебя не понимаю. Сегодня и все эти дни я сидела в той комнате, пытаясь отыскать хоть какие-то нити, ведущие к разгадке убийства твоего управляющего. Какая разница, что я надела? Кому это интересно? Почему ты ведешь себя так ужасно?

— Я не просил тебя становиться сыщиком. Не женское дело так рисковать. Ты могла упасть или пораниться, и…

Этого Джинни не вынесла.

— Прекрати! Просто не верю, что ты способен говорить подобные вещи, Алек! Я твоя жена и хочу помочь нам обоим, поскольку Каррик-Грейндж стал и моим домом. Убийство так же касается меня, как и тебя.

Алек широкими шагами направился к ней. Джинни отказывалась отступить, хотя видела, что выражение лица мужа остается абсолютно непроницаемым. Сжав огромными руками ее плечи, Алек спокойно объявил:

— Выслушайте, леди Шерард! Вы моя жена и носите моего ребенка. Я хочу, чтобы с вами ничего не случилось. Мой долг — заботиться о вашей безопасности. Неужели не понимаете такой простой вещи?

Он слегка тряхнул ее.

— Ты глуп, — бросила она, не повышая голоса. — Проклятый глупец! Отпусти меня!

— Ты снимешь этот маскарадный костюм?

Джинни взглянула в прекрасное замкнутое лицо:

— Иди к дьяволу!

Алек неожиданно отпустил ее и толкнул на диван, а сам устремился к двери и повернул ручку замка.

— Сейчас! — велел он.

Джинни, с трудом поднявшись, бросилась за диван. Это крохотное расстояние дало ей мужество выстоять и подогрело ярость.

— Попробуй дотронуться до меня, Алек, и я сделаю так, что ты об этом пожалеешь!

— Вероятно, — ответил он скучающе. — Но это не имеет значения. Пора уже тебе понять, что ты женщина и, следовательно, вполовину не сильна так, как я.

— Но поверь, обладаю вдвое большей решимостью. Берегись, Алек, я на все готова. Прекрати нести вздор и открой дверь.

Алек помедлил, словно потрясенный ее словами, и наконец кивнул:

— Ты права, не очень это хорошая идея.

И уже через мгновение дверь была открыта, и Алек с издевательским поклоном встал рядом с Джинни.

Она молчала, вынуждая себя не броситься бежать, но невольно ускорила шаг, проходя мимо мужа. Неожиданно она почувствовала, как его рука обвилась вокруг талии. Он подхватил ее под мышку, словно мешок с зерном, но тут же, словно вспомнив о младенце в ее чреве, немедленно приподнял Джинни, перекинув ее через плечо.

Она сыпала всеми мыслимыми угрозами, но Алек только смеялся. Когда Джинни пообещала позвать слуг, он засмеялся еще громче. Она принялась обрабатывать кулаками его спину, но, очевидно, не причинила ни малейшей боли. Подняв голову, Джинни заметила Смайта, миссис Макграфф и Джайлса. Никто не произнес ни слова. Джинни с ужасом увидела, как Джайлс изо всех сил сдерживается, чтобы не засмеяться. Это взбесило ее еще больше, и она снова замолотила кулаками по спине мужа:

— Немедленно прекрати, Алек!

Он просто покачал головой и пошел быстрее. Добравшись до хозяйских покоев, Алек вошел и захлопнул ногой дверь. Потом, почти швырнув ее на постель, запер спальню и замок смежной двери.

Джинни быстро вскочила и метнулась к дальней стороне кровати. Она не спускала глаз с мужа, подмечая каждое его движение, гадая, о чем он думает, что собирается делать. Скорее всего сорвать с нее одежду.

Она придвинулась ближе к стене и с отчаянием поглядела в окно. Нет, выпрыгнуть нельзя, до земли добрых тридцать футов.

— Попробуй только, — сказал он за ее спиной — Я знаю, что ты женщина и, следовательно, обладаешь самой малой толикой здравого смысла, но сейчас декабрь, и ты беременна. Только из уважения к твоему положению я готов удовлетвориться тем, что сорву с тебя это смехотворное облачение. Правда, я предпочел бы задать тебе хорошую трепку, но придется довольствоваться малым. Поди сюда, Джинни.

Джинни замерла, высокомерно подняв подбородок.

— Убирайся к дьяволу!

— Ты становишься однообразной. Это в тебе говорит американка. Иди сюда. Больше я не намерен повторять.

— Прекрасно, потому что ты начинаешь мне надоедать, Алек.

Он направился к ней, и Джинни, видя, что он так же взбешен, как она, рванулась к смежной двери, молясь, чтобы в скважине торчал ключ. Молитва ее не была услышана. Она почувствовала, как жесткие ладони сжали предплечья. Алек с силой рванул ее на себя.

— Ну вот, — удовлетворенно объявил он, разрывая сорочку от шеи до талии. Джинни высвободила руку и впечатала кулак в живот мужа. Тот только проворчал что-то, и в глазах блеснули искорки ярости.

— Отпусти меня, Алек. Отопри дверь и оставь меня в покое. Если хочешь, чтобы я уехала, только скажи, и меня здесь не будет. Утром. Тебе никогда больше не придется выносить мое общество. Пусти же!

Алек, не отвечая, продолжал действовать, не давая Джинни опомниться. Еще минута, и клочья сорочки валялись на полу. Он стянул лохмотья, оставив Джинни обнаженной до талии. Она пыталась успокоиться, дышать ровнее, не показывая волнения, хотя знала, что Алек смотрит на нее, и от этого приходила в ярость, чувствуя себя одновременно еще более беззащитной. Это было ужасно.

— Никогда не прощу тебя за это, Алек. Будь ты проклят! Отпусти меня!!

Алек ошеломленно молчал, не сводя взгляда с жены, и наконец тихо пробормотал:

— Твои груди стали еще больше. И, подняв руку, нежно сжал ее грудь.

— И тяжелее. И еще прекраснее, если это только возможно.

Джинни сжалась, но он крепко держал ее.

— Не трогай меня!

— Хорошо, — с готовностью согласился Алек, сдергивая с нее брюки, сапоги и шерстяные чулки, а когда Джинни осталась совершенно обнаженной, улыбнулся: — Очень мило, дорогая жена. Очень мило.

Его рука снова легла на ее грудь, нежно лаская. Джинни почувствовала первые огоньки желания, но твердо решила ни на что не обращать внимания. Но Алек подхватил ее на руки и понес к кровати. На этот раз он не бросил Джинни на постель, а осторожно положил на спину и сел рядом.

— Ну а теперь, — сказал он спокойно, словно вел светскую беседу, — давай поговорим, жена. Ты хочешь бросить меня?

— Да. Ни за что не останусь, не буду терпеть унижения и оскорбления.

— Ну а сейчас, когда лежишь на своей прелестной спинке, голая, и я, полностью одетый, смотрю на тебя. Это ты можешь стерпеть?

Джинни втянула в себя воздух, замахнулась, чтобы ударить его, но Алек перехватил ее руку и опустил на кровать.

— О нет, не выйдет. Теперь я хочу взглянуть на своего сына.

— Это дочь!

Алек легонько погладил ее живот, закрыл глаза, замер на мгновение и, не двигаясь, тихо сказал:

— Ты никуда не поедешь. Моя жена останется со мной и будет делать, как велю я.

В этот момент в желудке Джинни громко заурчало. Глаза Алека распахнулись.

— Я накормлю тебя, Джинни, — засмеялся он, — но немного погодя. Ну а пока я буду просто наслаждаться, глядя на тебя.

Наклонившись, он начал целовать ее живот короткими поцелуями-укусами, а когда выпрямился, глаза потемнели, и Джинни поняла, что Алек хочет ее, увидела, как на загорелой шее лихорадочно бьется жилка.

— Я не нравлюсь тебе, — пробормотала она. — Как ты можешь хотеть меня?

— Это, конечно, мое извращенное упрямство. У тебя прелестное тело, Джинни. Для меня большая радость наблюдать, как набухает твой живот. И груди.

— Я замерзла, Алек, — процедила Джинни и в подтверждение своих слов вздрогнула.

Он поспешно разделся, разбрасывая одежду по полу, что на него было совершенно не похоже — обычно Алек все аккуратно вешал на место. Скользнув под одеяло, он притянул Джинни к себе, поцеловал в лоб и нежно прошептал:

— Ну а теперь, мисс Юджиния, я хочу войти в тебя. Как тебе понравится такое?

Лишь ее тело желало этого, но только не она, Юджиния Пакстон Каррик. Алек сказал, что считает себя разумным человеком… значит, стоит попытаться.

Джинни отстранилась настолько, чтобы суметь взглянуть в лицо мужа:

— Алек, почему ты делаешь это? Почему так обращаешься со мной? Я ничем тебя не обидела, не причинила боли и хотела только помочь, быть с тобой, облегчить одиночество.

Алек не ответил. Прошло несколько мгновений, и неожиданно он навис над ней, раздвигая ее ноги. Джинни не противилась, остро чувствуя жар его тела, его силу, мощь и уверенность.

— Ты моя. И если когда-нибудь еще скажешь подобную глупость, я тебя запру.

Джинни ошеломление уставилась на него.

— Ты никогда не покинешь меня, Джинни.

Чуть откинувшись назад, Алек поднял ее бедра и рванулся вперед, войдя в Джинни глубоко, наполняя ее, не давая вздохнуть, запротестовать. Она была горячей и влажной, готовой к любви, и Алек улыбнулся, торжествующе, высокомерно, так, что Джинни мгновенно захотелось закричать, убить его и одновременно застонать от наслаждения. Но ее бедра приподнимались, чтобы вобрать его глубже в себя, и его живот прижался к ее животу, и все ее чувства сосредоточились внизу, в центре ее женственности, и Джинни тихо всхлипнула, обезумев от желания. Боль от его слов и поступков слилась с невыносимо-жгучими ощущениями, которые будил в ней Алек, и томление становилось невыносимым. Он продолжал двигаться в ней, вонзаясь и выходя, заставляя Джинни стонать и кричать, задыхаться и рыдать от невыносимого блаженства.

Алек так хорошо знал ее тело! Джинни думала, что он так же хорошо знает и ее, но, видимо, ошибалась. И, даже изнемогая от грусти, Джинни плакала, выгибалась, но он врезался в нее снова и снова, пока она не потеряла голову и рассудок, стремясь лишь к ошеломительному полету, в который так часто уносил ее Алек, и вот этот миг настал, и Джинни дрожала и извивалась в конвульсиях: ноги оцепенели, тело билось в экстазе, став единым целым с телом мужа. В эту секунду она стала частью Алека и приняла его в себя.

— Ты мой, — прошептала она, уткнувшись лицом в его шею. — Я люблю тебя, и ты мой.

Алек услышал эти слова в то мгновение, когда сам взорвался в судорогах наслаждения, пронизывающего его, разрывающего внутренности и в то же время исцелявшего, обновлявшего, соединявшего их вместе, делавшего неразделимыми, и откуда-то пришла странная уверенность, что это не кончится. Никогда.

— Да, — шепнул он, целуя ее груди. — Да.

Джинни вздрогнула и прижала его к себе еще сильнее.

Но пять минут спустя она смотрела на него непонимающими, полными боли, мрачными глазами, в которых стыла безнадежность.