"Человек в тумане" - читать интересную книгу автора (Садкович Николай Федорович)Глава одиннадцатаяУ большого концертного зала Лондона «Альберт-холла» еще не зажигались огни. Концерт начнется часа через два, и в многочисленные входы огромного круглого здания потекут зрители, сумевшие приобрести билеты на такое редкое зрелище, как советский ансамбль. У кассы целый день толпится молодежь в надежде, что, может быть, в самый последний момент решат продать несколько входных, без места, билетов. В последний момент толпа у кассы станет еще больше. Боковые площадки займут плотные шеренги автомобилей, и несколько полисменов выйдут к фасаду, стараясь быстрее и точнее рассортировать толпящихся у главного подъезда зрителей. Так будет часа через два, а пока вокруг «Альберт-холла» относительно тихо и пусто. Несколько автомобилей свободно стоят на левой площадке, невдалеке от служебного входа. – Раз, два, три, четыре пять, – просчитал Данила Матвеевич, стоя с Янкой на другой стороне улицы, возле памятника принцу Альберту. – Пять машин русских, вон те, видишь? – Вижу, – шепотом ответил Ян. – Зайдешь сначала в подъезд служебного входа и оттуда, бодренько, не прячась, будто тебе поручено это, прямо к машинам. Понял? Данила Матвеевич объяснял спокойно, тихо, словно говорил об обычном, а Ян старался сдержать волнение и невольно оглядывался. Ему казалось, что каждый проходящий англичанин и есть тот самый тайный полицейский, который следит за советскими артистами. – Не вертись, – приказал Данила Матвеевич, – работай спокойно. Вот тебе газеты. Видишь – «Правда», «Комсомольская правда», «Известия». Помногу в одну машину не суй. Надо, чтобы хватило. Этот ключик держи, любую дверцу откроет. Ясно! Иди. Если бы кто-нибудь, кроме Данилы Матвеевича, со стороны наблюдал за Яном, скорее всего поведение паренька вызвало бы у него подозрение. До того неумело старался он скрыть свое волнение. Но следил за ним только пославший его, и следил почти равнодушно, зная, что серьезной опасности быть не должно. Он видел, как мальчик зашел в служебный подъезд, как выглянул оттуда, осмотрелся и быстро, немного слишком быстро, подошел почему-то не к ближней, а к самой дальней машине. Боковое стекло у машины было опущено, Ян просунул и бросил на сиденье несколько газет. Потом он открыл дверцу второй машины и едва успел положить газеты, как услышал громкие голоса людей, выходящих из служебного подъезда. Ян отбежал в сторону, в тень больших деревьев, растущих в маленьком переулке. Его никто не заметил. Пока все шло хорошо. Трое мужчин громко и озабоченно, по-русски, о чем-то спорили. Сели в крайнюю машину, в первую, куда Ян положил газеты. Автомобиль развернулся, описал полукруг как раз возле дерева, за которым стоял Ян. Он успел заметить, что сидевший рядом с шофером взял газеты и стал читать. Ян улыбнулся. Знали бы эти русские товарищи, кто устроил им столь приятный сюрприз? Хорошо помня, какой ценой добывались свежие советские газеты в немецком лагере, Ян радовался, что сумел так ловко и так легко обойти запрет английской полиции. Успех ободрил его. Не оглядываясь, он подошел к следующей машине, дверца была замкнута. Ян не сразу вспомнил о ключе, а когда вспомнил, то сразу не мог воткнуть его в замочную скважину. Он торопился, газеты выскользнули из-под куртки. Ян уже открыл дверцу машины, нагнулся собрать газеты и тут увидел совсем близко шагнувшие к нему ноги в крепких, черных ботинках. Ян поднял голову. Перед ним стоял, заложив за спину руки, полисмен в черной каске с лакированным ремешком на подбородке. В полицейском участке пахло дезинфекцией и табаком. Комната, перегороженная, как стеной, поставленными один на другой выдвижными ящиками, вероятно, была проходной. Через нее то и дело сновали полисмены с папками и бумагами, в мундирах и без мундиров, в рубахах и темных галстуках. Почти каждый задерживался возле стола, на котором лежали отнятые у Яна русские газеты и ключ, «открывающий любую дверцу». Ян сидел на массивном дубовом табурете против рослого молодого инспектора, вертящего в руках карандаш. Пристально глядя на Яна, инспектор пытался добиться хоть какого-либо объяснения, которое можно было бы записать в протокол. Но Ян молчал или с трудом произносил два-три знакомых ему английских слова. Инспектор терял терпение. Он поднял телефонную трубку и попросил о чем-то. Скоро появилась немолодая женщина в полицейской форме, взяла газеты и, унося, взглянула на них. – О! Русские… – произнесла женщина, метнув на Яна неласковым глазом. Потом Яна повели в другую комнату, обставленную хорошей полированной мебелью. Толстяк, в расстегнутом мундире, добродушно улыбаясь, отдал Яну газеты и, говоря что-то по-английски, показал ключ. – Ол райт, – сказала женщина, переводя слова толстяка. – Надо будь осторожен… ключ нельзя… В ее голосе и взгляде сквозило презрение, даже некоторое отвращение. Она распахнула дверь и процедила сквозь зубы: – Пошель вон. Первое чувство, возникшее у Яна, безболезненно покинувшего полицейский участок, было не радость, а досада, почти оскорбление. Его не посадили в тюрьму, не били, даже не составили протокол, а просто выгнали, как самого ничтожного бродягу. Больше всего ему не хотелось сейчас встретить Данилу Матвеевича. – Ничтожество, такого пустяка не смог сделать… Но Данилы Матвеевича не было ни возле полиции, ни возле памятника принцу Альберту. Это принесло некоторое облегчение. Не торопясь идти домой, Ян выбрал в боковой аллее парка самую дальнюю скамейку и, решив посидеть, подумать, развернул оставшиеся у него газеты. «Правда». Знакомый заголовок с орденом Ленина. Обычное заглавие передовой: «К новым успехам!» И вдруг… Ян резко нагнулся к газете, будто глаза его не могли различить букв. Что это? Быть может, цитата из какой-то старой фашистской листовки? Нет, слова стоят без кавычек. «У коммунистов есть только одна задача – погубить мировую цивилизацию! Истинно русские люди, объединившись в „Национально-трудовой союз“, уже добились не малого в борьбе с большевиками. К новым успехам призывает нас Бог и долг перед матушкой-родиной!..» Дрожащими руками Ян поворачивал газету. Он впивался глазами в одну, другую статью с такими привычными заголовками: «На колхозных полях», «Новостройки коммунизма», «В рабочей семье». Он посмотрел другие газеты. «Комсомольская правда», «Известия», их форма, шрифт, рисунки – все так, как помнится с детства. Но что за странные подписи под фотографиями, какие неправдоподобные карикатуры… Даже человеку, давно оторванному от дома, трудно поверить, что такое может происходить на его родине… Надо спросить Данилу Матвеевича… Нет! Лоб Яна покрылся холодной испариной. Нечего спрашивать. Можно было догадаться с самого начала. Так вот какие «свежие газеты» подбрасывают «советским браточкам». Боже мой, теперь это все как в тумане, но ведь всего час назад… Люди, говорящие по-русски, сели в автомобиль… взяли газеты… Бежать, предупредить, но как?.. Надо найти Данилу Матвеевича. Потребовать объяснений. Кричать! Драться! Может быть, убить этого ненавистного теперь человека. Задушить своими руками… Ян невольно взглянул на руки, державшие газеты. Руки были малы, худы, в синих прожилках. Газеты дрожали и выскальзывали из одеревеневших пальцев. Проходивший мимо мужчина, с зонтиком на левом локте, с удивлением посмотрел на Яна и, подняв упавшую газету, подал ее. – Плииз!.. Ян тупо глядел ему вслед. Он думал все об одном и том же. Как исправить… Исправить… Ян не находил определения. Исправить ошибку? Несчастье? Преступление? Пусть ответит Данила Матвеевич. Ян вскочил, комкая газеты и рассовывая их по карманам. Где может быть сейчас мистер Данило? Скорее всего в театре. В «Альбертхолле», на концерте русского ансамбля. Что ж, Ян найдет его там и при всем народе… Пробежав по аллее до самого памятника, Ян остановился. Перед ним, через улицу, светился вечерними огнями огромный «Альберт-холл». Вокруг здания, прижавшись к тротуарам, плотно стояли автомобили. Возле входов прогуливались полицейские. Концерт уже давно начался, и публика, толпившаяся у касс в надежде купить случайно оставшийся билет, разошлась. Ян вспомнил, что у него нет билета, что билеты у Данилы Матвеевича, вместе с которым он должен был пойти на концерт. Без билета в зал не попасть. Его просто не пустят, а то еще крикнут полицейского. Нет, лучше не попадаться им на глаза… Отойдя в сторону, Ян прижался к стволу дерева и стал смотреть на освещенные окна верхнего яруса театра. Казалось, сквозь яркие прямоугольники к нему проникали звуки концертного зала. Ян знал программу, знал некоторые песни и мог представить себе, что происходит там, за толстыми стенами. Наверное вальс «Амурские волны» или песня «Широка страна моя родная» понравятся англичанам. Но еще лучше песня «Над тихим Доном». Ян недавно слышал ее по радио в исполнении объединенного мужского и женского хоров и мог без труда повторить. Запевают молодые девичьи голоса, потом, словно близкое эхо, поднимаясь откуда-то снизу, то же повторяют мужчины. Голоса сливаются, и песня летит, как потревоженная птица. Летит над залом, бьется меж высоких стен, машет крыльями, поднимается к потолку и падает, и снова поднимается, трепетно повиснув над затихшей толпой… И нет уже стен, и только голубое небо вверху, и в его просторах – крылатый вестник мира… Ян не вернулся к Даниле Матвеевичу. Ни в тот день, ни позже. Скитаясь по чужой земле, он встречал подобных себе, но оставался одинок. Они тоже были одиноки. Даже воспоминания о Родине объединяли их лишь на мгновения. Каждый искал выход из своего одиночества отдельно, и каждый находил его по-разному. Когда бы вы провели несколько дней в любом из советских консульств за рубежом нашего мира и нагляделись бы на жалких, обманутых в прошлом или совершивших проступки молодых людей, вы вспомнили бы о миллионах счастливых детей нашей Родины. О веселых и умных, иногда ленивых и капризных, о талантливых и самозабвенных, о деловых и беспечных, – о самых разных и все-таки единых в своей привязанности к родной земле. Кто же не пожалел бы о том, что нет среди них Янки Вальковича, хлопца из полесского края? Горько знать это. Возможно, кто-либо подумал: «Да ведь он просто не захотел вернуться…» «Вернуться туда, откуда ты пришел, – что в этом трудного?» Не всегда это так… В один из дней пятьдесят третьего года Ян Валькович приехал из Уэльса в Лондон и направился в советское консульство. В большом, устланном красным ковром зале, вокруг столов с советскими газетами и журналами, толпились незнакомые, говорящие то по-русски, то по-английски люди. Их было много, но все говорили об одном. – Неужели ждать еще два-три месяца? – Некоторых оформляют за несколько дней… – Господи, я готов хоть сегодня… За мной же никаких грехов. – Ну, так многие говорят. С каждым надо разобраться отдельно, а штат маленький. – Да вы-то откуда знаете? – А я сюда уже полгода хожу… – И все ждете? – Нет, зачем. Они ждут. Я присматриваюсь. Вот когда окончательно решу… В наше время сразу поверить – кто его знает. – Я письмо получил. Товарищ мой месяцев пять как уехал. Все в порядке. Можно не сомневаться. – Конечно, кто с чистой совестью, тому двери открыты. – А с детьми можно? Если от англичанки… – Какой багаж разрешают? В углу за столиком, под красочным портретом Ленина, видимо, очень терпеливый работник консульства отвечал на вопросы, давал разъяснения, предлагал заполнить анкеты. Ян взял анкету, но не стал заполнять ее, а решил хорошо обдумать каждый ответ. Имя, возраст, место рождения и последний адрес на родине – это все ясно. – По какой причине оказался за пределами СССР? – Чем занимался в эмиграции? В каких организациях принимал участие? Ян отошел в сторону, еще раз перечитывая пункты. – Не обязательно отвечать подробно, – заглядывая через плечо Яна, тихо посоветовал человек с острым, похожим на лисью мордочку лицом, тот, который уже полгода ходит, – все рассказывать даже не интересно. Да вы никак во флоте служили? Ян взглянул на него. – С чего вы взяли? – Татуировочка на руке. Вроде бы наша, кронштадтская… – хихикнул, показав на руку Яна. – Нет, во флоте я не служил, – явно не желая поддерживать разговор, ответил Ян и, спрятав анкету, направился к двери. Лисомордый пошел вслед. Ян вышел на улицу, тот не отставал. – Скажем, если человек ошибся или нечаянно что натворил, зачем напоминать, когда сам уже позабыл? – шептал лисомордый, подлаживаясь к шагу Яна. – Это ведь только так говорится, что НКВД все знает… Поди-ка узнай, что было – сплыло!.. Анкета должна быть чистая. Ян ускорил шаг, пытаясь отделаться от назойливого советника. Лисомордый не отставал. – Как все, так и ты, – продолжал он, беря Яна под руку, – был силой увезен, вернуться боялся, теперь решил… Ян хотел освободить руку, но лисомордый крепко держал. Они шли по Бейсуотор-роуд, вдоль ограды парка и как раз поравнялись с автомобилем, стоявшим у тротуара. – Пустите, – сказал Ян, – благодарю за совет. Мне обманывать незачем… – Ой ли? – иронически улыбнулся советчик и, придержав Яна, оглянулся. Из автомобиля выскочил Данила Матвеевич. – Какая неожиданная встреча! – весело крикнул он, хватая Яна за другую руку. – Очень рад! Плииз! – И оба втолкнули не успевшего опомниться Яна в машину. – Домой, браток, захотел? – хохотал Данила, задергивая шторки на окнах быстро катившейся машины. – Дело похвальное. Вери, вери гуд! Только как же это, не попрощавшись с друзьями? Хорошо, Поль тебя встретил, а кабы нет? Уехал бы без денег, без добрых советов… – Я его по метке обнаружил, – хвастливо рассказывал Поль, – смотрю, вроде похож, а уверенности нет. Тут вижу, птичечка на левой руке… ха, ха… ах, попалась, птичка, стой… Весь день с Яном больше никто не заговаривал. Он был заперт в глухой, темной комнате какого-то дома, который не успел рассмотреть, так как машина, в которой его привезли, остановилась у самой двери подъезда и ему не дали задержаться ни на секунду. Сидя в темноте, он слышал: временами доносились словно бы птичьи голоса, возможно, это только казалось. Ночью Ян проснулся, почувствовал на себе чей-то взгляд. Приоткрыв дверь, на него смотрела седая женщина со свечой в руке. Пламя свечи колебалось, и по лицу старухи скользили короткие тени странной, судорожной улыбки. Безумные глаза горели злым любопытством. Женщина протянула вперед свободную руку, широкий рукав халата скользнул к плечу, женщина не то застонала, не то завыла. – О-о-о-о! Ян вскрикнул. Женщина отскочила назад, захлопнув дверь. Послышались торопливые шаги, чей-то сердитый мужской голос, и все затихло. Наутро начались «советы друзей». – И уехать поможем, и соберем в дорогу, как сына родного, – ласково обещал Данила Матвеевич, – но договоримся. Мы тебе, ты – нам. Не хочешь здесь помогать, ол райт, нам свои люди и там нужны. Работа не пыльная, зайдет кто или посылочку передаст… – Нет! – Ты подумай… Ведь все равно мы тебя не оставим, куда бы ни уехал, хоть в Сибирь… Хоть на край света, найдем… – Нет! – Не сладко тоже по советским тюрьмам, – сказал старик, глядя на Яна слезящимися глазками, – когда мы сообщим, что знаем… По головке не погладят, как говорится: знала кошка, чье сало… Мы забыть не дадим, кто вы есть, все в одну точку бить будем. Всю жизнь. У нас и материальчик припасен… Данила Матвеевич засмеялся. – Познакомьте, Борис Аркадьевич, юношу… Старик хихикнул и, открыв ящик стола, вытащил пачку газет. – Самая малость, а было, как говорится, не отречешься. Нумер один… Он развернул перед Яном старую немецкую газету с фотографией – «Русский мальчик Иван спас солдат фюрера!». Нумер второй, – продолжая хихикать, старик разложил газеты на русском языке: «Правда», «Комсомольская правда». Ян сразу узнал их. – Собственноручно товарищам подбрасывал, агитировал… Вот еще карточка ваша учетная как сотрудника интеллидженс сервис… И отпечатки… – Неправда! Ян бросился на старика. Данила не успел задержать его. Пытаясь вырвать карточку, Ян опрокинул стол, свалил Барклаева на пол. Тот завизжал, поджав под себя карточку и газету. Ян сдавил его дряблую шею, но тут подоспел Данила Матвеевич… Над затихшим Яном стояла хозяйка дома. – «Молю о правосудии и в жалости молю не отказать мне, женщине беднейшей, чужестранке, родившейся не в вашем государстве. – Она величественно наступала на Данилу Матвеевича. – Здесь для меня нет праведных судей! Нет веры в суд и дружбу без пристрастья!»[15] – Успокойся, дорогая, – прохрипел Борис Аркадьевич, потирая шею. – Он жив, все будет, как ты хочешь… …Вечером едва пришедшего в себя Яна увезли в той же, с зашторенными окнами, машине и вышвырнули в пустынном переулке возле дока. – Одумаешься, сам придешь, – на прощанье сказал Данила Матвеевич. Но Барклаев не верил в удачу, считал парня потерянным для дела и, оставшись один, казнил большого черного дрозда. Ян ушел к Темзе. Там и нашел его Билл Хамильтон. Тогда Яну было страшно расстаться с жизнью, но и жить, казалось, невозможно. Газеты: ДОКТОР АДАМС НЕ ВИНОВЕН! Следствие подходит к концу. На основе подробных анализов и заключения крупных специалистов суд установил отсутствие умышленного отравления пациенток. Если не будут предъявлены дополнительные доказательства со стороны обвинения, процесс может закончиться еще на этой неделе! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ЕЩЕ ТРИДЦАТЬ ДВА КИНОТЕАТРА НА ЗАМКЕ! Артур Ренк заявил, что компания «Ренк-организейшн», в связи с отказом парламента пересмотреть налог на кинопромышленность, закрывает еще 32 кинотеатра. Служащие и рабочие лишаются средств к существованию. Правительство должно подумать о судьбе национальной киноиндустрии! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . АМЕРИКАНСКАЯ КОМПАНИЯ «БРАТЬЯ УОРНЕР» намерена построить в одном из центральных районов Лондона новый премьерный кинотеатр с рестораном и дансингом. Строительство будет осуществлено скоростным американским методом. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . В КРАСНОМ БУДАПЕШТЕ! Как стало известно, мистер Кадар созывает в мае красный будапештский парламент, чтобы одобрить деятельность своего правительства. Кажется, слово «нет» не будет произнесено в Будапеште! Также будет предложено сменить венгерский герб и флаг! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . БУДЕТ ЛИ ГЕРМАНИЯ ИМЕТЬ АТОМНЫЕ БОМБЫ? Господин Аденауэр считает, что уже наступило время, когда Германия имеет право производить или покупать атомное оружие! По имеющимся сведениям, начатые переговоры о передаче бундесверу ракет «Онест Джон» и «Матадор» проходят успешно. |
||
|